— Ты что делаешь? — возмутился он, сбитый столку моим поведением. — И ведешь себя... странно.
— Где мои вещи? Ты не знаешь? У меня на шее висел мешочек!
— Их сожгли. Отец так приказал.
Я замерла, не веря своим ушам. Сожгли? Но почему?
Видя мое неподдельное изумление, Ариан вздохнул:
— Сожгли, дабы не занести во дворец скверну. Кстати, сестренка, поздравляю, твое тело и душу тоже будут "очищать", вот только не огнем, а проповедями, — он многозначительно на меня глянул. — Многочасовыми проповедями.
— Но... — я рассеяно оглядела свою чуть не перевернутую верх дном постель и прикроватные тумбочки. Мешочка нигде не было видно. — Как же так...
Ник доверил такую ценную вещь, а я!
На глаза вновь выступили слезы. Никогда себе этого не прощу! Никогда!
— Ну не плачь, глупая, — подсев совсем рядом, меня приобнял за плечи брат. — Спас я твою прелесть от разорения этими курицами-служанками.
Я неверяще на него посмотрела, а в мою ладонь упал заветный мешочек.
— Твой любимый старший брат ради тебя даже готов нарушить приказ короля, — он вытер тыльной стороной ладони мои слезы. — Только не плачь, ты же знаешь, как я этого не люблю.
Но я его уже совсем не слушала, а судорожно развязав побаливающими забинтованными пальцами шнурок, вывалила себе на колени содержимое мешочка. Слезы Элисень были на месте. Глаза вновь стали на мокром месте, а душу прожгла невыносимая тоска по одному ехидному магу...
И только в кулаке нестерпимо горел святой амулет, а слезы по щекам все текли и текли... не в силах остановиться.
Часть пятая: Возвращение к истокам
Глава 1. Тайны королевского двора
Все тайное становится явным.
Евангелие от Марка (гл. 4, ст. 22)
Дни летели, словно опадающие осенью листья — также быстро, безвозвратно и не оставляя после себя ярких воспоминаний. Все было тоскливо, Серо и безрадостно. Весна по праву вступила в наши владения, и теплое солнце вскоре расправилось с последними залежами снега, превратив промерзлую землю в болото, а дороги — в грязевое месиво. Частая капель сменилась теплым ветерком, средь пожухлой травы стали пробиваться первые зеленые ростки, а на деревьях набухали почки.
Как сказал бы Ники — начался Новый год.
Природа возрождалась после зимнего застоя, только вот в моей душе, будто что-то умерло — во мне больше не было радости, а в Сердце безвозвратно утонуло в тоске. Я превратилась в бледную тень. Придворные шептались, что на принцессу наложил посмертное проклятие мерзкий колдун, но только несколько человек на всей земле знали, что произошло на самом деле. Я была в трауре. Я жила прошлым, а не будущим, постоянно пребывала в своих воспоминаниях, пытаясь воскресить в памяти малейшие детали встреч с Ником, вспоминая его лицо, чтобы, не дай Великая, забыть.
Первые недели в королевском дворце далась мне особенно тяжко: я постоянно плакала, порывалась рассказать всем настоящую правду и требовала выпустить меня из комнаты. Да вот только моя правда была никому не нужна, люди, оказывается, не умели слушать, а только следовали толпе. А раз "толпа" сказала, что Ники злодей и его справедливо покарали, то кто будет слушать "жертву"? Ей, конечно, посочувствуют, да и покрутят пальцем у виска, когда та решит высказать свое мнение. "Бедняжка повредилась рассудком", "Что это ирод с ней сотворил, смотрите, бледная тень!", "Где же наше солнце, что озаряло своды королевского дворца?!". Я со всех сторон слышала шепотки, чувствовала на себе взгляды: сочувствующие, злорадные и оценивающие; дворец гудел, как рассерженный улей и нигде не было спасения от сплетен, ведь все только и ждали, чтобы перемолоть косточки блудной принцессе.
Да и слезы быстро высохли — их хватило всего на три дня, пока я не поняла, что больше не могу плакать, хочется — но нечем, выплакала уже все глаза, а лицо опухло и покраснело. На меня навалилась непомерная усталость, а будущее скрылось за непроглядными тучами. Хотелось умереть, чтобы закончить страдания и оказаться рядом с Ники, но что-то не давало сделать последний шаг, и этим что-то был тот самый артефакт.
Слезы Элисень завораживали, порой, я смотрела на них часами и не могла оторвать взгляда, они дарили покой и какое-то болезненное умиротворение. Слезы словно разговаривали со мной, говоря, что все будет хорошо, давая сил держаться дальше, не обращать внимания на злые слухи и сплетни. Реликвия — это все, что осталось у меня в память от Ники, и я ими сильно дорожила, помня о просьбе мага их беречь. Да, я буду их оберегать всю жизнь и ждать его возвращения, ведь магистры магии никогда не отдают свои ценные артефакты насовсем, ведь так? Он обязательно за ним придет, даже если это случится лишь во сне, когда я буду лежать на смертном одре и считать свои последние мгновения жизни.
Меня не выпускали из комнаты почти целый месяц, да и я, если честно, никого не хотела видеть, а целыми днями лежала на кровати, невидяще смотрела в потолок или же разглядывала слезы Элисень. Они меня поражали, каждый раз представая передо мной в ином свете: то появлялись новые янтарные пузырьки, то казалось, что внутри словно бушевал вихрь, а порой перед глазами возникали образы, еще не четкие, но до боли знакомые... Ариан заходил редко и ненадолго — отец запретил, да и в редкие визиты я разговаривала с неохотой — после откровенного разговора, когда я очнулась в комнате, мне стало казаться, что он совершенно мне не верит. Да и открывать перед ним душу совершенно не хотелось, пусть и дальше считает меня сумасшедшей, так легче жить...
Почти каждые день приходил Верховный жрец, мялся на пороге, спрашивая разрешения пройти, читал свои проповеди о спасении души и о благосклонности Великой. Я его не слушала. О какой благосклонности и милости Богини Элисень может идти речь, если она не уберегла Ники? В чем он был виноват? В том, что приютил у себя нахальную и глупую принцессу, обогрел и дал ей кров? А может в том, что был добр, сострадателен и не мог пройти мимо того, кто нуждался в помощи? Почему она его не уберегла, почему заставила страдать? Я у него об этом, ради интереса, даже спросила, но, не открывая имен. Верховный жрец задумался и выдал речь о неисповедимых путях Великой, что она, мол, решила вознести на небеса сего доброго человека и сделать его святым. А когда я назвала имя того, о ком, так восторженно отзывался священнослужитель, тот сразу скривился и, пробормотав, что "корни зла засели еще глубже, чем он думал", удалился. Больше его я не видела, а жаль, мне казалось, что еще пара таких душевных бесед и я смогу его убедить в невиновности Ники.
После того, как от меня сбежал Верховный жрец, со мной соизволил поговорить отец. Он долго откладывал встречу с блудной дочерью, видно, чего-то боясь, но я терпеливо ждала. Мне нелегко признаться, но я тоже хотела поговорить с ним и о многом спросить, в тайне робея перед этой встречей. Раньше отец казался кем-то великий, он по-праву был для меня Его Величеством, но потом, когда тот решил обвенчать меня с Родриком, я жестоко в нем разочаровалась, а после жизни у Ники, даже стала презирать и злиться за то, что приблизил к себе эту падаль — Стефана! И от этого было стыдно.
В кабинет Его Величества меня привела стража, словно арестантку в допросную комнату к дознавателям. В комнате он был не один, Ариан сидел в кресле с книгой и что-то читал отцу вслух, тот кивал, не отрываясь от бумаг, и подписывал документы. Я замерла на пороге, не смея пройти дальше, словно мне вновь десять лет и сейчас будут отчитывать за какую-то провинность.
Король Нагелий был довольно суров, резок и своенравен и эти черты характера нашли отражение в его внешности — густые брови нависали над веками, на лбу и между бровями пролегли морщины оттого, что отец слишком много хмурился, а глубокие синие глаза, словно заглядывали в душу. От взгляда Его Величества веяло холодом, и в нем чувствовалась непоколебимость, будто он был монолитом. В отличие от меня и Ариана, у отца были жесткие черные волосы, унаследованные им от своего деда — короля Рафиуса, а от королевы Элизабет — недоверие к окружающим. Отец постоянно боялся, что против него организуют заговор и искал предателей везде, даже в своей семье, слишком сильны были детские воспоминания, когда на него напали заговорщики. И если раньше он мог хоть как-то контролировать свои страхи, то в последние годы они словно усилились, о чем неоднократно напоминал мне брат, боясь, что неосторожным словом я навлеку на себя гнев короля, и тот увидит во мне заговорщицу. Раньше я пропускала мимо ушей опасения Ари, а сейчас призадумалась.
Ариан оторвал взгляд от книги и, посмотрев на меня, ободряюще улыбнулся. Молчаливая поддержка брата и его присутствие сделали меня смелее. Я подошла к письменному столу отца и замерла, ожидая его позволения присесть, но король Нагелий медлил, словно и не заметил моего присутствия и спокойно читал какие-то приказы.
Ждать пришлось долго. Я, словно, наказанная, не смея даже пошевелиться и посмотреть в сторону кресел, молчаливо стояла перед отцом. Брат все также читал отцу какой-то философский тракт о добре и зле, и у меня возникло чувство, что Ари читал его мне, словно пытаясь наставить на правильный путь.
На часах минуло больше двух часов. Его Высочество, поставив в очередном приказе точку, наконец-то посмотрел на меня.
— Ну здравствуй, дочь моя, — произнес король. Я дрогнула, только сейчас поняв, как сильно соскучилась по голосу отца, а он у него был особый — бархатистый и обволакивающий, словно дрема. — Мы рады приветствовать вас дома после столь долгого... отсутствия.
— Я вам тоже рада, Ваше Величество, — я сделала реверанс, да только из-за онемевших от долгого стояния ног, получилось слегка неуклюже.
Что сразу, естественно, же заметил отец и недовольно поджал губы:
— Мы видим, что вы разучились манерам или же вам мешает платье? Устали стоять?
— Нисколько, Ваше Величество, — прошептала я, краснея.
— Да? — он удивленно изогнул бровь. — А мы хотели вам предложить присесть в кресло. Ну что ж, если не устали, то стойте.
Монарх замолчал и вновь стал разбирать свои бумаги. Ариан порывался что-то сказать отцу, но так и не решился — у Его Величества был довольно скверный характер и он ненавидел, когда ему перечили, а в гневе мог посадить в темницу даже собственного наследника. Ари как никто другой об этом знал, ибо испытал все на себе — больше недели провел в казематах дворца, после крупной ссоры с отцом. Король даже хотел лишить его титула, но, к счастью, остыв, передумал.
Я тоже боялась гнева Его Величества, и сейчас смиренно терпела эту пытку, чувствуя, как у меня болят ноги. Да, мне было обидно, но эта боль была несравненно меньше той, что я испытывала раньше.
Пролетело больше получаса, прежде чем монарх заговорил вновь.
— Надеюсь, то недоразумение больше не повторится? И не придется искать Вас? Мы волновались за ваше здоровье.
Ну как же, волновались. Да за договора "мы" волновались, а не за собственную дочь! Уж мне-то хорошо об этом известно, ведь, когда я пришла к отцу, чтобы выяснить, почему он продал меня Родрику, тот выставил меня вон из кабинета и просил "больше не беспокоить по таким пустякам"!
— Не волнуйтесь, Ваше Величество, — твердым голосом произнесла я. — Я усвоила урок и больше не сбегу.
Больше не убегу, ибо некуда бежать.
Отец задержал на мне взгляд, словно что-то высматривая. Раньше я бы опустила в пол глаза, но сейчас с вызовом на него смотрела, не желая покоряться. "Да, отец, ты отнял у меня многое, но не сломил".
— Ее Высочество, вы чем-то недовольны? — поднял бровь монарх.
— Отец, — подал голос доселе молчавший брат. Я с надеждой посмотрела на него, надеясь, что он сможет меня защитить. — Зачем вы мучаете Ее Высочество? Она и так много натерпелась, будучи в плену...
— Я Вам давал слово, сын мой? — в голосе отца зазвучали угрожающие нотки и брат замолк.
Видя такое смирение, мне стало неловко за него, за себя и свою робость, покорность. Почему пройдя столько испытаний и ощутив дыхание самой смерти, я до сих пор боюсь отца? На счет Ариана ясно, он мог многое потерять, но чего лишаться мне?
— Да, недовольна! — громко произнесла я, посмотрев королю прямо в глаза. Ари еле слышно охнул и обеспокоенно глянул на меня. Но мне было наплевать! В тот момент, как с моих губ слетели первые слова, появилась невиданная смелость говорить дальше.
Взгляд холодных синих глаз пронзил не хуже острого кинжала. Отец отложил перо и посмотрел на меня так, словно его любимый конь научился говорить и сейчас критиковал его умение держаться в седле.
Сглотнув вставший в горле ком, я, слегка дрогнувшим голосом, продолжила:
— Ваш советник — убийца! Как вы могли приблизить к своему трону эту мерзость, магистра Стефана! По его вине погиб невинный человек! И не просто погиб, а был оклеветан! И вы оставите это злодеяние безнаказанным? Почему мнение вашей дочери стало ничтожно малым, а саму ее чуть ли не признали умалишенной? За моей спиной шепчутся злые языки, перемывают кости королевской семье, да и чтят гнусного убийцу в героях! Я чувствую себя униженной и никого не могу призвать к ответу! Почему ваш фаворит стал по статусу выше вашей кровной дочери?!
— Невинный человек? Дочь моя, вы про Никериала Ленге изволите говорить? — я порывисто кивнула, а отец расхохотался. — А что, если мы приказали убить этого колдуна?
Внезапно Сердце кольнули чем-то острым. Приказал отец?
Увидев мою реакцию, король усмехнулся:
— Ваше Высочество, вы наивны и глупы, а еще требуете, чтобы вас уважали.
— Но... он же ни в чем не виноват! — в отчаянье выкрикнула я, сжав кулаки. Почему я никому не могла доказать, что Ник хороший? Почему все свято уверены, что он само порождение Настерревиля?!
— Почему же не виноват? Украл у нас дочь, а, если не украл, а она сама к нему пришла, — он многозначительно на меня посмотрел, — скрывал, не подчинился королевской воли. Это государственная измена, что карается смертной казнью.
— Но можно было отправить к нему посланников!
— А зачем? Он уже давно подписал себе смертный приговор, еще тогда, в годы правления короля Рафиуса.
— А как же Совет магов?!
— В этой стране мы — закон, а они — сборище магов, что тешат себя иллюзией власти. И, дочь моя, если мы захотим, то ваш Совет исчезнет также, как и тот колдун. Здесь наша земля, а мы дали им лишь милостивое разрешение здесь пожить. Вот магистр Стефан понял, кто настоящая власть и верно нам служит.
— Но я сама к нему пришла! И попросила приютить! — ноги, почему-то отказались держать, и я, словно подкошенная, рухнула на пол. Все мое мужество исчезло, как песок на ветру, а душу затопило болезненное отчаянье. — Зачем так жестоко? Он ведь был ни в чем не виноват!
Ариан дернулся в своем кресле, обеспокоенно на меня смотря, но так и не решился встать.
— Жестоко? Нет, дочь моя, это не мы виноваты в его смерти, а вы! Именно из-за вашего безрассудства, глупости и непокорности пострадал тот маг, — я невидяще смотрела перед собой, не веря своим ушам. Я виновата? — И так будет с каждым, к кому вы, Ваше Высочество, побежите искать защиты. Так что не пытайтесь больше сбежать, если, конечно, вы не хотите никому причинить проблем...
