Демон шарлатана. Часть первая.

— Суеверий много. Я увидела летящий мимо тебя нож и захотела их напугать.

Я был бы последним идиотом, если бы поверил в такое объяснение, но вслух об этом сообщать не стал. Прежде чем прижимать к стенке демона, надлежало разобраться со смертными. Лишь дураки множат конфликты без нужды.

— Хорошо, я колдун. — В моей голове наконец-то сформировался приблизительный план действий. — Но обучать вас я не вправе.

— Почему? — спросил парень и вздрогнул, будто его посетила некая неприятная фантазия.

— Объяснять это я также не имею права, — невозмутимо ответил я.

Как появляется магия? Из незнания. Пока ты не знаешь, как фокусник совершает свои трюки, ты допускаешь хотя бы возможность волшебства. Я решил уподобиться факиру.

И если ты владеешь тайной, которая кому-то интересна, у тебя возникает некоторая власть над тем человеком. Этим я и вознамерился воспользоваться.

— Я вообще не могу раскрывать вам никаких тайн. Это абсолютное правило.

Это несколько отличалось от того, что они прочли в популярных "учебниках" оккультизма, поэтому сомнения стоящей предо мной парочки были заметны, как Солнце в ясный день.

— Включите здравый смысл, — изображая презрение, фыркнул я. — Если бы магии можно было научить, люди воевали бы проклятиями, а не порохом.

— А как же тогда ты этому научился? — осмелев, спросила Анжелика.

— Есть такое слово: откровение, — подпустив в свой тон ещё больше высокомерия, пояснил я. — Истинное знание невозможно передать от человека к человеку, его можно лишь создать самому. Истинная власть не вручается богами или людьми, её берут силой. Истинному могуществу служит источником самость существа; не чьи-то слова или выдуманные кем-то ритуалы, но его собственная воля.

Демоница зааплодировала.

— Браво! Надиктуй в таком духе десяток книг, и станешь новым мессией!

Я отозвался ворчанием, оглядывая замусоренный подъезд:

— Такие речи нужно произносить в иной обстановке.

Анжелика заметно приободрилась.

— Так, может быть, ты пойдешь с нами и...

— Нет! — решительно перебил я. — Никуда не иду. Ничего не рассказываю. И вы тоже держите рты закрытыми. Иначе я найду способ от вас избавиться. А теперь выходите из подъезда.

Понукаемые моими словами, незадачливые неофиты вышли на улицу. Вдохнув вечернего воздуха и заметив, что бензином несет сильнее обычного, я спросил:

— А как вы вообще вошли?

— Какой-то мужик вышел и не захлопнул дверь, — объяснила Анжелика.

От жильцов моего дома можно было ожидать любой безответственности, но подозрение всё равно закралось в мою несуществующую душу.

— Он был в зелёной футболке?

— Э-э... да, кажется.

Я мысленно пожелал Тимуру испытать некоторое количество мучений и уточнил ещё один момент, имевший значение:

— А как вы узнали, в какой квартире я живу?

Анжелика развела руками.

— Да мы не знаем. Мы хотели узнать у той старухи, но она только кричала, чтобы мы убирались. Ни про какого Максимилиана, по её словам, она не слышала.

— Замечательно, — выдохнул я. Конечно, даже если бы они и ведали номер моей обители, я мог бы просто не открывать им, но всё-таки их неосведомленность несколько успокаивала.

Не прощаясь, я отступил и быстро закрыл дверь.

— Грубо ты с ними, — строго, но без осуждения заметила демоница.

Я натянуто улыбнулся в ответ. Объяснять, почему меня раздражают люди, неспособные понять начала термодинамики, но верящие в свою способность их произвольно нарушать, я считал занятием недостойным самурая.

Я не произнёс ни слова, пока не вернулся в квартиру. Демоница, без сомнений, видела моё напряжение, поэтому тоже вела себя тихо, вероятно, выстраивая линию поведения.

— Тебя разозлило, что я вмешалась? — кротко спросила она.

— Да.

Я подошёл к окну, положил трофейный нож-крест на подоконник, и распахнул створку. Один мой знакомый однажды на спор вскрыл подобное пластиковое окно железной линейкой за двадцать секунд. Вернее, он потратил почти вдвое меньше времени, но спорили мы о двадцати, так что именно это число сохранилось в моей памяти. Каждый раз вспоминаю эту историю, когда смотрю в окно, и переживаю приступ любви к пятому этажу.

— Да, здесь немного душно, — напряженно произнесла демоница. — Милый, прости меня. Пойми, мне просто было скучно...

— Я понимаю, — спокойно сказал я, глядя на асфальт внизу. Как раз под моим окном находилась своего рода мертвая зона: участок, удаленный от фонарей и обычных маршрутов соседей к улице и мусорным бакам. Вероятность, что кому-то понадобится обходить дом кругом, я оценил как ничтожную.

— Тогда, что...

Я не дал ей договорить. Быстро сняв с шеи амулет, я небрежно бросил его вниз и закрыл окно. Голос суккуба оборвался в ту же секунду, и когда я обернулся, комната оказалась пуста.

— Наконец-то одиночество, — сладко потянувшись, поприветствовал я и принялся раздеваться. — Я скучал.

И завалился на кровать, тут же провалившись в сон.

Я даже успел удивиться перед падением в грезы: Гипнос нечасто был со мной так любезен.

Глава 5.

Потребность в уединении удивительным образом остается недооцененной в плане отображения к культуре на протяжении практически всей истории человечества. Каждый читал про подвиги, совершенные героями былин, эпосов и романов, совершенные во имя воссоединения с обществом, но едва ли кому попадалась на глаза история о том, как некто превозмогает множество бед и опасностей ради того, чтобы его все оставили в покое. Немногочисленные исключения можно отыскать в жизнеописаниях святых аскетов, но и там главной мотивацией служит желание обрести связь с Царством Небесным, либо в буддистских преданиях. Но поступки тибетских отшельников непостижимы, если ты не являешься одним из них, и уж точно такие истории нельзя считать архетипическими по причине их малой популярности.

Даже один из моих излюбленных литературных персонажей — Илья Ильич Обломов — в основе своего поведения имеет, скорее, даосский принцип недеяния, правда, не в самом удачном его проявлении, нежели волю к одиночеству.

Более того, господствующая культура определенно насмехается над людьми, ищущими покоя вдали от общества. Всем известный пример грубоватого зелёного огра из цикла американских мультфильмов: в самой первой части огр отправляется на подвиги именно для того, чтобы освободить своё болото, заселенное политическими преступниками, и продолжить тихую прекрасную жизнь одинокого монстра; но по ходу сюжета претендент на должность контркультурного антигероя предаёт собственное мировоззрение, поддавшись половому влечению. Какой плевок в лицо каждому, кто не разделяет мещанские идеалы уютного семейного очага!

За сими размышлениями я провел всё утро, попутно совершая некоторое подобие уборки в своем жилище и разбираясь с прочими бытовыми делами. Какую сильную ненависть я ни испытывал к труду, иногда без него нельзя было обойтись, и уход в грезы оставался мне единственной отдушиной, смягчавшей гнев.

Амулет вернулся, как и предсказывала демоница, мне на шею около девяти утра, однако я выбросил его в окно снова, не дав суккубу времени даже проявиться, и вернулся к домашним заботам. Демону следовало указать, кто в ком нуждался больше, и я не собирался быть мягким.

Конечно, это могло привести к некоторым неприятным последствиям, виденным мною в фильмах ужасов, однако при всей моей симпатии к суккубу, её выходка грозила мне не меньшими неприятностями, что бы там ни утверждала демоница: уж мне-то было известно, с какой готовностью люди принимаются травить тех, кого не понимают.

Поэтому я продлил наказание демона с чистой совестью, продолжая наслаждаться тишиной.

Но недолго. Около полудня, когда я наконец-то завершил хозяйственные дела, сварив себе шикарный суп из мороженых шампиньонов, пахнущий благодаря специям так, будто ради него я ограбил лавку деревенского знахаря, мне позвонили с неизвестного номера.

Обычно я не отвечаю на такие звонки. Общаться по телефону я нахожу неудобным даже с симпатичными людьми, посему терпеть муки ради незнакомцев уж точно не вижу смысла. Но на редкость хорошее настроение побудило рискнуть.

— У аппарата.

— Макс? — я узнал хрипловатый, как у всех заядлых курильщиков, баритон Кости.

— Костя? Откуда у тебя мой номер?

— Тимур дал. И умер.

Секунду я молчал, затем осторожно, чтобы не вспугнуть прокуренные мысли собеседника, переспросил:

— Ты не мог бы пояснить?

— Тимур умер. Ночью.

Надежда не оправдалась: судя по голосу, Костя был не настолько обкурен, чтобы новость не имела под собой совсем никаких фактов.

— Как это случилось?

Костя не стал распыляться на домыслы и лишние подробности, а очень кратко поведал, что моего друга нашли во дворе своего дома, рядом с машиной, в луже крови. В руке Тимур сжимал разряженный пистолет, а прямо перед ним лежал второй труп с несколькими отверстиями в теле, не предусмотренными эволюцией, и ножом-бабочкой в руке.

— Его пырнули ножом, — пояснил Костя. — Видно, задели какую-то важную артерию, потому что крови было очень много. Он успел вызвать сам себе скорую, но не дождался.

Я испытал желание громко материться и не стал его подавлять.

— Да, я похожим образом отреагировал, — подождав, пока я утихну, прокомментировал Костя. — Ты случайно не в курсе, с какого хрена это могло произойти?

Поколебавшись, я всё-таки рассказал о недавнем угоне и злости Тимура, о том, как товарищ заходил ко мне за пистолетом, и заодно выбранил самого себя за то, что не пошёл с ним. Костя в ответ посоветовал не казниться и спросил, забрал ли Тимур всё оружие. Я сообщил об оставшемся пистолете.

— Ясно. Слушай, я через пять минут перезвоню, ты не против?

Я не возражал, и Костя завершил вызов.

Пару мгновений я сожалел, что демоницы нет рядом. Смерть не пробуждала во мне суеверного страха или отвращения, я относился к гибели людей без пиетета, как к неизбежности, коей она и являлась. Однако и принимать её без возражений мне не хотелось; но всё, что я мог сделать, это разозлиться. Суккубу удавалось утешать мою злобу, поэтому её поддержка была бы уместна.

Но затем я выбросил из головы все лицемерные мысли об утешении. Я не пострадал. Погиб мой друг, и моя скорбь была лишь фальшивой обидой на мироздание, сложенное из равнодушной жестокости. Траур не нужен мертвым, он используется живыми для имитации деятельности, чтобы мерзостное "уважение к покойникам" замаскировало людское бессилие.

Тысячи искусных сказок придуманы людьми, чтобы обмануть самих себя, убедить, что смерть — не смерть, и не стыдно быть скотиной, приносимой в жертву кровожадным богам времени. И что слезы и трагичные речи — нужны.

Мой друг был, а теперь его нет. Моя скорбь ничего не изменит, и боль, которую я ощутил на миг, выдумана мной ради самоуспокоения. Смерть отвратительна, а слезы по ней — обман, появившийся в ходе эволюции: те, кто страдали при гибели сородичей, теснее сплачивались в стаи, отчего имели преимущество в игре на выживание; и со временем людей, равнодушных к смерти, стало ничтожно мало.

Я не позволю своим неразумным предкам решать, когда мне чувствовать боль.

Я не позволю низшим проявлениям своей стадной природы повелевать высшей нервной деятельностью.

Я не позволю себе испытывать жалость к мертвому другу, словно превосхожу его, и ко мне не тянется та же костлявая длань.

Произнеся эту спонтанную литанию, я почувствовал себя лучше. И весьма кстати.

— Да, Костя, — ответил я на новый звонок.

— Макс, продай мне ствол.

Я не слишком удивился, но совершение подобной сделки показалось мне попыткой нажиться на чужой смерти, о чем не замедлил сказать.

— Тогда подари, — не растерялся Костя.

Я осознал, что озадачен. Намерение продать случайно доставшийся мне в наследство пистолет осколки моей совести назвали кощунственным, но предложение просто подарить его людям, имевшим к вещам Тимура столь же весьма призрачное отношение, что и я, казалось странным. Как всегда, меня выручил утилитаризм, пустивший мои размышления приблизительно по такому маршруту: Тимур наверняка уже заплатил тем, у кого приобрел пистолет, влезать в долги к вооруженным людям не было его привычкой; следовательно, оружие теперь не принадлежит никому, то есть мне — раз уж оно в моем доме; и если я пущу его по каналам теневой экономики, в этом не будет ничего аморального.

— Нет. Я продам.

Костя назвал цену, но она показалась мне несерьезной. Продай я вещь Тимура за такие гроши, его разъяренный призрак задушил бы меня во сне.

— Если бы мы были чуть дольше знакомы, я бы процитировал Тору, — бесстрастно сообщил Костя. — Но, думаю, совесть тебя и так загрызет.

Собеседник поднял цену до приемлемой, добавив, что именно о такой сумме изначально был уговор с Тимуром. Поскольку совесть, или что там у меня было вместо неё, действительно начала обгладывать мои ребра изнутри, я согласился.

— Назови мне свой адрес, я зайду с деньгами.

Эта идея мне решительно не понравилась. Я придерживался древней восточной максимы "мой дом — мой храм", и не собирался множить число прихожан сего скромного культа.

— Лучше я приду. Ты ведь дома?

— Да, — помедлив, ответил Костя. — Приходи.

Пообещав явиться в течение часа, я оборвал связь.

Конечно, я мог начать рвать волосы на голове и проклинать себя. Большинство знакомых мне людей именно так и поступили бы на моем месте. По их представлениям моё поведение нельзя было назвать иначе как греховным, а меня самого — бездушным. Только совершенно бессердечный урод, не ценящий жизнь, мог столь спокойно находить выгоду в смерти друга.

Вот только их единственное возражения против совершения немедленной сделки прозвучало бы примерно так: "Ну, не знаю, надо было подождать, почтить память, проявить уважение".

Как будто со временем мой друг станет менее мертвым.

— Пожалуй, моей главной проблемой следует считать полное отсутствие инертности мышления, — пробормотал я, переодеваясь.

По дому я расхаживал в одних тонких и просторных спортивных штанах, но пистолет бы выпал из них, посему пришлось надеть джинсы с ремнем и терпеть зной.

В мягких сандалиях на босу ногу, черных хлопковых брюках с пистолетом за поясом и застегнутой на три нижние пуговицы белоснежной, но жутко мятой рубашке навыпуск, кое-как скрывающей оружие, я сам себе виделся настолько подозрительным, что на месте полицейских стрелял бы в такого человека на поражение без предложения сдаться. Оставалось лишь надеяться на безответственность эксплуататоров закона, впрочем, вполне ожидаемую по причинам жары и многовековой традиции.

Выйдя из подъезда, первым делом я снова выругался.

— Анжелика! — сквозь зубы бросил я.

Не знаю, на что рассчитывала настырная девчонка, но её попытка сделать вид, будто она просто случайно прогуливалась по противоположной стороне улицы, была провальной в самой идее. Услышав мой оклик, девушка обернулась и замерла, глядя, как я иду к ней. Судя по облику девицы, не изменившемуся с вечера, она не отходила от моего дома.