Демон шарлатана. Часть первая.

Глава 1.

Я закрыл глаза и попытался представить, что нахожусь в глубоком космосе, плыву с постоянной скоростью среди холодной тишины и любуюсь далекими сверхскоплениями галактик.

Не вышло. Болтовня трех этих самок не позволяла сосредоточиться. Я приоткрыл глаза и с неприязнью покосился в сторону источника звуков.

— ...и я вам так скажу, девочки, — кудахтала одна из них, крашенная в рыжую и одетая в китайские брендовые лохмотья, — мужчина должен...

Я снова зажмурился и зажал уши ладонями. В вакууме нет звуков.

Опять провал. Теперь меня начал бесить запах их духов. Они напоминали мне мерзкое зловоние дешевого самогона, коего я имел удовольствие вдоволь нанюхаться в своем неблагополучном детстве. И не только нанюхаться, но уже не совсем в детстве. От этого запаха и воспоминаний, им пробуждаемых, буквально тошнило.

"Мужчина должен"... Этой самке лысого примата лет двадцать пять, а она уже успешно заменила мышление чтением журналов и сплетнями в сети. Каким же монстром она станет через десятилетие, когда её тело и разум начнут изнашиваться? А через два?

Я вернул себе слух и зрение и пристально посмотрел на продолжавшую разглагольствовать даму.

— ...наукой доказано, что над мужчинами природа экспериментирует, среди них и гениев, и сумасшедших больше, поэтому они все неуравновешенные. А нас, женщин, природа бережет. Мы стабильнее, поэтому именно мы детей рожаем, а не они... — она говорила легко и быстро, словно репетировала заранее или, вероятнее всего, уже произносила эту речь в десятый раз, возможно, перед той же самой аудиторией.

Я старался не вникать в её слова, но проклятый разум не так-то просто выключить. Против воли мой мозг обрабатывал её речь, строил никому не нужные контраргументы и возражения, замечал неточности и фактические ошибки. По ходу дела он также моделировал её ответные реплики, наделив сию самку необоснованно живым умом и породив внутри меня целую дискуссию по соответствующим темам гендерной психологии, генетики и социологии. Я скрипел зубами, ерзал на стуле и шепотом сквернословил, но бездушные шестеренки разума продолжали свою дьявольскую пытку.

Да, я шизофреник, я не могу управлять своим воображением.

В кармане завибрировал телефон, и я ощутил себя почти счастливым — моя смена закончилась.

Молча поднявшись со стула в углу, на котором я коротал рабочие часы, изо всех сил избегая покупателей, я двинулся к стеклянным дверям, дабы покинуть проклятый магазин. Путь пролегал около стола кассы, за которым, собственно и беседовали знатоки биологии и этики.

— ...только женщина может выносить новую жизнь, поэтому мы ценнее и лучше мужчин...

Как мог я удержаться?

— Прости, — произнёс я, остановившись рядом с рыжей. Все трое настороженно уставились на меня. Мой характер они уже знали, посему не ждали ничего хорошего. — Ты говоришь, что женщины лучше мужчин, потому что могут выносить ребенка.

Рыжая кивнула и открыла рот, но я не дал ей заговорить:

— Но собака тоже может забеременеть. Так что же, выходит, любая сука лучше мужчины?

Пару секунд я с удовольствием наблюдал, как непонимание на их лицах сменяется гневом, затем развернулся и быстро вышел, не обращая внимания на яростные оклики. Нет нужды вступать в дискуссию, когда заведомо известно, что твои аргументы проигнорируют.

Я быстро спустился на первый этаж по эскалатору, старательно огибая встречных людей, и почти бегом вырвался на улицу, едва не врезавшись в автоматические двери. Я всегда так делал. Не то чтобы я боялся толпы, просто мне казалось противным находиться хоть одну лишнюю секунду в этом логове потребительского безумия, почему-то гордо названного торговым центром.

Трудно представить человека более неподходящего на роль продавца, чем я: избегаю общения, язвлю незнакомым людям, не помню, когда в последний раз улыбался... в младенчестве, наверное. Карнеги бы меня проклял.

Но платили здесь неплохо, даже учитывая, что покупателей я обслуживал мало, да и сидеть по восемь часов на одном месте меня совсем не утомляло. Кроме того, в первый же день моей работы я помог хозяину, полноватому армянину с хитрым взглядом, убрать из ноутбука порно-баннер с намасленными негритянками и никому об этом не рассказал, отчего работодатель зауважал меня вдвойне. Впоследствии мне приходилось повторять эту процедуру ещё дважды, что окончательно убедило его в моей незаменимости.

— Где ты научился это делать? — каждый раз, посмеиваясь, спрашивал он.

Каждый раз я отвечал таинственным молчанием.

По улице я шел, ссутулившись и глядя только под ноги. Если не слишком торопиться, то прохожие сами будут обходить человека, идущего так. Обычно я ещё накидывал на голову капюшон плаща или ветровки, чтобы в сочетании с моей привычной бледностью и щетиной походить на наркомана, но середина мая своей почти летней теплотой вынуждала одеваться легче. Черные кроссовки, темные джинсы, белая футболка, похожая на рубашку, — издалека мой внешний вид даже можно было назвать приличным.

Магия весны, не иначе.

Но недостатки у моего способа перемещения все же были: я чуть не врезался в спину какому-то парню в темной рубашке и тщательно отутюженных брюках. Миазмы кислого одеколона, распространявшиеся от него, заставили меня посторониться, но внешний вид незнакомца привлек моё внимание, и, покосившись, я заметил пышный букет красных роз в его руках.

Улыбающаяся в меру симпатичная девушка спешила к галантному, но дурно пахнущему кавалеру, весело протягивая руки навстречу ритуальному подарку.

— О да, милая, — сквозь ухмылку процедил я, — тебе вручили отрезанные и медленно умирающие половые органы растения, что не может не символизировать всю глубину чувств, испытываемых к тебе сим молодцом.

Фраза мне понравилась, и секунду я колебался, не повторить ли её в полный голос, но потом решил не вмешиваться. Да и не стоит тратить ценные реплики направо и налево.

Продолжив путь, я свернул на узкую полупустую улочку, ведущую к моей квартире. Близость жилья к работе была счастливой случайностью, позволявшей мне избегать поездок на ненавистном общественном транспорте, но, вероятно, даже живи я на другом конце города, все равно ходил бы пешком.

До дома я дошёл быстро и остановился перед подъездом. Входная дверь со сломанным кодовым замком открывалась любой трехзначной комбинацией: из ностальгии по отрочеству, когда сам себя считал сатанистом, я обычно набирал "шестьсот шестьдесят шесть", но сегодня настроение было особенно паршивым, посему моя рука просто, не целясь, трижды стукнула по клавиатуре.

Старого и узкого, постоянно раскачивающегося лифта я панически боялся, поэтому всегда поднимался на пятый этаж по лестнице, любуясь по пути стенами с облупившейся краской, исписанными современной наскальной живописью, и перешагивая через разнообразный мусор вроде пустых пивных бутылок и целлофановых пакетов. Квартиры сего подъезда населяли, в основном, пенсионеры и алкоголики, вследствие чего и тем и другим было проще постоянно ссориться и упрекать соседей в смертных грехах, чем заняться уборкой. Первые ссылались на возраст и болезни, оправдывая безделье, а вторые просто матерно огрызались. Мне же было плевать, о чем я с вежливой улыбкой сообщал всем, кто заговаривал со мной на тему "как мы ужасно живем".

Маленькая однокомнатная квартирка с крошечной кухней встретила меня уютным мраком — я снова с утра забыл раздвинуть шторы на окне. Поскольку закат ожидался всего через пару часов, я счел бессмысленным проделывать это теперь. Посетив предварительно ванную, чтобы умыться с дороги, я уселся за компьютер и уже намеревался включить адскую машину траты времени, как зазвонил телефон. "Если не ответишь, он тебя все равно достанет", — высветил дисплей мобильника имя контакта.

— Внемлю, — буркнул я, отвечая на вызов.

— Здорово, Макс! — бодро завопила трубка. — Как жизнь?

— Неизбежно стремится к концу.

— У меня тоже все хорошо! Слушай, мне нужна твоя помощь.

— Кто бы сомневался.

— Мне тут друг принес ноут, предлагает купить, а на нем пароль. Ты же вроде шаришь, помоги снять. С меня пиво.

— Ноут краденный что ли? — фыркнул я.

— Ха, ну да. Говорит, отжал у какого-то недоумка очкастого вчера в парке. Ну так что, поможешь? Ты ведь умеешь, мне Саня говорил, ты ему уже на компе помогал забытый пароль снять.

— Умею, это не сложно. — Я даже собирался пожать плечами, но потом вспомнил, что в телефонном разговоре это бессмысленно. — Тащите его ко мне, все сделаю.

— Да мы уже возле твоего дома, — радостно ответил мобильник. — В машине сидим, выходи.

— А подняться ко мне не можете что ли? — скептически спросил я.

— Не, ну кому проще: нам — подняться на пятый этаж и потом спускаться, или тебе — просто спуститься? — с полным ощущением неоспоримости собственной логики удивился мой собеседник.

— А мне потом возвращаться не придется, что ли?

— Нет, ты ведь со мной обмывать покупку поедешь, — ехидно объяснила трубка.

— Ладно, спускаюсь, — сдался я.

— Жду!

С невнятными ругательствами на губах я спрятал телефон в карман, потом порылся в ящике компьютерного стола в поисках нужного диска. Обнаружив искомый, я вздохнул и покинул квартиру.

Серебристая "десятка" моего знакомого выглядела так, словно её только что вытащили из болота. Не знаю, сколько месяцев её не мыли, но последние две недели в городе стояла полнейшая сушь, и нацепить на борта автомобиля столь жуткие брызги грязи невозможно было даже умышленно.

— Здорово, Макс! — повторил мой товарищ, сидевший за рулем с сигаретой в зубах, и протянул мне руку через окно.

— Здорово, Тимур, — без особого энтузиазма отозвался я, мягко пожимая своей костлявой интеллигентской кистью его широкую ладонь истинного дитя пролетариата.

Подобно мне, мой товарищ был изрядно небрит, но если на моих бледных щеках борода росла с барской ленцой, образуя, скорее, природную эспаньолку, то лицо Тимура после трех дней разлуки с бритвой обрастало настоящей медвежьей шкурой. Совокупно с очень короткой стрижкой, казалось, что всю голову этого веселого потомка неандертальцев покрывал ровный слой темно-русой шерсти. Из-за внешности и явно неславянского имени многие ошибочно принимали Тимура за кавказца, отчего фамилия "Иванов" часто приводила их в недоумение. Сам Тимур относился к этому с юмором, время от времени сочиняя небылицы в духе: "На самом деле я чеченец, но во время войны мои родители поддерживали русских, поэтому за нами сейчас охотятся родственники-террористы, и приходится переезжать и менять фамилии".

— Садись, — кивнул Тимур в сторону задней двери.

С брезгливой осторожностью, чтобы не нарушить ненароком девственное грязевое покрытие автомобиля, я забрался на заднее сидение. На переднем, рядом с Тимуром, сидел незнакомый парень мелкоуголовной внешности: кепка, черный спортивный костюм, внимательный, но пустой взгляд.

— День добрый, — сдержанно поприветствовал я его.

— Ага, — согласился он.

— Ты машину мыть не пробовал? — поинтересовался я у Тимура, решив, что знакомиться с подобными личностями мне ни к чему.

— Это не грязь, — ответил мой псевдокавказский друг. — Это противоугонная система.

— Да ну?

— Ну да. Вот представь, стоят рядом две машины: моя и чистая. Какую скорее угонят?

— Действительно, — хмыкнул я.

— Психология! — назидательно произнёс Тимур и завел машину. — Ладно, ноут в сумке рядом с тобой.

Оглядевшись, я действительно нашёл на сидении в углу черную тряпичную сумку для ноутбука. С любопытством пошарив в ней, помимо искомого компьютера, я обнаружил там также USB-модем, дешевую зажигалку и свернутый кабель питания.

— А как ты пароль снимешь? — полюбопытствовал криминальный субъект, обернувшись снова.

— Обращусь к духам предков, — пробормотал я, размещая серебристый ноутбук на коленях.

Автомобиль слегка трясло на разбитой, как после бомбежки, дороге, но мне это не мешало. Диск, содержащий программу-взломщика, который я держал в руках все время, был успешно помещен в недра компьютера, и спустя пару минут блокировка была снята.

— Готово, — отрапортовал я.

— Уже? — восхитился незнакомец.

— Ага. Магия — это просто.

Через секунду, подтверждая мой отчет, загрузилась самая популярная в мире операционная система. "Привет", — произнесла она приятным женским голосом, как бы намекая, что прежний владелец ноутбука не брезговал пиратскими сборками софта.

— А ты вообще, я вижу, разбираешься, да? — полуутвердительно спросил грабитель.

— Угу, — согласился я, изучая свойства системы.

— Сколько такой новый будет стоить?

— Тысяч двадцать, не меньше. Ближе даже к двадцати пяти.

В глазах субъекта сверкнула жадность.

— А он ведь почти новый, да? На корпусе ни царапины.

— Угу, — снова кивнул я. — Куплен не больше месяца назад.

— И зарядка есть. И сумка. И даже модем! — продолжал набивать цену тип.

— Как думаешь, покупать? — Тимур глянул на меня через зеркало заднего вида.

— Конечно, — не раздумывая, кивнул я. — Всякий раз, когда ты совершаешь незаконную сделку, не облагаемую налогом, ты подрываешь экономическую власть этого проклятого государства, благодаря чему оно однажды развалится к херам. Покупай.

— Больше десятки не дам, — помедлив, решился мой друг.

— Не жмись, — потеряв ко мне интерес, обратился субъект к моему товарищу. — Ты же слышал: он совсем новый. Давай за двадцать.

— Пятнадцать, — поднял цену Тимур.

— Двадцать, — упорствовал незнакомец.

— Восемнадцать, или ищи другого дурака, — нахмурился мой друг.

— Идет! — просиял грабитель.

Автомобиль остановился. Отвлекшись от экрана, я выглянул в окно и увидел, что мы заехали в какой-то двор между многоэтажками.

Тимур оторвался от руля и, пошарив в бардачке, вынул толстую пачку денег. Я часто видел, как он проделывает этот фокус, и с каждым разом пачка, вроде бы, становилась только толще, но никогда не интересовался, откуда у него столько. Это бы нарушило наш негласный договор не лезть в личные дела друг друга, коим я очень дорожил.

Отсчитав восемнадцать тысячных бумажек, Тимур вручил их улыбающемуся парню.

— Если ещё что подымешь — приходи, — предложил мой товарищ.

— Конечно, — весело ответил тот и, пожав нам на прощание руки, покинул автомобиль.

— Ну, — после небольшой паузы, выехав обратно на улицу, заговорил Тимур, — и сколько он на самом деле стоит?

— Сорок.

— Шикарно.

— Угу. Так что одним пивом не отделаешься. Гони косарь.

Тимур фыркнул, но всё-таки на ходу вынул из бардачка ещё одну бумажку и, не оборачиваясь, потянул мне.

— Благодарю, — произнёс я, убирая заработок в карман.

— Хорошая у нас компания. — В зеркале заднего вида было видно, что Тимур скабрезно улыбается.

— Ага, скупщик краденного и мошенник. Нам суждено было встретиться.

— Он в самом деле новый?

— Да, тут даже жесткий диск совсем пустой. Полтора гига всего занято, если не считать операционку.

Я выключил компьютер и убрал в сумку.

— Ты до сих пор в том магазине работаешь? — спросил Тимур.

— Ага. Коплю на сессию.

— С твоими мозгами ты бы и сам мог сдавать.

— На кой черт мне это надо? — пожал я плечами. — Проще заплатить.

— Ты же последний год, вроде бы, учишься?

— Ага.

— А потом что планируешь?

— Потом пошлю диплом матери по почте с запиской: "Хотела — получи".

Тимур усмехнулся.

— Работать по специальности не будешь, конечно же.

— Нет. Меня тошнило от нашей правовой системы ещё до того, как я начал её изучать. И с годами лучше не стало. А у тебя вообще как всё?

— Да как-то так же, — неопределенно ответил Тимур, заворачивая в очередной двор.

На сей раз место я узнал: мой друг жил в серой девятиэтажке, подле которой мы остановились.

— Сумку захвати, — напомнил друг, заглушив мотор.

Перекинув ремень сумки через плечо, я вышел из автомобиля. Конечно же, я успел забыть о том, как чудо техники выглядело снаружи, и нечаянно стер плечом слой грязи с двери.

— Каждый раз одно и то же, — иронично прокомментировал Тимур, наблюдая, как я матерюсь и пытаюсь отряхнуть футболку.

Если бы мой ответ услышал какой-нибудь праведник, ему бы пришлось мыть уши святой водой, чтобы вернуть себе надежду на место в раю. Тимур расхохотался.

— Я запомню это. Ты, конечно, злобный хрен, но дружить с тобой полезно: ты расширяешь мой словарный запас, — давясь со смеху, проговорил он.

— Дружить со мной экономически выгодно, — остывая, напомнил я.

— И то верно. Пошли уже.

Тимур обитал на втором этаже, в угловой двухкомнатной квартире. Вроде бы она принадлежала его отцу, уже несколько лет жившему где-то за границей, но я не был в том уверен, а уточнять не видел смысла. На практике это выливалось в то, что жил мой друг, как и я, совсем один, если не вспоминать о его периодически меняющихся подружках. Впрочем, я никогда не считал их людьми, и помнил о них, лишь когда те попадались на глаза. Сейчас же, судя по щетине товарища, он временно обходился без женского внимания.

В общем, пять минут спустя мы уже развалились на старом и скрипучем, но все ещё мягком диване перед телевизором, прихлебывая из высоких стеклянных стаканов порошковый алкогольный напиток, лицемерными производителями называемый "пивом", и закусывали его горечь солеными трупами кальмаров. Колдовская коробка что-то бормотала об очередном визите президента в неведомые дали, где всё ещё хуже, чем у нас, но мы её не слушали. Недобросовестно приобретенный ноутбук лежал на низком журнальном столике пред нами, больше используемом не для складирования макулатуры, а для укладывания на него ног.

— У тебя с деньгами как? — спросил Тимур, разглядывая содержимого своего стакана.

— Плохо, — признался я. — А что?

— У меня тоже плохо. Надо бы что-нибудь сообразить на пару.

Я напомнил о недавно виденной пачке купюр.

— Да то ерунда, — отмахнулся Тимур. — Только долги раздать. А у меня тут проблема нарисовалась...

Мой товарищ замолчал, и было видно, что ему неловко продолжать. Я молча потягивал пенистый яд из стакана, позволяя ему собраться с духом.

— Вика от меня беременна.

— Поздравляю, — невозмутимо сказал я.

— Да иди ты! Надо ей денег на аборт дать.

— Да уж, ребенок от этой шлюхи тебе точно не нужен, — не мог не согласиться я. — Что, много надо?

— Не очень, просто скорее надо соображать. А то поздно будет.

— Ну так в чем проблема? Дай из того, что есть, с долгами потом разберешься. Или тебе всё-таки хочется малютку понянчить? Уверен, из тебя получится великолепный отец.

— Хватит издеваться, — обиделся Тимур.

— Ладно, не буду, — легко пообещал я. — А с чего ты взял, что ребенок от тебя?

— Да я сам всем её ухажерам лица поразбивал, больше не от кого, — угрюмо пояснил друг.

— Значит, это тебе божья кара за жадность, ибо Иисус учил людей делиться.

— Я уже раскаиваюсь, что рассказал тебе.

— Раскаяние — первый шаг к искуплению, ты на верном пути.

Мы некоторое время помолчали, потом одновременно рассмеялись.

— Ты плохой друг, — смеясь, пожаловался Тимур. — Тебе плевать на мои проблемы.

— Мне плевать, что ты считаешь эту чушь проблемой, — с усмешкой возразил я. Затем нахмурился и потер живот. — Так, я ненадолго отлучусь. Где уборная, я знаю, можешь не подсказывать.

Когда спустя несколько минут я вернулся, то застал Тимура с ноутбуком на коленях за просмотром какого-то видео. Со стороны что-либо разглядеть на экране было трудно, но по напряженному лицу друга я понял, что у нас какие-то проблемы.

— Тимур?

— Взгляни, — рассеяно сказал он и повернул ноутбук ко мне.

Я несколько секунд внимательно изучал происходящее на экране, задумчиво потирая нос.

— Ей лет двенадцать на вид, — выдержав паузу, заговорил Тимур снова.

— А мужику лет тридцать, — кивнув, добавил я. — Снято явно на любительскую камеру. И название файла такое, что, скорее всего, видео было перекинуто именно с камеры, а не скачано из сети.

— Ты юрист. Сколько ему за это могут дать?

— От трех до семи точно... или от семи до пятнадцати, если ей ещё нет двенадцати.

— Как-то мне не по себе.

— С чего бы?

— Ну... он педофил всё-таки.

Я вздохнул.

— Только не говори, что ты тоже поддался на всю эту массовую истерику по поводу педофилии, поднявшуюся в последние годы.

— А ты что, этого подонка оправдываешь? — скривился Тимур.

— Нет, конечно. Но в последнее время не за каждое убийство дают такие сроки, как за педофилию. Разве ты не видишь, что вся эта шумиха искусственна? СМИ и правительство просто пытаются отвлечь общество от реальных проблем, подбрасывая в котел общественного гнева первых попавшихся жалких калек. Психически здоровый мужчина, даже если ему нравятся девочки, сможет сдержать свои стремления, и очевидно, что нужно быть сумасшедшим или полным идиотом, чтобы совращать малолеток, когда это так опасно. А этих кретинов выставляют чуть ли не демонами. Смешно, однако...

— Ладно-ладно, — махнул рукой Тимур, перебивая меня. — Я тебя понял. Но что делать с этим? Ноутбук терять мне не хочется, но и оставлять этого ублюдка безнаказанным — тоже.

— Какое-то у тебя непонятное чувство справедливости, — усмехнулся я и сел рядом с Тимуром. Огонек алчности медленно разгорался в моей груди где-то в районе желудка. — Дай-ка его сюда... И где сумка?

Повинуясь моим указаниям, Тимур сходил за сумкой и принес мне модем, все ещё лежащий в ней.

— Что ты хочешь сделать?

— Пороюсь в кэше браузера. Если он заходил в какие-нибудь социальные сети и сохранял пароли, я смогу... о!

Все оказалось ещё проще, чем я ожидал. Щелкнув по закладке с синей буквой "В", я без расспросов попал прямо на страницу нашего Гумберта-неудачника.

— Да, теперь я понимаю, почему ты мне всё время мозг ел по поводу паролей, — пробормотал Тимур, заглядывая на экран из-за моего плеча. — Зайди в фотографии... да, это тот же мужик, что на видео.

— У нас есть его адрес, — удовлетворенно заметил я, возвращаясь на главную страницу. — И даже номер квартиры. Ну и номер телефона, разумеется.

— И что нам это дает?

Я покосился на Тимура и сдержанно улыбнулся.

— А если он серийный убийца? Или сын депутата? — не унимался он.

— Тебе надо меньше смотреть телевизор, — поморщился я. — Кем бы он ни был, мы можем неплохо его тряхнуть таким компроматом. А даже если у него есть богатый папа, что этот упырь скажет? "Отче, я педофил, а два бандита меня шантажируют"? Такими вещами обычно не делятся. В полицию он сам не пойдет по понятным причинам. Проще всего для него будет заплатить нам. Ещё бы узнать точно, сколько лет девочке... ну да ладно, по его реакции будет видно, сколько он готов заплатить за свободу.

— А ментам сдать мы его всегда успеем, — подумав, добавил Тимур.

— Именно. Кстати...

Посмотрев дату создания ролика, я с удивлением обнаружил, что тот оказался на жестком диске ноутбука всего сутки назад. Порывшись в папках, я нашёл ещё два видео.

— Хм. Ну, похоже, он не убийца...

— Да, девочка та же самая, кажется, — согласился я.

Преступные ролики были сделаны неделю один и почти месяц назад другой. И Тимуру, и мне казалось маловероятным, чтобы после третьего соития очкастому педофилу вдруг пришло в голову избавиться от подружки.

— И сколько требовать будем?

— Миллион, — буркнул я.

— Не прокатит, — засомневался Тимур.

— Знаю. Но поначалу будем требовать миллион. Чтоб он впал в отчаяние, а когда сбавим цену, ухватился за это как за нить спасения.

Тимур ухмыльнулся и откинулся на спинку дивана. Отхлебнул пива из стакана, всё это время остававшегося в его руке.

— Хороший день.

Я неопределенно хмыкнул в ответ.

— Да прекрати ты смотреть эту хрень! — возмутился друг. — Извращенец!

— Ладно-ладно, — проворчал я и закрыл ноутбук.

Минут десять мы обсуждали всякую ерунду и делились параноидальными сомнениями, но потом все же решились позвонить "клиенту", как мы его, не сговариваясь, окрестили.

К сожалению или к счастью, не могу сказать определённо, наш звонок остался без ответа. Некоторое время мы размышляли, что бы это могло значить, но ничего конкретного не придумали.

— Придется ехать, — заявил Тимур.

Я согласился, но тут же мне в голову пришла идея, что непристойные видео стоит куда-нибудь копировать, просто на всякий случай. Друг не возражал, но поскольку ни компьютера, ни, соответственно, никаких пустых носителей данных для этой колдовской машины у него не было, мы сочли необходимым по пути к "клиенту" купить флэшку.

У людей вроде нас слова редко расходятся с делом. За час мы успели собраться, проехаться к ближайшему подходящему магазину, приобрести столь необходимый накопитель информации, в машине на ходу сбросить на него компромат и почти доехать до дома "клиента".

Жил неудачливый педофил в такой же бесцветной многоэтажке, что и каждый из нас, отчего в моей больной голове начали копошиться мысли в духе "надо будет лучше присмотреться к соседям". С другой стороны, в моем доме точно обитал как минимум один отморозок — и то был я, так что, возможно, лимит криминальных элементов на дом в моем жилище уже был исчерпан.

Тимур разглядел недалеко от нужного подъезда стол с парой лавочек, стоящие в тени массивного тополя, и мы решили подождать жертву там. Я повесил сумку с ноутбуком на плечо и направился на точку, Тимур же поехал искать приемлемое место для парковки. Долго его ждать не пришлось, я успел лишь усесться, вытащить из кармана мобильник с недочитанной книгой и прочесть пару десятков строк, как мой друг уже занял место напротив меня.

Лавочки располагались перпендикулярно фасаду дома, так что мы могли коситься в сторону подъезда совершенно незаметно. Конечно, мы знали, жильцы обратят внимание на незнакомцев, но надвигающийся вечер позволял надеяться, что вернувшиеся с работы уставшие люди не будут особенно любопытными.

Мы изредка перекидывались короткими фразами, но разговор не клеился. Нет, мы оба были спокойны — на фоне некоторых прошлых наших похождений грядущий шантаж казался затеей довольно легкой, но общению мешала необходимость постоянно следить за подъездом и его окрестностями, чтобы не упустить момент появления "клиента".

Я одним глазом читал интереснейшую "Материю и разум" известного живодера Шрёдингера, а другим водил по сторонам, чувствуя себя совершеннейшим хамелеоном. Тимур тоже что-то листал в телефоне, но моим умением смотреть сразу во все четыре стороны он не обладал, отчего время от времени вертел головой и невнятно бранился.

Когда начало темнеть, мы ещё надеялись, что объект всё-таки заявится.

Когда наступила ночь, смирились.

— Он, наверное, всё это время дома сидел, — поёжившись, сердито сказал Тимур.

Я тоже зябко передёрнул плечами. Становилось довольно холодно.

— Попробуем зайти? — предложил я.

— И с порога дадим в лоб, — мрачно согласился друг. — Пошли.

К нашему удивлению, кодовый замок на двери подъезда оказался рабочим.

— Господи, они всё-таки существуют, — хмыкнул Тимур. — Ничего, подождем.

Замерзнуть окончательно мы не успели: через полчаса после этих слов дверь распахнулась, и пара парней, на вид ещё школьников, с весёлым гоготанием вышла наружу. Увидев нас, старшеклассники опасливо посторонились, благодаря чему мы смогли проникнуть в дом. Разглядеть нас в тусклом свете висящей в подъезде одинокой лампочки они явно не успели, и это нас вполне устраивало.

Логово педофила находилось на третьем этаже. Зная об этом, а также о моем страхе перед незнакомыми лифтами, Тимур, шедший впереди, уверенно свернул на лестницу.

— Надеюсь, он не уехал куда-нибудь, и мы не зря столько ждали, — пробормотал я.

Оказавшись перед дверью с требуемым номером, мы некоторое время ещё сомневались. Дверь оказалась стальной, мощной, словно её владелец всерьёз опасался чьего-то нападения. Обычно люди, ставящие такие двери, кому попало не открывают.

— Ладно, — вздохнул Тимур и нажал на звонок.

Из-за двери глухо послышалась короткая мелодия, кажется, из какого-то советского фильма, названия которого я не смог вспомнить. Мы подождали минуту. Больше никаких звуков из квартиры не прозвучало.

Тимур позвонил снова, с тем же результатом.

Я заглянул в глазок. Темно. Приложил ухо к двери. Тишина.

Не отрываясь, я вынул телефон и набрал номер "клиента". Ответа не было, но мне показалось, что где-то в глубине квартиры послышались отрывистые звуки, напоминающие играющую в соседней комнате музыку.

— По-моему, он там, — сказал я.

Тимур молча взялся за дверную ручку и нажал. Мы растерянно переглянулись. Дверь оказалась не заперта.

Тимур вопросительно поднял брови. Я нахмурился, но всё же кивнул.

Мы, стараясь двигаться как можно тише, осторожно вошли в тёмную квартиру и затворили за собой дверь. Несколько секунд мы просто стояли, привыкая к темноте, затем, когда очертания предметов более-менее прояснились, двинулись вперёд по коридору. Комната прямо по курсу была слабо освещена через незашторенное окно уличным фонарем, и мы оба безмолвными кивками договорились начать осмотр оттуда.

Тимур, шедший впереди, на пороге комнаты вдруг остановился и принялся материться злым шёпотом. Ещё не понимая, в чем дело, я шикнул на него, заставляя замолчать, но друг грубо схватил меня за плечо и подтащил к себе. От увиденного я тоже выругался, причем, в отличие от Тимура, ума сдержать голос у меня не хватило.

— Тихо, — прошипел товарищ и треснул меня по затылку.

Я замер, нервно прислушиваясь, но, похоже, мы были в квартире одни. Если, конечно, не считать труп, сидящий на стуле в центре комнаты прямо перед нами. Даже в полумраке было очевидно, что он мёртв: неестественно склоненная набок голова, открытый рот и неподвижность тела не оставляли места сомнениям.

— Задёрни шторы, — велел Тимур.

Брезгливо морщась, я осторожно обошёл мертвеца и задернул окно. Дождавшись этого, Тимур щёлкнул выключателем. В люстре из трех энергосберегающих лампочек горели только две, но их света было достаточно, чтобы как следует разглядеть несчастного.

— Это педофил, — заключил мой друг, скривившись.

Любитель девочек сидел на офисном стуле с высокой спинкой, основательно примотанный к сидению прозрачным скотчем. Горло его было распорото, и кровь почти полностью перекрасила некогда светлую рубашку бедняги в алый цвет. Также, и от этого меня покоробило с особой силой, убийца расстегнул трупу брюки и превратил его гениталии в бесформенный фарш.

— Да, мотив преступления очевиден, — стараясь не смотреть в нижнюю рану, заключил я.

Тимур снова изрёк нецензурную тираду, в ходе которой несколько раз назвал меня Шерлоком, правда, в несколько уничижительном виде, затем, опомнившись, снял с себя футболку и тщательно протер выключатель на стене.

— Верно, пальцы нам тут оставлять ни к чему, — оценил я. — Ну, воспользуемся моментом или сразу свалим?

— В смысле?

— Если что-нибудь пропадет, подумают на убийцу, а не на нас.

Тимур снова выругался, но теперь уже назвал меня Мориарти, причем, прозвучало это почти одобрительно.

— Тебя труп совсем не беспокоит?

— Не особенно. Я же в деревне вырос, — напомнил я. — Там нагляделся, как свиней и коров забивают. А человеческая туша от свиной мало отличается.

— Когда-нибудь ты станешь серийным убийцей. — Тимур нервно потер лоб. — Ладно, раз кровь тебя не пугает, осмотри эту комнату, а я обойду другие.

— Если что — кричи, — посоветовал я, и мы разделились.

Комната казни педофила, очевидно, прежде служила ему спальней, о чем свидетельствовала аккуратно заправленная кровать, шкаф с одеждой и письменный стол. Повсюду, если не принимать в расчет лужу крови, впитавшуюся в ковер под стулом, царили чистота и порядок: ни паутинки под потолком, ни клочка бумаги на полу, одежда на полках ровно уложена, а книги на столе сложены по размеру одна на другой, как пирамида. Я бы сошёл с ума в такой комнате.

Рассудив, что подобный педант вряд ли стал бы прятать деньги и ценности в матрас, я принялся искать что-то вроде коробки со специальной наклейкой "материальные блага", не забывая при этом стирать отовсюду свои отпечатки похищенным из шкафа носовым платком.

Заначка в десять тысяч обнаружилась между страниц книги с внушающим бодрость заголовком "Добейся успеха" за авторством незнакомого мне американца. Или британца. Или австралийца, чёрт их различит.

— Не очень-то она тебе помогла, да? — покосившись на труп, пробормотал я, пряча деньги в сумку ноутбука.

Кроме ассигнаций мне удалось отыскать мобильный телефон педофила с нашими пропущенными вызовами. Конечно, там было написано "номер скрыт", но всё-таки возможность забрать его придала мне уверенности, что нас с Тимуром никто не заподозрит в краже. В конце концов, нас с остывающим педофилом ничего не связывало, кроме его ноутбука.

Похоже, я копался слишком неспешно, потому что в тот миг, когда я прибирал к рукам телефон, в комнату вернулся Тимур с белым целлофановым пакетом в руках.

— Ну что у тебя? — нетерпеливо спросил он, изо всех сил избегая смотреть на труп.

Я рассказал о своих находках.

— Отлично, — кивнул мой друг. — А у меня его бумажник, видеокамера и пара золотых колец. В общей сложности тысяч на сорок потянет. Причем, кольца женские, что интересно.

— Так он не один живёт? — встрепенулся я. — То есть жил?..

— Нет, в ванной только одна зубная щётка, — успокоил меня Тимур. — Наверное, он своей подружке подарки делал.

— Хм. Вообще он бедный какой-то, — нахмурившись, я снова уставился на труп.

— У него были другие приоритеты, явно. Хотя в моём доме и того меньше найти удастся. Не говоря уже о тебе.

Незамеченный ранее блеск на шее мертвеца вдруг привлек моё внимание.

— О! — воскликнул я и подошёл ближе.

— Ты чего делаешь?

— У него тут золотая цепь толщиной с мизинец! — малость преувеличив, обрадованно сообщил я.

— Пусть там и остается! — с омерзением отступил Тимур.

— Да ладно тебе...

— Я к ней не притронусь!

Поскольку связи среди барыг были именно у Тимура, а не у меня, то это означало, что сбыть цепочку мне не удастся. Но врожденная жадность не позволяла просто так взять и оставить пятнадцать граммов золота. Или даже больше, учитывая, что я видел только малый участок цепи и мог оценить лишь её толщину, но не длину.

— Да брось, — алчно присматриваясь к разрезанной шее педофила, я попытался переубедить друга. — Я отмою её от крови, будет как новенькая.

Но Тимур был непреклонен.

— Тогда заберу себе! — разозлился я.

— На здоровье.

Отступать после этого мне не позволила гордость, так что я, собравшись с духом, расстегнул цепочку и медленно стащил её с тела. Пальцы мои тут же окрасились красным, а по золоту побежали кровавые капли, угрожая попасть на мою одежду.

— О, да это крест!

Тимур пробормотал нечто неразборчиво-угнетающее, но я его не слушал. Распятие неожиданно оказалось нестандартным и очень интересным: на довольно массивном кресте длиной в мой указательный палец и шириной с мизинец висел не Иисус, а обнаженная женщина, и металл прекрасно передавал все её анатомические особенности.

— Взгляни!

Но мой друг отшатнулся и пообещал меня ударить, если я заляпаю его кровью.

Смирившись, я подождал, пока кровь стечёт, завернул трофей в уже упомянутый носовой платок, вытер об него пальцы и сунул сей свёрток в карман брюк.

— Ты вообще без башни, — буркнул Тимур, но прозвучало это скорее насмешливо, чем разочарованно.

— Валим, дружище! — весело ответил я.

Однако на пороге комнаты я вдруг замер. Тимур, уже успевший дойти до входной двери, нетерпеливо обернулся и злым полушепотом окликнул меня.

— У меня идея! — отозвался я.

Вернувшись в комнату с трупом, я прошёл к письменному столу. Порывшись в нём, я нашёл какую-то полупустую общую тетрадь, из которой без сожалений выдрал двойной листок. Шариковую ручку я обнаружил там же.

— Что ты делаешь? — шипел Тимур за моей спиной.

Не отвлекаясь на объяснения, я размашисто печатными и нарочито кривыми буквами написал на листке: "Педофил получил по заслугам. Вот доказательства". После этого я вынул из кармана флэшку с незаконной видеозаписью, протер её краем футболки и положил поверх листка на стол. Подумав ещё мгновение, я поставил внизу записки подпись: "Бэтмен". Помедлив ещё немного, я вытер и записку. Отпечатки, насколько я помнил, остаются на всех твердых сухих поверхностях, и бумага — не исключение.

— Ты что творишь?

— Помогаю следствию искать убийцу и мешаю искать нас, — пояснил я, пряча ручку к ноутбуку. Не знаю зачем, но мне захотелось украсть её.

— Ты что, носил флэшку с собой?

— Э... ну да.

— И на кой черт, скажи мне, — голос Тимура начал напоминать рычание, — мы делали резервную копию, если ты носишь её с собой одновременно с оригиналом?

— М-м... но ведь пригодилась же?

Мой друг тяжело вздохнул.

— Уходим!

Нам повезло: ни в подъезде, ни около дома мы никого не встретили, и до машины добрались без лишних приключений. Уже сидя в автомобиле, мы ещё раз пересчитали деньги. По старому правилу, обговоренному ещё несколько лет назад, обретенную совместными усилиями наличность мы делили поровну. Из остальных денег, которых Тимур выручал после продажи украденных вещей, мой друг брал себе примерно две трети, мне же, соответственно, доставался остаток. Я сам предложил такой способ дележа, и двигал мною простой расчет: во-первых, Тимур, чьею основной деятельностью являлась торговля всем, что можно было продать, с легкостью находил покупателей на что угодно, а мне в силу моей природной нелюдимости этим заниматься было не очень-то приятно; во-вторых, сим нехитрым финтом я сделал себя для Тимура более выгодным подельником, чем любого другого его друга, и мой товарищ мгновенно это сообразил; ну и в-третьих, это было просто справедливо, учитывая, что большую часть работы всегда выполнял именно мой друг, а не я.

Закончив с первичным разделом неправедно нажитого, Тимур предложил отвести меня домой, я вяло кивнул. Вообще я даже не сова, а, наверное, летучая мышь, и могу не спать по нескольку ночей подряд, но после кражи на меня навалилась какая-то сонливость. Лениво поразмыслив, я решил, что это такая защитная реакция психики. Всё-таки день был не самым обычным.

Я даже слегка задремал по дороге, и Тимуру пришлось тряхнуть меня за плечо, чтобы разбудить.

— Приехали, — ответил Тимур на мой вопросительный взгляд.

И действительно, глянув в окно, я разглядел свой дом, в свете фонарей ещё более жуткий, чем обычно.

Мы с Тимуром коротко попрощались и пожали руки, после чего я вышел в ночную прохладу. Сверкнув фарами, автомобиль моего друга резво тронулся с места и быстро исчез в дали. Я проводил его глазами, а затем, похлопывая себя по карману, набитому купюрами, направился домой.

Чудеса случаются: почти на всех этажах в подъезде горел свет. Вероятно, только благодаря этому я ни разу не споткнулся на замусоренной лестнице и спокойно дошёл до квартиры. Я определенно засыпал на ходу.

Оказавшись в своем логове, я чуть было не рухнул на кровать прямо в одежде, но гадливое чувство собственной нечистоты мешало мне расслабиться. Вздохнув, я направился в ванную.

Пока ванна наполнялась водой, я сидел на полу, прислонившись к её металлическому борту спиной, и пытался сфокусировать свой плавающий взгляд.

— Да что же такое? — досадливо пробормотал я и тряхнул головой.

Собрав остатки воли, я извлек телефон и глянул время: десять часов. В любой другой день я бы ещё был полон сил.

— Заболел я, что ли?

Тем временем ванна почти наполнилась до необходимого уровня. Я переложил мобильник в левую руку и потянулся правой, чтобы выключить воду, и одновременно по привычке сунул телефон в карман. Но не в тот, где он лежал до этого вместе с пачкой денег.

Я выругался и вытащил окровавленный платок. Недоумевая, как можно было про него забыть, я развернул его и взял крест с цепью. На золоте ещё были видны кровавые разводы, поэтому я подошёл к умывальнику и тщательно промыл украшение под струей холодной воды. Подумав немного, я повторил процедуру, но уже с использованием антибактериального мыла. Кто знает, чем мог болеть тот педофил? Разумно было перестраховаться.

Когда на благородном металле не осталось ни одного сомнительного пятнышка, я остановился и глянул на своё отражение в зеркале над раковиной. Бледный тип из зазеркалья не казался кем-то, на ком будет хорошо смотреться золото. Поколебавшись пару мгновений, я всё-таки надел цепь на шею.

— Сойдет, — повторило вслед за мной отражение, скептически осмотрев меня.

Длина цепи была такова, что нижняя часть креста прикрывала мечевидный отросток. Не будь на распятии женщины, с таким украшением я мог бы выдавать себя за священника.

Мой взгляд упал на платок с красными пятнами, лежащий на краю раковины. От него явно следовало избавиться.

Справа от зеркала на стене висел небольшой белый коробок, на дверце которого был нарисован красный крест. По замыслу прежнего жильца, вероятно, он должен был служить аптечкой, но я хранил в нём стакан с зубной щёткой, пасту, пачку бритв, кубик Рубика и две дешевых зажигалки.

Именно зажигалка мне и была нужна. Щелкнув колесиком, я призвал крошечный язык пламени и поднёс к нему платок. Не высохшая толком ткань некоторое время сопротивлялась возгоранию, но потом всё же затлела. Через пару минут от улики остался только обугленный уголок, за который я держал платок, пока тот горел. Я сунул его в ложную аптечку вместе с зажигалкой. Да, есть у меня склонность хранить всякий мусор.

Раздевшись, я полез в ванну и только когда уже улёгся в тёплой воде, понял, что забыл снять цепочку. Впрочем, золоту водные процедуры, вроде бы, не могли навредить, так что я не переживал.

— Кто же ты такая? — улыбнувшись, спросил я у золотой женщины, приблизив распятие к глазам.

Но детальный осмотр неожиданно показал, что на самом деле незнакомка вовсе не распята. Ни гвоздей, ни верёвок на миниатюрной скульптуре не было видно, да и поза женщины не походила на положение приговорённого к этой мучительной казни. Скорее, было похоже, что она просто лежит на кресте в соблазнительной позе, раскинув руки и изящно полусогнув в колене левую ногу.

— Так даже лучше, — решил я. — У тебя шикарная фигура, моя золотая, мне было бы грустно, если бы тебя казнили.

Сонливость понемногу возвращалась, поэтому я бросил любоваться фигуркой и поспешил приступить к гигиеническим процедурам, чтобы не заснуть случайно с мочалкой в руке.

Когда я очнулся, то первые несколько мгновений не мог понять, что произошло. Холод сковывал моё тело, а борта ванной давили на затёкшие плечи и шею.

Сдержанно ругаясь, я умыл лицо и полез наружу.

— Всё-таки уснул, — пробормотал я, вытираясь.

Перед глазами всё плыло, а в голове поселился невнятный гул. Сведенные судорогой мышцы плохо повиновались, меня шатало, и я всерьёз опасался потерять сознание. Кое-как натянув на себя брюки, я набросил полотенце на плечи и вышел из ванной, шаркая ногами.

— Что за хрень со мной творится?

— Не бойся, — был ответ.

Она стояла прямо передо мной: обнаженная, раскованная, манящая. Женственный стан, тонкая талия, высокая полная грудь, в меру широкие бедра. Лицо, достойное портрета кисти величайших художников. Длинные, почти до пояса, распущенные волосы, слегка волнистые, темные, но с дивным красноватым отливом. И глаза: ярко-зелёные, неестественные, фосфоресцирующие.

Мой разум помутился окончательно, кроме этой женщины я не видел ничего, всё вокруг покрылось мглой; лишь она стояла передо мной, освещённая словно изнутри.

Я шагнул вперед и протянул руку. Моя холодная ладонь коснулась её теплой и мягкой щеки.

— Изъяви желание. — Интимный шепот этой женщины заставил сердце сбиться с ритма.

— Тебя... — с усилием выговорил я, едва управляя губами. — Ты моё желание.

Женщина победно улыбнулась и шагнула ко мне. Последнее, что я запомнил: её лицо быстро приближается, и на своих губах я чувствую горячее дыхание.

Глава 2.

Сколько себя помню, у меня всегда были проблемы со сном. Мой разум, непокорный и своевольный, редко успокаивался, и даже если я валился от усталости, сознание упорно не желало покрываться пеленой видений, предпочитая продолжать вечный мысленный диалог с самим собой. Поэтому приветствия в стиле "с добрым утром" мне, человеку с угольно-черными кругами под красными глазами, всегда казались откровенным издевательством.

Однако в тот день всё было иначе.

Еще не размыкая век, я удивился кристальной ясности своего мышления, приятной легкости во всём теле и удивительной теплоте, охватившей меня. Мгновением позже я понял, что источником этого тепла было нечто, крепко прижавшееся ко мне под одеялом.

Открыв глаза и покосившись вниз, я увидел темноволосую макушку, торчащую из-под одеяла. Соблазнительные контуры женщины, разделившей со мной постель, были вполне различимы сквозь ткань. Хотя тяжесть её головы на моей груди немного затрудняла дыхание, чувствовал я себя просто великолепно.

Память услужливо восстановила события прошлого вечера, но запнулась на моменте появлении женщины. Во всём этом было нечто невозможное, сверхъестественное, даже пугающее, но...

Паниковать не хотелось. Совершенно.

— Ты спишь? — не придумав ничего лучше, тихо спросил я.

— Нет, — тут же отозвалась незнакомка и подняла лицо.

Сквозь задернутые шторы пробивались лучи дневного света, позволяя мне как следует разглядеть мою... не знаю кого. Зелёные глаза перестали светиться, но в остальном незнакомка оставалась по-прежнему прекрасной.

— Кто ты?

Она чарующе улыбнулась, обнажив белые зубы.

— А кого ты желаешь?

Я высвободил из-под одеяла руку и провел ладонью по её лицу. Нет, она точно не была галлюцинацией.

— Я желаю объяснений.

Неуловимым движением уголков губ её улыбка из хищно-сексуальной превратилась в нежную и заботливую. Незнакомка приподнялась и качнулась вперед так, что её лицо оказалось прямо над моим.

— Ты заключил со мной договор. Теперь я твоя.

Я ощутил, как её тонкие пальчики охватили моё запястье и повели мою руку. Секундой позже моя ладонь под её руководством опустилась на золотой крест, всё ещё висевший на моей груди.

— Этот предмет связан со мной. Тот, кто его носит, может стать моим хозяином.

Несмотря на улыбку, её слова звучали чертовски убедительно.

— Ты не человек, — дошло до меня.

Незнакомка хихикнула и снова прилегла рядом, теперь её губы оказались у моего уха.

— Слово "суккуб" тебе о чем-нибудь говорит? — раздался её горячий шепот.

— Да...

— Замечательно, значит, ты понял принцип.

Она обхватила бедрами мою талию, а руками — плечи.

— Теперь ты от меня никуда не денешься, — игриво произнесла демоница.

Не то чтобы я собирался куда-то деваться, скорее всего, моё размякшее в её объятиях тело отказалось бы повиноваться настолько безумному приказу мозга, но мне определённо требовалось больше времени, чтобы осмыслить сказанное.

— Ты суккуб?

— Да, — шепнула она и слегка прикусила мою мочку уха. До сего момента я даже не подозревал, насколько это может быть приятно.

— Я призвал тебя, когда надел крест?

— Два из двух! — одобрила демоница.

— И теперь ты будешь жить со мной?

— Разве это не прекрасно? — томно поинтересовалась она.

— А как... — я запнулся, формулируя вопрос, но суккуб меня опередила.

— Не волнуйся, меня видишь только ты. И крест на твоей шее тоже никто не заметит, если только ты прямо на него не укажешь. Я удобная, правда, милый?

— Если ты говоришь правду, то да, — собравшись с духом, произнёс я.

В моем ухе раздалось насмешливое фырканье.

— Какой ты недоверчивый. Ладно.

В тот же миг женщина исчезла. Одеяло, медленно опустилось, своими складками храня память о моей гостье.

Я дернулся и резко сел на кровати, растерянно озираясь. Страха по-прежнему не было, но сердце взволнованно колотилось.

Зато когда из-под кровати заиграл третий куплет "O Fortuna", меня едва не постиг инфаркт. Поборов дрожь в руках, я извлек оттуда свои брюки, а из них — телефон. Поклявшись после разговора сменить эти сумасшедшие латинские напевы на что-нибудь менее пугающее, я ответил на звонок.

— Здоров, как жизнь? — как всегда бодро поинтересовался Тимур.

— Да так, — неопределенно ответил я дрогнувшим голосом.

— Ты на работе?

Я отвел телефон в сторону и сделал пару глубоких вздохов.

— Эй! Алло, ты меня слышишь? — услышал я тревогу Тимура, когда вернулся к разговору.

— Да-да, слышу. Нет, я дома. У меня сегодня выходной.

— А... ну да, сегодня же суббота.

Я поднял брови.

— Это ты на что намекаешь?

— Да так, — усмехнулся мой друг. — Я просто хотел заехать, отдать деньги.

— Приезжай.

— Отлично, скоро буду, — пообещал Тимур и завершил вызов.

Порывшись в папке с музыкой, я поставил на сигнал вызова стандартное пиликанье, лишенное всякой мелодичности, но зато спокойное и не вызывающее раннюю седину. Всегда следует начинать решать проблемы с наименьшей из них.

Откинув одеяло, я встал и прошелся по комнате, собирая с пола брюки и полотенце. Суккуб, если она мне не померещилась, прошлой ночью полностью меня раздела, и во мне пробуждались странные чувства от того, что я не мог вспомнить никаких подробностей.

— Возможно, я просто сошёл с ума окончательно. Это должно было когда-нибудь произойти. Увидел труп, испугался, психика не выдержала... — пробормотал я, выворачивая карманы брюк и складывая их содержимое на компьютерный стол, стоявший у окна рядом с кроватью.

Взгляд упал на золотое распятие.

— Если я его сниму, она сможет вернуться? — вслух подумал я. — Чёрт, ну почему со мной вечно происходят такие вещи?

Подумав, я решил пока не трогать крест. Если обворожительная демоница была моей фантазией, то снятие распятия с шеи ничего бы не изменило, а если же она существовала на самом деле, то подобное отношение могло привести к непредсказуемым последствиям. Здравый смысл подсказывал, что не стоит поступать необдуманно, рискуя разозлить суккуба. Вслед за этим я мысленно поздравил себя, что уже начинаю мыслить на основании безумных допущений, как и полагается законченному психу. Но крест я всё равно не тронул.

"Скоро" — так сказал мой друг, а в его устах это означало примерно "в пределах часа". За это время я успел позавтракать и привести свой внешний вид в порядок.

У Тимура была странная привычка звонить на мобильный, а не в дверной звонок, когда он стоял перед чьим-нибудь жилищем. Так и в этот раз мне пришлось отпирать дверь после вызова телефона.

— День добрый, — буркнул он и переступил порог, не дожидаясь приглашения.

Я кивком указал ему в сторону комнаты и запер входную дверь. Не выношу, когда она открыта, если замок есть — он должен использоваться.

Когда я вернулся в свою спальню, служившую мне одновременно кабинетом и гостиной, то нашёл Тимура на своём кресле перед компьютером, на мониторе которого уже отображалась загрузка системы.

— Сейчас покажу... — пояснил товарищ.

Я уселся за его спиной на свою постель. Кроме компьютерного стола, офисного кресла и кровати в комнате не было никакой другой мебели. Одно время я хотел приобрести книжный шкаф, но потом счел это глупостью, поскольку никогда не покупал книг, а всегда лишь пиратским промыслом добывал их в сети. А одежду я хранил в ванной, на стиральной машине, которая также работала на полставки гладильной доской.

— Зацени, — позвал Тимур, вынудив меня приподняться, чтобы разглядеть картинку на мониторе.

То была фотография трех бурых медведей в лесу или каком-то питомнике. Двое стояли на задних лапах бок о бок и смотрели в разные стороны, причем один медведь опирался на плечо другого. Чьи-то умелые руки дорисовали одному зверю в пасть сигарету, на другого нацепили круглые темные очки, и вручили в передние лапы каждому по дымящемуся револьверу. Третий же медведь лежал поодаль на спине, высунув язык, и ему пририсовали несколько кровоточащих ран в груди. Возникало стойкое впечатление, что двое зверей только что расстреляли третьего и теперь оглядывались в поисках возможных свидетелей. Подпись под фотографией усиливала впечатление: "Пора, брат, сваливать".

— Смешно, — холодно прокомментировал я.

Тимур вздохнул и полез в карман спортивной куртки. Меня безмерно раздражала его мода из спортзала, но заявить об этом я, конечно же, не мог.

— Вот твоя часть, — сказал он и передал мне стопку купюр.

Пересчитывать я не стал, просто убрал в ящик стола.

— Какие планы на сегодня? — поинтересовался Тимур.

— Никаких.

Мой друг принялся что-то рассказывать, сопровождая слова показом картинок из сети, но я его почти не слушал, лишь кивал невпопад. Рукой я ощупывал крест под тканью черной футболки, которую надел незадолго до визита товарища. Мой взгляд упал на мои ноги: вдруг показалось, что мятые со вчерашнего дня джинсы испачканы кровью.

— Померещилось, — пробормотал я.

— Что? — прервал свою речь Тимур. — Ты меня вообще слышишь?

— Нет, — честно ответил я. — Как думаешь, труп уже нашли?

— Вряд ли. — Товарищ почесал затылок. — Если он жил один, то пока соседи не учуют трупный запах, никто ничего не узнает. Хм. А вчера ты не переживал по его поводу.

— А? Да не, что ты, — отмахнулся я. — Просто этот крест какой-то странный...

— Какой ещё крест?

Я удивленно уставился на Тимура, но тот не шутил. На его лице отражалось спокойное непонимание.

— На шее у трупа висел крест, — осторожно напомнил я. — Золотой.

— Не видел, — пожал плечами мой товарищ. — Я к нему особенно не приглядывался. Меня там чуть не стошнило, если не помнишь. Он весь был в крови, и я бы ни за что не стал его трогать, даже если бы на нём бриллиантовое колье висело... хотя...

Тимур предался размышлениям, ради чего он бы всё-таки поступился брезгливостью, а я продолжал сжимать в руке распятие, стараясь убедить самого себя, что эта история мною не выдумана.

Но суккуб сама сказала, что крест никто не увидит без моего позволения, значит, она каким-то образом умеет отводить людям глаза, и, похоже, эта магия работает и с чужой памятью.

— Эй, ты в порядке? Что-то ты побледнел, — встрепенулся Тимур.

— Да-да... всё отлично, — выдавил я.

В моих мыслях уже звучала клятва держать всё в тайне. В прошлом я уже лечился в психиатрической клинике, хватит с меня одного раза. Не хочу в третий раз учиться связно думать.

— Тебе нужно чаще бывать на свежем воздухе, — тоном авторитетного врача заявил Тимур.

— Возможно.

— Нет, я тебе это точно говорю. Сидение в четырёх стенах тебя убьёт.

— Да понял я.

— Ну и отлично. Тогда ты сейчас едешь со мной.

— Куда? — насторожился я.

— А тебе не всё равно?

Коротко поразмыслив, я пришёл к выводу, что нет, о чем не замедлил сообщить. Тимур скривился и начал объяснять. Из его длинной, немного путаной речи, в ходе которой он несколько раз пытался сменить тему, я уяснил, что у моего друга какие-то серьезные проблемы экономического характера, связанные с нехорошими людьми, к коим ему и предстоит сейчас ехать, а меня он хочет взять с собой, чтобы не выглядеть одиноким неудачником. Я мысленно подивился такому средневековому подходу, но возражать не стал. Если моё присутствие придаст Тимуру статус вожака, за которым следуют люди, и с которым в силу этого следует считаться, то я не против. От меня не убудет.

К тому же, я не хотел оставаться наедине с гипотетическим суккубом.

В дороге мы почти не разговаривали. Тимур включил радио, и мы молча слушали жизнерадостные уверения ди-джея о том, что на "музыкальном Олимпе восходит новая удивительная звезда", и тут же, как бы в доказательство, приводился пример её творчества, который вызвал у меня мощное чувство дежавю.

Я выключил радио. Тимур не стал возражать.

Мы покинули наш район, проехали между парком и кладбищем и въехали в одну из старых частей города, но не по историчности, а в плане дряхлости. Желтые трехэтажные хрущевки, чье сходство с тюремными бараками усиливалось решетками на окнах, навевали мысли о необходимости эмиграции. Высокие раскидистые тополя своей зеленью несколько скрашивали картину, но кружащий в воздухе белый пух действовал на нервы. Не то чтобы я страдал от аллергии, но нет ничего приятного в том, чтобы потом битый час снимать с моей как назло черной одежды его липкие крупицы.

Тимур завел автомобиль во внутренний двор одного из домов, и мы вышли.

— Идем.

Я привык судить о домах по виду входа, но в данном случае реальность посмеялась над моими индуктивными потугами: дверь подъезда принципиально отсутствовала. Я не нашёл даже следов дверной коробки.

— Широки врата и пространен путь, ведущие к погибели, — подозрительно произнёс я.

Тимур молча двинул вперед, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Настроение моего друга определенно портилось с каждым шагом.

— Да что случилось-то? — не выдержал я, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж.

Тимур вздохнул.

— Да ничего особо страшного. Не парься, я разберусь. Мне просто надо, чтобы кто-то свой был поблизости. На всякий случай.

Я кивнул.

Тимур отыскал нужную квартиру и позвонил, как всегда, по телефону.

— Я здесь, открывай, — сообщил он трубке.

Спустя полминуты дверь распахнулась, и на пороге возник высокий, могучего телосложения бритоголовый парень в мятых спортивных брюках и белой майке-алкоголичке. Несмотря на общий агрессивный облик, на лице его сияла открытая улыбка, и даже сломанный передний зуб не портил её.

— Здорово, Тимур! — весело воскликнул нацистообразный верзила. — Как житуха?

— Да ничего так, — несколько удивленно отозвался мой товарищ. — А у тебя всё нормально?

— Всё отлично! — радостно подтвердил русский, при взгляде на которого Гитлер пересмотрел бы свою расовую идеологию. — А? — вопросительно кивнул он, глянув на меня.

— Это Макс, — спохватился Тимур. — Мой друг. Макс, это Витя, — добавил он, повернувшись ко мне.

Мы с улыбчивым громилой пожали руки, после чего тот пригласил нас с Тимуром войти.

— Чего-то ты чересчур радостный, — высказал, наконец, Тимур то, что его явно беспокоило.

— Да мне брат десять минут назад позвонил, — отозвался Витя, наблюдая, как мы разуваемся. — Короче, он мне всё рассказал, у меня к тебе больше никаких претензий нет.

— О... — Тимур с растерянностью и некоторым недовольством посмотрел на громилу. — А позвонить и сказать это, чтобы я не ехал сюда, ты не мог?

— Мог, — ничуть не смутившись, радостно кивнул Витя. — Но брат мне много чего про тебя рассказал, и про ваши дела совместные тоже. У меня к тебе разговор есть. Деловой.

Тут качок замолчал и уставился на меня.

— Хочешь, чтобы я ушёл? — прямо спросил я, заглянув ему в глаза.

— Нет, братан, не, — примирительно заулыбался Витя и поднял руки, словно я целился в него из автомата. — Просто посиди в зале с моим кентом, пока мы с Тимуром на кухне пообщаемся. Там телик и кальян.

Громила провел меня в соответствующую комнату, где моему взору предстала занятная картина: в центре пышного и пестрого ковра, устилавшего весь пол, сидел, по-турецки скрестив ноги, длинноволосый бородатый парень, одетый во что-то вроде белого халата, словно восточный монах. Около колоритного типа стоял небольшой стеклянный кальян с двумя прозрачными трубками, одна из которых вела к губам незнакомца, затягивавшегося в тот самый миг, когда мы вошли. В метре перед курильщиком негромко нёс какую-то яркую околесицу включенный широкоформатный телевизор, поставленный на что-то вроде комода. Что мне сразу понравилось, хозяин шайтан-машины явно умел настраивать разрешение, благодаря чему физиономии мелькавших на экране людей не были безбожно растянуты.

— Костя — Макс, — быстро представил нас друг другу Витя и тут же увёл Тимура вон.

— А тебя никогда не смущала привычка русских людей называть залом ту комнату, в которой находится самый большой телевизор? — вместо приветствия полюбопытствовал Костя, выдохнув дым.

По глубине и длительности затяжки, а главное — по царившему в комнате характерному аромату особого дыма можно было сделать вывод, что курил мой новый знакомый отнюдь не табак.

Я присел рядом с ним, тоже скрестив ноги. Наверное, со стороны мы выглядели как два хиппи.

— Никогда об этом не задумывался, но теперь, когда ты сказал, то да, это кажется мне странным.

Костя удовлетворенно кивнул и вновь уставился в телевизор. Я подумал и решил, что тема действительно исчерпала себя, после чего последовал примеру нового знакомого.

На экране шла странная реклама, которую я уже видел несколько раз, и она снова и снова вызывала на моем лице кривую ухмылку: весёлый негр в разноцветной растаманской шапочке доил жирафа, причем выдаивал не молоко, а разноцветные конфеты, после чего он пробовал одну из них и разражался инфернальным смехом.

— Наркомания повсюду, — хмыкнул я.

— Да ну? — скептически отозвался Костя, выдохнув. — Твой взгляд замутнен стереотипами.

— Да ну? — иронично повторил я. — Тогда просвети меня.

— Эта реклама — гениальная метафора просветления, выраженная языком древних архетипов, — поучительным тоном начал Костя, после чего снова затянулся. Мне пришлось ждать несколько секунд, пока он решит продолжать беседу. — Море на фоне — это область бессознательного в людской психике, дойный жираф — та часть в ней, которая отвечает за "неожиданные" идеи и озарения; негр — тёмная, непознанная и дикая сторона Эго, обычно сокрытая от самоанализа. Разноцветная шапочка на нём свидетельствует об измененном состоянии сознания, глубочайшем сатори, при котором появляется возможность созерцать свою истинную природу. Темное Эго использует жирафа для приобретения нового понимания, нестандартного видения реальности, без искажений, внесённых воспитанием и привычкой. Именно поэтому жираф доится разноцветными конфетами, а не банальным молоком, ведь подлинная Вселенная ничуть не похожа на обыденные представления о ней.

— Угу, — немного подавленно выдавил я, осмысляя прозвучавшее. — А смех Темного Эго символизирует наступление блаженства от состояния просветления, так?

Костя кивнул. За всю речь он ни разу не улыбнулся, но я почти не сомневался, что он просто надо мной издевается.

— А по-моему, дело всё-таки в наркотиках. Как в его случае, — я мотнул головой в сторону телевизора, уже показывавшего крупным планом улыбающееся лицо главы государства, но имел в виду, разумеется, недавнего негра, — так и в твоем.

Костя меланхолично выдохнул облако дыма.

— И как же, по-твоему, наркотики влияют на меня?

— Во-первых, ты становишься болтливее.

Костя снова кивнул.

— Во-вторых, дельта-9-тетрагидраканнабинол ослабляет синаптическую связь в твоем гиппокампе, что приводит к нарушению кратковременной памяти, из-за чего тебе становится трудно сосредоточиться на настоящем. Именно поэтому вместо анализа непосредственной реальности ты занимаешься конструированием безумных химер, по частям вынимая их из недр твоей долговременной памяти.

Костя задумчиво почесал бороду, затем наклонился вперед, взял вторую трубку кальяна и молча протянул её мне.

Я взял. Но затягиваться не спешил, с сомнением разглядывая металлический кончик трубки.

— Сейчас, — пробормотал Костя и встал. Он подошёл к телевизору и, порывшись в недрах комода под ним, выудил какой-то небольшой предмет, повернулся и бросил находку мне.

Я поймал. Это оказался пластиковый одноразовый мундштук, герметично запечатанный в целлофановую обертку.

Пока я прилаживал мундштук к трубке, Костя вернулся на своё место и опять уставился в телевизор.

В течение нескольких минут мы молча поочередно затягивались, бессмысленно наблюдая за мельканием цветных картинок. Не знаю, сколько травы мой новый товарищ впихнул в чашку кальяна, но она никак не кончалась. Прозрачные струйки дыма медленно и красиво циркулировали в воздухе, и разглядывать их было ничуть не менее интересно, чем смотреть в телевизор.

Время от времени мы обменивались короткими репликами, особенно не вслушиваясь в слова друг друга, затем резко замолкали. Программа новостей сменилась каким-то невероятно медлительным и унылым отечественным боевиком, половину экранного времени в котором занимала скрытая реклама и бессмысленные диалоги о том, какими должны быть мужчина, солдат, автомат, автомобиль или даже узел галстука. Последнее вывело меня из задумчивости, и я понял, что боевик давно закончился, и теперь волшебная коробка демонстрировала нам одну из множества передач о моде, где нелепо и ярко разодетые люди учили других людей, разодетых менее ярко, но так же нелепо, одеваться.

— А ведь могли уже на Марсе колонию строить, — изрёк Костя.

— Какая разница как именно ощущать превосходство над себе подобными: через тряпки или через космические корабли?

— Для потребителя — никакой, — согласился собеседник. — Но космические корабли имеют и иное предназначение: расширение влияния человечества в галактике. Это значимо для выживания вида, а не для гнилого капитализма.

— В капитализме нет ничего плохого, — возразил я. — Последние триста лет именно капиталистические отношения запускали научно-технический прогресс.

— Зато сегодня они его тормозят. Капитализм неэффективен в информационном обществе. — Костя задрал лицо к потолку и выпустил струю дыма вверх. — В обществе, где большую часть материальных товаров производят машины, людям остается только производить знание.

— Либо имитировать деятельность, будучи менеджерами, рекламными агентами или семейными психологами.

— Это паразиты, а не люди, — поморщился Костя. — О чем я говорил?

— О производстве знания.

— Точно. Так вот, знание невозможно превратить в полноценный товар, который можно продать или обменять. Знание не убывает у тебя, когда ты его кому-то передаешь. Уже создана глобальная база знаний, распространённая на большую часть земного шара, и каждый третий человек на планете имеет к ней доступ. Или что-то около того.

— Ну и?

— И? Мы вот-вот перейдем к коммунизму, как его понимал ещё Маркс.

Я потер лоб.

— Насколько я помню, Маркс утверждал, что без мировой революции коммунизма не достичь. И что пролетариат...

— Маркс уж слишком верил в свою идею, — перебил меня Костя. — Он мечтал своими глазами увидеть новое общество, поэтому искал его зачатки в своих современниках. Это желание стало когнитивным искажением, вследствие которого он допустил серьезную ошибку. Промышленный пролетариат не может быть гегемоном мировой революции, потому что он уже прочно встроен в систему. Вспомни этапы развития общества по Марксу.

Я посмотрел Косте в глаза.

— Ты всерьёз хочешь, чтобы я сейчас вспоминал основы исторического материализма?

— Да.

Я затянулся. Костя ждал. Я выдохнул и сдался.

— Ладно. Как там... первобытно-общинный строй, затем... рабовладение, кажется, феодализм, капитализм и коммунизм.

— Ты забыл про азиатский способ производства, — недовольным тоном заметил Костя.

— А я не признаю его как отдельную формацию, — выкрутился я.

Костя подумал и закивал.

— Хорошо. В общем, слушай. Рабовладение было уничтожено феодалами — землевладельцами, которые выбились из древней экономической системы. Они были относительно новым явлением. Далее, феодализм рухнул под напором капиталистов. Буржуазия для феодалов была тем же, чем прежде землевладельцы были для рабовладельцев: чем-то новым, что не вписывалось в прежнюю экономику, из-за чего и произошла смена формации. Но промышленный пролетариат не является чем-то внешним для капитализма, собственно, пролетарии, продавая свой труд, являются основой капитализма, а не его врагами.

— Угу, — согласился я, обдумав эту маленькую речь.

— Так что Маркс просто-напросто ошибся. При его жизни не было особого класса, экономически несовместимого с капитализмом, поэтому Карлу пришлось выбрать класс, который просто был максимально недоволен своим положением.

— Логично, — признал я. — А этот новый убер-класс, который сотрет капитализм, это учёные?

— Люди, производящие знание, — уточнил Костя. — Не все они могут называться учёными. Торговля знанием — это нонсенс, она существует лишь как выкидыш капитализма.

— В сети можно что угодно узнать бесплатно.

— Верно. Авторское право, патентное право, прочие недоправа — в условиях всеобщего доступа к информации это всё просто не работает. А если и работает, то во вред: вспомни патентные войны между корпорациями.

— Угу. Запатентовать сотню технологий, чтобы их никто никогда не использовал, это извращение самой идеи патентного права.

— Надо написать об этом книгу.

— Как будто кто-то будет её читать.

— Кто-нибудь будет.

— Тот, кто читает такое, может и сам написать не хуже.

Потом трава всё-таки закончилась, и мы замолчали. Не представляю, что за шаманская смесь была в кальяне, но ни привычного смеха, ни расслабленности, ни, наоборот, жажды деятельности я не ощущал. Вместо всего этого в моей голове роились самые разнообразные мысли, чёткие и логически строгие, но мелькали они настолько быстро, что я не успевал их рассмотреть. Это было одновременно захватывающе и неприятно, и определенно ново для меня. Из обычных ощущений я опознал разве что голод, как всегда после марихуаны, проснувшийся с невероятной силой.

— А есть чего перекусить? — не выдержал я.

— Самому интересно, — вздрогнув, будто проснувшись, сообщил Костя.

Мы вместе отправились на поиски еды.

Огромный белый холодильник смотрелся угрожающе в углу тесной кухни, но, несмотря на обнадеживающий размер, оказался почти пуст. Из куска сыра, обломка палки колбасы и половины буханки хлеба мы соорудили несколько бутербродов и немедленно их уничтожили всухомятку. Пища была жесткой и сухой, но обострившиеся из-за наркотика вкусовые ощущения сигналили мне, что я вкушаю чуть ли не божественную амброзию.

— Кстати, — промямлил я, дожевывая последний кусок хлеба, — а где эти двое?

Костя удивленно поднял брови, но потом, словно вспомнив, тоже начал удивленно оглядываться.

— Позвони своему другу, — посоветовал он с набитым ртом.

Я последовал совету. Тимур не брал трубку.

— Попробуй ты позвонить своему другу, — предложил я.

— У меня нет телефона.

— Да ладно? — нахмурился я. — У всех есть телефон.

— А я не такой как все, — с невероятно самодовольной ухмылкой ответил Костя. — Пошли ещё покурим, никуда твой друг не денется.

Через полчаса мы снова завороженно следили за мерцающим экраном, чей свет уже с некоторым трудом пробивался сквозь вьющуюся завесу дыма.

— Знаешь, я никогда не понимал, как люди могут судить, что правильно, а что нет, — бормотал Костя. — Моих чувств и мыслей хватит, чтобы составить несколько разных личностей, никак не похожих одна на другую. Есть бесконечные варианты взаимодействий между элементами целого, и нынешний исторический период использует лишь ограниченное их число. Мои эмоции — это всего лишь вариант того, каким я могу быть. Мои идеи — тоже. Можно перебирать варианты вечно, но почему-то кто-то постоянно заявляет, что мы должны остановиться на том, что есть. Что важен порядок. Стабильность. Это дерьмо какое-то. Если бы австралопитеки довольствовались тем, что у них есть, мы бы не существовали. Недовольство и жажда большего — это то, что отличает нас от камней.

Я молча его слушал. Наркотик наконец-то добрался до моторной коры и спинного мозга, благодаря чему моё тело ощущало приятную невесомость, будто я висел в центре плотного облака, которое обхватывало меня, словно женские ладони...

Мгновением позже до меня дошло, что меня действительно со спины обнимает женщина, и её теплые руки охватывают мои плечи, а упругая груди прижимается к моим лопаткам.

— Скучал? — шепнуло нечто одновременно в оба моих уха.

— Да не особенно, — прошептал я в ответ, покосившись на Костю. К счастью, тот разговаривал не со мной, а с телевизором, и даже не смотрел в мою сторону.

Демоница негромко рассмеялась.

— Обманываешь, — с интонациями мурчащей кошки протянула она.

— Возможно. Он тебя не слышит?

— И не видит. Я живу только для тебя, милый.

— Надо ли это считать доказательством, что я всё-таки псих, а ты моя галлюцинация?

— Если тебе так будет легче. — Из голоса суккуба резко пропала ирония. — Но учти, что я не исчезну. И ни таблетки, ни сеансы гипноза, ни экзорцизм не избавят тебя от моего присутствия.

— А лоботомия?

— Это не смешно, милый.

Демоница выскользнула из-за моей спины и уселась предо мной, скромно подогнув колени под себя. На этот раз она оказалась одета в обычное, пусть и слегка коротковатое, красное платье без рукавов и с глубоким вырезом на груди. Зелёные глаза не светились, да и вообще она перестала напоминать языческую богиню, став более человечной. Растрепанные ли волосы были тому виной, серьезное выражение её милого лица, или же просто наличие одежды, но мой разум упорно отказывался воспринимать её как демона или галлюцинацию.

Предо мной сидела просто красивая молодая женщина, расстроенная моей грубостью.

— Ладно, я понял: ты не исчезнешь. Так что тебе нужно?

— Мне нужен ты, — сохраняя серьезность, ответила она.

— Можешь пояснить?

— Мы ведь говорили об этом утром. Неужели у тебя настолько плохая память?

Я отвел взгляд от её лица и посмотрел на Костю. Тот сидел, сгорбившись, прямо перед телевизором, едва не касаясь экрана лбом, и что-то непрестанно говорил.

— Ну и друзья у тебя, — насмешливо произнесла демоница.

— Я знаком с ним ещё меньше, чем с тобой.

— Ну... — она улыбнулась, — мы довольно близко знакомы.

— Я имел в виду продолжительность.

— Я поняла. Что же, давай выскажем друг другу всё, что нас не устраивает в настоящей ситуации. Начинай.

Я скептически изогнул бровь.

— Всегда мечтал о суккубе-психоаналитике.

— Я здесь именно затем, чтобы исполнять твои мечты. Но не отвлекайся. Что конкретно тебе не нравится во мне?

— Мне не нравится, что вместо того, чтобы в ужасе убежать, я продолжаю говорить с тобой. Так не бывает. Демонов не существует. Это всё выдумки. Их придумали, чтобы держать невежественных болванов под пятой жреческой касты. И тебя не может существовать. Скорее всего, ты мне просто кажешься, и...

Я не договорил, потому что демоница подалась вперед, и наши губы соприкоснулись. Её огненный поцелуй словно прожёг меня насквозь.

— Это тоже тебе просто показалось? — поинтересовалась она, возвращаясь в исходное положение, пока я пытался унять взбесившееся сердце и восстановить нормальный ритм вдохов.

— Нет. Определенно нет, — сдавленно ответил я. — Но мои физиологические реакции могут быть вызваны психическим расстройством...

— Ты врач?

— Нет...

— Тогда почему ты такой упрямый? Я реальна. Просто признай это, и всем станет легче. Поверь, ты не первый, с кем я устанавливала связь, и неверие в меня всегда было источником опасности.

Я устало потер ладонью глаза и лоб. Нельзя отрицать то, что фиксируют твои органы чувств, даже если ты полностью уверен, что наблюдаешь галлюцинацию — а я вовсе не был уверен; отрицание не решает проблем, оно их откладывает. Чтобы найти выход, надо изучить ситуацию: сыграть по правилам своего ума или внешней реальности, дабы найти способ смошенничать.

— Ладно. Сдаюсь. Ты реальна. Ты в самом деле шикарная демоница, которая по загадочным мотивам решила подарить мне себя. Но если это сделка, то в чём мои обязанности?

— Ты ищешь подвох?

— Да!

— Его нет. Всё так, как ты сказал. Без мелкого шрифта в конце договора. И душа твоя мне не нужна.

— Души не существует, — проворчал я. — Это советские ученые ещё в семидесятых годах установили. Только теперь об этом не принято говорить, чтобы не оскорблять чувства разных болванов, неспособных критически мыслить.

— Люблю материалистов, — хихикнула моя потусторонняя собеседница. — Даже соприкоснувшись с необъяснимым, вы не паникуете, а продолжаете упрямо искать знакомое в неизведанном.

— Не знаю, комплимент это или насмешка, — я нахмурился, — но я не собираюсь рушить всю свою картину мироздания только из-за того, что в ней нашлась одна дыра.

— "Дыра"? — теперь пришла очередь суккуба хмуриться. — Так ты воспринимаешь женщин?

Но поссориться мы не успели, потому что Костя вдруг обернулся и спросил, не говорил ли я чего, или же ему послышалось.

— Да, — ответил я и встал. — Я сказал, что мне пора идти.

Костя равнодушно кивнул и сообщил, что верит в мою силу найти выход без его помощи, после чего снова уткнулся носом в экран.

Когда я оказался на улице, то был несколько шокирован наступлением вечера. Солнце уже опустилось за горизонт, и с каждой секундой вокруг становилось всё темнее.

— И вправду наркотики сокращают жизнь, — пробормотал я, оглядываясь и соображая, в какую сторону следует идти, чтобы добраться до дома. Голова слегка кружилась на свежем воздухе, а земля пружинила под ногами, подталкивая мои стопы. Иногда она делала это слишком резко, и я спотыкался.

— Тебе следует беречь себя, — строго произнесла демоница, следовавшая за мной по пятам. — Твоё здоровье важно для нас обоих.

Я растерянно поглядел на нее. Суккуб не улыбалась.

— А разве ты не должна... ну, не знаю... склонять меня к злу? Разжигать пламя моих пороков? Переманивать меня на тёмную сторону?

— Хочешь сказать, что сейчас ты на светлой стороне, юный падаван? — скептическим тоном уточнила демоница. — Мы знакомы всего два дня, и за это время ты успел обокрасть мертвеца, переспать с демоном и накуриться до психоза. Не хочу разрушать твои радужные иллюзии, но тебя следует удерживать от пороков, а не соблазнять, иначе ты издохнешь через неделю.

Я разинул рот.

— Ты смотрела "Звездные войны"?

Некоторое время мы с суккубом безмолвно смотрели друг другу в глаза. Затем она с усталым стоном закрыла лицо ладонью.

— Ладно, оставим это на потом, — смирил я своё любопытство, но тут же передумал. — Хотя... ответь мне на другой вопрос.

И замолчал, потому что темно-серая в сумерках дорога предо мной разделялась на два пути. Оба, насколько я мог рассчитать, вели к моему дому, но были абсолютно не похожи один на другой. От моей правой ноги вела широкая улица, не особенно ярко освещённая ночными фонарями, работающими через одного, прямая и соприкасающаяся с городским парком. Влево же шла узкая, извилистая, покрытая разбитым асфальтом тропа (ибо дорогой это назвать было невозможно), упиравшаяся вдали в обширное и совершенно тёмное старое кладбище, обнесенное покосившейся оградой, кованной из тонких стальных прутьев.

— Так что за вопрос? — не выдержала демоница. — И почему ты остановился?

Всякий благоразумный, способный рационально оценивать риски человек, которому небезразличны свои жизнь и здоровье, выбрал бы именно тот путь, кой избрал я.

Я двинулся к кладбищу.

— Зачем мы туда идём? — недоумение сквозило в интонациях суккуба.

— Как думаешь, где опаснее: на полуосвещенной улице рядом с парком или же на кладбище в непроглядном мраке?

— Это вопрос с подвохом? — засомневалась демоница.

— Почти. Суть в том, что мёртвые ни разу не пытались меня обидеть. А живые — очень часто.

— Да, в этом есть логика. Так о чём ты хотел спросить?

— Почему я тебя не боюсь?

Пока я перелезал через ограждение, за моей спиной раздалось лёгкое хихиканье.

— А разве я страшная? — игриво поинтересовалась демоница.

— Ты появилась после того, как я ограбил мертвого, возникаешь из ниоткуда, проходишь сквозь стены и заявляешь, что от тебя невозможно избавиться. Ты просто охренительно страшная. Вернее, должна таковой быть, но я почему-то тебя совсем не боюсь, хотя уже должен поседеть от ужаса. Я никогда не был храбрецом. Что ты со мной сделала?

— Ты выкурил лошадиную дозу гашиша и теперь спрашиваешь, почему не боишься?

— Утром я был трезв, но всё равно не боялся.

— Ты имеешь в виду четыре часа дня — время твоего пробуждения?

— Да, моё утро субъективно, но сути это не меняет. Ты управляешь моими эмоциями. Сначала ты возбудила во мне похоть, затем подавила страх. Что собираешься сделать дальше? Твой предыдущий носитель был педофилом. Меня тоже потянет на школьниц?

Я говорил спокойно, даже монотонно, словно не спрашивал древнего демона о своей судьбе, а зачитывал вслух субтитры к дешёвому и не слишком интересному фантастическому фильму.

— Я всего лишь разжигаю твои естественные страсти, — раздался шёпот суккуба. — Не более того. Того болвана изначально влекло к детям, из-за меня он только перестал сдерживаться.

— О, ну ты меня успокоила, — проворчал я. — То есть, если я стану серийным убийцей, ты тут ни при чём.

— Именно так. Кстати, там впереди костер.

До сего момента я шёл, уткнувшись взглядом в землю, чтобы в темноте не споткнуться обо что-нибудь, и не упасть, не сломать себе все кости, не лежать, стеная и проклиная судьбу, не умирать во мраке кладбища от боли и обиды, в окружении смеющихся призраков; но после слов суккуба я посмотрел вперед.

— Действительно. Интересно, что там.

— Кто-то ночью жжёт костер среди могил. Ты действительно находишь это интересным?

— Да, — невозмутимо подтвердил я и двинулся в сторону огня.

Разумеется, поскольку глаза мои перестали смотреть под ноги, я тут же обо что-то споткнулся и грохнулся на чью-то могильную плиту. Объятия с холодным гранитом немного отрезвили меня, и я быстро поднялся, радуясь вернувшейся ловкости и удивляясь отсутствию переломов.

— Ты цел? — без особого интереса в голосе спросила демоница.

Только теперь я понял, что бреду ночью среди крестов и могил в сопровождении суккуба. Думаю, каждый понимает разницу между простым знанием и пониманием: первое не имеет власти над нашими эмоциями, но вот втрое нераздельно с ними связано. Словом, осознание сего кошмарно-абсурдного факта прорвалось из меня неудержимым хохотом. Я смеялся, обхватив руками живот, трясся и повизгивал, не имея возможности остановиться.

Демоница коснулась моего плеча, наверное, пытаясь помочь мне успокоиться. Она управляла моими чувствами, несомненно, могла сделать со мной что угодно: превратить в бесстрашного берсерка, холодного робота или вовсе какое-нибудь подобие жадного дракона с нечеловеческой моралью. И я сознавал, что она уже начала меня преобразовывать: в тот самый миг, когда я надел распятие на шею, мои чувства оказались под её контролем.

— Но ты не получишь мой разум, — прошипел я сквозь стиснутые зубы, растянув губы в широкой нервной улыбке.

В темноте её глаза снова флуоресцировали. Мне нравилось, как звучит это слово в моих мыслях: "Флуоресценция". Как будто свет, который означало это слово, совпадал со светом знания, благодаря которому я мог мыслить подобными замысловатыми терминами.

— Знаешь, демоница, — проникновенно заговорил я, выпрямившись. Наши лица оказались близки, я чувствовал кожей её дыхание, которого не должно было быть. Разве демону нужен кислород? — Я сейчас безумно тебя ненавижу. Ты даже не представляешь, сколь сильна моя ненависть.

— Твои слова ранят меня...

— Ложь. — Я широко распахнул глаза, почему-то мне казалось, что они от этого тоже начнут светиться. — Ты пытаешься сделать из меня марионетку. Ты как все они — эти выродки, считающие, что я неправильный. Что их страхи имеют для меня какой-то смысл. Что я тоже должен бояться. Ты заблокировала мой страх к тебе, но ты пытаешься пробудить его в отношении всего остального. У меня уже были такие отношения.

— И чем они закончились? — кротко спросила демоница.

— Я пообещал, что убью ее, если она немедленно не исчезнет из моей жизни навсегда.

— И?

— Судя по всему, я был чертовски убедителен.

Суккуб молчала, но отступать или опускать глаза в знак смирения не спешила. Она была немного выше меня (как я и люблю), поэтому в божественном взоре, нисходящем на меня сверху вниз, легко можно было найти великую долю снисходительности, даже если её там не было.

— Но ты не можешь убить меня.

— Так ли? — оскалился я. — Мне поверить тебе на слово?

— Но это правда.

Тон суккуба был ровным и сдержанным, словно она в самом деле верила в мой блеф и опасалась меня спровоцировать.

— А если я просто сниму это?

Я вытащил из-за пазухи крест и поднес к её губам. Если мертвые наблюдали за нами из своих могил, они видели, как я хотел коснуться уст моей демоницы, но сдержался.

— Ты перестанешь меня видеть, — ответила она. — На время. Потом, когда ты уснешь или просто отвлечешься, крест вернется тебе на шею. И, опережая твой следующий вопрос, его не уничтожить. Никак. Ты не первый, кто обдумывает способы избавиться от меня. За последнюю тысячу лет этот крест пытались расплавить в кузнице, топили в кислоте, пробовали расколоть топорами, поливали заговоренной водой, сбрасывали в вулкан и даже скармливали ослу. Однако я здесь, перед тобой, из чего ты можешь заключить, что всё оказалось тщетным.

— А в ядерный реактор его помещали?

Вот теперь суккуб моргнула.

— Нет. Ты хочешь попробовать?

— Пока нет. Просто собираю информацию.

Мы ещё какое-то время стояли молча, глядя друг на друга. Наконец, она тихонько вздохнула и робко опустила взгляд, как я и хотел.

— Это притворство, — продолжая скалить клыки, бесстрастно заметил я, скрывая свой восторг. — Несомненно, ты подчиняешься только для вида. Но если я могу заставить тебя демонстрировать подчинение, то могу и принудить к подлинному раболепию. Реальное поведение — вот что важно, а не мотивы.

Демоница исподлобья снова взглянула на меня.

— Где ты нахватался таких идей?

— Я их выдумал. В детстве я верил, что мои мысли важны, и пусть даже я веду себя покорно, то всё равно остаюсь свободным в душе, но потом понял, что нет никакой души, и моя психика неразрывна с моими делами. Внутренняя свобода — это выдумка тех, кто тебя насилует, придуманная для их же удобства.

— Тебя насиловали в детстве?

— Всех насиловали в детстве. Не сексуально, так морально. Это называется воспитанием.

Я хотел оттолкнуть суккуба со своего пути и продолжить путь — это идеально подошло бы тону разговора и моменту, но не смог решиться. Не знаю, каким чудовищем нужно быть, чтобы осмелиться причинить хотя бы видимость вреда столь прекрасному существу, но точно не мной.

Я обошёл демоницу и двинулся ко всё ещё колеблющемуся вдали огоньку.

Торопиться было некуда, и я ступал осторожно. Весьма кстати взошла луна. Насколько я мог судить по её виду, до полнолуния оставалась ещё пара дней, но совокупно с огнями далеких улиц лунного света вполне хватало для привыкших к темноте глаз.

Костер стал виден отчетливее, и я уже мог разглядеть собравшихся вокруг него людей: кучка неформалов в вычурной и мрачной одежде, напоминающей о позднем Ренессансе, столпилась вокруг массивного надгробия; наполовину врытый в землю куб белого камня достигал ближайшему к нему парню до пояса. Костер горел как раз перед камнем, отчего тот самый парень весь был укрыт тенью, кроме лица и рук.

— Твою же мать, — пробормотал я.

В левой руке он держал длинный нож, а правой гладил разлегшегося на камне черного кота. Нетрудно было догадаться, что затеяли эти недоумки.

Я подошёл чуть ближе, но все ещё оставался за пределами красноватого круга света, отбрасываемого пламенем. Люди — их было шестеро, включая типа с ножом, — оглядывались и тревожно переговаривались.

— Говорю же, — повторяла черноволосая девчонка с бледным лицом, — это был смех. Вы все его слышали.

— Может, просто кто-то шёл мимо... — неуверенно предположил стоявший рядом с ней мальчишка с зализанной стрижкой малолетнего гея.

— По кладбищу? Ночью? И хохотал?

— Кто бы это ни был, его больше не слышно, — хмуро заметил тип с ножом. Он выглядел взрослей остальных — тянул лет на двадцать пять. Из остальных, на мой взгляд, не было никого старше двадцати. — Продолжаем.

Определенно, он имел над своими товарищами некую власть — никто не стал ему перечить. Все повернулись лицами к импровизированному алтарю, где кот мирно вылизывал себя под хвостом.

— Владыка тьмы, во славу твою... — прикрыв глаза, начал нести околесицу самозваный жрец.

Мне стало невыносимо жалко кота. Пушистый зверь не заслужил столь мерзкой участи — стать бессмысленной жертвой подросткового идиотизма.

Возможно, будь я менее обкурен, то не стал бы вмешиваться. В конце концов, молодые дебилы непредсказуемы, и один из них точно был вооружен. Но я не мог просто забыть многочасовой разговор о судьбах человечества вкупе с марихуаной, это означало бы, что я просто очередной наркоман, бросающий слова на ветер и ничего не пытающийся изменить.

Я двинулся вперед.

Шагал я достаточно тихо, а их взгляды были прикованы к коту; так что меня обнаружили, лишь когда я прошёл мимо той самой девчонки, напуганной моим недавним смехом.

Она взвизгнула и отшатнулась, но я не обращал внимания.

— Ты кто? — выпалили мне в спину.

Храня безмолвие, я подошёл к камню и взял кота на руки.

Парень, возомнивший себя великим сатанистом, угрожающе отвел нож, словно для удара и уставился на меня. Но на его лице ясно читались сомнение и страх.

— Какого хрена?.. — начал он, но я его перебил.

— Заткнись.

Как ни удивительно, он послушался, и я продолжил.

— Я люблю кошек. Не злите меня больше.

Затем я развернулся и двинулся обратно в темноту с теплым котом на руках. Никто не пытался меня остановить.

— Что это было? — раздалось позади, когда я уже был невидим для них. Кто-то ещё заговорил, но я продолжал идти, и уже ничего не слышал.

Остаток пути по кладбищу был скучным. Кот начал ворочаться, но я крепко держал его, пока не вышел через узкие железные ворота на дорогу. Там зверь всё-таки извернулся и выскользнул на землю, мгновенно слившись с тьмой. Я не слишком за него беспокоился: кошки прекрасно умеют находить дорогу домой.

— Чувствуешь себя героем?

Суккуб снова появилась из-за моей спины. Наверное, ей нравилось заставлять меня вздрагивать от неожиданности.

— Не особенно, — признался я. — Если честно, то не понимаю, зачем вмешался.

— Возможно, ты просто хороший человек.

Подняв брови, я повернулся к демонице, надеясь увидеть усмешку. Тщетно. Тогда я сам рассмеялся:

— Конечно. Я очень хороший. Лучший.

И отправился домой.

Глава 3.

По неведомым причинам всё самое интересное в моей жизни начинает происходить, как только я смыкаю веки. Помню, будучи ребенком, я закрывал глаза, пытаясь защититься, когда ясное зрение пробуждало страх, и требовалось немедленно спрятаться, тьмой укрыть сознание от уродства внешнего мира. Разумеется, это никогда не срабатывало, и со временем я перестал так делать, научившись ненавидеть предмет своего страха, а не бояться его. Но волшебное ощущение надежды, что как только я распахну веки, всё изменится, навсегда осталось приковано к моим глазам.

Утро ничем не отличалось от предыдущего: задернутые шторы, тусклый свет, нега... суккуб в моей постели. Мы лежали, обнявшись, и я не мог вспомнить, как до этого дошло. Наркотики и черная магия вредны для памяти, определенно.

Я лежал неподвижно и смотрел в потолок, где прямо над моей постелью развесил свои ловчие сети мой домашний паук. Я никогда его не видел, но неуловимый хищник, несомненно, существовал — весь потолок был оплетен его трудами. Мне всегда нравились пауки — есть в них нечто благородное — поэтому я почти никогда не убирал паутину. Она меня не раздражала, а вот мошки и моль — весьма, посему я позволил невидимке охотиться в моем жилище к нашей обоюдной пользе.

Я разглядывал узор, мысленно ещё оставаясь во сне. Мне часто снятся очень яркие сны, в которых я переживаю чувства, недоступные в бодрствовании: восторг, радость, гордость. Мой разум подавил многие эмоции, но не уничтожил, и царство теней возвращало их мне в красочных видениях, порой превосходящих так называемую реальность по силе впечатлений.

— Я знаю, что ты не спишь, — прошептала демоница, не шевелясь.

— А вот я в этом не уверен.

К моему удивлению, она промолчала.

— Ты никогда не спишь? — озарило меня.

— Никогда.

Пришла моя очередь неловко замолчать. А что я мог сказать? Восхититься, удивиться, пожалеть ее? Сны часто служили мне утешением, но они всегда заканчиваются, и это болезненно.

— Тебе что-нибудь снилось сегодня? — спросила она.

— Да.

— Расскажи.

И я стал рассказывать.

Во сне я был американцем, стариком-ветераном, бывшим военным летчиком и прирожденным асом. Я хромал на правую ногу, ходил с тростью и был одинок. Я жил один в большом, но пустом доме, и всё своё время проводил за пыльными книгами, старыми газетами или просмотром новостей. Помню, как я увидел своё отражение во сне: голубоглазый, седой, с пепельно-серыми усами. Старый, но не дряхлый, высокий и ещё сильный, я не жил по-настоящему, а просто продолжал быть. Где-то во внешнем мире, далеко за гранью моих воспоминаний, жили моя бывшая жена и мой сын. Про супругу я знал лишь то, что она есть, а вот сын иногда даже навещал меня. Пухлый, мягкий, в очках и с неизменной дурацкой улыбочкой на лице, он меня раздражал, но я не высказывал недовольства: сын есть сын. Во сне я часто вспоминал прошлые дни, особенно несколько недель, проведенных на Тихом океане. Мы тогда летали вдоль воздушного пространства Советского союза, и постоянно натыкались на русских. Летчики, такие же небесные лихачи, как и мы, затеяли с нами игру "кто-кому-сядет-на-хвост", и в головокружительных маневрах мы едва не разламывали свои машины, а сами чуть не гибли от перегрузок. Никто не мог со мной сравниться, кроме одного неизвестного русского — такого же безумного аса. За добрый десяток вылетов мы так и не выяснили, кто из нас лучший. Потом был Вьетнам, затем череда бессмысленных африканских войн — и над джунглями меня сбили. Полтора месяца я провел в плену со сломанной ногой, подцепил лихорадку, чудом выжил, но когда меня всё-таки спасли, летать я уже не мог. Меня отправили домой, где я превратился из человека в бесшумную тень. Так продолжалось до тех пор, пока сын во время очередного краткого визита не притащил ноутбук и показал сайт, на котором старые солдаты вроде меня искали сослуживцев. Идея мне понравилась, но искать кого бы то ни было я не собирался. Я просто выходил в сеть и читал чужие разговоры на форуме, не вмешиваясь. Но однажды я наткнулся на сообщение, написанное на ужасном английском с множеством ошибок, в котором некий русский летчик описывал свою службу и призывал отозваться американца, с которым вместе летал недалеко от Японии. По изложенным деталям я понял, что речь обо мне, а русский — это тот самый сумасшедший пилот, который не уступал мне ни в чем. Я написал в ответ. Это действительно был он. И моя жизнь вдруг началась заново. Я понял, что есть, в самом деле, существует на свете человек, который понимает меня — такой же мастер и фанатик, даже на земле умом не покидающий небес.

— И что дальше? — с живым интересом спросила суккуб, когда я замолчал. Она слушала с открытым ртом, приподнявшись на локтях и следя за каждым звуком, исходящим с моих уст. Я никак не мог решить, она притворяется или ей на самом деле настолько интересно.

— Дальше... Дальше мы как-то договорились, что он прилетит ко мне, и я встретил его в аэропорту. Он был ростом мне по плечо, сухой и сгорбленный, и у него не было кисти левой руки. Я понял, что он тоже не мог летать из-за травмы. Но самой главной чертой в нем были глаза — такого же ярко-синего цвета как у меня. Глаза небожителя.

— А дальше?!

— А дальше мы обнялись, и я проснулся уже в твоих объятиях. — Я улыбнулся. — Тебе правда так понравилась история, или ты просто хочешь польстить мне как рассказчику?

— А тебе правда это снилось, или ты сочиняешь на ходу?

— Правда. Видел всё как фильм.

Суккуб вывернулась из моих рук и села на постели. Одеяло сползло вниз, открывая моим глазам её обнаженное тело.

— Если бы ты знал, как я сейчас завидую, то не сомневался бы во мне. Всю ночь ты был другим человеком, жил его жизнью, не помня о себе. Это восхитительная способность.

— Этот сон вряд ли длился дольше получаса, — заметил я, — но я тебя понял.

Мысленно я отметил, что если она говорила искренне, то быть суккубом, по-видимому, не так уж и здорово. Эта мысль оказалась весьма неприятной: вдруг она вынуждена вести своё существование против воли, испытывая скрытое отвращение к каждому смертному, с кем делит ложе? Среди женщин-порнозвёзд нередки психические расстройства, глубокие депрессии, доводящие до самоубийства, наркомания и прочие побочные эффекты многократных сделок с совестью. Не то чтобы все поголовно этим страдали, скорее, таковых меньшинство, но если суккуб имеет те же проблемы, то моя жизнь в явной опасности — кто знает, к чему может привести депрессия демона?

От тревожных раздумий меня отвлек звонок будильника в телефоне. Неведомым образом мобильник всегда оказывался под моей кроватью, хотя я не помню, чтобы хоть раз клал его туда.

Суккуб лежала с краю постели, поэтому я не мог запустить руку под кровать, не сдвинув демоницу. Но стоило мне двинуться, как она лениво потянулась.

— Я достану.

И протянула мне телефон.

Мне стало жутко. До сих пор демоница оставалась моей фантазией, соприкасающейся только со мной, но теперь, когда её способность взаимодействовать с материальным миром была доказана, я вдруг понял, что понятия не имею, что она за существо и как устроена. А вдруг она радиоактивна? Или просто ядовита?

Конечно, мне следовало сразу понять, что демоница осязаема не только для меня — одеяло, например, укрывало её как обычный физический объект, имеющий достаточно высокую плотность, а не проходило насквозь как голограмму. Но в то же время демоница была невидима для всех людских глаз, кроме моих. Она обманывает только мой разум, будучи невидимкой изначально, или же стирает память всем остальным, являясь на самом деле видимой?

Последнее проверить было нетрудно. Отключив звонок будильника, я в бесшумном режиме сфотографировал демоницу, когда она снова улеглась мне под бок. На фотографии под приподнятым одеялом находилась пустота, и сомнений не осталось — суккуб невидима. Вопреки ожиданиям, меня это ничуть не встревожило: ни вставших дыбом волос на голове, ни мурашек по коже, ничего. Моя нервная система воспринимала обнимающую меня загадку природы как нечто само собой разумеющееся. Поначалу я даже обиделся на свой ум за такое равнодушие, но потом вспомнил, что демоница уже призналась в манипуляции моими эмоциями, простил себя и вернулся к размышлениям.

Если она невидима и управляет моим сознанием, то её внешний вид просто искусственно сформирован в моем мозгу. В голову пришла неприятная мысль, что на самом деле суккуб может оказаться вовсе не красивой. Здравый смысл подсказывал, что это должно заботить меня в последнюю очередь, но добрый немец Эрих Фромм уже научил меня критиковать сего анонимного лицемера. Желания не берутся с потолка — каждое из них обусловлено миллионами из миллиардов лет эволюции, посему игнорировать их — верный путь к очередному психозу.

Однако как проверить красоту невидимого? Ответ на сию почти дзэнскую загадку я смог придумать лишь один: на ощупь. В фильмах я видел, как слепые иногда просят разрешения прикоснуться к лицу собеседника.

— Что ты делаешь? — засмеялась демоница, когда я закрыл глаза и, чувствуя себя кретином и античным скульптором одновременно, начал осторожно водить ладонью по её лицу.

— Пытаюсь понять, как ты выглядишь, — честно ответил я, сам не знаю зачем. Что мне стоило солгать?

— Ты думаешь... — она на миг запнулась, когда я провел пальцами по её губам, — ...что я околдовала твой ум, чтобы выглядеть привлекательнее?

— Ты невидимка, которая может управлять памятью и чувствами. Как я могу верить, что ты в самом деле настолько прекрасна?

— Резонное подозрение. Не знаю, как его опровергнуть, разве что могу поставить под сомнение саму идею: зачем тебе вообще меня проверять? Раз я прекрасна, как ты говоришь, то имеет ли смысл рисковать и пытаться это опровергнуть?

— Не имеет, — согласился я, ощупывая её лоб в поисках рогов. — Но я так хочу.

— Железный аргумент.

— А то.

Минуты две я честно пытался представить её облик на основании тактильных ощущений, потом был вынужден признать затею неудачной. Кроме того, что на ощупь кожа демоницы была столь же нежной, сколь и на вид, я не сумел определить ничего. Наверное, эта сверхспособность действительно появляется только после травмы, но вырезать себе глаза, чтобы проверить, я не намеревался.

— Ну? — игриво протянула демоница.

— Ещё слишком рано судить, — мрачно ответил я. — Нам требуется время на обработку полученной информации.

Суккуб рассмеялась и ловко выскользнула из моих объятий и из постели. Стоя спиной ко мне, она грациозно потянулась, поставив меня на грань инфаркта.

— Разве демону нужно делать зарядку?

— Разумеется, нет, — отозвалась суккуб, извиваясь. — Я просто тебя соблазняю.

— Снова? — тоскливо пробормотал я, ощущая, как похоть проникает через мои глаза прямо в кору мозга, а оттуда расползается вместе с горячей кровью по всему телу.

Демоница искоса взглянула на меня через плечо, лукаво прищурившись.

— Считай это профилактикой.

— Знаешь, это довольно жестоко, если учитывать, что я опять не помню, чем мы занимались ночью. Вдруг ты распаляешь меня до беспамятства, а потом заставляешь ходить на четвереньках и петь рождественские гимны?

— Мои желания не столь извращены, — хихикнула демоница. Она обернулась. Стоя спиной к окну, в обрамлении света она снова казалась мне лишь чудесной фантазией.

— Вынужден верить тебе на слово, — кисло подытожил я и выбрался из кровати.

Краткий утренний душ пробудил во мне зверский аппетит, будто напомнив желудку, что последние два дня моё питание было отнюдь не трехразовым. К несчастью, моя ненависть к торговым операциям распространялась и на продуктовые магазины, отчего мой холодильник был почти пуст. Но "почти" и "абсолютно" — всё-таки не одно и то же, благодаря чему уже через десять минут я, обжигаясь и шипя, доедал горячий омлет. За годы одиночества я стал настоящим специалистом по сему дивному блюду, методом проб и ошибок открыл добрый десяток рецептов и в совершенстве овладел мистическим искусством определять степень прожарки по громкости шипящего на сковороде масла.

Только покончив с едой, я понял, что даже не подумал предложить демонице разделить со мной трапезу. Но обнаружив её уткнувшейся носом в монитор компьютера, я счёл, что она не заметила моей неучтивости. На ней вновь чудесным образом появилась одежда: почти такое же платье, что и вчера, только пурпурное.

— А тебе не нужно питаться? — спросил я, подойдя ближе, и глянул на экран.

Мои брови неудержимо поползли вверх и дальше, куда-то к затылку, когда я понял, что моя демоница комментирует блог, посвященный проблемам межнациональных конфликтов. И судя по последней записи, под которой уже развернулась громадная полемика, суккуб была ярой националисткой, сторонницей установления диктатуры и чуть ли не разделения общества на касты по национальному признаку.

— Именно этим я сейчас и занимаюсь, — промурлыкала под нос демоница, продолжая стучать пальцами по клавиатуре.

— А я-то думал, что подобные вещи пишут обычные психи, — признался я. — Но никак не ожидал, что тут замешаны настоящие демоны.

— Мир устроен интереснее, чем ты думаешь.

— Это я уже понял. Но мне пора на работу. Ты останешься здесь?

— Э... что? А... нет, — с видимым усилием переключая внимание от компьютера ко мне, ответила демоница. — Я пойду с тобой.

— Но...

— Я не могу далеко отходить от тебя и амулета, — пояснила она, не дав мне возразить.

— Но ты уже делала это, — напомнил я.

— Ладно, могу. — Легкость, с которой суккуб отказывалась от своих же слов, поражала. — Но тогда я становлюсь бесплотной: чем дальше от тебя, тем менее я осязаема.

— И какова максимальная дистанция?

— Метров двадцать. Со временем, когда мы как следует настроимся друг на друга, я смогу отходить дальше, не превращаясь в облако, но это произойдет ещё не скоро.

Я попытался мысленно подыскать этому какое-нибудь объяснение, которое бы не противоречило моим туманным знаниям физики, но безуспешно. Я всё ещё слишком мало знал о демонице, чтобы строить гипотезы. Это следовало исправить, чем я и решил заняться, когда мы вышли из дома и двинулись по улице.

По воскресеньям моя смена начиналась в десять часов утра, и обычно я успевал дойти до проклятого торгового центра за пятнадцать минут медленным шагом. Вот и сегодня, с демоном под руку, я едва плелся, обдумывая, как выудить правду у ворвавшегося в мою жизнь странного существа.

— Скажи, если ты невидима, как ты видишь? — спросил я о первом пришедшем на ум противоречии с законами физики.

— Я не идеально невидима, — беспечно ответила демоница, склонив голову на моё плечо. Сохранять хладнокровие с каждым шагом становилось всё труднее. — В воде или дыму меня видно, да и с помощью хорошей, особенно чувствительной камеры меня можно сфотографировать. Видел фотографии призраков в сети? Не все они поддельные.

— Но невооруженным взглядом тебя нельзя заметить? — насторожился я.

— Вообще-то можно. Если человек очень внимателен и сосредоточен, он меня увидит. Не так как ты, а словно бы прозрачную дымку или колеблющийся от жара воздух над огнем. Но не забывай, что я управляю восприятием людей. Чтобы увидеть меня, человек должен быть полнейшим безумцем или просветленным йогом, что, в сущности, одно и то же.

Пауза. Стоя на перекрестке и глядя на сломанный светофор, показывающий одновременно зелёный и красный цвета во все стороны, я обдумывал услышанное.

— Поэтому амулет на шее трупа увидел я, а не Тимур?

— Да.

— Гм.

— Вот всем есть плюсы, милый, — всё плотнее прижимаясь ко мне, прошептала демоница. — Будь ты здоров, мы бы не встретились.

— О да, хвала Дискордии, что я сумасшедший, — скептически отозвался я.

— До сих пор не понимаешь, как тебе повезло, — фыркнула моя собеседница. — Глупый, глупый ты.

Прохожие старательно избегали смотреть на мрачного неухоженного парня в черной одежде, вполголоса беседующего с самим собой и постоянно косящегося куда-то вправо, в пустоту подле себя. На пару минут я задумался, не стоит ли быть осторожнее, но потом решил, что мне совершенно наплевать, каким меня видят все эти люди, чьих имен я не знаю и на чьи свадьбы, дни рождения и похороны не приду.

Эта мысль мне очень понравилась, и я, несомненно, развил бы её дальше, превратив в очередной жизнеутверждающий принцип, но мои размышления были прерваны замечанием демоницы:

— Впереди что-то горит.

Горело не просто "что-то". Густой черный дым валил из окон второго этажа торгового центра, как раз около отдела, в коем я работал. Под зданием, на некотором расстоянии, собралась внушительная толпа, состоящая из работников сего места и просто зевак, любующихся пожаром. Причем, как я заметил, если случайные прохожие хотя бы изображали тревогу, то мои коллеги взирали на здание с неприкрытым равнодушием. Я заметил даже куриц, работавших со мной. Они курили и о чем-то кудахтали.

— Кажется, у меня сегодня выходной, — сказал я демонице, остановившись чуть поодаль от остального народа. — И завтра, судя по всему, тоже.

— Во всём видишь плюсы, оптимист? — улыбнулась она. — За это я тебя и полюбила.

— Ты только сейчас об этом узнала.

— А я только сейчас тебя и полюбила.

Криво улыбнувшись, я отвел взгляд от демона и увидел трех веселых девочек среднего школьного возраста, с увлечением фотографирующих друг друга на фоне пожара. Умилению моему не было предела.

— Эй, только не говори мне, что тебя тоже на детей потянуло, — словно змея, с явной угрозой, прошипела демоница.

— Нет!.. — возмутился я, отворачиваясь от школьниц, чтобы встретить атаку лицом к лицу, но вместо злости увидел на лице суккуба иронию. — Очень смешно.

Однако отчитывать демоницу я не стал, поскольку увидел за её спиной своего работодателя. Хмурый Норик Тигранович с кем-то общался по телефону по-армянски и, судя по интонациям, отчаянно матерился. Впрочем, армянский язык эмоциональнее русского, и я легко мог ошибиться, приняв за яростную ссору обычную беседу старых друзей.

Подождав, пока он завершит разговор, я подошёл к нему. Заметив меня, толстый торговец, напоминающий своим видом о греко-персидских купцах античности, заговорил первым.

— Привет, Макс.

Совершив ритуал рукопожатия, я спросил:

— А что там случилось?

— А хрен его знает, — пожал плечами Норик. — Говорят, подпалил кто-то, но так всегда говорят. Людям только дай драму устроить, что угодно сочинят.

— А ты что думаешь?

— Проводка загорелась, думаю. Я видел, какие дебилы её прокладывали. Они мне ещё тогда не понравились.

— Много у тебя товара сгорело?

— Много. Да хрен с ним, у меня страховка.

— Угу, — кивнул я. — Здорово. А ещё у нас зарплата послезавтра должна быть.

Норик недовольно поморщился, но в черных глазах сверкала усмешка.

— Ты слишком жадный. Не будет тебе счастья, пока таким скупцом не перестанешь быть.

— Ты мне свои детсадовские идеалы не навязывай.

Армянин хмыкнул и вытащил из кармана широких светлых брюк плотный бумажник. Порывшись в нем, он с огорчением произнес:

— У меня с собой чуть меньше. Простишь мне шесть сотен? Всё-таки ты два дня не доработал до зарплаты.

Я вздохнул.

— У меня нет выбора. Давай сколько есть.

Перенеся полученную сумму в свой карман, я поинтересовался:

— А им что заплатишь? — и кивнул в сторону своих раздражающих, но, к счастью, теперь уже бывших коллег.

— Хрен я им заплачу, — весело оскалившись, ответил Норик Тигранович. — Пусть в суд подают.

— У них ума не хватит, — засомневался я.

— На то и расчет, — ещё задорнее ухмыльнулся бизнесмен. — Ладно, пойду я, надо заранее страховую на уши поставить. Чтоб сразу поняли, с кем связались.

Глядя ему вслед, я ни секунды не сомневался, что у него всё получится. Люди, которые ничего не воспринимают всерьёз, обычно являются самыми страшными конкурентами. Эмоции никогда не мешают их уму искать для себя всё новые способы развлечения.

— Знаешь, — снова взглянув на дым, заговорил я, обращаясь к демонице, — сегодня удивительный день. Я проснулся в объятиях прекрасной женщины, увидел, как горит ненавистная мне работа, получил за это деньги и убедился, что люди, которых я терпеть не могу, останутся с носом. Это всё настолько прекрасно, что я даже не верю. Где подвох?

"Может быть, в том, что я теперь безработный сумасшедший, беседующий с воображаемой подружкой?" — подумал я вслед за этим, но озвучивать свои сомнения не стал.

— Никакого подвоха, милый. Всё будет прекрасно. Идем домой?

Поскольку никаких иных планов у меня не было, я согласился. Мы молча шли, взявшись за руки, и я не мог отделаться от мысли, что всё ещё не могу понять, закончился ли мой сон.

На перекрестке со сломанным светофором я увидел аварию: какой-то болван не уступил дорогу пожарной машине. Определить марку виновного в происшествии автомобиля я не смог, поскольку вся его передняя часть была смята, словно использованная салфетка. Хотя не особенно я и вглядывался.

— Слава хаосу, — пробормотал я, и мы просто пошли дальше.

Когда мы поднимались по лестнице подъезда, мой телефон зазвонил. Поднеся трубку к уху и одновременно выходя на очередной лестничный пролет, я увидел перед своей дверью Тимура.

— Привет, ты где? — спросил он через мобильник.

Оставив суккуба, я бесшумно скользнул вверх и громко прошипел:

— За твоей спиной.

Судя по скорости, с которой он обернулся, это прозвучало весьма жутко.

— Не смешно, — буркнул мой друг.

— Отнюдь, — усмехнулся я. — Твоей машины не было внизу. Неужели ты отважился на подвиг перемещения пешком?

На лице моего друга проступила кривая ухмылка.

— Вообще-то она там стоит, Шерлок.

Я озадаченно нахмурился. С моей зрительной памятью я мог мысленно перечитывать книги, просто закрыв глаза, и то, что мне не удалось вспомнить ничего, похожего на гряземобиль Тимура, меня настораживало.

— Мы долго будем тут стоять? — скучающим тоном спросила демоница.

Я слегка вздрогнул и внимательно глянул на друга, но, очевидно, голоса потустороннего адресовались лишь мне.

— Ладно, не ломай голову, всё равно не вспомнишь, — заговорил Тимур. — Ты извини, что я вчера уехал, не предупредив.

— Ничего, — отмахнулся я и вынул из кармана ключи, чтобы отпереть дверь.

Тимур посторонился, и шелест обратил моё внимание на пакет в руке друга, не замеченный ранее.

— Что принес?

— А давай мы сначала войдем?

Я не особенно удивился. Судя по выступающим углам, в пакете с рекламой женской косметики могло находиться только оружие. Это было чертовски очевидно всякому, кто хоть раз держал пистолет в руке.

Когда все трое переступили порог, и я закрыл дверь, Тимур снова открыл рот:

— Тут два ствола. Можешь подержать у себя пару дней?

— С крестами? — так в нашем жаргоне именовались убийства. Держать при себе пистолет, из которого кого-то застрелили, это верный путь за решетку, посему мой вопрос был довольно-таки бестактным (ибо друзья друзей не подставляют), но необходимым.

— Без. Ну, насколько я знаю.

— Тогда могу. Но если наведаются полицаи, то я от оружия избавлюсь. Заряжены?

— Да. То есть нет — обоймы полные, но в стволах патронов нет.

— Полагаю, спрашивать, на кой черт это всё нужно, не стоит?

— Лучше не надо, — сдержанно улыбнулся Тимур.

— Ясно. Хорошо, давай их сюда.

Друг передал мне пакет.

— Останешься?

— Нет, мне идти надо. — Он покачал головой. — Ещё раз извини за вчерашний вечер.

— Ерунда, — отмахнулся я.

Мы пожали руки, затем Тимур вышел. Заперев дверь, я пошёл в комнату. Никаких тайников у меня никогда не имелось, так что я просто убрал пакет под кровать, чтобы он не бросался в глаза.

— У тебя все друзья такие? — наблюдая за моими действиями, спросила демоница.

— Ну, — протянул я, поднимаясь с пола. — Если принять во внимание, что у меня нет друзей, кроме него, то да.

— Бедный ты одинокий человечек. — Скорбный вздох суккуба звучал удивительно искренне.

— Почему? — пожав плечами, спросил я. — Дружба — это обязательства. Следовательно, человек, не имеющий друзей, свободен. Разве плохо быть свободным?

Демоница тихонько рассмеялась и уселась за компьютер.

— Свобода не делает тебя счастливым.

Я поморщился.

— Как банально. Так называемое стремление к счастью — это всего лишь совокупность биологических потребностей, при удовлетворении которых возникает чувство довольства, по романтическому недоразумению называемое "счастьем". Это ощущение присуще всякому сытому животному, поэтому для разумного существа оно не может стать конечной целью бытия. А вот свобода — это не ощущение, но фактическое состояние. Она реальна и, в отличие от любых чувств, не ограничена черепом индивида.

— Так почему ты не уйдешь жить в лес, чтобы быть ещё более свободным? — саркастично спросила демоница.

— Ты понимаешь свободу однобоко. Ограничивать среду своего пребывания — это несвобода. Избегать чего-либо — несвобода. Стремиться к чему-либо, помимо освобождения, тоже несвобода.

— Так что же ты предлагаешь: искать свободу ради свободы? А затем бездействовать?

— И снова нет. Никто не является безусловно свободным. Некоторые ограничения непреодолимы, как, например, гравитация. С ними просто надо научиться жить, изучать их, чтобы обрести над ними власть.

— С этого и надо было начинать, — прищурилась демоница. — Ты ищешь власти, а не свободы.

— Как и всякое живое существо. Но власть и свобода в моем мировоззрении — это две стороны одного и того же явления.

Демоница пожала плечами и отвернулась к монитору. Я завалился на кровать и уставился в потолок. Через некоторое время раздался голос суккуба:

— Я не вполне понимаю, о власти над чем ты говорил.

— Над всем. — Я закрыл глаза и стал наблюдать, как сражаются с темнотой кровавые пятна. — Свобода — это наличие выбора, власть — это способность добавить свой вариант к уже известным. Вместе они позволяют менять реальность.

— Ради чего?

Я усмехнулся.

— Да, ты нашла слабое место в моей логике. У меня нет рационального мотива. Моя воля опирается на желания. А они, будучи моим наследством от всех животных, чьи черты воплощены во мне, не обязательно имеют связь с настоящим временем и явно бессмысленны для будущего, посему их смело можно назвать иррациональными.

— Действовать разумно ради утоления неразумных страстей, — с чувством произнесла демоница. — Есть в этом некая поэзия: Аполлон на службе Диониса.

— Лишь бы не Гефест в услужении Эроса, — буркнул я. — Мало ли, что он там выкует...

— Ха, пожалуй. А если конкретно: чего ты хочешь от жизни? Ты злой затворник, но не похоже, чтобы общество тебя отвергло. Ты слишком самоуверен, чтобы быть изгоем, скорее всего, ты сам решил скрываться от людей. Для чего?

— Я хочу быть драконом.

Повисла тишина.

— Прости, что? — осторожно переспросила демоница.

— Драконом. Большим таким, крылатым огнедышащим ящером.

— Э-э...

Я скорбно вздохнул.

— Современное общество уже готово смириться с мужчинами и женщинами, жаждущими сменить пол. Почему же на мои заявления, что я дракон, запертый в теле человека, все отвечают, что я сумасшедший? Почему менять пол можно, но менять вид — нельзя? Это ведь всего лишь дело техники, через полвека такие операции наверняка станут возможны. Где та грань, по которой вы отличаете мечту от бреда?

— Не думаю, что и через пятьдесят лет кто-то решится помочь тебе с этим...

— Пожалуй, — грустно согласился я. — К несчастью, культура в целом развивается гораздо медленнее науки. Древние заблуждения всё ещё сильны в наше время, и нет никакой надежды, что будущее не унаследует предрассудков современности. Оскорбительная для всякого разума вера в превосходство исходных форм ещё долго будет жить в средних умах.

— А твой ум, значит, выходит за рамки усредненности?

— А разве нет?

— Я воздержусь от прямого ответа. — Ирония сквозила в каждом слове суккуба.

— Хм. Выходит, даже демон не может оценить широту моих амбиций. С другой стороны, ты живешь среди людей, значит, обречена впитывать их мысли. Вполне возможно, что в силу мимикрии ты даже человечнее меня.

— Хорошая гипотеза, — бесстрастно ответила демоница. — Что ещё расскажешь?

— Хм... дай-ка подумать. Ты можешь двигать материальные объекты, значит, и сама материальна и твое тело способно к электромагнитному взаимодействию. Ты сказала, что можешь становиться бесплотной, и первое время я тебя не видел, что можно считать косвенным подтверждением твоего утверждения, отчего я прихожу к выводу, что твоя личность не может заключаться в теле. Либо ты не обладаешь стабильной личностью, что маловероятно, учитывая, с каким увлечением ты сейчас унижаешь анонимных пользователей сети, либо, и это основная гипотеза, твой ум и память находятся в ином месте. Например, здесь. — Я вынул из-за пазухи золотой крест. — Но, как я помню, ты также сообщила, что от сей бижутерии нельзя избавиться: она вернется ко мне на шею. Следовательно, её структура тоже нестабильна — иначе она не смогла бы, скажем, проходить сквозь стены, чтобы снова соприкоснуться со мной. Значит, где-то есть иной носитель, на котором записана твоя личность. Далее, ты заключаешь сделки со смертными, предоставляя им себя как будто безвозмездно. Видеть тебя можно, только надев амулет на шею. И также ты призналась, что контролируешь мои эмоции, следовательно, ты способна взаимодействовать с мозгом носителя. Сопоставив всё это, я нахожу только одно логически непротиворечивое объяснение: ты внутри моей головы. Твое тело — лишь машина, которая получает команды из моей головы через это милое распятие. Твоя личность внедрилась в мой мозг как паразит. Это объясняет, почему ты со мной спишь — чтобы ужиться вместе в одной голове, личности должны испытывать друг к другу симпатию и не конфликтовать. Секс — отличный, едва ли не лучший способ установить с мужчиной теплые отношения, такой подход разумен. Единственное, что я не могу понять, так это откуда ты берешь энергию. Мой аппетит не изменился, следовательно, источником сил для твоего тела-машины служу не я. Если угодно привести аналогию из техники, моё тело — удаленный сервер, а твоё — локальная машина, у которой есть своя розетка под рукой, пардон, под вилкой. Хм, мне надо кое-что проверить...

Я поднялся с постели и убрал руку растерянной демоницы с компьютерной мыши, после чего приложил свою ладонь к манипулятору.

— Теплая, — заключил я. — Как после человеческой руки. Ты гораздо теплее окружающей среды. Я не видел, чтобы ты чем-то питалась, но чувствовал твоё дыхание, и оно было довольно горячим. Сначала я отнёс это на счет демонической страсти... да, в глубине души я романтик, но теперь думаю, что это просто способ избежать перегрева. Полагаю, внутри ты раскалена ещё сильнее.

Демоница хранила молчание. Я снова улегся на кровать.

— Откуда ты можешь брать энергию? Хм. Ты ничего не ешь, так что химические способы получения отпадают: неоткуда брать сырье. — Я почесал лоб. — Нет, думаю, я подошёл к вопросу не с той стороны. Сначала надо понять, как организм вроде тебя вообще мог возникнуть. Обо всём надо судить, опираясь на историю, и биология не исключение... да, биология, я буду условно считать тебя живой, раз уж ты способна говорить... не благодари, мне просто неприятна мысль, что я мог заниматься сексом с механизмом. Хм... впрочем, я не до конца уверен, что у нас был секс, я плохо помню, что ты со мной делала последние две ночи. Однако совокупление укладывается в теорию, так что буду верить в него, пока не возникнет какого-нибудь противоречия.

Я снова умолк, мысленно перебирая все свои знания о живой природе.

— Нет, — сконфуженно признался я, спустя некоторое время. — Ничего не получается. Не могу даже представить форму жизни, от которой ты могла произойти эволюционно. Либо ты вообще не с этой планеты, а из какого-нибудь безумного мира, где условия невообразимо отличаются от земных, либо была сконструирована искусственно. Поскольку в инопланетян я не верю, то склоняюсь ко второму варианту. С другой стороны, моих познаний в технике также не хватает, чтобы объяснить каким образом обеспечивается связь между моим мозгом и твоим телом, плюс материал, из которого ты сделана, какой-то нечеловеческий. Если бы люди могли так легко манипулировать материей, то сначала сделали бы танк или что-то вроде него, но никак не секс-робота. У нас считается более благородным утешать либидо через войну, нежели через соитие.

— Значит, всё-таки инопланетяне?

— Едва ли... зачем им делать безупречную земную женщину? Свои уже надоели? Ох, это какая-то бессмыслица.

— А как тебе версия, что я демон, пришедший из глубин ада, чтобы ввергнуть тебя в порок и сделать слугой князя тьмы? — Моя собеседница почти смеялась.

— В этом случае ты, во-первых, опоздала, — саркастично заговорил я, — ибо мою душу давно вычеркнули из списка приглашенных в рай, а во-вторых, вся эта мистическая ахинея недоказуема. Но пойдем от противного: Сатана есть, и ты его агент. Почему я, а не, скажем, президент? Впрочем, нет, это очевидно: он и так за вас. Я перефразирую: почему именно одинокий, никому не известный шизофреник, а не кто-нибудь, обладающий влиянием в мире?

— Потому что крест нашёл ты, а не кто-то другой.

— Тогда это не похоже на козни дьявола. Как-то непродуманно.

— Было продуманно, пока не вмешались ангелы. Например.

— Не плоди лишних сущностей, — фыркнул я. — Так мы целый пантеон сочиним вокруг тебя, чтобы объяснить все нестыковки. Конечно, соблазнительно прибегнуть к спасительной черной магии, дабы закрыть глаза на непонятное, но я слишком умелый лжец, чтобы поверить в такую чушь. Если хочешь успокоить меня сказкой, придумай что-нибудь изящное, без логических костылей.

— А почему бы тебе просто не спросить меня? — Суккуба явно забавляла наша беседа.

— Потому что это ничего не даст, — пояснил я. — Если ты кочуешь из разума в разум, то нельзя поручиться, что ты не переносишь за собой предрассудки прежних хозяев. Более того, маловероятно, что с таким образом жизни ты вообще обладаешь долговременной памятью. Эти два возражения вместе означают...

— ...что я сама могу ошибаться на свой счет, — продолжила за меня демоница. — Не надо всё разжевывать, я не дура. Хотя, конечно, допустить, что абстрактные умозаключения одного могут быть ближе к истине, чем четкие воспоминания другого, мог только полный псих.

— "Ха" три раза, — отмахнулся я. — Мир полон людьми, четко помнящими своё общение с духами, пришельцами или иными неведомыми тварями. Память — это процесс, вроде течения реки: направление воды остается прежним, но русло постоянно меняется. Нельзя доверять ей безоговорочно.

— Тогда вообще ничему нельзя доверять. Память — это всё, чем ты можешь оперировать.

— Именно!

Мне всё-таки удалось довести суккуба до смеха.

— С тобой даже демон свихнется. Так что же, мы в тупике?

— Нет, — улыбаясь, возразил я. — Безоговорочное доверие и допущение — это не одно и то же. Поэтому я могу выслушать твою версию, допустив, что ты можешь знать некоторую часть истины. Ты ответишь на мои вопросы?

Веселье демоницы затихло.

— Нет, милый, — она говорила с грустью, — ещё не время. Но обещаю, ты всё постигнешь позже. Просто не обо всём можно поведать словами. И, если честно, я удивлена, как много ты понял всего за два дня.

— Так значит, мои предположения не были полным бредом? — удивился я в ответ. — Надо же. Я ведь почти не думал над этим. Это было... как вдохновение — да, вот верное слово — вдохновение. Мои мысли будто подхватило ветром и понесло вверх.

— А прежде такое случалось?

— Да, бывало. В четвертом классе я вычислил, что наша классная руководительница спит с учителем физики, и рассказал об этом её мужу.

— Да ладно?

— Серьезно. Это оказалось правдой, так что я разрушил их брак. То был первый случай, когда я использовал свою супер-силу во зло. Хм, хотя измена тоже считается злом... неужели я тогда восстановил справедливость? О нет, какая гадость, не хочу об этом думать.

— Думаю, у тебя потом возникли проблемы с учебой.

— А вот и нет. Кроме обманутого мужа, никто не узнал о моей роли в той истории. Взрослые вообще редко принимают детей во внимание, и совершенно напрасно.

Я потянулся.

— Знаешь, мне ужасно наскучило сидеть в четырех стенах. Ощущаю сильную потребность выйти на воздух и бродить по улицам.

Демоница страдальчески поморщилась.

— И куда ты хочешь пойти?

— Всё равно. Стены давят на меня, хочу просто убраться из-под их гнета. Такое впечатление... — я задумался, подбирая слова, — что из меня наружу рвется нечто, спавшее всё время.

— Значит, началось. Это моё влияние на тебя: твои страсти становятся сильнее, их будет трудно сдерживать. Постарайся не поддаваться эмоциям.

Демоница встала и подала мне руку. Это было одновременно мило и забавно.

— Да я просто монстр самоконтроля. Не волнуйся, — обещал я, — всё будет в порядке.

И солгал, потому что проблемы начались ещё на лестничной клетке. Мой сосед, жуткий тип из разряда тех, кому медицина Третьего Рейха предписывала делать воздушную эмболию, трясущимися руками пытался отпереть дверь своей квартиры. Вид сего жалкого существа с подгибающимися коленями пробудил во мне вспышку странного холодного гнева. Полностью отдавая отчет в своих действиях, я тихо подошёл к алкоголику со спины и занёс над его головой кулак, намереваясь ударить.

— Стой! — сердито воскликнула демоница, схватив моё запястье. — Успокойся!

Я не сопротивлялся, и она просто увела меня, держа за руку.

— Это было неожиданно, — смущенно произнёс я, когда мы вышли на улицу. — То есть, конечно, он давно мне не нравился, но бить его я ещё не пытался...

— Не беспокойся об этом. Если бы ты действительно хотел причинить ему серьезный вред, мне бы не удалось тебя остановить.

Я не стал возражать, хотя был уверен, что намеревался убить несчастного пьяницу. Злоба часто посещала моё сердце, но крайне редко ударяла в голову, подчиняя мышление; и сейчас произошло именно последнее: за тот миг, пока демоница не успокоила меня, мой разум уже успел придумать план сокрытия трупа.

— Я потомок людей, считавших совершение убийства необходимой частью процесса взросления.

— Да, а ещё ты потомок рыб, — возразила демоница. — Но где твои жабры?

Я мысленно усмехнулся. Меня не так просто было сбить с мысли.

— Уши, гортань и челюсть — вот мои жаберные дуги. Они выглядят иначе, но никуда не исчезли.

— Умник. Я говорила об органе, а не части скелета.

Я досадливо нахмурился, в уме перебирая прочитанные страницы и стыдливо убеждаясь в правоте суккуба.

— Ладно, это была неудачная аналогия, признаю, — великодушно сообщила демоница. — Но всё равно тебе следует прекращать поиски оправданий. Если хочешь убить — убей, но делай это с умом, чтобы не сожалеть впоследствии.

— Да не хочу я его убивать! — я слегка растерялся от советов суккуба. — То было краткое помешательство. Оно не повторится.

— Хорошо, — согласилась демоница, положив мне руку на плечи. — Просто помни: я на твоей стороне.

— Я ценю это, — сарказм в моем голосе был почти неуловим, поэтому моя собеседница сделала вид, что не опознала его.

В наступившем молчании мы двинулись к парку. Жаркий воскресный полдень радовал меня пустующими улицами. От безделья я разглядывал развешанные на зданиях плакаты и вывески: реклама, объявления, агитация. Проходя через призму моего восприятия, многие из них обретали весьма причудливый вид. Например, надпись на вытянутом плакате, оставшуюся после недавнего бурного празднования Дня победы, на которой черным по оранжевому были написаны впритык по вертикали два слова "помню" и "горжусь", мой мозг упорно читал как "гпоормжнуюсь". Несколько секунд я даже думал, что это на старославянском.

Осознание забавной ошибки не развлекло меня. Память об этом религиозном культе нового времени слишком раздражала. Массовая истерика, провоцируемая правительством ради накала патриотизма, лишь плодила бездумных фанатиков, не знающих ничего о причинах войны, но твердо уверенных, что уважение следует выражать воплями и агрессией в адрес инакомыслящих. По своей популярности культ победы давно обставил Христа с Аллахом: если я примусь кричать на улице, что Иисус и Магомед — болваны, свидетели просто назовут меня идиотом; но если я начну проповедовать, что "деды воевали не за тех", то одними лишь оскорблениями отделаться будет сложно. Агрессия адептов — вот истинный показатель популярности веры, а не количество храмов.

В парке оказалось довольно людно. Дети и взрослые шумными стайками бродили по тенистым аллеям и занимали лавки. Я никогда не понимал, что заставляет людей собираться вместе ради безделья, но и не осуждал: по крайней мере, это не несёт очевидного вреда.

Сторонясь людей, я нашёл нам пустующую лавку под прутьями скорбной ивы, удаленную от основного шума, и расположился там, раскинув руки. Демоница уселась рядом, обняв за пояс и склонив голову к моему плечу. Если кто-то мог видеть обоих, то он принял бы нас за обычную парочку.

— А у тебя есть имя?

Демоница звонко рассмеялась.

— Не прошло и трех дней.

— Да, неловко, — согласился я, сдержав улыбку. — Но всё же?

— Я всегда позволяю хозяину придумать мне имя. Так я лишний раз даю понять, что являюсь покорной рабой.

— Разумно. Хм. Что-то ничего на ум не приходит.

— Просто назови своё любимое женское имя.

— Если честно, я вообще не люблю имена. Есть что-то унизительное в них: откликаться на имя — это значит выработать у себя тот же рефлекс, которой заставляет собаку в лаборатории истекать слюной по звонку.

— Ты слишком серьезно относишься к подобной ерунде.

— Это не ерунда. Подключать к самому себе кнопку, позволяющую кому угодно переключать моё внимание, это совсем не ерунда. Это связано с моим мышлением, а ведь только оно делает меня мной. Это всё чертовски серьёзные вещи.

Суккуб слегка отстранилась и хмуро заглянула мне в лицо.

— У тебя вообще были женщины до меня?

— Ты имеешь в виду секс или романтические отношения? — уточнил я.

— Второе.

— Нет.

— Неудивительно, — проворчала демоница, возвращая голову на моё плечо. — Стоп. — Она снова приподнялась. — А как же тот твой злобный рассказ на кладбище?

— Ну... — я задумался. — Там не было ни капли романтики. Она верила, что я влюблен, а я верил, что смогу притвориться нормальным человеком. Двойная ошибка.

— Расскажи подробнее.

— Это скучная история... но раз ты настаиваешь. Я не всегда умел отделять свои собственные желания от тех, что были навязаны мне социумом. Поэтому, когда я стал жить отдельно, то полагал, что следующий этап — завести отношения с девушкой. Я даже не задумывался, хочу ли этого на самом деле, шаблон поведения, наблюдаемый мною повсеместно, решил всё за меня. Довольно скоро я встретил Лизу — тот, кто ищет, всегда находит. Никаких чувств я к ней не питал, но она была симпатичной и, как мне казалось, умной. Впоследствии я научился отличать настоящий ум от эрудиции, но тогда был готов признавать умным любого, кто способен цитировать Кафку в контексте беседы о школах европейской философии. В общем, я купил хорошие духи, пару белых рубашек, побрился и покорил её сердце. Мир заполнен нытьем половых неудачников, но правда в том, что достаточно приятно пахнуть и красиво говорить, чтобы заполучить почти любую женщину. Почти, да. С Лизой сработало. Не знаю, что там творилось в её голове на самом деле, но она много раз говорила, что любит меня. Я тоже так говорил, но точно врал, так что мои сомнения на её счет оправданны — как может притворщик доверять людям? Однако меня не утомляло притворяться постоянно — я занимаюсь этим практически с рождения, и мы вполне могли бы удовлетворять друг друга на протяжении очень долгого времени.

— И когда же всё пошло не так?

— Когда она решила, что имеет надо мной власть. Так вышло, что она противопоставила своё присутствие подле меня моим взглядам на реальность. Лиза ожидала, что реальная девушка для меня важнее "фантазий". Однако я могу лишь притворяться покорным, но не быть им. Заметив, что моя внутренняя свобода превращается просто в средство самоутешения, я взорвался.

— Но что конкретно вас поссорило?

— Да так...

— Ну же, милый, — с предвкушением настаивала демоница. — Скажи!

— Ладно. Как-то я обмолвился, что ненавижу своих родителей, обрекших меня на смерть.

— Жестко, — оценила демоница. — Но справедливо: все рожденные умирают. Полагаю, девочка не обрадовалась такому откровению?

— Угу. Она заявила, что, цитирую, нельзя даже думать таким образом. Нельзя. Думать. В общем, после этого всё стремительно рухнуло. Я понял, что моя маска треснула, и сбросил её, и моё настоящее лицо Лизе совсем не понравилось. Она твердила, что я очень изменился, хотя я просто перестал притворяться. Выгнав её из своего дома, я почувствовал себя так, словно снял наручники. Примечательно, что она так и не поняла, почему я вдруг так "изменился". Очевидно, я очень хороший лицемер.

— Бедная Лиза, — вздохнула демоница.

Я улыбнулся, но вместо ответа мягко взял суккуба за подбородок и прильнул к её устам. Поцелуй вышел долгим.

— А ты, мой демон, хороший лицемер? — спросил я, разомкнув наши губы. — Чувствуешь ли ты то же, что и я, или всего лишь играешь?

— Наша связь, — зашептала демоница в ответ, — сильнее любой эмпатии, возможной меж людьми. Я в тебе и, отчасти, являюсь тобой. Наши чувства едины.

Я не стал отвечать, лишь поцеловал её снова. Даже если она солгала, в такую ложь не стыдно верить.

Особенно когда нет возможности проверить.

Мы провели в парке несколько часов, беседуя о всякой ерунде. Нас никто не беспокоил. Я заметил, что люди избегали смотреть в нашу сторону, и отнес это на счет магии суккуба. Нет, конечно же, я не верил в чары, просто не знал принципа действия сего эффекта, поэтому в шутку мысленно окрестил его колдовством. Я бы процитировал третий закон Артура Кларка, но его и так вспоминают достаточно часто.

Демоница почти ничего не рассказывала сама, лишь задавала вопросы. Я понимал её тактику: она хотела изучить меня, чтобы глубже пустить корни в моем разуме; но мне не часто доводилось встречать столь благодарного слушателя, так что я не сдерживал речей. Правду говорить легко и приятно: с суккубом мои маски были не нужны.

За беседой я не сразу заметил, что кое на кого демоническое заклятие не подействовало. Незнакомая девушка лет восемнадцати, с безвкусно выкрашенными в чёрный длинными прямыми волосами и такого же оттенка ногтями, не отрываясь, смотрела на меня, стоя в нескольких метрах от лавки. Как ни странно, одета она была не в чёрный кожаный плащ с цепями, но в искусственно потертые синие джинсы и белую короткую футболку. По её взгляду легко было понять, что я ей откуда-то знаком, хотя её лицо не пробуждало в моем уме никаких воспоминаний.

Осознав, что я её заметил, она легонько вздрогнула и отступила на полшага назад.

— Милый, ты скрывающаяся от общественности рок-звезда? — удивилась демоница, тоже заметившая странную наблюдательницу.

— Нет, вроде бы.

— Тогда позови её и спроси, что ей нужно.

— Как именно позвать? "Эй ты, иди сюда!" — звучит как-то грубо, — засомневался я. — А её имя мне неизвестно.

— Просто помани пальцем.

— Как шлюху? Тоже невежливо.

— Ой, да брось, — фыркнула демоница. — Они все шлюхи.

Я с весёлым удивлением покосился на суккуба.

— Забавно слышать это от тебя. Но не говори так, это ведь неправда.

— Веришь в чистых и непорочных дев? — хихикнула демоница.

— Как и всякий женоненавистник. Но что-то я не хочу её звать.

— Так что же, будешь просто и дальше прожигать её злым взглядом?

— Почему злым? — не понял я.

— Потому что ты постоянно хмуришься, словно кто-то убил твою собаку. С таким выражением лица надо злодеев в немом кино играть, а не девочек рассматривать.

— Вообще-то на моих глазах сосед действительно убил мою собаку, — мрачно ответил я. — Переехал на машине и даже не сбросил скорость. Мне было двенадцать лет, всего полгода как меня выпустили из клиники, поэтому это сильно повлияло на моё мировоззрение.

— Тебе стоит простить соседа, — сочувственным тоном посоветовала демоница. — Это было давно.

— Я простил его той же ночью, когда сжёг его машину.

— Каким образом? — заинтересовалась демоница.

— Влез в гараж ночью, разбил стекло, залил весь салон бензином, найденным в том же гараже, потом сунул тряпку в бензобак, будто в фильме, поджёг и сбежал.

— Ты безумен, — засмеялась демоница. — Что с тобой за это сделали?

— Ничего. — Я пожал плечами. — Я был слишком мал, чтобы меня судить, и слишком ненормален, чтобы за меня кто-то нес ответственность. Сосед даже не стал писать заявление в милицию. Все поняли, что, кроме меня, это совершить было некому, но наказывать малолетнего психопата, мстящего за собаку, не осмелился никто. Даже мать не решилась меня ругать. Воистину дуракам закон не писан.

— Так ты психопат или шизофреник? — ухмыляясь, уточнила демоница.

— А одно другому мешает? Мой психиатр каждый месяц менял диагноз.

— Месяц? Сколько же ты провел в больнице?

— Восемь месяцев. Не так уж долго, но для ребенка это целая эпоха. Ой, смотри, она идет к нам...

Делая первые шаги, незнакомка выглядела весьма решительно, но, оказавшись прямо передо мной, как-то сразу растеряла уверенность. Её обведенные чёрной тушью серые глаза смотрели настороженно, исподлобья, будто девица готовилась убегать, если я сделаю резкое движение.

— Мы знакомы? — вежливо осведомился я.

— Нет, — после краткого молчания ответила она, однако, вопреки ответу, её голос показался мне знакомым. — С кем ты говорил?

— С демоном, коим я одержим, — почти не солгав, отозвался я. — Тебя привлекло только это?

— Нет, — после чуть более продолжительной паузы призналась девушка. — Я видела тебя прошлой ночью. Ты забрал кота.

И хотя лицо мнимой ведьмы по-прежнему не нашло отражения в моей памяти, её голос, который я почему-то запомнил лучше, подсказал, что эта милая девушка действительно участвовала в том бездумном обряде.

Демоница, посмеиваясь, посоветовала:

— Скажи ей, что не расскажешь полиции, если она сейчас покажет тебе грудь.

Проигнорировать предложение оказалось непросто, ещё сложнее было не рассмеяться, но я справился.

— Да, теперь я вспомнил. В тот единственный миг, когда я видел твоё лицо, ты стояла спиной к костру, поэтому я не узнал тебя сразу. Хм. Память играет со мной в странные игры: машина Тимура, твоё лицо, — пробормотал я, но тут же решил не зацикливаться. — Так чего ты хочешь?

— Я... хотела сказать спасибо. — Девушка явно смутилась. — Это был мой кот.

— Милый, ну теперь точно надо требовать грудь! — продолжала веселиться демоница.

Кривая улыбка против воли проступила на моих губах.

— Будешь должна.

По её стремительно сведенным бровям стало очевидно, что такой поворот девице не понравился.

— Кто ты такой?

— Если изловчусь найти краткий, понятный и, самое главное, истинный ответ на этот вопрос, то я смогу считаться самым великим философом в истории планеты. — Моя улыбка стала шире, но не добрее. — Зачем же ты согласилась пожертвовать животным, если жалела его?

— Жертва должна быть болезненной, иначе она бессмысленна, — четко произнесла девушка, несомненно, повторяя чужие слова.

— Скажи это коту, дура, — презрительно бросила демоница.

— А ещё она должна быть общей, — блеснул я знаниями, подчерпнутыми из прочитанной в юности оккультной макулатуры. — Но я почему-то сомневаюсь, что твои друзья переживали за твоего зверя так же, как ты. И кому вы вообще собирались жертвовать кота? Кота?! Какие темные, светлые или малиновые силы можно призвать, пролив кровь домашнего животного?

— Алистер Кроули приносил такие жертвы! — возмутилась девчонка.

— Да, один раз в жизни, если верить телемитской пропаганде. И хотя я ей не верю, в данном случае сомневаться не приходится: Кроули, возможно, был безумцем или шарлатаном, но не идиотом. Даже в библии описаны более жестокие ритуалы.

Девушка захлопала глазами. Похоже, такое отношение к Писанию было для неё в новинку.

— Ну да... — растерянно согласилась она. — Приказ Аврааму убить сына...

— Не забывай про мистический каннибализм. Если хочешь приобщиться к действительно мрачному культу, полному жутких обрядов и догм, как то: поклонение мумиям, вера в гигантскую камеру пыток, из которой невозможно выбраться, принижение ценности жизни в сравнении со смертью и тому подобные ужасы; тебе следует сходить в церковь. Или мечеть. Да, в общем, храм любой авраамической религии подойдет. Вот там постоянно люди обращаются к свирепому существу, которое неизбежно однажды обрушит свой всесокрушающий гнев на мир и будет вечно мучить всех, кто недостаточно ему покорен. А то, что вы на кладбище делали — это детская самодеятельность.

— А теперь — грудь! — безапелляционно требовала демоница. — Она не имеет права отказывать, только телом она сможет расплатиться за лекцию.

— Бог этих людей — обман, — придя в себя, возмутилась самозваная ведьма. — Они верят в него, потому что слабы и глупы!

— А резать кошек — это признак ума и силы? — едко спросил я. — Те религии контролируют мышление трех миллиардов человек: даже самопровозглашенные атеисты вынуждены, вольно или невольно, разделять моральные нормы, постулируемые древними культами. Это ли не свидетельство власти?

— Миллионы мух не могут ошибаться? — раздраженно скривилась девушка.

— Представь, что их бог существует на самом деле, и он именно такой — по характеру — каким его описывают. Его влияние будет заметно отличаться от того, что мы и так видим?

Моя собеседница снова растерялась.

— Не знаю. Наверное, нет... Но их бог не дает личную власть, он как бы добрый.

— Кто добрый? Создатель смерти, болезней и боли? Тот, кто готов допустить к себе раскаявшегося и оттого послушного маньяка, но сбросит в геенну огненную убежденного и независимого моралиста-скептика? Если он добрый, то явно не к людям. Это жестокий бог, лишенный сострадания. А его правила, нерушимые как у всякого параноика, только доказывают, что люди со всей сложностью их психики его не волнуют; он не делает исключений: сам будучи фанатиком, ценит лишь себе подобных, причем, по форме, но не сути.

Конечно же, опытный богослов опрокинул бы мои суждения за минуту. Но она не была опытным богословом. Да и не в её интересах было защищать горящий куст.

— Я запуталась, — призналась она. — Ты не возражаешь, если я присяду?

— Ну вот, — нахмурилась демоница. — Нашему очаровательному свиданию приходит конец.

— У меня есть условие. — Я жестом остановил шагнувшую вперед девицу. — Похоже, мои речи заинтересовали тебя. Это приятно, но недостаточно, чтобы я тоже заинтересовался в продолжении.

— И чего ты хочешь? — Девушка подобралась, то ли предчувствуя нечто неприятное, то ли просто обдумывая мою речь.

— Да, любовь моя, скажи это! — Сладострастный тон суккуба был полон радостного предвкушения.

— Покажи грудь!

Будь я режиссером, обязательно пригласил бы эту девушку сниматься в какой-нибудь драме: выразительная мимика её лица последовательно продемонстрировала мне гримасы растерянности, сомнения и, наконец, ярости.

— Да пошёл ты! Козёл! — рявкнула она и, рывком развернувшись, быстро двинулась прочь от меня.

— Не козёл, а сатир! — крикнул я ей в спину под хохот суккуба.

— Не понимаю, что оскорбительного в такой просьбе, но реакция всегда одна и та же, — смеялась демоница.

— Признайся, ты просто хотела, чтобы я её прогнал.

Демоница одарила меня ласковым взглядом и смолчала.

— Неважно, — улыбнулся я. — Мне любопытно другое: если ты демон, тебе, может статься, несколько веков от роду. Неужели до сих пор находишь смешными такие выходки?

— Во-первых, возраст женщины — тайна. — В глазах суккуба играли огоньки лукавства. — Во-вторых, я частично заимствую личность хозяина. У нас один мозг на двоих: что хорошо для тебя, то доставляет удовольствие и мне.

— Чрезвычайно удобно.

— Так что можешь не бояться говорить о своих фантазиях, — промурлыкала демоница, игриво поглаживая моё бедро. — Они наверняка придутся по вкусу и мне.

— Ты не демон, — решил я, сделав серьезное лицо. — Ты ангел, посланный мне в награду за прошлые страдания.

— Я могу сыграть любую роль, какая тебе по душе... о, смотри, она возвращается.

И действительно, оскорбленная в лучших чувствах девушка шла обратно. Её нахмуренные брови выражали крайнюю степень решительности, отчего мне стало даже немного неуютно. Но я нацепил маску бесстрастного истукана и невозмутимо смотрел на неё. В таких играх главное — упорство, даже если человек своими глазами видел твоё преступление, продолжай отрицать, и сомнения появятся даже у самого здравомыслящего из них. А уж о моральных оценках и вовсе говорить не пристало — их люди открыто заимствуют друг у друга, отчего при достаточной настойчивости можно выдать за благое деяние любую гадость.

Однако, заметив, что щеки девушки быстро обретают пунцовый оттенок, я расслабился.

— Смотри! — нарочито презрительно, скрывая смущение, бросила девица, остановившись предо мной.

И задрала футболку к шее.

— Ничего же не видно! — возмутилась демоница. — Лифчик мешает!

— Ну почему же ничего? — невнятно пробормотал я, сдержанно улыбаясь. — Второй размер гораздо лучше, чем ничего.

— Вели ей снять лифчик, — не сдавалась демоница. — Она жульничает.

— Не уверен...

— Да на любом пляже ты можешь увидеть гораздо больше! — суккуб перешла на крик, и это подействовало.

— Не идет, — отчетливо сказал я. — Лифчик мешает.

— Знаешь что!.. — досадливо воскликнула девушка, опуская футболку.

— Что?

— Ты мерзавец!

— Не исключено. Но грудь я так и не увидел. Хотя твоя смелость меня приятно поразила. — Я задумался. — Хм. Так и быть, сделаю скидку для первого раза. Но когда я снова потребую чего-нибудь взамен, ты будешь более добросовестна. Договорились?

Девушка смотрела на меня так, словно собиралась задушить.

— Нет. Я о таких вещах не договариваюсь!

— Предпочитаешь спонтанность? — я поднял бровь. — Мило. Ну да неважно. Я сказал — ты услышала, остальное несущественно. Буду рад продолжить наш разговор. Присядешь?

Девушка, поколебавшись, как будто не собиралась делать этого с самого начала, села на край лавки, с противоположной стороны от суккуба. У меня возникло подозрение, что она интуитивно чувствует присутствие моего демона.

— Как тебя зовут?

— Макс.

— А я Анжелика.

— Приятно познакомиться, Лика.

— Я не люблю, когда моё имя сокращают, — вновь нахмурилась она.

— Тогда называй меня Максимилиан, — не моргнув, удлинил я своё имя, вызвав очередную серию смешков у демоницы.

— Тебя правда так зовут? — округлила глаза девица.

— Да, — без раздумий солгал я. Почему нет? Шансы, что она когда-нибудь увидит мой паспорт, ничтожны.

— Хорошо, Максимилиан, — после нескольких мгновений внутренней борьбы вынесла решение девушка.

Демоница глумливо хихикала, глядя на моё кислое лицо, а я пытался понять, что не так с разумом новой знакомой. Впрочем, страсть к бессмысленному усложнению всего и вся присуща подавляющему большинству людей, для неё не требуется формальной ненормальности.

— Да, хорошо, — медленно повторил я, — Анжелика. Не знаю, чем я тебя привлек...

— ...да, это загадка, — задумчиво подтвердила демоница.

— ...поэтому тему для беседы предлагай ты.

— Максимилиан... — ей определенно нравилось выговаривать это. Было чрезвычайно трудно не скривиться, но я справился. — Что ты вчера делал на кладбище?

— Просто шёл мимо.

— Ночью?

— Да.

— В полной темноте?

— Да.

— И хохотал, словно в тебя демон вселился?

— Да.

По хлопающим глазам девушки можно было догадаться, что у неё на уме кружится целый рой сомнений и вопросов, но внятно сформулировать их она не в силах.

— Но... почему? И зачем? И кто ты вообще?

— Твои вопросы ни к чему не ведут, — устало сказал я. Она уже начала мне надоедать, и в моем уме стали формироваться идеи, как от неё быстро избавиться. — Кроме того, Анжелика, ты ведешь себя грубо. Наш разговор лишен цели, а я не люблю обмениваться пустыми речами. Что конкретно ты хочешь узнать?

— Ты говоришь, словно ты джинн какой-то, — после секундной паузы отозвалась девица.

— Нет, я не джинн.

И тут произошло нечто странное. Я зачем-то посмотрел вверх и не нашёл там неба. Вместо привычного голубого купола надо мной простиралась колышущаяся, словно северное сияние, разноцветная рваная пелена на фоне мрака. Она была невероятно огромна и очень близка, казалось, я могу дотянуться до неё рукой.

Я вжался спиной в лавочку и замер.

Демоница, почуяв мою панику, обхватила мою голову ладонями и повернула к себе. Наши взгляды встретились. Её зелёные глаза сверкали ярко, как никогда прежде.

— Тише, милый, — с мягким убеждением в голосе, словно обращаясь к маленькому ребенку, произнесла она. — Что бы ты ни увидел, оно не причинит тебе вреда. Это просто видение.

Где-то далеко в стороне что-то настойчиво бубнила Анжелика, но я не слушал. Сияние глаз суккуба понемногу растворяло мой ужас.

— Спокойно, любимый, — шептала демоница, гладя меня по щекам. — Смотри только на меня, и всё пройдет.

Спустя полсотни мощных ударов сердца я успокоился и смог нормально вздохнуть.

— Ты меня слушаешь? Максимилиан?

— Нет, — сипло ответил я. Только сейчас я заметил, как пересохли рот и горло. — Мне нужно идти.

Анжелика смотрела на меня с опаской, пока я, опираясь на суккуба, поднимался с лавки. Это оказалось непросто: ноги подгибались, заложило уши, и я ощущал себя стариком. Вспомнилась ночь моей первой встречи с демоном — ощущения были похожими.

— У тебя приступ или что-то вроде того? — спросила девушка, когда я уже двинулся прочь. — Помощь нужна?

— Нет. — Я помотал головой, не оборачиваясь. — Благодарю.

Через пару минут идти стало легче. Хотя тяжесть в голове нарастала, а в висках стучало так, словно вся кровь из тела оказалась в черепе, к остальным конечностям сила понемногу возвращалась.

— Что со мной?

— Мы проникаем друг в друга всё дальше, — всё тем же успокаивающим тоном ответила демоница. — Это происходит быстрее, чем я ожидала, но не волнуйся: никто из моих хозяев от этого не умирал.

— Смерть — не единственная неприятность, — сардонически возразил я.

Демоница промолчала, из чего я заключил, что риск моему здоровью всё-таки есть.

— Знаешь, если ты постоянно будешь от меня что-то скрывать, это определенно повредит нашей связи, ведь я не смогу тебе доверять.

— Я не скрываю, — неожиданно виноватым голосом отозвалась демоница. — Симптомы слияния всегда индивидуальны, я не могу сделать точного предсказания.

— Ну хотя бы примерно?

— Даже примерно.

Я выругался. Вопреки исследованиям доморощенных психологов, моё самочувствие от этого не улучшилось. Хотя, они, конечно же, оправдались бы тем, что я бранюсь постоянно, и от этого магия слабеет. Ненавижу психологию.

Демоница вела меня за руку, поскольку сам я уже почти ничего не видел: в глаза будто попадали клубы черного дыма, как от горящей резины. Редкие вспышки света, синего и красного, пробивались сквозь темную завесу, но они только сбивали с толку, никак не помогая ориентироваться.

— Зрение ко мне вернется? — спросил я надломленным голосом.

— Должно, — без особой убеждённости ответила демоница.

Слепота меня страшила. Потерять самый важный канал восприятия, навеки погрузиться во тьму — так я представлял её. Мысль о том, что, возможно, я смогу воспринимать зрительные образы лишь в сновидениях, породила подлинный ужас.

— Если я потеряю зрение, я покончу с собой, — прошептал я. — Мне и так непросто просыпаться. Я не выдержу, если контраст станет еще...

— Успокойся, — перебила демоница. — Это временно.

Целую вечность длился наш путь. Демоница сказала, что меня следует увести от людей, чтобы я мог прийти в себя без риска причинить кому-нибудь вред. Она раскаивалась, что позволила мне выйти из дома в преддверии слияния. Она говорила очень много, и я понимал, что демоница просто пытается меня отвлечь от жутких переживаний, как это делают медики и спасатели с людьми в шоковом состоянии. И как бы мне ни хотелось считать себя исключительным, это работало: болтовня суккуба остановила мою панику.

Похоже, даже во мне всё ещё был жив маленький ребенок, ждущий утешения.

Мы остановились. По знакомому глухому стуку я понял, что суккуб набрала код двери.

— Пять этажей с закрытыми глазами, — мученически протянул я, — это будет непросто...

— Можем поехать на лифте.

— Нет.

— Так было бы быстрее и проще.

— Нет. Я не войду в эту качающуюся над пропастью тесную камеру, пропахшую мочой и табаком, где слышен зловещий скрежет древнего механизма над головой. Ногам я доверяю больше.

— Я бы попросила тебя хотя бы пять минут не быть параноиком, но вижу, что ты не внемлешь просьбе, — страдальчески проворчала демоница. — Обопрись на меня и старайся не падать.

Но она переживала напрасно. Мои ноги обладали собственной памятью, благодаря которой преодолели длинную лестницу, почти ни разу не замешкавшись. За это время огоньки в глазах превратились в радужные круги, впрочем, зрение от этого не вернулось. Но вот что меня смущало: хотя я не мог разглядеть даже собственного тела, мне удавалось безошибочно угадывать все движения демоницы. Не могу сказать, что я видел её, скорее это было похоже на то чувство, которое позволяет во тьме находить себя — человек просто знает, в каком положении находятся его конечности. Воспринимать это было чудно: словно бы у меня вдруг появились новые, невиданные прежде части тела, движущиеся по собственной воле, но единые со мной.

Вслепую отперев дверь, я пропустил демоницу вперед и вошёл следом. Привычным движением, которому не мешало даже отсутствие зрения, защелкнул замок и обернулся к суккубу.

Радуга, кружившая в воздухе, вздрогнула и блестящей пылью ринулась вниз, словно разбитое стекло. Тьма отступила, разрубленная зелёным огнем.

— Так вот как ты на самом деле выглядишь.

— Что ты видишь?

По нагой коже демона от пяток к кончикам волос, повторяя божественные женские изгибы, бежали многочисленные языки бело-зелёного пламени. Я видел этот свет раньше — в её глазах — и теперь понял, что именно сей огонь и составляет основу её жизни.

Я не ответил на её вопрос, продолжая молча смотреть. Тяжесть ушла из головы. Что бы ни происходило с моим мозгом, болезненный этап того процесса прошел, и я снова наслаждался ясным мышлением. Но темнота не исчезла: кроме пламени суккуба, я не видел ничего. Её лицо и кожа под огнем, моё тело, стены моей квартиры — всё обернулось единым мраком. Будто меня в компании антропоморфного огня вынесло неведомой силой за пределы Галактики, в глубины темного космоса.

— Как странно, — тихо произнёс я. — Свет твоего огня не отражается от предметов.

— Милый, — с теплотой сказала демоница. Бег огня на её лице изменился, что было похоже на улыбку. — Ты когда-нибудь перестаешь думать?

— Только когда ты меня целуешь.

Она приблизилась и приложила свои огненные ладони к моим щекам. Пламя не обжигало, но как будто легонько било током — либо меня просто будоражили её прикосновения.

За миг до поцелуя я взглянул в сторону, спасая глаза от яркой иллюминации. Далеко, там, где в это время должно было прожигать небосвод наше Солнце, я увидел новое светило — ярко-белую точку с огромной зелёной кроной.

Глава 4.

Мы лежали на полу, обнявшись, в окружении беспорядочно разбросанной одежды. До постели на этот раз мы не добрались.

Ко мне вернулось зрение, но радоваться этому как-то не получалось. Во-первых, зелёное пламя на коже суккуба никуда не исчезло, лишь стало прозрачным и оттого плохо различимым на свету. Но не в тени, и это выглядело чертовски непривычно.

Во-вторых, я находился под впечатлением того, что ощущал во время близости с суккубом. И дело не только в страстном мастерстве демона похоти — хотя, кого я обманываю, оно уничтожило во мне всё человеческое, оставив только животные инстинкты — но и в сопутствующих видениях и ощущениях, никак не связанных с сексом.

Когда тьма взорвалась — иные термины не подходят для того водоворота цветов и шумов, вонзившихся в мои глаза и уши, — я едва не потерял сознание, но ласки демоницы удержали меня от падения в забвение.

Я не мог отличить звуков от света, обоняние и тактильные ощущения лгали: видел замысловатые спирали интимного шепота и стонов суккуба и слышал мягкое шуршание персиковой кожи, глох от звенящей песни зелёни глаз, обжигался об темноту волос и пальцами мял упругий женский аромат. Время и пространство сплетались в неописуемые узлы, подменяя друг друга. В языке нет подходящих слов, чтобы описать чувства человека, пытающегося понять, как два тела могут одновременно соприкасаться всеми поверхностями сразу, и как в застывшем мгновении возможно движение.

— Судя по выражению лица, ты наконец-то что-то запомнил, — не скрывая ехидства, предположила демоница.

— Да, и пытаюсь понять, что именно, — медленно проговорил я в ответ.

Многозначительная улыбка, не поддающаяся интерпретации, растянула губы суккуба.

— Близость со мной отличается от секса со смертными.

— Она вообще не похожа на секс...

— А на что похожа? — заинтересовалась демоница.

Целую минуту я молчал в поисках нужных слов, но так ничего не подобрал. Демоница засмеялась.

— Буду считать это комплиментом.

— У людей, учивших меня говорить, не было нужды придумывать подходящие термины, — оправдался я. — Все претензии к человечеству.

— У тебя на всё одна отговорка.

— Да, пожалуй. — Я подумал ещё немного. — Тогда будет лучше перевести вину на тебя: ты настолько хороша, что простой смертный не в силах описать твоё великолепие.

Демоница снова рассмеялась.

— Когда ты успел превратиться в такого льстеца?

— М-м... минут двадцать назад. Кстати, почему так темно? — Я покосился в окно, где был виден край неба.

— Вечер. Солнце садится.

— Сколько же часов мы?.. — растерянно начал я и замолк. Смех суккуба обрел зловещие черты.

Я выпустил демона из рук и сел. Голод блуждал внутри моего тела в поисках наименее важного из органов, кой можно было бы принести в жертву во имя выживания остальных. Идти к холодильнику было бесполезно: память разочаровала мой желудок заранее.

— Моя жизнь превращается в эротический триллер, — проворчал я, поднявшись. — Секс, видения и провалы в памяти. Не удивлюсь, если завтра выясниться, что на самом деле за всем стоят военные, испытывающие новые способы управления сознанием людей.

— Ты читаешь слишком много фантастики, — отозвалась с пола демоница. Интонации её голоса напомнили ленивое рычание сытого тигра, слышанное мною однажды в зоопарке. — В реальности таких интересных вещей не происходит.

— Я бы согласился, если бы это сказал не демон.

— Так ты признал мою сверхъестественную природу? — невинно поинтересовалась она.

Я хотел снова с презрением отвергнуть эту версию, но слова застряли в глотке. Недавние парадоксы ещё можно было объяснить измененным состоянием сознания, но зелёное солнце выходило за грань моих подозрений в собственной невменяемости. Из-за надломленной психики и некоторого знакомства с незаконной химией мне уже доводилось видеть галлюцинации, однако их появление всегда сопровождалось характерными сдвигами в мышлении, кои было несложно выявить в ретроспективе. Бело-зелёное пламя демона и аналогичное сияние светила явились мне, когда я ещё был вменяем и мыслил вполне логично. Ни эмоциональным всплеском, ни навязчивыми идеями сие зрелище не сопровождалось, из чего можно было заключить, что увиденное могло происходить в реальности.

— Мне надо подумать, — сдержанно сказал я.

Минут через сорок, когда я вышел из ванной с мокрыми волосами и переодетый в единственные найденные чистые вещи — белую рубашку и серые спортивные брюки, нашёл демоницу, всё ещё голую, нежащейся на моей постели. Солнце к тому времени закатилось полностью, но зато зажглись фонари, и комнату залило слабым отраженным светом. Простую красоту черно-белой эротичной сцены явно портили зелёные огни на коже суккуба, но зато я увидел, что их сверкание по-прежнему не отражается от вещей.

Отметив это, я заговорил:

— Меня переваривает изнутри мой желудок. Мне нужно в магазин.

В дверях я обернулся и глянул в ту сторону, где видел необычное солнце, и удовлетворенно кивнул своим догадкам. Если я не ошибся, рассчитывая время суток, то мне удалось рассмотреть светило сквозь стену, причем, именно в том положении, где ему и следовало находиться.

Мы с демоницей, при помощи волшебства облачившейся в очередное платье — на сей раз зелёное (как я заподозрил, чтобы меня меньше нервировало её свечение), шли навстречу несколько пыльному, но всё равно приятному прохладой ветру и хранили молчание. Моя потусторонняя возлюбленная с мечтательной улыбкой вглядывалась в тёмные небеса, где из-за городского освещения не было видно ни одной звезды. Я же, пытаясь не пожирать её фигуру глазами, продолжал размышлять.

Порядка десяти минут занял путь до ближайшего круглосуточного универсама, ещё столько же, сдерживая раздражение, я потратил на обход продуктовых рядов, и в полтора раза дольше потребовалось, чтобы дождаться реакции от зависшего компьютера на кассе. Я не произнёс ни слова, слушая оправдания продавщицы — светловолосой женщины с постным лицом вяленой трески, но та всё равно с каждой минутой смотрела на меня с неудержимо возрастающим страхом. Соседняя касса пустовала по причине вселенского принципа безалаберности обслуги, но даме предо мной даже не пришло в голову, что можно пересесть, хотя другой компьютер явно был включен. Конечно, существовала немалая вероятность, что со второй кассой всё обстоит ещё хуже, да и нервная подозрительность продавца меня смущала. Возникла мысль, что где-то в недрах магазина вооруженные бандиты удерживают подругу этой блондинки, и моё присутствие грозит привести к началу очаровательного кровавого аттракциона, о котором на следующий день напишут в местных газетах.

Насилие мне всегда нравилось только с позиции наблюдателя, поэтому я помалкивал и терпел. Хотя вид охранника, скучающего на складном стуле около входа, наводил на подозрение, что нервозность женщины вызывало нечто иное.

Например, демоница, беспечно играющая с висящей над кассой китайской игрушкой. Из-за повальной моды на так называемый фэн-шуй я часто видел аналогичные штуки, но ни разу не удосужился узнать их название: несколько тонких металлических цилиндров на веревочках, покачивающиеся и звенящие с колебаниями воздуха. Пальчики суккуба легонько и ритмично подталкивали металл, извлекая простенькую мелодию. Музыка была неуловимо знакомой, кажется, из давно забытой детской песенки или считалочки.

Похоже, я уже привык к суккубу, раз не сразу обратил внимания на её действия. Для продавца же, неспособного увидеть демона, всё выглядело так, словно игрушка зазвенела сама собой, как только я стал рядом. Просто шикнуть демонице "прекрати!" я не мог: смолкни музыка по моей команде, женщина окончательно бы свихнулась от страха. Посему приходилось игнорировать звон, будто ничего странного не происходило.

Некто злой и весёлый, живущий в глубинах моего ума, предложил непринужденно положить руку на прилавок и как бы случайно начать постукивать кончиками пальцев в такт мелодии. Удержаться от соблазна было непросто, но я справился: то выглядело бы слишком гротескно. Настоящее зло никогда никого не пугает намеренно, именно из-за своей по-детски непосредственной чудовищности оно и выглядит столь ужасным.

Покинув магазин с увесистым пакетом в руке, я сделал суккубу замечание. В ответ демоница беспечно пожала плечами:

— Какая разница, что она подумала? Даже если бы я начала бросаться товаром в стены, она бы всё равно тебя обслужила, как только отошла от шока. Сверхъестественное для людей вроде неё является поводом только для сплетен.

Я потратил на раздумье целую минуту, но так и не нашёл разумного возражения.

— Знаешь, что происходит с теми, кого всерьёз подозревают в колдовстве сегодня? Их сторонятся и им поклоняются. Стоит тебе выделиться хоть чем-то, остальные люди тут же обретают неудержимое желание задавать тебе вопросы о жизни, вселенной и вообще. — Демоница вновь уставилась в пустое небо. — Люди удивительно легко изобретают кумиров, и чаще всего — чтобы их тут же с восторгом низвергнуть.

— К чему ты ведешь?

— Не бойся, что кто-то узнает обо мне. Этот человек немедленно придумает тысячу причин, почему я невозможна, а если доказательство моего существования окажется слишком очевидным — почему я не важна. Твоя личность облачится тайной, твои слова покажутся многозначительными, твои поступки в чужих глазах приобретут новый смысл; но ничего не изменится — никто не захочет рушить свою привычную жизнь. Знание обо мне будут хранить в тайне из страха или корысти. "Что может произойти со мной?" — вот вопрос, которым задаются люди ежедневно. В худшем случае тебя попытаются убить, чтобы завладеть амулетом, но ты ведь не настолько глуп, чтобы рассказывать о нём, не правда ли? Возможно, кто-то попытается тебя шантажировать, но его угрозы будут пустыми: кого заинтересует такая истина, кроме психиатра? В итоге ты просто окажется одним из тех типов, о которых рассказывают небылицы.

— Я не боюсь, что однажды встречу толпу с факелами, выйдя из дома, — усмехнулся я. — Это едва ли осуществимо. И мне, по большому счету, понравится, если меня сочтут страшным колдуном. Просто я нервничаю, когда не могу предугадать последствия.

— Зато я могу, и поверь: тебе нечего опасаться. Последний раз мой хозяин пострадал из-за того, что люди узнали обо мне, восемь веков назад. И то, я лишь послужила поводом для суда, подготовленного его политическими противниками. Людей больше волнуют деньги, чем демоны.

— Восемь веков? — помолчав, нервно повторил я. — Полагаю, да, я могу довериться твоему опыту.

Демоница отвлеклась от невидимых звезд и с нежностью взглянула на меня.

— Милый, возраст не важен.

— Я гарантированно умру до конца текущего столетия, а ты небрежно обмолвилась о восьми, словно об одном дне, — подавленно отозвался я. — В моих глазах ты только что из разряда демонов перешла в ряды богов. Конечно, возраст не важен, когда речь идет о десятилетиях. Но века?! Ты столько видела, что мы определенно не равны. Я опасаюсь оказаться марионеткой, используемой древним духом для развлечения.

Демоница плотоядно обнажила зубы. Так мог бы улыбнуться леопард.

— И что, если это правда?

Я остановился. К тому моменту мы уже стояли на пороге моего подъезда, но мои ноги сковало именно словами суккуба.

— Чего именно ты боишься? Если я на самом деле хтоническое божество, ищущее изысканного утешения своей тысячелетней скуки, то чем плохо оказаться моим шутом?

Я обдумал это всерьёз, набирая три шестерки, и вынес вердикт, озадачивший меня самого:

— Ничем. Ты очаровательна. Даже если ты манипулируешь мной в своих интересах, моя бессмысленная жизнь от этого только выигрывает. Разумеется, при условии, что моя смерть не окажется интересна тебе ещё больше.

— Нет. Мертвецы меня не привлекают.

В молчании мы поднялись в квартиру. Узкая сумрачная лестница, будто прорвавшаяся в реальный мир из болезненной фантазии пугливого неврастеника, подавляла желание беседовать.

Уже в квартире, наблюдая, как я разбираю пакет с продуктами, демоница продолжила разговор:

— Ты удивительно спокоен.

— А твои прежние, — я чуть было не сказал "клиенты", но одумался, — хозяева дольше успокаивались?

— Нет. Но они дольше привыкали ко мне. Слияние на третий день — своего рода рекорд.

Богатство интонаций суккуба позволило мне найти в этих словах и удивление демона, и его потаенное самодовольство, но также и некоторую тревогу. Последнюю несложно было понять: за сотни лет древний демон должен был наловчиться предугадывать своё влияние на людей, и ошибка в прогнозах наверняка приводила суккуба в замешательство.

Либо она просто хотела, чтобы я так думал. Я задушил свои социальные амбиции, но всегда знал, что во мне ещё дремлет болезненное честолюбие. Для психолога с многовековым стажем разглядеть его вряд ли было сложно. И уж точно не составило труда польстить мне, намекнув на мою исключительность.

Игра демона оказалась довольно-таки прозрачной.

Либо она говорила искренне, и я только что окончательно сдался в плен паранойе.

— Я не могу верить тебе, и не могу не верить, — проворчал я, разжигая огонь на плите. — Ты ставишь меня в тупик.

У всех знакомых мне людей, умеющих готовить, есть негласное табу, запрещающее заниматься кулинарией с заходом солнца. "Готовить на ночь глядя?" — изумился бы каждый из них, если бы его спросили о причинах сего запрета, как будто речь о чем-то совершенно естественном и очевидном. Мне сие табу не казалось очевидным, но врожденная подозрительность не позволяла просто так пренебрегать тем, что мой разум не в силах был постичь. Поэтому вместо того, чтобы сварить себе какой-нибудь приличный суп, я снова принялся за изготовление очередного, возможно, уже десятитысячного омлета в моей жизни.

— Не могу представить, чтобы в твоей голове не возникло очередного сумасшедшего объяснения всему происходящему, — фыркнула демоница.

— Ну...

— Делись! — словно маленькая девочка воскликнула она и даже захлопала в ладоши. Поймав мой озадаченный взгляд, демоница остановилась. — Переигрываю?

— Весьма.

— Впредь буду действовать тоньше. Но мне действительно любопытно.

Я кивнул и снова отвернулся к плите и шипящей маслом сковороде на ней. Помолчав несколько секунд, собирая разрозненные предположения в одну теорию, я начал:

— Твой свет натолкнул меня на несколько интересных предположений. Твой и Солнца, если быть точным. Твоё свечение не отражается от предметов, а солнечные лучи я и вовсе видел сквозь стену, из чего можно заключить, что обычным видимым светом сей феномен не является.

— Гениальная догадка, — одобрила демоница.

— Смейся-смейся. Возможно, то была простая галлюцинация, и тогда всё, что я скажу дальше, окажется бредом, но если нет... Хм. Сначала я подумал, что обрел способность видеть радиоволны или солнечную радиацию, или иное электромагнитное излучение, свободно проходящее сквозь обычные молекулярные преграды. Но потом я отверг это предположение, ведь в этом случае мне стали бы видны или центр Земли, или вышки сотовой связи, или просто радиоволны вокруг моего телефона, или проводка в стене, или...

— Не обязательно перечислять всё, — вежливо остановила меня демоница.

— Да. Верно. Словом, Солнце и ты не были бы единственными яркими пятнами на картине. Поэтому я предположил, что речь идет о некоем ином излучении, свободно пронзающем всё на своем пути и ни от чего не отражающемся, ни с чем не взаимодействующем.

Я замолчал.

— И? Ну же, твоя любовь к драматическим паузам, право, раздражает.

— Просто мне неловко высказывать такие догадки, не будучи физиком. Я подумал о нейтрино. В этом случае тоже были бы источники в недрах Земли или в виде наземных ядерных реакторов, да и о звездах не стоит забывать, но, возможно, я был способен видеть только самый массивный поток. Если ты впитываешь нейтрино, то, учитывая, что каждую секунду через каждый квадратный сантиметр твоей кожи их проходит около шестидесяти миллиардов, этой энергии должно хватать для поддержания твоей жизни... наверное. Я затрудняюсь посчитать точно, сколько энергии они с собой несут. Но если ты способна поглощать нейтрино в таких количествах, то ты определенно состоишь из экзотической материи, о которой грезят фантасты и некоторые ученые.

Я снова умолк, чтобы почесать лоб.

— Однако ничто не мешает тебе комбинировать источники энергии. Если ты не имитируешь дыхание, но на самом деле дышишь, значит, имеешь доступ к кислороду и углекислому газу, и потому твоя жизнь вполне может быть основана на углероде, как и моя. — Тут мне вспомнилось виденное давным-давно интервью с Ричардом Фейнманом. — Растения ведь растут, по сути, из воздуха. Влагу, кислород и углерод они получают из атмосферы. Они используют свет, чтобы расщеплять углекислый газ. Весь спектр, кроме зелёного... а твои глаза светились зелёным и раньше. — Растерянно открыв рот, я обернулся к демонице. Та закрывала ладонями нижнюю половину лица, чтобы её сдавленный смех не звучал слишком громко. — То есть ты, теоретически, можешь внутри себя перерабатывать нейтрино в свет, чтобы, как растение, добывать углерод из воздуха.

Я отрешенно потер колючий подбородок.

— О боги, возможно, я сплю с разумным растением со встроенным реактором частиц.

Демоница больше не могла сдерживаться. Она сорвалась с места и ускользнула в комнату, после чего оттуда раздались раскаты дьявольского хохота.

— Мне надо запретить себе думать, — подавленно сказал я, возвращаясь к успевшему пригореть омлету.

Демоница вернулась, когда я сидел за столом и доедал безвкусное черно-оранжевое месиво со сковороды. Она встала за спиной и положила ладони на мои плечи. На миг я ощутил себя главой средневекового семейства, которому почтительно выражает нежность молодая жена.

— Надеюсь, ты не оскорбился, когда я засмеялась.

— Нет, всё в порядке, — проглотив последний кусок, ответил я. — А ты не обиделась, что я назвал тебе растением? То есть, я не хочу сказать, что плохо быть растением, вдруг ты всё-таки им являешься, но...

Я замолчал, услышав, как демоница пытается не рассмеяться снова.

— Знаешь, пройти слияние со мной способные лишь незаурядные люди. Но никто из них не высказывал таких подозрений.

— А какие подозрения они высказывали? — заинтересовался я.

— Обычно всё было проще: демон, падший ангел, призрак. Пару раз меня считали человеком-мутантом. Чуть чаще — ведьмой. Но большинство удовлетворялось объяснением Синистрари: суккубы — разумные существа, живущие, как и люди, между небом и адом, не являющиеся ни добрыми, ни злыми, и потому даже имеющими шанс на спасение души.

— Мило, — оценил я. — У этого Синистрари был свой суккуб?

— Возможно, — уклончиво ответила демоница.

— Это всё равно не объяснение. Больше похоже на попытку примирить твоё существование с собственными убеждениями. Подозреваю, что если среди твоих хозяев были мусульмане, то они считали тебя добрым джинном из числа тех, что приняли истинность Корана. Я же пытаюсь разобраться, чем ты являешься в действительности.

— Называя меня разумным растением?

— То была просто случайно возникшая догадка, — отмахнулся я. — К тому же, плохо стыкуемая с прочими фактами. Понимаю, ты пытаешься доказать мне, что я тоже мыслю догмами, но это не так. Я не верю в свои объяснения. Я создаю их, чтобы затем проверять. И я не склонен считать, что смогу понять твою природу в первую же неделю. Исследования электромагнетизма уже заняли два столетия, но продолжаются до сих пор. А ты ведь куда сложнее, чем протянутый над компасом провод.

Демоница собиралась что-то возразить, но в этот миг зазвонил телефон. Нахмурившись, я ответил на вызов.

— Здорово, Макс. Не спишь еще?

— Зло не дремлет.

— Прекрасно. Мне нужен ствол.

— Приходи, — ответил я. — А что случилось?

Тимур, судя по звукам из динамика, на миг отодвинул трубку и выругался.

— Машину угнали, — поведал он, вернувшись ко мне.

Части головоломки сложились в узор. Свет откровения пролился с небес, и я выпалил в одухотворенном трепете:

— Ты помыл её! Черт, так вот почему я не мог вспомнить, вот почему не заметил её утром! Это же было очевидно!

— Да-да, Шерлок, так всё и было, — проворчал Тимур. — Никуда не уходи.

И оборвал связь.

— Что-то он зачастил ко мне, — заметил я, разглядывая телефон в руке. — У него что, нет друзей?

Жертву непредумышленного дарения пришлось ждать довольно долго, что было неудивительно, ведь жил Тимур в соседнем микрорайоне, а общественный транспорт пропадал с улиц по наступлению темноты. Даже таксисты не рисковали подбирать людей в нашей части города, когда скрывалось Солнце. Но я не волновался за своего друга: его перекошенное злобой мохнатое лицо отпугнуло бы даже самых отчаянных грабителей.

Стоило телефону оживиться снова, я, даже не глядя на него, подошёл к двери и впустил друга.

— Вечер добрый, — тяжело дыша, пробасил Тимур. От товарища убийственно несло потом, будто он не проделал весь путь в вечернем хладе, но бежал по пустыне наперегонки с верблюдами. В синих джинсах и промокшей зелёной футболке с надписью "Peace" мой друг выглядел как персонаж боевика восьмидесятых годов.

Я передал ему пистолет — обычный серый Макаров, слабо пахнущий оружейной смазкой. Аккуратное орудие смерти, скромное и надежное как испанский инквизитор, и точно так же недооцененное широкими массами.

— Я так понимаю, что ты знаешь, куда идти.

— Да, я успел разглядеть того урода. Я знаю, где он живет. Жаль, стволы были у тебя, я бы его прямо там грохнул, суку.

— Хорошо, что стволы были у меня, — возразил я. — И ты сейчас собираешься к нему домой заявиться?

— Да. Покажу, что со мной такие шутки — не смешные.

Я страдальчески поморщился. Не то чтобы меня особенно волновала машина Тимура или возможная смерть дурака, рискнувшего покуситься на трепетно любимое имущество моего товарища, но мне совершенно не хотелось, чтобы этот разъяренный тип кого-нибудь расстрелял и после поплатился за это.

— Если ты кого-нибудь убьешь, тебе дадут не меньше пятнадцати лет за такое убийство. И списать на состояние аффекта не получится: слишком много времени прошло, плюс ты ко мне зашёл за пистолетом — налицо умысел. Может, просто заявишь в полицию об угоне и скажешь, где искать?

Моё предложение не возымело эффекта, то было видно по презрению на лице Тимура.

— Нет. Спасибо, конечно, за совет, но нет. Я сам справлюсь.

И воинственный, как и все мнимые кавказцы, парень покинул мой дом.

— Я думала, ты пойдешь с ним, — сказала демоница, следуя за мной в комнату.

— Мне ни к чему такие неприятности. Идти в ночи с оружием тропой возмездия предоставлю героям комиксов, — отрезал я, растянулся на кровати и с удивлением уставился в потолок. То ли дело было в смене освещения, то ли невидимый паук действительно в моё краткое отсутствие успел наполовину обновить рисунок паутины.

— Но он всё-таки твой друг.

— Да. А я его друг. И с его, моего друга, стороны весьма благородно не рисковать мной в своих имущественных интересах. Всё зависит от угла зрения, знаешь ли.

— Как это благородно: позволять другим быть благородными.

— И мудро, согласись.

— Да ты просто средоточие достоинств, — засмеялась демоница, присаживаясь на край постели.

Мне нравилось слушать звонкий смех суккуба. В моей тоскливой жизни никогда не было никого, смеющегося с такой охотой. И даже если демон лишь имитировал веселье, то было лучше всеобщей раздражающей серьезности. Легкомысленность считают пороком лишь те, кому нравится страдать. Ненавижу таких людей: в своих проблемах они видят признак своей исключительности, приводят беды как аргумент правоты, как будто боль имеет сакральный смысл, а не является следствием глупости.

Я мысленно перебил сам себя. Рассуждения, выгодно противопоставлявшие демона человечеству, могли быть внушены мне искусственно. В моём положении следовало мыслить строже, не прибегая к абстрактным обобщениям. Влечение к жизнерадостной демонице заметно усилило мою злобу ко всему остальному миру, и это следовало обдумать.

— Как могу я не быть врагом посредственности, если видел шедевр?

Вопрос застал суккуба врасплох. Она перестала улыбаться и сосредоточилась.

— Конечно, ты скажешь, что три дня — малый срок для понимания чужого мышления, но что, черт возьми, происходит в твоей голове?

Я сконфузился.

— Просто притворяюсь одним их тех бездарных болтунов, разглагольствующих невнятными метафорами и называющими свою болтовню "философией".

— Нет уж, отвечай честно.

Моё смущение усилилось, но я подчинился и описал демонице свои сомнения. В конце концов, разве не простейший способ узнать правду — прямо спросить у того, кто, предположительно, что-то скрывает?

Демоница выслушала меня, недобро прищурившись. Колкий зелёный взгляд пробирал до позвоночника, однако я не поддавался давлению: правила трансактной игры были мне неплохо известны.

— Это правда, — кивнула она, не меняя выражения лица. — Я действительно хочу, чтобы ты любил меня больше, чем кого бы то ни было. Есть возражения?

— В целом — нет.

Лицо суккуба смягчилось.

— Тогда я снова не понимаю, что тебя беспокоит.

— Ты направляешь мои мысли?

— Нет. Я этого не умею.

— Значит, я в уме превозношу тебя над всеми прочими земными существами только из-за твоего неотразимого великолепия?

— Да, — без тени стеснительности подтвердила демоница. — Это называется "любовь".

Я фыркнул, словно уставший конь.

— Больше напоминает религиозный фанатизм.

— Религиозное чувство имеет общие корни со сладострастием. Испытывая ко мне сексуальное влечение, ты тем самым обожествляешь меня и разжигаешь в себе злобу ко всему, что не является мной. Между тремя этими чувствами нет границ, они сплетаются в твоей развращенной душе воедино, превращая тебя в жестокого сластолюбца, убежденного в непогрешимости объекта своей страсти. Такова истинная любовь. Так устроен человек, и ты можешь лишь искать баланс между своими возрастающими страстями, чтобы не лишиться рассудка.

Я несколько раз моргнул.

— Ты говоришь о ком-то другом. Я не итальянец Эпохи Возрождения или средневековый перс.

— Я редко ошибаюсь.

В полном смятении от таких откровений, я замолчал. От растерянности в голове даже утих обыденный рокот мыслей, и до моего освобожденного слуха донесся необычный шум.

— Ты это слышишь? — прищурившись, будто это помогает слуху, и глядя в стену, спросил я.

— Я слышу только визг и скрежет твоей стиральной машины. Ты всегда включаешь её ближе к ночи, чтобы у соседей перед сном болела голова, и от этого их сны обращались жуткими кошмарами?

— Да, таков мой темный замысел. Но я о другом шуме: кто-то кричит в подъезде.

— Вопли звучат в разных концах этого дома, — пожала плечами демоница. — Трудно их различить.

Я рывком поднялся, чуть не столкнув суккуба.

— Прости, — смущенно выдавил я и скользнул к входной двери.

Закрыв глаза, я сосредоточился на шуме. Распространен миф, что слепые люди слышат гораздо лучше зрячих. Формально, это не так: острота слуха зрячих не хуже. Разница только в том, что мозг людей, способных видеть, выделяет под обработку зрительной информации огромный объем клеток. Но эти нервные клетки не являются узкоспециализированными, посему, в случае отказа зрения, их можно бросить на решение иных задач, например, на анализ данных, пришедших по иным каналам: например, слуха или осязания. Слепые не слышат лучше, их мозги просто тщательнее анализируют услышанное.

Обычно, чтобы подобным образом перековать своё восприятие, требуются месяцы сознательных или невольных тренировок. Но людям вроде меня, обладающим раскрепощенным мозгом, это дано с рождения. Сложность лишь в том, чтобы научиться отличать раздражения, производимые внешним миром, от тех, что рождаются внутри разума.

Последнему меня учили настоящие специалисты, и у них получилось, пусть они и сами не до конца понимали значения своих действий.

В общем, постояв десяток секунд в искусственной темноте, я распахнул глаза и сообщил:

— Там соседка ругается с каким-то парнем. На лестнице или около неё, поэтому звук хорошо отражается.

— Ого, — восхитилась демоница. — У тебя всегда был такой слух?

— Сколько себя помню, — ответил я. И тут же сообразил о причине вопроса. — А что, контакт с тобой может обострить восприятие?

— Да, такое нередко случается. Я вообще приношу одну лишь пользу. Некоторые даже умнеют, причем, сами собой, а не благодаря общению со мной, как можно подумать.

Я потратил секунду, чтобы остановиться на мысли, что демоница, возможно, способна оптимизировать мышление своего хозяина. Разум обычного человека постоянно занят перевариванием всяческого информационного мусора: обрывков разговоров, навязчивых мелодий, эротических фантазий и прочих лишних, не несущих никакой пользы забот. Чтобы облегчить мышление, демону, обустраивающемуся в голове человека, достаточно просто избавить своего носителя от всей этой ерунды.

Возникла пошлая аналогия между суккубом в мозгу и антивирусом в компьютере, но мне тут же стало за неё стыдно. Прекрасная демоница заслуживала лучшего сравнения: скажем, её скорее следовало уподобить огню, в коем, подобно инструменту полевого хирурга, обеззараживался мой ум. Но это уподобление попахивало фанатизмом и выставляло в невыгодном свете уже меня, так что я просто тряхнул головой и бросил копаться в мыслях о своих мыслях. Временами действительно стоит быть проще.

— Я хочу посмотреть, кто там, — сообщил я, отпирая дверь.

Демоница мученически закатила глаза, однако возражать не стала. Мне весьма нравилась эта её манера: притворяться этакой старшей сестрой, порой надменной, временами ироничной, как бы скрывающей свою любовь, но неизменно заботливой. Я никогда не думал, что мне нравятся именно такие женщины, но для суккуба вскрыть мои тайные фетиши, похоже, не составило никакого труда.

И это также было достойно восхищения.

Как только демоница переступила порог вслед за мной, я запер свою обитель. Если бы кто-то спросил меня, почему нельзя оставлять замок незапертым, я бы ударил такого умника, дабы скрыть своё смущение.

В подъезде голоса стали слышны отчетливее, но большую часть слов разобрать я не мог, лишь понял, что соседка со второго этажа — вредная бабка, которую я не стеснялся открыто называть ведьмой, — срываясь на крик, пытается кого-то прогнать. Спустившись на три пролета, я услышал жертву этой Мойры: незнакомый мне парень, чей голос только начал обретать мужской тембр, неуверенно огрызался.

— Бастинда! — весело воскликнул я, спускаясь по последнему пролету. — Что за шум?

Старуха, как всегда, при любом времени года и политическом режиме, в выцветшем платье и серой шалью на плечах, вздрогнула и обернулась. Но кроме неё, на меня уставились ещё две пары глаз.

— Да вот же он! — возгласила Анжелика и грубо указала на меня пальцем. — Максимилиан!

Это неправда, что возраст совсем ничего не значит. Конечно, в большинстве случаев годы сами по себе не прибавляют людям ума, ибо старение — это, вообще-то, процесс разрушения, а близкая к поломке машина работает гораздо хуже новой. Но пресловутый жизненный опыт, а иначе говоря — память обо всех тычках и пинках от жизни, нередко помогает ориентироваться в этом мире посредством условных рефлексов. Вот и старая ведьма, со всеми прочими людьми ведущая себя крайне нагло и требовательно, в столкновениях со мной быстро утихала и отступала. Не знаю, кого я ей напоминал, но, очевидно, то был не самый приятный человек в её жизни.

Колдунья прошмыгнула мимо меня на лестнице и, пугливо бормоча проклятия, скрылась, а я обернулся к нарисовавшейся парочке. Запах духов Анжелики смешивался с сырой вонью подъезда, создавая непередаваемый букет, который можно было поэтично назвать "Гибелью романтики", и под впечатлением сего аромата я принялся изучать прибывших.

Анжелика переоделась в короткую красно-черную клетчатую юбку, столь любимую иностранными педофилами, охочими до школьниц, и черную блузку, а волосы собрала в два хвоста. Полосатые черно-белые гольфы до середины бедра и серо-красные кеды завершали впечатляющий и сбивающий с толку образ. Осознав, что уже полминуты таращусь на смущенную девушку, я перевел взгляд на её спутника.

Парень лет семнадцати выглядел знакомо. Вероятно, он был ещё одним участником сорванного мною жертвоприношения. Одетый, как и положено безусому оккультисту, во всё черное, он представлял меньший интерес для вдумчивого созерцателя, поэтому я снова взглянул на Анжелику.

— Ты за мной следила, — не вопросительно, но утверждающе произнёс я.

— Да, — робко кивнула девушка. — Тебе явно было плохо, поэтому я пошла следом и увидела, где ты живешь... а потом, вот только что, мы шли на кладбище и увидели, как ты заходишь в дом, и я подумала, что можно зайти к тебе...

— Замечательно, — резюмировал я и уставился на парня. Тот стоял, ссутулившись и вжав голову в плечи, явно ощущая себя не на своем месте. — И какого же дьявола вам от меня понадобилось?

— Ты ведь колдун? — тоном просителя, обращающегося к важному чиновнику, произнесла Анжелика.

Демоница за моей спиной зловеще усмехнулась. У меня возникло неприятное предчувствие, но оборачиваться и кричать "чтобы ты ни задумала, пожалуйста, не надо", я не осмелился.

— Что. — Я произнёс это не как вопрос, а будто говорил "ой" или "черт".

— Мы призывали посланника до того, как перешли к жертве, — заговорил парень. Он слегка запинался, будто от волнения. — И пришёл ты.

— А потом ты так говорил о боге, будто давно его ненавидишь и словно бы знаком с ним лично. Как Дракула в том фильме... забыла название. — Анжелика сначала говорила быстро и уверенно, но под конец предложения затихла, словно осознав, какую чушь несет.

Я использовал единственный разумный способ решения возникшей проблемы: повернулся спиной и вознамерился уйти.

— Явись! — раздался вопль Анжелики, и над моей головой тотчас пролетело что-то блестящее, звякнуло о стену и упало в сторону.

Демоница, стоявшая предо мной, широко улыбнулась и невыразимо жутким шепотом, отражающимся от стен, прошипела:

— Циркуит квэрэнс квэм дэворэт!

Я начал было осмыслять, с чего суккубу вдруг заговаривать на латыни, но прозвучавшие позади судорожные вздохи, полные страха, сдвинули течение моих мыслей. Вновь обернувшись, я по вмиг побледневшим лицам парочки понял, что эти двое тоже слышали демона.

С восторгом впившись всеми клыками в сочную задачу, зверь моего интеллекта начал выдвигать предложения. "Убеди, что им послышалось" было отметено сходу. Массовых галлюцинаций без мескалина не бывает. "Убей свидетелей, будь жестоким сукиным сыном" тоже мне почему-то не понравилось. "Пообещай, что не похитишь их души, если они станут молчать" стоило быть опробованным, но для него требовалось чуть более приподнятое настроение, нежели имевшееся у меня в ту минуту.

Поэтому я выбрал вариант "узнай, чего они хотят, и лишь затем переходи к угрозам и отговоркам".

— Мы никому не расскажем, — быстро выпалил парень, со страху позабыв о своём косноязычии.

— Замечательно, — кивнул я ему и взглянул Анжелике в глаза. В их паре главной являлась она, и парень, без сомнений, был взят просто за компанию, в качестве откупной жертвы, которую в случае неприятностей можно было бы бросить и убежать. Женщины постоянно так поступают.

— Мы никому не расскажем, — повторила она, угадав, что я жду подтверждения от неё.

— А она не такая дура, какой казалась поначалу, согласен? — весело проговорила демоница, выйдя вперед.

Я молча смотрел, как суккуб обходит девушку кругом. Анжелика ёжилась и часто моргала, пытаясь хоть что-то понять по моему неподвижному лицу, но едва ли ей удалось найти там что-либо кроме сосредоточенности.

Демоница затеяла эту игру, и я ждал её действий.

— Милый, не будь таким скучным, — капризно потребовала она, поймав мой пустой взгляд. — Они готовы поверить в любую ерунду, которую ты им расскажешь. Прояви фантазию!

— Ладно, — сказал я, отвечая одновременно всем им, и продолжил уже для людей, — так чего ради вы затеяли это?

— Научи нас! — стремительно переходя от ужаса к радости, воскликнула Анжелика.

— Мы хотим быть такими же, как ты! — поддержал парень.

— Разве они не очаровательны? — с умилением, будто говоря о котятах, произнесла демоница.

Впервые за всё моё существование кто-то изъявил желание походить на меня. Несомненно, то был великий миг, но, к сожалению, растущее раздражение мешало мне вдоволь насладиться им.

А ещё мне нужно было обдумать дальнейшее поведение. Видит Азатот, я совершенно не знал, как реагировать: моя жизнь была богата неприятностями, но с проблемой такого рода я по очевидным причинам не сталкивался.

Отвернувшись, я поискал глазами металлическую вещь, которую недавно бросили в меня эти два исчадия бреда. Обнаружив искомую, я скривился: то оказался небольшой нож длиной в ладонь, стилизованный под позолоченный крест. Разноцветные стекляшки в перекрестье притворялись сапфирами и рубинами, и в целом вещица походила на игрушку. Но, взяв нож в руки, я убедился, что клинок, являющийся нижней частью креста, достаточно тверд и остёр, чтобы без особых усилий вонзиться в чью-нибудь плоть.

— Вы меня убить, что ли, хотели? — разозлился я, возвращая внимание к парочке.

Парень попятился и поднял руки к груди, будто перед ним стоял вооруженный талиб. Анжелика, напротив, шагнула вперед, смело тряхнув хвостами. Вот и не верь после такого феминисткам.

— Нет-нет! — быстро заговорила она. — Это древний способ определения колдунов: надо бросить над головой подозреваемого в колдовстве нож с крестом, и по его падению можно понять, колдун перед нами или нет.

— Только мы не ожидали, что это сработает настолько явно... — вполголоса добавил её спутник.

Я выслушал, не пряча недоверия, после чего вопросительно поглядел на суккуба. Демоница пожала плечами:

— Суеверий много. Я увидела летящий мимо тебя нож и захотела их напугать.

Я был бы последним идиотом, если бы поверил в такое объяснение, но вслух об этом сообщать не стал. Прежде чем прижимать к стенке демона, надлежало разобраться со смертными. Лишь дураки множат конфликты без нужды.

— Хорошо, я колдун. — В моей голове наконец-то сформировался приблизительный план действий. — Но обучать вас я не вправе.

— Почему? — спросил парень и вздрогнул, будто его посетила некая неприятная фантазия.

— Объяснять это я также не имею права, — невозмутимо ответил я.

Как появляется магия? Из незнания. Пока ты не знаешь, как фокусник совершает свои трюки, ты допускаешь хотя бы возможность волшебства. Я решил уподобиться факиру.

И если ты владеешь тайной, которая кому-то интересна, у тебя возникает некоторая власть над тем человеком. Этим я и вознамерился воспользоваться.

— Я вообще не могу раскрывать вам никаких тайн. Это абсолютное правило.

Это несколько отличалось от того, что они прочли в популярных "учебниках" оккультизма, поэтому сомнения стоящей предо мной парочки были заметны, как Солнце в ясный день.

— Включите здравый смысл, — изображая презрение, фыркнул я. — Если бы магии можно было научить, люди воевали бы проклятиями, а не порохом.

— А как же тогда ты этому научился? — осмелев, спросила Анжелика.

— Есть такое слово: откровение, — подпустив в свой тон ещё больше высокомерия, пояснил я. — Истинное знание невозможно передать от человека к человеку, его можно лишь создать самому. Истинная власть не вручается богами или людьми, её берут силой. Истинному могуществу служит источником самость существа; не чьи-то слова или выдуманные кем-то ритуалы, но его собственная воля.

Демоница зааплодировала.

— Браво! Надиктуй в таком духе десяток книг, и станешь новым мессией!

Я отозвался ворчанием, оглядывая замусоренный подъезд:

— Такие речи нужно произносить в иной обстановке.

Анжелика заметно приободрилась.

— Так, может быть, ты пойдешь с нами и...

— Нет! — решительно перебил я. — Никуда не иду. Ничего не рассказываю. И вы тоже держите рты закрытыми. Иначе я найду способ от вас избавиться. А теперь выходите из подъезда.

Понукаемые моими словами, незадачливые неофиты вышли на улицу. Вдохнув вечернего воздуха и заметив, что бензином несет сильнее обычного, я спросил:

— А как вы вообще вошли?

— Какой-то мужик вышел и не захлопнул дверь, — объяснила Анжелика.

От жильцов моего дома можно было ожидать любой безответственности, но подозрение всё равно закралось в мою несуществующую душу.

— Он был в зелёной футболке?

— Э-э... да, кажется.

Я мысленно пожелал Тимуру испытать некоторое количество мучений и уточнил ещё один момент, имевший значение:

— А как вы узнали, в какой квартире я живу?

Анжелика развела руками.

— Да мы не знаем. Мы хотели узнать у той старухи, но она только кричала, чтобы мы убирались. Ни про какого Максимилиана, по её словам, она не слышала.

— Замечательно, — выдохнул я. Конечно, даже если бы они и ведали номер моей обители, я мог бы просто не открывать им, но всё-таки их неосведомленность несколько успокаивала.

Не прощаясь, я отступил и быстро закрыл дверь.

— Грубо ты с ними, — строго, но без осуждения заметила демоница.

Я натянуто улыбнулся в ответ. Объяснять, почему меня раздражают люди, неспособные понять начала термодинамики, но верящие в свою способность их произвольно нарушать, я считал занятием недостойным самурая.

Я не произнёс ни слова, пока не вернулся в квартиру. Демоница, без сомнений, видела моё напряжение, поэтому тоже вела себя тихо, вероятно, выстраивая линию поведения.

— Тебя разозлило, что я вмешалась? — кротко спросила она.

— Да.

Я подошёл к окну, положил трофейный нож-крест на подоконник, и распахнул створку. Один мой знакомый однажды на спор вскрыл подобное пластиковое окно железной линейкой за двадцать секунд. Вернее, он потратил почти вдвое меньше времени, но спорили мы о двадцати, так что именно это число сохранилось в моей памяти. Каждый раз вспоминаю эту историю, когда смотрю в окно, и переживаю приступ любви к пятому этажу.

— Да, здесь немного душно, — напряженно произнесла демоница. — Милый, прости меня. Пойми, мне просто было скучно...

— Я понимаю, — спокойно сказал я, глядя на асфальт внизу. Как раз под моим окном находилась своего рода мертвая зона: участок, удаленный от фонарей и обычных маршрутов соседей к улице и мусорным бакам. Вероятность, что кому-то понадобится обходить дом кругом, я оценил как ничтожную.

— Тогда, что...

Я не дал ей договорить. Быстро сняв с шеи амулет, я небрежно бросил его вниз и закрыл окно. Голос суккуба оборвался в ту же секунду, и когда я обернулся, комната оказалась пуста.

— Наконец-то одиночество, — сладко потянувшись, поприветствовал я и принялся раздеваться. — Я скучал.

И завалился на кровать, тут же провалившись в сон.

Я даже успел удивиться перед падением в грезы: Гипнос нечасто был со мной так любезен.

Глава 5.

Потребность в уединении удивительным образом остается недооцененной в плане отображения к культуре на протяжении практически всей истории человечества. Каждый читал про подвиги, совершенные героями былин, эпосов и романов, совершенные во имя воссоединения с обществом, но едва ли кому попадалась на глаза история о том, как некто превозмогает множество бед и опасностей ради того, чтобы его все оставили в покое. Немногочисленные исключения можно отыскать в жизнеописаниях святых аскетов, но и там главной мотивацией служит желание обрести связь с Царством Небесным, либо в буддистских преданиях. Но поступки тибетских отшельников непостижимы, если ты не являешься одним из них, и уж точно такие истории нельзя считать архетипическими по причине их малой популярности.

Даже один из моих излюбленных литературных персонажей — Илья Ильич Обломов — в основе своего поведения имеет, скорее, даосский принцип недеяния, правда, не в самом удачном его проявлении, нежели волю к одиночеству.

Более того, господствующая культура определенно насмехается над людьми, ищущими покоя вдали от общества. Всем известный пример грубоватого зелёного огра из цикла американских мультфильмов: в самой первой части огр отправляется на подвиги именно для того, чтобы освободить своё болото, заселенное политическими преступниками, и продолжить тихую прекрасную жизнь одинокого монстра; но по ходу сюжета претендент на должность контркультурного антигероя предаёт собственное мировоззрение, поддавшись половому влечению. Какой плевок в лицо каждому, кто не разделяет мещанские идеалы уютного семейного очага!

За сими размышлениями я провел всё утро, попутно совершая некоторое подобие уборки в своем жилище и разбираясь с прочими бытовыми делами. Какую сильную ненависть я ни испытывал к труду, иногда без него нельзя было обойтись, и уход в грезы оставался мне единственной отдушиной, смягчавшей гнев.

Амулет вернулся, как и предсказывала демоница, мне на шею около девяти утра, однако я выбросил его в окно снова, не дав суккубу времени даже проявиться, и вернулся к домашним заботам. Демону следовало указать, кто в ком нуждался больше, и я не собирался быть мягким.

Конечно, это могло привести к некоторым неприятным последствиям, виденным мною в фильмах ужасов, однако при всей моей симпатии к суккубу, её выходка грозила мне не меньшими неприятностями, что бы там ни утверждала демоница: уж мне-то было известно, с какой готовностью люди принимаются травить тех, кого не понимают.

Поэтому я продлил наказание демона с чистой совестью, продолжая наслаждаться тишиной.

Но недолго. Около полудня, когда я наконец-то завершил хозяйственные дела, сварив себе шикарный суп из мороженых шампиньонов, пахнущий благодаря специям так, будто ради него я ограбил лавку деревенского знахаря, мне позвонили с неизвестного номера.

Обычно я не отвечаю на такие звонки. Общаться по телефону я нахожу неудобным даже с симпатичными людьми, посему терпеть муки ради незнакомцев уж точно не вижу смысла. Но на редкость хорошее настроение побудило рискнуть.

— У аппарата.

— Макс? — я узнал хрипловатый, как у всех заядлых курильщиков, баритон Кости.

— Костя? Откуда у тебя мой номер?

— Тимур дал. И умер.

Секунду я молчал, затем осторожно, чтобы не вспугнуть прокуренные мысли собеседника, переспросил:

— Ты не мог бы пояснить?

— Тимур умер. Ночью.

Надежда не оправдалась: судя по голосу, Костя был не настолько обкурен, чтобы новость не имела под собой совсем никаких фактов.

— Как это случилось?

Костя не стал распыляться на домыслы и лишние подробности, а очень кратко поведал, что моего друга нашли во дворе своего дома, рядом с машиной, в луже крови. В руке Тимур сжимал разряженный пистолет, а прямо перед ним лежал второй труп с несколькими отверстиями в теле, не предусмотренными эволюцией, и ножом-бабочкой в руке.

— Его пырнули ножом, — пояснил Костя. — Видно, задели какую-то важную артерию, потому что крови было очень много. Он успел вызвать сам себе скорую, но не дождался.

Я испытал желание громко материться и не стал его подавлять.

— Да, я похожим образом отреагировал, — подождав, пока я утихну, прокомментировал Костя. — Ты случайно не в курсе, с какого хрена это могло произойти?

Поколебавшись, я всё-таки рассказал о недавнем угоне и злости Тимура, о том, как товарищ заходил ко мне за пистолетом, и заодно выбранил самого себя за то, что не пошёл с ним. Костя в ответ посоветовал не казниться и спросил, забрал ли Тимур всё оружие. Я сообщил об оставшемся пистолете.

— Ясно. Слушай, я через пять минут перезвоню, ты не против?

Я не возражал, и Костя завершил вызов.

Пару мгновений я сожалел, что демоницы нет рядом. Смерть не пробуждала во мне суеверного страха или отвращения, я относился к гибели людей без пиетета, как к неизбежности, коей она и являлась. Однако и принимать её без возражений мне не хотелось; но всё, что я мог сделать, это разозлиться. Суккубу удавалось утешать мою злобу, поэтому её поддержка была бы уместна.

Но затем я выбросил из головы все лицемерные мысли об утешении. Я не пострадал. Погиб мой друг, и моя скорбь была лишь фальшивой обидой на мироздание, сложенное из равнодушной жестокости. Траур не нужен мертвым, он используется живыми для имитации деятельности, чтобы мерзостное "уважение к покойникам" замаскировало людское бессилие.

Тысячи искусных сказок придуманы людьми, чтобы обмануть самих себя, убедить, что смерть — не смерть, и не стыдно быть скотиной, приносимой в жертву кровожадным богам времени. И что слезы и трагичные речи — нужны.

Мой друг был, а теперь его нет. Моя скорбь ничего не изменит, и боль, которую я ощутил на миг, выдумана мной ради самоуспокоения. Смерть отвратительна, а слезы по ней — обман, появившийся в ходе эволюции: те, кто страдали при гибели сородичей, теснее сплачивались в стаи, отчего имели преимущество в игре на выживание; и со временем людей, равнодушных к смерти, стало ничтожно мало.

Я не позволю своим неразумным предкам решать, когда мне чувствовать боль.

Я не позволю низшим проявлениям своей стадной природы повелевать высшей нервной деятельностью.

Я не позволю себе испытывать жалость к мертвому другу, словно превосхожу его, и ко мне не тянется та же костлявая длань.

Произнеся эту спонтанную литанию, я почувствовал себя лучше. И весьма кстати.

— Да, Костя, — ответил я на новый звонок.

— Макс, продай мне ствол.

Я не слишком удивился, но совершение подобной сделки показалось мне попыткой нажиться на чужой смерти, о чем не замедлил сказать.

— Тогда подари, — не растерялся Костя.

Я осознал, что озадачен. Намерение продать случайно доставшийся мне в наследство пистолет осколки моей совести назвали кощунственным, но предложение просто подарить его людям, имевшим к вещам Тимура столь же весьма призрачное отношение, что и я, казалось странным. Как всегда, меня выручил утилитаризм, пустивший мои размышления приблизительно по такому маршруту: Тимур наверняка уже заплатил тем, у кого приобрел пистолет, влезать в долги к вооруженным людям не было его привычкой; следовательно, оружие теперь не принадлежит никому, то есть мне — раз уж оно в моем доме; и если я пущу его по каналам теневой экономики, в этом не будет ничего аморального.

— Нет. Я продам.

Костя назвал цену, но она показалась мне несерьезной. Продай я вещь Тимура за такие гроши, его разъяренный призрак задушил бы меня во сне.

— Если бы мы были чуть дольше знакомы, я бы процитировал Тору, — бесстрастно сообщил Костя. — Но, думаю, совесть тебя и так загрызет.

Собеседник поднял цену до приемлемой, добавив, что именно о такой сумме изначально был уговор с Тимуром. Поскольку совесть, или что там у меня было вместо неё, действительно начала обгладывать мои ребра изнутри, я согласился.

— Назови мне свой адрес, я зайду с деньгами.

Эта идея мне решительно не понравилась. Я придерживался древней восточной максимы "мой дом — мой храм", и не собирался множить число прихожан сего скромного культа.

— Лучше я приду. Ты ведь дома?

— Да, — помедлив, ответил Костя. — Приходи.

Пообещав явиться в течение часа, я оборвал связь.

Конечно, я мог начать рвать волосы на голове и проклинать себя. Большинство знакомых мне людей именно так и поступили бы на моем месте. По их представлениям моё поведение нельзя было назвать иначе как греховным, а меня самого — бездушным. Только совершенно бессердечный урод, не ценящий жизнь, мог столь спокойно находить выгоду в смерти друга.

Вот только их единственное возражения против совершения немедленной сделки прозвучало бы примерно так: "Ну, не знаю, надо было подождать, почтить память, проявить уважение".

Как будто со временем мой друг станет менее мертвым.

— Пожалуй, моей главной проблемой следует считать полное отсутствие инертности мышления, — пробормотал я, переодеваясь.

По дому я расхаживал в одних тонких и просторных спортивных штанах, но пистолет бы выпал из них, посему пришлось надеть джинсы с ремнем и терпеть зной.

В мягких сандалиях на босу ногу, черных хлопковых брюках с пистолетом за поясом и застегнутой на три нижние пуговицы белоснежной, но жутко мятой рубашке навыпуск, кое-как скрывающей оружие, я сам себе виделся настолько подозрительным, что на месте полицейских стрелял бы в такого человека на поражение без предложения сдаться. Оставалось лишь надеяться на безответственность эксплуататоров закона, впрочем, вполне ожидаемую по причинам жары и многовековой традиции.

Выйдя из подъезда, первым делом я снова выругался.

— Анжелика! — сквозь зубы бросил я.

Не знаю, на что рассчитывала настырная девчонка, но её попытка сделать вид, будто она просто случайно прогуливалась по противоположной стороне улицы, была провальной в самой идее. Услышав мой оклик, девушка обернулась и замерла, глядя, как я иду к ней. Судя по облику девицы, не изменившемуся с вечера, она не отходила от моего дома.

— Что ты делаешь? — оставляя между словами паузы, произнёс я, оказавшись с девицей лицом к лицу.

— Я просто шла мимо, — всё-таки рискнула она.

— У тебя круги вокруг глаз как у панды. Ты всю ночь и утро здесь проторчала?

— Почти... — устало призналась девушка. — Думала, ты по ночам выходишь.

— Угу, — мрачно кивнул я. — И брожу во мраке переулков в поисках девственниц. Ты меня с вампиром не путаешь?

Анжелика покаянно покачала головой и пожала плечами.

— Ты ненормальная. Ладно, я не собираюсь от тебя прятаться. Ты меня встретила. Что дальше?

Сонный взгляд девушки обрел некоторую осмысленность.

— Буду умолять взять меня в ученицы.

— Я снова откажу.

Анжелика вяло всплеснула руками.

— Тогда буду надеяться, что ты как те мастера кунг-фу, что по три дня не пускают в монастырь желающих учиться, чтобы проверить их стойкость.

— Измором меня хочешь взять?

— Попытаюсь, — зевнула она.

Бессильная искренность девушки подкупала. Однако ни рассказывать ей правду, ни выдумывать новую ложь я не намеревался. Все эти игры сейчас выглядели слишком уж детскими и ненужными.

Я отвернулся и двинулся вниз по улице, уткнув взгляд в серый тротуар и сгорбившись, чтобы оружие на поясе было менее заметно. Звук шагов, раздавшийся позади, подсказал, что Анжелика последовала за мной.

Нет, вселенная точно издевалась: стоило избавиться от суккуба, тут же нашлась новая преследовательница. Где все они были на моё пятнадцатилетие, когда я только мечтал о подружке?

— А где твой друг? — спросил я на ходу, не оборачиваясь.

— Сбежал. Сказал, что в гробу он видел всю эту магию и больше ничего не хочет знать. Вряд ли ты его когда-нибудь ещё увидишь.

Я хмыкнул, но поддерживать разговор не стал. Пару минут мы шагали в молчании.

— А что ты сделал с кинжалом?

— Ты называешь ту железяку кинжалом? Ничего. Дома у меня лежит. Хочешь забрать?

— Нет. Он всё равно не мой. А он не жег тебе руки?

Я всё-таки покосился на неё через плечо.

— Тебе стоит завязывать с фильмами про всякую нечисть.

Анжелика смолчала.

Отчасти я был даже благодарен этой странной девушке: своим появлением она избавила меня от тягостных раздумий о Тимуре и моём непристойном равнодушии к его смерти. Не знаю, до чего я мог додуматься, но наверняка счел бы самого себя выродком. В этом отношении Анжелика практически спасла моё самоуважение и напомнила, что мир вращается вокруг живых — не мертвецов.

— Ты идешь на кладбище? — встревожилась она через несколько минут, увидев вдали знакомую ограду.

— Да, хочу поднять армию зомби.

— Ты ведь шутишь, правда? — подумав, всё же уточнила Анжелика.

— Если я скажу "нет", это тебя напугает?

— Э-э, я, как минимум, растеряюсь...

— Нет.

Через минуту, когда стало ясно, что мой путь пролегает мимо освященной земли, девушка кисло проговорила:

— Ты какой-то несерьезный колдун.

Я не нашел, чем возразить на такой упрек.

Корпус концлагеря, почему-то приравненный к жилому дому, в коем проживал Костя, мне удалось отыскать не сразу. Хотя сумасшедше желтые дома отличались один от другого как ветераны битвы в лазарете — у кого-то нет руки, кто-то лишен ноги, а у кого-то просто простуда, их было достаточно много, чтобы я ощутил себя гномом в эльфийском лесу. Так как предыдущий мой визит в сии дебри начался в автомобиле, а завершился в ином состоянии сознания, дорогу я представлял весьма смутно.

К счастью, та древняя область мозга, которая в наших диких предках отвечала за нахождение ориентиров, а у современных людей занималась безблагодатной работой по опознанию букв и цифр, в моей голове работала на две ставки.

Костя с дымящейся сигаретой в зубах стоял перед своим гостеприимным подъездом, сжимая в руке дорогой сенсорный коммуникатор, и, морщась и бормоча нечто злое, водил большим пальцем по огромному экрану. Очевидно, результат миллиардов лет борьбы за выживание и продукт столетнего развития электроники никак не могли найти общего языка, что плохо отражалось на поведении обоих: Костя с каждой секундой становился всё злее, а смартфон периодически пищал и включал гневный блэк-металл.

Битва интеллектов, природного и искусственного, сопровождаемая демоническими воплями солиста Satyricon, выглядела захватывающе, и я охотно полюбовался бы на неё дольше, но Костя чертыхнулся и поднял голову, словно ощутив моё приближение.

— День добрый, — с облегчением сказал он, убирая машину-человеконенавистницу в карман серых джинсов. Благодаря последним и серой футболке он больше не казался сбежавшим из храма синтоистским священником. — Я как раз собирался тебе позвонить.

Кривая сигарета двигалась в такт словам, магическим образом не выпадая изо рта.

— Да, я не слишком торопился, прошу прощения.

— Ничего, — отмахнулся Костя и, прищурившись, посмотрел на настороженную Анжелику за моим плечом. Его губы, насколько они были видны под русыми усами, растянулись в похотливой улыбке.

Оказавшись в центре внимания, девушка вышла из сонного транса.

— Максимилиан, а твой друг?.. — она запнулась и умолкла, не завершив вопроса. Верно, неучтиво спрашивать о человеке колдун ли он в его присутствии.

Костя улыбнулся шире и убрал прядь волос с лица.

— Максимилиан? — со смешком повторил он. — Представишь нас?

Скрипнув зубами, я полуобернулся к девушке.

— Анжелика, это... — и остановился, задумавшись, как можно кратко описать характер наших с сим наркоманом взаимоотношений.

Но тот не стал ждать.

— Константин, — с нескрываемым удовольствием представился он, верно исчислив должную длину имени.

— Очень приятно, — сомневающимся тоном ответила Анжелика.

— Вот и славно, все знакомы, — не выдержал я. — Деньги при тебе?

Костя кивнул и снова покосился на девушку. Тут он был прав: делать кого попало свидетелями уголовно наказуемого деяния не слишком разумно.

— Анжелика, отвернись, зажмурься и заткни уши.

— Зачем?

— Я тебе велю, — многозначительно прозвучал мой ответ.

Анжелика секунду подумала, закатив глаза к небу, затем послушно обернулась и прижала ладони к ушам. Посмотрев на неё несколько мгновений, я наугад сказал:

— Я знаю, что ты подслушиваешь.

— Ладно-ладно, — тут же пробормотала она и сжала уши сильнее.

"Надежда избавиться от репутации чародея становиться всё призрачнее", — грустно подумал я и вернулся к разговору с Костей.

— Где ты взял такую? Я тоже хочу, — позавидовал тот, вынимая деньги из кармана.

Поскольку в округе, кроме нас троих, никого не было видно, мы обменялись прямо там. Пересчитывая купюры, я спросил, откуда Костя узнал про Тимура.

— Витёк рассказал. У них на сегодня какие-то дела намечались. Витя приехал к дому Тимура утром, как раз когда менты уезжали. От соседей всё узнал. Собственно, этот ствол я Витьку покупаю, и деньги его. Мы просто подумали, что со мной ты скорее договоришься.

— Правильно подумали, — одобрил я. С лысым фашистом, о коем мне не было известно ничего, кроме имени, я не стал бы даже разговаривать. Костя же, с которым мы целый день обсуждали неомарксизм Франкфуртской школы и составляли план осуществления государственного переворота, представлялся надежнейшим человеком.

Костя снова улыбнулся и предложил:

— Покурим?

Я понял, что в моей жизни наступил переломный момент, и от моего решения зависит судьба цивилизации. Гелиос и Бахус замерли в напряжении, ожидая, на чью сторону я перейду окончательно. Коль откажусь, то человечность моя возвысится в благородстве, и никогда боле я не паду в низменный порок. Я стану сух, высокомерен и амбициозен, лишь полагаясь на свой ум и силу воли, примкну к поборникам морали и высоких тонких нравов.

Но ежели поддамся зову менад, то скорбь свою обращу в радость, в пьяном экстазе разбив зерцало самосознания, и разноцветные осколки соберу в мозаику новой личности.

— Конечно.

Я думал, что Костя пригласит нас в дом, но тот с недовольством покачал головой и сказал, что по такой жаре душиться в четырех стенах будут только дураки. Он указал в дальний конец двора, где я увидел ужасную детскую площадку с двумя ржавыми качелями и почерневшей песочницей, около которой стоял сравнительно новый деревянный теремок, сложенный из круглых бревен. Мне вспомнилось прошлогоднее обещание мэра навести порядок во дворах и помочь детям с досугом. Вероятно, я наблюдал наглядный пример превращения заведомой лжи в ужасающую реальность.

Я спросил, не помешают ли нам дети, но Костя успокоил меня:

— В этом доме уже лет пять ни одного ребенка.

Костя добавил, что скоро вернется и исчез в темном жерле подъезда. Я тронул Анжелику за плечо, разрешая слушать снова.

— Ты собираешься следовать за мной весь день?

— А ты против?

Я задумчиво потер висок и решил, что мне всё равно.

— Тогда я ещё немного побуду с тобой.

Я осведомился, не будут ли волноваться родители девушки, на что получил ответ, что они живут в другом городе, а подруга, с которой Анжелика снимает квартиру, сама порой исчезает на пару дней, и вообще с чего вдруг такая забота. Я равнодушно пожал плечами и двинулся к стилизованной детской беседке, Анжелика последовала за мной.

В теремке оказалось достаточно уютно: места на узких лавках вокруг металлического круглого столика хватало как раз для трех взрослых людей. Правда, сидеть приходилось, наклонив головы, чтобы не удариться о низкий потолок.

Костя присоединился к нам минут через пять с уже успевшим мне полюбиться кальяном.

— Ты не представляешь, как сложно найти хорошего собеседника, — поджигая траву, посетовал Константин. — Две затяжки — и среднестатистический гуманоид начинает хихикать, рассказывать анекдоты про задницу и вообще перестает представлять ценность для разумного человечества. Люди думают, что трава — это заменитель алкоголя, поэтому начинают вести себя соответствующе.

— А это не так? — осторожно уточнила Анжелика, широкими от ужаса глазами наблюдая за его действиями. В прямоугольное пространство теремка можно было попасть лишь через один узкий вход, и так вышло, что девушка сидела прямо напротив него, зажатая с двух сторон едва знакомыми наркоманами.

Костя бросил мне шуршащий пакетик с мундштуком. Не знаю, откуда пошёл запрет на передачу таких вещей напрямую из рук в руки, но мне он нравился — непонятные действия в таких условиях приобретают ритуальное значение и становятся приятными дополнениями к основному процессу.

— Разумеется, не так, — ответил хозяин кальяна и выбросил наружу сигарету, до сих пор торчавшую у него во рту. — Алкоголь тормозит высшую нервную деятельность, в то время как правильная трава её корректирует.

Утверждение показалось мне недостоверным, но спорить не хотелось.

Костя, странным образом играя джентльмена, предложил Анжелике затянуться первой, но девушка решительно отказалась. Уговаривать мы не стали.

— А ты давно знал Тимура? — спросил он, когда мы по очереди вдохнули и выдохнули дым.

— Лет пять, — кратко отозвался я и собирался на том закончить, но нечто сентиментальное толкнуло меня изнутри груди. — Мы познакомились в интересных обстоятельствах.

Костя изъявил желание послушать, и я приступил к рассказу.

— Есть у меня старый знакомый — Саша, учился в одной школе со мной на класс старше. Не скажу, что мы с ним большие друзья, но кое-какие общие интересы у нас нашлись. Когда умер мой дед и завещал мне квартиру, и я переехал сюда, Саня уже жил здесь и, по слухам, имел кое-какой бизнес. Не знаю, как он узнал о моем переселении, но нарисовался на пороге моей квартиры буквально на следующий день. Мы поговорили за жизнь, а потом он предложил мне присоединиться к некоей организации, торгующей золотом. Разрисовал радужные перспективы и грандиозные возможности, обещал кучу денег в краткий срок.

— Только надо было сначала вложить некоторую сумму, — угадал Костя, усмехнувшись.

— Именно. Я тоже сразу понял, что речь идет о финансовой пирамиде. Но Саня — не банальный охотник на лохов, он мастер экстра-класса. Ему не нужна была жертва, он нуждался в напарнике, которому мог бы доверять. Мы с ним занимались кое-какими занятными торговыми операциями ещё в школе, поэтому он мне верил. И я согласился.

Анжелика, слушавшая меня с таким видом, будто пыталась что-то вспомнить, вдруг перебила и уточнила название той организации. Я ответил.

— Мой сосед из-за них квартиру продал, — сообщила она.

Я недобро хмыкнул и продолжил.

— Саня не действовал по какому-то конкретному плану. Он просто поставил на грамотную рекламу. В фирме действовало правило: приведший нового участника получает десять процентов от взноса участия того неудачника. Фирма заманивала людей обещанием регулярных выплат, но Саня легко разобрался в хитроумной схеме их расчета и понял, что всё это лишь изощренный лохотрон. Выходило, что получать прибыль возможно было лишь приводя новых людей. В общем, мы чуть-чуть вложились и развернули целую пиар-акцию: вешали объявления, создавали ветки обсуждений на форумах и тому подобное, но всюду указывали наши собственные контактные данные, а не фирмы. И при этом Саня исказил идею организации: вместо обычной для пирамид схемы "ты нам деньги — мы тебе больше денег", он рассказывал про сохранение капитала и методы борьбы с инфляцией, как будто рекламировал банк или страховую контору, в зависимости от того, чего больше хотел клиент.

— То есть вы развернули мошенничество под прикрытием другого мошенничества? — уловил суть Костя.

— Именно, — кивнул я. — Конечно, умные люди нас обходили стороной, но зато обработку доверчивых дураков система Александра поставила на поток. Почти полгода мы загребали легкие деньги, но потом до главного офиса пирамиды дотянулось правосудие, и наш бизнес исчез так же мгновенно, как и возник. Мы сменили номера телефонов и перестали оплачивать аренду офиса, на которую, кстати, Саня не заключал письменного договора. Никаких законных способов нас выследить не было — ведь мы даже не являлись сотрудниками фирмы. Думаю, нас даже никто и не искал — все камни полетели в руководителей пирамиды, а на нашу скромную пристройку к ней всем было плевать.

Костя к тому времени уже давился смехом. Анжелика тоже улыбалась, но как-то неуверенно, словно сомневалась, будет ли это уместно.

— Ну а при чем тут Тимур? — вспомнил Костя.

— Да, верно. Тимур, в отличие от доблестных правоохранительных органов, нас нашёл на той же неделе. Вместе с двумя друзьями, которых мы заманили в пирамиду. Они были вооружены и настроены весьма воинственно, но Тимур предложил разобраться миром, и все согласились. Мы вернули бойцам деньги, благо, тогда у нас их хватало, и всё закончилось без кровопролития. Мы даже потом все впятером пошли в бар. Парни оказались неплохими ребятами, просто слишком уж алчными, а Тимур был у них коллективным мозгом. Выяснилось, что он с самого начала отговаривал друзей участвовать в нашей афере, но балбесы его не послушались. В общем, так и познакомились, — закончил я.

Костя снова засмеялся.

— Это правда? — растерянно спросила Анжелика. — Или ты это только что придумал? История будто из фильма про мафию.

— Правда, — пожал плечами я и снова глубоко затянулся.

— Вся наша страна — как фильм про мафию, — фыркнул Костя. — Неужели в твоей жизни не происходило ничего подобного?

Анжелика покачала головой.

— Моя жизнь скучная. Детство, школа, институт. Самое яркое событие — когда я уехала из дома и стала жить с подругой. Никаких криминальных афер, никаких наркотиков. Только выпивка в клубе иногда.

— А собрания на кладбище ты не считаешь? — сардонически поинтересовался я.

— Ты же сам говорил, что это детский сад, — вспыхнула девушка.

— Кладбище? — не понял Костя. — Так ты гот?

— Нет, она слуга Сатаны, — хмуро ответил я, не дав Анжелике открыть рот. — Жертвоприношения, черная магия и всё такое.

Костя вдруг погрустнел и почесал бородатую щеку.

— А я Маркса по ночам перечитываю.

Целую минуту все трое молчали. Костя грустно вздыхал и царапал ногтем ржавый стол, Анжелика сердито косилась на меня, будто я разболтал какую-то важную тайну, а сам я время от времени затягивался и ощущал, как голова постепенно пустеет.

— Сидят как-то рядом марксист, аферист и сатанист... — задумчиво произнёс я и замолк.

— Я бы послушал такой анекдот, — отвлекаясь от уныния, усмехнулся Костя. — Люблю черный юмор.

— Почему сразу черный? Учение Маркса несет свет критицизма, аферы развивают интеллект, а Сатана олицетворяет борьбу с навязанными ограничениями. Мы втроем могли бы замечательную басню сочинить, добрую и жизнеутверждающую.

— Сказал аферист, — тихо вставила Анжелика.

Я фыркнул и сменил тему.

— А ты, Костя, когда с Тимуром познакомился?

— Около года назад. Я с ним почти не общался, в общем-то, он скупал всякое барахло у брата Витька, а те двое иногда живут у меня. Здесь и виделись, — не особенно связно поведал Костя. — Если честно, бесят меня такие события. ещё вчера был жив — а сегодня лежит в луже своей крови, и рядом ещё один труп. Хрень какая-то. Как будто мы не люди, а бабуины, и убивать друг друга из-за любой мелочи готовы.

— А кто умер? — не поняла Анжелика.

Я кратко объяснил, хмуро глядя на кальян.

— Ох. Сочувствую, — неуверенно произнесла девушка.

— Да брось, — отмахнулся я. — В мире каждую секунду двое умирают, не стоит сопереживать каждому незнакомцу.

Костя уставился в потолок и быстро зашевелил губами, явно подсчитывая. Затем кивнул, видимо, найдя соответствие между моими словами и своими прежними знаниями.

Люблю таких людей, пусть даже нажиться на них невозможно.

В таком ключе наша беседа длилась около часа. Связного разговора не получалось, но ни меня, ни Костю это не волновало, а Анжелика, убедившись, что мы безобидны, перестала вжиматься спиной в стенку. Костя даже убедил её сделать несколько затяжек, при этом почему-то забрал трубку у меня, а не предложил свою. Глаза у девушки после сей операции заблестели, но иных признаков наркотического опьянения она не выказала. Чего и следовало ожидать — с первого раза марихуана мало кому проникает в голову.

Затем в наш уголок мира вторглась неровная лысая голова. Она криво ухмылялась, словно палач СС, нашедший еврейское убежище.

— Здоров, Макс, — поздоровалась голова, и вслед за этим в теремок проникла могучая рука с растопыренными пальцами.

Я вежливо ответил рукопожатием. Рука, удовлетворившись этим, исчезла.

— Ствол под телевизором, — махнув ладонью куда-то в сторону, сообщил Костя. Затем, вспомнив о чем-то, вынул из джинсов коммуникатор и передал его пришельцу. На миг вернувшаяся рука поглотила технику, словно древний бог, принимающий жертву.

Голова, не унимая злой ухмылки, кивнула и тут же пропала.

— Это был ваш друг? — испуганно спросила Анжелика, на которую, видимо, голова произвела не меньшее впечатление.

— Вроде бы, — с некоторым сомнением ответил Костя.

— Это был призрак вермахта, — уверенно заявил я.

Костя подумал и снова отобрал у меня трубку кальяна. Я не стал противиться.

Несмотря на общую расслабленность и легкость внутри черепа, подаренную наркотиком, ход моего мышления упорно возвращался к гибели Тимура и смерти вообще. Я снова ощутил себя четырехлетним мальчиков, лежащим в темной комнате под одеялом и с осознающим свою смертность. Я до сих пор могу точно воспроизвести в уме тот миг, когда знание, что моё тело распадется, а личность растворится в неведомом, впервые открылось мне. Ночь, время около полуночи, в окно светит уличный фонарь, но свет почти не пробивается сквозь плотные шторы, резко тикают часы на стене. Я, до смешного хрупкий и слабый, обхватываю себя за плечи и широко распахнутыми глазами смотрю в темноту.

"Я умру", — произношу я тонким испуганным голоском. Не могу вспомнить, что подтолкнуло меня к этому открытию, но это не важно. Существенен лишь миг откровения: есть ничто, и я войду в него.

Еще помню, я долго после этого не мог понять, почему никто не паниковал. Все знали, что незримый жнец настигнет каждого, но лишь единицы пытались с ним бороться. Смертельный яд времени уже тек в жилах каждого из нас, однако никто об этом не беспокоился. Мой детский ум не видел смысла в действиях людей, занимающихся бытовой мелочной ерундой вместо действительно важной вещи — поиска противоядия.

Затем я узнал о Боге и обрадовался. "Всё в порядке, мы уже в вечности", — решил я, листая страницы Евангелия. Несколько лет я жил со счастливой верой в воскрешение в ином мире, и если бы не моё неудержимое любопытство, возможно, хранил бы её до сих пор. Жажда знаний вынудила меня искать подробности, чтобы окончательно избавиться от ужаса перед зияющей бездной. И я нашёл их.

— И что дальше? — спросила Анжелика, и я понял, что мыслил вслух.

— Дальше...

Меня смутило то, что подробно описывая "плохие" человеческие качества, писание весьма туманно оглашало список "хороших". Список смертных грехов знает каждый второй, но никому не известен список спасительных добродетелей. Этим страдают все религиозные учения. Есть лишь намеки вроде "возлюби ближнего", "подставь другую щеку", "освободи разум", "познай себя" и прочая ахинея, либо не поддающаяся однозначному толкованию, либо принципиально неисполнимая.

Объяснение сего феномена очевидно: "плохое" есть неотъемлемый спутник человеческой жизни, каждый точно знает, что именно считает злом, чем именно недоволен; но поскольку причины дня недовольства находятся всегда, то описать "совершенный" мир через его собственные атрибуты оказывается гораздо сложнее, чем описывать его через отсутствие "зла". Проще говоря, нам твердят: "Будет всё то же самое, только без того, что вам не нравится". О чем это свидетельствует? Да о том, что говорящий не имеет ни малейшего представления о том самом идеале; он лишь отрицает, ничего не утверждая, а значит, призывая к лучшему, он просто лжет, ведь он ничего не знает об этом "лучшем".

— Они просто описывали свои мечты, взяв за основу мир и кастрировав его, лишив всего, что эти духовные скопцы посчитали лишним. Рай — это наша реальность, на которую надели оковы стыда. Я понял, что меня обманули. Пообещав бессмертие, они лишь усыпили мою бдительность, сыграв на моём ужасе. Никогда не прощу.

— Отличная история, брат, — испустив вместе со словами кольцо дыма, оценил Костя.

— Тебе не нравится?

— Нравится. Не останавливайся, мне доставляет удовольствие тебя слушать.

Анжелика переводила взгляд между нами, о чем-то напряженно размышляя.

— Вы просто обкурились. Это всего лишь измененное состояние создания, — сказала она. — Сейчас ещё видения начнутся.

— От этой травы не бывает галлюцинаций, девочка, — учительским тоном ответил Костя. — А измененные состояния сознания — это тебе не "о Кришна, я вижу единорогов под радугой!", черта с два.

— Личность человека, — встрял я, — подобна детскому конструктору: одни и те же блоки можно сложить в разных вариантах, отчего облик и предназначение всей системы способно полностью меняться. Например, даже не затрагивая сущности конкретных воспоминаний из жизни, а всего лишь меняя их мнимую временную последовательность, можно исказить свою мораль до полной противоположности.

— Это как же? — не поверила Анжелика.

— Если ты не помнишь, кто нанес первый удар, а кто защищался, как ты поймешь, где агрессор? — пояснил Костя за меня. — С одними и теми же воспоминаниями можно считать себя и защитником слабых, и отмороженным задирой: всё зависит от порядка действий.

— Но это ерунда, — снова вмещался я. — Настоящая смена состояния сознания сродни новому рождению в чужом теле. А когда действие наркотика, ритуала или психоза подходит к концу, наступает смерть — личность, только-только сформировавшаяся, подвергается распаду. И если твой ум не затуманен в тот момент окончательно, твоё не-я будет осознавать происходящее и догадываться о последствиях. Возможно, оно даже будет сопротивляться смерти, поддерживая себя всё новыми дозами, если инстинкт самосохранения будет обманут жаждой продолжаться. В любом случае, смерть неизбежна. Новое сознание опирается на временное искажение картины химических процессов мозга, которая без постоянного внешнего воздействия сама придет в норму. И тогда не-я умрет.

— Звучит как фантастика, — продолжала сомневаться Анжелика. Для человека, верящего в жертвоприношения кошек, она оказалась удивительно скептична. — Ты переживал что-нибудь такое?

— Да. Только у моих фантомов хватало мужества принять смерть без истерик. Наверное, лишь поэтому я ещё не свихнулся окончательно, но не всем так везет. Я видел человека, чья временная личность действовала по принципу "после меня хоть потоп", фактически уничтожая своё тело. Так она мстила своему стабильному предшественнику (и будущему наследнику) за мучительную краткость своей жизни. И достигла своего — теперь он законченный идиот в медицинском смысле этого слова.

Это происходит нечасто — полного перевоплощения непросто добиться. Не каждый способен проявить должную интеллектуальную и моральную гибкость, чтобы в самом деле стать другим человеком, а не просто притвориться. Но это возможно.

Личность человека не является чем-то незыблемым, это процесс, а не статичное состояние. В этом смысле конкретных личностей вообще не существует: тот, кто дает обещания, и тот, кто нарушает, — разные люди. Но биологическая основа достаточно инертна, чтобы обеспечивать разным субличностям прошлого и будущего связь, отчего нам кажется, будто в теле парня, с которым мы познакомились два года назад, обитает та же сущность. Или что мы сами имеет какое-то ядро внутри себя, ту самую мнимую "душу". Однако это иллюзия.

И резкое вмешательство разрушает сей самообман.

Личность — это процесс, и память — часть этого процесса. Воспоминания не иллюзорны, они записаны в нервных связях и блуждающих по ним сигналах, поэтому они сохраняются даже после смерти временной личности.

И поэтому, "придя в себя", можно вспомнить о том, кто побывал тобой, пока волшебство действовало. О его мыслях. О его действиях.

О его смерти.

Вспоминать о том, как умирал тот, кто был тобой несколько часов назад, довольно-таки непросто. Это угнетает. Видеть, как его ощущение собственной целостности постепенно тает, как его способность мыслить застывает, как эмоции глохнут, тяжело.

— Это ложная смерть, без сомнения, но она дает представление о смерти реальной. Позволяет понять, насколько та страшна и уродлива. Поэтический вымысел ничтожен на фоне угрозы подлинного разрушения.

Я замолчал, подавленный собственной речью.

— Да, теперь понятно, почему тебе хочется жить вечно, — усмехнувшись, сказал Костя. — Даже завидно.

— Тут нечему завидовать, — пробормотал я, глядя под стол.

— А ты получил откровение до того, как в твоей голове установился этот хаос, или сначала всё же надо свихнуться, чтобы пробудить свою силу? — тревожно спросила Анжелика.

— Откровение? Силу? — заинтересовался Костя.

Я пристально глянул девушке в глаза и вслух заметил, что её зрачки уже почти перекрыли всю радужку. Костя расхохотался.

— Это крепкая трава, девочка. Пожалуй, у тебя сегодня тоже случится пара откровений.

Анжелику, тем временем, действительно куда-то понесло.

— А я не хочу жить вечно. Какой в этом смысл? Мир состоит из боли, все злые и пытаются друг друга обмануть. Небытие меня пугает, потому что я не могу его представить, но вечности боюсь ещё больше.

— Тогда твое желание или, вернее, нежелание сбудется, — хмыкнул Костя. — Бессмертных я ещё не встречал. Но, строго говоря, любая жизнь вечна.

Мы с Анжеликой непонимающе посмотрели на бородатого курильщика, отдаленно напоминавшего Иисуса.

— Это же элементарно, — удивился нашему непониманию поддельный мессия. — Вселенная не вечна, рано или поздно она или прекратит своё существование, или перейдет в состояние, в котором мышление человека будет невозможно. Так что даже если ты физически бессмертен, то продолжительность твоей жизни равна сроку существования нынешней версии Вселенной. С другой стороны, даже если срок твоей жизни меньше, то ты, как воспринимающий субъект, исчезаешь раньше, чем осознаешь свою смерть — ведь та и является процессом уничтожения тебя. Некому осознать смерть — поэтому её субъективно не существует. И, опять же, субъективно срок твоей жизни всегда равен продолжительности существования твоей личной вселенной, построенной в твоем сознании.

— "Пока я есть — смерти нет, а когда она придет, меня уже не будет?" — вопросительно процитировала Анжелика.

— Точно, — одобрительно кивнул Костя. — Эпикур был чертовски неглупым парнем.

"Если мы такие умные, то почему мы такие психи?" — задумчиво шевельнулось нечто внутри меня, но я не позволил ему спросить это вслух.

В дальнейшем наша беседа несколько растеряла осмысленность и свелась к беспорядочному цитированию древних греков и римских стоиков. Костя обнаружил великолепную память и воспроизводил без запинок целые диалоги Платона и Аристотеля и, чуть менее уверенно, афоризмы императора Марка Аврелия и Сенеки, слушать которые, впрочем, было непросто из-за того, что Анжелика начала засыпать и периодически падала на моё плечо, сбивая концентрацию.

— Так я и знал: мои знания не привлекают девушек, — глядя на нее, самокритично заявил Костя. — Слушай, наверное, тебе стоит отвести её домой. Вообще, моя трава не должна расслаблять так сильно...

— Она просто больше суток не спала, — объяснил я.

Костя скабрёзно ухмыльнулся и протянул:

— Ясно.

Я не стал его разубеждать.

Вместе мы разбудили Анжелику и начали допытываться, где она живет. Девушка, с пятой попытки поняв, чего от неё хотят, кое-как объяснила и снова уснула. Путь, по её словам, предстоял неблизкий, и рисковать быть арестованным, таща на себе бессознательное женское тело, я не хотел. Пришлось вызвать такси.

Долго ждать не пришлось. Таксист, парень нашего возраста, заломив бровь, наблюдал, как двое не вполне нравственно развитых индивидов втаскивают в желтую машину сонную девицу, и явно думал, стоит ли звонить в полицию. Но мы вели себя достаточно скромно, не распускали руки, и сомнения парня несколько улеглись. Поскольку Анжелика едва ли имела силы самостоятельно найти дверь своего дома, мне оставалось только поехать с ней и проследить, чтобы таксист не проявил наклонности жестокого насильника, как известно, живущего в глубине души каждого мужчины. Я попрощался с Костей и полез на заднее сидение автомобиля к девушке.

За всю дорогу водитель не проронил ни слова, но косился на нас через зеркало каждые двадцать секунд с погрешностью в полторы секунды. Да, я считал.

Район новостроек, в коем находился дом Анжелики, приятно отличался от привычной зловещей окраины, как позднее Возрождение от раннего Средневековья. Чистые улицы, не заваленные шуршащим целлофаном и опавшими листьями, нарядные белые и красные многоэтажные дома, впрочем, жить в которых я бы не захотел по причине всеобщей паранойи, обычно царящей среди жильцов, считающих себя порядочными людьми. Средний класс — эти стайные грызуны, покупающие в кредит автомобили и гигантские телевизоры, чтобы соответствовать искусственно выдуманному идеалу жизни, всегда вызывали у меня только один вопрос: "А зачем?"

Я не враг удобных вещей, но решить уравнение, выражающее качество жизни через количество имущества, несмотря на мои не самые слабые математические способности, мне не по силам.

Посему старые добрые Средние века с их жадным зверством мне были ближе, нежели запутавшееся в своих ценностях Возрождение, по сути, остающееся варварской Темной эпохой, лишь надевшей кружева.

Вытащив Анжелику из салона и расплатившись с таксистом. Я встряхнул девушку за плечи. На некоторое время в её глаза вернулся огонек разума.

— Это твой дом? — уточнил я, указав на высокое здание, в обнесенный кирпичным забором двор которого уходила узкая асфальтовая тропа.

Анжелика ответила утвердительно и, обняв меня за шею, снова уснула на моем плече. Ощущая себя героем американского боевика, спасающим раненого напарника, я потащил девушку к дому.

Пожилые матроны, ничуть не похожие на склочных нищих бабок из моего дома, но наверняка столь же ядовитые, замолчали на своих лавочках, глядя, как я практически несу на себе Анжелику. Та назвала номер подъезда и квартиры ещё до того, как села в такси, посему я представлял, куда идти, не обращаясь за помощью к недружелюбным аборигенам. Однако Анжелике предстояло жить с ними бок о бок, и если представить, какие слухи о ней пойдут после моего визита, девушке можно было даже посочувствовать.

Если бы, конечно, я умел это делать.

— И какого дьявола я пошёл спасать того кота?

Дверь нужного подъезда по случаю жары и нахождения жильцов в непосредственной близости была распахнута, избавляя меня от необходимости пытать Анжелику насчет кода замка. На миг демоны послали мне соблазн воспользоваться лифтом — в таком доме он должен был работать исправно — но я стойко преодолел искушение. Принципы, даже если они абсурдны, остаются единственным нравственным отличием людей от обезьян, а я являлся человеком достаточно беспринципным, чтобы попасть в зону риска эволюционного регресса.

Втащить девушку на третий этаж оказалось несложно. Первый лестничный пролет я пытался заставить её шагать самостоятельно, но потом пришёл к выводу, что будет эффективнее и проще нести сорокакилограммовое тело на руках. Или пятидесяти — к третьему этажу у меня устали руки и появились сомнения.

Но, в целом, с задачей я справился прекрасно.

Уже стоя перед необходимой дверью, я почувствовал легкое головокружение. Стало тяжело дышать, и я усадил Анжелику на ступеньки, сам облокотившись на стену. Шумно вздохнув, я рефлекторно потянул ворот рубашки, будто освобождаясь от невидимой удавки.

Мои пальцы нащупали металл.

Опустив взгляд на грудь, я увидел золотое распятие.

Сквозь рубашку.

Глава 6.

Нетрудно догадаться, почему древние люди считали пространство сна иным миром: в миг пробуждения органы чувств действительно фиксируют переход сквозь некие границы — прикосновение пустоты, лежащей меж реальностями. Полагаю, так ощущается переключение внимания от внутренней активности мозга к сигналам, поступающим извне. Иногда я жалею, что неспособность подчиняться распорядку и врожденная агрессия на авторитарное давление не позволили мне отправиться учиться на биолога. Деятельность мозга, теория сознания — это священный Грааль наших дней, обретение которого позволит человечеству перейти от внешнего творчества ко внутреннему, подарит возможность изменять не только вещи вокруг нас, но и нас самих. Ибо таков путь разума: от мышления, обусловленного телом, перейти к телу, обусловленному мышлением, и далее — к чистому рекурсивному самосовершенствованию своего разумного начала.

С этой идеей я открыл глаза.

— Где я, черт возьми?

Я лежал на полу, на мягком и толстом паласе с геометрическим узором. Под головой моей лежала сбитая бесформенная подушка, а ноги мои уходили в тень под деревянную кровать, стоявшую рядом. Рубашка расстегнулась, но вся одежда осталась на мне, и амулет демона в том числе. Приподнявшись на локтях, я осмотрел комнату.

Небольшое, четыре на пять шагов пространство выглядело так, словно в нем бушевала буря. Книги, журналы и какие-то мятые разноцветные тетради валялись повсюду. Под слоем одежды у параллельной стены обнаружилась вторая кровать. В окно над моей головой лилось солнце, легко пробивая лучами тонкие зелёные занавески.

— Проснулся? — раздался знакомый очаровательный голос, и с ближайшей постели надо мной нависла темноволосая голова с пылающими глазами.

Наши лица разделяли жалкие сантиметры, при желании я мог бы дотянуться языком до носа демоницы. И такое желание у меня возникло.

— Фу, что ты делаешь! — со смехом отдернулась она.

Я потянулся и сел. Несмотря ни на что, чувствовал я себя неплохо.

— Ну, начинай.

— Что именно? — отозвалась демоница, растянувшись на неприбранной постели. К моему великому сожалению, наготу суккуба скрывало белое платье, но зато простыни и пододеяльник, разрисованные ромашками, меня весьма позабавили.

— Винить меня в неблагодарности, черствости и бессердечии. Я ведь целый день провел без амулета.

— Ерунда, — беспечно ответила демоница.

— Серьезно? — удивился я.

— Да, не бери в голову.

Не такого поведения я ожидал от суккуба. Массовая культура изображала сей род демонов ревнивым и честолюбивым, и мягкость демоницы настораживала, если не пугала. Однако если древнее существо, легко угадывавшее мои желания, не намеревалось демонстрировать обиду, очевидно, давить на него было бесперспективно.

— А где мы? — вернулся я к первоначальному вопросу.

— У твоей подружки. Память отшибло?

Я погрузился в воспоминания и действительно вспомнил предыдущий день и последовавший за ним вечер. Образы прошлого оказались размыты и никак не складывались в одну последовательность, и вообще возникало чувство, что я заглядываю в чужую память.

Травы определенно не хватило бы, чтобы так на меня повлиять.

— Что ты сделала с моей головой? — спросил я демона, встревожившись.

— Приняла меры предосторожности. Ты дважды выбросил амулет, и мне пришлось не допустить третьей попытки.

Я с изумлением понял, что легко вспоминаю все свои действия, но совершенно не могу припомнить ни одной мысли, посетившей мою голову после того, как принес Анжелику домой.

— Ты переключила меня на автопилот, — пришла на ум аналогия.

Демоница одобрила термин и сообщила, что процедура совершенно безвредна и может быть повторена сколько угодно раз в любое время.

Должно быть, на моем лице проступил весь ужас, который я испытал, ознакомившись с новостью, отчего демоница снисходительно проговорила:

— Не бойся, милый. Я крайне редко прибегаю к подобным мерам. Мне тоже неприятно чувствовать себя придатком безмозглого кадавра. Но если не останется выбора, я сотру тебя из тебя. Мне будет грустно, ведь ты замечательный человек, очень милый и добрый парень, один на миллион и так далее... но! Я убью твою душу без колебаний, если придется.

Она не дополняла страшные слова угрожающим тоном. Нет, демоница просто-напросто извещала о своих планах, как всегда, игривым голоском, без нажима, не стремясь меня запугать. Состояние легкого шока не помешало мне оценить деликатность.

— Ты поставила меня в безвыходное положение, — тщательно подбирая слова, заговорил я. — Поставила нашу тайну под угрозу. Вынудила меня искать выход. Заставила принять роль, о которой я ещё не думал. Ты повела себя не как тысячелетний демон, или сколько тебе на самом деле лет, а как капризная маленькая девчонка, желающая поиграть. А детей следует наказывать за проступки. Если бы ты подталкивала меня менее грубо, конфликта бы не возникло.

Демоница потянулась рукой и взяла меня за подбородок, заглянула в глаза.

— Ты упрекаешь меня в том, что я манипулировала тобой недостаточно тонко? То есть, сам факт манипуляции тебя не беспокоит?

— Нет, — пожал плечами я. — В смысле — да. Манипулируй мною на здоровье, но не принуждай. Интригуй, соблазняй меня, искушай, склоняй к грехам или подвигам на твой вкус, но только делай так, чтобы я сам захотел тебе покориться. Чтобы наши желания не сталкивались, но овивали друг друга.

Улыбка суккуба сверкала жемчугом.

— Я начинаю сомневаться, кто из нас демон, — мелодично рассмеялась она и отпустила мою челюсть.

Я перехватил её кисть и поцеловал.

— Если у нас общий мозг, то, полагаю, оба. Разумное создание — это совокупность мыслительных процессов, а не набор органов. А наши умы работают синхронно.

— Не подлизывайся, — фыркнула демоница, выдернув свою ладонь из моих цепких пальцев. — Но будем считать, что я тебя простила.

— А я — тебя.

Наверное, я всё же очень смелый человек, раз сказал такое существу, способному меня в любой миг безнаказанно уничтожить. Как бы то ни было, демоница кивком приняла моё прощение, словно оно не являлось жалким жестом отчаянной гордости.

Дверь в комнату распахнулась, и на пороге возникла незнакомая высокая девушка. Ростом, вероятно, на целую головы выше меня, но худая и угловатая, она выглядела ожившей сучковатой сосной, и обтягивающие зелёные шорты с салатовой футболкой лишь усугубляли сравнение с хвойным деревом. О модных прямоугольных пластиковых очках и короткой прическе и вовсе нельзя было сказать ничего пристойного.

Некоторые люди совершенно не понимают, что выглядят странно. И пусть я не склонен судить людей по внешности, никакие моральные убеждения не мешают мне судить саму внешность. Ведь это просто лицемерие — не принимать во внимание то, что тебе не нравится.

— С кем ты тут говоришь? — спросила она. А вот голос у неё оказался приятным: вкрадчивым и низким, бархатистым.

— Просто желал самому себе доброго утра. А ты, — мой разум щелкнул шестеренками, — соседка Анжелики?

— Лена, — представилась антропоморфная сосна и, приблизившись к дальней от меня кровати, начала рыться в вещах.

— Ну и бардак тут у вас, Лена, — заметил я, поднимаясь.

— А ты тоже из тех романтиков, считающих, что девушки всегда всё содержат в чистоте и порядке?

Я почесал колючий подбородок.

— Уже нет. А где Анжелика?

— За продуктами пошла. Вы двое вчера опустошили весь холодильник. Сожрали даже мою маску для лица.

Я снова пробежался по закромам памяти.

— Такая зелёная, студенистая? Анжелика сказала, что это йогурт.

Лена с интересом поглядела на меня.

— То есть, она мне соврала, когда сказала, что пыталась его у тебя отобрать?

— Видимо, да, — кивнул я. — Она ела эту дрянь вместе со мной.

— Вот же сучка, — пробормотала Лена и выудила из-под тряпья электронный планшет. — Наконец-то мы вместе, моя радость, — сердечно сказала она плоскому прямоугольнику и опять обернулась ко мне. — Будь паинькой, передай Анжеле, что она сучка, а то я уже убегаю.

Я пообещал, ни секунды не собираясь исполнить обещание, и Лена, одарив меня теплой улыбкой напоследок, вышла из комнаты.

— Судя по тому, как легко они оставляют незнакомых мужчин наедине со своими вещами, такое происходит часто, — глубокомысленно заметила демоница.

— Если хочешь назвать их шлюхами, не сдерживайся.

— Ну что ты, брось. Я же добрая. Я даже совершенно не сержусь, что ты нашёл себе новую подружку, стоило мне только отлучиться.

— Потому что это по твоей милости мне пришлось с ней общаться, — возразил я. — Никто не заставлял тебя изображать полтергейст. Да, кстати, что за фразу ты тогда сказала? Прозвучало, будто ты читаешь молитву.

Демоница усмехнулась. Я ощутил, что меня начинают раздражать всеобщие усмешки.

— "Circuit quaerens quem devoret" — цитата из Первого Соборного послания Петра. "Рыщет вокруг, ищущий кого пожрать". Сей фразой, как ты, конечно же, не помнишь, апостол уподоблял дьявола голодному льву.

— Зачем суккубу заучивать библию? — удивился я.

— Чтобы притворяться ангелом, разумеется, — пожала плечами демоница. — Это только с тобой, мой милый, я такая честная. Иные люди требуют менее благородного подхода.

Я в задумчивости присел на кровать к суккубу. Та немедленно прильнула к моей спине и обняла за плечи.

— Ты знаешь много языков?

— Немало. Почти все европейские, арабский, иврит и несколько диалектов китайского. Правда, на последних, кажется, уже лет триста никто не говорит. Я давно не посещала восток.

Я мысленно пообещал себе найти иностранца, владеющего заведомо незнакомым мне языком. Если демоница обеспечит наше с ним общение, это будет окончательным подтверждением реальности суккуба в качестве самостоятельной сущности, а не моей больной фантазии.

Мягко вырвавшись из объятий демона, я вышел из комнаты. Пару минут побродив по неожиданно двухкомнатной квартире, я убедился в двух вещах: во-первых, понятие "холостяцкий бардак" — гнусная выдумка женщин, скрывающих собственную неряшливость, а во-вторых, память из режима автопилота абсолютно бесполезна. Но уборную я всё-таки нашел.

Приведя себя в порядок и даже почистив зубы пальцем вместо щетки, я уселся на мягкий бежевый диван перед висящим на стене плоским телевизором в комнате, соседней той, в которой я проснулся. Язык так и стремился извернуться назвать её залом.

Вещей тут было разбросано не меньше, и мне пришлось освобождать место от каких-то скомканных платьев и мятых книг, в основном — дешевой современной фантастики. Стоило мне усесться, как ко мне присоединилась демоница. Наверное, сидя в обнимку плечом к плечу и глядя на улыбающегося с экрана плоского президента, мы походили на ту мифическую молодую семью, считающуюся правительственной пропагандой идеалом для молодежи.

— Скажи, а ты не хотел бы стать главой страны? — потершись щекой о моё плечо, спросила демоница.

Нехорошие мурашки побежали по моей спине, но я всё-таки нашёл смелось ответить:

— В детстве хотел. Сейчас — нет.

— Почему?

— Политическая власть — это только симуляция подлинной власти: экономической и/или военной. Быть президентом означает продавать своё лицо избирателям, чтобы окупить затраты, вложенные в тебя крупнейшими игроками рынка или военной верхушкой. Деньги на предвыборную кампанию ведь будущие президенты не сами рисуют. Так что это не правитель — это высокооплачиваемый актер.

— Разве плохо быть дорогим актером?

— Нет. Но ещё лучше быть тем, кто ему платит.

— Какие амбиции! — восхитилась демоница.

Я неуверенно покосился на суккуба.

— Не надо делать из меня папу Сильвестра.

— Ну почему же? — иронизировала демоница. — Из тебя выйдет отличный понтифик. Только представь: ты выходишь на балкон в золотом облачении, поднимаешь ладонь, и толпа взрывается ликующими воплями!

— Больше похоже на концерт Элтона Джона.

— Тоже неплохой вариант.

Я стер с лица все возможные эмоции и молча уставился на демона. Мне говорили, что мертвый взгляд, получавшийся из этого нехитрого приема, выдает мои психологические проблемы не хуже надписи "я садист" на лбу.

— Что? — демоница приняла игру и будто в испуге опустила голову, искоса поглядывая на меня. — Тебе нужно к чему-то стремиться. Заведи мечту.

— У меня есть мечта.

— Хорошо, заведи ещё одну. И дополни ею свои старые грезы. Ты ведь решил стать драконом не просто так, а ради чего-то?

— А чего хочешь ты? Прожить столько столетий, не мечтая, невозможно. Для человека, по крайней мере, но твоё поведение столь похоже на действия смертного, что, возможно, тут сокрыто больше, чем просто искусное подражание.

— Мы не будем говорить о моих мечтах, милый. Сейчас я занята только выживанием.

— Нет, будем, — твердо возразил я. — Ты не доверяешь мне, это ясно как летний полдень, однако твоё недоверие беспочвенно. Ты так не подтвердила и не опровергла ни одного моего предположения, что логично: тебе невыгодно говорить мне правду, тебе выгодно льстить убеждениям носителя, чтобы укрепить контакт. Но мой ум работает иначе, для меня нет догм. Безумие отучило меня доверять даже своему разуму, каждую мысль приходится рассматривать с тысячи сторон, постоянно менять точку зрения и не доверять ни одной идее. Иначе грань между моей фантазией и внешним миром снова сотрется, и я потеряюсь в лабиринте видений.

Демоница оценивающе рассматривала моё лицо, пока я говорил. Возможно, она искала признаки лжи. Возможно, она только притворялась, что читает мою мимику. Возможно, она вообще меня не слушала, а подпевала про себя играющей из телевизора рекламной песенке.

— За что тебя отправили в клинику?

— Я откусил нос однокласснику, — не моргнув глазом, признался я. — Ни для кого в школе не было секретом, что с моей головой что-то не в порядке, но на уровне моего интеллекта и способности решать тупые задачки это не отражалось, поэтому всем было плевать, что на переменах я иногда разговариваю со стеной. Учителя называли меня аутистом, что красноречиво свидетельствовало об их скудных психологических познаниях, а дети вообще редко обращали внимание на мои странности. Дети проще относятся к миру, у них вселенная ещё не делится на "правильное" и "неправильное", но на "интересное" и "скучное". Скучным меня точно нельзя было назвать, так что общаться с ровесниками для меня не составляло труда. Разве что сам я не был особенно общительным — другие дети казались мне глуповатыми.

— Переходи уже к носу, — нетерпеливо подтолкнула демоница.

— Один мальчишка, из числа тех, что в старших классах принимаются пьянствовать и соблазнять одноклассниц... или, если не повезет, качать мышцы и мечтать о романтике... — я на миг задумался, но потом решил, что это не существенно, — словом, сей альфа-шестиклассник, видимо, насмотрелся фильмов про детей-индиго и решил, что надо мной можно поиздеваться. Его крохотный мозг впитал сюжет, в котором слабый умник, витающий в облаках, не сопротивляется обидчикам, и побудил действовать.

— И ты откусил ему нос.

— Да. Избил так, что он визжал, будто неудачно зарезанная свинья, затем подумал, что нужно больше крови, схватил его голову и откусил кончик носа. Возможно, я бы ещё что-нибудь ему оторвал, но тут девочки привели учительницу, которая, увидев лежащего на полу окровавленного ребенка и меня над ним с кровавой улыбкой каннибала, упала в обморок. Я никогда прежде не видел, как люди лишаются чувств, поэтому это отвлекло меня от жертвы. Возможно, своим обмороком учительница спасла тому парню жизнь.

— А дальше?

— Дальше было не так весело. Меня водили к психологу, который долго допытывался, что меня так разозлило. Помню своё удивление такой постановкой вопроса и шок психолога, который в итоге всё же понял, что маленький мальчик перед ним действовал совершенно хладнокровно и обдуманно. Я даже подслушал разговор сего незадачливого аналитика с моей матерью: "Ваш сын не счел его человеком". Он был молод, это психолог, ему попросту не хватило опыта сразу понять, что перед ним маленький маньяк, но зато, когда всё-таки осенило, не стал тратить время и дал моей матери телефон хорошего психиатра. Возможно, только благодаря ему я до сих пор не начал собирать коллекцию человеческих носов.

Демоница захихикала.

— Твои истории одна лучше другой.

— Мне не терпится выслушать твои.

Демоница будто бы в задумчивости прищурилась и подняла взор к потолку, но затем решительно произнесла, заглянув мне глаза:

— Нет.

Я не скрывал разочарования:

— Ты ведь понимаешь, что это меня ранит?

— Да.

— Ты намеренно меня унижаешь?

— Нет. Я к тебе присматриваюсь. Напоминаю, мы познакомились три дня назад.

В моем голосе проступило хриплое раздражение:

— Ты просто решаешь, какую именно сказку мне поведать, чтобы я принял её без возражений.

— Может быть, — мило улыбнулась демоница. — Ты в любом случае не можешь ничего с этим поделать. Посему перестань меня пилить и жди. Я, быть может, отвечу на твои вопросы, когда придет время.

Я устало вздохнул, выпуская раздражение, и покачал головой.

— Так мог бы ответить всадник Апокалипсиса.

— Ты меня раскрыл! — в притворном страхе воскликнула демоница и полезла целоваться.

Нашу идиллию прервал хлопок входной двери. Оттуда же донеслись шаги и шелест пакетов. Остановившись, мы с суккубом молча слушали, как невидимка бродит за стеной на кухне, стучит дверцей холодильника и что-то неразборчиво напевает девичьим голоском.

— Ты ведь в курсе, что она невменяема? — не выдержала демоница.

— Ерунда, — поморщился я. — В сравнении со мной она — профессор логики.

— Да. Невменяемой и неповоротливой аристотелевской логики.

— На двоичной логике, между прочим, вся вычислительная техника работает, — заступился я за Аристотеля. — Не обижай грека. И Анжелику. Она не виновата, что в её голове каша. Это вина всей нашей порочной культуры.

Высокомерное "ха!" прозвучало мне ответом.

Анжелика услышала включенный телевизор, поэтому сразу направилась в нужную комнату. Обнаружив меня за просмотром бессмысленной утренней передачи о здоровом образе жизни, в коей по-идиотски улыбающиеся люди в белых халатах с невероятной патетикой повествовали об очевидных истинах, девушка недоверчиво нахмурилась.

С распущенными волосами она мне нравилась меньше. В сравнении с пышной гривой суккуба любые человеческие пряди выглядели блекло и уныло.

— Что? — развел я руками. — Неужели мне не может быть интересно, как можно похудеть с помощью голодания?

— Я начинаю думать, что мне вчера почудилось, — присев на ручку дивана, сообщила Анжелика, не меняя выражения лица. — И ты никакой не колдун.

Не могу точно назвать причин, но это замечание показалось мне обидным. Презрительно фыркнув, я обхватил запястье суккуба и повернул её кисть ладонью вверх, после чего вложил в невидимую руку пульт от телевизора.

Пару секунд мы с суккубом любовались перекошенным лицом Анжелики, затем демоница метнула пульт в девушку и попала той в бок. Охнув скорее от страха, чем от боли, Анжелика вскочила, будто ошпаренная кипятком.

— Как ты это сделал?! — взвизгнула она спустя десяток секунд, когда к ней вернулся дар речи.

— Сделал что? — безразличным тоном переспросил я, снова утыкаясь глазами в экран. — Опиши, что произошло.

Я не видел лица Анжелики, но подозревал, что на нем страх боролся с любопытством, и дрогнувший голос девушки это подтвердил:

— Ты заставил пульт повиснуть в воздухе, а затем он сам по себе полетел в меня.

Это подтверждало, что я не сумасшедший, если, конечно, Анжелика не являлась моей второй воображаемой подругой. На миг я задумался, стоит ли потребовать у девушки показать паспорт, но потом пришёл к выводу, что моё воображение справится со столь плевой задачей не хуже реальности, и документ ничего не докажет.

— Правда, это было классно?

На сей раз девушка ответила без раздумий:

— Да!

— Плохая новость: ты так не сможешь.

— Почему? — взмолилась Анжелика и тут же ответила сама себе. — Да, верно, ты не вправе говорить...

Мой взгляд упал на валявшуюся под моей ногой книгу: первый том всем известной истории о мальчике-волшебнике со шрамом на лбу; и в память вторглись отрывки из её экранизации.

— Анжелика, — заговорил я, стараясь подражать интонациям старого мудрого волшебника. — Есть таланты, которым попросту невозможно научить, как нельзя заставить акулу летать или попугая дышать под водой. Для каждого из нас существуют естественные ограничения, преодолеть которые трудом и практикой не получится. То есть никак. Вообще. Без шансов.

Девушка заметно приуныла.

— Хочешь сказать, что ты не человек?

— Да, — вмешалась демоница, — скажи, что ты новое воплощение Гора, и если она будет покорной рабыней, после смерти покажешь ей путь в обитель богов. Ставлю десять поцелуев, что она поверит.

Ставка показалась мне заманчивой, однако врать настолько нагло я был ещё не готов.

— А что такое человек? — уклончиво ответил я. — Если я выгляжу, веду себя и думаю как люди, то являюсь одним из них. Разве нет?

— Не знаю, — вздохнула Анжелика и снова села на диван. — По-моему, человек — это совокупность возможностей. А твои силы превосходят человеческие.

— Зловещий шепот и бросок пультом — выше человеческих сил? — скептично переспросила демоница, не заботясь, что девушка её не слышит. — Право, дорогая, фантазии затмевают твоё зрение.

Я повторил слова демона, сочтя их неплохим аргументом, чем заслужил теплую улыбку суккуба.

— Ты меня переоцениваешь, — добавил я от себя. — Приписываешь свойства, подчерпнутые здесь. — И поднял с пола упомянутую ранее книгу. — Хм. Ты в самом деле это читаешь?

— Да, — гордо заявила Анжелика, выхватив том из моей руки. — Мне нравится эта история о магии, настоящей дружбе и величии самопожертвования. И не говори, что сам не мечтал в одиннадцать лет получить письмо с приглашением в школу волшебства!

Я отвел взгляд в пол и угнетенно пробормотал:

— В одиннадцать лет... в школу волшебства... да, что-то похожее припоминаю.

— Но ты, наверное, прав, — не слушая меня, продолжила Анжелика и тоже принялась разглядывать пересекающиеся ромбы ковра. — Так странно и даже обидно — сидеть рядом с неизведанным, которое не может... или не хочет поведать о себе.

Я невольно покосился на суккуба. Демоница, будто не слушая нас, любовалась бликами света на своих перламутровых ногтях.

— Поверь, Анжелика, я тебя прекрасно понимаю. Однако ситуация такова: я самый странный человек в твоей жизни, который не в силах поделиться своими тайнами с тобой.

— Но раз мир сверхъестественного существует, — вдруг оживилась девушка, окрыленная новой идеей, — значит, не всё в книгах — ложь, и возможно...

— Нет, — решительно перебил я, намереваясь раз и навсегда вправить мозг безумной девчонки на его законное место. — Всё ложь. Ритуалы не работают, магия — выдумка, а круги на полях оставлены танцующими ёжиками. И резать кошек бесполезно... кстати, а разве твой кот не должен быть где-то здесь? — удивился я, оглядываясь.

Но Анжелика успокоила меня, сообщив, что выпустила зверя на улицу час назад. Я облегченно кивнул — спасение жизни животного вызвало во мне чувство ответственности за его судьбу — и продолжил говорить:

— Всё неправда. И каждый, кто заявляет о своей власти над некими тайными силами, попросту пытается тобой управлять. Ложь — вот единственная магия, ибо она побуждает людей действовать во имя того, чего нет.

— Проповедь шарлатана! — расхохоталась демоница.

— И ты можешь ею овладеть, Анжелика. Властью слова, пустого звука, создаются государства и гибнут народы. Ложь повсюду, куда ни глянь, надо только чуть-чуть сойти с ума, изменить способ видения, чтобы её обнаружить.

Я ткнул пальцем в телевизор, где весьма кстати снова появился президент на фоне государственного флага. Глава иллюзорного государства с выражением зачитывал текст с бумажной карточки, в нужных местах поднимая кверху указательный палец и кивая головой.

— Они твердят: "У общества должен быть лидер". Президентские выборы — это очевиднейший обман. Любому здравомыслящему человеку после некоторых раздумий станет ясно, что единолично управлять страной, если она крупнее Ватикана, невозможно. Один человек физически неспособен справиться со множеством проблем из различных сфер общественной жизни, собственно, поэтому любой президент (или иной правитель, вне зависимости от названия) имеет бюрократический аппарат. Но этих людей народ не выбирает. Рядовой избиратель не знает ни имен, ни лиц чиновников, исполняющих работу так называемого "избранного президента"; кто угодно может оказаться в их числе. "Президент" — это просто обложка, используемая ради создания иллюзии выбора у подконтрольного народа.

— "Политики обладают властью". Ложь. Власть бывает двух видов: военная и экономическая. Все иные виды "власти" (политическая, идеологическая, информационная и прочие) без поддержки какой-либо из этих двух не имеют никакой силы. Политики — суть актеры, отрабатывающие деньги, выданные им экономической властью на предвыборные кампании, либо артисты, нанятые военной хунтой, чтобы усмирять публику словом. Истинные правители — это люди с деньгами, — я сделал паузу, подумал и пояснил, — утрирую, конечно же: деньги — метафора контроля над средствами производства или рынком, сами по себе фантики не дают никакой власти. Так вот, по-настоящему правят люди с деньгами или оружием, а чаще всего — с тем и другим, и этим жителям теней незачем участвовать в цирке под названием "выборы".

— "Демократия — справедливый политический режим". Неправда. Демократия — это право на погром, притеснение меньшинства большинством. Несправедливость заложена в самой сути демократии. При более глубоком размышлении также обнаруживается, что понятие "большинства" является фикцией. В масштабах крупных стран объективно невозможно достижение политического консенсуса между миллионами людей; проще говоря, общество никогда не делится на "большинство" и "меньшинство", но всегда состоит из множества "меньшинств". Интересы мелких групп могут быть похожи, но никогда не будут совпадать полностью, в силу чего демократическое устройство может устанавливать порядок только по принципу "ни вашим, ни нашим".

— "Государства обеспечивают безопасность". Ложь. Государства существуют, чтобы вести масштабные войны, и ни для чего больше. Предполагается, что государство — это система распределения материальных благ, которая также обладает монополией на насилие. В силу последнего свойства она в силах захватить весь оборот ресурсов и товаров, до которого только может дотянуться, что и произошло. И как государство (да любое из них) использует эти ресурсы? Для принуждения людей к ведению боевых действий и обеспечения их необходимым для войны снаряжением. Если бы не было внешней угрозы, не было бы необходимости создавать государства. Но государства сами по себе представляют угрозу друг для друга, поскольку любое из них в силах натравить подконтрольных людей на независимых соседей. Я плохо понимаю, на кой черт люди всё это придумали, но настоящая ситуация заставляет меня хохотать и горевать одновременно.

— "Военные защищают гражданских". Да. От других военных. Если упразднить военных с обеих сторон, все вздохнут с облегчением. Но, разумеется, этого не произойдет — все боятся обмана.

— "Законы направляют развитие общества". Ничего подобного. Законы лишь упорядочивают уже существующие общественные отношения, но никогда не творят будущее. Считается, что закон "благоприятствует" развитию тех или иных срезов общественной жизни, если позволяет гражданам самим устанавливать правила взаимодействия между собой; и считается, что закон "мешает", когда его положения прямо противоречат сложившейся практике. Как пример: авторское право в интернете не работает. Совсем. Применительно к глобальной сети авторское право — это бесполезный закон, потому что он делает виновным всех, но не может наказать почти никого. Сотни осужденных — ничто по сравнению с миллиардом нарушителей. Что делает законодатель? Делает вид, что ничего не замечает.

Я мог бы продолжать перечислять несколько суток подряд. Но мне надоело, и я замолчал, сам пораженный собственной пылкостью. И пусть ничего революционного в моей речи не прозвучало, само желание выговориться для угрюмого затворника вроде меня было в новинку.

— Прекрасно сказал, милый, — прошептала демоница. Глаза её сияли особенно ярко. Я хотел задуматься об этом, но иная мысль вырвалась из моих уст и увлекла ум за собой.

— Но ложь меня не беспокоит. Я владею ей гораздо лучше других. Корень всех бед не во лжи, а в страхе. В личном страхе каждого человека за свою жизнь, за своё здоровье, за свою коллекцию марок, за свою порнографию на скрытом разделе жесткого диска, за свою морскую свинку, за свои привязанности к таким же пугливым обывателям, за свои жалкие чувства, за свои привычные "ценности" (имеющими цену только для тех, кто подвергся аналогичному насильственному воспитанию), словом, страхе за своё. Я эгоист, нет, я эгоцентрист и даже, возможно, солипсист, и потому я не осуждаю личные желания — только они и придают вкус жизни. Но не бывает такой вещи как "моя" вещь. Нечто принадлежит мне только до тех пор, пока я могу удерживать это силой: физической, моральной или интеллектуальной; либо пока мне позволяют это удерживать, если я недостаточно силен. И люди, создавая для себя уютную паутину лжи, основанную на страхе, опираются не на свою силу, а на позволение сильных. Этот подход ненадежен, и если ты ему следуешь, то готовься к потерям, когда кому-то, кто не верит в твою ложь и обладает силой, захочется взять твое.

Анжелика смотрела на меня так, словно видела призрака.

— Твой голос изменился... как будто через тебя говорил кто-то другой.

И я понял, что она права.

— Это говорил мой демон, — посмотрев на сверкающую от счастья демоницу, сообщил я. — Я одержим дьяволицей, живущей вовне и внутри меня. Моя богиня и моё проклятье, она разрывает цепи страха, оплетающие мою душу.

— Да, мой Герберт, зови меня Меридианой! — мурлыкала она в ответ. — Вместе мы найдем тебе тиару по размеру.

— Твой демон учит лгать без страха, — кое-как подытожила Анжелика, заметным усилием подавляя нервозность.

Я потер лоб. Слабая головная боль пульсировала в висках.

— Мне нужно домой.

Я рывком встал и пошёл прочь из комнаты. Анжелика попыталась схватить меня за руку, но демоница, не отходившая ни на шаг, оттолкнула ладонь девушки. Это произошло за моей спиной, и я никак не мог видеть, но почувствовал столкновение через суккуба. Я вновь ощущал её тело продолжением себя. Мир потемнел, обрел невиданную контрастность, а бело-зелёное Солнце щедро лило лучи сквозь крышу и вышестоящие этажи. Но на сей раз я не лишился обычного зрения, оно лишь исказилось.

Разглядеть свои сандалии в беспорядочной куче обуви у двери оказалось непросто, но я справился. Самостоятельно открыв дверь, я двинулся вниз по лестнице. Анжелика следовала за мной, я знал это, не оборачиваясь. Возможно, я видел её глазами суккуба.

— Что ты со мной делаешь? — горько спросил я, покинув давящие на сердце стены дома. Горячий пыльный воздух улицы на миг внушил мне чувство, что неведомая сила перенесла меня в пустыню. — Я перестаю понимать собственные речи.

Но дьяволица не успела мне ответить. Предо мной возник высокий парень и грубо толкнул в грудь. На полголовы выше меня и несколько шире в плечах, он показался достаточно грозным противником, чтобы я задал вопрос, прежде чем переходить к драке:

— Ты ещё кто такой?

— Анжелика — моя! — крикнул он мне в лицо, как будто нас разделяли километры.

Присмотревшись, я узнал парня. Обновленное зрение сделало его лицо более смуглым, но общие черты остались неизменными — то был тот самый жрец идиотизма, собиравшийся зарезать кота.

— О, да я ведь тебя знаю. Ты недоумок, вымещающий свою жалкую обиду на мир через мучения домашних животных.

— Слава? — раздался удивленный окрик Анжелики из подъезда за моей спиной. — Что ты здесь делаешь?

— С тобой я после разберусь, тупая шлюха! — рыкнул охотник на кошек. — Мне всё рассказали: этот урод провел тут ночь!

Мне, как и демонице, хохотавшей в стороне от склоки, стало невыносимо смешно. Фарс и глупая ревность никак не вписывались в картину моей жизни, нарисованную красной и черной красками.

— Слава, попроси у него прощения! — взвизгнула Анжелика, рассмешив меня ещё сильнее, а своего бывшего любовника приведя в подлинное бешенство.

Предугадать действия таких типов несложно — преимущество в росте кажется им превосходством в силе, и в том их вечная ошибка. Периферийным зрением я готовился уловить движение его правой руки, когда агрессивный болван попытается врезать мне по лицу — фантазии на иной удар в таком состоянии у него бы не хватило. Для уверенности в моменте следовало его спровоцировать.

— Я мог бы потратить много слов, — стиснув зубы то ли в улыбке, то ли оскалившись, заговорил я, — но в итоге всё равно тебя придется растоптать по асфальту. Ударь меня, ублюдок, если осмелишься.

Лишь миг он сомневался, затем нанес удар.

Он оказался левшой. Ненавижу левшей.

Не иначе как чудом, но я всё-таки сумел увернуться, пригнувшись и отклонившись в сторону. Правда, тяжелый кулак задел мою правую скулу, и в глазах на миг потемнело, однако моему ответу это не помешало. Резко выпрямившись, я врезал противнику снизу по челюсти левым кулаком. Дивной музыкой громко щелкнули зубы. Одного этого апперкота должно было хватить, чтобы примат потерял ориентацию во времени и забыл о цели своего пребывания в данной области пространства, но привычка перестраховываться, буквально вбитая в меня посредством многочисленных драк, в коих мне довелось участвовать, вынудила продолжить атаку. Шагнув вперед, я вложил в прямой удар с правой весь свой вес и вонзил кулак в солнечное сплетение стоявшего передо мной мешка с кишками. Даже Рой Джонс, пропустив такое попадание, не смог бы продолжать поединок.

Выплюнув весь воздух из легких, жрец-неудачник сначала припал на одно колено, затем повалился набок, выпучив глаза, как ещё живая рыба, коей вскрыли брюхо. Я всё-таки не силач, чтобы убить человека двумя ударами, но при правильном приложении не слишком больших усилий любого взрослого мужчину нейтрализует даже пятнадцатилетняя девочка. А я не девочка. И мне не пятнадцать лет.

Теоретически, мой удар мог привести к разрыву диафрагмы пострадавшего, но на практике мне ни разу не удавалось достичь такого результата. Наверное, я слабак. Впрочем, успешно избивать людей, как выяснилось, это не мешает.

— Ты его вырубил, — растерялась подбежавшая Анжелика.

Я мрачно хмыкнул.

— А ты думала, я на него порчу наведу? Помоги ему лучше...

— Нужен он мне, — брезгливо отказалась девушка. — Он кота моего убить хотел. Урод. Так ему и надо. Может, останешься еще?

Не держи меня под руку хищно скалящаяся демоница, вероятно, я бы согласился. Но против суккуба у смертной женщины нет ни одного шанса.

— Нет, — мягко отказался я.

И повел своего демона домой.

— Не знала, что ты умеешь драться, — ластясь и обнимая меня, прошептала демоница.

— Ты имеешь представление о моём характере. Дружелюбным и уживчивым его не назовешь. Моё мышление и вовсе оскорбительно для большинства людей, что для тебя тоже не секрет. Как думаешь, часто меня пытаются бить? — демоница кивнула в ответ и я продолжил. — Но разве я похож на забитого и запуганного? — голова суккуба отрицательно мотнулась. — Значит, их попыткам нечасто сопутствует удача. Применяй логику, милая: чтобы оставаться злым, нужно уметь драться.

— Злоба — признак силы? — хитро спросила демоница, явно заманивая меня в ловушку.

— Постоянство — признак силы. Неважно, считаю себя добрым или злым, до тех пор, пока мне удается сопротивляться внешним воздействиям, можно сказать, что я силен.

Я уже почти не обращал внимания на косые взгляды людей, уступавших мне дорогу. Мой змеиный шепот, адресованный суккубу, наверняка мог услышать каждый прохожий в радиусе пары шагов. Я лишь слегка приглушал речь, чтобы чужие уши не могли разобрать слов, остальное меня не беспокоило. Произвести плохое впечатление боятся лишь те, кому хоть раз удавалось оставить хорошее.

Однако на тех, кто ищет странного, мои уловки не действовали.

— Простите! Вы не уделите нам пару минут? — натянутая улыбка незнакомой женщины, должно быть, подразумевала открытость и дружелюбие, но лично мне напомнила одного известного злодея родом из комиксов.

Её спутница, за исключением цвета волос, являвшаяся точно такой же искусственной копией человека, даже не дала мне ответить:

— Мы представляем программу юридической помощи населению "Юрист в кармане"...

— Какой именно юрист? — заинтересованно перебил я, оценив красоту названия. — "Судья в кармане" есть? Или хотя бы прокурор?

Женщины притворно засмеялись.

— Мы проводим семинары, консультируем граждан по вопросам...

— Если я нашёл труп человека, которого явно убили, но не стал звонить в полицию, а обшарил его тело и украл драгоценности, ваша система поможет мне отбиться от уголовного преследования?

— А вы так делали? — моргнула одна из них, забыв отрепетированный текст.

— Это чисто гипотетическая ситуация, — прижав ладонь к сердцу, сообщил я. — Ведь возможно вывернуть дело так, будто я отыскал клад, верно? Труп же не может являться собственником. Или может? А ведь есть завещания... хм. Есть в них что-то жуткое: живые исполняют волю мертвеца. Попахивает некромантией.

Одна из дам схватила другую за локоть и повела в сторону. Я проводил их печальным взглядом.

— Никто не хочет со мной со мной дружить.

— Зачем тебе ещё друзья? У тебя есть я — и друг, и жена, и загадка.

— И верно, — согласился я с суккубом. — Если, конечно, ты не исчезнешь столь же неожиданно, как появилась.

— Даже не надейся.

Но внешний мир словно решил встряхнуться от многодневной рутинной дремоты. Свернув на соседнюю улицу, которую, в силу её широты и, особенно, высокого памятника солдату со вскинутым в гранитной руке каменным автоматом, можно было назвать проспектом, я наткнулся на плотное скопление беспокойных людей. Как раз за массивной статуей, около зелёного здания банка. Не знаю, имели ли его стены такой цвет в действительности, или же демонические видения так исказили моё цветовосприятие.

Поодаль, под перекрестными взглядами толпы я обнаружил дымящийся автомобиль инкассационной службы, будто прорвавшийся из остросюжетного фильма: разбитые окровавленные стекла, дыры от множества пуль в тонком металле, опять же, струи серого дыма из-под деформированного капота. Пара человек в штатском осматривали машину, а несколько полицейских в форме и сотрудники службы безопасности банка широкой цепью окружали место битвы, оттесняя не в меру настойчивых зевак.

Любопытство взяло верх над брезгливостью, и я обратился к ближайшему мужчине — прямому как лом старику со стальным взглядом бывшего военного или, как минимум, стража закона. Такие люди неприятны в общении, но зато не разбавляют факты лишними домыслами.

Хмурый дед поведал, что буквально полчаса назад в бок выезжавшей от дальней двери банка машины врезался синий джип, из которого немедленно выскочили вооруженные люди и в упор расстреляли инкассаторов. Затем убийцы вытащили сумки с деньгами, вернулись в свой автомобиль и унеслись вниз по улице. Всё произошло примерно за две минуты.

Заметив изумление на моем лице, старик пояснил:

— Да, я всё видел своими глазами. Вот, стою, жду, когда эти кретины додумаются поискать свидетелей.

Мой мозг отказался верить, что полицейские могут быть настолько халатны, когда речь идет о посягательстве на банковскую систему — главный экономический рычаг порабощения людей в развитых странах, посему я принялся искать объяснение их неторопливости. И нашел, немедленно указав старику на камеру видеонаблюдения на фасаде банка. С угла, под которым находился окуляр, несомненно, вся сцена преступления прекрасно просматривалась. Я предположил, что камера могла даже запечатлеть лица разбойников.

— Они в масках были, — возразил старик. — Хм. В наше время камер было меньше. Только на посольствах...

Сил слушать предания седой древности я в себе не обнаружил, посему мгновенно ретировался.

— Не понимаю, зачем убивать потребовалось, — пробормотал я, удаляясь от собрания. — Неужели настолько уверены, что не поймают?

— О чем ты?

— Дед сказал, что убийц было трое, и ещё один сидел в машине. За такое побоище всем, кроме водителя, грозят пожизненные сроки. Да и к тому суд не будет особенно милосердным. На такой риск идут только при хорошо составленном плане. Чтобы осуществить успешное нападение, нужно знать время, место и, самое главное, сумму, перевозимую инкассаторами. Если всё это известно, необходимость в убийстве отпадает, всегда можно придумать менее жестокий способ отбора денег.

— Не всех заботит человеческая жизнь. Убийство — самый надежный способ подавить сопротивление.

— Не спорю. Но я рос, читая Конана Дойла, и не могу избавиться от подозрений, что кто-то из инкассаторов сам слил информацию грабителям, а те передумали с ним делиться.

— В жизни редко встречаются скрытые сюжетные линии, — заметила демоница. — Тебе стоит умерить подозрительность, иначе скоро до обнаружения мировых заговоров дойдешь.

Я сдержанно улыбнулся.

— Нет. Я не верю в конспирологию. Большинство так называемых мировых заговоров можно объяснить не слишком удачными попытками правящих кругов скрыть свою некомпетентность и безответственность. Я верю в глупость.

— Лечебница на тебя плохо повлияла, — с неудовольствием заметила демоница. — Уверена, в детстве ты верил, что некто злой дергает тебя за ниточки.

Я честно попытался вспомнить что-нибудь похожее, но затем отрицательно покачал головой.

— Ничего подобного. Напротив, всю жизнь я наслаждаюсь волей. Если хочу что-то сказать или сделать, я себя не останавливаю. Проблема только в том, что обычно я ничего не хочу.

Демоница больно ткнула меня локтем в бок и на моё справедливое возмущение ответила, что я несу чушь.

— Воля — это стремление и умение достигать желаемого. Если ты ничего не хочешь, то и воли у тебя нет, так что бросай выражаться внутренне противоречивыми фразами. Сам недавно защищал логику.

Мне хватило наглости возразить, что я волен противоречить самому себе, но суккуба это не впечатлило. Демоница внезапно проявила упорство и весьма жестко осудила мою беспечность. По её словам, человек, не стремящийся к возвеличиванию своих потребностей, довольствующий настоящим и оставляющий возможность преобразования мира другим силам, не более чем животное.

— Они питаются продуктами, приготовленными другими людьми, пользуются чужими изобретениями и технологиями, даже мысли свои заимствуют: семья, работа, страна, дом, пища; бездарные твари, лишенные творческой искры, называют это естественными потребностями. И они правы, ведь для животных нет иных потребностей, кроме потребления и поглощения, только жрать и не производить ничего, кроме навоза, — вот удел зверей. Считая себя важными, они, по сути, являются машинами по переработке чужого труда в дерьмо; умеют только переваривать: еду или идеи — неважно. И ты пока что один из них — скот, щиплющий траву на склоне мироздания. Что ты создал? Чему дал жизнь? И я не говорю о продолжении рода, ибо оно есть мерзкая ошибка: будь ты хоть отцом целого выводка, дети вырастут и без тебя, даже раньше поймут, какая помойка этот мир. Я говорю о плодах ума, которым ты по воле хаоса наделен: что нового породило твоё великое воображение? Разум каждого человека невероятно могущественен, способен подменить собой целый мир; а твой выделяется даже на столь ярком фоне. Но как ты его применяешь? Для мелкого обмана, шуток и самоизоляции. Проснись! Вселенная — это гигантская коробка с подарками, надо только открыть её, и дары природы сами падут к твоим ногам. Хочешь быть бессмертным драконом? Ты можешь им стать! Уже сейчас ты способен увидеть путь к осуществлению своей мечты, ведь всё начинается с фантазии, игры воображения. Позволь своим желаниям вести тебя!

Злая откровенность, с коей говорила демоница, тронула моё сердце. Остановившись в гибком потоке людей, огибающем нас, как ручей обходит камень, мы смотрели в глаза друг другу, почти соприкасаясь лбами и носами.

— Не могу понять, — медленно заговорил я. — Ты демон страсти или прогресса?

— Они едины. И поверь, ты сполна это ощутишь, когда поддашься мне и примешься за дело. Я утолю все твои порочные страсти и распалю те, чей жар нельзя потушить, не изменив мир.

— Ты не всадник Апокалипсиса. И даже не суккуб. Ты муза, — подобрал я верное сравнение и удивился, как мог не понять этого раньше.

— Нет, милый, — сверкнула белыми зубами моя мечта. — Музы не спят со своими поэтами. Тебе повезло больше.

— Но ради чего всё это? Я имею в виду — для тебя. Чего ты сама хочешь?

— Хватит донимать меня вопросами, — отмахнулась демоница. — Слушай свои желания, а не мои. Я лишь часть тебя.

— То есть, — поразмыслив, предположил я, — мои действия в настоящую минуту можно считать проявлением нарциссизма?

И поцеловал суккуба. Да, это случалось всё чаще, но это чертовски приятное занятие, и не вижу ничего плохого в повторении снова и снова.

Наверное, окружающим людям в те двадцать секунд я казался страннее, чем когда-либо.

"Да вообще к черту их. Я просто целую невидимого демона посреди улицы в ответ на призыв следовать страстям. Ничего такого, о чем стоит рассказывать в новостях", — пронеслось в моей голове.

— Это прекрасно, — шепнула дьяволица, оторвавшись от моих губ. — Но я хочу услышать твою ответную речь. Говори. И пусть дураки, что бранят, не понимая твоих действий, тебя не стесняют.

Я закрыл глаза и прислушался к своим мыслям. Они всегда звучали во мне, каждую минуту жизни, гудением великого роя. Чтобы говорить без запинки, надо просто выпустить их, направить вовне.

— Мне наплевать на собственную жизнь. Абсолютно. Меня ни капельки не беспокоит, что со мной будет завтра и уж тем более послезавтра. Буду ли я жив, мертв, здоров или болен — мне безразлично. Я не дурак, и вижу, что почти у всех людей иное отношение к себе. Вероятно, у них есть какие-то причины считать свои жизни ценными, не знаю. Себе я таких причин не нахожу.

Я и прежде обдумывал это. Даже чуть не покончил с собой дважды — если тебя, моя муза, это убедит, что я серьезно подошёл к проблеме. Факт отсутствия объективного смысла у моей жизни неоспорим. Никакие внешние условия не оправдывают и не поощряют бытия такого существа как я. Напротив, внешний мир определенно стремится меня уничтожить (взять хотя бы голод и жажду — я вынужден каждый день бороться за жизнь). Более того, ему это неизбежно удастся, ибо я, очевидно, смертен.

И даже если какие-то бредни о посмертном существовании соответствуют действительности, осмысленности моему бытию это не придаст — лишь растянет меня во времени.

Словом, сама по себе жизнь для меня не представляет ценности.

Но моя жизнь — это нечто большее, чем просто метаболизм. Синергия процессов жизнедеятельности порождает во мне желания, порой явно не соответствующие биологической целесообразности. Желание целовать тебя или говорить это — тому примеры.

Но даже если моя воля нацелена на обыденные вещи, еду и питье, женщин и развлечения, субъективно для меня такие желания по своей сути мало отличаются от более, скажем так, возвышенных. Разница лишь в силе желания, в его побуждающей способности. Если следовать желаниям, то жизнь, хотя и не становится осмысленной, все же приобретает некоторую привлекательность. Чем бы ни были обусловлены мои страсти, они у меня уже есть, игнорировать их — значит лгать самому себе.

Нет, я веду свою мысль не к гедонизму. Удовольствие, как награда за исполненное желание, всё-таки уступает по ценности самому желанию. В некотором смысле награда убивает стремление, поскольку она означает завершение его. Во всяком случае, во мне нет жажды именно удовольствия как состояния, оно лишь сопутствует иным достижениям, из чего я делаю вывод, что можно обойтись и без него.

Страдание также не видится мне чем-то существенным. Я не считаю боль необходимой, но жертвовать своими желаниями, чтобы избегать страдания, нахожу глупым. Страсти — это все, что у меня есть. Даже разум лишь обслуживает их, и без моих желаний он был бы бесполезен.

Итак, единственным, что побуждает меня жить, является страсть, острый недостаток в чем-то. Простые желания вроде похоти или голода не могут поддержать моё стремление жить, мой разум отметает их как рекурсивные: "я ем, чтобы завтра поесть снова?" — чушь. Желание обрести некую вещь, овладеть чем-то материальным не менее нелепо, ибо ведет в тупик. Подобные страсти недостаточно сильны, чтобы сопротивляться ради них попыткам мира меня прикончить.

Желание прославиться и обрести признание у людей при должном рассмотрении показалось мне попыткой переложить оценку своей жизни на других. Но какое мне до них дело, и зачем позволять им осуществлять их желания через меня? Это просто бег по кругу.

Единственный человек, который признает и действительно ценит мои желания, это я сам. Следовательно, мои страсти должны быть направлены на него, как бы эгоистично это ни звучало. И основная, та самая жизнеутверждающая страсть должна быть направлена на самого себя, поскольку речь идет именно о моей жизни, о конкретном субъекте, который, с его — моей — точки зрения, обособлен от внешнего мира. Пусть объективно это неверно (я как материальный объект неразрывно связан с другими объектами), но объективизм уже лишил меня шансов отыскать что-то ценное в жизни, посему он сам не имеет ценности.

Только субъективная, сугубо эгоистичная точка зрения придает смысл желанию продолжать жить.

И сущность этой жизненной страсти — в преобразовании. Желать сохранения нынешнего меня абсурдно, поскольку сейчас я ничтожен. Ты верно сказала: я скот. В данном случае субъективные и объективные оценки совпадают, ведь настоящий я даже не может понять, зачем вообще живет. Следовательно, моё желание должно быть направлено на превращение меня в некую личность, способную уже из факта собственного бытия черпать потребность в продолжении такового.

Мне наплевать на собственную жизнь. Поэтому меня не пугает, что нынешний я исчезну в результате этой метаморфозы. Но облик будущего меня определяется не единым желанием преобразования, а всеми моими настоящими страстями, ведь я обоснованно не стану приносить то, что дает мне возможность жить сейчас, в угоду тому, что, возможно, будет жить завтра.

— Я не знаю, как это закончить красиво, поэтому просто закончу.

И я открыл глаза. Зелёное пламя суккуба перекинулось на мои руки, сжимавшие плечи демоницы, и ползло вверх, к моей груди и шее.

— Что это значит?

— Ты принял меня! — в пылающих глазах демона бушевал восторг. — Наконец-то!

Она задрала подбородок к небу и прокричала что-то на незнакомом мне наречии. Огонь к тому времени охватил всё моё тело. Но ничего необычного я не ощущал. Солнце пекло сильнее колдовского пламени.

Мне не хотелось нарушать красоту и торжественность момента, но любопытство в который раз оказалось сильнее вежливости:

— А у меня теперь появятся суперспособности?

Дьявольская улыбка на лице суккуба стала несколько скромнее.

— Прости, что?

— Ну, это ведь слияние, верно? Ты это так называла, я помню. Ты проникаешь в меня, я в тебя, и мы взаимно... о боги, забудь, это прозвучало как сюжет порнофильма. Я переформулирую...

— Не утруждайся, я уловила мысль. Ответ отрицательный. Никакой левитации, чтения мыслей и телекинеза. Ничего из того, что ты мог увидеть в фильмах и прочесть в книгах.

— Только секс?

— Только секс.

— Ладно, — смирился я. — Раньше и с этим были проблемы.

Демоница снова взяла меня под руку, и мы продолжили путь.

— А пауков есть не нужно?

Странно, что никто не услышал страдальческого вздоха моей музы. Новая игра нам понравилась, и всю дорогу я, притворяясь полнейшим инфантом, задавал абсурдные вопросы, вытекающие из сюжетов мирового искусства, а демоница терпеливо, будто молодой учитель нерадивому ученику, разъясняла тонкости подлинной, а не вымышленной одержимости. И хотя ничего нового я не узнал, время за ироничной беседой пролетело весело.

Уже на пороге квартиры демоница спросила, а почему я так решительно отказался остаться у Анжелики. Мой ответ содержал лишь одно слово:

— Суп.

Расстройство сна с самого раннего детства было моим верным спутником. Посему, зная, что спать мне не грозит до рассвета, мать, сварив ближе к вечеру чего-нибудь вкусного, просила меня убрать кастрюлю в холодильник, когда та остынет, и спокойно ложилась спать. Со временем привычка переросла в потребность, и когда я вспомнил, что на плите остался неубранный сосуд с божественным варевом, рефлексы возроптали.

— А я надеялась, что ты хочешь остаться со мной наедине, — угрюмо произнесла демоница, наблюдая, как я проверяю вкус продукта.

— Я хотел ответить так, — прозвучало моё признание, — но решил не лгать без необходимости.

— Тебя в самом деле волнует еда? Серьезно?

Я поставил кастрюлю в холодильник и обернулся к демону.

— Моё тело светится, будто облитое радиоактивными отходами, я вижу Солнце сквозь потолок и разговариваю с неведомым привидением, угрожающим стереть мою личность, если попытаюсь сбежать. Ум подсказывает, что я должен бояться тебя больше ядерной войны, но ничего подобного я не чувствую, ибо испытываю к тебе необоримое влечение, и оттого мой разум в глубочайшем диссонансе. Ты устраиваешь паранормальные шоу для посторонних, а со мной общаешься как дьявол, искушающий мессию. Да, черт подери, суп — это единственное, о чем я могу сейчас думать, ибо отказ от вменяемости в моём положении охренительно уместен. Идиотские шутки, по крайней мере, позволяют мне снять напряжение.

Я раздраженно хлопнул дверцей и сам недоверчиво фыркнул столь наигранному проявлению ребяческого раздражения. Распинаясь про фрустрацию, на деле я не чувствовал ничего. Сердце билось ровно, ни страх, ни сожаление, ни раздражение никак не отзывались во мне. Я чувствовал себя персонажем рассказа Азимова — роботом, у которого отказал блок имитации эмоций. Лишь некое подобие усталости окутывало мои плечи и спину, склоняя к земле.

— Тимур умер. Я на грани исчезновения. Ты до сих пор не ответила ни на один вопрос. У меня нет сил даже на испуг, я вымотан. Твоё тело кажется мне продолжением моего собственного. Я горю, но не чувствую жара. Какие-то психопаты устраивают побоище среди бела дня. Прошу, убеди меня, что это мир свихнулся, а не я.

— Ты слишком часто говоришь "я", — бесстрастно заметила демоница. — Словно между тобой и остальным миром есть явная граница. Не повторяй ошибку глупцов, верящих в свою исключительность — вселенная богаче тебя, ты лишь её грань.

— Не дави на мою самооценку. Я не грань вселенной, не элемент и не огрызок. Мир — это громадный фрактал, и я, будучи его частью, несу в себе отпечаток всего мироздания. Увеличение масштаба не снижает сложность наблюдаемой структуры. Поэтому аргументы в духе "будь скромнее на фоне величия вселенной" — абсурдны, поскольку каждый из нас не проще вселенной в целом.

— Для человеческого разума, — возразила демоница. — А он не является совершенным. Для понимания мира ты вынужден прибегать к выдуманным логическим костылям вроде математики, основанным на вере, что реальные объекты можно уподоблять абстрактным идеям. Совершенный разум, напротив, не нуждается в сравнении реальности со своим пониманием её, а каждый объект рассматривает в его индивидуальности...

— Значит, этот твой совершенный разум бессодержателен, — отрезал я. — Внешнее и внутреннее должны быть подобными, чтобы исследователь не терял связи с реальностью, но не должны быть идентичными — иначе наблюдатель, как анализирующий субъект, перестаёт существовать, растворяясь в клятой нирване. Кстати, надо запомнить, это неплохой аргумент против солипсизма... — Я тряхнул головой. — Однако какого черта мы вообще об этом заговорили? Ты постоянно уводишь разговор в сторону, лишь бы не отвечать на мои вопросы.

— Твой ум перевозбужден.

— Мой ум в порядке. Мне всего лишь нужен ответ на вопрос: ты сама-то знаешь, что ты такое?

Демоница, мгновение назад пытавшаяся меня перебить, застыла.

— Замечательно, — процедил я, оценивая, сколь высока вероятность притворства. — Вижу два варианта: либо ты действительно ничего о себе не знаешь, либо это ещё один способ сбить меня со следа. Предположим, что некоторые мои предыдущие гипотезы верны, и ты кочуешь из разума в разум, частично смешиваясь с личностями носителей. Человеческая память — великая вещь, но едва ли она способна запоминать целые столетия. А раз ты можешь проникать в мозг к людям, то и сама должна иметь сходную структуру, иначе контакт был бы невозможен. Либо речь идет о процессах невообразимой для меня сложности, и тут я ничего не могу понять. Но тогда ты бы не отделывалась молчанием, а могла успокоить меня упрощенной версией. Так что я буду исходить из того, что твоё мышление подобно человеческому. И если ты и вправду живешь сотни лет, то твоя память, если она хотя бы отдаленно похожа на людскую, неизбежно должна терять целые десятилетия воспоминаний при переходе от одного хозяина к другому.

Я взял амулет и поднес к глазам.

— Либо твои воспоминания записаны в этой штуке. Но она тоже нестабильна, в чем я уже убедился, посему малопригодна для хранения точной информации. Так что, полагаю, если у тебя нет другой иглы в яйце в утке в зайце в сундуке, закопанном в песок какого-нибудь острова Тихого океана, то твоя память представляется весьма ненадежной. Подытоживая всё сказанное, я выдвигаю теорию: ты ни черта не знаешь о своём устройстве и происхождении. Даже если ты когда-то знала, то почти наверняка забыла. Если кислотные солнечные лучи, которые я вижу сквозь толщу кирпича и бетона, действительно являются нейтринным потоком, то у тебя попросту не было возможности изучить свою природу. Само существование нейтрино было впервые косвенно замечено менее столетия назад, не говоря уже об экспериментальных доказательствах. И ты едва ли когда-либо была демоном гениального физика или биолога, чтобы с помощью носителя заново раскрыть свою природу. Вот истинная причина твоих сказок — твоё собственное незнание.

Демоница демонстративно похлопала в ладоши, мило улыбаясь.

— Поздравляю. Ты всего четвертый мой хозяин, достигнувший таких глубин паранойи.

— Благодарю, — польщенно отозвался я. — Тебе есть, чем ответить?

— Нет.

Я был обескуражен.

— Как "нет"?!

— Женщина — загадка, мой дорогой натуралист, — значительно произнесла демоница и пошла в комнату.

Несколько секунд я стоял с отвисшей челюстью. Наглость суккуба выходила за рамки неуважения и пренебрежения, наверное, так олимпийские боги обращались со смертными. Демоница попросту не заботилась, что я думал и кем её считал. Или же — вдруг подумалось мне — в том и состоял её план: извести меня недомолвками и раскачать мой ум. В совокупности с её призывами изменить мир всё это выглядело как программа подготовки к продолжительному интеллектуальному труду.

— Да чего она хочет от меня? — пробормотал я и поднес руку к лицу, чтобы почесать лоб, но остановил её, увидев забытое в растерянности свечение. — И когда я перестану гореть?

Но задать эти вопросы суккубу у меня не вышло: стоило мне переступить порог спальни, как я был захвачен в плен объятий и брошен на кровать.

Глава 7.

Никогда не считал себя эмоциональным человеком. Вероятно, никто не назовет себя таковым, если только не пытается произвести впечатление на противоположный пол. Люди редко склонны объяснять свои действия страстями, чаще в качестве оправданий приводятся внешние обстоятельства. Причину "я так пожелал" назовут ребячеством, хотя в большинстве случае именно она является краеугольным камнем человеческого поведения. Однако общественный этикет предписывает искать своим даже самым бредовым поступкам объяснение, основанное на воздействии внешних сил. Как будто реакция на раздражители это всё, на что способен человек.

Но быть собакой Павлова считается достойным порядочного человека, а творить свою волю — нет, отчего всякий, желающий прослыть приличным членом общества, вынужден изощряться в самообмане. "Так правильно", "так надо", "сам бог велел", "действовал по обстоятельствам", "любой бы на моём месте" и тому подобными отговорками люди скрывают простую истину: общество страшится эгоистов.

Само слово "эгоист" люди стадные используют как оскорбление, не задумываясь, что их стремление к общности тоже является проявлением эгоизма, поскольку проистекает из персонального желания каждого из них чувствовать себя защищенным. Альтруистов вообще не существует; даже если некто самостоятельно и бескорыстно помогает окружающим, он просто следует своему желанию быть добрым — утоляет свою страсть. Подлинный альтруист должен быть равнодушным как старый хирург: честно стараться творить благо, но не страдать из-за чужой боли. Стадные люди этого не понимают и называют черствостью. В их понимании альтруизм — это самопожертвование.

Страшно представить, каким дерьмом забиты головы людей, призывающих к миру и требующих жертв.

Но всё это не имеет ко мне прямого отношения. Демоница вернула мне чувства — и сделала это очень интересным способом — благодаря чему я смог осознать всю глубину различий между своим обычным дремлющим гневом и ложным равнодушием. Как выяснилось, я никогда не был бесчувственным, просто ленивая злость плавилась во мне ровно, не остывая, но и не закипая.

Демоница объяснила, что не лишала меня чувств полностью, но только подавила их в целях предосторожности: чтобы я не паниковал во время повторного слияния; да и то не смогла погасить все эмоции. Из-за всего этого я вел себя довольно странно: дождался Анжелику, хотя в обычном состоянии постарался бы покинуть чужой дом как можно скорее; легко принял известие о власти демона над моим самосознанием; избил бывшего друга новой знакомой, не поведя бровью; забыл об окровавленной машине, едва отвернувшись от неё. Власть суккуба надо мной поражала. Конечно, я и прежде не был особенно чувствительным, но демоница, по-видимому, могла усугубить мою холодность и выдержку, превратив меня в небритую копию Ганнибала Лектера.

Когда я высказал сию догадку, демоница не стала прятать правду за привычным смехом или жеманными уловками:

— Я скульптор. А ты... нет, не глина, скорее, гранит. Я могу отсечь лишнее — придать твоей форме большую выразительность. Но наделить тебя новыми качествами не в моих силах.

Ответ показался мне слишком обтекаемым, да и аналогия явно выглядела искусственной. В человеке нет ничего незыблемого, мы все призраки, цепляющиеся за форму, чтобы не раствориться в пустоте. Если демоница умела перенаправлять течение моей личности, она могла побудить меня на любой поступок — а ведь только по делам возможно судить человека. Возможности не существуют сами по себе, но возникают лишь в миг действия.

До позднего вечера я провалялся в постели, сжимая суккуба в объятиях, и размышлял, к чему меня может привести эта милая девушка, сочетающая внешность моей мечты с повадками дьявола. Огонь угас, и демоница, по её словам, перестала давить на меня изнутри, благодаря чему я мог мыслить более или менее обычным образом: язвительно и уничижительно.

Как показала практика, даже если принять на веру утверждение о неразрушимости амулета, от него всё же возможно было избавиться при должной внимательности: трижды в сутки быстро снимать цепь с шеи и выбрасывать не так уж и сложно. Попрактиковавшись, я наверняка сумел бы составить относительно точный график, предсказывающий время возвращения демонического украшения, вычислить зависимость срока от расстояния, на которое выбрасывается бижутерия, и провести прочие расчеты. Демоница держала меня не так крепко, как ей бы самой хотелось, и даже угроза стирания моей личности после некоторого обдумывания казалась не столь страшной. Потерять самосознание — это всё равно что умереть, а в смерти нет ничего постыдного; другое дело — стать рабом. Потерять возможность управлять своей жизнью — хуже смерти, поскольку низводит человека до уровня обычной обезьяны. "Просто жить и радоваться жизни" — удел шимпанзе, чей мозг весит в пять раз меньше моего, имея все те же древние отделы. Человека выделяют из животного мира только сверхъестественные амбиции.

Но как я жил до встречи с демоном? Узник собственной неволи, добровольно заперший себя в клетку из недоверия и презрения, достоин называться человеком не больше краснозадого павиана. Молчание и фатализм были моими главными качествами. Я лгал, издевался над глупцами и обворовывал идиотов, но не пытался вырваться за установленные самим собой рамки; мнил себя свободным, но думал только о свободе от внешних тенёт. Мой главный тюремщик — я сам — неуловимыми цепями отвращения приковал мой ум к настоящему.

Я нуждался в помощи, но не понимал этого. Демоница стала моим лекарством от неверия в свои силы и презрения к миру. Ограничив себя суровым реализмом, я запер своё безумие, но вместе с ним лишился пафоса бытия: из всемогущего демиурга в своих собственных глазах стал просто человеком, пусть ловким, даже умным, но лишенным возможности творить свою реальность.

Демоница не отвечала на мои вопросы, не говорила правды и не вписывалась в моё видение мира: именно загадка вылечила меня. Скука — вечный спутник всех умников, и лишь неведение выбивает из рутины.

— К черту привычное, — сказал я вслух, и демоница благодарно кивнула.

Даже если она управляла моими мыслями, на истинность выводов это не влияло. Моё зрение прояснилось: прежняя жизнь была отвратительной, и старый я не собирался её менять.

— Не могу поверить, — пробормотал я, новыми глазами осматривая свою серую комнату, — что у меня не было никакого плана на будущее. То есть совсем никакого. Я собирался жить и умереть в один паршивый день. Куда смотрело моё чувство юмора? В этом же нет совершенно ничего интересного.

Нет, физически мои глаза пришли в норму сразу после волшебного трипа (мысль не поворачивается называть это всего лишь сексом) с демоном, и зелёное пламя угасло для меня, не считая очей суккуба, сверкающих огнями святого Эльма. Мой новый взгляд можно было назвать духовным зрением, будь я склонен к сомнительным метафорам религиозного происхождения.

— Так чем планируешь заняться? — осведомилась демоница.

Ответ требовал подготовки, и я молчал около десяти минут, отыскивая в своём разуме необходимые слова. Демоница терпеливо ждала, не отвлекая меня ни речью, ни ласками.

— Моё желание невозможно исполнить в настоящем, — заговорил я. — Значит, мне придется создать подходящее будущее. Слабая людская природа не удовлетворяет мои потребности. Быть выдающимся человеком — что оказаться муравьем с самыми сильными жвалами в муравейнике. Моя воля ищет путь за пределы человечности. Но моих знаний недостаточно, чтобы приступить к действиям, как и ресурсов. Мне нужны информация и богатство. Не обязательно в таком порядке, но одно без другого будет бесполезно.

— А затем?

— Термин "титан" кажется мне подходящим.

— Врач говорил, что у тебя мания величия?

— Да. И он был прав. Никогда прежде моя мания не была столь сильна. Даже не являйся ты демоном, меня всё равно можно было бы назвать одержимым.

Мой ум продолжал искать решения. Что нужно для преобразования? Во-первых, главной моей уязвимостью, как человека, являлся хрупкий мозг, подверженный множеству разрушительных воздействий и деградирующий с годами. Нервные клетки обладают крайне слабой способностью к восстановлению, и первейшей необходимостью был поиск способа укрепить и расширить хранилище своей личности. Фантазия навскидку предложила несколько вариантов, подчерпнутых из научной фантастики, но я отверг их без колебаний, признав свою некомпетентность. К тому же, прямо сейчас подле меня нежилось ещё одно возможное решение — ментальные способности демона требовали тщательного изучения; правда, симбиотический способ существования суккуба не отвечал моей жажде могущества, однако сие ограничение могло оказаться весьма условным: демоница до сих пор не раскрывала целей заключения сделок со смертными. Кто знает, вдруг её вела одна лишь прихоть?

По большому счету, на этом "во-первых" можно было и остановиться. Усовершенствовав мозг, я уже перестану принадлежать человечеству. И хотя выход из видовой принадлежности не является самоцелью, он позволит свободнее ориентироваться в моих желаниях.

Нет, я не хотел становиться богом. Логика подсказывала, что сверхсложные существа со столь обширными сознаниями не могут существовать едино. Наверняка есть некий порог сложности, за которым интеллектуальная система разваливается на части; и потому Создатель, если он есть, обречен на шизофрению. Вполне возможно, что весь наш мир с его бесконечной ледяной пустыней космоса, где, однако, само ничто полно хаотичных флуктуаций; с его раскаленными под собственной тяжестью, переваривающими сами себя звёздами; с его островками жизни, невообразимо жалкой на фоне вселенской пустоты, где каждый вынужден пожирать каждого; словом, всё наше немыслимо изогнутое пространство-время может быть бредом величайшего шизофреника, отчаянно пытающегося собрать свою разрозненную личность. И разум, человеческий и последующий за ним, есть попытка преодолеть кризис, обрести желаемое единство. Что лучше: поддержать болезненную жизнь безумца или завершить её, возможно, уничтожив Вселенную? Если Бог есть, Он должен быть убит — из милосердия.

Что есть безумие? В психиатрической клинике я сумел увидеть только одно отличие сумасшедших — абсолютную уверенность в себе. Безумцы не сомневались в своём бреде, охотно раздавали советы и почитали себя знатоками всего на свете.

— Скажи, дьяволица, моя мечта о сверхчеловечности — безумие?

— Зависит от того, как именно ты собираешься её осуществлять.

В ответе суккуба звучала мудрость. Мечта без действия — безумие, поскольку лишь терзает человека, угнетая его своим далеким светом, невыносимо ярким на фоне обыденного сумрака. Мечта без правильного действия — также безумие, ибо ум должен находить верные пути к власти, а не обманывать себя иллюзиями.

Человек, обладающий мечтой, не может бездействовать или ошибаться — иначе сойдет с ума.

Вот и меня обуяла жажда деятельности. Просто лежать и наблюдать в окне наступление вечера стало невыносимо, и я выбрался из цепкой хватки огорченной этим музы. За бытовыми мелочами, вроде питания или принятия душа, исполняемыми без участия рассудка, я продолжил составления плана.

Знание и богатство: всего две ступеньки на лестнице превосходства. И хотя первая очевиднейшим образом являлась важнейшей, свои усилия я собирался сосредоточить сначала на второй. Необходимой мне информации в мире ещё не существовало, и шансы, что я смогу вырвать её из ничто самостоятельно, представлялись мне трагично микроскопическими.

Кроме того, было бы наивно считать, что моя мечта уникальна. Опыты по преодолению слабостей человека велись со времен основания Вавилона. Когда цивилизация обретает могущество, она уже не вмещается в старые сосуды, ей требуется новое вместилище. Так создаются народы. Но сегодня ни один народ не может впитать всю силу и гибкость человечества, посему требуется новый шаг — создание нового вида; и всякий разумный это понимает. Не должно существовать существам, способным полностью уничтожить самих себя вместе со средой обитания; но и уменьшать свою власть — путь недостойный.

Посему, правильным решением для меня стало бы сосредоточение усилий на обретении возможности собрать вокруг себя людей, одержимых той же мечтой, что и я, и способных добиться успехов в этом деле.

— Муза, ты представляешь меня в роли главы научно-исследовательского института? — поинтересовался я, зачёсывая к затылку мокрые волосы, когда вышел из ванной.

Дьяволица не раздумывала ни секунды и даже не оторвалась от компьютера:

— Нет. Там придется работать.

И в очередной раз оказалась права. Формальные, скованные дисциплиной должности не для меня. Мне следовало отыскать собственный сумрачный путь, сокрытый от полуслепых глаз невежественной, но способной всё разрушить толпы. Скрытность — грань свободы...

Я прервал ход мыслей и обматерил сам себя.

Нашу культуру насквозь пронизывают вечные призывы к свободе от "стада". "Будь независимым", "думай сам", "решай за себя", — и прочие, не менее страстные и не более осмысленный возгласы издает каждый сколько-нибудь себялюбивый индивид, отчаянно воображая себя борцом со всеобщей инертностью. Для кого, как не для стадных баранов, так важно постоянно искать независимости от общества? Свободные люди не ищут свободы — они и так свободны, как бы тавтологично это ни звучало. Все эти вопли — обман и самоутешение; что проку быть овцой, плетущейся в стороне от отары? Так лишь опаснее. Нет, это не свобода. Это только шаг к ней — сопротивление давлению. Что есть свобода и для чего она нужна? Это состояние, в котором возможно исполнять свои желания, только и всего.

В отаре нет свободных, но свободен человек, ведущий овец, куда ему угодно. Воля и хитрость освобождают его от общей массы, позволяя направлять её. Вот путь к свободе — заставить всех вокруг исполнять твои желания.

Я вспомнил страх и восхищение в глазах Анжелики и сделал выбор. На самом деле, момент был настолько важным, что я почти ощутил, как высоко в небесах нечто сдвинулось, отвечая моему решению. Либо то соседи снова двигали мебель. Временами с потолка доносились странные звуки, как будто в верхней квартире кто-то катал по полу массивные металлические шары, и природа этих шумов оставалась для меня не вполне понятной.

Кто обладает неограниченной властью? "Бог" — ответят религиозные идиоты; "пророк" — возражу я.

— Ты не видела телефон? — спросил я, уже догадываясь, что придется лезть под кровать.

Демоница вежливо осведомилась, кому замкнутый отшельник собрался звонить, и почему у неё на этот счет такое весёлое предчувствие.

— Мне нужна помощь умелого мошенника, — пояснил я, отряхиваясь от собранной на полу пыли, и набрал номер старого сообщника.

Саня долго не отвечал, а когда всё-таки взял трубку, говорил быстро и как-то скомкано. Я извинился, что отвлек от, несомненно, важных дел и предложил перезвонить позже.

— Нет, — помедлив, ответил он. — Давай лучше так: завтра похороны Тимура. Ты ведь придешь?

И хотя я терпеть никогда не мог подобные мероприятия, мне оставалось только согласиться, и Саня назвал время, после чего быстро попрощался и отключился.

Стоило отдать должное интеллекту бывшего и, вероятно, будущего коллеги: он сразу понял, что просто так я с ним болтать бы не стал, а раз дело серьезное, то действовать наобум не начну и потому спокойно подожду ещё день. Предложение встретиться лично также говорило, что Саня собирался выслушать меня со всей возможной внимательностью и уже готовился к новым авантюрам.

Приятно быть человеком, которого воспринимают всерьёз.

Но план требовал ещё одного участника, чьё воздействие могло стать решающим. Несколько минут я молча наблюдал за демоницей, сидящей спиной ко мне, и раздумывал, чем именно возможно её соблазнить к участию в моём грандиозном мошенничестве. Муза прекрасно притворялась человеком: ерзала в кресле, потягивала якобы затекшие конечности, накручивала прядь волос на палец; трудно было точно сказать, где заканчивалось подражание, и начинались подлинные рефлексы.

Само существование суккуба являлось обманом, и я понял, что не смогу обыграть мастера в его многовековую игру, отточенную до совершенства. Следовало оперировать искренностью.

— Муза, я собираюсь основать свою религию и нуждаюсь в твоей помощи как сверхъестественного существа. Ты мне поможешь?

— Да, конечно, — рассеянно отозвалась демоница, по-прежнему изучая мерцающий монитор, словно речь шла о покупке мороженого.

— Серьезно? — недоверчиво уточнил я, не ожидавший столь небрежного согласия.

— Да, это будет весело. Я на твоей стороне, не сомневайся.

Особых причин сомневаться в лояльности демона у меня не нашлось, как, впрочем, и несокрушимой веры; оставалось только довериться будущему, как известно, обнажающему все секреты.

Из любопытства я стал за спиной музы и вгляделся в экран. На сей раз моя искусительница выступала непоколебимой противницей абортов и защитницей "ценностей материнства", что бы она под этим ни подразумевала. Судя по комментариям, попавшие под удар чайлдфри были немало шокированы, что схлестнулись в полемике не с обычной одинокой мамашей, чьи интересы не выходят далее цен на подгузники, а со злой и хитрой соперницей, логически обосновывавшей нравственную и политическую неполноценность людей, не желающих продолжения своего рода. Из-под изящных пальчиков дьяволицы выходили такие забавные аргументы как:

— Человек, не желающий продолжать свою волю и ум в потомках, подобен неразумной скотине, живущей одним днём.

— Аборты калечат женщин и являются преступлением по отношению к следующим детям, чьё здоровье будет расплачиваться за желание тупой самки пожить ещё немного ради бессмысленных удовольствий.

— Никто из нас не является индивидом — все мы лишь часть единого человечества; разум каждого человека воспитывается общей культурой, и если мы не вносим в неё ничего в ответ, то живем взаймы, будто паразиты.

Последнее утверждение выходило далеко за пределы спора о материнстве, но распаленные участники не заметили этого, хотя кто-нибудь вроде меня обязательно уцепился бы за данную фразу и обернул себе на пользу, заявив, что размножаться генами может всякий идиот, но передавать свою сущность потомкам посредством идей куда важнее и благороднее. Покопавшись в памяти, я вспомнил, что подчерпнул эту мысль у самой дьяволицы и фыркнул своей "находчивости". Однако, к сожалению, оппозиция моей музе и в самом деле состояла поголовно из инфантильных эгоистов, только порочащих, в общем, хорошую идею контроля рождаемости.

В 1999 году население Земли составляло шесть миллиардов человек, а к началу 2012 это число возросло до семи. Миллиард человек за двенадцать лет — это пугающе быстрый прирост населения, и хотя всеобщий голод современной цивилизации вряд ли грозит, мне не хотелось бы превращать нашу и без того потрепанную планету в громадный аналог коммунальной квартиры.

— Тебе и вправду так нравится бесить незнакомцев в сети? Я полагал, этим могут заниматься только неудачники или моральные уроды вроде меня.

— А разве я не неудачница? — удивилась муза. — Чего я добилась в жизни? Живу за чужой счет, сплю с тобой ради жилья, и ладно бы ты был человеком хорошим, но ты ведь опасный психопат. Я тебя боюсь и плачу по ночам в подушку, а уйти не могу.

Мы помолчали, затем одновременно засмеялись.

— Нам не хватает только ребенка, который бы смотрел, как я тебя бью и насилую, после чего вырос бы серийным убийцей.

— И ты бы стал его первой жертвой, — весело согласилась демоница. — Ладно, мне в самом деле уже надоело спорить с глупцами. За что не люблю эгоцентристов, так за веру, что их фраза "я так хочу" является достаточным обоснованием для навязывания своей позиции.

Я заметил, что тоже этим грешу.

— Нет, ты обосновываешь своими страстями только собственное поведение. А они требуют, чтобы их желания стали всеобщими. Глупые дети. Не понимают, что попытки воздействия вида "я делаю это и мне хорошо, так попробуй и ты" слишком грубы и потому неэффективны. Понимаешь, почему так?

Мне пришлось поразмыслить перед ответом.

— Потому что удовольствие и личное благоденствие слишком долго считались порочными, ибо в древних нищих культурах достичь их можно было только за чужой счет. В современном обществе изобилия такой проблемы нет — вполне возможно жить в достатке, никого не ограбив, но культура хранит старинные предубеждения.

— Молодец, — похвалила демоница и, подмигнув, послала мне воздушный поцелуй. — А теперь давай поговорим о твоём плане.

Муза велела мне сесть на кровать, а сама развернула кресло ко мне. Закинув ногу на ногу, она начала походить на главную героиню какого-нибудь полицейского триллера, допрашивающую подозреваемого.

— Ответь мне на самый главный вопрос: какую конечную цель ты преследуешь?

Демоница спросила без нажима, будничным тоном, как будто ответ не являлся таким уж и важным; но я понял, что именно сейчас моя муза решает, насколько далеко готова зайти в помощи мне. И если сообщу, что просто ищу могущества ради утоления комплекса власти, она отнесется к моей мечте как к очередному своему развлечению, не стоящему больших усилий. Также, если отвечу, что не имею конкретной, четко выраженной цели, то демоница может принять нерешительность за неразумность и причислит меня к числу "глупых детей".

Но и лгать тоже не стоило: демоница видела меня насквозь. Вполне возможно, что она уже всё решила, и теперь просто подталкивала меня действовать по её собственному плану.

Мне вспомнились её прежние шутливые замечания про мессианство и про поклонение со стороны тех, кто сталкивается со сверхъестественными сущностями. Осмыслив это, я пришёл к выводу, что моё желание с самого начала было спровоцировано демоницей. Это и позволило составить идеальный ответ:

— Тебя. Ты подталкиваешь меня к поиску могущества, и я хочу обрести достаточную силу, чтобы научиться сопротивляться тебе. Чтобы мы стали достойны друг друга и вместе превзошли наше нынешнее жалкое состояние.

Не думаю, что у меня получится описать реакцию демона на мои слова. Взрыв восторженного хохота? Дьявольская радость? Люди не демонстрируют таких эмоций, поэтому в языке нет подходящих слов.

— Ладно, — муза сделала движение, будто утирает слёзы, — признаюсь, именно это я хотела услышать больше всего. Но эти слова не могут быть правдой. Я всё-таки способна воспринимать твои эмоции, и ты на самом деле ничего подобного не чувствуешь.

Вместо возражения я изо всех сил попытался воспылать страстью к дьяволице, что было совсем несложно; а также мысленно принялся клясться ей в любви, описывать прелести музы и восхищаться ею, — на тот маловероятный случай, если она всё же читала мои мысли.

— Знаешь, — кое-как справившись с новым приступом смеха, заговорила демоница, — среди людей почитаются опасными те, кто способны принуждать себя к хладнокровию; но почему-то незаслуженно забывают мастеров, чьего самообладания хватает по-настоящему управлять своими чувствами, с легкостью пробуждая и усыпляя любое из них. Признаю, твоё искусное лицемерие — моя вина. Я слишком часто вмешивалась в твои эмоции, держала их под контролем, и ты сумел нечаянно выучиться этому трюку.

Снисходительный тон дьяволицы мне не понравился, и я возразил, что всегда хорошо владел собой. Последовала непродолжительная дискуссия, итогом которой стало следующее заключение музы:

— Все мои ощущения утверждают, что ты говоришь правду. Но мы оба знаем, что ты притворяешься. Ты любишь меня, но никогда твоя страсть ко мне не затмит твоей любви к самому себе. Я разбудила твои амбиции, не просчитав всего как следует.

С моей стороны это выглядело почти грубостью, но я всё же напомнил демонице о судьбе предыдущего носителя амулета.

— Ты прав, — спокойно согласилась она. — Я стала совершать слишком много ошибок. Именно поэтому я собираюсь полностью положиться на тебя. Сочтем это своего рода экспериментом: ты будешь решать, как применять наши совместные силы.

Я закрыл глаза и привычно погрузился в уютный космический мрак. Демоница отплатила мне моей же монетой: именно такие отношения устроили бы меня более всех прочих, и муза, разумеется, сразу это поняла. Я окончательно запутался в паутине взаимных манипуляций.

— Раз уж так вышло, — продолжала тем временем дьяволица, — что слияние со мной улучшило твои способности лжеца, то было бы кощунством не найти достойное применение такому подарку. Забавно, ты чуть ли не единственный, кому общение со мной сразу пошло на пользу.

Усталость тяжким грузом прижала мои плечи. Опустив лицо, я разомкнул веки. Миг в темноте позволил осознать, что я не смогу интриговать с демоном на равных. Она вновь называла меня особенным, но на деле просто крепче привязывала меня к себе узами симпатии и благодарности. И я уже не мог точно предсказать, смогу ли при необходимости порвать дьявольскую связь, если это будет в моих интересах, или же предам свою жизнь и свободу во имя демоницы. Любовь — ужасное чувство, побуждающее на жертвы, и дьяволица сумела возбудить во мне эту страсть, насколько вообще возможно пробудить её в ледяном истукане вроде меня.

Возможно, единственным выходом из клетки стал бы немедленный разрыв. Я коснулся амулета, раздумывая над этим, и демоница тут же соскользнула с кресла. Бросившись предо мной на колени, она обхватила мою руку, сжимающую распятие, и быстро заговорила, умоляя меня не совершать глупостей и обещая, что будет только повиноваться. Я не особенно вслушивался в её речь, но просто следил за гипнотизирующими движениями нежных губ.

— Да какого черта?! — бросил я в сердцах и принудил музу к молчанию поцелуем.

Несколько минут спустя мы продолжили разговор, усевшись на кровати бок о бок. Прежнюю тему, не сговариваясь, мы сочли исчерпавшей себя, и ныне обсуждали более практичные моменты грядущего развлечения.

— Первым делом следует определиться с целевой аудиторией, — говорила дьяволица. — Тебе нужно овладеть умами людей обеспеченных, способных платить снова и снова.

Я усмехнулся и ответил, что проще и справедливее всего будет промыть мозги самым бесполезным среди богачей: деятелям массовой культуры.

— Эти люди занимаются невероятнейшей чушью на потеху невежественной публике и получают за это безумные деньги. Кто важнее обществу: футболист, пинающий мяч полтора часа перед камерой, или шахтер, добывающий уголь с риском для жизни? Разумеется, второй, но их жалования смехотворно несоизмеримы. Для меня будет делом чести обворовать бесполезных паразитов на теле человечества. К тому же, каждый из них в глубине души осознаёт свою никчёмность и с радостью уцепиться за возможность поучаствовать в чем-нибудь "важном". Они вечно ищут подтверждений своим претензиям на элитарность, в том их уязвимость.

Демоница иронично одобрила мой настрой и добавила, что через людей публичных и богатых следующим шагом мне нужно будет перейти к влиянию на законодателей. Я пожал плечами.

— То будет несложно: в моей стране это те же самые люди. Здесь законы принимают дешёвые актрисы, бывшие спортсмены и престарелые певцы. Несомненно, народ, избирающий столь компетентных парламентариев, заслуживает жить в беззаконии.

Я спросил дьяволицу, затевал ли кто-нибудь из её старых держателей контракта аналогичные аферы. Та мило улыбнулась и сообщила, что не станет давать ответ, поскольку тот выставит меня неопытным подчинённым мальчишкой, а это снова поставит наши тёплые отношения под угрозу.

— То есть — да, — заключил я, и муза рассмеялась.

Мы будто фехтовали словами. Никогда прежде мне не приходилось столько думать, прежде чем что-либо сказать. Это утомляло, но и доставляло удовольствие.

Демоница предложила определиться с практическими методами, и я поделился планом, возникшим в моём рассудке в тот миг, когда было принято решение.

— Я не собираюсь повторять ошибку всех неудачливых диктаторов, стремившихся лично всё контролировать. Организация, которую я создам, будет иметь двойное управление. На публике будет появляться только внешний глава, ведущий открытые дела и достаточно широко известный. Я же стану внутренним главой и буду создавать идеологию, оставаясь неизвестным для непосвящённых. Ты же, моя муза, послужишь незримым источником моей власти.

— Для этого нужен твой друг, — заключила демоница. — Чтобы подставить его под возможные удары.

— Он мне не друг, — отрекся я, но кивнул. — Да, я не собираюсь рисковать своей головой. Учитывая, что она отчасти принадлежит и тебе, ты согласишься, что мой череп следует беречь.

Муза погладила меня по волосам и согласилась, но высказала сомнение, что мой не друг примет предложение стать зиц-председателем.

— Не волнуйся, милая. Этот подлец не упускает способов заработать на обмане и будет пытаться провести даже меня. Как только он увидит перспективы, жаром его энтузиазма возможно будет разжигать спящие вулканы.

— Подозреваю, вы расстались не в лучших отношениях.

Дьяволица не ошиблась, хотя никакой конкретной ссоры упомянуть я не мог. Просто в какой-то момент я устал постоянно контролировать напарника, всё время пытавшегося меня обокрасть.

— У Сани есть серьезный недостаток: он не просто считает себя очень умным, что, в целом, соответствует истине, но и всех окружающих почитает круглыми идиотами, что уже несколько расходится с действительностью. Многие умники совершают эту ошибку.

— Да у тебя талант замечать чужие слабости, — сказала демоница со странным выражением лица.

Я не придумал, что на это ответить, и сменил тему, высказав предположение, что лучше будет строить коварные планы на свежем воздухе, а не в душном помещении. Открытого окна явно не хватало, чтобы охладить комнату, да и вообще следовало отходить от сюжетных штампов банальных мистических фильмов, где одержимый демоном персонаж избегает солнечного света. Чтобы ползать по потолку и летать от стены к стене, нужно иметь крепкие кости, а без витамина D, коему для образования необходим ультрафиолет, это очень трудно; придется пить рыбий жир, а он мне никогда не нравился.

Демоница согласилась с доводами и через десять минут уже вела меня под руку по тесному тротуару. Я смотрел на измученных жарой людей, бредущих к своим домам после трудового дня, и благословлял своё безумие за невозможность стать одним из них. Лишившись возможности идти простым путём, слушаться советов и следовать указаниям, я был вынужден выковать себе собственный хребет, научиться прокладывать новые тропы и изобрести для себя даже новые желания — поскольку все прежние были навязаны мне воспитанием, не подходящим тому, кто выпал за пределы стадиона по крысиным бегам, называемого "социализацией".

Высказанная музой мысль, что общественная культура сделала в меня вклад, наделив разумом, и с моей стороны будет честно вернуть его с процентами, не давала мне покоя. Если бы всё было так просто, то где объяснение моему сумасшествию? Выходит, в самой культуре заложена фундаментальная ошибка, если я в самом начале своей жизни столкнулся с бредом? И не только мой разум, но вообще вся квазиразумная метасистема под названием "человечество", имеет серьезный изъян?

Я видел сумасшедших, чьё существование (не могу назвать его "жизнью") было настолько мучительно, что самым гуманным выходом для них стала бы эвтаназия. Ад, построенный внутри разума каждого из них, превращал каждую минуту их жизней в жестокую пытку, и это не преувеличение. Я хорошо помню, как одна женщина рыдала и кричала, что черви жрут её голову изнутри; она не притворялась, но на самом деле чувствовала это.

Как ведет себя человечество, если уподобить его единой личности? Отравляет землю под собой, наносит увечья самому себе, ненавидит собственные мысли и постоянно пугает себя угрозами вечных страданий. Человеческая культура — итог многотысячелетнего безумия, и не вижу способа сделать её менее чудовищной через преобразование.

Некоторых мучеников гуманнее убивать; не заслужил ли наш вид того же дара?

— Нет, — вздохнул я и улыбнулся новой мысли.

Разум не является самостоятельной сущностью, но только тонкой пленкой между звериными страстями и давлением внешнего мира. Яблочной кожурой над раскаленным хаосом, как писал один немец, имевший, видимо, аналогичный диагноз. Опыты по созданию искусственного интеллекта не дают положительных результатов, потому что ученые хотят сразу создать чистый разум, свободный от искажений и врожденных ошибок биологических систем; и я не сомневаюсь, что науке рано или поздно удастся его сотворить; но сначала следовало бы позволить машине испытывать боль, внушить ей страх и научить ненавидеть, привить ей ряд зависимостей, подобным голоду и жажде, за неудовлетворение которых следовало бы жестокое наказание; и только тогда механизм обретет разум — как следствие необходимости.

Разум — это не просто способность решать дифференциальные уравнения, но и стремление их находить, а также способность получать удовлетворение от своей работы, но сопряженное с вечной жаждой большего.

Безумие человечества есть следствие бессилия, а не малости разума. Тот, кто жаждет справедливости, но не способен её создать, придумывает бога. Тот, кто ищет наслаждения, но боится боли, изобретает любовь. И так фантазия каждого обманывает злую реальность, бесстрастно взирающую на людские слабости.

Не смерть спасет человечество от плена сладких и болезненных иллюзий, но новая сила. Таким будет мой вклад в опустевшую за века ресентимента сокровищницу культуры, но стремительно наполняющуюся в последние два столетия — начала эры рассвета могущества рода Homo.

Поддавшись порыву, я поделился своими мыслями с демоницей.

— Какой же ты ещё мальчишка, — засмеялась муза. — Говоришь о том, в чём нисколько не смыслишь. Твой неожиданный оптимизм беспечен и слеп, и ничем не отличается от романтических сказок, присущих каждому веку. Останови любого из тех, кто идет мимо тебя, и спроси, кем он или она является. Если занятое своими ничтожными делами существо снизойдет до ответа, то в лучшем случае ты услышишь из его уст имя и, быть может, ещё видовую принадлежность: названия, кои его научили произносить. Истинно говорю тебе, любовь моя, никто из них не имеет даже приблизительного представления, кем является и зачем делает то, что делает. Дай такому могущество свободно встречать рассвет на Меркурии — и он отправится туда с проститутками. Расширение возможностей не исцеляет болванов, как не превращает обезьяну в человека подаренная граната. Я понятия не имею, как устроен разум и как его создать; но ты явно ошибаешься — твой рецепт пригоден для создания крокодила, акулы или иного идеального в своей среде хищника, но никак не разумного существа. Ты настолько зациклен на теме страдания и неудовлетворения страстей, что не видишь иных стимулов для существования.

— Стимул — это острая палка, которой... — разозлился я, но демоница новой вспышкой смеха меня перебила.

— Любовь моя, вот опять! Ты сумел побороть бред и научился отличать иллюзии своего ума от воздействий внешнего мира, но так и не собрал свой рассудок воедино. Ты до сих пор ощущаешь себя маленьким мальчиком в окружении буйных безумцев и грубых санитаров. Очнись! Ты вырос. Ты достаточно силен, чтобы исполнить всё, о чем мечтаешь, говорю тебе снова. Не нужно изобретать безумных теорий, чтобы вершить свою волю — просто исполняй свои желания. Оставь оправдания тем, кто не умеет притворяться и заботится о чужом мнении. Ты и я будем действовать иначе.

Конечно же, дьяволица попросту меня искушала. За всю мою жизнь ни один человек не заявлял в вере в мои силы просто так, без корысти, и то, что моя нынешняя собеседница не относилась к роду людскому, ситуацию особенно не меняло. Но я всё равно послал к черту свою паранойю и успокоился. Раз демону взбрело в голову сводить меня с ума лестью и обольщать обещаниями триумфа, пусть так. В конце концов, это ничем не отличалось от моих собственных грёз о величии, коим я с наслаждением предавался с раннего детства.

Хотя нет, различие было, понял я мгновением позже, и весьма существенное: демоница на самом деле побуждала меня к действию, а фантазии лишь помогали забыться.

Развить идею мне помешало столкновение с невысоким, но спортивного телосложения парнем примерно моего возраста. Не отводя на ходу глаз от прекрасной спутницы, я совсем забыл смотреть под ноги.

— Куда прёшь! — прорычал незнакомец и ткнул кулаком меня в грудь — универсальная форма приветствия между половозрелыми самцами, не вступившими ещё в возраст нравственной зрелости.

Будь он один, я бы ударил его в ответ. Но с боков его прикрывали ещё два стайных зверя, и я презрел совет суккуба не сомневаться в своих силах. Тем более что стоявший справа от меня субъект был знаком — один из бесчисленных покупателей и продавцов Тимура, худощавый и вечно настороженный, похожий на метамфетаминового наркомана тип, периодически сбывавший моему покойному другу краденые телефоны. Судя по его испуганно-задумчивому взгляду, он меня узнал и теперь сомневался, стоит ли сообщать своим товарищам о нашем знакомстве.

Моя биография никогда не держалась в секрете, и Тимур, в силу общительности, нередко делился со знакомыми историями из своей бурной жизни, сопровождая рассказы поясняющими фразами в стиле: "ну, тот, что в детство в психушке провел" или "вы его видели — на психопата похож", или "так вот, идем мы с ним, ну, который сумасшедший"; так что встреченный на улице парень был хорошо осведомлен о моих психологических особенностях.

Поймав мой внимательный взгляд, нервозный тип вздрогнул и понял, что отделаться от признания не выйдет.

— Привет, Макс.

Я ответил аналогичным приветствием, опустив только имя, вспомнить которое у меня не хватило усердия. Последовал непродолжительный пустой разговор, в ходе коего собеседники удивлялись факту знакомства меж мной, мобильным вором и, как оказалось, общим для всех товарищем — Тимуром. Меня это утомило, и я собрался уйти, раз конфликт заглох сам собой, но стоявший в центре вновь толкнул меня — теперь в плечо и без приложения силы и явной агрессии — в попытке привлечь внимание. Забавно наблюдать, как в иной голове будто щелкает рубильник, переключающий модели поведения с незнакомцами, знакомыми и друзьями; словно срабатывает программа распознавания лиц и запускает подходящий алгоритм.

— Слушай, друг...

И хотя я понимал, что для него это просто уместное обращение к незнакомому сверстнику, сдержать глумливую ухмылку было непросто.

— ...а ты не в курсе, чего с Тимуром случилось?

Мой краткий рассказ привел их в столь заметное уныние, что я поддался любопытству и поинтересовался, в чем причина скорби. Помявшись немного, центральный, очевидно являвшийся вожаком группы, поведал о денежном долге Тимура к каждому из троих, сумме не слишком большой, но достаточной, чтобы сделать среднестатистического горожанина счастливым на пару дней.

Я, конечно, знал, что мой друг широко развернул свою подпольную деятельность, но не предполагал, что буду натыкаться на её следы постоянно. Грусть, что столь неординарный человек покинул мир, снова кольнула меня изнутри, но я задавил её злостью.

В это время раздался громкий грохот, и вслед за ним послышались ругательства нескольких людей. Обернувшись в сторону шума, я и мои собеседники увидели упавший на дорогу рекламный щит с нарисованным на нём полуголым мускулистым мужчиной.

— Господь сбрасывает педиков, — осклабившись, заметил вор мобильников, вызвав у своих приятелей множество усмешек.

— В ад, — добавил помалкивавший до сих пор третий член стаи, тоже спортсмен на вид. В любой компании есть такой человек: он слушает разговоры, в нужных местах смеется или кивает, но сам заговаривает лишь раз в полчаса, будто имеет ограниченное количество слов и остерегается потратить все разом.

Троице пришлось по вкусу направление беседы, и они принялись обсуждать бывший в ту пору у всех на слуху законопроект о запрете пропаганды гомосексуализма. Все трое, желая показать себя доминантными самцами, яро поддерживали инициативу парламентариев и не стеснялись поливать геев матом. Демоница с интересом следила за моим лицом, вероятно, угадав, как тяжело мне удержаться от провокации. Их было трое, и моё ехидство грозило обернуться дракой с превосходящими силами, посему благоразумие требовало молчания. Но...

— Вообще эта гейская пропаганда уже вконец достала. В каждом новом фильме педиков показывают, хотят вырастить нацию гомосеков. Расстреливать за такое надо! — высказался вожак триады, и архетип трикстера во мне вновь перехватил управление телом.

— А не кажется ли тебе, — заговорил коварный дух, обернувшись к троице моим лицом, — что ты упускаешь из виду важную часть проблемы? С младенчества тебя и всех нас окружала повсюду гетеросексуальная пропаганда: все эти сказки о царевичах и принцессах, боевики, где герою-спасителю мира в конце обязательно достается в награду женщина, не говоря уже о комедиях, сплошь построенных на сексуальных играх меж полами. Девяносто процентов книг, фильмов и песен описывают отношения между мужчиной и женщиной, и это весьма серьёзное давление на психику. Возможно, ты осуждаешь геев только по привычке. Но, полагаю, проблема ещё глубже. Вас явно оскорбляет сама идея гомосексуализма, что говорит о эмоциональной заинтересованности в её порицании. Общество научило вас тому, что быть геем — неправильно, но быть вором — тоже неправильно, однако я что-то не слышу призывов расстреливать карманников. К ворам вы относитесь как к неизбежному злу, без ненависти, присущей вашему отношению к геям. Уж не является ли ваша злоба признаком того, что гейская пропаганда что-то затрагивает в ваших чувствах; быть может, вы подсознательно считаете её убедительной?

Я перевел дух, и это позволило вожаку троицы попытаться возразить, но я тут же его перебил и продолжил:

— Просто вы боитесь разочаровать всех, кто прививал вам "правильную" сексуальную ориентацию, признав, что испытываете запретную тягу к гомосексуализму, и потому маскируете свои чувства их противоположностью — злобой и отрицанием.

— Ты считаешь, что мы педики?! — вспыхнул центральный, когда я замолк.

— Это ты мне скажи.

— Нет!

— Но почему?

Кратковременный ступор собеседника позволил мне продолжить.

— Ты не являешься геем, потому что ты сам выбрал ориентацию, или потому что тебе просто запретили им быть?

— Я сам выбрал!

— Уверен?

Вожак стаи ответил незамедлительным воплем "да!", и я невинно поинтересовался, на чем же основывается его столь нерушимая уверенность.

— Если ты так ясно видишь свою позицию, тебя не затруднит её логически обосновать, верно? Ты ведь на самом деле обдумывал это и выбирал, каким быть: гетеро— или гомосексуальным?

— Нет! — снова в ярости воскликнул вожак, не понимая, что загоняет себя в ловушку. — Мне даже в голову не приходило сравнивать и выбирать!

— Вот именно, — с видом носителя абсолютной истины кивнул я. — Воспитание поставило в твоём уме барьер, который ты не можешь сознательно преодолеть. Ты почувствуешь страшный стыд, если хоть на миг задумаешься над перспективой стать геем, и будешь ощущать себя предателем.

Ноздри гомофоба расширились, а глаза начали наливаться кровью. Я ещё не удовлетворил свою жажду издевательств полностью, но понял, что следует дать задний ход. Драка не пугала меня, но никак не входила в мои планы, и следовало пресечь возможность её начала.

— Ты напрасно злишься на меня, — смягчив тон, вновь заговорил я. — Обрати внимание: я ни разу не назвал тебя геем. Это только ты сам можешь решить, к кому тебя влечет, со стороны такие выводы делать невозможно. Я лишь говорю, что ваша совместная злоба проистекает от того, что на самом деле вы не испытываете к гомосексуалистам никакой ненависти, вам просто вбили в головы, что их нужно ненавидеть, и вы сами накручиваете себя, боясь оказаться в списке "неправильных".

Гнев на лице стоявшего передо мной спортсмена несколько сгладился, но не исчез полностью. Идеальное состояние — теперь я мог переключить его злобу на что-нибудь другое.

— Этот будущий закон ведь принимают не для того, чтобы в стране стало меньшее гомосексуалистов. Государству на это плевать, ты сам это знаешь — проблемы народа наверху никого не волнуют. Нет, такие законы нужны, чтобы власть могла затащить под суд кого угодно и когда угодно. Так уж сложилось, что либералы, в большинстве своём, люди толерантные, и почти всякий, желающий перестроить наше общество по европейскому образцу, склонен терпимо воспринимать геев. Против таких людей, оппозиционных к нынешней власти, и направлен этот законопроект. Плюс государство отвлекает внимание народа от реальных проблем. Сам посуди: разве геи — главная причина сегодняшнего культурного и экономического упадка? Нет, мы живем в дерьме из-за бездарного руководства!

В шести глазах предо мной зажглись огоньки понимания, как будто я открыл некую сакральную истину. Людям всегда нравится снимать с себя ответственность за распространяемый вокруг бардак, а нынешняя свято чтущая принцип Питера властная верхушка так и даёт повод за поводом для обвинения во всех смертных грехах, что этим просто стыдно не пользоваться в своих интересах, заодно тренируя ораторские навыки.

Дальнейшая беседа шла по проложенному мной курсу, и суть её сводилась к ёмкой фразе, произнесенной вором:

— Они нас обворовывают!

Мой дар слова всё-таки прельстил троицу, собеседники даже позвали меня выпить по кружке пива в баре, но я вежливо отказался, сославшись на неотложные дела, и мы распрощались.

— Любимый, — вкрадчиво заговорила демоница через пару минут после расставания со стаей, — а ты не боишься однажды наткнуться на кого-нибудь, способного распознать твою технику наведения иллюзий?

— Нисколько, — ответил я и пояснил, что подобные люди редко отличаются хорошей физической формой, поскольку слишком заняты тренировками ума, и бояться получить от них по челюсти не стоит. — Вообще, я не раз сталкивался с людьми, превосходящими меня интеллектуально. Это только глупцы верят в мир, состоящий из идиотов, поскольку сами не знают, что такое ум и как его увидеть. Здравомыслящих людей немало, просто они редко стремятся выделяться, чтобы не спровоцировать тупую агрессию недалеких завистников.

— Да, храбрость и ум редко идут рука об руку, — насмешливо согласилась муза.

Это прозвучало уничижительно, однако я всё же засмеялся. Какая-то женщина средних лет в ужасе шарахнулась в сторону, и это развеселило меня ещё больше.

— Над разумными людьми я не издеваюсь. С ними приятно беседовать на равных, получая удовольствия от совместной игры умов. Потребность унизить собеседника у меня возникает, только когда тот не использует свой мозг для самостоятельного анализа действительности; мне оскорбительно признавать, что подобные недоумки принадлежат к тому же биологическому виду, что и я. Поэтому, собственно, у меня и появляется желание доказать самому себе, что на самом деле я выше них. Вероятно, это проявление какой-нибудь детской травмы, но пока оно позволяет мне получать удовольствие, я не буду считать его проблемой.

— По крайней мере, ты не отрицаешь, что это слабость, — заметила демоница. — Однажды тебе придётся проститься с подобными милыми развлечениями. Дракону не подобает тешить самолюбие через комплекс превосходства, ты должен на деле возвеличивать себя, а не только доказывать своё величие...

Я кисло покосился на демоницу, и та резко оборвала свою речь.

— В чем разница между словом и делом, моя муза? Только что я внес хаос в мысли случайного человека, впервые встреченного на улице, разбудил в нём гнев и направил это чувство на сторонних людей, неотделимо слитых с абстрактной идеей. Да, я действовал по прихоти, однако если бы это принесло мне не просто удовольствие, а, скажем, ещё и деньги, ты бы сочла мой поступок более достойным дракона? Сильные существа не вправе развлекаться? Твоя реплика подобна заявлениям моих школьных товарищей, почитавших компьютерные игры уделом детей, но стремившихся пьянствовать и курить — ведь этим занимаются взрослые, не правда ли? Ответь мне, моя муза, как ты отличает потворство слабостям от поиска выгоды?

— Разница очевидна, — ледяным тоном ответила она. — Потворство слабостям не расширяет твои возможности в будущем, не делает тебя сильнее и не имеет ценности в перспективе. А вот выгода — это то, с помощью чего обретаешь дополнительную власть.

Поразмыслив над её словами, мне пришлось признать поражение, и дьяволица снова стала ласковой и милой.

— Пойми, любимый, чтобы твой план осуществился, тебе придётся научиться изображать всемогущего сверхчеловека, полностью лишенного слабостей. Ты таковым не являешься, поэтому тебя ждёт нелегкий труд по обузданию своих мелких недостатков. Вся затея полетит к чертям, если кто-то из твоих будущих последователей заметит за тобой хоть толику низменной стороны человечности.

Я открыто засомневался, что столь крайние меры будут необходимы, но демоница переубедила меня одной ироничной сократовской репликой:

— Если всемогущий бог будет ковыряться в носу, ты признаешь его превосходство?

Пришлось сознаться, что даже для такого монстра рациональности как я примитивные представления о "порядочном" поведении в итоге оказываются решающими для оценки иных людей и, потенциально, прочих гуманоидов. Если некто делает то, что я сам для себя считаю непристойным и недопустимым, становится невозможно относиться к нему как, к старшему; в лучше случае я буду почитать такого субъекта равным себе, и ясно, как рисунок молнии в ночном небе, что эту сомнительную привычку во мне взрастило нетерпимое окружение. Наверное, именно на это сетовал описанный Лукой Иисус — "друг мытарям и грешникам".

— Кстати, а куда ты меня ведёшь?

Я молча указал на высящийся впереди недостроенный девятиэтажный дом, походивший на обглоданный скелет великана. Строительная компания успела возвести только основные стены и немедленно разорилась, оставив десятки вкладчиков ни с чем. Уже шестой год к стройке никто не приближался, и высокая заготовка жилья стала приютом бродячих собак, бомжей и наркоманов. Впрочем, они обитали там лишь в холодное время года, а с приходом тепла отправлялись жить в более приятные убежища, чем загаженный бетонный саркофаг. Когда-то дом был обнесен металлическим забором-сеткой, а во дворе хранились стройматериалы, но ушлый народ давно унёс всё, включая неподъемные железобетонные плиты, сдвинуть которые без специальной техники едва ли представлялось возможным, и, конечно же, само ограждение.

На верхнем, девятом, этаже, куда мы вскоре забрались по разбитой, разрисованной неумелыми граффити лестнице, даже стены не были возведены на должную высоту, а потолок и вовсе отсутствовал. Но зато, благодаря дождям, сей этаж выглядел гораздо чище остальных, да и бездомные, будь то люди или животные, предпочитали не устраивать ночлег под открытым небом.

Я сел в широком оконном проёме, свесив ноги наружу, и посмотрел на город. Дьяволица стала за моей спиной и опустила ладони мне на плечи.

— Если ты захочешь меня столкнуть, мне не за что будет уцепиться, — сказал я, любуясь тем, как закат окрашивает улицы в оранжевый цвет.

— Я подумываю над этим, — негромко отозвалась дьяволица, массируя мои трапециевидные мышцы. — Да не напрягай шею, — рассмеялась она. — Расслабься, ты постоянно напряжен, будто ждешь нападения. А когда по улице идешь, разве что клыки всем прохожим не скалишь.

Я молчал. Демоница должна была понимать, что не в моих силах унять туго свёрнутую внутри меня злобу, дрожащую, будто задетая пружина, всякий раз, когда незнакомый человек сталкивается со мной взглядом. Люди — вездесущие напоминания моей ограниченности, кривые зеркала, отражающие мои собственные недостатки. Как я могу не приходить в бешенство, когда они окружают меня?

Но мне уже порядком надоели сеансы психоанализа, устраиваемые демоницей по любому поводу. Если она действительно намерена быть соучастницей грядущего великого обмана, ей пора раскрывать карты, о чем я немедленно и заявил.

— Мне нужно иметь точное представление о твоих способностях, чтобы составить план представлений. Одного мнимого телекинеза мало, чтобы впечатлить достаточно упрямого человека. Вот чтение мыслей бы пригодилось.

— Ты видел всё, что я могу, — со вздохом ответила дьяволица. — Посему придется ограничиться фокусами на уровне начинающего иллюзиониста.

Вряд ли стоило сомневаться, что муза лжёт. Взять хотя бы её управляемую бесплотность: такой трюк теоретически мог позволить проникать в запертые помещения; но что бы случилось, явись дьяволице желание обрести осязаемость в плотной среде, например, в теле другого человека? Того бы разорвало на части? Или взаимодействие с неведомыми зелёными огнями: что они такое, и почему я их вижу? Дьяволица определённо что-то сделала с моими глазами или мозгом, или со всей конструкцией зрения в целом. Ну и, конечно же, не стоило забывать о способности суккуба управлять человеческой памятью. Но на мои упрёки демоница снова ответила лишь очередным обещанием прояснить всё в будущем.

— Допустим, я поклянусь прямо сейчас спрыгнуть, если ты не ответишь на мои вопросы, это сработает? — мрачно поинтересовался я, поглядывая на частично проложенную асфальтовую дорожку внизу.

Руки демоницы скользнули вниз по моей груди и замком сцепились вокруг пояса. Прижавшись к моей спине, муза уткнулась подбородком мне в правое плечо и неожиданно усталым тоном проговорила:

— Давай я расскажу одну историю. Она, наверное, получится длинной, но тебе будет полезно послушать.

Отказываться от информации я не собирался, поэтому, обрадованный хоть незначительным, но прогрессом на пути к взаимному доверию, изъявил желание ознакомиться с рассказом, и муза со вздохом продолжила.

— Это произошло приблизительно в сороковые годы десятого столетия христианской эры. Точнее сказать не могу, поскольку долгое время находилась в спячке, оставшись без хозяина. Предыдущий носитель амулета был настоятелем монастыря и погиб, когда викинги решили разграбить обитель. Так вышло, что варвары не обыскали труп, отвлекшись на другие сокровища, хранившиеся в аббатстве, а перед уходом забавы ради подожгли всё, что только могло гореть. Около десятилетия обгорелые стены пустовали, пока новый папа не решил восстановить монастырь. Скелет аббата с амулетом на костлявой шее был обнаружен одним из монахов, участвовавших в ремонте. Ты, полагаю, уже понял, что от соблазна присвоить такую вещь крайне трудно удержаться, и устав ордена не остановил молодого бенедиктинца. Войти в его разум оказалось непросто, да и во время спячки я слабею, но голод вынуждал торопиться. И на четвертый день я предстала ему. Не следовало действовать так спешно, теперь я могу это признать. Он испугался. Вместо моих объятий он побежал к аббату, чтобы рассказать о дьявольском искушении, а у меня не хватило сил его остановить. Как ни странно, они не сразу увидели связь между амулетом и демоном и поначалу пытались обойтись молитвами. Я снова скрылась и терпела истощение, как могла, но понимала, что всё равно придётся снова явиться владельцу креста — иначе мои мучения будут лишь возрастать, такова моя природа. Забрать же амулет, чтобы передать кому-нибудь другому, не в моих силах — я не выбираю носителей, они сами находят крест. В общем, настоящая катастрофа наступила именно во время второго контакта. К тому времени я ослабла ещё больше, поэтому даже не смогла проявиться полностью, но беда была не в этом, ибо монах сбежал, едва услышав мой голос. На сей раз аббат сумел выпытать у своего нерадивого подчиненного признание о присвоении креста, и источник скверны оказался обнаружен. Проклятую вещь немедленно изъяли, освятили и заперли в надежном месте, из которого, как ты уже догадался, она пропала через несколько часов, опять оказавшись на шее несчастного монаха. Я рискнула в третий раз поговорить с непокорным, попыталась объяснить, что мы теперь неразрывно связаны, и тот вообразил себя одержимым, после чего в третий раз сдался в руки аббату и потребовал провести над собой должный ритуал. Конечно же, у них ничего не вышло: амулет не исчез, а я по-прежнему была привязана к болвану и уже перестала прятаться, поскольку не могла больше терпеть вынужденную диету. Я ещё тешила себя надеждой пройти с ним слияние, чтобы тут же подавить его сознание и заставить сбежать из монастыря. Звучит жестоко, я знаю, но иногда приходится так поступать, чтобы отыскать более приемлемого носителя, пожертвовав нынешним. Однако у меня ничего не вышло. Фанатичный глупец только вопил молитвы, стучал головой в пол и хлестал себя плёткой, чтобы через усмирение плоти добиться прощения и благословения небес. И, ты будешь смеяться, мне хватило глупости обмолвиться, что он причиняет вред и боль нам обоим. Если ты не знаешь: среди способов изгнаний бесов с самой древности наряду со сравнительно безопасными заклинаниями и всяческими брызгами водой широко применялись и пытки. Во многих странах палачи, на правах профессионалов этого дела, занимались целебными пытками, как бы безумно это ни звучало. Впрочем, то началось чуть позже и не имеет прямого отношения к моему рассказу. Вконец свихнувшийся монах добровольно отдался в руки мучителей и, прижигаемый железом, кричал, что хочет больших страданий. Да, твоя злая усмешка уместна, и я посмеялась бы вместе с тобой, если могла бы тогда не страдать вместе с ним. Даже без полного слияния я могу управлять восприятием хозяина амулета, но тот монах силой своего фанатизма вообще не допускал меня к себе и в себя. Привязанная к этому израненному безумцу, я сполна впитывала его муки. Полагаю, он страдал сильнее меня, но моего положения это не облегчало. Две проклятые недели мы с ним провели в земном аду, пока он не убедился, что у боли всё-таки есть предел, и я могу его вынести. Тогда он покончил с собой. Да, странная смерть для христианского фанатика, но он, похоже, считал, что Господь оценит его непоколебимое стремление не отдавать Сатане ни душу, ни тело. Амулет перешёл к аббату. Тот послал демоническую вещь в Рим, и по пути посланника зарезали всё те же викинги, а я досталась их хёвдингу. Атаман морской шайки любил женщин и, будучи язычником, нимало не переживал за свою душу, поэтому сделку со мной заключил с огромным удовольствием. Впоследствии он завоевал себе обширный остров, безбожно растолстел и тихо умер в старости, окруженный десятком сыновей от трех наложниц и полусотней внуков, положив начало целой династии прославленных мореходов. Конец истории.

Я молча почесал лоб и продолжил смотреть вниз. От моей прежней уверенности в себе не осталось и следа.

— Скажешь что-нибудь? — полюбопытствовала демоница.

— Ладно, — сломался я. — Это было глупо с моей стороны. Даже если всё это чистый вымысел, суть рассказа я понял. Но и ты пойми, что мне уже поперёк горла твоя скрытность. Я отчаянно ищу способ побудить тебя к откровенности.

Сардонический ответ демоницы меня удивил.

— Нет. Ты лениво перебираешь аргументы. Слова, одни лишь слова — вот и весь результат твоего "отчаянного поиска". Я жду, когда ты начнёшь действовать, твои поступки — вот что убедит меня в твоей надёжности.

Всё-таки, хоть и ценой огромного количества нервных клеток, я подавил в себе желание встать и отлупить суккуба. Дьяволица прежде вела себя так мило и разумно, что неожиданная, до неприличия женская уловка ошеломила и взбесила меня, как удар молотком.

Я проворчал, стиснув зубы и с трудом не сбиваясь на рычание:

— Если ожидаешь, что я начну спрашивать, как именно могу доказать тебе то или это, ты не с тем говоришь. Возможно, я молод, но из возраста, в котором принято восхищаться вымышленными рыцарскими добродетелями, давно вышел. Мы не станем разыгрывать пьесу, в которой принцесса позволит спасти себя из башни только тому, кто перережет всех драконов. Ты нуждаешься в помощи не меньше, чем я. Даже если упомянутый тобой голод был лишь искусной демонстрацией слабости, уравновешивающей твою способность стирать личности людей, всё равно ты явно не заключаешь сделки из прихоти — тебя толкает в чужую постель необходимость. Кем и чем бы ты ни являлась, ты разумна, и, как следствие, амбициозна. Вечно служить подстилкой лысым обезьянам — это не тот вид бессмертия, о котором приятно мечтать. Посему довольно испытывать меня и моё терпение.

Несколько минут мы молчали, храня объятия. Ссора не мешала мне получать удовольствие от прикосновений дьяволицы. Пусть я не мог догадаться, о чём она думала, это не мешало просчитывать варианты её реакций. И если я угадал, сочтя музу слабой и зависимой, преимущество находилось у меня, и демоница должна была это показать, смирившись хотя бы для вида.

Так и вышло.

— Любимый, давай поступим так: я подтверждаю обещание следовать твоим указаниям и оставляю тебе полную свободу действий, ты же, в свою очередь, перестаёшь пытать меня допросами.

На миг я почувствовал себя сапёром, наугад перерезавшим провод на часовом механизме и выжившим после этого, но затем понял, что муза меня опять обманывает. Какими бы мистическими талантами она ни обладала, с какой бы лёгкостью ни убивала сознание носителя, она не мешала предыдущему хозяину домогаться малолеток. Это, конечно, могло свидетельствовать о чём угодно, начиная от вполне уместной для демона любви к нарушениям табу и заканчивая предельным равнодушием к делам носителя, пока тот не проявляет строптивости. Однако в свете речей дьяволицы о недопустимости скотства и глупости данный факт выглядел весьма странно.

И прямо спрашивать о противоречии, разумеется, было бесполезно.

— Ладно, — вяло кивнул я. — По крайней мере, скучать нам вряд ли придётся.

Солнце скрылось за крышами домов, и только алая полоса в небе напоминала о его существовании. Улицы постепенно освобождались от потоков людей, едва видимых в сумраке, и автомобилей, разбрасывающих красные и жёлтые лучи света, но не плавно, а какими-то рывками: минуты интенсивного движения прерывались получасовыми паузами, за которым следовала очередная волна шума и сверкания. Я попытался разглядеть звезды, но небо затягивало тучами, и лишь несколько тусклых огоньков иголками пробивались через тёмную пелену.

— Самое время для депрессии, — вероятно, заметив моё недовольство погодой, предположила демоница.

Я отрицательно покачал головой и сказал, что пора отчаяния наступает перед рассветом. Именно ранним утром совершается большая часть самоубийств. И первая из моих попыток свести счёты с жизнью также озарялась восходящим светилом.

— Но говорить об этом мы не будем, — пресёк я все возможные вопросы.

Не могу точно сказать, сколько времени мы провели, любуясь огнями ночного города. Наверное, до полуночи. Пожалуй, ночь — единственное, за что стоит любить каменные муравейники. Хладный, пахнущий влагой ветер, гнавший тучи с запада, прибил пыль к земле, а гадкие испарения асфальта и выхлопы двигателей не достигали девятого этажа, и я жадно глотал вкусный сырой воздух. Несколько раз мои глаза ловили движения порывистых теней, выбрасывающихся из нижних окон недостройки.

— Мне нужна летучая мышь, — задумчиво пробормотал я. — Или змея. Словом, какое-нибудь животное, к которому я буду обращаться, разговаривая с тобой перед посторонними.

Но демоница скептически посоветовала не усложнять образ без необходимости и пользоваться телефоном. Я собирался из вредности возразить, хотя мысленно уже признал её правоту, но замолк на полуслове и прислушался. Внизу, около шестого этажа, звучала речь.

Муза в очередной раз удивилась тонкости моего слуха и предположила, что вернулись бездомные. Я возразил, что те не стали бы сбивать и без того утомленные ноги ступеньками, поднимаясь почти до самой вершины здания. В результате мы совместно приняли решение тихо спуститься и осторожно глянуть, кому взбрело в голову посещать такие места.

На шестом, как я и предполагал, этаже, выглянув из-за края стены, закрывавшей лестницу, мы увидели группу из трех юношей и двух девушек, вооруженных ручными фонариками и банками с коктейлями. В нестабильном скользящем освещении разглядеть пришельцев было тяжело, но, прислушавшись к их голосам и полному небрежной брани общению, я сделал вывод, что средний возраст собравшихся чуть превышает совершеннолетие.

— Знаешь, — змеиным шепотом протянул я, хмуро разглядывая незваную компанию, — сейчас ночь, они в заброшенном здании, из мрака которого за ними наблюдают демон и психопат. Тебе не кажется, что мы просто обязаны что-то предпринять?

Но демоница молчала. Удивленный, я обернулся и окончательно растерялся, не обнаружив привычного зелёного свечения её глаз. Муза исчезла.

— Ну и ладно, — прошипел я. — Начну веселье сам.

Я спустился на четыре лестничных пролёта, как следует отдышался и, набрав полную грудь воздуха, издал высокий нечленораздельный вопль, будто тысячи демонов заживо рвали меня на части, после чего затих. По моим соображениям, группа молодых людей, оказавшихся в столь мрачном месте свидетелями чего-то ужасного, нуждалась не менее чем в пяти минутах, чтобы принять решение о дальнейших действиях. Поскольку мой крик звучал для них снизу, вариант немедленного побега компании оказался недоступен, и не нужно быть прорицателем, чтобы догадаться, как поведёт себя воспитанная фильмами ужасов молодежь: один, нет, вероятнее, двое парней прикажут оставшимся сидеть тихо и погасить фонари, а сами попытаются прокрасться к источнику шума и разобраться, что случилось. Моё воображение нарисовали сию сцену столь красочно, с таким количеством подробностей, что мне показалось, будто я вижу всё это своими глазами.

Секундой позже я понял, что действительно вижу сквозь тьму и два толстых слоя бетона, как с выключенными фонариками крадутся к ступенькам, пригнувшись и переговариваясь шепотом, двое смельчаков. Без особого удивления, опустив взгляд на своё тело, я улыбкой поприветствовал языки зелёного пламени.

— Никаких сверхспособностей, любовь моя, — подражая тону музы, усмехнулся я. — Ну конечно.

Видение продержалось не долее пары секунд и рассеялось, как только я попытался на нём сосредоточиться. Увиденная сцена выглядела так, будто моя точка зрения находилась за спиной напуганных исследователей руин, подталкивая к выводу, что я смотрел глазами пропавшей демоницы.

Освещая свой путь экраном телефона, я осторожно отошёл от лестницы вглубь этажа и притаился в одной из предполагаемых квартир, ввиду отсутствия половины стен весьма условно отделенной от остального помещения. Под ногами валялся разнообразный мусор: пластиковые и стеклянные бутылки, мятые алюминиевые банки, шелестящие и дурно пахнущие пакеты и множество иных мелких предметов, способных послужить орудием полтергейста.

Подобрав с пола стеклянную бутыль, некогда содержавшую мерзкую отечественную подделку под пиво известной марки, я выждал пару мгновений, позволяя встревоженным искателям спуститься достаточно низко, и с размаху запустил бутылку во мрак лестничного проёма. Дребезг разлетающихся осколков и приглушенный мат указали, что бросок оказался удачным.

Неожиданный новый звук заставил шевелиться волосы на теле даже у меня, хотя я, в отличие от иных слушателей, имел представление об его источнике: мелодичный женский голос без слов напевал уже слышанную мной ранее композицию — ту самую колыбельную, сыгранную демоницей в магазине двое суток назад.

Песня лилась с текущего уровня, но не из одной точки, а будто бы плавала по всему этажу, то приближаясь, то удаляясь.

— Кто здесь?! — раздался смелый возглас одного из парней, похоже, настоящего храбреца, поскольку голос его даже не дрогнул. Также было слышно, как злобно зашипел на безрассудного говоруна его более пугливый спутник.

Вместо ответа я взял ещё одну бутылку за горлышко и разбил об пол, оставив в своей руке столь популярную в бытовых пьяных ссорах "розочку", и пение смолкло одновременно с треском стекла. На некоторое время, в течение которого я бесшумно брёл в дальний угол квартиры, наступила тишина. Как и следовало ожидать, её прервал повторный вопрос смельчака, заданный уже менее уверенным тоном:

— Эй, здесь есть кто-нибудь?

Я с нажимом провёл острым краем разбитой бутылки по шероховатой стене. Пустое помещение идеально отразило кошмарный скрежет, многократно усилив звуковые волны так, что трудно стало определить точное местонахождение их источника. Эхо, несомненно, донеслось до парней, и те затаились, не издавая ни шороха. С предвкушением улыбнувшись, я прижал стеклянную розу к кирпичу и двинулся вдоль стены, распространяя протяжное скрежетание и, вероятно, оставляя в рассыпчатом по причине паршивого качества рукотворном камне глубокую царапину. Шум передвигался со мной всё ближе к выходу на лестницу, но меня по-прежнему прикрывала стена. Лучи фонарей скользили в дверном проёме, к коему я шёл, подсказывая, что следует срочно изобретать следующий шаг кошмара, пока неожиданно храбрые парни не ринулись искать того, кто их запугивает.

И мне явилась демоница. Когда я уже собирался остановиться в полуметре перед освещенным пятном, она вышла из мрака, перехватила обломок бутылки из моей руки и продолжила мой путь.

Крик ужаса одного из тех молодых бродяг навсегда останется одним из самых приятных моих воспоминаний. Воистину, я даже не подозревал, что люди и в реальности могут так вопить от страха, а не только в фильмах.

Впрочем, я бы тоже испугался, увидев плывущую по воздуху "розочку", царапающую стену под нажимом невидимой руки.

Следом послышался громкий стремительно удаляющийся топот, уходящий или, судя по скорости, проваливающийся вниз по лестнице, после чего вновь всё затихло.

— Бросили девушек, — грустно заговорила демоница из темноты позади, заставив меня вздрогнуть и быстро обернуться. — Перевелись настоящие мужчины на Земле.

— Только ты не начинай об этом, — фыркнул я, приведя в норму сердцебиение. — С девушками остался ещё один, так что всё в порядке: они просто тактически отступили, чтобы перегруппироваться и выработать стратегию, пока оставленные в резерве силы будут держать оборону. Вполне разумное мужское поведение. Даже английская пословица на это случай есть... как там... "He who fights and runs away lives to fight another day".

— Похвальная эрудиция, — одобрила муза и продолжила более строгим голосом, — но больше не перевирай Голдсмита.

Мне ничего не оставалось, кроме как смиренно кивнуть. Я-то цитировал безумного злодея из любимого в пору детства мультфильма, по которому впоследствии изучал английский язык.

— Пойдем пугать остальных детей? — не предложила, а скорее полюбопытствовала муза.

Я подумал и ответил отрицательно. Скорее всего, крики, доносившиеся снизу, и так привели двух девиц и их отважного стража в состояние кататонического ступора.

— Они будут ждать возвращения друзей и, не дождавшись, испугаются ещё больше. Думаю, дрожа от страха, они проторчат на том этаже до самого рассвета. Мы можем разве что свести их с ума, но напугать сильнее — вряд ли.

— Как тебе будет угодно, — услужливо согласилась муза, и это не выглядело насмешкой.

Покинув брошенную стройку, мы двинулись к моему дому. Даже те немногие звёзды, кои можно было разглядеть на высоте, исчезли под рассеянными лучами пыльных фонарей. Мне стало грустно: целая вселенная вращалась вокруг моей колыбели, а я мог лишь тянуть к ней детские ручонки и бессильно реветь. Мне неимоверно захотелось вновь расспросить демоницу, не пришла ли моя муза со звёзд, из иных миров, далёких и удивительных; но пришлось взять себя в руки и привычно задушить глупый порыв. Узнай она, кем хочу её видеть, то немедленно стала бы именно такой, и вся надежда узнать истину оказалась бы поглощена моим удовлетворенным желанием.

Запутавшийся в анализе самоанализа, я углубился в свои мысли и почти не замечал окружающего мира, и потому был немало удивлен возникшем на моём пути плечистым незнакомцем в характерной кепке и не менее символизирующем спортивном костюме — этакой униформе вольного разбойника двадцать первого века.

— Слышь, есть телефон позвонить?

Не нагружая мозг обдумыванием лишних вариантов, я быстро и как можно сильнее пнул угрозу моему благосостоянию в пах и, схватив демоницу за руку, помчался вместе с музой от света фонарей в ближайший темный переулок. Позади затихали матерные окрики, но шума погони я не слышал, посему уже через минуту остановился, дабы перевести дух.

— Зачем убегать от одного противника, которого ты уже обезвредил? — удивилась дьяволица.

Я изумился наивности древнего демона и ответил, что данные животные подобны шакалам или гиенам и никогда не проявляют агрессию поодиночке.

— Только стаей, только при осязаемом и несомненном превосходстве сил эти выродки осмеливаются охотиться. Поэтому, если хотя бы один ведёт себя нагло, можно не сомневаться, что остальные шакалы рядом, подкрадываются и страхуют уродливого собрата. Единственный способ избежать ущерба — привести их в смятение, что несложно, ибо они трусы, и скрыться, пока псы не вернули самоуверенность.

— Чувствуется жизненный опыт.

Лукавить было ни к чему, и я признал, что несколько раз попадал в лапы уличных шакалов, после чего приходилось расставаться с частью наличного имущества.

— К некоторым людям моя ненависть небеспричинна. Но пойдем уже домой.

Глава 8.

Утро выдалось мерзким в самом прямом смысле сего слова: пасмурным, прохладным, изредка срывался мелкий дождь. Серые тучи над серым городом, как головная боль, тяготили сердце и помещали в душу вялое отвращение. Когда-то в юности, подобно множеству духовно обогащенных уникумов, я говорил, что люблю дождь и считаю его красивым, но после того как однажды мне пришлось провести под холодным ливнем целые сутки в паре тысяч километров от дома без возможности укрыться под сухой крышей, сие погодное явление внезапно стало мне гораздо менее симпатично. С путешествиями автостопом я с тех пор также покончил, сочтя романтику вольных странствий недостаточной компенсацией за риск застрять у чёрта на рогах, хотя о полученном опыте никогда не жалел.

Порой мне кажется, что боги хаоса оберегают моё жалкое тело от чрезмерных повреждений только из интереса, в какую невообразимо безнадежную передрягу я встряну в следующий раз. И я стараюсь их не подводить.

Ловя раскрытой ладонью редкие капли, я сидел на скамейке в тени высокого памятника какому-то богатому грузину: серый гранитный ангел, скорбно склонив голову, придерживал руками округлое, похожее на щит, блестящее надгробие. Фамилия покойника с характерным национальным окончанием была начертана прекрасным готическим шрифтом под точно так же выбитым в камне портретом, к коему, чувствовалось, приложил руку подлинный мастер; и мне подумалось, что посмертные покупки обошлись покойнику дороже любых прижизненных.

Надгробие Тимура, кое я мог разглядеть издалека, выглядело гораздо скромнее. Похоронная процессия уже следовала за плывущим на плечах родственников и друзей мертвеца гробом, а Сани всё нигде не было. Сам я участвовать в погребении не собирался и даже, косо взглянув на ритуал, отвернулся: смотреть, как друга закапывают в сырую землю, было невыносимо. Смерть мне в принципе не нравилась, но делать её ещё отвратительнее, отдавая покойников червям и жукам-могильщикам, представлялось полным неуважением к некогда разумной плоти.

— Если мне не удастся добиться бессмертия, проследи, пожалуйста, чтобы мой труп сожгли, — попросил я музу, сидевшую рядом.

— Странно, что тебя это волнует, — заметила она. — Не в твоём духе заботиться о старой одежде.

— Моё тело — не одежда. Оно как кисть художника или скрипка — инструмент для творчества, а не только средство обслуживания. Даже если я умру, в нём останутся следы моей игры — как в гитаре, настроенной последний раз погибшим музыкантом; и потому оно заслуживает почтительного отношения.

Демоница помолчала.

— Не могу сказать, что хорошо поняла твою мысль, но обещаю проследить за этим, если появится возможность.

Я снова покосился на последователей культа смерти. Они уже принесли гроб к заранее вырытой могиле, но опускать не спешили. Священника в толпе скорбящих мой взгляд не выловил, что, впрочем, предсказуемо следовало из глубокого апатеизма покойника, и посему я не мог понять, почему те медлят, пока не посмотрел в противоположную сторону — к воротам кладбища. Там остановился вишневого цвета "форд" Сани, из которого, помимо владельца, вышла последняя подруга Тимура.

К тому времени меня уже изрядно утомило бесцельное ожидание, поэтому я живо вскочил и направился к прибывшим, из коих только девушка направилась к могиле, а Саня облокотился на открытую водительскую дверцу и ждал меня.

На узкой кладбищенской тропинке пройти мимо знакомого человека, не поздоровавшись, оказалось слишком невежливым даже по моим понятиям, посему я выдавил из себя скомканное приветствие и запутанное соболезнование, после чего намеревался двинуться дальше, но Вика продолжала загораживать путь.

— Ты не пойдешь к могиле? — спросила она. Даже в бесформенном черном сарафане и платке, без намека на косметику, она всё равно оставалась весьма привлекательной, и нетрудно было понять, почему Тимур пошёл на такое великое деяние ради этой женщины, как избиение почти десятка человек.

Я отрицательно покачал головой. Удивление на лице собеседницы намекнуло, что следует пояснить своё отношение.

— Я сторонник кремации. Идея создавать специальное место, где можно прощаться с мертвым, кажется мне лицемерием, поскольку всегда можно сделать это в своём уме. Память людей хранит частицы чужой личности лучше, чем земля.

Как ни странно, она поняла.

— Не только память, — тихо сказала Вика и коснулась своего живота.

Изумление расширило мои глаза и сделало голос громче, когда я осмыслил сей жест.

— Ты собираешься оставить ребёнка?

Вика кивнула и движением руки попросила меня посторониться. Сдвинувшись с пути странной женщины, я оторопело проводил её взглядом до самой могилы. Мой рассудок не мог однозначно интерпретировать стремление некогда распутной красавицы стать матерью-одиночкой: это глупость, подвиг, ошибка, великодушие? Как будто я заглянул в другой мир и увидел там нечто, никогда прежде невиданное, но внушающее трепет своей чуждостью.

— Милая девочка, — похвалила демоница.

— Ты милее, — пробормотал я, ничуть не лукавя, и отправился к скучающему аферисту.

Саня, как обычно, одетый в строгий темно-синий деловой костюм, будто настоящий бизнесмен — разве что без галстука — приветствовал меня ленивым кивком. Мы перестали здороваться рукопожатиями, когда случайно выяснили, что нам обоим этот обычай кажется одинаково бессмысленным.

Следовало собраться с мыслями перед трудным разговором, и я вместе с глубоким вздохом вытолкнул из себя все лишние переживания. Эмоции, в том числе и фальшивые, — эффективное оружие, но, к несчастью, действуют далеко не на каждого. Александра надлежало убеждать логикой и соблазнять ясными перспективами, а не искушать всеобъемлющими туманными обещаниями.

— Итак, — первым заговорил потенциальный компаньон, перехватывая инициативу, — о чем ты хочешь поговорить?

Первый этап штурма: таран.

— О способе обеспечить нас обоих неограниченным количеством денег на ближайшую пару тысячелетий.

Саня хмыкнул, не выглядя особенно впечатленным, похоже, сочтя мою фразу художественным преувеличением, но по оценивающему прищуру мошенника безошибочно угадывался его интерес.

— В тебе что-то изменилось, — протянул он, разглядывая меня с головы до ног. — Выглядишь менее ненормальным, чем обычно.

— Не позволяй глазам себя обмануть, — весело оскалился я и тут же посерьёзнел. — Но ты прав, я изменился, и это важно для будущего дела. Веришь в чудеса?

— Даже совершаю их иногда, — закивал Саня. — И?

Я попросил товарища взять в ладонь какой-нибудь небольшой предмет. Тот пожал плечами и вынул из внутреннего кармана пиджака свой телефон, на удивление старый, с монохромным экраном, чем заслужил одобрение музы, назвавшей такую бережливость хорошим знаком.

Как мы договорились прежде, стоило Александру показать мне телефон, как демоница аккуратно выдернула аппарат из пальцев мошенника и передала мне. Облик Сани вмиг растерял всё высокомерие, и теперь передо мной стоял просто напуганный молодой мужчина, неотрывно таращившийся на своё сбежавшее имущество в моей протянутой руке.

— Как ты это сделал? — почти минуту возвращая себе дар речи, выпалил Саня. Не будучи доверчивым дураком, несомненно, он мысленно перебрал все возможные варианты осуществления сего трюка и по очереди их отверг.

— Александр, — официальным тоном заговорил я, — веришь в дьявола?

— Хватит придуриваться! — огрызнулся собеседник. — Это какой-то фокус, я тебя знаю.

— А ещё ты знаешь, что я в прошлом много времени тратил на чтение оккультной литературы, чему ты сам не раз был свидетелем. Помню, ты долго смеялся надо мной, когда я имел глупость заговорить с тобой об "Учении и ритуале высшей магии" Элифаса Леви.

Саня помрачнел, забрал у меня свой телефон и потребовал нормальных объяснений. Демонстративно вздохнув, я попросил товарища отойти на шаг от машины, и когда тот нехотя подчинился, небрежным взмахом руки дал знак суккубу. Дверца автомобиля захлопнулась, и скепсис моего собеседника окончательно погиб под ударами растерянности.

— Видишь ли, Саня, — не дожидаясь, пока товарищ взорвется вихрем вопросов, начал я лекцию, — в мире есть силы, которые нельзя обнаружить эмпирически. Наука такие вещи не исследует, потому что невозможно составить фальсифицируемую теорию на их счет, и это нельзя ставить ей в вину — ученые, думаю, ещё разработают логический аппарат для изучения таких явлений. Современной науке всего четыре века, если признать Галилея создателем экспериментального метода познания, а это слишком малый срок, чтобы приготовиться к пониманию событий, происходящих, скажем, раз в несколько тысяч лет. В общем, то, что ты сейчас увидел, не является трюком, иллюзией или иным способом обмана. Я на самом деле владею некой силой, позволяющей управлять материей, хотя, честно скажу, это у меня получается очень плохо. Мой дар предназначен не для этого.

— А для чего? — понемногу приходя в себя, спросил Саня.

Я почесал затылок, раздумывая над ответом. Посмотрел на демоницу — та лишь пожала плечами.

— Да, в общем, ни для чего, — честно признался я. — Это вроде просветления в восточных религиях: ничего не меняется, когда постигаешь дзэн. Я могу делать, что хочу, а хочу я ничего не делать. И для этого нужны деньги, много денег. Поэтому я предлагаю тебе использовать моё просветление, чтобы вытрясти богатства из доверчивых болванов, желающих странного.

Теперь пришёл через Сани нервно чесать затылок и думать. Он всё ещё сомневался в том, что увидел, чего не пытался скрывать, но огонь азарта уже вспыхнул в его черепе, крошечными искрами отражаясь в снова прищуренных глазах.

— Правильно ли я понимаю, что ты, будучи подлинным просветленным, хочешь с помощью этого... дара обманывать и обворовывать людей, как будто ты шарлатан?

Я ответил утвердительно, и Саня поперхнулся смехом. Всё ещё взирая на меня с опаской, он хрюкал от сдерживаемого хохота и пытался остановиться, но нервное напряжение только усиливало желание расхохотаться. Через пару минут он кое-как успокоился и утёр набежавшие слезы белым платком.

— Знаешь, я всегда чувствовал, что с тобой произойдёт что-нибудь этакое, — с кривой улыбкой сообщил мошенник. — А можешь показать ещё что-нибудь? Скажем, подними взглядом вон тот камень...

Демоница брезгливо скривилась, но всё же поддалась моему умоляющему взгляду и сходила за покрытым отсыревшей пылью булыжником, валявшимся под оградой кладбища. От безделья муза не стала передавать его мне, а начала вращать вокруг моей головы, будто очерчивая нимб.

— Достаточно?

Притихший Саня скромно кивнул, озадаченно наблюдая за кружащим камнем. Демоница хмыкнула и бросила булыжник обратно на кладбище.

После сего представления компаньон больше не высказывал недоверия и вообще помалкивал, предпочитая слушать меня и кивать. Трепет в его глазах быстро сменился сосредоточенностью, когда речь зашла о практической стороне дела. Моя фраза, что я доверяю опыту Сани и рассчитываю возложить на него важнейшую часть будущих забот, отразилась в мимике мошенника раздувшимися ноздрями, точь-в-точь как у волка, почуявшего дичь. А когда я разъяснил, что нуждаюсь не просто в секретаре для папы или ламы, а в полноценном вожде половины, а то, возможно, и большей части организации, он вообще перестал чего-либо бояться.

Однако моя тяга к скрытности ему решительно не понравилась.

— Как же я буду убеждать людей примкнуть к нам, если нельзя будет показывать духовного лидера?

Я ворчливо ответил, что христиане же как-то пополняют свои ряды, хотя Христа уже два тысячелетия никто не видел.

— У Хаббарда получилось, и у нас получится. Ты мастерски вовлекал народ в заведомо убыточные для них проекты, справишься и с этим. Кроме того, ты вполне можешь упоминать меня, только называй по титулу, а не по имени, и всё будет прекрасно.

Саня изъявил желание услышать титул, и мне пришлось признаться, что такие детали я ещё не продумывал.

— "Максимус". К чему усложнять? — зевнула муза, заметно скучавшая в ходе беседы.

Дождь срывался всё интенсивнее, и мы перебрались в салон автомобиля. Я и Саня расположились впереди, а демоница волшебным образом, не открывая дверцы, оказалась на заднем сидении. Стук капель по крыше и лобовому стеклу несколько угнетал стремление что-либо говорить, хотелось только молчать и слушать шум воды и воздуха.

Саня не выдержал молчания и принялся оживленно вопрошать о моём ложном "даре", все расспросы сводя к способу его получения. Осознав, что с этим человеком уже использованная прежде тактика "я не вправе говорить" не сработает, мне пришлось изворачиваться, на ходу компилируя аргументы, украденные из даосизма и раннехристианского гностицизма, но получившаяся длинная и запутанная речь только всё ухудшила. Стереотипный просветлённый мудрец, согласно созданным в культуре образам, обязан уметь выражаться лаконично и просто, совмещая ёмкий слог с изяществом метафор; и мне следовало подражать данному архетипу.

Вздохнув, я предпринял вторую попытку.

— Ладно, забудь, о чем я только что говорил. Могу описать это проще. Ты знаешь, я всегда хотел жить вечно. Даже пытаясь убить себя, я не столько стремился оборвать жизнь, сколько избавиться от страданий, и поэтому, очевидно, до сих пор живу. Нужно быть безнадежным глупцом или насквозь лживым лицемером, чтобы не сознаться в желании продолжать жизнь без конца, однако согласится со мной лишь тот, кто по-настоящему жил хотя бы мгновение. Кто пережил хотя бы краткий миг торжества духа, осознания, что "чёрт подери, да я же жив", того безумного чувства, когда разум выворачивается наизнанку и, неожиданно, замечает сам себя. В таком состоянии человек чувствует себя новорожденным. Память о прошлом теряет смысл, остается только бесконечно долгое настоящее и всевозможное будущее. Это странное, многогранное чувство, когда ощущаешь себя всемогущим, когда время и логика перестают сковывать мысль, хочется переживать вечно. Я узнаю людей, ощущавших такое, с первого взгляда. Смешно, но чаще всего они кажутся равнодушными, не ценящими собственную жизнь. Либо увязая в праздности, либо, напротив, бросаясь от одного необдуманного риска к другому, эти люди словно презирают саму мысль о какой-либо "полезной" деятельности. Пережив падение в ничто, трудно и дальше притворяться, что понимаешь смысл жизни. Трудно притворяться, что понимаешь смысл слова "жизнь". Ещё труднее делать вид, будто ничего не произошло. Себя обманывать легко, но каждый все равно осознает собственную ложь.

— Представь, что ты проваливаешься в портал и оказываешься в ином мире, в теле совершенно другого человека. Все принимают тебя за него, ты обладаешь его воспоминаниями, но ты совершенно точно — не он. Это лишь приблизительная иллюстрация самоосознания. На деле это страшнее, потому что в другом мире ты будешь помнить себя прежнего, а потому иметь хоть какие-то моральные и эмоциональные ориентиры. Здесь же ты просто вдруг приходишь к выводу, что не имеешь совершенно никаких причин делать что-либо из того, чем занимался прежде; что ты ничего не знаешь ни о мире вокруг, ни о себе самом; что каждый встречный объект, сознательно или нет, умом или эмоциями, или просто в силу законов физики пытается тобой манипулировать к своей выгоде; что твои собственные мысли, чувства и эмоции — лишь набор сигналов, информация, которой можно распоряжаться как угодно; и что во всем этом нет ничего мистического.

— Только после этого можно услышать собственные желания, настоящие страсти, все время сокрытые за глупыми сомнениями и напрасными усилиями.

— Я хочу жить вечно в этой пустоте. И я буду.

Не уверен, что моя пламенная речь впечатлила мошенника, однако тот пару минут молчал, о чём-то задумавшись и глядя вдаль сквозь залитое водой лобовое стекло.

— То есть, это правда, что нужно пожертвовать привязанностями, чтобы достичь освобождения? — блеснул он познаниями восточной философии, подчерпнутыми, похоже, из какого-нибудь китайского фильма про мастеров кунг-фу.

— Вроде того, — кисло подтвердил я, жалея потраченного на красноречие дыхания. Судя по реакции собеседника, вполне возможно было обойтись парой-тройкой известных штампов.

— И это работает?

— Угу. Ты же видел.

— Но ты не потеряешь силу, если будешь, э-э, использовать её для личной выгоды?

— Нет никакой личной выгоды, это выдумка эгоцентристов. Свобода от всего — это свобода и от смысла в том числе, можно сказать, что я просто развлекаюсь и убиваю время.

Саня подумал ещё немного и подавленно сообщил, что у меня даже просветление какое-то неправильное. По его словам, просветленный должен быть добрым и честным, проповедовать милосердие и пацифизм. Послушав эту проповедь, демоница хихикнула и посоветовала мне сменить легенду:

— Скажи, что заключил сделку с дьяволом, и теперь тебе нужно разрушить жизни миллиарда человек, поработить тысячу народов и начать ядерную войну. Взамен, если получится, получишь титул герцога одного из кругов ада, а все твои приспешники станут там же баронами.

Но идея адского феодализма не пришлась мне по вкусу, да и Саню бы насторожила столь радикальная перемена антуража. Хоть и крещённый в детстве, он всю жизнь воспринимал религиозные байки весьма скептически, однако в существование единого бога, вроде бы, верил. Поразмыслив, я причислил Саня к числу верующих агностиков и уверился, что изначальный подход в духе мистико-философской ахинеи, калькированной с религий Востока, идеален для приведения указанного человека в почтительное недоумение. Это разумно — возвышаться в глазах собеседника, рассказывая ему о вещах, в которых тот ни черта не смыслит.

Я заметил это ещё в детстве: окружающие считают умных людей не умнее себя, но только лишь разбирающимися в некоторых специфических областях знания. При этом средний обыватель зачастую обладает нерушимой уверенностью, что его знакомый "умник" значительно хуже понимает те сферы жизни, в коих сей мещанин вращается постоянно. Не раз мне приходилось давать развернутые советы, связанные с техникой, с которой у меня весьма дружественные отношения, но при этом уже через пять минут слышать от того же субъекта, кой вопрошал о работе компьютера: "Ты ничего не понимаешь в жизни".

Весьма малое количество людей способно различать информированность и здравомыслие.

Саня не являлся средним обывателем в плане интеллекта, но в моральной сфере оставался всё тем же "нормальным человеком", разве что со слегка редуцированной совестью. Посему легко было угадать его следующий вопрос.

— А я могу стать таким как ты?

— А зачем?

Мой встречный вопрос поставил собеседника в тупик. Среди мещан популярно заблуждение, что стремление к некоему идеалу есть хорошее дело само по себе, кое и их самих делает лучше. Как будто есть где-то во вселенной группа судей, оценивающих красоту стремлений людей, пред чьими строгими очами следует стараться изо всех сил. А уж об обладании сверхъестественными силами и вовсе упоминать не стоит — если хотя бы один высокосоциализированный грызун достигнет чего-то поистине невероятного, вся его последующая жизнь примет вид непрестанного самовосхваления. Вот единственная цель их трудов — желание похвастаться в кругу себе подобных, и все их пути, какими бы высокими идеалами они не оправдывались, ведут лишь к ней.

Саня недалеко ушёл от этой братии, посему не мог ответить на вопрос, зачем нужно становиться просветлённым. Сознаться самому себе, что культура попросту вколотила в него уравнение "просветление равно хорошо", он не мог, поскольку то означало бы осознать нищету своей морали, что равнозначно духовному самоубийству для современного человека.

Но Саня всё же был аферистом, коварным и хитрым, поэтому разбирался в людской психологии и мог применить данный навык к себе самому.

— Чтобы двигать предметы взглядом, — с горькой усмешкой признался он после длительного молчания. — Ладно, я понимаю, что с таким настроем просветления не достичь. Сначала нужно разобраться в себе, понять, кто я и куда иду, верно? Освободиться от страстей, успокоить ум и всё в таком роде. Я даже не уверен, что смогу научиться у тебя — мы с самого детства были разными...

Он ещё долго рассуждал, а я молча слушал, закусив внутреннюю сторону щеки, чтобы не ухмыляться. Моя любимая тактика обмана работала великолепно: дать несколько намёков, чтобы пробудить фантазию жертвы, и та сама начнёт с бешеной скоростью нагромождать объяснения, почему всё именно так, как я говорю. Саня и сам умел этим пользоваться, но не доверял сему подходу как я: аферист предпочитал контролировать все детали, упиваясь собственной властью. Вот и сейчас он полностью управлял ходом самообмана и наслаждался своим умом, рассказывая просветлённому как правильно обретать просветление.

Будь я действительно мастером дзэн, наверное, ударил бы Саню по голове. В книгах о дзэн-буддизме мастера постоянно избивали своих учеников. Не знаю, в чем практическая польза регулярных побоев, однако не сомневаюсь, что применял бы их с огромным удовольствием: порой так хочется причинить жуткую боль какому-нибудь словоохотливому кретину, застрявшему по уровню интеллектуального развития на уровне пятиклассника, но мнящему себя светочем познания, что любой повод сгодится для оправдания такого рода насилия. А просветлённым многое прощается, было бы просто неразумно этим не пользоваться.

Жаль только, что я даже примерно не представляю, что такое просветление и есть ли в этом термине хоть какой-либо смысл.

После получасовой речи Александр умолк, даже не закончив последнюю фразу. Протер ладонями лицо, сделал несколько глубоких вздохов и попросил меня показать ещё что-нибудь невозможное.

Моя муза, ругая недоверчивого афериста, протянула руку над его плечом и дважды нажала на гудок в руле, отчего Саня подскочил и ударился макушкой об потолок салона.

— Это в последний раз, — строго заявил я, поймав раздраженный взгляд дьяволицы. — Я не цирковой артист. И в нашей организации тоже не собираюсь устраивать ежедневные шоу. Моя магия — назовём её так — послужит ударным аргументом и будет демонстрироваться только тем, на ком можно основательно нажиться. Я — великий магистр, Максимус, тайный лидер, общение с которым — честь. Люди, которым я буду открывать великие тайны и показывать чудеса, должны будут считать себя избранными, чтобы мы могли рассчитывать на их безоговорочную преданность. Понимаешь?

Саня напряженно кивнул, и я смягчился.

— Но ты должен понимать, что всё это игра. Я действительно владею знанием, недоступным для простых смертных, но раскрывать его не могу; поэтому ты мне нужен не как последователь, а как соучастник. Мы были мошенниками, Саня, ими и остаёмся, моё просветление ничего не меняет, — я в третий раз повторил эту фразу. — Мы будем показывать людям настоящую магию, но лгать насчёт её источника. Так при помощи правды мы замаскируем великий обман, о котором будут помнить через века. Понимаешь?

Еще один кивок от Александра, более глубокий и неторопливый.

— Тебе нужно время, чтобы подумать?

— К чёрту! — выпалил Саня и протянул мне раскрытую ладонь. — Тут не о чём думать, подобные возможности надо хватать сразу.

Мы скрепили союз рукопожатием, и на этот раз оно являлось не пустой формальностью, но осязаемой росписью в устном договоре. Такова психика здорового человека: чем реже употребляется некий жест, тем больший смысл он обретает; а Саня был предельно вменяем.

Ощущая себя гением нейролингвистического программирования, я поинтересовался, как скоро Александр сможет приступить к работе. Задумавшись, коллега пробарабанил по рулю короткий марш и извиняющимся тоном попросил три дня, чтобы разобраться со старыми делами. В ответ я великодушно подарил ему целую неделю и, затаив злорадную улыбку, мило пообещал весь этот срок усердно работать самостоятельно, дабы товарищ влился в уже почти готовое дело. Конечно же, это привело афериста-планировщика в полнейший ужас, скрыть который ему почти удалось, и он поклялся, что будет стараться присоединиться ко мне так скоро, как это возможно. Угроза отобрать контроль всегда эффективна против подобных людей.

А ведь когда-то Саня казался несокрушимым титаном, на которого я равнялся, вспомнилось мне. Всякое происшествие он обращал себе на пользу, легко меняя стороны и убеждения во имя выгоды, всегда в глубине души оставаясь верным своему главному божеству — великой корысти. То ли дьяволица обострила мой талант манипулятора, то ли просто благотворно подействовала частая практика, но ныне я без усилий направлял разговор в надлежащее русло и подталкивал Саню произносить именно те обещания, кои мне нужно было услышать.

Коротко обдумав ситуацию, я решил, что дело всё-таки в демонице. Мой ум стал точнее после нашей встречи, как старые механические часы, в которых заменили часть истершихся временем деталей. Множество мелких целей слились в одну величайшую, и путь к ней виделся мне широким и прямым, пусть и идущим в крутую гору.

И даже если нынешний я уже имел мало общего с прежним, скорбеть по своей старой личине не хотелось. В конце концов, алчный зверь, который прикрывался маской сознания, во мне остался тем же — лишь голод его усилился.

У собеседника пискнул телефон, извещая о пришедшем сообщении, и я решил, что пришло время прощаться. Саня неуверенно предложил подвезти до дома, напомнив о дожде, однако в погоде как раз наступило затишье, позволившее мне отказать. Домой я пока не собирался.

Покидая салон, я попытался уловить момент, когда дьяволица исчезнет из нутра автомобиля и проявится вовне, но муза уже ждала меня снаружи. Разочарованно фыркнув, я махнул рукой Сане на прощание и посторонился, открыв путь отъезжающей машине.

Дождь моросил краткими порывами, косо бросая капли на ветер, но недостаточно частыми, чтобы они начали меня беспокоить. Люди на кладбище прикрылись неуместно пестрыми зонтами, издалека напоминавшими гигантские грибы, выросшие над могилой. Пару мгновений я разглядывал их, надеясь увидеть гроб в последний раз, но тот, похоже, уже спустили в яму.

— Ладно, — тихо произнёс я и направился прочь, твёрдо решив никогда не возвращаться.

Через минуту демоница указала, что мой путь пролегает в противоположную от дома сторону, и безрадостно осведомилась, в какую нелепую историю я намерен попасть теперь. Мне не понравилось её настроение, чего не стал скрывать, и после озвучивания предположения о существовании у демона, как я деликатно выразился, "лунного цикла", пояснил, что иду купить шаманских растений у Кости.

— Мне предстоит продолжительный интеллектуальный труд. Чтобы стресс не повлиял на мои когнитивные способности, нужно найти способ расслабления. Алкоголь не подходит, потому что он сам по себе негативно влияет на способность мыслить, а твои ласки уводят мой ум в сторону от насущных проблем, и я начинаю чувствовать себя слишком счастливым для работы.

Демоница недоверчиво подняла бровь и посоветовала употреблять в пищу больше шоколада. С её слов выходило, что искать расслабления в употреблении даже легких наркотиков — позор и недостойное поведение, и всякий сильный человек должен уметь снимать напряжение без необходимости прибегать к химической стимуляции.

Я возразил, что мышление вообще — сплошная химия, но согласился, что мой способ не годится для постоянного применения.

— Однако если у меня произойдет нервный срыв от переутомления, это повредит всему делу. Я знаю своё тело, им не так просто управлять: не забывай, что моя психика уже надломлена, и безумие может возвратиться в любой час.

Демоница надолго затихла и отвернулась. Капли дождя соскальзывали по её волосам, коже и черному платью, не задерживаясь, будто по гладкому стеклу. Меня посетило дурное предчувствие: муза выглядела как беременная жена, внезапно задумавшаяся, будет ли её муж хорошим отцом. Я поспешил исправить положение, спросив, что конкретно беспокоит возлюбленную, и пообещал приложить усилия для устранения гнетущего недостатка. Произнося это, я взглянул вверх, в дождливое небо, как делал всегда, сочиняя на ходу, а когда опустил взгляд, то не нашёл моей спутницы. Остановившись, я глупо потоптался на месте, оборачиваясь на все стороны, и выглядел, верно, как дошкольник, потерявший из виду мать на незнакомой улице.

Несколько минут я звал музу, с каждым возгласом всё громче, но дьяволица не возвращалась. Признавшись в бессмысленности попыток докричаться до демона, я пожал плечами и двинулся дальше в прежнем направлении. Золотой амулет по-прежнему отягощал мою шею и холодил грудь под футболкой, так что о разрыве контракта думать пока было рано.

— Если это способ давления, — негромко говорил я, петляя в кривых переулках между домами-тюрьмами, — то очень странный. Ты могла просто сказать, что...

Одна из причин, почему я ненавижу людей: они меня постоянно перебивают. Сидя в компании неизменно приходится сдерживать желание что-либо сказать, ожидая своей очереди высказаться, и редко моя фраза оказывается уместной, поскольку её время безвозвратно уходит.

С ревом и визгом из-за поворота вылетел серебристый джип с тонированными стёклами и, подпрыгивая в ямах дырявого асфальта, понесся прямо на меня, трижды игнорируя ограничение скорости. Захлопнув рот, я метнулся к обочине узкой улицы, мысленно уже видя себя с ног до головы обернутым гипсом. Идиот-водитель провёл грохочущую машину в сантиметре от меня, но радоваться не пришлось: могучий толчок боковым зеркалом в плечо сбил меня с ног и едва не швырнул под задние колёса. Мой вопль и треск пластика слились воедино.

Сумасшедший пилот не соизволил остановиться или даже сбавить ход и скрылся за очередным поворотом. Стиснув зубы, я поднялся. Левая рука, принявшая удар, почти не слушалась, но, к счастью, ни перелома, ни вывиха, рыча от растекающейся по мышцам боли, я не нащупал.

Утешая себя тем, что наверняка разбил подонку зеркало, я поковылял дальше, на ходу кое-как отбиваясь от вцепившихся в темные брюки серых пятен грязи.

— Что с тобой уже случилось?! — воскликнула дьяволица, неожиданно выступившая вперед из-за раненного плеча.

Наигранно всхлипнув, я сгреб музу в охапку здоровой рукой и уткнулся лицом её в грудь.

— Решил, что ты меня покинула, и бросился под машину, пытался покончить с собой! Не уходи больше никогда!

Отсмеявшись, демоница всё же выпытала у меня правду и даже, кажется, искренне посочувствовала. Но вот на мои встречные вопросы отвечать наотрез отказалась.

— В каждой мистической истории должно быть таинственное исчезновение, — заявила она, и я завершил бесплодные расспросы.

Дом Кости уже явился нашим глазам, когда небеса вдруг прорвало. Сплошная стена чуть теплой воды накрыла меня, мигом промочив насквозь. Бежать было бесполезно — промокнуть сильнее виделось решительно невозможным, и я лишь немного ускорил шаг, приобняв музу за талию, чтобы побудить её поторопиться вместе со мной.

Следующей неожиданностью стало второе явление серебристого джипа, припаркованного около искомого подъезда. В другое время я бы обязательно сделал какую-нибудь мстительную гадость: разбил бы стекла камнем или, будь под рукой что-нибудь острое, проколол шины; но ливень побуждал потерпеть с возмездием.

Когда мы находились в метрах пяти перед спасительным подъездом, из сумрачных недр здания на порог вышел по-боксёрски стриженный накачанный тип с дымящейся сигаретой меж стиснутых губ, сразу напомнивший мне очертаниями лица и фигуры фашистообразного Витю. Почти знакомый незнакомец неторопливо оторвал взор от земли и увидел меня... вернее, нас. В тугих струях дождя, разбивавшихся о тело дьяволицы, только слепой бы не увидел прозрачный силуэт, прижимавшийся ко мне. Не хочу гадать, о чем он подумал, но сигарета выпала из его раскрытого рта и не успела долететь до земли, как тип резво рванулся бежать в сторону. Через пять секунд его уже не было видно за пеленой ливня.

В моей голове появились некоторые сомнения, что парень увидел всего лишь прозрачную фигуру дьяволицы, но озвучивать их я не стал.

— Полагаю, городская психбольница перевыполнит план в этом месяце, — задумчиво протянула муза, когда мы переступили порог подъезда.

— Ты ведь можешь сделать так, чтобы он забыл?

— Зачем? — беспечно пожала плечами она. — Пусть живет в страхе.

— Ты чудовищна, — усмехнулся я.

— За это ты меня и любишь.

И она снова оказалась права. Она вообще всегда оказывалась права. Как ни странно, это не раздражало. Похоже, я вправду её полюбил.

Поднимаясь по последнему лестничному пролёту на второй этаж, я увидел, что дверь в квартиру Кости наполовину распахнута. По большому счёту, это могло означать, что хозяин в очередной раз обкурился и попросту забыл её закрыть, но я насторожился и начал подумывать об отступлении. Складывая части головоломки, трудно было не догадаться, что серебристый джип принадлежит Вите, а испуганный беглец внизу — брат скинхеда; и скорость перемещения в дождь, а также незапертая дверь намекали на наличие некоторых неприятностей у моих знакомых. С другой стороны, рассудил я, если мой визит окажется несвоевременным, меня просто попросят убраться к чертям, что я немедленно и сделаю, избавив всех от лишних трудностей.

Определившись с дальнейшими действиями, я завершил восхождение, подошёл к квартире наркомана и отворил дверь окончательно. Дальнейшее произошло буквально за доли секунды.

Моим глазам предстала замечательная картина: в дальнем конце коридора на полу, прижавшись спиной к стене и подняв дрожащие руки к окровавленной бороде, сидел Костя и что-то неразборчиво шепелявил разбитыми губами. Над ним, частично загораживая страдальца, грозным катом со сжатыми кулаками, на коих виднелись места с содранной об зубы кожей, возвышался Витя, и в деснице его я успел разглядеть пистолет, нацеленный на лохматую жертву.

Лысый стрелок стоял ко мне почти спиной, и я мог бы тихо уйти, но Костя увидел меня и с мольбой протянул ладони. Мгновенно распознав смысл сего жеста, Витя молниеносно обернулся, и в мой живот будто вонзилась раскаленная игла. Если бы не опора в виде демоницы, я бы упал навзничь, а так лишь отступил на шаг и рухнул на подогнувшиеся колени. В ушах звенело эхо выстрела, а нос щекотал запах пороха.

Не знаю, как и почему мне это удалось, но я продолжал смотреть вперед, и видел, как Костя, пользуясь тем, что Витя отвлекся, попытался вырваться, но обернувшийся палач с размаху врезал наркоману по макушке рукоятью пистолета, и Костя обмяк и сполз на пол, закатив глаза.

Витя снова повернулся ко мне и направил оружие мне в лицо, явно с намерением добить, однако что-то неуловимо изменилось. Тени стали гуще, свет ярче, а движения врага замедлились почти до полной остановки. Я посмотрел вниз, на рану, рефлекторно зажатую единственной послушной ладонью: из-под плотно сведенных пальцев пробивались зелёные языки огня.

Я поднял взор, одновременно вознося руку и указывая на вооруженного ублюдка. Зелёный огонь вырвался следом и клубящимся вихрем покрыл все стены, пол и потолок. Но самый густой его поток вырвался из моей ладони со скрюченными, как когти, пальцами, пытавшимися дотянуться через пяток шагов до глотки посмевшего на меня напасть выродка.

Пламя метнулось к Вите и обрело форму прямо перед ним: одетая огнем женщина полоснула правой кистью по горлу стрелка, невидимыми когтями разорвав кожу, мышцы и сосуды.

Всё исчезло: муза снова оказалась рядом, пламя угасло. Витя выронил пистолет, страшно хрипя, вцепился обеими руками в своё исполосованное, брызжущее кровью горло и, пошатываясь, побежал прочь из квартиры, мимо меня, вниз по лестнице, на улицу.

Но не только он страдал от боли и кровопотери. Под меня натекла немалая алая лужа, на мой взгляд, просто ужасно огромная. Мучительное чувство, будто из меня вытягивали кишки, не имевшее ничего общего с обычной бытовой болью, раздирало нервы, и я не мог перестать скулить, будто побитый пёс.

Демоница обняла меня и притянула, наполовину усадив, наполовину положив на себя. Я выл и натужно сквернословил, обещая немедленно сдохнуть.

— Тише, любимый, — шептала муза мне на ухо, — ты не умрешь. Терпи, Макс, любовь моя.

— Ты впервые назвала меня по имени, — сквозь стиснутые зубы выдавил я, как будто наблюдательность имела значение. — Прощаешься, что ли?

— Нет, любимый.

Она запустила руку в карман моих брюк и вытащила телефон. Несколькими секундами позже, муза уже общалась с диспетчером скорой помощи, хотя для меня эти мгновения от ужаса перед возможной гибелью тянулись часами.

Дьяволица спросила у меня адрес, но я никак не мог вспомнить, и ей пришлось исчезнуть, уложив меня на пол. Мука помешала сосчитать, сколько времени она отсутствовала, бесплотным духом отыскивая табличку с номером дома и улицей, но когда всё же возвратилась, то вернула меня в прежнее положение и сообщила незримому собеседнику необходимую информацию.

— Вот и всё, любовь моя, — шептала она, зажав мою рану. Магия ли тому была причиной, или ещё что, но кровь почти не сочилась из-под её пальцев. — Теперь нужно только немного потерпеть.

— Я ведь управлял тобой, — пробормотал я, положив свою правую ладонь поверх её. Левая рука всё ещё почти не слушалась. — Когда зелёный огонь... все твои движения... так, как я хотел, ты делала...

Мои отяжелевшие веки стремились сомкнуться, будто я не спал несколько месяцев. Неподъёмный язык ворочался во рту замерзшим удавом, и только мысли в голове сохраняли подобие покорности.

— Это ты... делаешь? — догадался я. — Усыпляешь?

— Да, любимый, — созналась демоница. — Не сопротивляйся, это спасёт от боли.

— Я... не хочу умирать.

Никогда в жизни я не чувствовал такого стремления жить, как в те минуты, когда ощущал, как части моего тела поочередно замирают и перестают повиноваться. В плену онемевшей плоти я ощущал себя погребённым заживо. Ужас и боль складывались, рождая стремление бежать, но сил покориться ему не имелось.

— Ты не умрешь. Обещаю.

И я закрыл глаза, отдавшись тьме.

Ведь у меня не было выбора. Ни у кого нет.

Конец первой части.

Комментарии: 99, последний от 07/11/2018.

© Copyright Наймушин Никита Алексеевич (nnikitos-ne@mail.ru)

Размещен: 29/07/2013, изменен: 29/07/2013. 436k. Статистика.

Роман: Фантастика, Мистика, Юмор

Оценка: 6.00*31 Ваша оценка:

Популярное на LitNet.com Н.Любимка "Долг феникса. Академия Хилт"(Любовное фэнтези) В.Чернованова "Попала, или Жена для тирана — 2"(Любовное фэнтези) А.Завадская "Рейд на Селену"(Киберпанк) М.Атаманов "Искажающие реальность-2"(ЛитРПГ) И.Головань "Десять тысяч стилей. Книга третья"(Уся (Wuxia)) Л.Лэй "Над Синим Небом"(Научная фантастика) В.Кретов "Легенда 5, Война богов"(ЛитРПГ) А.Кутищев "Мультикласс "Турнир""(ЛитРПГ) Т.Май "Светлая для тёмного"(Любовное фэнтези) С.Эл "Телохранитель для убийцы"(Боевик)

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:

И.Мартин "Твой последний шазам" С.Лыжина "Последние дни Константинополя.Ромеи и турки" С.Бакшеев "Предвидящая"

Как попасть в этoт список

Сайт — "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"