Круги на воде 2. Состязание царей

— Достопочтенный Мушезиб-Мардук просит принять его, господин.

Мазей удивлённо поднял глаза на слугу.

— Он сказал, по какому делу?

— Нет, господин.

Ну, ещё бы... Стал бы один из самых влиятельных купцов Эгиби раскрывать суть дела рабу.

Мазей поднялся, ещё раз коснулся взглядом обнажённой груди танцовщицы, огорчённо вздохнул.

— Пошла вон. Все убирайтесь.

Когда рабы-музыканты покинули покои, хшатрапава распорядился.

— Зови.

Поверенный согнулся в поклоне и удалился.

Мазей подошёл к распахнутому окну, обращённому на юг. Он сделал своей резиденцией летний дворец царя Навуходоносора, расположенный в северной оконечности города, у внешней стены. Приезжая в Вавилон, царь царей этим дворцом не пользовался. Отсюда, с верхних этажей дворца, все великолепие Вавилона просматривалось, как нельзя лучше.

Могучие стены, сложенные из кирпича песочного цвета, словно зубчатая корона, опоясывали город двойным кольцом. На их фоне ярко выделялись покрытые синей глазурью ворота Иштар, украшенные изображениями львов, быков и сиррушей[55].

[55] Сирруш — мифическое существо, имеющее рогатую змеиную голову и чешуйчатое тело змеи, львиные передние и орлиные задние ноги. Один из символов верховного бога вавилонян, Мардука.

Тридцать лет назад сразу за воротами возвышались знаменитые на весь мир висячие сады — рукотворная, покрытая яркой зеленью гора, возведённая Навуходоносором для своей жены, дочери царя мидян, выросшей в горах и тосковавшей в равнинном Междуречье по дому. После её смерти сады постепенно хирели, пока, наконец, мощное наводнение не разрушило фундамент. Террасы обрушились. Теперь они так и лежали в руинах. царь Артахшасса не озаботился восстановлением садов, да и Дарайаваушу было не до них.

Руины из дворца не видны, зато позади них глаз сразу выхватывал главное достояние Врат Бога — огромный зиккурат Этеменанки, высотой в сто восемьдесят локтей.

За спиной Мазея послышался лёгкий шорох, и он обернулся. В дверях стоял невысокий плешивый старик, купец, обладатель "испуганного" имени "Мардук, спаси меня", которое когда-то носил один из царей Вавилона.

— Да продлит Сын чистого неба[56] бесконечно жизнь твою, досточтимый и великолепный Мазей, — согнулся в почтительном поклоне купец.

[56] "Сын чистого неба" — так переводится имя Мардука.

— Благословен будь и ты, достопочтенный Мушезиб-Мардук, — поприветствовал посетителя перс, — что привело тебя ко мне?

Хшатрапава прекрасно знал, что столь поспешный переход к делам в Эгиби считали верхом невежества, но таким образом напомнил о своей важности и нежелании плясать под дудку купцов.

Времена расцвета великого торгового дома давно миновали. Подавив первое восстание вавилонян, персы убили главу Эгиби, Итти-Мардук-балату, просто за то, что он слыл богатейшим человеком в Вавилоне. Перед смертью тот успел спрятать почти все деньги, а его сын смог обрести покровителя в лице одного из военачальников завоевателей и спас свою семью от гибели и полного разорения, однако с трёхсотлетним процветанием ростовщиков из Иудеи[57] было покончено.

[57] Эгиби — искажённое вавилонянами иудейское имя Иаков. Так звали основателя купеческой династии.

Мушезиб-Мардук мог кривиться сколь угодно долго, но возразить не смел. Несколько лет назад Дарайавауш позволил захиревшим Эгиби снова стать откупщиками податей. В немалой степени тому способствовал Мазей, предок которого как раз и забрал купцов под свою руку. С тех пор они снова поднялись, хотя ещё не достигли прежнего могущества.

— Я не отниму много твоего драгоценного времени. Я всего должен передать тебе письмо.

— Давно ли купцы Эгиби стали письмоношами?

— Дело это очень деликатное. Человек, который к нам обратился, низкого звания, не имеющий нужных связей. Он опасался, что будет добиваться твоего приёма долгие месяцы или письмо окажется в чужих руках. Вероятнее всего оно легло бы на стол к хазарапатише, чего сей муж очень хотел избежать.

Мазей посмотрел на Мушезиб-Мардука заинтересовано. Все верно, простолюдину почти невозможно попасть на приём к хшатрапаве Вавилонии, но с чего посланник решил, что письмо достанется хазарапатише? Или он хочет обратить внимание на...

Старик усмехнулся. Каков хитрец! Если кто-то пытается избежать общения с Фарнабазом и при этом хочет сообщить нечто важное, то на это действительно стоит обратить внимание!

— Ты знаешь этого человека?

— Нет, достопочтенный Мазей, но у него была при себе рекомендация от нашего уважаемого партнёра, потому мы и согласились передать тебе письмо и, если ты пожелаешь, свести с доставившим его.

— Отрабатываете обязательства? — хмыкнул хшатрапава.

— Дом Эгиби с вниманием относится ко всем своим партнёрам, — почтительно склонил голову купец.

— Давай письмо.

Вскрыв запечатанный футляр, хшатрапава развернул папирус, пробежал глазами первые строчки.

"Набарзан, сын Мегабиза, желает здравствовать сто лет достопочтенному Мазею и да хранит его Ахура Мазда!"

Мазей поднял глаза на купца. Пожевал губами.

— Доставь ко мне этого человека, я хочу побеседовать с ним.

Мушезиб-Мардук, пятясь и кланяясь, удалился. Хшатрапава вернулся к чтению.

"Прости несчастного изгнанника, мой старый друг. Я осмелился побеспокоить тебя, чтобы сообщить печальную новость. Как мне стало известно, посол великого царя был убит вместе со всей своей свитой во Фригии. Злодеи, свершившие это, остались неузнанными, но я имею основания подозревать..."

Мазей торопливо дочитал письмо и свернул его, едва не разорвав папирус. Вернулся к окну. Некоторое время молчал, а потом прошептал еле слышно:

— Вот и заключили мир...

Милет, начало осени

— И всё-таки, каков наглец! — прошипел Селевк, нервно похлопывая раскрытой ладонью по мраморным перилам.

Военачальник стоял на балконе дворца, когда-то принадлежавшего милетскому тирану Аристогену и разглядывал позолоченный скорпионий хвост финикийской пентеры, только что миновавшей западную башню, сторожившую вход в Бухту Львов. Корабль вышел на простор Латмийского залива и моряки, отвязывая верёвки-сейраи[58], распускали дорогой пурпурный парус с вышитым золотым человекоорлом Ахеменидов.

[58] Сейраи — древнегреческие аналоги гитовов и горденей, снастей, предназначенных для подтягивания парусов к рею. Греки использовали их, в том числе и для уменьшения площади паруса при слишком сильном ветре.

— Объяснимая дерзость, — буркнул стоявший рядом Пердикка, — её можно извинить. Я бы на его месте...

— Уже мечом размахивал? — низкий голос прозвучал за спинами стратегов и они обернулись.

Вышедший на обширный балкон человек обликом сильно отличался от стоявших возле перил: он значительно превосходил их возрастом, единственный из присутствующих носил бороду, которую неумолимое время щедро украсило серебром. Но первым делом при взгляде на него бросалось в глаза вовсе не это, а чёрная повязка, прикрывавшая левый глаз. Мощную фигуру Антигона покрывал шерстяной гиматий, задрапированный по афинской "ораторской" моде таким образом, что скрывал обе руки. Недобрый знак для хорошо знавших автократора Азии: так он одевался, когда размышлял о чём-то неприятном. Тяжёлые мысли, волнение, иногда вызывали дрожь в мышцах, озноб. Антигону казалось, что он мёрзнет, тогда он плотнее кутался в плащ. Верховный стратег этого досадного свойства стыдился. "Дрожит, как осиновый лист". Ему казалось, что люди увидят и сочтут его малодушным. "Стареет Монофтальм, сдаёт". Нет уж. Не дождутся. Ему перевалило за шестьдесят, но в старики записываться пока ещё рано. Слишком мал Деметрий, а младший сын, Филипп, которого Стратоника родила уже здесь, в Азии, и того меньше. Нельзя превращаться в развалину, пока они не станут мужчинами.

Впрочем, вряд ли те немногие, кто присутствовал при переговорах с послом Дария Ариобарзаном, заметив состояние автократора, заподозрили бы в нём неуверенность или даже страх. Антигона трясло вовсе не от этого. Он с трудом подавлял желание свернуть послу шею.

— Мой брат был убит во Фригии! — выплёвывал обвинения персидский посол, средний сын покойного Артавазды, — на захваченных вами землях! Кто его убил? Вы даже не знаете! Под властью великого царя такого не могло случиться! Вы превратили цветущую страну в разбойничий вертеп! Или вы молчите по другой причине? Может вам всё-таки известно имя подлого убийцы? Желаете его скрыть?

— Тебя ввели в заблуждение, — еле сдерживаясь, ответил красный от бешенства Селевк, — я лично проводил твоего брата до границы Каппадокии! Если на послов напали, это произошло не внутри наших границ! С достопочтенным Каувайчей в Вавилон ехал Автолик, сын Агафокла и с ним сотня отборных воинов. Нам ничего не известно об их судьбе.

— Кто сможет подтвердить правдивость твоих слов? — прошипел Ариобарзан, — другой македонянин? Нет вам веры! Мы протянули вам руку дружбы, а вы подло ударили по ней мечом!

Антигон сохранил хладнокровие усилием, поистине титаническим. Утихомирить взбешённого посла, который совсем потерял разум и сыпал обвинениями, не выбирая слов, оказалось чрезвычайно трудно. Ариобарзан перестал кричать, но полностью успокоиться всё равно не мог, слишком накрутил себя за время морского путешествия из Сидона в Милет. Заявил, что если македоняне невиновны в убийстве посла, то пусть назовут имя убийцы. Великий царь подождёт до весны, а потом пусть Антигон пеняет на себя.

— Мы наведём порядок во Фригии.

Дабы не усугублять ситуацию, послу не стали напоминать, чем кончился прошлый персидский поход для наведения порядка.

Отправляя Ариобарзана к Одноглазому, Дарайавауш ожидал расследования, но Мазей, который настоятельно рекомендовал царю царей послать именно сына Артавазды, рассчитывал совсем на другое. Хазарапатиша, которого гибель Каувайчи вывела из себя, как и надеялся хшатрапава Вавилонии, оказался неспособен тщательно обдумать ситуацию и поддался страстям, хотя они противоречили его интересам. Он поддержал кандидатуру Ариобарзана. Разумный и осторожный отец братьев давно покинул бренный мир и не смог дать царю царей мудрого совета. Опасаясь Мазея, никто из придворных не решился донести до повелителя мысль о том, что жаждущий мести Ариобарзан сделает только хуже. В итоге так и получилось. Сыновья Артавазды не желали ни о чём разговаривать с Антигоном, они хотели крови. До такой степени, что устремления Фарнабаза на восток в одночасье стали второстепенными. К удовольствию Мазея, который "в кои-то веки" горячо и искренне поддерживал хазарапатишу в его горе и всячески способствовал убеждению царя царей в том, что мир с подлыми яванами — большая ошибка. Наглецы-македоняне сочли великого царя слабаком, а ведь "кое-кто" предупреждал, что так и будет. Нечего с ними заигрывать.

Ариобарзан сделал то, что от него ожидали и, не задержавшись в Милете ни минуты, уехал, оставив македонян в смятении.

Антигон подошёл к стратегам. Селевк, ожидая продолжения речи про "размахивание мечом", смотрел на него, чуть выпятив верхнюю губу в недовольной гримасе, но автократор молчал.

Усилия моряков-финикийцев, наконец, увенчались успехом. Трепещущий парус поймал ветер, и пентера заскользила гораздо быстрее, растворяясь в бледной дымке.

— Мечом помахать мы успеем, — сказал Антигон, — тут надо разобраться.

— Дарий, — Селевк кивнул в сторону удалявшегося посольского корабля, — похоже, не хочет разбираться.

Антигон покачал головой.

— Не верю я, что этот крашенный петух передал слова царя, скорее всего своими собственными тут плевался.

— И не побоялся, что царь снимет ему голову за то, что он развязал войну? — спросил Пердикка.

— Царство трещит по швам. Думаю, на царя сатрапы оглядываются в последнюю очередь. Кофен пробыл у нас всю зиму. Пусть тень его мирно спустится в Аид и не скитается неприкаянной среди живых. Я ему верю. Верю, что Дарий хотел мира. Но и не сомневаюсь, что этот мир кому-то из персов поперёк горла.

— Думаешь, Кофена убил кто-то из своих?

— Возможно. Селевк, тебе нужно ехать в Анкиру и внимательно следить за тем, что будет делать Ариарат. Если все же не миновать войны, то начнётся она не раньше весны. Есть время, чтобы исправить ситуацию. По крайней мере, попытаться. Но сидючи здесь или в Сардах, ничего не выяснить. Избегай столкновений с Ариаратом, они только подольют масла в огонь. Уж не он ли в этом замешан?

— Какая ему в том выгода? — задумался Пердикка, — должен понимать, что в случае войны, драка у него под боком начнётся. Или вообще прямо во дворе.

— Может быть, ему стало известно о предложении Дария? — спросил Селевк.

— Я тоже об этом думаю, — согласно кивнул Антигон, — это его напрямую касается.

— А если все это подстроил Лагид? — вдруг предположил Пердикка.

Селевк посмотрел на него, потом оба, не сговариваясь, взглянули на Антигона.

— Н-да... — только и смог вымолвить сын Антиоха, почесав переносицу.

Вождь молчал, поджав губы и, не отрываясь, смотрел вдаль. Его лицо совершенно окаменело. Через некоторое время, так и не ответив на слова Пердикки, он повернулся и удалился прочь.

— А я его на днях во сне видел, — сказал Селевк.

— Кого?

— Птолемея.

— И что?

— Ничего. Стоит. Смотрит...

— Тьфу ты... — сплюнул Пердикка, — давай, поплачь ещё, что он твой лучший друг.

С этими словами он резко повернулся и ушёл вслед за Антигоном.

— Какие уж тут друзья... — медленно проговорил Селевк.

Дарий предложил македонянам Синопу. Сей вольный эллинский город персам не подчинялся и, хотя они имели некоторое влияние на тамошних "лучших людей", подарить его царь царей не мог. В свою очередь, Антигон мог прибрать город к рукам и безо всяких договоров с взаимными уступками. Тем не менее, предложением он заинтересовался, поскольку между строк читался отказ Дария от борьбы за Малую Каппадокию. А там, глядишь, "Страна прекрасных лошадей", отрезанная от моря и зависимая от торговых правил, какие ей навяжет Монофтальм, сама упадёт ему в руки. Кофен дал понять, что в Вавилоне закроют на это глаза. И добавил, что царь царей рассчитывает на тесную дружбу и даже династический брак. Как раз сейчас подыскивается невеста шестнадцатилетнему Вауке. Наследнику. Антигону осталось лишь посетовать, что у него нет дочери.

Что же царь царей хочет взамен?

А хочет он немного. Всего лишь очистить море от пиратов, обнаглевших до того, что собственное государство строят. Разбойное.

Что сие означало, объяснять никому не пришлось. Селевк предложил прогнать посла немедля. Леоннат — отказать вежливо. Гарпал советовал подумать. А Пердикка... Он произнёс страстную речь о разошедшихся дорогах. Антигон выслушал всех и предложил Кофену пользоваться гостеприимством, приятно провести время в охотах и пирах.

Стратег-автократор думал долго. В конце концов, настойчивость Пердикки взяла верх. Наверняка, впоследствии какой-нибудь учёный муж записал бы, что решение о поддержке Родоса и персов в борьбе против Птолемея, взвешивалось Антигоном на весах совести всю зиму. На деле же советники и ближайшие соратники Одноглазого колебались вовсе не потому, что не желали становиться "предателями дружбы". Да, подобные мысли приходили им в голову, но довольно успешно отгонялись. Циклопу они стоили нескольких бессонных ночей. Сторонником дружественных отношений с царём-без-царства оставался только Селевк. Все прочие давно уже считали, что их с Птолемеем дороги действительно разошлись безвозвратно. Лагид в одночасье оказался злокозненным врагом. Многое ему припомнили, а ещё больше сочинили, для душеспокойствия.