Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Каждый раз тяжелый серебряный замок в виде змеи требовал крови. Жадно пил ее, прокалывал ладонь клыками...

Любой другой человек был бы отравлен ядом, который содержался в застежке. Но не эта женщина.

Яда в ней было более, чем достаточно и своего.

— Сила. Да, сила...

Были, были под черной обложкой ритуалы, которые могли ей помочь. Но для них требовался ребенок. И не абы какой — ребенок сильной древней крови.

А где такого возьмешь?

Впрочем, женщина не отчаивалась.

Она упорно искала, собирала сведения, распускала во все стороны свои щупальца. Рано или поздно найдутся те, кто ей надобен. Рано или поздно.

Женщина внимательно читала, облизывала губы...

Отражалось оно так в стекле, что ли?

Но если бы кто увидел...

Из-под розовых губ показывался не человеческий, а змеиный язык. Тонкий, раздвоенный на конце. Или это просто так виделось?

Недаром же говорят, что зеркала показывают истинную суть человека?

Вот зеркало в углу ее и показывало. Только сказать никому не могло. У него-то языка не было. Увы.

* * *

Фёдор открыл глаза, потер лоб. Вроде и не пил он вчера много...

Конечно, лекарь оказался рядом со своим боярином. Сидел в уголке, глядел на происходящее. А ежели боярин с девушкой решит уединиться, так он с ними пойдет.

Нет, не третьим.

Просто у девушек много болезней бывает. Сами-то они и не скажут, даже если знают. А могут и попросту не знать. Все хвори по-разному себя являют. Вот лекарь ее и осмотрит. И ежели что заподозрит — боярин себе другую выберет. А как иначе?

Вот, к нему Фёдор и подсел.

— Поздорову ли?

— Благодарствую, царевич, все хорошо, — лекарь воззрился на царевича с интересом. Что надобно-то? Девушку осмотреть?

Фёдор тянуть не стал.

— Помнишь, пару дней назад ты бабку осматривал, на ярмарке?

— Помню, как не помнить. Только там ничего страшного, отлежится — и хватит с нее.

Адам Козельский ценил себя очень высоко, и на лечение разных бабок размениваться не любил. Он боярина лечит, а тут какая-то... может, и не холопка, ну так прислуга. Немногим лучше! Тьфу!

— Мне надобно, чтобы ты ее еще раз осмотрел.

Адам дураком не был.

Ну, надо — так надо. Глупых вопросов он тоже задавать не стал. Ни зачем, ни почему... задал умный.

— Когда ее осмотреть надобно, царевич?

— Завтра?

— Можно и завтра, царевич. После полудня?

Фёдор подумал, и кивнул.

— Да, после полудня. И еще... я хочу пойти с тобой.

— Зачем? — зря Фёдор порадовался смышлености лекаря. Ненадолго ее хватило.

— Надо так. Скажешь, я твой помощник.

— В таком виде, царевич?

Фёдор оглядел себя.

Да хороший у него вид, хороший, и кафтан... м-да. У нас все помощники лекаря в алом бархате и ходят, ага. С золотым шитьем, с собольим мехом на опушке, в сафьяновых сапогах...

— Найдется у тебя, чего надеть?

— Как не найти, царевич. Можешь встать, я рост посмотрю?

Фёдор послушно поднялся. Лекарь прикинул, подумал...

— Да, найду. Когда мне завтра явиться?

— Давай к полудню. Как раз пока я переоденусь, там и ко времени будет.

Лекарь молча склонил голову. Получилось это как поклон, и Фёдор гневаться не стал. Пусть его...

Вина он выпил, было. Бутылку. А продажными девками не соблазнился, хотя Руди и подмигивал, и намекал на какие-то чудесные умения девушек.

Но Фёдору не хотелось.

Его мысли занимала медноволосая красавица. Ведь и правда хороша собой! Не первая красавица, к примеру, Борькина женка куда как красивее, только вот прикоснуться к царице Марине Фёдор даже щипцами не смог бы. И как с ней Борька только в постель ложится? Жуть! Фёдору бы трон предложили, и то не согласится! Она ж...

От нее холодом тянет. Ледяным, страшным...

А вот Устинья — теплая. К ней руки протягиваешь, и греешься. Такое чувствуется.

Одна из девушек была похожа на Устю, но Фёдор даже не поглядел в ее сторону. Не нужна ему подделка! Ему настоящую хочется. И завтра...

Завтра он окажется рядом с ней.

Рядом...

Под эти мысли и уговорилась бутылочка франконского вина, а потом и вторая, третья. И завтра наступило незаметно...

Фёдор подорвался с кровати, посмотрел в окно.... Нет, еще не полдень.

— Царевич, ты умойся, а я одежду уже подготовил, — Михайла погрешил против правды. Воду правда принес он. А вот одежду готовили другие слуги. Но кого волнуют подобные мелочи?

Уж всяко не его!

И не Фёдора, который сунул голову прямо в таз с водой, а потом встряхнулся, словно собака, на половину комнаты, и уточнил.

— Там лекарь не пришел?

— Нет пока.

Фёдор кивнул.

— Ладно. У тебя что?

— Немногое, царевич. Много за ночь и не узнаешь, — развел руками Михайла.

Так-то справедливо. Ночью все спят, разве что совы ухают. А холопка Лукерья, которая выскочила к красавчику на свидание, больше верещала под ним, чем разговаривала. А что?

Бабы — они больше всего разболтать готовы после этого дела. Тогда они размякшие, податливые и за языком не следят. Михайла точно знает. Не впервой ему... иные и про захоронки свои али хозяйские так душевно все выбалтывали, про планы докладывали...

— И что ж узнал?

— Что не сговорена твоя боярышня, царевич, я уже говорил. А что в сердце у нее никого нет, сейчас верно скажу. Ни сердечного друга, ни тайны какой. Никто ей писем не пишет, ни к кому она не бегает. Не смотрит, не вздыхает.

Почему-то Фёдору было приятно это слышать. Но и Михайле было приятно это говорить. Собственники...

Фёдор кивнул, и принялся одеваться.

Пока позавтракал, тут и лекарь пришел.

Конечно, пригласить его к столу Фёдору и в голову не пришло.

— Пришел? Одежду принес?

Адам кисло подумал про диких россов, но поклонился, и принялся доставать одежду. Традиционно лекари ходили в длинном балахоне, похожем на рясу, только зеленого цвета, длиной до колен, и широкополой шляпе. Разве что во время эпидемий надевали маску с клювом, в который закладывали корпию, пропитанную отваром целебных трав. Или сами травы — кто во что горазд.

Помощники носили то же самое, но шляпа им пока не полагалась. Повязка на лоб и капюшон *

*— единой формы у лекарей не было очень долго, исключение — форма 'чумного доктора'. Но в Россе пусть будет. Прим. авт.

Фёдор был выше лекаря на голову, так что балахон пришлось надставлять.

Царевич натянул его прямо поверх одежды, поморщился — и высказался.

— Гадость!

Адам промолчал.

Он не станет объяснять, что это не просто так.

Зеленый цвет — цвет жизни. Он защищает одежду от брызг крови и прочих жидкостей, больных же и рвет, бывает, и мокрота у них идет... а до колен балахон потому, что на улицах грязи как раз по колено. Вот, чтобы подолом не мести, его таким и носят. И даже повязка на голове не просто так. и у него, и у помощника. А чтобы волосы в глаза не лезли, и пот не затекал во время операций.

Зачем это царевичу? Ему не нравится — и не надо. И правильно, кстати говоря!

В балахоне царевич был похож на очень тощую и противную жабу. Только что бородавок не хватало.

Поди ж ты, вроде и не толстый, а впечатление именно такое. Не идет ему. Никак.

— Короб, — почтительно подал искомое Михайла.

Слуги ему не мешали. Хочет этот сумасшедший смерть за усы дергать — пусть его! Им меньше достанется.

Фёдор перекинул перевязь через плечо, поморщился.

— Тяжело.

Адам развел руками.

А ты думал, все так просто? Там одни инструменты чего стоят. Понятное дело, самых ценных тут нет, но есть скальпели, пила, есть зажимы, еще кое-что... по капельке, но вес набирается приличный. Потаскаешь такой — мигом помощника возьмешь.

— Присядь, царевич, — попросил Михайла.

— Зачем?

— А вот, — парень показал накладные усы и парик. Адам под шляпой тоже был в парике, кстати.

— Давай, — кивнул Фёдор.

И через несколько минут оказался неузнаваем. Михайла ему и брови толщиной с упитанную гусеницу умудрился сажей нарисовать.

— Вот так. Родная мать не признает.

Фёдор не возражал.

И то верно, ни к чему ему такая слава. Если ОНА его узнает — и ладно будет. А если не узнает, он потом разъяснит.

* * *

Подворье Заболоцких жило обычной жизнью.

Кто занимался скотиной, кто хозяйством, но появление лекаря заставило всех замереть. Фёдор тащил за ним короб, не поднимая головы.

— Я к няньке Дарёне. Боярин распорядился. Проводи, — приказал Адам первой же попавшейся холопке, которой, по стечению обстоятельств оказалась именно Лукерья.

Та кивнула и засеменила впереди.

Интересно-то как!

Спросить бы, какой боярин, что приказал, да плетей получить за дерзость не хочется. Боярин Алексей и приказал бы отвесить. Боярыня, правда, помягче, только по щекам нахлещет, но тоже неприятно. Проще проводить, а там пусть боярыня сама разбирается.

О, легка на помине.

Боярыня Евдокия сегодня варила мыло. Наблюдала за девками. Сама, конечно, деревяшкой в чане не ворочала, но следила внимательно. Только упусти — мигом напортачат, дуры криворукие! А особенно Настька с Веркой!

Ладно-ладно.

Варить мыло — тяжело сложно и неприятно, поэтому боярыня выбирала для этого дела исключительно любовниц мужа. И поделом.

— Здравствуй, добрый человек.

— Боярыня, здравствуй. Прости, что без предупреждения. Я няньку вашу осматривал, Дарёну, когда ей на ярмарке плохо стало.

Боярыня чуть склонила голову.

— Благодарствую...?

— Имя мое — Адам Козельский, я родом из Латы. Боярин мой, Данила Захарьин, царицы Любавы брат, вчера приказал мне еще раз явиться, няньку вашу осмотреть.

— Почто ж такое внимание?

Хоть и нервничала боярыня, а голос у нее почти не дрожал.

— Боярин Данила мне не объяснил, боярыня. Я человек подневольный, приказали — пришел. С помощником.

Евдокия заколебалась.

Пустить?

Или не надо?

Но брат царицы Любавы? И Устя честно рассказала обо всем случившемся. Имени лекаря не упомянула, ну так она его могла и не знать. А про осмотр сказала. И что лекарь травы пить приказал — тоже. Вон, сама их заваривает, сама Дарёну поит.

И... Дарёна.

Кому нянька, а кому подруга лучшая, с малолетства рядом, так что боярыня только рукой махнула.

Семь бед — один ответ, да и что она супротив боярина? Прикажет его лекаря не пускать? Так она баба глупая... опять же, Дарёне и правда лучше стало. А муж все одно недоволен будет.

— Пойдем, Адам, провожу я вас обоих.

Адам поклонился. Через пару секунд и до Фёдора дошло, что надо склонить голову. Получилось плохо, чуть парик не слетел. Не привык царевич кланяться. Увы.

Повезло — боярыня на него уже не смотрела. Шла впереди, показывая дорогу.

Вот и светелка.

Лавки, сундук в углу, навроде бочки, окошко с цветными стеклами, роспись по стенам с цветами и птицами. На одной из лавок лежит Дарёна Фёдоровна, на второй сидит Устинья, при свете лучинки читает няньке жития святых. Можно бы и без лучинки, но с ней виднее.

Фёдор так и впился в нее глазами.

Какая ж она... настоящая!

Вроде бы и ничего такого особенного, рубаха небеленого полотна, сарафан серо-зеленый, но какая ж она красивая! Рыжеватая коса по лавке стелется и на пол спадает, тонкое лицо освещено лучиной, тихий голос успокаивает... так бы и сел у ее ног. И сидел бы, и слушал, и ни о чем не думал.

Устинья замолчала и подняла голову.

И тут же встала, поклонилась в пояс.

— Маменька. Уважаемый лекарь...

Адам расправил плечи, и Фёдор почувствовал ревность. Ишь ты... и этот еще! Да чего все на нее смотрят?! Это — ЕГО!

* * *

Фёдора Устя признала сразу. Он мог десять париков нацепить, мукой с ног до головы обсыпаться, и сажей сверху покраситься — она бы не перепутала. По запаху.

Пахло от ее бывшего супруга.... Она не знала, как назвать этот запах, но он был жутко неприятным. Вот именно для нее.

Не для всех. Вроде бы не резкий, не вонючий, но до того неприятный, что после его ухода, она вскакивала, как была, в темноте, срывала с себя рубаху, хватала кувшин с водой и остервенело терла мокрой тряпкой свое тело. А еще приказывала девкам перекладывать вещи ароматными травами. Вроде бы от моли, но на самом деле — полынь, пижма, лаванда и прочее хоть немного отбивали этот запах.

Что его сюда привело?

Лекарь тем временем поклонился в ответ. И Фёдор тоже согнулся, неловко, словно куклу-Петрушку за ниточки дернули.

— Боярышня, меня боярин Данила попросил явиться сюда, да и лечение проверить.

— Передай боярину нашу благодарность, Адам. Когда б не его помощь и не твои умения, пропали бы мы с нянюшкой.

Евдокия аж рот открыла.

И это — ее дочь? Разумно так отвечает, спокойно, словно привыкла она к таким разговорам!

— Благодарствую, мил-человек, — подала голос и Дарёна. — Легче мне от твоих травок, скоро и на ноги встану. Устяша, вишь, настаивает, что мне еще пару дней полежать надобно.

— Вы позволите вас осмотреть? — не стал вдаваться в споры Адам.

Раздражение чуточку улеглось. Все верно, его принудили сюда пойти. Еще и царевич... его только не хватало! Но хотя бы боярышня понимает, что к чему, и ведет себя уважительно.

Лекарь шагнул вперед, и принялся осматривать няньку. Просил поднять руку, повернуть голову, плюнуть в стакан, разглядывал слюну на свет...

Боярыня следила за его действиями.

За Дарёну она волновалась...

И никто из присутствующих не заметил, как Фёдор сделал шаг вперед, и в ладонь Устиньи скользнул клочок бумаги.

Устя его больше от неожиданности взяла. А потом аж задохнулась.

Вот наглость какая!

Ту жизнь ей загубили, теперь и эту хотят?!

Да не бывать такому!

Устя отшатнулась — и поднесла руку к лучинке.

Фёдор сжал кулаки, сверкнул глазами... чего ему только стоило сдержаться. Клочок бумаги, тоненький, только голубиную почту на таком писать, вспыхнул и прогорел в мгновение ока. Устинье чуточку пальцы обожгло, но она даже не поморщилась, только пепел смахнула с руки.

Может, и случиться бы скандалу, да хлопнула дверь и влетела в комнату Аксинья.

— Устинья! Маменька? Ой, а...

— Аксинья! — рыкнула боярыня. Ухватила родимое чадо за косу и потянула из комнаты. Вот еще новости — так-то врываться? Ни степенности, ни почтительности, ни воспитания. Явно услышала, что лекарь пришел, и примчалась любопытничать. Ой, не ту дочку она розгой выдрала!

Не ту!

Исправить, покуда не поздно?

Аксинья пискнула, но за матерью пошла молча. Когда боярыня начинала гневаться, даже отец останавливался. Иногда.

Устя сделала демонстративно шаг так, чтобы ее и лекарь видел, и няня. Вот еще не хватало!

Сегодня он записочки передает, а завтра что? Не нужен он ей! Не надобен!

Фёдор зубы стиснул так, что на скулах желваки заиграли, но сказать ничего не успел — Адам повернулся к Устинье.

— Боярышня, я должен высказать тебе свое восхищение. Когда б за всеми больными так ухаживали! Дня через два твоей няньке можно будет уже вставать. Следов падения я не вижу, выздоровление идет превосходно!