Всё в дыму...

— Я тебя спас, — упрямо повторил Ди, складывая на груди руки. "ХаиМ" при этом тяжело лег ему длинным дулом на плечо.

— Ты стрелял под землей. — Стерх глядел на пистолет, сведя черные брови к переносице. — Застрелил художника.

Ди промолчал. Стерх еще раз потер лицо, едва слышно застонал, покрутил головой, разминая затекшую шею.

— Вот какого ляда? Какого ляда ты все это сделал? Зачем меня сюда приволок?

— Пуэсторианцы собирались на вас напасть. — Ди старался быть мягким, потому что пока не улавливал настроения Стерха и не мог предугадать, как тот поступит дальше.

— Ты больной, Ди? Совсем придурок?

— Почему?

— Если бы пуэсторианцам было до нас дело, они бы давно нас вычистили. Или сдали патрулю.

Это заставило Ди задуматься. В частности, не приложил ли он своего друга ненароком головой о стену, пока нес. Впрочем, мысль промелькнула и исчезла, уступив место более здравой: он чего-то не понимает. Или не знает.

— Патрулю? А... а... разве пуэсторианцы выходят на поверхность?

Стерх помахал руками в поворотах, совершил несколько наклонов, попрыгал, поочередно выбрасывая ноги от коленей вперед. И ответил:

— Если б ты не был греем, получил бы сейчас по полной. Не в том смысле, что я тебя боюсь, а в том, что такая тупость должна быть хоть как-то наказана. Ты хоть понимаешь, сколько их там? Да если б они только захотели, в метро давно бы уже ни одного охотника не осталось. И ни одного художника, понял?

— Тогда... зачем они за нами шли?

— За Федькой они шли, а не за нами.

— Ты знал? Слышал?

— Что идут? Нет. Не слышал, но догадывался. Предполагал, что попрутся.

— Зачем?

Стерх опустился на корточки, а потом снова сел на землю, прислонившись к стене. Ди последовал его примеру. Камень ощутимо грел спину. Судя по положению солнца, недавно миновал полдень. Надо бы сходить на станцию, наполнить бутылку водой... Но усталость оказалась сильнее жажды, и Ди продолжал сидеть, щурясь на свет и бездумно поглаживая теплый ствол "ХаиМа".

— Он им нужен.

"Зачем?" — хотел повторить Ди, но решил, что это будет глупо. И ждал дальше.

— Воды не осталось? — поинтересовался Стерх.

— Принесу сейчас.

— Погоди, я с тобой.

Ди встал первым и протянул Стерху руку. Они спустились в прохладное метро, перешагивая через пыльный мусор на разбитых ступенях. Журчала вода, где-то мерно капало. Стерх умылся до пояса и теперь топтался на месте, обсыхая. Налобники остались возле картины, и Ди привел его к прохудившимся трубам в тоннеле, осторожно держа за пальцы, будто маленького ребенка.

— Слушай, а почему мы на станции воды не набрали? Там эти же трубы проходят.

— Тише. — Ди прислушивался, на всякий случай готовясь развернуть тень.

— Они уже тут? — прошептал Стерх, быстро натягивая жилетку на мокрое тело.

— Не знаю. Просто тише, поговорим, когда выйдем.

Они прокрались обратно, и Ди заставил Стерха отойти от станции подальше, завернуть в какой-то проулок. Возле груды разбитых контейнеров из-под гуманитарной помощи они обнаружили перевернутую скамейку — немного гнутую, но сохранившую первоначальную форму — и оседлали ее, оттащив в сторону.

— Все было бы проще, если бы я знал больше. — Ди решил сразу брать быка за рога. — К примеру, про Федора.

— Это запросто. Его отец служит в ВЛ.

— Да ладно! — вырвалось у Ди. — Высшая Лига?

Кажется, за все время знакомства со Стерхом он еще ни разу не был так потрясен. Если Убейконь-старший — и вправду один из членов Высшей Лиги — Восьмеричных Ликторов, или, как их называли в народе, Вежливых Людей, — с точки зрения закона Федор практически неуязвим.

Кровным родственникам служащих ВЛ прощалось и разрешалось все. Это условие считалось чуть ли не главным при подписании контракта, а за соблюдением его следила группа специально обученных наблюдателей.

Человек, добровольно идущий в Малый адронный коллайдер, должен быть уверен, что его родные и близкие отныне находятся на полном государственном обеспечении и до конца жизни не будут ни в чем нуждаться. Иначе на выходе получится нечто, не сумеющее вписаться в стандартную модель поведения Вежливых Людей.

Вначале Восьмеричных Ликторов использовали для охраны Прокуратора. Однако со временем их стало достаточно для выделения особой войсковой единицы. Формально Высшую Лигу включили в состав внутренних войск, но на практике Ликторы подчинялись лично Прокуратору и, соответственно, были единственными людьми, кто видел его вживую.

Работали они посменно, в отдыхе не нуждались и поэтому в свободное от охраны Прокуратора время бросались в горячие точки по всему Крайму. Вежливым Людям не требовалось оружие: адронный коллайдер перекраивал их тела на уровне элементарных частиц таким образом, что при желании Ликтор мог выпустить электрический разряд, достаточный для суточного питания электростанции среднего размера.

Пройдя сквозь МАК и получив новую, восьмеричную, структуру организма, Ликторы утрачивали память и никогда больше не встречали людей из своей прежней, доадронной, жизни. А если и встречали — те не могли бы их опознать даже под страхом смерти: коллайдер вылепливал членам Высшей Лиги абсолютно одинаковые лица.

Как сын Восьмеричного Ликтора Федор Убейконь мог себе позволить что угодно: руководить подпольными сектами, бегать по городу с настоящим боевым пистолетом модели "Хохлов-энд-Москальофф" калибра 7,77, охотиться на художников — да хоть картины рисовать! И — безнаказанно скрывать примесь греевской крови в неестественно широких венах.

Ди прикинул, сколько еще потомков ГП с родственниками в Высшей Лиге может разгуливать по улицам Тавропыля, и вывод ему не понравился.

— Ты знал, что он... — Ди не мог заставить себя назвать Убейконя греем или хотя бы переводком в черт знает каком поколении. Это было как будто бы сравнять его с собой, опуская тем самым себя на уровень существа, открыто "пробующего" человеческую кровь — не вынужденно, чтобы выжить, а просто так, для забавы.

Но Стерх понял, что он имеет в виду:

— Не знал. Федька хоть и полный псих, но раньше как-то не откусывал художникам языки.

— Он откусил ему язык? — Ди передернуло.

— Ага.

— Но зачем?

Стерх, до этого скользящий взглядом по окружающим их руинам, задумчиво посмотрел Ди в лицо.

— Наверное, затем, чтобы ты раскрылся. Ты ведь именно это и сделал. Теперь все знают, что ты грей.

— Ну и что? — Ди пожал плечами, стараясь выглядеть безразличным. — Теперь все знают, что он сам — тот еще выродок. Думаешь, пуэсторианцы, не застрелили его прямо там?

— Не знаю, — проговорил Стерх и смерил Ди взглядом. — Ты же меня вырубил, умник.

— Выстрелов не было, — признался Ди. — Но это не значит, что они не погнали его к какой-нибудь двери.

— Не значит, — согласился Стерх. — Но на твоем месте я бы на это не ставил.

— Да? — Его уверенность начинала раздражать. — Ну и почему? Пуэсторианцы всегда убивали ГП. Раньше они даже на них охотились — вот как вы на художников.

Неожиданно Стерх засмеялся, и Ди почудилось в его смехе презрение.

— Почему ты смеешься? — спросил он, тщательно давя недовольство. Стерх не должен заметить, что усталость влияет на его эмоциональное состояние. Это слабость, а люди всегда выискивают слабости друг у друга, чтобы потом использовать в своих интересах. Ди не до такой степени наивен.

— Ты все-таки наивняк, — услышал он и сбился с дыхания, на мгновение утратив нить разговора. Во рту пересохло.

— Слушай, — Стерх придвинулся ближе — так, что Ди отчетливо увидел крошечные точки зрачков в его черных глазах. — Как думаешь, что случится с пуэсторианцами, посмевшими напасть на сына Восьмеричного Ликтора, который к тому же еще и носитель образца крови Годного Потомства? Ты реально считаешь, Няша не в курсе того, что происходит в метро? Тебе кажется, эти придурки там на самообеспечении, что ли?

Ди поморщился: он очень не любил это слово. Оно заставляло всплывать в памяти вещи, о которых хотелось бы забыть. В конце концов, родители были не виноваты в том, что жить не могли без адреналина и постоянно влезали в какие-то аферы. А сам он давно не пьет человеческую кровь и вообще не охотится на людей. И не собирается. Художники не в счет. Тем более что Стерх как раз объясняет: подземная охота до сих пор ведется с ведома и разрешения правительства.

— ...я его с детства знаю, — говорил Стерх, — мы в соседних домах жили. Потом его отец пошел в Ликторы, и они переехали в центр...

— ...они, конечно, не любят греев, — говорил Стерх, — но сын Ликтора — это круто. Да они знаешь, как обрадовались, когда он к ним пришел?..

— ...а за нами шли, чтобы уломать его вернуться, — говорил Стерх. — Ждали, когда охота закончится. Им плевать, будь он хоть чистым греем, хоть трижды греем, — пока Убейконь с пуэсторианцами, их никто не тронет...

Ди выставил ладони, чтобы прервать льющийся на него поток красноречия:

— Но я сам видел, как они в него целились!

— Ай, майдан! — Стерх хлопнул себя по лбу, и Ди вспомнил, что так каратары выражают отчаяние. — Ты меня слушаешь, а? Они хотели его вернуть. Мало ли, кто куда целился! Ты вот не целился в художника, а застрелил. На хрена, кстати?

— Это рефлекс, — осторожно ответил Ди. — Я реагирую, когда нападают на наших.

Его собеседник резко помрачнел и отодвинулся:

— Наших ты бросил.

— Я не мог вытащить всех.

— Не нужно было никого вытаскивать. Кто тебя просил лезть? Мы договаривались, что ты будешь только смотреть!

Стерх психовал, и Ди нечем было его успокоить.

— На вас напали.

— Кто? — фыркнул Стерх. — Полудохлый художник?

— Он убил Элли. — Ди не хотел быть первым, кто заведет об этом речь, но Стерх лишил его выбора. — Я не собирался стрелять, Стерх, я могу извиниться за это. Но за то, что вынес тебя оттуда, — извиняться не буду. Ты мой друг, тебе угрожала опасность. Если б я мог, вытащил бы всех охотников. Но я пока не так силен.

— Кто ты такой, чтобы вмешиваться в нашу охоту?! — Стерх закричал, но тут же понизил голос. Ди сочувственно наблюдал, как он пытается совладать с собой, но по-прежнему не казался себе неправым. Греи не бросают своих, а Стерх стал для Ди куда как более своим, нежели остальные охотники. И если бы все повторилось, он снова вынес бы его из подземки. Пусть злится. Когда ты уверен в собственной правоте, что значат слова, вылетающие в запале?

Стерх давно уже спрыгнул со скамейки и теперь нарезал круги, осыпая Ди обвинениями и упреками. Тот спокойно ждал, отмечая, как кривятся сухие губы, как морщится Стерхов нос, как раздуваются ноздри. Солнце жарило все сильнее, лоб Стерха покрылся капельками пота, волосы блестели. Он проводил по голове растопыренными пальцами, сминая короткие черные пряди, и они слипались, торча забавными вихрами.

Ди вспомнил, как однажды в детстве нашел за домом молодого ежика — без шпор и с мягкими когтями. Тот так же фыркал, а потом свернулся и кололся иголками. Стерх походил на того сердитого ежа, только ругался слишком громко. Ди решил, что самое время проявить эмоцию, и поморщился.

— Что? Не нравится? — тут же отреагировал Стерх. — А мне что теперь делать? Я ей миллион раз говорил, чтоб завязывала, Федька не пара ей, да она ему на хрен не сдалась, чего бегать зря! А эта дура!.. Сколько она его доставала!.. И ты еще!.. И что теперь!

— Скажи, — негромко произнес Ди, и Стерх остановился, сжимая кулаки, набычившись, недобро щуря глаза. — Скажи, что во фломастерах?

— Помаранчевый ющ. — Кулаки разжались. — Она умерла быстро.

— Конечно, — подтвердил Ди. — Помаранчевый ющ действует быстро. Но тогда почему не умер художник?

— Художник? — У Стерха забавно приоткрылся рот.

— Так уже бывало раньше? — Ди не давал собеседнику опомниться. — Чтобы они умирали не сразу? Бывало?

— Вроде нет. — Стерх наморщил лоб и запустил руку в волосы. — Ну... мы их не сразу убивали. Но в этот раз... да, он как-то долго...

— Зачем Убейконь откусил ему язык?

— Так я ж тебе сказал: он псих. Я и Лильке объяснял... Поцеловал он его, короче. Художника этого. Он и раньше так делал. Ну, кроме языка...

— До того как в него фломастер попал?

— После...

— Вот как? И яд на Федора не подействовал...

— И что? — Стерх опять сердился. — Значит, ющ на греев не действует. Он же грей?

— Нет, он помесь, — возразил Ди. — Даже не помесь — переводок, выродок, ГП фиг знает в каком поколении. Ты знаком с ним с детства и ничего не замечал. Это, мой друг, говорит о том, насколько мало в нем от греев.

— Знаешь что, Дориан? Ты так быстро оттуда свалил, опасаясь за мою драгоценную жизнь, что, вообще-то, теперь неизвестно, что там с Федькой. Может, ющ и подействовал. И вообще: ты бы лучше о себе подумал!

Нечасто Стерх называл его полным именем. Напрягшись, Ди тоже покинул скамейку, встал так, чтобы солнце било собеседнику в глаза.

— Ну и что ты имеешь в виду?

— А то, — Стерх щурился, — что тебе теперь лучше из Резервации вообще не высовываться. Убейконь на тебя донесет, а мои ребята — никогда не простят.

Ди изобразил на лице недоумение.

— Ты не зарегистрирован, Ди. Ты выходишь из Резервации и свободно ездишь по городу. Ты используешь тень. И ты забрал у Федьки "ХаиМ". Я бы тебя не выдал, но Убейконь, если он жив, не оставит это просто так, он упорный. И еще — ты вмешался в охоту.

— И все это — вместо благодарности? — спросил Ди холодно. Усталость рушила в нем последние заслоны, пробивала в показной невозмутимости хорошо видимые бреши.

— Мне не за что тебя благодарить. Ты влез не в свое дело.

— Да ну? Скажи еще, ты с самого начала все это не планировал.

— Что "все это" я не планировал? — уточнил Стерх хриплым голосом.

— Все, Стерх, все. Использовать меня в охоте. Не будь я греем, ты б меня не обхаживал.

— Я тебя, значит, обхаживал? — опять уточнил Стерх. Он догадался передвинуться, и теперь солнце светило им обоим слева.

Ди презрительно фыркнул, понимая уже, что стоит остановиться, не усугублять, не доводить до конца, и все такое прочее. И так же понимая, что не остановится.

Вопреки его ожиданиям, Стерх не впал в бешенство и не выхватил какое-нибудь оружие — что-то огнестрельное, например: не с фломастерами же нападать на грея — а сдержанно попросил:

— Отдай мне "ХаиМ".

И даже протянул руку. Как будто на самом деле верил, что Ди послушается. Как будто до сих пор считал себя вправе приказывать и манипулировать.

Ди покачал головой. Возникло иррациональное желание спрятать пистолет за спину. Как будто Стерх мог попытаться отобрать его силой.

На него вдруг накатило непривычное чувство нереальности происходящего. Он, вооруженный чужим коллекционным пистолетом, противостоит обычному человеку, своему другу, единственному, кому он небезразличен. За спиной — пустой темный дом с сумасшедшей прислугой. Впереди — что-то такое, чего потом уже не исправить. И ощущение — словно он, физически полноценный взрослый грей, слепо скользит вниз по льду, петляя на виражах...