Московский физико-технический

Здравствуйте, мои дорогие!

Зря, я ма, так клянчила деньги, потому, что получила перевод и от отца на другой день после разговора. Теперь я свободный человек — ни денег, ни долгов.

Завтра сдаю устную физику. Лишь бы сдать, а как, вообще-то, не очень важно. После экзамена припишу как сдала и отправлю письмо.

Новый год я встречала здесь. Без 20 минут двенадцать нас с Тамаркой прямо таки похитил парень из моей старой группы и уволок в свою компанию. Там было трое знакомых и 2 девочки знакомые, а остальные нет. Впрочем, было довольно весело. Танцевали до упаду, в 4 мы с Томкой не выдержали и смотались домой — спать. Но над головой до 8 часов вкалывали шейк. Погода у нас стоит сейчас неплохая. Довольно тепло.

Вот этого я не помню. Как наряжались и бегали по коридору, и визжали, помню, а как ушли гулять — нет, не помню.

Сейчас, да и раньше, я чувствовала себя хорошо. Тьфу, тьфу, не болела.

Только спустя две недели я так устала и так затосковала, что решила смотаться куда угодно, и купила билет в Батуми, но не уехала, благоразумие взяло вверх, так что, ты мама не сердись.

В общем. Если завтра сдам, то останется три экзамена только.

Ну, вот и все мои новости.

Сейчас у постели собрались девчонки, и Вета объясняет поляризацию.

Дописываю спустя два часа.

Экзамен завтра в 11-30, так что спать буду до 10 часов. А сегодня что-то не спится. Хотя уже 12.

Много смеялись, только что.

Ма, то. что я говорила по телефону насчет тебя. А не себя. Ты выясни.

Буля. Как ваше здоровье. Как настроение?

Мечтаю вымыть свою белую сумку, как только избавлюсь хотя бы от одного экзамена.

Ну вот и все мои новости.

Целую крепко. Зоя.

Привет дяде Яше.

См на обороте.

Дописываю 8-го вечером. Физику я сдала на 4, устала страшно и голова трещит. Впереди почти вся сессия, скорей бы она пролетела. Немного прихворнула, пью кальцекс, болит голова не пойму, то ли от усталости, то ли от насморка.

А что говорят карты о моей судьбине?

От бабушки что-то давно нет писем, али забыла свою внученьку?

Первым, кажется, была физика.

Физику я сдавала немолодому преподавателю, который, погоняв меня по курсу довольно много, в общем, остался доволен и поставил четыре, спросив при этом, как учиться девочке на физтехе, тяжело?

-В начале было ничего, а теперь я устала,— грустно созналась я. Его интерес не был абстрактным, у него дочь училась в 10 классе, как он сказал, и надо было что-то решать, куда ей поступать.

Алексей Иванович, поинтересовался, когда я спустилась вниз взять зачетку, как я сдала, и, узнав, что четыре, сказал:

-Ну вот, я так вас и угадал,— хотя по зачету он поставил мне пять, но когда мы писали контрольную, он поставил мне четыре и извинился следующим образом:

-Вы всё решили правильно, и я знаю, что решили сами, но мне не нравятся слова, которые вы написали вокруг решения, мне кажется, что физику дела вы понимаете не вполне четко.

И действительно, когда он стал сам объяснять задачки, я поняла, что решаю очень формально, чисто математический подход, и даже не задумываюсь над теми вещами, которые он нам объяснял.

На экзамене по анализу, мы втроем, Ирина, Дина и я сидели на первом ряду актового зала, уже подготовившись, и ждали, когда освободится какой-нибудь подходящий, не очень придирчивый преподаватель, чтобы набиться к нему на сдачу экзамена. С нашего места хорошо было видно, как Маргарита Карбанская, из 542 группы, сидит на краю сцены и сдает экзамен молодому преподавателю Юрке, фамилии не помню. Марго блестит глазами из под очков, выразительно машет руками в воздухе, что-то вырисовывая, и говорит, убедительно и энергично, не делая пауз в речи, говорит, и Иришка тихо хихикает, наклонившись ко мне:

-Гляди, Маргарита совсем его заговорила. — Действительно, Юрий слушает, разинув рот, с восхищением глядя на студентку. Маргарита личность очень яркая — высокая, черноволосая, голубоглазая с изящным горбатым носом и таким напором, что невозможно было даже пытаться вставить слово в ее бурную, стремительным потоком бегущую речь.

Училась она прекрасно, но как?

Несмотря на весь ее апломб, некоторые особо стойкие преподаватели физтеха осмеливались не ставить ей отлично, упирались, и она тогда отказывалась от четверки и шла на пересдачу, и выбивала-таки пять. Правда, почти каждую сессию у нее было по одной, а то и по две пересдачи, но она этого не боялась, да и трудно было бы деканату отчислить студентку, у которой пятерки перемешаны с двойками. Но в данном случае нам даже со стороны было очевидно, что пятерка ей обеспечена.

Крылов, пробегая мимо нашей троицы, остановился и сказал:

-А ко мне никто не хочет?

И глядя, как загорелись наши с Иришкой глаза, тут же добавил:

-Ну, только не своих.

На физтехе не принято было сдавать экзамены своим семинаристам, дабы не было предвзятого мнения.

И естественно, пошла к нему Дианка и через 15 минут вылетела с 5 баллами, радостно сияя глазами, а меня он пристроил к Мальцеву, своему приятелю и был недоволен моей четверкой.

Мальцев прицепился к определениям, ему не понравилось, как я определяю определенный интеграл, но мне помнилось, что я говорю по конспекту, и я так и не поняла его придирки. Задачку, несложную я ему решила, билет, довольно легкий знала, и он поставил мне четыре, а Крылов хотел, чтобы пять — не потому, что считал, что я так знаю, а по справедливости — Мальцевской девочке (у Динки преподавал Мальцев) пятерку и его девочке, то есть мне, тоже пятерку.

После экзамена Крылов встретил Динку на платформе и помог ей нести портфель.

-Ну, всё, Фролова, пятерки по математике тебе обеспечены,— хихикали мы с Ириной.

Теормех я тоже сдала на четыре, но не помню, что и кому сдавала, и еще был какой-то общественный предмет, наверное, политэкономия, который я сдала на четверку.

В общем, в зачетку шло 4 отметки, и было 6 экзаменов (2 письменных, по анализу и по физике), я сдала всё на четверки, не дотягивала я как-то до отлично.

Учеба на втором курсе казалась мне значительно легче, чем на первом — сказывалась уверенность, что поучишь и сдашь, и хотя я училась недостаточно много, но сдавала нормально.

Переведясь на физхим, я сразу попала в налаженный механизм, обеспечивающий коллективное решение задач на экзаменах. По физике было два варианта, писали в большой аудитории. Мы садились втроем на боковой ряд, я, Ирка и Динка. Мы с Динкой получали один вариант, а Иришка менялась листком с вариантом со средним человеком из тройки выше. Работы получались одинаковые, но проверяли их разные преподаватели, а мы с Ириной немного изменяли текст.

Такое коллективное творчество приносили свои плоды. Особенно это было хорошо для меня на математике, там было много громоздких расчетов и всевозможных преобразований, и даже, если ход решения ясен, то всё равно не успеваешь. Во всяком случае, я, имеющая склонность путаться в выкладках, часто не успевала написать, даже уже зная, как решать.

Но на математике давали четыре варианта, и правила игры становились сложнее. В процессе участвовало уже 6 человек, четверо, как основные, и двое, как добавка. Садились так: Ирка, Динка, потом еще двое, потом я и Ветка. Я и Ирка получали один и тот же вариант с решением, и Динка с Веткой тоже одинаковый. Динка писала на своем листке с заданием мою фамилию, а я на своем ее, и перед сдачей контрольной мы менялись листками с вариантами, при этом нужно было отследить одинаковый цвет чернил, и всё. Это очень помогало, одна голова хорошо, а две лучше.

После сессии я приболела, а собиралась ехать к отцу в Капустин Яр, он меня пригласил, но я не очень хотела ехать, я ведь плохо была знакома с его второй женой, моей мачехой, а тут еще у меня поднялась температура, и я оставалась одна в общежитии, и Люська решила взять меня с собой домой, показать мне Кохму, своих подруг, отца с матерью, и она купила билеты. Ехать нужно было ночь, а Люська из экономии взяла 2 билета в общем вагоне.

В вагоне меня совсем разморило, температура у меня была около 37,5, и я положила голову на колени к Люсе, которая сидела у самого прохода, а ноги пристроила на какие-то мешки под столиком. В углу возле окна сидел невзрачный немолодой мужичонка, который всё время шарил под столом и задевал мои ноги. Я несколько раз сквозь дрему и забытье, открывала глаза и смотрела на него, он не походил на человека, которого хоть как-то интересуют женские ноги, и я, успокаивая себя, что это явно, как сейчас принято говорить, не сексуальные домогательства, дальше дрыхла. Но когда он добрался до голени и стал вроде как щипаться, я вскочила (по описанию Людмилы, дико вытаращила черные глаза) и заорала на него:

-Ну, ты! Не смей хватать меня за ногу!

Мужик, не произнося ни слова, втянул голову в плечи и затих на некоторое время, а потом еще пошарил под столом и затем, наконец, задремал.

Люся потом объяснила мне ситуацию, как она ее поняла.

-У него там чекушка была запрятана, он боялся, что ты ее столкнешь и разобьешь, вот и возился, искал и хотел убрать подальше, а твои ноги ему на фиг не были нужны.

Я прожила у Люси в их домике неделю, ее мать приветливая круглолицая женщина очень хорошо меня приняла, а отец всё рассказывал истории из своей довольно бурной жизни.

Иногда, подвыпив, он благосклонно слушал нашу болтовню о студенческой жизни и, узнав, сколько там у нас девчонок, сколько ребят, как-то раз насмешливо сказал:

-Ну, вы там все за первый сорт идете.

Люсина мама разгадывала сны, а мне приснился Ефим, печальный молчаливый, не похожий на себя в жизни.

Во сне я не была в него влюблена и не испытывала неприязни. Я рассказала сон Люсиной маме, так:

-Видела во сне знакомого, грустного.

-А в чем он был одет?

-В темном костюме,

-Значит, он в печали,— услышала я то, что хотела слышать.

Мы виделись с Ефимом всё реже и реже, в основном на лекциях, а когда встречались, то начинались взаимные упреки и ссоры, но сейчас, когда я совсем его не видела, причины нашего разрыва казались мне необъяснимыми и ненужными, тоска заедала меня, разлука казалась невыносимой, и я написала письмо Фиминой маме, думая, вполне справедливо, что она сыграла не последнюю роль в нашем разрыве, подробно описала нашу дружбу, любовь, обидное и непонятное поведение Ефима, запечатала и отправила в Кострому. Я знала адрес Ефима, он мне его дал летом, но я так и не написала ему ни разу, а теперь вот накатала три листа, целый роман, и отправила.

Я не ждала ответа, это был просто крик души.

Хазанов перехватил письмо и сказал мне об этом, когда мы встретились после каникул.

-Отдай мне его, я его порву,— сказала я. — Это глупость с моей стороны писать такое.

-Еще, чего, так я тебе и отдал. Такие письма получаешь раз в жизни,— сказал Ефим и похлопал по нагрудному карману.

-Ношу поближе к сердцу.

Я была польщена и, хотя и знала, что это только поза, настаивать не стала, а потом долго переживала, что он даст кому-нибудь почитать — запросто, чтобы набить себе цену в глазах другой: вот как меня девушки любят.

Люсин отец топил печку и, кажется мне, рано задвигал задвижку, мы слегка угорали, во всяком случае, у меня не спадала температура, всё держалась 37,2, и я решилась ехать к отцу с температурой, а то он ждал и мог начать волноваться, не зная, куда я подевалась.

Мама разрешила мне ехать к папе, но потребовала, чтобы я прислала ей телеграмму, когда я выеду, чтобы начать волноваться, потом, когда благополучно приеду, чтобы перестать, потом, когда поеду обратно, снова послать, и уже по окончательному приезду еще.

Тогда я и послала свою серию телеграмм, которая вошла в легенды нашей семьи.

В каждой телеграмме было по одному слову: Выехала, доехала, уехала, приехала. Без подписи.

Этот приезд к отцу я помню смутно. Брат и сестра были еще маленькие, квартира была большая, встречал папа меня на газике, прямо на станции в Копьяре, и мне был оформлен пропуск, причем папе трудно было его заказывать, так как я носила мамину фамилию. Я отмылась, отогрелась и температура у меня спала.

Папа не поверил, что я ездила к подруге, думал, я завалила сессию и поэтому поздно приехала. Но я, обидевшись на незаслуженные подозрения, предъявила ему зачетку со своими четверками, он посмотрел, все даты указывали, что сдала я в срок.

Мы часто ходили в кино, я смотрела тетрадки сестры и брата, играла с ними в карты, в общем, жила в семье и отдохнула.

Собрались у них как-то жены офицеров, знакомые тети Таи, моей мачехи. Их разговоры и уровень общения показались мне очень убогими против маминых подруг-врачей. Одна женщина всё говорила мне "Выходить замуж нужно только за военного — чуть мужик загуляет, ты сразу на него управу найдешь, пойдешь к командиру".

Мне было грустно это слушать, я мечтала о браке по любви, и хоть обожглась уже раз, но всё равно удерживать мужа с помощью командира не собиралась.

Тетя Тая откормила меня немного и озабоченная моей худобой сказала мне перед отъездом:

-Проедай все деньги, которые у тебя есть, не экономь. Главное — здоровье.

-Я не могу проесть столько денег,— возразила я ей.

-Ну, проесть можно сколько угодно,— не согласилась тетя Тая.

И я, вспоминая ее слова, стала чаще себя баловать: покупала зефир в шоколаде, компот ассорти, в жестяных банках. Очень вкусный был компот, а когда ездила к Ирке, покупала кекс с изюмом, такую маленькую буханочку кекса.

Вернулась я на занятия слегка отдохнувшая, радующаяся встречам со старыми друзьями, кругом все делились воспоминаниями о прошедших каникулах. Сашка Бугаев ходил в лыжный поход по Кольскому полуострову, звал с собой Виолетту, но она благоразумно не пошла. Вернулся он довольный романтикой самого похода, перенесенными трудностями и красотами зимнего севера, но вернулся с таким сильным сухим кашлям, что я, слушая его восторги по поводу сорокаградусных морозов и опасности обморожения, сразу вспомнила рассказы Джека Лондона, которыми так увлекалась в детстве, как там у золотоискателей обмораживались верхние части легочных тканей, и при переезде в тепло, когда казалось, что уже все трудности и опасности позади, у них начиналось воспаление легких.

Я предупредила Сашку об этом, но он только отмахнулся, а потом долго кашлял, почти до весны.

Занятия по физике, лабораторные в старом лабораторном корпусе. Мы с Иркой возимся у приборов, влетает встревоженный Алексей Иванович:

-Цырлина не видели?

-Нет,— слегка удивленно отвечаю я за обеих,— его здесь не было.

Алексей Иванович стремительно убегает.

Проходит минут пятнадцать, опять открывается дверь. Опять наш преподаватель с тем же вопросом:

-Цырлина здесь нет?

-Нет,— отвечает Сашка Бережковский,— кажется он в 210 комнате.

Алексей Иванович исчезает.

Проходит полчаса. Опять появляется Алексей Иванович. На лице у него глубокая тревога.

Вопросы он не разнообразит:

-Цырлина здесь нет?

-Господи,— думаю я,— ну, на черта ему Цырлин?