Я посмотрел на нее. — Действительно?
— Дай мне закончить то, что я хотела сказать, Айниго, — предупредительно произнесла она, — потом мы спустимся к двигателю, и я все объясню. Капитан Ван Несс, насчет вашей жены.
— Что ты можешь знать о моей жене? — сердито спросил ее Ван Несс.
— Больше, чем вы думаете. Я знаю, потому что я — была — конджойнером.
— Как будто я не знал.
— Мы начинали на Марсе, капитан Ван Несс, нас была всего горстка. Я тогда еще не жила, но с того момента, как Галиана создала наше новое состояние сознания, нить воспоминаний никогда не прерывалась. Сейчас у нашего великого древа много ветвей, во многих системах, но все мы храним воспоминания о тех, кто был до нас, до того, как семья распалась на части. Я имею в виду не только тот простой факт, что мы помним их имена, как они выглядели и что делали. Я имею в виду, что мы несем их жизненный опыт с собой в будущее. — Погода сглотнула, что-то застряло у нее в горле. — Иногда мы едва ли осознаем что-либо из этого. Это похоже на то, как если бы огромное море коллективного опыта плескалось о берег сознания, но лишь время от времени оно захлестывает нас, оставляя купаться в горе и радости. Печаль, потому что это воспоминания об умерших, все, что от них осталось. Радость, потому что что-то пережило, и хотя это так, они не могут быть по-настоящему мертвыми, не так ли? Иногда я испытываю чувство сожаления, когда смотрю на что-то определенным аналитическим образом. Возникает ощущение дежавю, и я понимаю, что это не потому, что испытывала такое раньше, а потому, что это испытал Ремонтуа. Все мы сильнее всего ощущаем воспоминания первых конджойнеров.
— А моя жена? — спросил Ван Несс, как человек, испуганный тем, что он может услышать.
— Ваша жена была всего лишь одним из многих кандидатов, достигших транспросветления во время смуты. Вы потеряли ее тогда и увидели еще раз, когда Коалиция взяла ее в плен. Для вас это было мучительно, потому что она не реагировала на вас по-человечески.
— Потому что вы вырвали из нее все человеческое, — сказал Ван Несс.
Погода спокойно покачала головой, отказываясь поддаваться на провокации. — Нет. Мы почти ничего не взяли. Трудности возникли из-за того, что мы добавили слишком много и слишком быстро. Вот почему ей было так тяжело, а вам так обидно. Но так не должно было быть. Последнее, чего мы хотели, — это напугать возможных будущих кандидатов. Для нас было бы гораздо лучше, если бы ваша жена проявила к вам любовь и привязанность, а затем умоляла вас последовать за ней в тот удивительный новый мир, который ей показали.
Что-то в поведении Погоды, казалось, смягчило возмущение Ван Несса. — Мне это не очень помогает. Моей жене это вообще не поможет.
— Я еще не закончила. В последний раз вы видели свою жену на территории Коалиции. Вы предполагали — и продолжаете предполагать — что она окончила свои дни там, бесчувственным зомби, обитающим в оболочке женщины, которую вы когда-то знали. Но это не так. Видите ли, она вернулась к нам.
— Я думал, конджойнеры никогда не возвращаются обратно в паству, — сказал я.
— Тогда все было по-другому. Это была война. Мы приветствовали всех кандидатов, даже тех, кто, возможно, страдал от дестабилизирующей изоляции вдали от транспросветления. И жена Ван Несса была не такой, как я. Она родилась в другой среде. Глубина ее погружения в транспросветление неизбежно была меньше, чем у конджойнера, который плавал в данных с самого рождения.
— Ты лжешь, — сказал Ван Несс. — Моя жена умерла в заключении Коалиции через три года после того, как я ее увидел.
— Нет, — терпеливо ответила Погода. — Она не умерла. Конджойнеры взяли Тихоплекс и вернули всех пленных к транспросветлению. Коалиция в то время несла большие потери и не могла допустить такой удар по своей пропаганде как потеря столь ценного компонента своей исследовательской программы. Поэтому она солгала и скрыла потерю Тихоплекса. Но на самом деле ваша жена была жива и здорова. — Погода спокойно посмотрела на него. — Теперь она мертва, капитан Ван Несс. Жаль, что я не могу сказать вам обратное, но надеюсь, что это не станет для вас слишком сильным ударом, учитывая то, во что вы всегда верили.
— Когда она умерла?
— Тридцать один год спустя, в другой системе, во время сбоя в работе одного из наших первых приводов. Это было очень быстро и совершенно безболезненно.
— Зачем ты мне это рассказываешь? Какая мне разница, здесь и сейчас? Ее все еще нет. Она все равно стала одной из вас.
— Я говорю вам, — ответила Погода, — потому что ее воспоминания — часть меня. Я не буду притворяться, что они такие же сильные, как у Ремонтуа, потому что к тому времени, когда ваша жена была завербована, в наши ряды вступило уже более пяти тысяч человек. Ее голос был одним из многих новых. Но ни один из этих голосов не был тихим: все они были услышаны, и что-то из них дошло до нас через все эти годы.
— Еще раз: зачем ты мне это рассказываешь?
— Потому что у меня есть послание от вашей жены. Она сохранила его в коллективной памяти задолго до своей смерти, зная, что оно всегда будет частью знаний конджойнеров, даже несмотря на то, что нас становилось все больше и мы становились все более разобщенными. Она знала, что каждый будущий конджойнер будет нести ее послание — даже такой изгой, как я. Оно может ослабнуть, но никогда не исчезнет полностью. И она верила, что вы все еще живы и что однажды ваш путь может пересечься с путем другого конджойнера.
После некоторого молчания Ван Несс сказал: — Передай мне суть сообщения.
— Это то, что ваша жена хотела, чтобы вы услышали. — Тон голоса Погоды почти незаметно изменился. — Я сожалею о том, что произошло между нами, Рейф, сожалею больше, чем ты можешь себе представить. Когда меня снова схватили, когда доставили в Тихоплекс, я не была тем человеком, которым являюсь сейчас. В то время я еще не вступила в ряды конджойнеров, и, что, возможно, не менее важно, для конджойнеров тоже было еще рано. Нам всем нужно было многому научиться. Тогда мы были амбициозны, причем очень сильно, но в то же время были высокомерно слепы к своим недостаткам. Позже, когда я вернулась обратно, все изменилось. Галиана внесла изменения в нашу жизнь, восстановив более высокий уровень самоидентификации. Думаю, она научилась чему-то мудрому у Невила Клавейна. После этого я снова начала видеть вещи в правильном свете. Думала о тебе, и боль от того, что я с тобой сделала, была подобна острому камню, который давил мне на горло. Каждое мгновение моего бодрствования, с каждым вздохом ты был рядом. Но к тому времени было уже слишком поздно что-либо исправлять. Я пыталась связаться с тобой, но безуспешно. Я даже не была уверена, остаешься ли ты еще в системе. К тому времени даже у демархистов были свои прототипы космических кораблей, использующие технологию, которую мы передали им по лицензии. Ты мог быть где угодно. — Тон Погоды стал жестче, в нем появилась какая-то святая суровость. — Но я всегда знала, что ты умеешь выживать, Рейф. Я никогда не сомневалась, что ты все еще где-то жив. Возможно, мы еще встретимся: случались и более странные вещи. Если это так, я надеюсь, что буду относиться к тебе с той добротой, которую ты всегда заслуживал и которую всегда проявлял ко мне. Но если этого никогда не произойдет, я могу, по крайней мере, надеяться, что ты услышишь это сообщение. Всегда будут конджойнеры, и ничто из того, что сохранилось в коллективной памяти, никогда не будет утрачено. Независимо от того, сколько времени пройдет, те из нас, кто живет в этом мире, будут нести это послание, ожидая встречи с тобой. Если бы я могла сделать больше, то сделала бы. Но вопреки тому, что могут подумать некоторые, даже конджойнеры не могут творить чудеса. Я бы хотела, чтобы все было иначе. Тогда я хлопнула бы в ладоши и позвала тебя к себе, и провела бы остаток своей жизни, рассказывая тебе, что ты значил и все еще значишь для меня. Я любила тебя, Рейф Ван Несс. Всегда любила и всегда буду любить.
Погода замолчала, на ее лице отразилось уважение. Ей не было необходимости говорить нам, что сообщение окончено.
— Откуда мне знать, что это правда? — тихо спросил Ван Несс.
— Я не могу дать вам никаких гарантий, — сказала Погода, — но я также хотела сказать вам одно слово. Ваша жена верила, что оно будет иметь для вас какое-то значение, о чем, возможно, никто другой не мог знать.
— А что за слово?
— Это слово называется "мезереон". Думаю, это разновидность растения. Это слово что-то значит для вас?
Я посмотрел на Ван Несса. Казалось, он застыл, не в силах ответить. Его взгляд смягчился и заискрился. Он кивнул и просто сказал: — Да, это так.
— Хорошо, — ответила Погода. — Я рада, что с этим покончено: это давило на нас всех уже довольно давно. А теперь я собираюсь помочь вам вернуться домой.
Что бы ни значил "мезереон" для Ван Несса, что бы это ни открыло ему относительно истинности послания Погоды, я никогда не спрашивал.
И Ван Несс больше никогда не заговаривал об этом.
Она стояла перед шестиугольным набором циферблатов ввода, как я делал тысячу раз до этого. — Вы должны дать мне разрешение на внесение изменений, — сказала она.
У меня пересохло во рту. — Делай, что хочешь. Я буду очень внимательно наблюдать за тобой.
Погода выглядела довольной. — Ты все еще обеспокоен тем, что я, возможно, хочу убить нас всех?
— Я не могу игнорировать свой долг перед этим кораблем.
— Тогда тебе придется нелегко. Я должна установить настройки, которые ты сочтешь крайне опасными, даже самоубийственными. Тебе просто придется поверить мне, что я знаю, что делаю.
Я оглянулся на Ван Несса.
— Сделай это, — одними губами произнес он.
— Продолжай, — сказал я Погоде. — Что бы тебе ни понадобилось сделать...
— В процессе этого ты узнаешь больше о наших двигателях. Здесь есть что-то, что может тебя встревожить. Это не самый большой секрет, но, тем не менее, это секрет, и вскоре ты его узнаешь. Позже, когда мы прибудем в порт, ты не должен говорить об этом. Если ты это сделаешь, служба безопасности конджойнеров обнаружит утечку и примет незамедлительные меры. Последствия были бы жестокими для тебя и для всех, с кем ты мог бы разговаривать.
— Тогда, возможно, тебе лучше не показывать нам то, что вы так старательно скрываете.
— Мне нужно кое-что сделать. Если ты хочешь понять, тебе нужно все увидеть.
Она протянула руки и положила их на два циферблата. С неожиданной силой она повернула их до тех пор, пока их секторы не засветились рубиново-красным. Затем она перешла к другой паре циферблатов и двигала их до тех пор, пока они не начали светиться желтым. Она установила один из оставшихся циферблатов на более низкий уровень, на синий, а затем вернулась к первым двум циферблатам, к которым прикасалась, быстро переведя их обратно на зеленый. Пока все это происходило, я почувствовал, как в ответ двигатель заработал, а плиты настила сильнее прижались к моим ногам. Но всплеск вскоре прекратился. Когда Погода в последний раз внесла коррективы, двигатель сбросил обороты еще больше, чем раньше. Я решил, что мы испытываем лишь десятую часть g.
— Что ты только что сделала? — спросил я.
— Вот что, — сказала она.
Погода сделала проворный, легкий шаг назад от панели управления. В тот же момент кусок стены, включая весь шестиугольный массив, выдвинулся из окружающего металлически-синего материала, в который он, казалось, был органично встроен. Кусок был толщиной с дверь банковского сейфа. Я с изумлением наблюдал, как он бесшумно скользнул в сторону, обнажив дыру размером с переборку в боковой стенке двигателя.
Нас залил мягкий красный свет. Мы смотрели на сокровенное сердце привода конджойнеров.
— Следуй за мной, — сказала Погода.
— Ты серьезно?
— Хочешь вернуться домой, не так ли? Хочешь сбежать от этого налетчика? Вот как это произойдет. — Затем она снова посмотрела на Ван Несса. — При всем моем уважении... вам я не советовала бы делать это, капитан. Вы не причините никакого вреда двигателю, но двигатель может повредить вас.
— Мне и здесь неплохо, — сказал Ван Несс.
Я следил за Погодой в двигателе. Сначала мои глаза с трудом различали окружающую обстановку. Красный свет внутри, казалось, исходил от каждой поверхности, а не от какого-либо концентрированного источника, так что были видны только намеки на края и углы. Мне приходилось протягивать руку и трогать предметы не по одному разу, чтобы определить их форму и близость. Погода настороженно наблюдала за мной, но ничего не говорила.
Она повела меня по извилистому, ограничивающему пути, который протискивался между огромными скоплениями оборудования конджойнеров, словно русло, проложенное какой-то извилистой, нерешительной подземной рекой. Механизм издавал низкое жужжание, и иногда, когда я прикасался к нему, ощущалась быстрая, но неустойчивая вибрация. Я не мог разглядеть, что нас окружает, более чем на несколько метров в любом направлении, но по мере того, как Погода продвигалась, у меня иногда возникало впечатление, что техника съезжает с дороги, освобождая дорогу, и закрывается за нами. Она вела меня вверх по крутым склонам, помогала преодолевать почти непроходимые шиканы и спускаться по вертикальным шахтам, которые были опасны даже при одной десятой силы тяжести. Вскоре мое чувство направления было безнадежно сбито с толку, и я понятия не имел, прошли ли мы сотни метров по приводу или просто пробирались по относительно изолированному району недалеко от нашей точки входа.
— Хорошо, что ты знаешь дорогу, — сказал я с притворной бодростью. — Я бы не смог выбраться отсюда без тебя.
— Да, ты выйдешь, — сказала Погода, оглядываясь через плечо. — Привод сам выведет тебя, не волнуйся.
— Но ты пойдешь со мной.
— Нет, Айниго, я не пойду. С этого момента я должна оставаться здесь. Это единственный способ для всех нас вернуться домой.
— Не понимаю. Как только ты починишь двигатель...
— Это не так. Двигатель починить невозможно. Что я могу сделать, так это помочь ему, снять с него часть вычислительной нагрузки. Но для этого мне нужно быть рядом с ним. Внутри него.
Пока мы разговаривали, Погода привела нас в похожее на коробку помещение, которое было более свободным, чем все, через что мы проходили до сих пор. В помещении, или камере, не было никакого оборудования, за исключением цилиндра высотой по пояс, возвышающегося над полом. У цилиндра была приплюснутая вершина и расширенное основание, что наводило на мысль о пне дерева. Он сиял таким же артериально-красным цветом, как и все остальное вокруг нас.
— Теперь мы добрались до самого сердца блока управления двигателем, — сказала Погода, опускаясь на колени возле пня. — Реакторное ядро находится где-то в другом месте — мы не смогли бы выжить рядом с ним, — но именно здесь производятся расчеты реакции, как для двигателя правого, так и для левого борта. Сейчас я собираюсь тебе кое-что показать. Думаю, так тебе будет легче понять, что со мной должно произойти. Надеюсь, ты готов.
