Приходят великие народы... И исчезают бесследно в вечности через тысячелетия... А для звезд мелькает только мгновение.
Тянут шпили к облакам юные города, возведенные в лесном краю... А через сотню веков мертвая пустыня прячет все следы... А для звезд мелькает только мгновение.
Встают из морской пучины острова, закипает на них жизнь... И в пламени лавы вулкана, в клубах раскаленного пара исчезают в море через миллионы лет. И меняются очертания берегов континентов... А для звезд прошла только минута.
Ах, какие сказки выдумывала Уна! Как прекрасно было, сидя на крыше, смотреть, лететь, падать в ночное звездное небо, и слушать сказку... Как загадочно и волшебно звучали имена звезд! Альдебаран... Сириус... Братья Мицар и Алькор... Вега... Денеб... Альтаир... Орион... Эпсилон Эридана... Магеллановы облака...
-Эй, болтушки-полуночницы! Не замерзли? Кушать хотите? Или вас звезды кормят?
Из люка появилась голова тети Тирцы, затем на крышу шлепнулись два одеяла и с легким стуком разместился горшок гречневой каши с грибами...
-Спасибо, тетя Тирца! — благодарит Вигдис, подтягивает кашу поближе, закутывает Уну в одеяло, вручает ей ложку. — Ешь.
И тут же...
-А что дальше с гаммой Цефея будет?.. И потом про туманность Андромеды расскажи еще!
Она вспоминала... Тридцать пятый год Нашествия, зима... Последняя сказка.
Моровое поветрие началось внезапно, в день солнцеворота.
Когда померла старая Метте, никто не забеспокоился: она действительно была старой. Но когда заболела разом вся семья Голта Рансона, когда умерли в один день его жена и младший их сын, деревня испугалась... Знахарка пошла по домам, остерегая, советуя, раздавая мешочки целебных травок...
-Одевать только чистую одежду, спать на чистых простынях, кипятить это все, после чего сушить на морозе... Ходить в баню чаще, чем обычно... Проветривать жилье... Чего-чего? Холодно будет? Да, мать вашу! Холодно! Но лучше померзнуть малость, чем с Метте повидаться прежде срока... И посуду обдавать кипяточком. А ежели — не доведи Фригг, ясное дело, — заболеет кто, то выделить ему отдельную комнату, посуду и — да будет участь его в руках милосердных Асов!
Все это знахарка говорила с каменным лицом. Только губы плотно сжимала, умолкая. Ничего она сделать не могла для тех, кто уже захворал! Вот упредить недуг — это да. Можно...
А сердце рвется, а душа стонет от нестерпимой боли, и дикий, нечеловеческий вой стискиваешь зубами, не пуская наружу, когда вновь и вновь сталкиваешься со смертью... И от бессилия хочется наглотаться той самой настоечки, за кою чуть не прибили семь лет назад (не всегда ж знахаркой-то была! Наоборот тоже случалось!)... И вина за потерянные, загубленные, несбереженные тобой жизни душит.
Можно понять ее боль, но зря терзала себя деревенская знахарка! В 98 году Победы целители медицинского факультета Норборгского университета вычислили модификацию вируса гриппа, свирепствовавшую в деревне Белый ключ в 35 году Нашествия. И пришли к выводу, что даже в их время, четыре с половиной века спустя, при всей мощи современной медицины, не обошлось бы без жертв. Это был исключительно опасный вирус! Два года врачи четырех миров искали средства борьбы с ним. Два года!.. Что могла тогда сделать неведомая целительница? И как?.. Как?.. КАК она смогла остановить эпидемию, что в те времена уничтожала под корень целые города?.. Чем?
Вигдис постучала и дверь приоткрылась. Тирца, хмурая и обеспокоенная донельзя, высунула голову и внимательно оглядела девушку.
-Тетя Тирца! Я не вовремя? Я к Уне хотела...
Тирца покачала головой:
-Нельзя к ней. Занемогла Уна... Ты иди, Виг! Без позволения матери твоей я тебя не пущу...
С треском и грохотом обрушилось небо... Не чуя тела, добрела она домой и выдавила ужасную новость маме.
Альви без слов подошла к очагу, села на пол, стала глядеть в огонь... Девушка нерешительно потопталась и села рядом, помолчала, спросила:
-Она поправится?
И, не получив ответа, окликнула:
-Мама!
Альви, не отрывая взгляда от огня, уронила:
-Нет, доченька. Не поправится.
Вигдис как сноп, повалилась на пол, уткнулась в колени матери, заплакала... Тихо. Страшно.
Альви гладила ее вздрагивающие плечи, волосы. И глядела в огонь...
И вдруг заговорила — тихо и яростно.
-За что!? Ей же жить и жить еще! Четырнадцать ведь ей всего. Ребенок же!.. Не целовалась еще, поди, ни с кем... За что ее? Обе мы хранили то, о чем надо молчать. Так почему — ее? Я взрослая, я сильная — убейте меня! А ее оставьте!!!
Вигдис подняла лицо, поглядела на мать.
-Мама, позволь мне пойти к ней! Пожалуйста! — робко попросила она, уверенная, что мама запретит.
Но мама неожиданно разрешила. Мгновенно, не задумываясь, едва дослушав просьбу дочери.
Теперь, через девять лет, княгиня понимала — почему.
Альви вскочила на ноги.
-Так! Прихватишь с собой кувшин клюквенного морса с травами. Помнишь — мы их летом собирали?
-Он поможет? — с надеждой спросила Вигдис.
-Нет, — покачала головой мама. — Но жар ненадолго снимет. А знаешь? Я пойду с тобой.
-Она занемогла, — напомнила Тирца, увидев за дверью Альви с дочкой.
-Мы к Уне! — повторила Альви. — И я не прошу разрешения.
Провожаемые испуганными взглядами Гутторна, Тирцы и двоих их сыновей, прошли они горницей и поднялись в чердачную каморку — комнату Уны.
У Вигдис перехватило дыхание: только неделю не была она в комнате подруги, но за эту неделю Уна постаралась превратить свою каморку в точную копию комнаты Вигдис. Она убрала все лишнее, оставив лишь последнюю свою, незаконченную еще вышивку, кровать, шкаф, стол... трубу, через которую вечерами смотрела она на звезды... и рисунки. Рисунки Вигдис.
Деревня. Односельчане. Сама Уна. Лес. Ручеек, пробирающийся по дну оврага, лесные озера, поляны, залитые солнечным светом, река, словно текущая прямо к луне, сквозь облака...
Девушка лежала на кровати без сознания. Одеяло свалилось на пол, подушка промокла от пота, ночная сорочка прилипла к телу... Было душно.
-Твари! — прошипела Альви. — Зайти боятся. Как будто это не их дочь и сестра. Как будто — моя...
Альви осеклась.
-Виг! Глянь в шкафу, что там?
Вигдис полезла в шкаф и выгребла оттуда свежую ночную сорочку, стопку полотенец, наволочку, простыню...
-А одеяла нет... — виновато сказала она.
Альви обернулась и крикнула вниз:
-Пуховое одеяло! Теплой воды! Дров!
И, легко подхватив девушку на руки, скомандовала дочери:
-Давай!
Постель перестелили, Уну переодели, укрыли пуховым одеялом. Комнату протопили и тогда Вигдис открыла окно, опустив штору во избежание сквозняка.
Шли часы. Уна не приходила в сознание. Вигдис сидела на кровати, не замечая слез, катящихся по щекам. К вечеру Альви отправила дочь домой — поесть и поспать. Девушка хотела, было, отказаться, но по лицу матери поняла, что лучше не спорить. Ушла, опустив голову. И тогда Уна очнулась.
И увидела Альви. На лице девушки отразился ужас, она рывком села и быстро заговорила:
-Тетя Альви, это не я! Поверь мне, во имя Одина: я никому не говорила! Пожалуйста, тетя Альви! Это не я...
Альви прервала ее, взяв за руку:
-Я знаю, Уна, — мягко сказала она. — Ты не умеешь предавать.
-Тетя Альви... — начала Уна, но Альви снова ее перебила:
-Не называй меня так. Зови меня просто по имени.
-Разве можно? Ты же — взрослая женщина, а я...
Девушка осеклась, и, смутившись, уткнулась в грудь Альви. Та обняла ее.
-"Ой!", да? — ласково спросила она.
Уна кивнула.
Альви погладила ее по голове и мягко сказала:
-Разве для дружбы важна разница в возрасте? Я бы гордилась такой подругой, как ты. Как гордится Виг. Мы обе храним тайну. Мы верим друг другу. Будем друзьями, Уна?
-Будем... Альви! — покорно согласилась она. — Недолго мне осталось хранить ее, Альви... Ой, Альви! Берегись их! Они страшные!
-Кто? — не поняла Альви.
Но девушка не слышала ее. Она торопливо говорила...
-Трое. Старуха, одетая в черное платье. Древняя, жестокая... Жуткая. И женщина в синих одеждах — красивая и властная, безжалостная. И девушка в белом — безразличная и холодная. Что они предлагали мне! Ты хотела быть счастливой? — говорили они. — Скажи кому-нибудь лишь два слова — "Вигдис — оборотень"! И сотня лет счастья, любящий муж и здоровые, счастливые, умные и красивые дети — твои! Хочешь быть королевой? Будешь ею. Могущественной и мудрой, доброй и прекрасной. Тебя будет любить народ. Каждый будет стремиться выполнить любое твое желание, ужасаясь каждому мгновению своего промедления... Только скажи два слова... А я ответила "нет!". И тогда... Скажи Вигдис: я дралась с ними. Не кулаками, не оружием... Но дралась, не чуя боли, не зная страха, не боясь смерти. Как учила Виг... Бойся их, Альви. Они — смерть. Хуже, чем смерть.
Девушка ненадолго умолкла, потом прошептала:
-Такие сильные!.. Такие страшные!.. И такие глупые... Подлость не принесет радости, счастье не покупается предательством. И как могут все это дать мне они, не ведающие счастья и радости?
И снова провалилась в забытье.
Через два часа вернулась Вигдис, принесла горшок грибной похлебки, посланный Тирцей.
-Не спала? — устало спросила Альви, ковыряя ложкой в горшке.
-Нет. Не могу я...
-Ну, тогда ешь. С утра ведь голодная...
-Да я и больше могу...
-Знаю, дочка. Бери ложку...
-Она не просыпалась?
Альви вздохнула.
-Просыпалась, Виг. Ты прости меня, я сейчас не в силах рассказывать тебе... Потом, ладно?
-Ладно, — покорно согласилась Вигдис.
-Виг! Альви! — Уна сидела в кровати, глядя на них воспаленными глазами.
-Ложись, ты что? — всполошилась Вигдис, кидаясь к ней.
-Нет, — запротестовала Уна. — Не надо. Лежа не могу рассказывать. Только держите меня, пожалуйста...
Обе женщины сели рядом с больной, Уна откинулась на них, как на спинку кресла, вздохнула...
-Слушайте мою новую сказку...
Давным-давно, когда еще не было лесов и гор, равнин и рек, озер и морей, земли и неба, луны и солнца, жил-был бог.
Не был он самым сильным — многие были посильнее его.
Не был он самым мудрым — многие были помудрее его.
Зато был он самым добрым и справедливым. И никто из богов не мог с ним сравниться в этом.
То было время, когда Великие творили миры. С морями и твердью, лесами и степями, птицами, рыбами и зверями. И с людьми...
Но сказал добрый бог: не буду я творить мир. Создам я народ крылатый, мудрый и прекрасный, сильный и свободный. Пусть селятся в мирах, сотворенных другими, пусть украшают они эти миры. И да будут они не рабами моими покорными, не слугами моими верными. Будут они учениками моими, друзьями моими, детьми моими...
И стало по слову его.
Синими, как летнее ясное небо, были драконы небес. Золотыми были их глаза. Изящные, стремительные, пламенные, носились они в облаках, пели песни, похожие на свист ветра, танцевали в ночном небе, пуская язычки пламени из ноздрей...
Алыми, как огненная лава, были драконы огня. Черными были их глаза. Легкие, порывистые, непостоянные, купались они в жерлах вулканов, обращали в пар вечные ледники, обнажая землю... и благодарили потом люди добрых огненных драконов за пашни и пастбища, луга и реки...
Белыми, как облака, спокойными, как снеговые шапки на горных вершинах, были драконы гор. Сапфирами сияли их глаза. Редко являлись они людям, но знали все: кто не побоится взобраться на крутые скалы, ища знание, получит это знание от мудрых горных драконов...
Черной, как антрацит, была чешуя драконов земли. Серебристыми были их глаза. Крепили они твердь земную, не давая прорваться смертоносной лаве недр на поверхность. Редко удавалось им полетать, зато праздником становился каждый полет. И дивились тогда люди: гром гремит, молнии сверкают, а дождя нет!
Голубыми и зеленоглазыми были драконы вод. Самые мудрые и спокойные из всех, они рождались мечтателями и философами. Посылали они людям росу на луга и дождь на поля, снег в зимнюю пору. И дыхание их становилось туманом...
Но самыми прекрасными были золотые драконы солнца. Добрые, щедрые, невероятно могущественные, любили они солнце и часто летали к нему по черному небу.
А их творец принял тогда облик исполинского черного дракона, с чешуей, подобной обсидиану, с алыми глазами, с могучими крыльями, светящимися серебром. И стали его звать с тех пор Черным Драконом.
Долгой была жизнь драконов, дольше века деревьев... Но умирали и они. А после смерти обращались в звезды. И светили они людям с ночных небес, и дарили свет и тепло мирам, вращающимся вокруг них, и радовались люди, глядя на звезды.
Увидели это Великие — сестры и братья Черного Дракона. И решили, что украшают их миры звезды. И сказали они доброму богу: "Повели своим творениям вечно светить в ночном небе! Да не сойдут с мест своих они вовеки! Да греют и освещают миры".
"Не волен я повелевать им! — ответил добрый бог. — Я сам даровал им свободу. Они живые. Они рады дарить тепло и свет, и будут светить миллиарды лет. Но только добровольно! Не по приказу!"
Так началась первая война.
И в бессчетных битвах, полыхавших во многих мирах, сталкивалась сила Великих и свободная воля народа драконов, полыхали леса и города, зажженные их пламенем, гибли острова и континенты. Гибли драконы. Гибли порой и сами Великие. И звезды заливали смертоносным пламенем свои миры, сжигая силу и опору Великих. И гасли одна за другой...
И глядел на эту войну, и сжимал кулаки, и скрипел зубами Черный Дракон, не в силах вмешаться: властны были Великие над мирами, сотворенными их волей, и над всем, что в них живет.
И не смогли победить Великие!
Но был еще и Тот-Кто-Сильнее!
Пожаловались тогда Великие Отцу своему на своеволие и непокорность брата своего. Устремил Тот-Кто-Сильнее взор свой в черное небо, узрел звезды, увидел, что прекрасны они и так рек: "Да будут отныне покорны и подвластны звезды миров творцам их! Да светят и дарят тепло вечно, не меняя лика своего! Да будет так!"
Улыбнулся Черный Дракон непонятно, и сказал: "Не будет так!"
-Зачем? — огорчились драконы. — Он сильнее! И ты погибнешь — единственный среди нас истинный творец. Не надо... Ты должен жить! Пусть погибнем мы — ты сотворишь новый народ Свободных!
