Лунные капли во флаконе (полный текст)

— Милый доктор, я давно замечаю за ней такое, — закивала Кейтлин. — Вот уже несколько лет ее мучают кошмары, она кажется нервной и издерганной. Совершенно необъяснимо!

Амелия переводила взгляд с одного на другую, покусывая губу — ей казалось, что она вдруг стала невидимой, а они вели беседу о каком-то постороннем объекте, отсутствующем в комнате. На нее так никто и не взглянул.

— У молодой девушки ее возраста и положения не должно быть оснований для волнений, особенно если она живет в подобном чудесном доме на природе. Я бы посоветовал на время исключить любое чтение, которое может чрезмерно ее впечатлить, и следить, чтобы у нее было хорошее питание, и пусть принимает успокоительное на ночь.

— Удивляюсь, как я сама не додумалась дать ей свои капли! — согласилась миссис Черрингтон. — Они так прекрасно помогают заснуть и умиротворяют.

— Что ж, это ей точно не навредит, — кивнул доктор Бруннер. — У меня с собой есть пузырек лауданума, а как только лекарство закончится, закажете у фармацевтов в Чатеме или Рочестере вместе с вашими пилюлями.

Он достал из чемоданчика небольшой флакон светло-коричневого стекла и, поставив на тумбочку возле кровати, обратился, наконец, к Амелии.

— У него не слишком приятный вкус, мисс, он может показаться вам горьким, однако это лекарство! Я бы порекомендовал вам начать принимать его сначала два раза в день, пока не почувствуете результат. Тридцать капель, как и написано на этикетке. Когда ваши нервы успокоятся и кошмары перестанут вас мучить, а настроение вновь станет ровным и спокойным, можно будет пить его только на ночь для улучшения сна или и вовсе от него отказаться.

Девушка сдавленно кивнула, продолжая рассматривать флакончик.

— Первое время вас могут мучить головокружения и желудочные боли, но, уверяю вас, это быстро пройдет.

— Я уверена, ей это поможет, — заверила его миссис Черрингтон. — И я рада, что с моей дочерью ничего серьезного.

— Думаю, она скоро поправится.

Они покинули комнату так же быстро, как и появились, Амелия успела услышать только "Я провожу вас, доктор" и "Буду рад...", как дверь закрылась, оставив ее вновь в полном одиночестве наедине с кошмарами, о причине которых доктор с бородавкой даже и не догадывался.

* * *

Легкий ветер приятно обдувал ее лицо. Амелия распахнула настежь обе оконные створки, чтобы полностью насладиться им. Бриз был свеж и приятен и шел прямо с моря, раскинувшегося неподалеку. Волна с мягким плеском накатывала на прибрежные камни и тихо отходила назад. Чайки молчаливо летали над плещущейся водой, едва не задевая ее своими широкими белыми крыльями. С закрытыми глазами было так легко представить, что эти волны качают тебя, словно колыбель, убаюкивают, и не слышно ничего, кроме их плеска. Туда-сюда, туда-сюда в умиротворенном забвении. Может быть, она стала русалкой? Как та бедняжка из сказки Андерсена? Какая глупая мысль. Девушка засмеялась — у нее же есть ноги!

Она обнаружила себя стоящей босой на полу в своей комнате: никаких волн, а внизу пред ней простирается вовсе не водная гладь, а залитая лунным светом лужайка, которую в обманчивой темноте так легко было перепутать с водой. Да и откуда здесь взяться морю — оно в нескольких десятках миль от их дома. Но отчего тогда воздух так свеж и приятен? Амелия вдохнула его полной грудью, не чувствуя ночной прохлады и сырости, проникающих в комнату. Занавески колыхались на ветру, точно крылья бабочки, и ночная сорочка Амелии то надувалась на ней парусом, то спадала, лаская тело.

Она повернулась к трюмо, стоящему у платяного шкафа и не сдержала удивленного вздоха. В свете луны сорочка просвечивала насквозь, и вместо плотного хлопка, закрывающего ее тела от шеи до пяток, она увидела себя почти обнаженной, как Венера Боттичелли, стыдливо прикрытая лишь тонкой прозрачной тканью. Это было ужасно неприлично, но она не могла отвести взгляд от своего отражения, такого странного и пугающе нового. Несмотря на полную луну, в комнате было довольно темно, а девушка не хотела зажигать светильник, чтобы не нарушить всей очаровательной таинственности сегодняшней ночи. Первой ночи, когда она ничего не боялась, а лишь с удивлением смотрела вокруг, точно заново открывая для себя знакомые предметы. Амелия подошла вплотную к зеркалу, чтобы разглядеть эту новую себя и свою комнату: в отражении та казалась неожиданно просторной, словно бальная зала, а потолки устремлялись вверх, теряясь в темноте. Тени выписывали причудливые фигуры на полу и мебели, превращаясь то в высокую башню Рочестерского дворца, то в невиданного зверя, то в женский силуэт. Огромная кровать со скинутым одеялом маняще распростерлась позади, но девушка вовсе не хотела спать. Только не сейчас. Ей было дорого каждое мгновение — вдруг эта странная магия закончится, и она больше не будет слышать шум моря и чувствовать колыхание ветра в волосах, а вернется в свой обычный мир ночных кошмаров и постоянных страхов?

Тень от дерева упала на Амелию через распахнутое окно, преображая ее. Девушка не могла оторвать взгляда от зеркала: она ни разу не видела, чтобы ее глаза были такими огромными, а кожа сияла внутренним светом, как Луна. Как завороженная, она смотрела на свое лицо и волосы, ставшие непривычно темными. Ночная сорочка, сделавшаяся прозрачной от лунного света, казалась ей сейчас совершенно лишней, и она без раздумий стянула ее и кинула на пол. Она никогда не видела себя целиком обнаженной, никогда не переодевалась у зеркала, старалась не смотреть на свою наготу, такую отвратительно постыдную, но сейчас казавшуюся ей совершенной. Амелия засмеялась, и отражение засмеялось вместе с ней. Молодая девушка по ту сторону зеркала была прекрасной и в то же время совершенно чужой, ведь Амелия не могла стоять голой перед трюмо и с таким бесстыдством себя рассматривать! Она должна сейчас спать в своей постели, а не слушать шум моря. Она не могла смеяться и кружить в лунном свете. Она не могла распахнуть окна, потому что боялась простудиться, потому что горничные наверняка заметят, потому что матушка будет ее ругать, потому что приличная девушка вообще не могла делать ничего подобного, что делает сейчас ее отражение. Конечно же, это какой-то другой человек!

Девушка медленно распустила косу, в которую убирала волосы на ночь, и они тяжелыми волнами упали на спину и плечи, щекоча кожу. Если днем они были легкими, словно пух, и напоминали цветом солому, то сейчас они будто разом потемнели и потяжелели. Как у Элинор. Именно такой она видела ее в своем кошмарном сне. Эта мысль показалась ей такой необычной и удивительной, что она даже дотронулась до лица и легонько ущипнула себя за щеку, чтобы проверить, в самом ли деле это она. О да, отражение принадлежало ей: и это бледное лицо, и широко распахнутые голубые глаза, и светлые брови над ними. Ее нос, ее губы, и уши, отчего-то ставшие ей чужими. Амелия крепко зажмурила глаза, а когда открыла их вновь, и отражение, и комната в нем поплыли, как растекающийся по блюдцу мед. Прежде, чем пол начал уходить из-под ног, она успела сесть на стул и опереться на письменный стол. На нее внезапно накатила усталость прошлого дня, и Амелия подумала, что если закроет глаза, то заснет прямо здесь, даже не добравшись до кровати. Но вместо этого подвинула к себе тетрадь с тюльпанами — дневник, в который она сегодня еще не написала ни строчки, хотя и обещала себе вести записи ежедневно. Если она сейчас заснет, то день закончится, и она так и не успеет ничего написать.

Амелия потянулась к чернильнице, в темноте нечаянно оросив каплями чернил стол, писчую бумагу и дневник. Она сама не видела, что писала, и оттого строки уходили то вверх, то вниз, наезжая одна на другую, а вместо букв изредка появлялись странные символы, несуществующие в английском языке. Но девушка все писала и писала, а когда чернила заканчивались, продолжала скрести сухим пером, раздирая тонкие страницы.

"15 июня, какая чудесная ночь. Самая лучшая из всех ночей в моей жизни. Почему я всегда писала о днях, но молчала об этом чудесном времени, когда дом окутывает тишина, слышно лишь море за окном — нет, это не море, но я хочу, чтобы вместо лужайки под окном было именно оно — и чтобы ветер со свистом врывался в распахнутые окна? Он обнимает меня, шепчет что-то на ухо, и здесь становится так хорошо и свежо. Я качаюсь на его волнах, как в лодке. Если бы я только не была такой усталой, я бы спустилась сейчас вниз и бежала по траве в лунном свете, но глаза слипаются... Мне кажется, я сейчас засну. Доктор дал мне каких-то горьких капель, наверное, от них я теперь хочу спать и даже не знаю, закончу ли эта запись. Я пишу с закрытыми глазами — интересно, смогу ли я завтра прочесть то, что написала? Или все это тоже окажется сном?

Я боюсь следующего утра, потому что это значит, что эта ночь закончится, а вместе с ней и то волшебство, что я испытала. Я боюсь снова стать собой и не увидеть больше в зеркале ту незнакомку. Я боюсь боюсь боюсь, что и шум моря мне лишь пригрезился, и вся моя свобода лишь воображаема. Сейчас я могу стать птицей и улететь прочь отсюда, меня ничто не держит. Я скинула с себя все лишние оковы и могу теперь стать свободной, но не закончится ли моя свобода вместе с рассветом?

У меня так много дел завтра, а значит, мне нужно снова стать собой, такой рассудительной и правильной. Мне надо написать письмо Ричарду. Или я уже писала ему письмо? Тогда я напишу ему еще одно и скажу, что я люблю его, и что мой отец хочет, чтобы мы поженились. То есть что я этого хочу, ведь я этого очень хочу! Отец обмолвился как-то за ужином, что я скоро стану миссис Харви, а я не знала, что ответить и что сделать, и поэтому засмеялась. А сейчас я плачу, но я не знаю, почему, ведь я всю жизнь хотела выйти замуж на Ричарда и стать миссис Харви. Лучше я напишу ему об этом прямо сейчас, пока не забуду, что я его люблю. Ведь я же люблю его? А что тогда я чувствую к Сэмьюэлу? Должно быть, я падшая женщина, раз могу думать сразу о двух мужчинах — но об этом никто не должен знать! Я слышала, что тех женщин, у которых несколько мужчин, называют распутными, и неужели я теперь такая? Вдруг я тоже люблю Сэма? Как мне это понять? Все мои мысли сейчас только о нем, я хочу, чтобы он был сейчас рядом со мной. Я уверена, Сэм тоже услышал бы море и чаек, и, посмотрев на меня сейчас, тоже увидел бы ту девушку из зеркала. Но я не могу ему этого рассказать! Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он меня не любил. Но почему тогда Сэм меня поцеловал? Рука горит до сих пор! Это было так неожиданно и ошеломляюще, так... приятно. Прости меня, Господи, я не должна об этом думать! Как же мне стыдно... Если Ричард узнает, он возненавидит меня.

Я сейчас же напишу ему... Он тоже увидит море...

И мы поедем в свадебное путешествие в Италию..."

Она не написала Ричарду. Она едва помнила, что писала что-то об Италии — и в своих грезах тут же оказалась во Флоренции, на площади Синьории. Там тоже пели чайки, а Дженни укладывала ее спать. Она перенесла Амелию в постель и помогла ей натянуть ночную сорочку.

— Я не хочу, — пробормотала девушка сквозь сон, — я хочу летать.

— Тихо, мисс, — ее руки проворно застегивали пуговицы под самой шеей, а Амелия стремилась их вновь расстегнуть.

Дженни закрыла окна, прибрала беспорядок на ее столе и укрыла девушку одеялом, поцеловав на ночь в лоб, как это делала мама, когда Амелия была маленькой. Поцелуй был таким страстным и горячим, он коснулся ее губ и спустился ниже на шею, что она вся загорелась. Это была уже, конечно, не Дженни, а Сэмьюэл, и они вместе гуляли по Флоренции, и он целовал ее все жарче и жарче, пока не начался пожар.

Глава 6

Под пледом, которым укрыла ее Конни, было слишком жарко, и Амелия отбросила его. Почему она все время проводит в постели, словно больная, почему спит среди бела дня, когда во всем ее теле такая бодрость? Ей ведь совсем не хочется спать! Она выбралась из постели и сладко потянулась, расправляя затекшие суставы.

На языке еще хранилась память о горьковатом привкусе капель, но теперь их вкус вовсе не казался Амелии неприятным, как было поначалу. Какое славное снадобье! И как славно было бы сейчас станцевать, чтобы еще полнее почувствовать жизнь, которая переполняет все ее существо! Амелия вскочила на ноги, ощутив себя бодрой и свежей, как никогда прежде, и закружилась по комнате. Кружение наполнило ее воздухом, и она почувствовала себя легкой, точно перышко. Еще чуть-чуть, и она взлетит. Она могла бы танцевать, танцевать и танцевать, не переставая, как прежде на балах.

Она остановилась, потому что ее голова и впрямь пошла кругом. Но это было так приятно! Почему она больше не бывает на балах? Элинор всегда любила танцевать и веселиться. И что это за глупая, уродливая одежда на ней? Слишком простая для платья ткань скрывает грудь, плечи и руки, колет кожу, и еще эти ужасные пуговицы у самого горла. Этот неуклюжий наряд делает ее фигуру бесформенной и безобразной. Да это же ночная рубашка! Она даже тихонько рассмеялась от своей догадки. Кто же танцует на балах в ночной рубашке? Какая глупость! Она фыркнула и схватилась за верхнюю пуговицу, но петелька оказалась слишком тугой. В нетерпении девушка рванула ворот, да так порывисто, что сразу несколько пуговиц отскочили и со стуком посыпались на пол. Она снова рассмеялась, проворно стянула рубашку через голову и отшвырнула в угол. Потом распахнула шкаф.

То ли дело ее чудесное белое платье, такое же легкое, воздушное и изящное, как она сама. Разумеется, оно висело на самом виду, ведь это самый любимый ее наряд. Она поспешно натянула его и закружилась так, что тонкая полупрозрачная ткань обвилась вокруг, разлетаясь, как платье сказочной феи. Изящное французское кружево обрамляет декольте, шелковые ленты окантовывают рукав и очерчивают талию, поднявшуюся под самую грудь, а ниже водопадом ниспадает свободная ткань: шелковая внизу, легкая газовая — поверху. Она нежно ласкает ее ноги, не сковывая движений. Кружась, она бросила взгляд в зеркало — ах, как же она хороша! Яркие глаза сияют, будто угольки, губы подобны бутонам роз, волосы черные и глянцевые, как смола, еще не остывшая после лесного пожара. И ярко и празднично горят красные язычки пламени, занимающиеся вдоль подола, так весело бегут наверх! Она танцевала и танцевала, а огонь поднимался по ее юбке, образуя причудливые узоры, обвиваясь вокруг талии дивным алым поясом. И чем быстрее кружилась Элинор, тем ярче разгоралось пламя; добравшись до лифа, оно вспыхнуло сильнее, расцветая на ее груди цветком страстолиста. Она захохотала. Как чудесно быть такой яркой и красивой, прекраснее всех! Она сделала последний стремительный оборот, и платье разом вспыхнуло на ней, победным факелом озаряя ее собственное ликующее лицо в зеркале. Но потом язычки пламени бестолково заметались, отражение начало меркнуть и отдаляться...

Амелия проснулась. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах ритмом огненного танца. Боже, так ей все это приснилось. Что за странный сон, что за безумие! Она видела в зеркале Элинор, более того — она сама была Элинор. Амелия села в постели. Солнце стояло высоко над горизонтом — очевидно, время обеда уже прошло... Неважно, ей совсем не хотелось есть.