Лунные капли во флаконе (полный текст)

Лунные капли во флаконе

Пролог

"18 июня.

Мне страшно, но я должна это написать, хотя перо дрожит у меня в руке, а я сама замираю от каждого шороха. Я больше не могу держать в себе все те ужасы, что происходят вокруг и буквально сводят меня с ума. Сколько еще я смогу выстоять? Нервы натянуты, как струны: я боюсь засыпать и просыпаться, потому что заранее знаю, что явится ко мне в ночных кошмарах... Как же я надеялась, как я мечтала, что они оставят меня навсегда: с переездом в деревню все должно было измениться. Здесь свежий воздух и тишина, здесь целебные ветра с моря и полное спокойствие — что еще нужно, чтобы отдыхать и набираться сил? Но кто бы знал, что именно это место окажется роковым для меня.

Теперь я знаю, что моя жизнь никогда уже не станет прежней. Ах, как бы мне хотелось, чтобы те глупости, что волновали меня еще пару недель назад, оставались моими единственными заботами! Но теперь мои думы занимает лишь одно — эти ужасные сны. Но сны ли это? Как бы я ни [Author ID1: at Thu Aug 23 12:46:00 2012 ]убеждала себя, я не могу поверить, что все происходит лишь в моих грезах — так пугающе реальны мои видения. Я вижу Ее во плоти, слышу ее голос, я... я просто знаю, что все это творится наяву. Мои успокоительные капли больше не помогают — вместо мирного сна я лишь глубже погружаюсь в пучину мрака.

Пока никто еще не ведает об этом, да и стоит ли рассказывать? Едва ли кто-нибудь на всем белом свете поверит мне... Кроме, пожалуй, одного человека. Мой милый друг — ведь я уже с полным правом могу называть так С.! — мой дорогой друг должен мне помочь. Он верит мне, а значит, сможет спасти. Быть может, мы справимся вместе? Я все расскажу ему завтра же! Ведь если на моей стороне окажется хотя бы один человек, способный развеять все страхи — ах, тогда я буду бесконечно счастлива!

Однако даже на моего доброго друга С. я не могу пока полагаться, и мне приходится из ночи в ночь встречаться с все более диковинными порождениями того кошмара. Он окутал весь дом своей черной паутиной, проник сквозь толстые стены и напитал собою воздух. Куда бы я ни взглянула, я в каждой тени, в каждом углу замечаю Ее присутствие. Я вздрагиваю от любого безобидного звука, будь то стрекот цикад или скрип половицы, и сделалась до того нервной, что это видит даже матушка.

Темнеет. Я боюсь опустить перо и повернуть голову — потому что знаю, чей взгляд я встречу в зеркале. Она идет ко мне; и я, как и накануне, и все прошлые ночи, не смогу ни бежать, ни противостоять Ей. Я уже слышу этот смех...

Господи, помоги мне!".

Глава 1

"7 июня.

Наконец-то я осталась одна. Сколько же шума, суеты и бесполезной беготни! Я думала, это никогда не закончится, но наконец у меня есть минутка, чтобы побыть наедине с собственными мыслями. Я ужасно устала от этого переезда и теперь благодарю Господа, что он закончился, и мы начинаем жить по-старому. Остались разные мелочи, которые будут в скором времени улажены, какие-то коробки еще не привезли, и нужно срочно заказывать новую мебель в некоторые комнаты, потому что, по словам отца, здешняя обстановка нам совершенно не подходит. Он прав; я очень любила наш лондонский нежно-зеленый гарнитур, и надеюсь, что его скоро доставят!

К счастью, я нахожу покой и уединение в своей спальне: она просторнее, чем лондонская, и весьма мила. Спальные комнаты привели в порядок в первую очередь, мои вещи лежат в коробках и ждут, пока их распакуют. Хотя я не удержалась и сама открыла коробку с некоторыми безделицами, которыми украсила комод, отчего комната сразу же ожила! Здесь у меня есть даже свой собственный рабочий стол, за которым я могу писать письма; пусть мама вначале и не совсем одобряла такую маленькую вольность. Но мне удалось ее уговорить, и — о, какое счастье! — я сижу за своим столиком, передо мной расположился новый письменный набор: чернила, перья в перламутровом стаканчике, бумага для писем, которую я перевязала шелковой лентой и пока не трогала, и миленькое пресс-папье в виде фигурки африканского носорога, сделанное из слоновой кости. Или носорожьей? Рядом я поместила вазочку — совершенно прелестную, найденную здесь среди старых вещей, и попросила, чтобы каждое утро в нее ставили цветы. Как только дожди перестанут идти, я сама буду собирать полевые цветы. Меня пленит их нежность и беззащитность, но всегда так грустно видеть, как скоро они умирают у меня на глазах. Будь я цветком, я была бы не роскошной розой из королевского сада, а простой незабудкой, чья жизнь так хрупка и коротка. Но пусть эти цветы радуют меня хоть недолго!

По правде говоря, порой мне нелегко бывает сосредоточиться на странице — ведь здесь так приятно смотреть за окно! Иногда я останавливаюсь, кидаю взгляд на раскинувшиеся под нашими окнами просторы и замираю, не замечая времени. Кажется, я могу вечно смотреть, как неторопливо покачиваются ветви деревьев, на мягкий изгиб линии горизонта, которую образуют здешние холмы. И мне кажется, я иногда чувствую запах моря, хотя оно и за много миль отсюда, и его уж точно нельзя увидеть из моего окошка. Воздух здесь и правда чудесный: отец сказал, что он пойдет на пользу моей дорогой матушке, а я думаю, что и мне тоже. Он так необыкновенно прозрачен, чист, и походит на хрусталь. Всю эту неделю идут дожди, и еще прохладно, но мне все-таки хочется распахнуть окно настежь и дышать, дышать им до тех пор, пока не закружится голова, а я не опьянею от этой свежести.

Здесь все другое, совсем не как в Лондоне. Почти нет шума, нет людей, нет магазинов и променадов. Когда темнеет, фонари под окнами не загораются, и весь мир погружается в густую, непроглядную ночь. Мне кажется, что если я вдруг выйду в это время на улицу, то потеряюсь навсегда, исчезну, растворюсь во тьме. И, Боже мой, как же здесь тихо по ночам! Я засыпаю и слышу стук своего сердца, с улицы же не доносится ни звука, а просыпаюсь от пения птиц, а не привычного лондонского шума. Разве это не счастье?

И я знаю, чувствую, что здесь меня ждет совсем другая, новая жизнь. Я знаю, что все изменится, и я сама изменюсь. Странно, что я редко вспоминаю дорогого Р.; должно быть, виной тому перемены в нашей жизни. Однако мне недостает наших бесед; нужно будет спросить у отца разрешения написать ему. Мне так хочется поделиться с кем-нибудь своими новыми впечатлениями и мыслями! Мама слишком скоро устает, и мне совестно беспокоить ее такими пустяками, а Дженни давно не заходила ко мне — вероятно, как и все горничные, слишком занята переездом и уборкой.

Мама ужасно взволнована, и никак не может оправиться после переезда. Ее до крайности утомляет малейший шум и суета, а устройство на новом месте требует ее постоянного внимания. Я очень рада, что смогла помочь ей сегодня в гостиной, выбирая шторы: мама решила остановиться на пастельных тонах, и я поддержала ее. Эти темно-зеленые и бордовые цвета уже решительно вышли из моды, я сама читала об этом в журнале еще две недели назад. Мы остановились на голубом панбархате, а сама гостиная будет в серо-голубых тонах. Элегантность так важна, ведь это будет главная комната в доме! Надеюсь, вскоре мы сможем принимать гостей, иначе жизнь здесь будет довольно скучной. Я представляю себе званые ужины у нас дома, хотя не имею понятия, кого здесь можно пригласить, и кто будет всем заниматься. Матушка слишком слаба, а у отца всегда так мало времени: он занят работой, и даже, несмотря на переезд, должен будет проводить несколько дней в неделю в Лондоне, занимаясь своими делами. Мне очень жаль его, я не могу представить себе, как тяжело вести дела. Даже будь я мужчиной, то не справилась бы, у меня начинает болеть голова от одного лишь взгляда на эти огромные столбцы чисел, а он так ловко управляется со своими магазинами, что даже смог купить нам этот дом! Я буду ему вечно благодарна за все, что он делает для нас с мамой. Она говорит, что наша главная обязанность — сделать его жизнь в новом доме как можно более приятной и радостной, поэтому сегодня, когда он вернется из Лондона, я сама подам ему чай и кексы, а потом сыграю "Весенние голоса".

Я здесь еще не до конца освоилась, но, по правде говоря, я рада, что теперь мы живем здесь! Дом такой большой, что легко вообразить себя настоящей графиней, гуляя по его комнатам. Не по всем, конечно. Одна из комнат в восточном крыле заперта и безмолвна, и один Бог знает, оживет ли когда-нибудь. Сегодня мне хотелось обсудить с мамой, что можно будет в ней устроить; я думаю, было бы славно, если б на первом этаже у нас была утренняя столовая. Я воображала, как чудесно смотрелись бы там нежные обои в цветочек и обивка розового шелка. По утрам на солнечной стороне с окнами на парадный подъезд мы могли бы пить чай. А в теплую погоду — распахивать двери навстречу утренней свежести, это очень полезно для аппетита и здоровья. Но у мамы снова разболелась голова, и она отослала меня с этими разговорами. Надо будет узнать у папы, что же станет с запертой комнатой, ведь это так глупо, если она так и останется необжитой. Говорят, раньше там был кабинет, но отец обустроил свою рабочую комнату наверху, и еще одна ему вряд ли понадобится. Возможно, там будет библиотека? Я всегда мечтала о настоящей библиотеке, но в нашем старом доме все книги хранились в отцовском кабинете, а заходить туда мне не дозволялось. Если же здесь будет отдельная комната, то я смогу туда заходить и брать любые книги, которые мне только вздумается. Ах, как это было бы прекрасно, но это лишь мечта...

Пока я стараюсь лишний раз не спускаться вниз: там все еще носят какие-то коробки и чемоданы, и мне кажется, что этому не будет конца! Наших горничных теперь не дозовешься: вчера мама попросила воды, а ее камеристка Мэри не пришла даже на колокольчик, и мне пришлось самой идти на кухню. Это не сможет долго продолжаться, даже отец был недоволен нерасторопностью слуг и заметил, что нам потребуются дополнительные руки. Дом такой большой, и столько всего еще предстоит сделать! Надеюсь, уже скоро все наладится, вся эта суета лишь раздражает. Говорят, уже сегодня придут новые слуги: поскорей бы!.."

* * *

...А слуги тем временем отнюдь не скучали. Казалось, даже сам дом, отвыкший от человеческого присутствия, в удивлении замер, ожидая перемен. Уже не первую неделю по его коридорам и лестницам сновали чужаки, вынося мусор, чистя, убирая и расставляя в комнатах мебель. Жилые помещения проветрили, окна сияли чистотой, а каждый предмет, попав в новую обстановку, словно примерялся и красовался в непривычно просторных комнатах. С диванов и кресел сняли чехлы, каминные решетки отчистили от многолетней копоти, а перила и балюстрада лестницы сверкали, отполированные и натертые воском до блеска.

Дворецкий критически окинул взглядом вереницу ящиков и коробок, которые кучер вносил в дом с помощью двух деревенских пареньков, надеявшихся подзаработать. На площадке в глубине холла стояла экономка, следящая за тем, чтобы ящики складывали как можно аккуратнее, и беспрестанно сверялась со списком багажа, делая в нем отметки карандашом. Выражение ее лица было непроницаемо, как и всегда, но во взгляде, которым она провожала каждый ящик, читалось беспокойство за хозяйский скарб.

Плотно закрытая дверь цокольного этажа не пропускала шума. Но здесь, в помещениях, где обитали слуги, было проделано не меньше работы, а то и больше. По обе стороны узкого коридора виднелось несколько дверей, ведущих в кладовую, прачечную и, наконец, на улицу, на задний двор. Вдоль стены на цементном полу стояло несколько еще не разобранных ящиков, на которых красовались аккуратные надписи: "фарфор", "стекло", "керамика". Возле самой кухни высился внушительный шкаф из темного дерева; однако только две нижние полки были заняты посудой, невидимой за запертыми дверцами. Через широкий проем, ведущий в кухню, можно было различить потемневшие от времени рамы небольших полукруглых окошек под самым потолком. Скупой свет, проникающий в кухню, слабо освещал потолочные балки и две полки с утварью. Стены были выкрашены бежевой краской, а единственным украшением служил незамысловатый плинтус темно-коричневого цвета. Сразу по правую руку от двери зияла темная пасть очага, в котором тлели угли; в дальнем углу стояли несколько ведер и корзин, над очагом тускло сверкали разделочные ножи и половники всех размеров, а прямо возле двери притулились метлы и щетки. Газовый светильник, низко свешивающийся с потолка, отбрасывал широкий круг света на большой, дочиста выскобленный стол и две длинные скамьи, и озарял белый чепец худощавой горничной, склонившейся над столешницей.

— Просто не знаю, как справлюсь с этой уймой работы! Половина ящиков еще не разобрана...

— Привыкнешь, — хмыкнула Мэри.

Эта статная женщина средних лет наблюдала, усевшись на скамейку и положив ноги на низкий табурет, как молодая горничная чистит семейное серебро. Мэри искренне считала, что для новой служанки не может быть ничего лучше хорошего наставления и, конечно же, приятная компания в лице старшей и куда более опытной коллеги. Конни же — новенькая и потому пока еще бесправная — по одному доставала столовые приборы, помещенные в широкий поддон с золой, и тщательно натирала их мягкой тряпочкой. Мэри придирчиво обследовала каждую начищенную ложку и вилку и, если они не казались ей достаточно блестящими и чистыми, передавала обратно. Будучи камеристкой хозяйки дома, она не считала, что ей стоит утруждать себя более сложной работой, и что она делает новенькой одолжение.

— Считай, еще в хорошую семью попала! А то работала бы девочкой на побегушках у каких-нибудь бедных учителей. Вот это, доложу я тебе, та еще работенка.

— Да знаю я, знаю! Здесь семья хорошая, богатая, сразу видно, — Конни поднесла один из ножей поближе к свету, и придирчиво повертела. — Одного серебра вон сколько, — она вздохнула и поправила выбившуюся из-под наколки прядь медно-рыжих волос, таких пышных и непослушных, что девушке стоило огромного труда каждое утро как следует приглаживать их. — А дом просто огромный, и сегодня мне пришлось потратить на уборку столовой на целых полчаса больше, чем я рассчитывала.

— Где же ты раньше работала? — усмехнулась Мэри. — Здесь тебе не Букингемский дворец. До этого мы все в совсем небольшом доме жили, недалеко от Блумсбери, там хоть и комнат было всего шесть, зато какое все новое было, свежее, так и сверкало. Ты бы только видела кухню, наша Мод нарадоваться на нее не могла. Какая там была плита! Раза в два больше, чем здесь, да и шире; нелегко ей придется, если вдруг хозяева задумают званый обед устроить. Помню, кухня уж такая уютная и теплая была! А здесь не дом, а склеп какой-то. Его до нашего приезда местные из деревни мыли-мыли, а грязи меньше не стало. Вот чего им в Лондоне не жилось?

Вопрос был задан в пустоту, потому что новенькая горничная едва ли знала на него ответ. Девушка повела плечиком.

— Ну, на прежнем месте у меня хоть был и не такой большой дом, но и управлялась я там сама, в одиночку. А здесь и вправду грязи мыть — не перемыть! Сколько-то времени пройдет, пока мы сможем привести все в порядок и заживем по-человечески? Как подумаю про все эти ящики, — она махнула рукой в сторону двери, — так дрожь пробирает... Интересно, возьмут ли еще кого-нибудь нам на подмогу? — однако в ее голосе было не слишком много надежды.

— Да уж возьмут какую-нибудь деревенскую дурочку, только лучше бы и не брали. Ты же знаешь этих селян, от них никакого проку. Вот нанимали же вроде кого-то дом отчистить, и что? Все равно после них все перемывать да перечищать приходится.

— На такой большой дом нас точно не хватит, но кто знает, озаботились ли этим хозяева? Думаешь, они вообще считаются с тем, сколько нам всего делать приходится? Работы тут раза в три больше, а руки все те же, — продолжила она и, придирчиво осмотрев длинную серебряную ложку с замысловатым вензелем, передала ее Конни: — Протри-ка еще раз, она совсем темная! Вот здесь, смотри!

Та лишь молча покачала головой и с преувеличенным старанием еще раз обработала ложку.

— Что правда, то правда, — вздохнула она после небольшой паузы. — А каковы камины? Сколько я перевела соды на тот огромный, в главной гостиной, и подумать страшно! Не знаю, как я справлюсь, особенно когда вспомню о той комнате в восточном крыле. Хорошо, что там пока никто жить не собирается, и топить не будут. А ведь не будь сейчас лето, каждый не по одному разу пришлось бы протопить.

— Так хоть одна комната в восточном крыле закрыта, и слава богу — нам работы меньше. Пусть себе какую-нибудь Золушку найдут, чтобы камины топила, а у тебя и так дел полно! Тебя, небось, еще в горничные к юной мисс приставят: она, конечно, девушка тихая и некапризная, но хлопот потребует не меньше, чем ее мать.

— Ну, уж с юной мисс я уж как-нибудь управлюсь. Я прежней хозяйке и причесываться помогала, хотя она и редко выходила. Пожилая вдова, — пояснила Конни и снова пожала плечами.

— Наша мисс тоже редко выходит, да и мать ее все больше дома сидит: она после вторых родов совсем здоровьем ослабела. Говорят, потому сюда и переехали, вроде как тут воздух хороший. Вот уж не знаю, чем этот воздух лучше, я всю жизнь в городе прожила и никогда бы не уезжала! Чем им лондонский воздух не хорош?

— И мне в Лондоне нравилось. Хоть я и все время за уборкой да стиркой проводила, но все же там можно было и в магазин выйти, и по улицам прогуляться. А уж если праздник какой, то сколько оживления и нарядных дам, карет! Глаза разбегались. А если еще полдня свободных выпадет, так можно было и на ярмарку пойти, и по бульвару погулять. А здесь что? Хоть даже когда-нибудь и дадут выходной, что с ним здесь делать? На кур да гусей любоваться? А мое зеленое платье так, поди, и истлеет, а я его ни разу и не надену.

— Так в церковь-то, пожалуй, его и будешь надевать. Ишь, вертихвостка, выходной ей понадобился, еще и двух недель проработать не успела! — лицо камеристки порозовело. — Посмотри-ка, посмотри, тряпку бы лучше взяла почище и последила за своей работой. Одно и то же место трешь и трешь без толку, сейчас дырку протрешь.

Опомнившись, Конни закусила губу и быстро положила вилку на чистое полотенце, разостланное специально для этой цели.

Где-то неподалеку хлопнула дверь, и из коридора донеслись звуки шагов и недовольное бормотание.

— Вот и Мод, — Мэри оживилась и сняла ноги с табуретки, будто разом забыв и о вилках, и о незадачливой новенькой горничной.

На пороге появилась полная немолодая кухарка с мотком бечевки в руке. Отшвырнув его в угол, она в сердцах пнула совок для золы, чей краешек так некстати оказался на ее пути. Конни на несколько мгновений прервала свою деятельность и бросила вопросительный взгляд на Мэри, но та сделала вид, что не заметила этого. Горничной ничего не оставалось, как вернуться к серебру.

Тем временем кухарка сняла с себя грязный передник, закрывавший ее фигуру спереди почти полностью, придирчиво осмотрела его и повесила на крючок. Затем взяла другой, чистый фартук и, несколько раз обвязав его тесемки вокруг пояса, завязала двойной узел. Покончив с этой процедурой, женщина, наконец, обратила внимание на обитательниц кухни.

— Мод, собственной персоной! — ответила она. — И Мод, похоже, считают не кухаркой, а одновременно посудомойкой и девчонкой на побегушках. Скажите мне, пожалуйста, мисс Мэри Стоун, сколько времени, по-вашему, я должна потратить на приготовление обеда? — не дожидаясь ответа, она повернулась к женщинам спиной и принялась раздувать огонь в очаге, вороша угли.

Камеристка лишь пожала плечами, зная, что такое обращение к ней свидетельствует о крайне дурном расположении духа кухарки, и предпочла промолчать.

— Будь я в своей кухне в Лондоне — благослови ее господь! — я бы в два раза быстрей все сделала, а тут состариться успеешь, пока на этой плите хоть что-нибудь приготовится. Да и что это за плита? Одно название, а как посмотришь — стыд, да и только! — она загремела горшками. Мэри едва заметно покачала головой и, поджав губы, вернулась к обследованию ложек и вилок.

— Суп — еще куда ни шло, но разве здесь приготовишь хороший, сочный кусок мяса? — продолжала бушевать кухарка. — Разве что всю ночь его над огнем переворачивать! Да и то сказать, как я с этим справлюсь без своего мясного крюка? Куда он подевался? Этот никуда не годится, вот-вот оторвется!

— Ваш крюк вмести с остальными предметами для кухни только что привезли и разгрузили.

Конни, Мэри и даже разгневанная Мод вздрогнули и обернулись. На пороге кухни стояла экономка, чей проницательный взгляд, без сомнения, уже окинул кухню и всех присутствующих, подметив все подробности. Миссис Уильямс обладала потрясающей способностью всегда оказываться в том месте дома, где она была больше всего нужна, причем делала это быстро и почти бесшумно. Эта не слишком высокая и даже худощавая, но внушающая безоговорочное уважение женщина могла одним своим появлением утихомирить даже самого скандального слугу. Что же говорить о кухарке и камеристке, с которыми она проработала бок о бок больше десятка лет, и видела их насквозь! О Конни и говорить нечего: она склонилась над столовыми приборами и принялась начищать их с таким усердием, какого сама в себе не подозревала.

— Конни, — та вздрогнула и послушно подняла глаза. — Когда закончишь с серебром и разложишь его по местам, поднимись прибраться в столовой. До обеда тебе нужно будет еще помочь мисс Амелии переодеться — после того, как накроешь на стол. Вечером же ты будешь прислуживать за ужином. Мэри, я надеюсь, гардероб миссис Черрингтон уже полностью приведен в надлежащий вид? Мод, чуть позже ты мне понадобишься. — Та было открыла рот, но тут же с независимым видом сжала губы.

— Если тебе еще нужна помощница, — тут кухарка неслышно охнула и всплеснула руками, кивая, — то будь готова сегодня принять новую девочку для работы на кухне. Покажешь ей все, и объяснишь, что ей придется делать. За работу!

Эти деревенские девчонки и впрямь волновались: на их лицах застыло смешанное выражение благоговения, любопытства и волнения. Впрочем, румянец на их лицах был вызван не столько смущением, сколько результатом работы мыла и щетки. Матери изрядно потрудились, чтобы представить своих дочек в лучшем свете: не каждый день выпадает шанс получить работу в таком доме, да еще и при кухне. Женщины толпились поодаль, вполголоса переговариваясь и украдкой бросая взгляды на дом, а особенно на заднюю дверь. Именно сюда было велено явиться тем, кто желает получить работу. И хотя девочек было всего четыре, на заднем дворе собралась изрядная толпа: любопытство привело сюда едва ли не половину женского населения деревни.

Наконец дверь распахнулась, и миссис Уильямс быстрым шагом пересекла двор. Деревенские притихли. Девочки выстроились в ряд, выпрямившись, сложив руки и скромно опустив глаза. Даже самые бойкие стушевались под суровым и оценивающим взглядом экономки. Она задала каждой из девушек несколько вопросов, в основном касательно их умения работать по дому. На это миссис Уильямс не понадобилось много времени: что возьмешь с деревенских девчонок, которые не видели ничего, кроме собственных более чем скромных жилищ, и не имели ни малейшего представления о порядках, заведенных в большом доме. Приходилось полагаться на собственный опыт, накопленный годами. Она обращала внимание и на то, как одеты девушки, на их чистоту и опрятность. Одна исподтишка слишком уж бросала на нее взгляды исподлобья, что пришлось миссис Уильямс не по нраву: сразу видно, что любопытная, да еще наверняка и острая на язык. Вторая попросту была чересчур маленькой и худенькой для домашнего труда, а у третьей к лифу платья был приколот крошечный букетик, и экономка поджала губы: не дело, чтобы какая-то посудомойка думала о внешности и кокетничала. Наконец, очередь дошла до последней, и здесь, к счастью, не нашлось, к чему придраться. Волосы девочки аккуратно покрывала косынка, платье выглядело просто, но аккуратно, а руки и ногти были чистыми. К тому же она выглядела достаточно сильной и крепкой для той работы, которая ей предстояла.

Экономка вздохнула про себя, уже зная, каков будет ее выбор. Но все же необходимо задать несколько обязательных вопросов.

— Как тебя зовут? — сухо спросила миссис Уильямс.

— Джуди, — тихо ответила та.

* * *

Амелия поставила неуверенную точку, оставив на бумаге легкий, почти бесцветный оттиск пера. Невысказанная мысль зависла между пером и бумагой, собралась на кончике и упала густой каплей на лист. Пятно жирным пауком поползло по старательным записям, выведенным почти детской рукой. Девушка с раздражением захлопнула тетрадь: сколько напрасных трудов! Мадемуазель Пати ругала ее за каждую помарку, за каждое зачеркнутое слово.

"Ты расстраиваешь меня, Амели, — лицо мадемуазель сурово, губы плотно сжаты, и она тяжело вздыхает, — тебе придется переписать эту страницу, чтобы я не видела твоих ужасных клякс".

И хотя гувернантка давно уже не стояла за ее спиной, девушка, в тайном страхе расстроить кого бы то ни было, обещала сама себе вести аккуратный, красивый дневник, ежедневно записывая туда все добрые дела и мысли за прошедший день. Ведь в советах молодым леди говорилось, что дневник помогает правильно распланировать свой день, не забыть важное и не тратить время на чепуху. Эта идея понравилась Амелии, и она купила толстую тетрадь с тюльпанами на обложке в канцелярском магазине в пассаже на Риджент-стрит перед самым отъездом. Теперь и магазин, и сама Риджент-стрит остались во многих милях от нее, а тетрадь казалась порченной и грязной. Не прошло и несколько дней, а она уже перепачкала страницы чернилами, и казалось, что и руки ее, и мысли могут замараться так же, как и бумага, что пальцы посинеют от чернил, а сам дневник превратится в неряшливый гроссбух ленивой хозяйки. Нет, выдрать, выдрать эти листы прочь! Выкинуть их и писать дальше, чтобы мысли и почерк были строгими и четкими, как и положено.

В порыве усовершенствования Амелия вновь распахнула тетрадь, скривилась при виде расплывшейся кляксы и решительно вырвала несколько страниц, стараясь не глядеть на них. К сожалению, она прекрасно понимала, что у нее никогда не хватит терпения восстановить эти записи, и сегодняшний день бесследно исчезнет вместе с помятыми листами.

Это был всего лишь один из длинной череды дней, составлявших ее жизнь, и вместе с тем он совершенно не походил на прочие. Странное чувство, посетившее Амелию сразу во время переезда, не угасло в рутине, а, наоборот, разгоралось внутри нее с новой силой. Что это было: предчувствие? Сомнение?.. Но откуда ему взяться, если все идет так, как и должно быть! Разве не об этом мечтала Амелия всю свою жизнь, сидя у окна лондонского дома, и глядя на пыльную мостовую перед ним? Она просыпалась рано утром от шума разносчиков газет и молока: город оживал на рассвете, и в тот же миг исчезал сон девушки. Она ворочалась на мягкой перине, пытаясь отвлечься от этого уличного гама и вернуться в сладкий мир снов, но реальность всякий раз грубо вторгалась в ее жизнь вместе с громкоголосыми продавцами и извозчиками. В семь утра приходил зеленщик, чуть позже проезжал переполненный омнибус, и когда Дженни приходила будить ее к завтраку, Амелия не спала уже целую вечность и чувствовала себя совершенно разбитой.

Как только она узнала о переезде, душа ее возликовала. Теперь она будет жить в огромном доме, где можно бесконечно бродить в лабиринте коридоров, а под окнами раскинется чудесный розовый сад, где она будет каждый день срезать по одному цветочку для своей комнаты. И единственным звуком, способным потревожить ее сон, будет песня жаворонка по утрам или мерный стук дождевых капель по карнизу.

* * *

— Папочка, я так мечтаю об огромном саде прямо у дома, чтобы, просыпаясь, отворять окно его свежести и благоуханию! — призналась она как-то перед самым отъездом, когда лондонский дом был уже практически полностью упакован в чемоданы и коробки, и от него остались только голые стены да самая старая мебель.

Мистер Черрингтон бросил на нее быстрый взгляд и удивленно повел бровью:

— Какая ерунда, Амелия! Ты же знаешь, что слишком сильные запахи вызывают мигрени у твоей матери.

По правде говоря, мигрени у миссис Черрингтон вызывало абсолютно все, и оттого было решено перебраться на юго-восток от Лондона в надежде, что мягкий климат и кентский морской воздух пойдут ей на пользу.

И хотя Амелия понимала, что слишком много роз не принесут матушке ничего, кроме раздражения и головных болей, она все же надеялась, что однажды под ее окнами вырастут райские цветы, которые она видела только на картинках.

Сейчас же — девушка отодвинула тюлевую занавеску, мягкой сероватой дымкой отделявшую ее от улицы — площадку перед домом уже расчистили, разровняли и засадили травой, и теперь в хорошую погоду здесь можно будет ставить шезлонги и даже устраивать пикники на природе. Скоро к ним придет садовник, который предложит планировку сада, и, быть может, в нем будут фигурные кустарники или даже маленький лабиринт. Эта мысль заставила девушку улыбнуться и забыть о той странной тревоге и неизведанной тоске, которая поселилась в ее сердце с первого же дня, с первой же минуты, едва только она переступила порог этого дома, и которую она старательно скрывала от себя самой.

* * *

Ровно неделю назад они всей семьей впервые переступили порог нового дома. Еще на подъезде Амелия нетерпеливо выглядывала из оконца кареты в детском желании как можно быстрее увидеть новый дом. Ее оставили равнодушными и судостроительные верфи Чатема, которые виднелись на горизонте, и шпили Рочестерского собора, и бескрайние хмельные поля Кента, но едва экипаж стал приближаться к новому дому, ее сердце забилось, словно от быстрого бега. Она предугадала его, когда пейзаж еще даже не думал сменяться, и они ехали по проселочной дороге мимо приземистых деревенских домов и палисадников. Узнала по тому, что изменился перестук колес кареты, что иначе стали падать тени от редких деревьев, что по-новому зазвучало пение птиц, но громче всего был ее внутренний голос, который нашептывал ей: "Здесь, здесь! Здесь ты будешь жить! Здесь твоя жизнь изменится", — нашептывал так громко, что заглушал любые внешние звуки.

Амелия никогда бы не поверила, что один лишь переезд сможет так взволновать ее, но сейчас ей пришла в голову мысль, что важнее этого с ней еще ничего в жизни не случалось. Более того, вся ее прошла жизнь была лишь подготовкой к тому, что случится с ней в новом доме: это непременно будет что-то очень важное и значимое. Она выросла в Лондоне и практически никогда не покидала его, не считая нескольких поездок с матерью в Бат, да пары месяцев, проведенных у кузины в Эссексе.

Когда они, наконец, оказались на подъездной дороге, и взору Амелии предстал средних размеров особняк, которому было никак не меньше века, ей показалось, что она видит настоящий дворец. Два этажа с мансардой в ее глазах казались высокими дворцовыми башнями и донжонами, темный кирпич обернулся старым камнем, будто был построен во времена короля Артура, а два небольших крыла дома превратились в бесконечные галереи. Она вдруг увидела себя в роскошном белом платье, спускающуюся по каменным ступеням — настоящая сказочная принцесса... из тех давних, мрачных сказок, в которых рассказ заканчивался отнюдь не счастливой свадьбой.

Она быстро отмахнулась от наваждения; дом был вполне обычным, и совершенно не сказочным. Карета остановилась, и отец вышел первым, затем подал руку матери, чтобы та спустилась. Амелия замешкалась и вышла из кареты, когда все уже прошли вперед, к дому. Ее сестра Луиза неуверенно побежала вперед по гравийной дорожке, вцепившись в руку своей няни, и пожилая женщина с трудом поспевала за девочкой, которая, смеясь, пыталась догнать родителей. Амелия медленно пошла за ними, оглядываясь по сторонам: на первый взгляд старый кирпичный дом, поросший плющом, показался ей не очень уютным. Она прикоснулась к шершавой стене и отдернула руку, поцарапавшись о сколотый кирпич. Серые дождевые тучи нависали над домом, делая его еще темнее, и от мрачной постройки буквально веяло холодом. Возможно, виной тому была погода, потому что на следующий день, когда тучи расступились и выпустили солнце, новый дом уже не казался девушке таким неприветливым, а спустя какое-то время она и представить себе не могла, что может быть место лучше, чем это.

* * *

За прошедшую неделю Амелия достаточно обжилась в доме и даже успела мельком осмотреть окрестности: в один из солнечных дней она в сопровождении новой горничной Конни, которая ей сразу не понравилась, отправилась гулять и прошла не меньше двух миль. Однако она быстро устала, и обратно возвращалась уже опершись на руку Конни, а та сетовала, что благородные девушки не привычны к таким долгим прогулкам по плохим дорогам, так что и не стоит себя ими утруждать. На этом ее знакомство с местностью временно закончилось, к тому же вновь пошли дожди, и даже пикник в саду остался так и не выполненной затеей.

Когда в дверь постучали, Амелия все еще стояла у окна, погруженная в свои мысли. Она не сразу поняла, откуда доносится звук, и обернулась лишь когда Конни приоткрыла дверь.

— Мисс, ужин готов, ваши родители уже ждут вас.

— Ах, спасибо, я сейчас буду!

Она поспешно оправила платье и быстрым шагом направилась к лестнице: не дай бог, она замешкается и блюда уже подадут. Отец разозлится, что ему пришлось ждать!

Амелия торопливо спустилась по лестнице, стараясь ступать как можно тише, вошла в столовую и украдкой бросила взгляд на отца. Но тот стоял спиной к ней, что-то говоря дворецкому, и даже не заметил ее появления, как чаще всего и случалось. Девушка тихо скользнула на свое место, опустила взгляд и принялась изучать кружевной узор на скатерти.

Как и вся обстановка столовой, скатерть представляла собой образец безупречного вкуса и гармонично сочеталась с каждым предметом в комнате. По белоснежной ткани искусная рука безымянной мастерицы разбросала вышитые лилии; точно такие же украшали плотно задернутые шторы. Здесь, на лоне природы, вряд ли нашелся бы кто-то, кому не лень было бы заглядывать в окна, однако лондонский обычай не позволял семье обедать иначе, чем оградив себя от посторонних глаз.

Спокойные желтовато-бежевые обои гармонировали с деревянными панелями из светлого ореха, закрывающими нижнюю часть стен. Из такого же ореха была сделана каминная полка и стол, занимающий центр этой просторной комнаты. В свете газовой люстры комната казалась еще более уютной и даже теплой, хотя июньский вечер выдался довольно прохладным и сырым, а огонь в камине не разводили: сейчас его украшал элегантный желтый экран. На каминной полке тикали часы. У Амелии невольно промелькнула мысль, что эта столовая нравится ей куда больше городской, где старомодная тяжелая мебель красного дерева и темно-бордовые стены давили на девушку, заставляя чувствовать себя маленькой и беспомощной.

Всю стену напротив камина занимал внушительный буфет, на полках которого с геометрической точностью были расставлены два лучших хозяйских сервиза, предназначавшиеся исключительно для торжественных обедов, и многочисленные изделия из цветного стекла и хрусталя, завораживающие таинственным мерцанием и переливами граней. С первого взгляда становилось ясно, что это главное украшение столовой, которым хозяева гордятся по праву.

Как раз около этого шкафа и стоял отец, на чью широкую спину девушка старалась лишний раз не смотреть: она испытывала суеверный страх, что он почувствует ее взгляд и обернется. Иллюзия тепла и уюта в одно мгновение рассеялась. Амелия вдруг почувствовала, как холодно в комнате, и поспешила плотнее закутаться в темно-синюю шаль, оттенявшую ее скромное домашнее голубое платье.

— Сколько коробок доставили сегодня, Гласфорс? Уже все книги привезли?

Амелия не видела лица отца, но по одной только интонации догадалась, что тот хмурится. Мистер Черрингтон взял вечернюю газету с подноса и, быстро пробежав ее взглядом, положил обратно.

— Книги доставили сегодня, их еще предстоит распаковать, и я полагаю, этим займутся завтра же, сэр. Почти все остальное тоже уже на месте. Осталось дождаться всего нескольких ящиков с кухонной утварью, которые прибудут завтра. — Дворецкий предупредительно взглянул на хозяина, прежде чем отставить поднос с газетой на небольшой столик у стены. Мистер Черрингтон бросил взгляд на часы, которые показывали три минуты восьмого, и недовольно произнес:

— Где ужин? Его всегда подают в семь. Разве переезд в новый дом что-то изменил?

С этими словами он отвернулся от Гласфорса и подошел к столу. Оперевшись на спинку своего стула, он буквально навис над женой и дочерью.

Миссис Черрингтон, будто очнувшись ото сна, вздрогнула и подняла на мужа испуганные серые глаза. Помедлив мгновение, она рассеянно кивнула дворецкому.

— Сию секунду, сэр, — ответил он и направился к двери.

Мистер Черрингтон, продолжая хмуриться, сел на свое место во главе стола и тяжело вздохнул, давая понять, с каким трудом ему приходится терпеть нерасторопность слуг. Разумеется, винить в этом можно было лишь его дражайшую супругу; и она прекрасно это понимала.

— Бертрам, дорогой, как прошел день? — тихо спросила миссис Черрингтон, поправляя салфетку.

— Отлично. Надеюсь, у вас тоже.

Она согласно закивала.

В это мгновение дверь столовой открылась, и горничные внесли супницу и тарелки. В этих безмолвных, бесшумно двигавшихся женщинах не сразу можно было узнать двух любительниц поболтать на кухне. Мэри поставила супницу перед хозяйкой, и встала немного поодаль. Конни подала миссис Черрингтон первую тарелку, та налила в нее супа, который горничная отнесла хозяину. Как и супницу, тарелки украшал изящный, но весьма скромный узор темно-красного цвета: разница с праздничными сервизами была разительной. Наполнив остальные тарелки, хозяйка сделала Мэри знак унести супницу, и та исчезла. Конни отошла к окну, сложив руки поверх передника и готовая в любой момент броситься выполнять указания своей хозяйки.

Обед начался в полном безмолвии. Амелия привыкла к этому, и ее уже не угнетала звенящая тишина, прерываемая лишь позвякиванием приборов. Она уговаривала себя поесть, не поднимая головы от тарелки, которая теперь наполнилась дымящимся говяжьим бульоном; мяса же ей по обыкновению не положили. У нее отчего-то всегда пропадал аппетит, стоило всей семье собраться за совместной трапезой. Девушка отхлебнула немного супа и с трудом проглотила его: казалось, еда утратила всякий вкус. Но если она не сделает усилия, мать заметит и скажет отцу, а ей очень не хотелось, чтобы он делал ей замечание и заставлял есть насильно. Матушка также считала, что девушка ее возраста должна питаться регулярно, однако не поглощая слишком много пищи. Но все-таки не одну ложку супа, от которой противно засосало под ложечкой. Сейчас Амелия даже завидовала младшей сестре, которой накрывали стол в детской, где та могла есть без посторонних глаз и этого напряженного молчания.

— Ты не видел в городе кого-нибудь из наших знакомых? — безразлично поинтересовалась миссис Черрингтон.

— Дорогая, я работал, — сухо ответил ее муж. — К сожалению, у меня не было времени на встречи и болтовню с нашими знакомыми. Чем вы здесь занимались весь день?

— Ах, мы разбирали вещи и устраивались... Все идет своим чередом, и совсем скоро комнаты будут совершенно готовы.

— Да, хорошо, — кивнул мистер Черрингтон, увлеченный едой значительно больше, чем разговором жены.

— Мы с Амелией выбирали сегодня занавески для гостиной, — продолжила она чуть более уверенно. — Я думаю, голубой панбархат будет чудесно смотреться, правда, Бертрам?

Он поднял голову и рассеянно посмотрел на жену, и та поспешно отвела взгляд.

— Или те, какие ты сам выберешь.

— Я считаю, это женское дело, Кейтлин, — он сделал ударение на первом слове.

— Да-да, разумеется. — Она потупилась, и вяло набрала в ложку немного супа. — Но мне бы так хотелось, чтобы ты остался полностью всем доволен.

— Я не сомневаюсь в твоем вкусе, — равнодушно ответил мистер Черрингтон, внимательно наблюдая, как Мэри поставила рядом с ним второе: сегодня это был тушеный кролик с картофельном пюре и брокколи.

— Отец, — вдруг решилась Амелия.

Тот не ответил, неспешно разрезая мясо, а миссис Черрингтон шикнула на дочь. Конни тем временем быстро убрала суповые тарелки и подала чистые.

Девушка уткнулась было в свою тарелку, но потом все же не выдержала, вспомнив обещание, которое дала себе.

— Папа, а можно мне задать один вопрос? — она старалась говорить как можно более тихо и учтиво, но все же вопрос прозвучал довольно решительно.

Он поднял голову и несколько мгновений смотрел на дочь.

— Да? — с явным недовольством произнес он.

— Папочка, можно я напишу Ричарду о нашем новом доме? Мне так не хватает нашей переписки!

— Да, разумеется, — коротко ответил он, давая понять, что не следовало отвлекать его от кролика из-за подобной мелочи.

Мама бросила на Амелию предостерегающий взгляд.

— Как тебе нравится кролик, милый? — поспешила спросить она. — Наша кухарка, кажется, отлично приноровилась к здешней кухне.

— Я нахожу его немного жестким, — Бертрам неторопливо прожевал, — но в целом неплохим.

Кейтлин облегченно вздохнула и улыбнулась, принимаясь за еду.

— Папочка, я сегодня подумала о том, как замечательно было бы сделать библиотеку в одной из пустующих комнат.

В наступившей тишине слова Амелии прозвучали слишком громко. Слишком неуместно. Слишком долгой была пауза, пока мистер Черрингтон аккуратно собирал брокколи с тарелки. Девушка почувствовала, как вилка в ее руке задрожала, а к щекам прилила кровь.

— Амелия, выйди из-за стола, — произнес не меньше, чем через полминуты. — Ты мешаешь нам ужинать.

Тишина стала еще более напряженной. Девушка побледнела, помедлила, будто ожидая, что отец может передумать. Потом медленно отложила в сторону салфетку, надеясь, что ее руки не слишком сильно дрожат, тихо встала из-за стола и направилась к лестнице. Миссис Черрингтон почти неслышно вздохнула.

— Итак, ты что-то говорила о занавесках? — как ни в чем не бывало, спросил мистер Черрингтон, пока горничные поспешно убирали тарелки из-под второго, очистив стол для пудинга. — Тогда я закажу их в городе на следующей неделе.

Глава 2

Амелия застыла над выдвинутым ящиком комода и осторожно коснулась рукой свежих, недавно выглаженных и аккуратно разложенных стопок белья: отдельно лежали нижние рубашки, отдельно — панталоны; чулки удостоились еще одного ящика. Хлопок и лен под рукой источали чистоту и приятную прохладу, от них едва различимо пахло лавандой. Вдруг, словно о чем-то вспомнив, девушка наморщила лоб и обернулась:

— Почему Дженни не пришла сегодня помочь мне с утренним туалетом? Вы же все знаете, как сильно я ее люблю!

Конни — эта молчаливая новая горничная, напоминавшая небольшого грызуна, если бы только у мышей были рыжие волосы, расправила корсет наподобие силков для дикого зверя и произнесла невозмутимо:

— Позвольте сегодня мне помочь вам, мисс.

Амелия отвернулась и демонстративно стянула с себя ночную сорочку, самостоятельно сменив ее на тонкую рубашку, чувствуя внимательный взгляд Конни на своей обнаженной спине. Это ей не понравилось: ни взгляд, ни сама Конни, юркая и пронырливая, ни то, как непочтительно она облачала ее тело в корсет, шнуруя, словно на манекене. Мать довольна новой служанкой, но девушке хотелось, чтобы только Дженни, заменившая ей подруг, могла касаться ее, расчесывать волосы и без умолку болтать о всяких женских глупостях. Она стерпела, когда Конни принялась за платье, однако представив, как эти чужие руки будут застегивать пуговицы прямо у ее горла, отпрянула.

— Конни, ты свободна, — произнесла она как можно более холодно. — Моя горничная справлялась с этой работой куда как лучше.

Конни хотела было что-то сказать, но закусила губу и лишь коротко кивнула, а Амелия, гордо подняв голову, отошла к зеркалу.

— Мисс, позвольте заметить, — нерешительно произнесла служанка уже у самой двери, когда девушка подумала, что осталась одна, — что вчера ночью, когда я вас раздевала, ваш корсет был зашнурован задом наперед.

Та лишь передернула плечами: что за вздор! Какая только чушь не придет в голову глупой женщине. Наверное, хочет опорочить свою подругу, чтобы занять ее место в доме и получать жалование побольше. Уж Амелия-то знала, какие у ее Дженни золотые руки, как ловко та справляется со всеми крючками и петельками, и уж точно никогда бы не допустила такой оплошности. К тому же всем известно, что задом наперед шнуруются лишь плебейки и некие "недостойные женщины", которым горничной вовсе не полагается. Амелия, конечно же, к их числу не относилась.

Когда Конни ушла, девушка облегченно вздохнула. Она хотела сделать еще кое-что, а присутствие прислуги только бы помешало. Улыбнувшись своим мыслям, она достала бумагу для письма, которая ждала своего часа с момента переезда, и потянулась к чернилам.

"Дорогой мистер Харви!

Невозможно поверить, что минуло вот уже больше месяца, а я до сих пор не написала вам ни единой строчки. Мне стыдно, ужасно стыдно за себя — я и впрямь бессердечна, раз могла забыть о своем единственном друге, который теперь так далеко от меня. Посмею ли я надеяться, что даже сейчас, когда я поселилась в деревне, мы сможем обмениваться нашими мыслями, хотя бы даже и на бумаге? Ваши письма доставляют мне несравненную радость! Подумать только, совсем еще недавно мы обедали у вашей матушки, сидя в солнечной столовой окнами на Гайд-Парк! И вот уже я здесь, вдали от Лондона... Но простите мою медлительность и постарайтесь понять, как много забот окружило нас, едва мы переехали.

Лишь сейчас, спустя неделю, я могу сказать, что наконец-то перевела дух. В доме постоянно были чужие люди — строители, рабочие... Как же тяжело и утомительно все это! Вы не поверите, но я лишь вчера нашла время, чтобы сесть за свой дневник, а уже сегодня пишу вам. Я невыразимо благодарна моему отцу, что он разрешил мне написать это письмо — это значит, что он не возражает против нашей переписки и не видит в ней ничего дурного. Как бы мне хотелось надеяться, что и вы считаете меня вашим другом и хотя бы немного скучаете по мне!

Но стоит признать, что жизнь вдали от Лондона имеет свои преимущества. Сейчас, когда дом буквально ожил, я наслаждаюсь тишиной и спокойствием этих мест. Я чудесно сплю здесь, а чудесные окрестности Кента умиротворяют меня. Сегодня утром я вышла на балкон и любовалась необыкновенно зелеными полями, напитавшимися дождем. Такой цвет невозможно увидеть в Лондоне: Вы и сами знаете, что наша столица всегда сера и словно окутана дымкой. Здесь же кажется, что все мирские печали уходят прочь, оставляя место лишь сотворенному Господом чуду природы, и что здесь никогда не сможет произойти ничего дурного. Дорогой мистер Харви, я надеюсь, что мой отец пригласит вас к нам погостить: вы должны сами увидеть то, о чем я говорю, почувствовать спокойствие этих мест, отдохнуть здесь душой от всех ваших дел. О, я непременно упрошу его, чтобы он написал вам как можно скорее! Разве это не замечательная мысль? Тогда мы сможем увидеться вновь, а ведь я было подумала, что теперь это едва ли возможно. Как глупо с моей стороны! Нас разделяют всего каких-то тридцать пять миль!

Но было бы лукавством сказать, что здесь я скучаю в одиночестве. О нет, я наслаждаюсь им! Никогда еще я не была так погружена в свои мысли и в то же время чувствовала себя такой цельной, такой собранной. Все дни мои проходят в полезных занятиях; я по нескольку часов занимаюсь рукоделием вместе с матушкой, возобновила свои фортепьянные экзерсисы и ежедневно совершаю небольшие прогулки, если только не идет дождь.

Однако я не хочу утомлять вас рассказами о салфетках, что я вышила, ведь это вовсе не мужское дело! Вы, должно быть, посчитаете меня глупой, раз я говорю о таких безделицах. Но не только они занимают мое время. Наконец я смогла найти время и прочитать ту книгу, что вы мне советовали — я говорю о Диккенсе. Мой отец всегда скептически относился к этому писателю, называя его "претенциозным моралистом", и он не был бы рад, увидев у меня в руках вашу "Крошку Доррит", а потому я читала ее лишь в своей комнате ночами, наедине с самой собой, пряча днем под подушку. Дорогой мистер Харви, знаете ли вы, как жестоко со мной поступили? Я обливалась слезами, читая эту книгу, и, вероятно, поняла, отчего мой отец не жалует Диккенса — он слишком, слишком тяжел для нас, впечатлительных женщин. Сложно поверить, что он умер более десяти лет назад, настолько пугающе реальной мне показалась его книга. Неужели он описывает тот же город, в котором я прожила всю свою жизнь, ходила гулять и в магазины? О нет, не может быть, ведь его Лондон пугающ, мрачен и грязен, а мне, по счастью, никогда не приходилось видеть подобной мерзости. И теперь я думаю, что, благодаря Господу и моим родителям, я была всю жизнь защищена от того, что пришлось видеть бедняжке Доррит. Сложно представить, что она старше меня лишь на пару лет, столь разительно мы отличаемся! И тем более меня восхищает ее доброта и сила духа, с которой она смогла справиться со всеми своими несчастьями и обрести первейшее счастье на земле — доброго и любящего мужа. И все же я счастлива, что меня никогда не коснется та ужасная, полная лишений жизнь, которую так любил описывать автор. Как, вероятно, мелочно и жестокосердно это звучит, когда я сижу в своей светлой, просторной комнате и пишу вам мои ничего не значащие размышления, но и вы поймите меня — разве я приспособлена для такой жизни? О нет, я умерла бы на другой же день!

И вот я снова пишу о том, о чем не следовало бы. Мне стыдно перед вами, мои мысли так никчемны, и я с трудом сдерживаю слезы от презрения к себе и жалости к таким сильным, честным людям, как малютка Доррит.

Простите же меня, что на этом я обрываю свое письмо, но я надеюсь, что и вы меня поймете и не будете слишком строги к вашей маленькой глупой Амелии. С нетерпением жду вашего ответа — если вы еще помните меня, напишите хотя бы пару строк, и я буду знать, что на этом свете у меня есть друг.

С самыми добрыми пожеланиями,

Ваша Амелия Черрингтон.

8 июня 1885 года".

Амелия еще раз пробежала глазами письмо: изящный, убористый почерк, над которым она трудилась столько лет вместе с мадемуазель Пати. Она говорила, что девушка должна писать легко и воздушно, но при этом разборчиво — слишком много закорючек не красят письмо. Только иногда, когда Амелия была слишком взволнована и торопилась, строчки прыгали по чистым листам тетради, словно кролики. Но сейчас она была довольна своей работой. Она хотела было немного сбрызнуть бумагу лавандовой водой, но подумала, что матушка может отругать ее за такое — это было бы слишком фривольно.

Письмо надлежало непременно показать матери. Даже если бы Амелия писала подруге — если бы у нее была подруга — она вряд ли бы осмелилась отправить ей письмо без разрешения родителей. Настоящим счастьем было то, что ей разрешали поддерживать переписку с Ричардом, ее старым добрым другом. Она искренне надеялась, что в их дружбе нельзя усмотреть ничего дурного или предосудительного. Общение с мужчинами было той скользкой дорожкой, на которой Амелия чувствовала себя лишенной зрения и слуха одновременно. По правде говоря, никакого общения у нее никогда и не было, и девушка понятия не имела, что из себя вообще представляют мужчины — разумеется, кроме Ричарда, но она знала его самого детства и не считала чужим. И в глубине души она надеялась, что отец отдаст ее ему в мужья, что она станет миссис Харви и никогда в жизни больше не столкнется с другими мужчинами, от которых, как говорили ей и матушка, и гувернантка, одни лишь неприятности для молодой девушки.

Амелия подхватила сложенные листы, на которых уже высохли чернила, и с легким сердцем спустилась вниз, в гостиную. Сейчас, в полдень, это была самая светлая и теплая комната во всем доме, а новые шторы делали ее еще более просторной. Однако окна были плотно закрыты, невзирая на относительно теплую погоду — матушка не переносила сквозняков. Она надеялась, что когда лето, наконец, вступит в свои права, она сможет сидеть на шезлонге во дворе, но пока предпочитала покой и тишину гостиной. Когда Амелия осторожно приоткрыла дверь и зашла в комнату, стараясь излишне не шуметь, миссис Черрингтон полулежала на диване, прикрыв глаза. Возле нее на стуле стояла корзинка с рукоделием — сейчас это было вязание, которое она полюбила всей душой и теперь вязала салфетки для нового дома. Крючок и пряжа лежали рядом с ней, но сегодня работа продвигалась очень медленно, крючок раз за разом упускал петли, и ряд тут же расползался. Утомленная этим занятием, миссис Черрингтон откинулась на подушки и смежила веки, давая отдых глазам и рукам. Лицо ее выглядело сейчас так умиротворенно, будто в своих мыслях она унеслась далеко-далеко отсюда: от этого дома, этой жизни и этого мира. Может быть, в мечтах она вновь стала юной девушкой, и, весело смеясь, бегала по саду возле родительского дома? Или же была девушкой чуть постарше — розовощекой, миловидной мисс Кейтлин Броуди, которая готовится к помолвке с подающим надежды юношей Бертрамом Черрингтоном?

Но никому не дано было знать, чем заняты мысли миссис Черрингтон.

— Матушка! — тихонько позвала Амелия, и свой собственный голос показался раскатом грома в этом сонном царстве. Ей почудилось, что она сейчас незваным гостем вторгается в неведомый ей мир, отвлекает мать от ее мыслей своими глупыми, мелкими делами.

Между мгновением, когда Амелия зашла в комнату и тем, когда миссис Черрингтон открыла глаза, прошла целая вечность. Она тяжело вздохнула и посмотрела, наконец, на стоящую в дверях дочь, и уже через мгновение лицо ее приняло обычное сосредоточенное и несколько печальное выражение, которое оно имело всегда, когда к ней обращались слуги или домочадцы.

— Да, милая? Что-то случилось?

— Простите, матушка, я не хотела вам мешать, — смущенно сказала девушка и протянула ей несколько сложенных листов. — Отец разрешил мне вчера написать письмо Ричарду, и я все утро провела за этими страницами. Я бы очень хотела, чтобы вы взглянули на него!

Амелия потупила взгляд. Она не считала, что написала что-то неприемлемое, но если матушка вдруг заметит нечто, чего ей не следовало писать, она провалится под землю со стыда. Миссис Черрингтон говорила, что девушка не должна иметь никаких постыдных мыслей относительно мужчины, но Амелия не знала, какие из ее мыслей могли считаться подходящими, а от каких ей следовало бы избавиться. Разумеется, она никогда бы не написала, что хочет вновь выйти на прогулку с Ричардом, как ходила несколько лет назад в сопровождении мадемуазель Пати, или что хотела бы опереться на его руку, как матушка иногда опиралась на отца. И уж тем более, что в самых тайных своих мыслях надеется, что однажды... Она густо покраснела и еще сильнее закусила губу.

Кейтлин приняла сложенные вдвое листы бумаги и неторопливо поднялась с дивана, чтобы подойти к окну. Близоруко прищурившись, она поднесла письмо поближе к лицу и быстро пробежала его взглядом. Действительно ли мать читала его, Амелии оставалось лишь догадываться, поскольку лицо женщины все это время оставалось бесстрастным.

— Ты можешь отправить его сегодняшней почтой, — произнесла она, наконец, и с видимым облегчением вернулась к дивану.

— Ах, спасибо вам, maman! Я так рада, что вы с отцом позволили мне этот маленький каприз!

Мать покачала головой.

— Сядь, Амелия, — она легонько кивнула на стул, стоящий подле.

Пока девушка убирала с него рукоделие, пока подбирала платье перед тем, как присесть, пока думала про себя, что же хочет сказать ей мать, никогда не разговаривавшая с ней дольше пары минут, миссис Черрингтон, казалось, вновь погрузилась в свои мысли. Она снова облокотилась на подушки и откинула голову, а Амелия сидела перед ней, нервно теребя платье.

— Отец разрешил тебе писать, — начала Кейтлин, — но нам обоим не нравится твой неумеренный восторг по этому поводу. Амелия, приличная девушка не должна бежать писать письмо мужчине, едва получив дозволение, и уж тем более не должна так радоваться одному лишь этому факту. Нам придется подумать о том, чтобы ограничить твою корреспонденцию.

— Мне очень жаль, матушка.

— Кроме того, — миссис Черрингтон словно и не слышала слов дочери, — отец заметил вчера, что ты ведешь себя неподобающе. Пойми, дорогая, что мы оба желаем тебе только добра. Но если ты не будешь показывать достаточного почтения и проявлять уважение к окружающим людям, никто не захочет жениться на тебе. Твоя добродетель сомнительна, и вместо того, чтобы работать над собой, ты становишься лишь более упрямой и непослушной.

— Но... — Амелия прикрыла рот рукой и вскинула брови. Какое счастье, что матушка сейчас не смотрела на нее!

— Ты снова споришь, — устало вздохнула Кейтлин. — Тем самым ты лишь утомляешь меня и своего отца. Амелия, ты в том возрасте, когда пора подумать о том, что скоро к тебе будут свататься мужчины. И ты должна стать такой, какой они хотят видеть свою будущую жену.

— Но как? Я желаю этого больше всего на свете, — поспешила заверить девушка. — Я делаю все, чему учила меня мадемуазель Пати, разве что не очень хорошо рисую.

— Мужу от тебя нужны не рисунки, а покладистость и добрый нрав. Ты должна соглашаться со всем и никогда не спорить, а о своих желаниях забыть. Отец сказал, что тебе следует читать меньше книг, ограничившись советчиками молодой девушке — там пишут полезные вещи, романы же делают тебя нервной. Ты все также просыпаешься по ночам? Я могла бы дать тебе свое снотворное.

Какой стыд, неужели родители узнали, что в Лондоне она плохо спала и видела кошмары? Однажды Дженни даже поймала ее ночью в коридоре и сказала, что она ходит во сне. Амелия потом проплакала весь день и умоляла горничную не рассказывать ничего матери. Она боялась расстроить ее и привлечь к себе ненужное внимание, к тому же больше такого не повторялось, хотя кошмары стали преследовать ее чаще. Но так было до переезда сюда.

— О нет, матушка, не волнуйтесь! Здешний воздух просто чудесен, и я сплю, как младенец!

Мисси Черрингтон удовлетворенно кивнула.

— Не бойся, милая, отец найдет тебе подходящего жениха. Это будет хороший молодой человек, и ты должна ему соответствовать. Я уверена, что скоро от твоих былых кошмаров не останется и воспоминания, для этого надо всего лишь перестать читать, больше заниматься полезным трудом, бывать на свежем воздухе и правильно питаться. Я сказала Мэри, чтобы она следила за тем, как ты ешь и чем занимаешься весь день — у меня нет на это времени и сил, но горничные вечно бездельничают, а теперь смогут присмотреть за тобой.

Мисс Черрингтон замолчала, считая разговор законченным. Амелия продолжала сидеть на стуле напротив нее, не зная, куда деться и что ответить. Разумеется, матушка лучше знает, что следует делать, и уж конечно только она может дать ей правильный совет относительно поведения и будущего брака: кроме как к матери, больше ей не к кому обратиться, и она должна впитывать каждое ее слово, точно губка. Матушка права: если Амелия не изменится, то не сможет стать хорошей женой. У нее дурные мысли, она плохо спит и ест, ей снятся такие вещи, которые не должны сниться хорошей девушке, она может вспылить или сказать резкость, бывает непочтительна с родителями... Должно быть, она действительно ужасный человек, и матушка пытается это деликатно до нее донести. Но отчего же так больно?.. Амелия почувствовала, что готова расплакаться, поэтому быстро вскочила со своего стула и бросилась к двери.

— Дорогая, постой, — остановил ее голос матери. — Ты поставила мою корзинку слишком далеко, я не хочу за ней вставать. Подай ее мне, будь любезна!

— Одну минуту, — она быстро отерла глаза рукавом платья.

— Хочешь чаю? — спросила Кейтлин, внимательно распутывая пряжу и не поднимая глаз на дочь.

— О, нет, я... Я пока не хочу, спасибо большое. Я... Я лучше пойду!

Она вышла из комнаты, аккуратно закрыла за собой тяжелую дверь и бросилась наверх, к себе. Вслед она услышала настойчивый звон колокольчика миссис Черрингтон, и через пару секунд поспешные шаги Мэри — камеристка была большой, полной и шумной, и не заметить ее в доме было решительно невозможно. Амелия тихо поднялась в спальню, и, только закрыв дверь, дала слезам волю. Только бы матушка не заметила, что она вновь проявляет свою слабохарактерность и дурной нрав! Она изменится, обязательно изменится, станет такой, какой все хотят ее видеть!

* * *

Колокольчик миссис Черрингтон был маленьким, но таким пронзительным, что не услышать его было невозможно. Едва у Мэри выдался короткий перерыв, который она хотела потратить на штопку собственного белья, как серебряный звон огласил весь дом, добираясь до самых дальних его уголков. И, едва затихнув, зазвенел вновь. Мэри представила себе, как хозяйка нетерпеливо звонит снова и снова, уверенная, что ее камеристка прохлаждается без дела.

— Да иду я, иду, — пробурчала она себе под нос, поспешно направляясь к хозяйке.

Та сидела в малой гостиной, пронизанной солнечным светом, в которой было так душно и жарко, что горничная просто не понимала, как хозяйка еще не взопрела во всем своем белье, платье из плотной ткани, да еще и укутанная шалью.

— Миссис Черрингтон, не желаете ли открыть окно?

— Да что ты, Мэри, должно быть, ты шутишь! На улице только вчера шел дождь, там холодно и сыро, я тотчас же простужусь.

— Вы правы, мэм, — привычно ответила камеристка. Уж она-то лучше других знала, что с хозяйкой лучше не спорить.

— Мэри, принеси мне чаю с кексом, я проголодалась.

— Сию секунду, мэм. Желаете чего-нибудь еще?

— Ах, я даже не знаю... — Кейтлин посмотрела на нее взглядом капризного больного ребенка, уставшего от своей беспомощности и безделья. — Амелия очень меня утомила! Она бывает так непослушна. Наверное, я слишком много сил истратила на разговор с ней, но такова наша материнская доля, не правда ли?

— Конечно, мэм.

— Пожалуй, я закончу на сегодня свою работу, я хочу отдохнуть.

Она отдала Мэри едва начатое вязание — два небольших ряда, из которых в итоге должна получиться салфетка. Та с трудом сдержала улыбку: с такой скоростью салфетка будет готова самое раннее к концу века. А скорее всего, миссис Черрингтон просто-напросто надоест вязание, и она отдаст его горничной, да еще будет постоянно понукать, чтобы та заканчивала быстрее, желая увидеть результат. Как будто у Мэри больше дел нет!

— Помоги мне подняться! Я чувствую, скоро снова начнется мигрень, — Кейтлин приложила ладонь тыльной стороной ко лбу и поморщилась. — Я поднимусь в свою комнату, приготовь мне успокоительные капли!

— А чай, мэм?

— Отнеси в спальню, я лучше выпью его там. Видимо, я сегодня не слишком здорова.

Мэри направилась за лекарством для хозяйки — хотя то и стояло на ее тумбочке, и всего-то надо было накапать раствор в стакан воды, но эта функция всегда поручалась камеристке. О чае можно было не волноваться: миссис Черрингтон наверняка заснет или хотя бы задремлет и не вспомнит о нем до вечера. От этого своего успокоительного она половину дня проводила в полудреме, и, по правде говоря, это всех вполне устраивало.

* * *

— Покажи-ка руки, — сквозь зубы процедила кухарка, уперев руки в боки и в упор рассматривая стоящую перед ней девочку. Та послушно вытянула вперед ладони, по-прежнему не поднимая глаз.

— Переверни! — приказала кухарка и придирчиво сощурила глаза. — Хмм... — осмотрев ее чистые ногти и не найдя, к чему придраться, она вздохнула. — И как же тебя зовут?

— Джуди Такер, — ответила новенькая.

— Хмм... Что ж, Джуди Такер, быстренько положи это вон там и надевай-ка фартук, — махнув рукой в сторону посудомойни, Мод отвернулась и принялась греметь котелками. Девушка послушно подняла с пола узелок со своими нехитрыми пожитками и отнесла, куда ей было приказано. — Пойдешь к Конни, она покажет тебе, как управляться с каминами. А мне недосуг сейчас возиться с тобой, уж скоро обед надо госпожам подать, а после за ужин браться. И смотри, не копайся там долго, вернешься — сразу же примешься за посуду. Вот и посмотрим, на что ты годишься!

Покончив с этой впечатляющей речью, кухарка присела перед плитой, чтобы разжечь огонь пожарче.

— Так ты еще здесь? — покончив с очагом, она обернулась на свою новую помощницу. Потом, сообразив, что девочка понятия не имеет о том, кто такая Конни, она снова вздохнула, всем своим видом показывая, как тяжело ей приходится в окружении столь недалеких и непонятливых людей.

— Найдешь ее наверху лестницы: она как раз разбирает вещи, которые вынесли с чердака. Не дождусь, когда там, наконец, устроят для нас комнаты. Уже вторую неделю внизу спим, словно селедки в бочонке. Да что смотришь, тебе-то все равно спать здесь, за кухней. Ступай, чего стоишь? Да смотри, не вздумай попасться господам на глаза, живо отсюда вылетишь!

Подкрепив угрозой свою и без того убедительную тираду, Мод с головой ушла в работу. Тихонько вздохнув, девочка поторопилась на поиски горничной.

Найти горничных оказалось несложно — они сидели в окружении старых вещей, время от времени чихая и отирая глаза от пыли.

— Ума не приложу, что во всех этих коробках! — громким шепотом возмутилась Мэри, аккуратно вытирая толстый слой пыли с полусгнившего деревянного ящика, потемневшего от времени.

Еще несколько таких же стояли на площадке у лестницы, ведущей в кухню. Один из них был открыт, и перед ним на коленях стояла Конни. Она осторожно вынимала оттуда разные предметы, бумаги, газеты и прочий хлам, составляющий содержимое ящика. То, что еще хоть как-то могло пригодиться в хозяйстве, она вытирала куском фланели и откладывала в сторону, а совсем уж непригодное бросала в большое жестяное ведро, куда обычно ссыпали пепел. В последнюю категорию попадало куда больше вещей. Мэри наблюдала за ее работой, деловито рассматривая то, что Конни бережливо откладывала, и качала головой: ну что ценного может быть в этом хламе!

— Вот этим уж точно место только на свалке, — заметила она, брезгливым взглядом провожая щипцы для снятия нагара, которые Конни аккуратно опустила рядом со всем остальным, что, по ее мнению, еще могло пригодиться. — Кому они теперь нужны? Уж и не помню, когда в последний раз свечи доставали. Да к тому же на них полно ржавчины, сама погляди!

— Может и на свалке, а может, и нет, — не осталась в долгу Конни. — Уж лучше я все это покажу миссис Уильямс, а она сама решит, что оставить, а что на выброс пойдет. А ржавчину и отчистить можно, — подытожила она и принялась за следующий ящик.

Мэри только фыркнула и помахала перед носом пальцами, когда горничная дернула за крышку, и над ней взвилось облачко пыли.

— Смотри-ка, здесь бумаги какие-то... — Конни осторожно извлекла на свет божий целую кипу слежавшихся и пожелтевших страниц. От долгого хранения на чердаке они отсырели, и чернила, когда-то красовавшиеся ровными строчками, растеклись, превратившись в аляповатые фиолетовые пятна. Разобрать хоть что-нибудь было решительно невозможно. Напоследок горничная достала небольшую книжечку в твердой бордовой обложке из кожи, выглядевшую чуть менее потрепанной, чем все прочее в этом ящике. — А вот это, похоже, хорошо сохранилось. Наверное, господское. Может быть, здесь что-нибудь важное... — Она протерла книжечку со всех сторон. — Знаешь что, а отнеси-ка ты это хозяйке. Пусть сама взглянет!

Мэри пожала плечами, но все-таки любопытство победило. Она взяла книжечку из рук Конни и сморщила нос.

— Плесенью пахнет, — она на мгновение заколебалась. — Вот что, пускай полежит пока в холле и проветрится, — решила она. — Все равно миссис Черрингтон сейчас отдыхает. И думать нечего, чтобы ее беспокоить. Чего доброго, у нее снова от разговоров голова разболится, а мне опять приводи ее в порядок да уговаривай, чтобы к ужину вышла. Пойдем пока передохнем, ты же, небось, с утра еще ничего не ела!

Это была одна из тех минут относительного затишья, когда горничные наконец-то могли присесть и с час поработать иглой, что почти что приравнивалось к отдыху; даже кухарка могла совсем ненадолго оставить свои бесконечные хлопоты вокруг блюд, которые предстояло приготовить для хозяев. За дальним концом стола расположились Мэри, уже успевшая отнести чай миссис Черрингтон, и Конни, занятая шитьем. Сбоку от каждой лежала стопка вещей, которые предстояло заштопать, или пришить воротничок либо пуговицы.

Из небольшой комнатки позади кухни раздавался металлический перестук посуды и голоса. Точнее, расслышать можно было только громкий голос Мод.

— Не трать столько мыла, иначе не напасешься его. По-твоему, у нас тут своя мыловарня? То-то же! А эту щетку пока не трогай. Запомни, она только для большого котла, в котором готовится мясо. Для меди бери вот эти. А вон те — для глиняных горшков. Да и впрямь, откуда тебе все это знать!

Покончив с поучениями, Мод появилась на пороге кухни, налила себе чаю и уселась напротив горничных.

— Уж больно строга ты с ней, — негромко заметила Мэри, усмехаясь. — Вроде бы девчонка работящая. Но распускать молодежь не годится, что верно — то верно. — Она несколько раз кивнула головой в подтверждение своих слов и склонилась к шитью, чтобы перекусить нитку.

— А мне она понравилась, — Конни понизила голос. — Вроде бы ловкая и быстро схватывает, что ей говоришь. Посмотрим, как она завтра сама с каминами управится.

Мод фыркнула.

— Вот то-то и оно, посмотрим! А то поначалу-то может она и ничего, шуршит, как мышка, а потом глядь — а у мышки-то острые зубки. Уж я-то повидала таких. А этим, деревенским, и подавно палец в рот не клади.

— Это уж точно, — охотно подхватила Мэри, откладывая в сторону ночную сорочку своей госпожи. — Да и чего от них ждать, если они живут, словно поросята в хлеву: говорят, что и спят все вместе, в одной комнате! Стыд, да и только.

Услышав это, даже Конни подняла голову и чуть приоткрыла рот, на мгновение забыв о нитке с иголкой. Кухарка только махнула рукой.

— Лучше и не говори. А что уж говорить о кухне? Я-то сама в их домах не бывала, да и слава богу! Только знаю, что у них даже и дымохода порядочного не сыщешь, что уж о плите говорить. Да и то сказать — вы же видели, как они вырядились, когда на работу наниматься явились? Небось, полдеревни собралось, не меньше!

— Да-да! — поддакнула Мэри. — Я сама смотрела из окна наверху, вот уж видок у них был! Сразу видно, что никакого понятия о приличиях. Двое так вообще босиком явились, точно последние нищенки. — Она передернула плечами и снова принялась за работу. — А уж юбки...

Кухарка кашлянула, и Мэри вовремя примолкла: в кухне появилась миссис Уильямс. Все присутствующие непроизвольно выпрямили спины.

— Миссис Гиффорд, сегодня придется подать ужин в половине седьмого — господин Черрингтон вернется из города раньше. Кроме того, миссис Черрингтон заказала сливовый пудинг.

Мод встала и всплеснула руками.

— Ох, ну и дела, придется поторопиться. Кстати, миссис Уильямс, раз уж мы заговорили о пудинге — сахар-то почти весь вышел! Для целого пудинга точно не хватит. — Для пущей убедительности она сложила руки на груди и решительно поджала губы.

Экономка кивнула.

— Хорошо, идемте. — Они направилась к кладовой, а кухарка, сняв с полки жестяную банку, которая и впрямь почти опустела, поторопилась за ней. Послышалось глухое позвякивание ключей. — И, миссис Гиффорд, подготовьте к завтрашнему дню список продуктов, которые вам понадобятся на всю следующую неделю. После завтрака мы с вами посмотрим, чего нам не хватает.

Мод вернулась с наполненной жестянкой, и присела к столу, чтобы допить чай. В следующее же мгновение в заднюю дверь постучали.

— Ни минуты покоя! — воскликнула Мод, в сердцах со стуком опуская кружку на стол. — Джуди! Джуди, ты оглохла?

На пороге посудомойной появилась перепуганная девочка. На ее руках виднелись следы мыльной пены.

— Отопри-ка дверь, да посмотри, кто там! Небось, опять кто-то из ваших, деревенских.

Джуди бросилась по коридору к двери, в которую уже снова стучали.

— День добрый! Не желаете купить молока и сметаны? — не дожидаясь приглашения, в темный коридор шагнула невысокая полноватая женщина в простом темном платье и длинном белом переднике. По всей видимости, свой товар она оставила за порогом, поскольку сейчас с удовольствием растирала плечи, затекшие от тяжести бидонов с молоком.

Мод поспешила к ней навстречу.

— Молоко в прошлый раз у вас славное было, это правда, — с небывалой любезностью признала она.

— Так я и сметаны принесла, и масла, — не задержалась с ответом молочница. — У нас ведь своя маслобойня во дворе, всегда все свежее! Не то, что в городе. Уж не знаю я, что там за молоко может быть — небось, разбавленное все, как есть!

Кухарка только поджала губы и прищурилась.

— А ты что стоишь? — прикрикнула она на замешкавшуюся Джуди. — Все горшки домыла? Если нет, то заканчивай побыстрее и иди чистить овощи для обеда.

Девочка исчезла.

— А вы лучше заходите да попейте чаю, — уже совсем другим тоном обратилась Мод к новоявленной гостье. — Покажете, что там у вас за масло, да может, какие новости расскажете. — Дождавшись, пока молочница внесет свои бидоны внутрь, Мод прикрыла за ней дверь. Та вытерла руки о фартук и присела на край скамейки. Мэри искоса взглянула на нее. Возникла недолгая пауза, которая, однако, быстро закончилась.

— Да какие у нас новости! — жизнерадостно воскликнула молочница. — Все одно и то же, разве что вот... — она рассеянно поскребла затылок и поправила косынку, — давеча сосед помер, вроде как от лихорадки. Неделю лежал — с постели встать не мог, не то что на поле выйти. А уж кашлял так, что я в своем доме ночью просыпалась! Да и то сказать, — она вдруг перешла на шепот. — Я еще и не то слышала. Два дня назад проснулась в самую полночь от того, что у них в сарае петух вдруг закукарекал. Ни с того, ни с сего! Это ночью-то! Верный знак, что кто-то в доме помрет, я сразу так и сказала. Я, Салли Уокер, в таких делах еще ни разу не ошиблась. — Она с превосходством обвела взглядом присутствующих, которым в ее представлении было далеко до подобной житейской мудрости. — Уж чего только не делала его жена, какими только снадобьями не поила, уж и шерстью горло обвязывала, да только зря все это. Вчера на рассвете скончался, ничего не помогло. Коли на роду написано, так и помрешь в свой срок.

Мод покачала головой.

— А ведь то же и у нас было, — вспомнила она. — Мэри, ты ведь помнишь, как покойница наша быстро убралась? Слегла перед самым Вознесением, и всего за несколько дней сгорела. А ведь совсем молодая была! — Она покачала головой. — Это та самая горничная, которая до тебя у нас работала, — пояснила кухарка, потрясая указательным пальцем перед самым носом Конни. Та нахмурилась: она не любила таких разговоров, как и упоминаний о своей несчастной предшественнице.

— Хорошая работница была, и способная, и быстрая, — продолжила Мод. — Да что теперь горевать...

— А что сосед, — после короткой паузы снова заговорила болтливая молочница, — бывало, здесь и не то творилось. Деревня наша — еще полбеды... — она помолчала, перебирая тесемки своего фартука, а потом многозначительно обвела взглядом служанок. — Что уж говорить о господском-то доме! Вот где настоящая чертовщина творилась!

* * *

— Этот чай совершенно холодный, — слабым голосом пожаловалась миссис Черрингтон дочери, которая смиренно внимала, стоя возле постели матери. — Должно быть, Мэри не подогрела его как следует!

Амелия подумала, что мама вполне могла просто-напросто задремать, как это часто случалось, и, разумеется, чай успел остыть; однако она разумно предпочла оставить эту мысль при себе.

— Я оставила мой колокольчик в гостиной. Принеси его, чтобы я могла вызвать эту растяпу Мэри. Хотя нет, лучше найди ее сама, так будет гораздо быстрее. Скажи, чтобы она поскорее явилась сюда вместе со свежим горячим чаем. И пусть положит туда ложку меда — кажется, меня все-таки продуло. — Она слабо взмахнула рукой и опустила ее себе на лоб. Амелия поспешила выполнять просьбу матушки, тихонько прикрыв за собой дверь.

На втором этаже Мэри не оказалось, и Амелии пришлось дойти до конца коридора, где за неприметной дверью скрывалась отдельная лестница, ведущая на цокольный этаж. Слегка приподняв подол, хотя пол блестел чистотой, девушка принялась осторожно спускаться по лестнице. Ступени здесь были значительно выше и круче, чем она привыкла. Из кухни поднимался запах готовящейся еды, и раздавались голоса. Прислуга всегда любит поболтать, это известно! Неудивительно, что мама так утомляется — если у служанок столько времени на болтовню, значит, они не слишком перетруждаются. Миссис Уильямс стоит лучше следить за ними — ведь это ее обязанность.

Амелия дошла уже до середины лестницы.

— ...В тот день дым стелился аж до самой деревни. В церкви во все колокола били, и потушили быстро, да что толку! Хоть и горела всего одна комната, а все же дыму было — не сказать, сколько. Во всем селе тряпицы было не сыскать, чтобы насквозь гарью не пропахла. Поди, выгорело все подчистую. А что дым такой едкий, горький, так это неспроста... Нехороший был тот пожар! Да что говорить — младенцы два дня не спали от этой гари, все плакали. А у коров молоко пропало. Еще тетка моя здесь на кухне служила, а меня-то и вовсе на свете не было. Так вот сколько она потом ни проходила вблизи господского дома, всякий раз такой страх на нее нападал, что бывало перекрестится — и бежать со всех ног.

— Да если ты тогда еще не родилась, откуда же так хорошо все знаешь? — поинтересовался кто-то ехидным голосом.

Амелия, как завороженная, сделала еще несколько шагов.

— Так сколько о том разговоров потом было по всему графству, да еще лет двадцать потом этот дом стороной обходили. Даже, говорят, в газетах писали! А уж как ночь наступит, так и вовсе, бывало, приближаться боялись. Слышала я, один наш пастух за овцой не уследил, она сюда и сбежала, прямо вот до дома несколько ярдов не дошла, а на следующий день и сдохла! — Голос рассказчицы на секунду прервался. Потом она продолжила несколько тише:

— А сам-то хозяин, ну тот самый... — Амелия сделала еще шаг, вслушиваясь в каждое слово. — Поговаривают, что он и вовсе с ума сошел после пожара того! Сначала все слонялся вокруг да около, видать, не было ему покоя ни ночью, ни днем, а потом однажды взял, да и пропал! Кто говорит — в город уехал, да только никто в это не верил. Уж так его совесть давила и душила, что не выдержал бедняга и свихнулся! Точно говорю! Такое дело нечистое с рук не сходит, и говорить нечего. Может, и сам черт его по ночам мучить приходил. Тут у нас лес недалеко есть, прямо за деревней, так небось там и сгинул, как совсем житья не стало. Исчез, и поминай, как звали. Верно вам говорю: в этом доме не одна живая душа мучилась, и дом этот дурной. Прошлые жильцы здесь долго не продержались, быстро сбежали, их тоже стали несчастья преследовать. Как его ни ремонтируй, как ни проветривай, а что нечисто, так нечистым и останется, помяните мое слово. Еще намучаетесь вы здесь!

Амелия почувствовала, что у нее дрожат руки, а от духоты начинает кружиться голова, она покрепче вцепилась в перила и поспешила ступить на ровный пол. Должно быть, последний шаг получился слишком громким, потому что на кухне вдруг наступила тишина. Через несколько мгновений перед Амелией появилась Мэри:

— Мисс Амелия, что же это! Что-то случилось? Что-то с миссис Черрингтон? Что же вы не позвонили?

Девушка, наконец, вспомнила, зачем пришла сюда.

— Да, маме... Миссис Черрингтон нужно как можно скорее принести горячего чаю. С медом, — пролепетала она, и, не дожидаясь ответа, развернулась и поспешила обратно, вверх по лестнице. Она чувствовала, что если сию же секунду не выберется отсюда, то просто упадет в обморок.

* * *

Оставив слуг убирать посуду после ужина, супруги Черрингтон перешли в уютную гостиную. Кейтлин сразу же опустилась на диван, а ее супруг обернулся к дворецкому, незамедлительно появившемуся по звонку.

— Как обстоят дела с наймом рабочих, Гласфорс? — поинтересовался он.

— В полдень приходили несколько человек от мистера Адамса, сэр, — как всегда неторопливо и обстоятельно начал дворецкий. — Мистер Адамс также порекомендовал садовника, и у меня сложилось впечатление, что он вполне нам подойдет. Он осмотрел сегодня весь сад, и я остался доволен тем, как внимательно он подходит к своей работе. Кажется, его ничуть не напугало, что здешний сад изрядно запущен. А двое мужчин из числа работников мистера Адамса смогли бы отстроить сарай. С вашего разрешения, сэр, мы можем их нанять. К тому же за совсем небольшую плату.

Мистер Черрингтон задумчиво кивнул.

— Что ж, я надеюсь, что могу положиться на ваш опыт и дальновидность. В наших интересах закончить строительство и ремонт как можно скорее. Комнаты для слуг уже готовы?

— Да сэр, готовы, и женская прислуга сможет их занять по распоряжению миссис Уильямс. Сэр, экономка интересовалась, что делать с той комнатой в восточном крыле первого этажа.

— Я разберусь с этим и дам знать о своем решении. Нужно выяснить, подлежит ли она ремонту.

— С вашего позволения, сэр, я могу осмотреть ее и составить для вас небольшой отчет о ее состоянии.

— Хорошо, Гласфорс, так и сделайте, — кивнул мистер Черрингтон, все еще задумчиво крутя в руках сигару. Та пустая комната не давали ему покоя: без нее дом все-таки казался несовершенным и незаконченным.

Когда дворецкий удалился, хозяин опустился в глубокое мягкое кресло, предвкушая долгожданный отдых, и, наконец, закурил. Его жена полулежала, томно откинувшись на спинку дивана, а ее взгляд задумчиво бродил по гостиной, не задерживаясь ни на одном предмете.

— Я слышал, слуги освободили чердак? — поинтересовался он, не глядя на жену. — Надеюсь, ты проследишь, чтобы все быстро расселились и у нас больше не было эксцессов с ужином, подобным вчерашнему.

Кейтлин посмотрела на мужа и села прямее, словно о чем-то вспомнив.

— Ах да, слуги... По правде говоря, я полностью полагаюсь в этом на миссис Уильямс, она занимается этим.

Мистер Черрингтон удивленно приподнял бровь:

— Дорогая, меня совершенно не волнует, кто этим занимается, я ожидаю, что в моем доме будет порядок и покой. Я слишком многого хочу?

— О, разумеется, нет! Но миссис Уильямс так славно справляется, она просто чудо, а не экономка. Никто лучше нее не может управляться со слугами.

— Да, я уже понял, что миссис Уильямс справляется прекрасно! — раздраженно отозвался муж. — А что с наймом дополнительной прислуги? Тебе хоть что-нибудь об этом известно?

— Миссис Уильямс...

— Я слишком часто слышу это имя! Разве она хозяйка в доме? Разве я женился на миссис Уильямс?

— Прости, милый, если ты желаешь...

— Я надеюсь, ты сама разберешься со своими женскими обязанностями, и мне не придется отвлекаться на эти пустяки, — твердо сказал он, давая понять, что эта тема закрыта.

Не менее пяти минут, пока мистер Черрингтон наслаждался своей сигарой, миссис Черрингтон обдумывала, что ей следует сказать. В итоге она не нашла ничего лучшего, как вновь достать вязание, чтобы хоть чем-то занять руки. Маятник часов качался так неторопливо и размеренно, словно растягивал и без того медленно текущее время.

— Как прошел ваш день? — вдруг спросил Бертрам, как ни в чем не бывало.

Миссис Черрингтон вновь подняла на него глаза.

— Вполне спокойно, — она сделала паузу. — Амелия приносила мне прочитать письмо, которое она написала Ричарду Харви.

— Хм, хороший молодой человек, — задумчиво покачал головой мистер Черрингтон. — Из достойной семьи. Думаю, я приглашу его погостить к нам ненадолго — это укрепит их дружбу с Амелией, и быть может, в ближайшее время мы сможем объявить об их помолвке. Свадьба в следующем году была бы как нельзя более кстати. Сколько лет исполнится Амелии? Девятнадцать?

— Восемнадцать, милый, но не слишком ли поспешным будет...

— Прекрасный возраст, — отрезал он.

— Конечно, как скажешь, — согласилась миссис Черрингтон и глубоко вздохнула. — Несомненно, для нашей дочери весьма полезен будет собственный дом и ведение своего хозяйства.

— Если только она станет им заниматься, — язвительно заметил супруг.

— Наша Амелия — такая деликатная девочка, я переживаю, сможет ли она...

— Я уже говорил, как нам повезло с соседями? Мистер Адамс — хозяин местного пивоваренного завода. Он очень помог нам с людьми, прислал сегодня садовника и строителей, а его помощь при переезде была просто неоценима. Большой души человек, хотя и простоват. Что поделаешь, ведь он из деревенских nouveau riche, разбогател на пивоварении. В любом случае, нашим долгом будет отплатить ему любезностью за любезность и в знак признательности пригласить к нам на обед. Насколько я успел понять из наших коротких бесед, он имеет довольно большой вес в этой части графства, причем пользуется как уважением людей, имеющих влияние, так и простого народа. За последние несколько лет его состояние изрядно выросло, как говорят. Да, мы положительно должны пригласить их.

Сложно было понять, действительно ли мистер Черрингтон жаждет дружбы с представителем верхушки местного общества, или же рассчитывает свои собственные схемы сотрудничества и уже предвкушает некую финансовую выгоду.

— Это было бы чудесно, — снова согласилась жена. — Здесь, вдали от города, нам не помешает подходящее общество. Да и Амелии будет полезно немного развеяться.

— Меня не интересует досуг Амелии, — отрезал мистер Черрингтон. — У нее и так не слишком много дел. На твоем месте я бы лучше подумал не о ее досуге, а о том, чтобы научить ее хоть чему-нибудь полезному. Я не хочу краснеть перед своим будущим зятем, что в жены ему досталась бесполезная и праздная девица.

— Мы говорили с ней сегодня об этом, дорогой. Она будет работать над собой.

— Обед в саду будет неплохим вариантом, — Бертрам вернулся к старой теме, всматриваясь в темное окно, за которым находился тот самый сад, однако сейчас в нем можно невозможно было разглядеть ничего, кроме тусклого отражения гостиной. — Надеюсь, у тебя найдутся силы подготовить все необходимое и составить меню. Или у твоей миссис Уильямс, ведь она смыслит в этом куда больше.

— Но на улице прохладно!

— Потеплеет, — коротко ответил он.

— Ах, милый Бертрам, я подумала сегодня, не позвать ли нам доктора Бруннера! Меня настиг ужасающий приступ мигрени, и я полдня пролежала в кровати, совершенно не в силах подняться. Быть может, он снова пропишет мне те чудесные розовые пилюли?

— Доктор? Одно из твоих излюбленных развлечений? — мистер Черрингтон сердито забарабанил костяшками пальцев по подлокотнику кресла, потом резко повернулся к жене. — Вот что, дорогая, меня не волнуют подробности твоих недомоганий, и не смей больше заговаривать о них, когда я говорю совершенно о другом! Ты могла бы уже запомнить, что я не люблю, когда меня перебивают. Забудь хотя бы на время о своих глупых капризах, и вместо этого подумай о том, как лучше принять гостей.

Миссис Черрингтон часто заморгала, будто ей в глаз попала соринка.

— Но я... — начала было Кейтлин, однако осадила себя и лишь тихо произнесла: — Прости, дорогой. Если тебе это досаждает, я не буду больше жаловаться.

— Хм... — он наградил жену скептическим взглядом. — Я надеюсь, что так и будет. И что ты вспомнишь о своем долге хозяйки дома. А о докторе забудь, и чтобы я больше не слышал об этом. Не думаешь же ты, что я буду платить по нескольку гиней всякий раз, когда тебе придет в голову подобная прихоть? Неслыханно! Наверняка в округе найдется подходящий врач, к чьим услугам мы и прибегнем. Нужно будет спросить мистера Адамса. Вряд ли его семья вызывает лондонского врача!

— Да, это чудесная идея. Я уверена, что Адамсы смогут оказать нам неоценимую помощь, — покорно согласилась Кейтлин.

* * *

Она никак не могла выбросить из головы то, что услышала днем в кухне. В этом самом доме был пожар? Неужели та женщина из деревни и в самом деле говорила об их уютном доме? Об этом самом доме, где такие просторные комнаты, а из окон открывается столь чудесный вид? Он горел? И весь этот дым, из-за которого дети не могли заснуть, и что-то там ужасное с коровой... Гарь и едкий дым повсюду, подумать только! И кто-то недавно умер? Мысли роились в голове девушки, не желая складываться в единую картину.

После ужина Амелия сразу же ушла из столовой, но никак не могла заставить себя подняться в комнату, которая теперь представлялась ей чужой. Подумать только, пожар! Что там говорила эта болтунья? Запах гари, пропитавший все вокруг — как это кошмарно! Ей не хотелось думать об этом, но в ее памяти снова и снова звучал голос деревенской сплетницы. Девушка задумчиво уставилась в темноту окна в холле, но оттуда на нее глянуло лишь собственное отражение. Нужно подумать о чем-нибудь другом. Ричард! Наверное, он скоро ответит на ее письмо. Обязательно ответит! Она вздохнула и повернулась к лестнице, чтобы подняться в свою спальню.

На низком столике у стены что-то тускло блеснуло. Амелия сделала несколько шагов и нерешительно взяла в руки темно-красную книжечку с миниатюрным замочком: он-то и привлек ее внимание. Обложка была изготовлена из мягкого материала, похожего то ли на бархат, то ли на замшу. Она слегка потерлась от времени, но все-таки было ясно, что эта вещица принадлежала человеку благородному и обладающему недурным вкусом. А еще — что этой книжечке уже немало лет.

Глава 3

"18 ноября.

Пусть это будет первой записью в моем новом дневнике. Все тетради, которые я хранила с самого детства, отправились сегодня в огонь. Я смотрела, как их страницы горят одна за другой, а огонь плотоядно пожирает их, разгораясь и обдавая жаром мои руки и лицо. Вся моя глупая и бесцельная жизнь, все пустые мысли и ничего не значащие слова исчезали вместе с бумагой. Так оно и должно быть, и теперь нет пути назад, нет прежней меня, нет той наивной маленькой девочки, писавшей о своих мечтах и желаниях. Их теперь тоже нет, нет ничего! Внутри меня одна пустота, а снаружи — огромный бездушный дом, ставший мне чужим, мой муж, который холоден и безразличен ко мне, и нет ни одного человека, который смог бы меня понять. Я начинаю свои записи с самого начала, как и свою жизнь — быть может, мне удастся воскресить ее из праха? Я сама не верю в это, но я пока еще не готова сдаться!

Сейчас я одинока и опустошена. Мне никогда уже не стать такой, какой я была раньше, да и нет смысла — я выросла и изменилась. Быть может, этот дневник поможет мне понять, кем я стала. Никто и никогда не сможет прочесть его и узнать, что происходит со мной, что я чувствую после всего произошедшего. Но раз мне не с кем поговорить, раз теперь я совершенно одна, то пусть эта тетрадь станет моей доверенной подругой, перед которой я наконец-то смогу открыться. Я так хочу надеяться, что в моей душе еще остался хотя бы один маленький неомертвевший кусочек, который я смогу пробудить. Лишь бы не разбередить рану полностью — тогда она уже никогда не сможет зажить!

Мне больно писать и больно вспоминать об этом... событии. Несчастном случае. Роковом ударе судьбы. Впервые за последние месяцы я смогла унять дрожь, заставить слушаться мои слабые пальцы, взять перо и усадить себя на дневник, чтобы выплеснуть наружу все разрывающие мою душу страдания, иначе они сожрут меня изнутри.

Как быстротечна и непредсказуема, оказывается, наша жизнь: еще недавно я была счастливой женой, красивой женщиной, которой восхищались и носили на руках, любили и боготворили. О да, я была красивой! Возможно, я красива и сейчас, но я давно не подходила к зеркалу, давно не надевала что-то кроме домашнего платья и не прикасалась к гребням и украшениям. Когда-то мне говорили, что мой смех похож на журчание ручья, но как же давно я не смеюсь! Но и не плачу — у меня больше нет слез, все они ушли вместе с той частью меня, что погибла. Мои горькие, мертвые слезы по потерянной жизни, по утраченному счастью и ушедшим надеждам.

Я была счастливой; казалось, что вся жизнь передо мной вместе с моим дорогим мужем и долгожданным сыном. Но теперь у меня нет и, возможно, уже никогда не будет ребенка — так сказал мне врач в ту роковую ночь, когда я молила Господа, чтобы Он сохранил его жизнь, пусть даже ценою моей. Но мои молитвы не были услышаны. Я истекала кровью, я кричала от боли, которая разрывала меня на части, глотала горькие слезы и взывала к небесам; в какой-то момент мне показалось, что я, наконец, умерла. Но нет, я очнулась на следующее утро: слабая, разбитая и наполовину мертвая. Врач говорил что-то, утешал, давал выпить воды и прикладывал полотенце к горячему лбу, даже Харольд сидел тогда рядом, держал меня за руку и говорил что-то успокаивающее.

Что мы попробуем еще раз.

Что так бывает.

Что я не должна переживать...

Ах, как же мне хотелось в тот момент закричать, заплакать, расцарапать его лицо; мне хотелось сделать хоть что-нибудь, но я разом лишилась сил и могла лишь безучастно слушать, как они что-то говорили, смотреть, как уходили и снова возвращались, как пытались меня накормить. Я не помню, как долго я пролежала в постели, не помню, как пила и ела, как горничная зачем-то расчесывала мне волосы и раздвигала шторы, как если бы солнечный свет мог меня порадовать. Врач сказал, что физически я совершенно здорова и прописал какие-то капли, скорее для успокоения совести, чем действительно по необходимости. Здорова? Что ж, пусть будет так. Им виднее.

Врач сказал, что я могу вставать, и я пошла — передвигалась по дому и даже выходила в сад, но я чувствовала, что это лишь тень былой меня, а настоящая я погибла в ту ночь в крови и криках, иначе как объяснить это? Даже сейчас, когда былая я дает о себе знать — и этот дневник тому свидетельство — я не могу снова почувствовать жизнь. Зияющую рану в моей груди не сможет залечить ни одно лекарство.

Никто не может вообразить, как отчаянно я нуждаюсь сейчас в поддержке единственного близкого мне человека — Харольда. Он, тот, кто клялся быть со мной в болезни и здравии, сейчас кажется таким холодным и равнодушным. Почему он не может быть со мною рядом, а вместо этого все чаще пропадает из дому и не возвращается по нескольку дней! Лишь только я пытаюсь заговорить — он находит повод сменить тему или вовсе не слушает меня, уткнувшись в свою проклятую газету. Мне кажется, что он меня избегает и больше не хочет быть со мной. Я стала ненужной, бесполезной, испорченной! Я стала пленницей в этом доме, своею волей и волею мужа, который теперь всего лишь мой сторож или даже суровый комендант, которого едва ли заботит судьба его бедной заключенной.

Как бы мне хотелось докричаться до него и узнать, что происходит, но всякий раз я натыкаюсь лишь на непробиваемую стену. Однажды, когда я вновь заговорила о том, как быстро минуло счастье, он встал и ушел, не говоря ни слова! Я не могу больше терпеть его безразличия и холодности! Мы даже спим порознь с тех пор, как это случилось. Доктор советовал раздельные спальни лишь на время, но это время слишком затянулось, и теперь уже невозможно представить, чтобы он хотя бы просто коснулся меня, поцеловал в шею, прижал к себе, как раньше это часто делал.

Я боюсь, что скоро мы станем чужими людьми, и что тогда будет со мной? Одной, никому не нужной, всеми покинутой, лишенной так и не родившегося ребенка и последней смутной надежды на счастье? Смогу ли я спасти хотя бы этот брак, или превращусь в скорбную тень себя самой, бестелесным призраком потерявшуюся в этих холодных стенах?.."

Амелия осторожно перевернула старый, тонкий лист тетради неуверенной рукой, боясь, что он рассыплется в прах в ее пальцах, и застыла над ним, не решаясь читать дальше. Она с трудом различала выцветшие чернила и быстрый, нервный почерк, острыми пиками взлетавший над строчками. Кому принадлежат эти ужасные записи? К какой же чудовищной истории она прикоснулась? И почему теперь так страшно вздохнуть — и выпустить книжицу из рук? Амелия живо представила себе молодую женщину, в полутьме склонившуюся над страницами дневника, которая, то и дело окуная перо в чернильницу, стремительно выводила эти строки, выплескивая в них свое отчаяние, ярость и боль.

— Мисс Амелия! — голос запыхавшейся Конни донесся из коридора, и за ним последовал настойчивый стук в дверь.

От неожиданности она вздрогнула, и дневник выпал из рук. Горничная зашла как раз в тот момент, когда Амелия поспешно наклонилась, чтобы поднять его; расправив помятые страницы, она быстро сунула свою маленькую находку в ящик стола и обернулась.

— Да?

— Простите, мисс, гости с минуты на минуту приедут, уже второй час! Да на вас лица нет, что случилось?

Амелия неуверенно кивнула, пытаясь придать себе выражение умиротворения и беззаботности, но мысли ее были сейчас так бесконечно далеко от происходящего в комнате! Более всего она желала отправить шумную служанку восвояси и вновь достать дневник. И в то же время, кажется, впервые была рада видеть Конни, которая, как глоток свежего воздуха из внешнего мира, отвлекла ее от тех страшных мыслей и образов, куда затягивали ее эти записи. Горничная одним своим появлением напомнила ей о том, что в этом мире есть семья и обед с соседями, есть прекрасный летний день за окном и настоящая жизнь, что на девушке надето чудесное платье канареечного цвета с широким шелковым поясом и небольшим шлейфом сзади, которое наилучшим образом подходит для пикника в саду. Но отчего же мысли улетают прочь от канареечного наряда и возвращались к крикам неизвестной ей и, возможно, давно мертвой женщины?

— Давайте я вас причешу, мисс, — продолжала та, и, приняв растерянное покачивание головой за знак согласия, принялась водить частой щеткой по мягким, тонким волосам девушки, цветом напоминавшим золотистую пшеницу.

Иногда Конни делала слишком резкие движения щеткой, иногда — слишком сильно давила на голову или проходилась по ушам, но Амелия не обращала на это внимания. Она как зачарованная не могла отвести взгляд от зеркала: она никогда не видела саму себя такой испуганной, и этот блуждающий взгляд принадлежал словно не ей. Девушке захотелось дотронуться до лица, чтобы проверить, что она все еще здесь, но она вовремя одернула себя. Сейчас, вот только Конни уйдет, она переведет дух и прогонит все те мысли, что надоедливыми мухами роятся в ее голове, не способные воплотиться во что-то конкретное. И забудет...

Амелия вздрогнула и обернулась.

— Что это, Конни?

— Вы о чем, мисс? — та уже собрала волосы в пучок и орудовала шпильками, но теперь несколько прядей выбилось из прически, сводя на нет результаты последних нескольких минут работы Конни.

— Мне показалось, она только что приоткрылась, — неуверенно проговорила девушка, глядя на дверь.

— Это вам в зеркале, наверное, тень примерещилась! Вы не могли бы посидеть спокойно? Я уже почти закончила.

Амелия покорно выпрямилась на стуле и закрыла глаза. Ах, не стоило ей даже прикасаться к этому дневнику, в недобрый час найденному в доме. Уже открывая его, она знала, что он принесет одни только несчастья. Поскорее бы выкинуть из головы все написанное: кем бы ни была та женщина, чьи страдания вылились на Амелию неудержимым потоком, ее уже давно здесь нет, а ее судьба не должна волновать девушку. Не было бы разумнее сегодня же вернуть дневник куда, где она его нашла? Даже если это был всего лишь столик в холле, где эта тетрадь оказалась совершенно загадочным и непостижимым образом!

— Вот так, мисс, посмотрите!

Конни поднесла ручное зеркальце сзади, чтобы Амелия с помощью двух отражений смогла оценить прическу.

— Хорошо, — она коротко поблагодарила и пригладила волосы.

— Родители уже, должно быть, ждут вас, вам следует поторопиться. Вам помочь со шляпкой?

Девушка равнодушно кивнула и попросила достать соломенную с желтой шелковой лентой на тулье в тон платью. Конни проворно водрузила ее на голову девушки и улыбнулась:

— Ну вот, совсем другое дело! И вы уже не такая перепуганная, а то будто покойника увидели.

Амелия вымученно улыбнулась и подумала, что, вероятно, именно это сегодня и произошло: во всех этих быстрых строчках с острыми углами букв, чернильных кляксах и пожелтевшей бумаге она отчетливо увидела смерть.

* * *

— Разве можно быть такими нерасторопными! Совершенно немыслимо! — миссис Черрингтон приложила руку к сердцу и отвернулась, не в силах больше наблюдать за приготовлениями к ланчу. Ей начинало казаться, что служанки двигаются, словно неповоротливые черепахи, то и дело останавливаясь и отвлекаясь. Она присела на один из изящных стульев с кремовой обивкой, которые в этот день вынесли на улицу для пикника, и раскрыла веер. День выдался жарким, а необходимость построить слуг и организовать обед была настоящей головной болью.

— Не волнуйтесь, мэм, уже все готово, — успокоила ее незаметно появившаяся экономка. — С остальным я управлюсь, вам не следует волноваться. А суп, который вы заказывали, вышел просто изумительным!

— Спасибо, — благодарно кивнула Кейтлин и обмахнулась веером.

Под раскидистым дубом уже поставили стол, на котором красовалась белая кружевная скатерть. Нежно-розовая шелковая дорожка тянулась через всю столешницу, а центр стола украшала премилая цветочная композиция в низкой вазе, составленная из белых и розовых азалий. Хозяйка сама подобрала для нее цветы, хотя и не без помощи верной Мэри.

Повсюду царила суета, предшествующая приезду гостей: из дома доносился звон посуды и хлопанье дверей, а чуть поодаль от обеденного стола расположился небольшой столик для сервировки, возле которого суетилась Конни. Между ней и кухней сновала новенькая Джуди, сбиваясь с ног, чтобы как можно скорее принести все необходимое и не вызвать праведного гнева кухарки или миссис Уильямс, которая пристально наблюдала за тем, чтобы все было на своих местах, как подобает, поправляла салфетки и приборы на столе и смахивала невидимые крошки.

Именно такую картину застала Амелия, выйдя из дома и с непривычки сощурившись от слепящего солнца. Когда ее глаза привыкли к слишком ярким краскам, она огляделась по сторонам и глубоко вдохнула прогретый июньский воздух, насколько это позволял корсет. Только она собралась подойти к матери, как за ее спиной раздался громкий голос отца:

— Адамсы уже едут. Пора встретить их.

Вдали и вправду показалось облачко пыли. Миссис Черрингтон чинно поднялась со стула и поспешила занять свое место возле мужа. Амелия торопливо направилась за ними. Приезд гостей — пусть даже это были всего лишь соседи, которые представлялись девушке скорее фермерами, нежели респектабельной семьей почтенного происхождения, был для нее новым впечатлением, ведь даже в их лондонском доме гости в последние годы появлялись нечасто из-за слабости матушкиного здоровья; здесь же они стали настоящей неожиданностью.

Когда экипаж, наконец, остановился, первым на ступеньке показался сам господин Адамс.

Амелию немного рассмешила его желтая соломенная шляпа: она совершенно не подходила к строгому темному костюму, в котором он, вероятно, невыносимо потел. Однако, несмотря на шляпу, он показался ей живым и энергичным мужчиной чуть старше ее отца, лишь самую малость суетливым. Едва он вышел из кареты, на его широком лице расцвела искренняя улыбка, и Амелия невольно улыбнулась в ответ. Хотя мистер Адамс не был таким высоким и статным, как мистер Черрингтон, он каким-то неведомым образом мгновенно располагал к себе. Он поправил шляпу и протянул хозяину дома руку для рукопожатия.

— Добро пожаловать, господин Адамс, — со скупой улыбкой поприветствовал его мистер Черрингтон. — Позвольте представить вам мою жену, Кейтлин Черрингтон, и дочь Амелию.

С доброжелательной улыбкой мистер Адамс поклонился обеим дамам, после чего поспешил представить остальных гостей. Его супруга вышла из экипажа, опираясь на руку приятного широкоплечего молодого человека. Этого гостя Амелия не ожидала увидеть — она полагала, что приедет лишь чета Адамсов, и в присутствии юноши приблизительно своего возраста мгновенно стушевалась и быстро опустила взгляд, так и не сумев толком разглядеть его.

— Чрезвычайно польщен. Моя жена, Миранда Адамс, и мой старший сын, Сэмьюэл.

Миссис Черрингтон улыбнулась.

— Очень рады приветствовать вас в нашем доме, — произнесла она. — Для нас большая честь принимать вас.

— Что вы, это для нас честь посетить вас здесь, — поспешно отозвалась миссис Адамс, полноватая женщина, которая выглядела гораздо старше Кейтлин Черрингтон, хотя была еще в самом расцвете сил, судя по яркому румянцу на щеках и энергичной жестикуляции. — Сразу видно, что с вашим приездом дом просто преобразился! Как и сад, конечно же. Ах, как здесь теперь чудесно!

— За это нам следует благодарить лишь вашего супруга, он весьма нам помог, — откликнулся мистер Черрингтон, предлагая ей руку. — Но пройдемте же к столу.

Мистер Адамс предложил руку хозяйке, а молодой Сэмьюэл Адамс, вежливо поклонившись, составил компанию Амелии. Она смущенно улыбнулась в ответ и отважилась взглянуть на него из-под широких полей шляпки, чтобы тут же отвести взгляд. Увиденное понравилось ей, даже более того: молодой мистер Адамс казался ненамного старше нее, и был высоким прекрасно сложенным юношей со слегка вьющимися светлыми волосами, голубыми глазами и обезоруживающей улыбкой.

Процессия прошла к столу. Миссис Адамс все продолжала восхищаться изящностью сервировки и вкусом хозяев, а миссис Черрингтон лишь вежливо кивала в такт ее словам.

— Вы совершили замечательный выбор, обратив внимание именно на этот дом, — заметил мистер Адамс, едва они принялись за еду.

Черрингтоны не поскупились ради этого обеда, хотя скорее заслуги можно было отнести на счет миссис Уильямс, позаботившейся о меню. Здесь был и фазан на вертеле, и пирожки с рыбой, и бараньи котлеты, и холодная лососина, а надо всем этим витал заманчивый аромат супа из артишоков; гости пребывали в восторге от элегантности сервировки, а хозяева лишь кивали в такт их комплиментам. В Лондоне подобные обеды порой давались, пока миссис Черрингтон еще принимала в них участие.

— Да, мы рады, что переехали сюда, — ответил хозяин дома, — однако в первую очередь нас привлекло приморское расположение и свежий воздух, абсолютно необходимый для моей жены. И, разумеется, я не мог поселиться слишком далеко от Лондона: я должен регулярно бывать там. Кент подошел идеально.

— Ваш дом просто чудесен, — закивала миссис Адамс. — Подумать только, теперь он выглядит совсем иначе, не то, что в прежние годы!

Амелия подняла на нее взгляд и едва сдержала дрожь: ей показалось, что откуда-то вдруг повеяло холодом. Что она имеет в виду, говоря о прежних годах? Неужели она тоже что-то знает о доме?

— От прошлых хозяев дом достался не в лучшем виде, — согласился мистер Черрингтон. — И вот уже почти десяток лет стоял пустым, а это мало какому строению пойдет на пользу.

— О, здесь поистине чудесные места, — поддержал супругу мистер Адамс. — Знаете, в последнее время в наши края приезжает все больше людей, да и прогресс не стоит на месте. Да что там говорить, я и сам — живое тому подтверждение! — он улыбнулся еще шире.

Пивоваренный завод мистера Адамса был известен не только в этих краях, но и по всему Кенту; этот предприимчивый человек торговал даже с Лондоном, и просто не смог удержаться, чтобы не упомянуть об этом.

— И в самом деле, ведь вы знаете об окрестностях все? — поинтересовалась миссис Черрингтон, совершенно проигнорировав намеки гостя.

— Разумеется, мадам! Ведь моя семья живет на этих землях с давних времен, а мы лишь приумножаем наши владения. Кстати, когда мы подъезжали, я заметил, что у конюшни новая крыша, значит, вы уже полностью закончили с обустройством?

— Это заняло не так много времени, как я боялся, — подтвердил мистер Черрингтон. — И это во многом благодаря вам, да и новый садовник управляется замечательно.

— Что ж, я только рад, если смог оказаться вам полезен! Если вам потребуется еще какой-нибудь совет, буду счастлив помочь.

— Непременно, — откликнулся хозяин. — Но поскольку я теперь у вас в долгу, то и вы можете просить меня о любой услуге.

— Что до услуг, то мне будет невыразимо приятно, если вы покажете мне ваши конюшни. Надеюсь, вы извините мое любопытство, но лошади — одна из моих страстей, и мне было бы крайне интересно взглянуть на ваших. Мой Сэмьюэл недавно купил на торгах чудесного першерона из Франции, редкого вороного окраса. Настоящий красавец!

— Разумеется, мне только приятно подобное внимание, — заверил гостя мистер Черрингтон. — Я буду счастлив показать вам все сразу же после обеда. Я не так давно приобрел молодого ольденбуржца, и, вероятно, мне пригодился бы ваш совет.

Бертрам сдержанно улыбнулся, увидев, как глаза мистера Адамса загорелись азартом.

Тем временем наступила пора второй перемены блюд, и на столе появилось седло барашка, молодой картофель с грибной подливой, фаршированный кролик, морская капуста, а также миндальный пудинг, который вызвал очередную лавину восторгов от гостей.

— Какой у вас прелестный сад, — тем временем восхищалась миссис Адамс на другом конце стола, с аппетитом поедая кролика. Ее умению одновременно говорить, есть и примечать любую мелочь вокруг можно было лишь позавидовать. — Такой тенистый. Вы знаете, вам надо непременно посадить здесь розы. И гортензии. Просто обожаю гортензии, они такие роскошные! А их запах по-настоящему чарует!

Миссис Черрингтон рассеянно улыбнулась в ответ.

— Да-да, гортензии...

— А пудинг просто удивительный, — не терялась гостья, — у вас прекрасная кухарка. Она сможет передать рецепт для нашей? Я готова купить его за какие угодно деньги, это настоящий шедевр!

— Вы правы, — отозвалась хозяйка, — она настоящая находка, и служит у нас уже целую вечность. Не представляю, что бы я делала без нее.

— И не говорите, — поддержала миссис Адамс, — найти хороших слуг, и к тому же порядочных, сейчас так нелегко. Тем более здесь, в такой глуши, как Монк Вуд.

— Но зато у вас такой чистый и изумительный воздух, — отозвалась Кейтлин, — совсем не то, что в Лондоне. Я чувствую, как силы возвращаются ко мне буквально с каждым днем. В последние годы я стала так слаба, — пожаловалась она.

Миранда сочувственно покачала головой.

— Ничего, у нас вы наверняка скоро встанете на ноги. Вот я, сколько живу здесь, ничем кроме насморка не болела. К тому же здешний воздух и прогулки пойдут на пользу вашей дочери. Она у вас такая красавица! — понизив голос, с доверительной улыбкой сообщила она. — Настоящая леди, такая хрупкая и утонченная. Боюсь, мне не удастся воспитать моих дочерей так же. А ведь скоро придет время нанимать гувернантку для моей Сьюзен. Я думаю, что надо приглашать француженку — хочу, чтобы Сьюзи в совершенстве владела французским.

— Зато вы воспитали чудесного сына. Должно быть, он помогает отцу в делах? Сэмьюэл, вы ведь окончили университет, не правда ли?

Молодой человек устремил на нее взгляд ясных глаз.

— Да, Оксфорд. Я закончил его в прошлом году и сразу же вернулся домой, чтобы как можно скорее начать вникать в дела отца. Надеюсь, что получается довольно успешно, — улыбнулся он.

— Не скромничай, мой милый, — миссис Адамс потрепала сына по плечу. — Что бы мы без тебя делали! Я так рада, что у нас выросла достойная опора, и могу надеяться, что дело моего мужа будет только процветать.

— Это просто замечательно, — откликнулась миссис Черрингтон. — И так благородно. Не все молодые люди так торопятся браться за дела, не так ли? Я слышала, что многие отправляются путешествовать, едва окончив учение. Или вовсе предаются пустой, праздной жизни!

Сэмьюэл смущенно улыбнулся и украдкой бросил взгляд на сидящую напротив Амелию, но та словно отсутствовала: ее взгляд блуждал, ни на чем подолгу не задерживаясь. Она напомнила ему одну из дам с картин мастеров Ренессанса, странным образом оказавшуюся в их скучном и практичном веке. Даму с картины не интересует мирская суета вокруг, она погружена в свои мысли, далекие и прекрасные.

— Мне не терпелось вернуться домой, — просто сказал он, отвлекшись от грез. — Эти края дороги моему сердцу, к тому же я знал, что отцу не помешает помощь, и чем раньше я начну, тем будет лучше. К тому же мне сложно представить, чтобы я был где-нибудь так же счастлив, как здесь, в долине Медуэй.

— Это так похвально, — заметила Кейтлин, и откинулась на спинку стула. — Ах, я так быстро устаю! Простите меня за мою слабость, но быть может, это солнце так действует.

— Матушка, вы чего-нибудь желаете?

— Нет, не стоит. Хотя, пожалуй, ты не могла бы принести мне лимонаду? Где эти слуги, когда они так нужны!

— Я только что вспомнила, что у меня где-то был рецепт чудесного отвара — я когда-то и сама пила его, когда неважно себя чувствовала после появления Китти, — последнюю фразу миссис Адамс произнесла почти шепотом, наклонившись поближе к собеседнице. — Он мгновенно поставил меня на ноги, буквально за две недели! Непременно пошлю вам рецепт, нужно только найти его.

— Благодарю вас, — прохладно отозвалась миссис Черрингтон. — Однако мои недомогания так давно сопровождают мою жизнь, что с ними не так-то легко справиться, — она печально покачала головой. — С рождения второй дочери меня не покидает чувство, что я точно потеряла половину своих жизненных сил. Ах, если бы вы знали, как мне недостает здесь моего доктора, который консультировал меня в Лондоне! Его советы и пилюли творят настоящие чудеса.

Миссис Адамс сочувственно покачала головой.

Невзирая на теплое солнце, приветливый шелест молодой листвы и весьма приятную компанию этого милого, хотя и немного провинциального, семейства, Амелия с трудом могла сосредоточиться на беседе. Время от времени она чувствовала на себе внимательный взгляд голубых глаз этого молодого человека, Сэмьюэла; но едва девушка поднимала взгляд, он отворачивался, и казалось, смущался, хоть и не показывал этого. Амелии показалось забавным, что и юноша может неловко чувствовать себя в ее присутствии, хотя и понятия не имела, почему. Время от времени они обменивались ничего не значащими репликами, и девушка была рада появлению столь приятного собеседника.

— Сегодня, кажется, первый по-настоящему теплый день. В этих краях к середине июня всегда теплеет. Вам нравится здесь, мисс Амелия?

— Чудесные места, — согласилась она.

— Вы ведь выросли в Лондоне?

Она кивнула. Ей было немного не по себе, ведь она не привыкла к мужскому обществу, если не считать собственного отца. Иногда она рассеянно прислушивалась к разговорам, но они не слишком увлекали ее. Отец беседовал с мистером Адамсом о том, как идут дела на заводе последнего, что наводило на Амелию скуку, а мама, кажется, была рада поговорить о собственном здоровье.

Тем временем подали десерт, и она неторопливо ковыряла ложечкой бланманже, почти не чувствуя вкуса. Конни предложила фруктов, но она отрицательно покачала головой: ей ничего не хотелось. Еще через несколько минут мама позвонила в колокольчик, а отец сделал знак Гласфорсу.

— Чем вы занимались с тех пор, как приехали? Уже успели осмотреть окрестности? — Сэмьюэл предпринял новую попытку заговорить с ней, когда обед почти подошел к концу.

— Совсем немного, — коротко ответила Амелия. — Погода не слишком располагала к прогулкам.

— Это правда. Но теперь и к нам пришло настоящее лето. — Он несколько мгновений поколебался. — Значит, вы еще не видели Рочестерского замка?

— Замка? — отозвалась миссис Черрингтон, услышавшая последние слова. — Как интересно!

— О да, и в наших краях есть, на что взглянуть, — подтвердил мистер Адамс, вклиниваясь в разговор. — Рочестер совсем недалеко отсюда, на экипаже не более получаса езды. Если дамы пожелают предпринять прогулку туда, я убежден, что мой сын с удовольствием сопроводит их.

— Действительно, это восхитительное место, — добавил Сэмьюэл, подхватив слова отца. — Я буду счастлив показать вам замок и поведать его историю. Вам обязательно понравится там, я убежден, — заверил он Амелию, а она вновь лишь едва взмахнула ресницами в знак согласия. Однако ей было приятно такое внимание, и она внезапно почувствовала, что вокруг нее бурлит жизнь и едва ли не впервые за день по-настоящему порадовалась погоде и оживлению, царящему кругом.

— Почему бы тебе не съездить, дорогая, — предложение мистера Черрингтона звучало скорее как приказ.

— Это было бы чудесно. Непременно надо взять с собой малышку, она никогда не видела замков. Но давайте же перейдем в тень, солнце слишком печет, — миссис Черрингтон мягким движением указала в сторону. — Становится слишком жарко. В шезлонгах нам будет гораздо удобнее.

Садовую мебель принесли в считанные минуты, и дамы расположились под кронами деревьев. Конни и Мэри принесли из дома подушечки, чтобы обе дамы и Амелия смогли передохнуть в желанной тени.

— Позвольте предложить вам сигару, — с этими словами мистер Черрингтон взял из рук дворецкого элегантную коробочку темного дерева, и кивнул. Гласфорс бесшумно удалился.

— Благодарю вас! — улыбнулся мистер Адамс.

— Полагаю, вы не откажетесь пройтись к конюшням, — поинтересовался хозяин, с приглашающим жестом. По правде сказать, у меня не слишком много лошадей, но и в этом я рассчитываю на ваш совет. Тем более, что вы так хорошо в этом разбираетесь.

— О, разумеется, мне просто не терпится взглянуть на ваших скакунов! — Мужчины неторопливо двинулись по дорожке из гравия, огибающей дом. — Ольденбургские, вы сказали?..

Амелия прикрыла глаза и вздохнула, однако почувствовала на себе чей-то взгляд и с сожалением открыла их.

— Позвольте предложить вам лимонада, — заговорил Сэмьюэл, улыбаясь ей. — Он чудесно освежает в такую погоду.

— Да, пожалуй, — кивнула Амелия. — Благодарю вас.

Она подняла глаза на молодого человека и взяла из его рук бокал. Ее большие серо-голубые глаза сейчас казались почти зелеными из-за отражавшейся в них зелени деревьев. В золотистых волосах девушки играли солнечные блики, и в своем платье желтого цвета и изящных туфельках, окруженная нежной листвой, она казалась теперь похожей не на мадонну, а на дриаду.

Сэмьюэл нерешительно присел неподалеку.

— Позвольте спросить вас. Чем же еще вы занимаетесь? Надеюсь, я не слишком надоедаю вам своими вопросами, — поспешно добавил он, точно извиняясь.

Амелия смутилась вслед за ним. Что, если она слишком рассеяна и недостаточно гостеприимна? Она ни в коем случае не должна этого допускать, ведь ей следует учиться подобающим образом принимать гостей и развлекать их. Как известно, это прямая обязанность каждой хозяйки дома. Вдруг их гость подумает, что она невежлива и невнимательна?

— Ну что вы, вовсе нет, — учтиво заверила она Сэмьюэла. — Напротив, я рада побеседовать с вами, ведь за последние недели я отвыкла от приятной компании. Я, видно, замечталась. Вы не обиделись на меня?

— Ни в коем случае, даже напротив, — произнес молодой человек. — Я же вижу, вам скучно здесь, в деревне. По сравнению с Лондоном здесь пустынно.

— Отнюдь нет, здесь я чувствую себя как нельзя лучше, — поспешила разубедить его Амелия. — Тут чудесная природа, и такой дивный воздух! В Лондоне такого не найдешь.

— Если вам здесь и вправду нравится, я очень рад, — улыбнулся Сэмьюэл. — Но о чем же вы задумались? Наверное, вы много читаете?

— Только иногда, — аккуратно ответила она. Амелия вспомнила, что и мама, и гувернантка часто твердили ей, что девушке не следует слишком уж увлекаться книгами: это может быть слишком вредно для неокрепшего ума, да и мужчины не слишком жалуют чересчур начитанных дам, воображающих себя умнее других. — Я предпочитаю рукоделие, — кротко добавила она.

— А как насчет прогулок?

— К сожалению, у меня нет здесь подходящей компании...

— Тогда я тем более буду рад составить вам компанию и показать вам и вашей матушке Рочестер. Это очень красивое место с интересной историей, вам непременно понравится!

Он посмотрел на Амелию с такой искренней надеждой, что девушке ничего не оставалось, как благосклонно кивнуть.

До них донеслись голоса мужчин, возвращающихся с конюшни и оживленно что-то обсуждавших.

— Миссис Черрингтон, — промолвил хозяин дома, едва они приблизились. — Полагаю, мы должны предложить нашим гостям пройти в дом.

— Ах, разумеется! — воскликнула Кейтлин. — Я такая рассеянная из-за этой жары. Миссис Адамс, выпьем чаю в гостиной. Амелия что-нибудь сыграет нам на фортепьяно, не так ли, милая?

— Конечно, с удовольствием, — послушно отозвалась девушка.

— Ты, вроде бы, разучивала "Лунную сонату"? Так сыграй ее гостям!

Возглавляемые мистером Черрингтоном, оба семейства отправились в дом.

* * *

Слуги уже разобрали и унесли стол и теперь принялись за стулья; от дневного праздника не осталось и следа, газон перед домом вновь принял строгий вид, и его выдавала лишь слегка примятая трава. Незаметно опускались сумерки — приближался самый долгий день в году, и небо теперь темнело мучительно медленно, лишь с приближением ночи. Какое опасное заблуждение: часы уже пробили десять, а природа пытается убедить саму себя не засыпать, вырывая у ночи еще несколько часов.

Амелия уже долгое время стояла у окна в гостиной. Она видела, как уехала карета с гостями, как садовник запер ворота и проверил замок, как Мэри, утомившись от постоянной беготни, остановилась, чтобы отереть пот со лба. Когда сад опустел и застыл в ожидании ночи, девушка, немного помедлив, опустила занавеску и присела в кресло, стоявшее подле окна. "Чудесный был день, не правда ли?" — спросила Дженни, и Амелия лишь молча кивнула. Чудесный. Именно такими она и представляла себе едва ли не все дни в новом загородном доме. Теплое летнее солнце приятно греет, но не печет, и от него всегда можно укрыться под развесистым дубом. Стол красиво сервирован и украшен, ведутся неспешные, легкие разговоры. Такой вежливый и предупредительный молодой человек, как Сэмьюэл, приносит ей лимонад со льдом и скамеечку для ног... Солнце, ветер, запах цветов, пение птиц, голоса, смех, шампанское, снова голоса, какое яркое солнце, какой громкий смех, господи, почему так жарко, почему так кружится голова...

Амелия резко распахнула глаза и обнаружила себя все в том же кресле в гостиной, вцепившуюся в подлокотники. Лишь на мгновение ей стало дурно, закружилась голова, и бросило в жар. Она осторожно поднесла ладонь ко лбу: та была ледяной, а лоб полыхал. Или ей так показалось оттого, что от рук будто разом отхлынула вся кровь, и они стали такими холодными и безжизненными, что Амелии пришлось подуть на ладошки и растереть их, как будто она оказалась на холоде. Вероятно, она просто переутомилась — и неудивительно в такой насыщенный день! Девушка весь день провела на ногах, помогала матушке, развлекала гостей, играла на пианино. Она уже давно не бывала в обществе и не общалась ни с кем, кроме родителей, и потому отвыкла быть в центре внимания. Да, она устала, но разве это не приятная усталость? Что же тогда чувствуют девушки, всю ночь напролет беззаботно танцующие на балах! Нет-нет, какие глупости, она никому не скажет, что ей вдруг стало дурно, а пойдет и ляжет спать, и это будет самым лучшим завершением и без того прекрасного дня.

Она медленно встала из кресла: ну вот, голова уже совсем не кружится, только отчего-то очень холодно, точно весь дом пронзили стремительные северные ветры. Девушка подобрала оставленную в комнате мамину шаль и закуталась в нее: и пусть толстая карминовая шерсть совершенно не подходила к ее легкому летнему платью, сейчас ее все равно никто не увидит. Слуги, должно быть, сидят на кухне или уже спят. Придерживая шаль, она направилась к выходу, и только сейчас отметила, что сумерки уже успели смениться непроглядной ночью. В слабом свете газового светильника все вокруг покрылось причудливыми тенями: оконные ставни напоминали крест на погосте, а перекладины на лестнице — зубы сказочного чудовища. Даже в кладках портьер, казалось, затаились неведомые существа, рожденные ночью, и дожидающиеся подходящего момента, чтобы выбраться из укрытия... Тени сгустились так плотно, что невозможно было различить следующую по коридору дверь, и Амелии захотелось поскорее взбежать вверх по лестнице, как маленькой испуганной девочке. Ей стало необъяснимо страшно находиться одной здесь, где даже ее крик вряд ли услышат, ведь все уже давно спят. Почему-то в памяти всплыли слова о пожаре и... проклятии? Этот дом проклят.

Амелия застыла.

Тот разговор, который она случайно услышала на кухне... Ведь слуги говорили именно об этом доме, который горел много лет назад, и с которым связана какая-то ужасная история. А в том дневнике, что она читала сегодня, и содержание которого так прочно поселилось в ее мыслях, та несчастная женщина описывала именно этот дом!

Эта мысль, столь внезапно настигшая девушку, поразила ее до глубины души. Сердце забилось так сильно, словно порывалось вырваться из груди. Амелии пришлось сделать несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться, но страх не уходил. Она почувствовала, что осталась одна наедине со страшной тайной, которая окутывала эти стены. Они отштукатурены и покрыты новыми обоями, но что скрывается под ними? Какие еще секреты хранит этот дом?.. "Бестелесный призрак, потерявшийся в этих стенах", — вспомнила она слова из дневника и содрогнулась.

Что сильнее — страх остаться здесь одной в темном коридоре, или сковавшее ее оцепенение? Страх оказался сильнее, и Амелия тихонько двинулась дальше, стараясь не шуметь. Двигаясь по стенке, она нащупала еще один газовый рожок и с облегчением включила его. Вот так, никаких кошмаров, никаких чудовищ. Это коридор, по которому она ходит каждый день: спокойные зеленоватые обои, деревянная панель понизу, ковер с мягким ворсом, широкая лестница из отполированного до блеска вяза. И двери по бокам: гостиная, столовая, малая гостиная в торце, и запертая комната, мимо которой днем все ходят, совершенно не замечая.

Вместо того чтобы побыстрее подняться по лестнице в свою комнату и забраться с головой под одеяло, она сделала еще один шаг вперед. Затем еще один. И незаметно для себя оказалась около одной из дверей, на вид точь-в-точь такой же, как и остальные. Только вот, словно в сказке о Синей Бороде, вход туда был воспрещен. Амелия помнила, что ничем хорошим эта сказка не кончилась, но безвольно повинуясь внутреннему порыву, протянула руку и толкнула ручку.

То, что дверь оказалась открытой, напугало и удивило девушку. Она прекрасно помнила, что все время, пока их семья живет здесь, комната была заперта, так почему же именно сейчас...

По коже пробежали мурашки, а из приоткрывшейся щели повеяло ледяным холодом. Мертвецким. Точно сама Смерть приглашающе распахнула дверь в свои владения и звала Амелию войти. Там жили одиночество, горе и ужас — они были так долго заперты внутри, что теперь, вырвавшись наружу, выплеснулись на девушку, закружив ее в своем водовороте. Она пыталась вдохнуть, но вместо этого дышала лишь запахом смерти и пожара, едким, удушливым, заполонившим все пространство вокруг. Девушке показалось, что внутри комнаты все еще полыхает огонь, а комната наполнена дымом. В кромешной темноте она не могла его видеть, но ощущала всей кожей: от кончиков пальцев, судорожно сжимающих дверную ручку, до кончиков волос, платья, мысков туфелек. Если дверь не закрыть, проклятье сейчас же вырвется и, обернувшись пламенем, поглотит весь дом! Амелия с силой толкнула дверь обратно и, не оглядываясь, бросилась наверх, в свою комнату.

Ей уже не было страшно, что кто-то может услышать шум на лестнице, что кто-то заметит, как поздно она возвращается в свою кровать — единственным желанием было оказаться в теплой постели, спрятаться под одеялом и унять дрожь. Когда она была маленькой девочкой, мадемуазель Пати стаскивала с нее одеяло, если видела, что Амелия забралась под него с головой, и ей приходилось всю ночь дрожать от холода и испуга: уж она-то знала, что если закроет глаза и заснет, чудовище вылезет из шкафа и сожрет ее. Потом она выросла и поняла, что никаких чудовищ в шкафу не водится, но сегодня уже ни в чем не была уверена.

Оказавшись в своей комнате, Амелия первым делом плотно закрыла дверь: днем ей показалось, что ее приоткрыл сквозняк, и больше всего на свете ей не хотелось, чтобы это повторилось и ночью. В спешке она стащила с себя платье — расстегнула миллион маленьких пуговок на корсаже, которые тут же возненавидела, стащила ворох юбок и отвязала подушечку турнюра. Корсет дался ей со слезами: она ломала ногти о его тугие крючки и была готова позвать Дженни или даже Конни, лишь бы ей помогли, лишь бы не пришлось мучительно долго стоять в полной темноте, пугаясь малейшего шума. Кое-как справившись со шнуровкой, она быстро стащила с себя корсет и, бросив к остальной куче одежды на полу, забралась в постель. Ей было все равно, что она не надела ночную рубашку, а осталась в сорочке и панталонах, все равно, что в ее голове сидело множество шпилек, впивающихся в кожу, ей хотелось только успокоиться и забыть все кошмары сегодняшней ночи. Никакого пожара, никакого проклятия, никакой женщины из дневника, никаких запертых комнат! У Амелии был дивный день, пикник в саду и знакомство с соседями, а все эти ужасы происходят не здесь и не с ней.

Девушка то проваливалась в сон, то снова возвращаясь к реальности, переворачиваясь то на один, то на другой бок, не в силах успокоиться. Она закрыла глаза и приказала себе уснуть, но сон все не шел. Амелия мучительно ворочалась в постели. В ее комнате слишком жарко! Девушка почувствовала, что вся пылает. Может быть, она простудилась во время пикника? Амелия поднесла руку к лицу: но нет, это был не ее жар. Он исходил от кровати, и она, не колеблясь, откинула одеяло. Три маленьких, едва тлеющих уголька, лежали посередине простыни. Откуда они здесь? Горничные вряд ли могли принести их сюда! Казалось, угольки чуть теплились, и каждый из них зловеще светился красным, однако, поднеся к ним руку, девушка тотчас же ее отдернула: угли полыхали жаром, как в камине. Кто зажигает камины летом?.. Она в смятении смахнула их вниз, на пол, боясь обжечься, и сразу же накрылась одеялом с головой, как если бы оно могло защитить ее от кошмаров, поджидающих в ночи. Еще несколько минут девушка неподвижно лежала, прислушиваясь, не доносится ли снаружи какой-нибудь звук, пока, наконец, незаметно для себя не погрузилась в сон.

Глава 4

"27 ноября.

Конец.

Я чувствую, что скоро всему придет конец. Или он уже наступил, а я и не заметила? Это и неудивительно! Я сижу в четырех стенах, почти не выходя из комнаты, точно пленница в собственном доме! Я стала невидимой для всех, просто исчезла, меня больше нет. Слуги заходят — вероятно, по привычке — приносят мне еду или ставят ее на стол в малой столовой внизу, молчаливо кланяются и ничего не говорят. Вот уже неделю, как я не слышала человеческой речи, не считая злого шепота горничных за спиной. Несложно догадаться, о чем они говорят!

Хозяйка изменилась. Бедняжка, должно быть, тронулась. Посмотрите, как она выглядит! Ах, бедный лорд Вудворт, что за жена ему досталась! Разве непонятно, почему он теперь вовсе дома не появляется? Кто бы стал ее терпеть! Кому нужна такая жена! Она еще не разучилась говорить? Она хотя бы выходит из своей комнаты?

Немая, больная, сумасшедшая, убитая горем и уже наполовину мертвая — неужели это я? О нет! Даже если допустить, что они не думают так, даже если они меня жалеют — на что мне сочувствие слуг! Что может быть унизительнее, чем их жалкое, никчемное сострадание! Как бы я хотела накричать на них и выкинуть на улицу, а самой вернуться в Лондон и танцевать на балах, как раньше. Шить платья у лучших мастериц, вновь оказаться при дворе короля! Я готова была бы забыть свое прошлое и начать новую жизнь, но...

Но. Мой муж. Мой обожаемый Харольд.

Бог знает, как сильно я люблю его, всегда любила и продолжаю любить, несмотря ни на что. Почему же он забыл свою милую Элинор? День за днем, неделю за неделей он становился все холоднее ко мне, а теперь я и вовсе перестала для него существовать. Он запер свое сердце и не дал мне ключа. Пусть мы и живем в одном доме, но не видимся днями напролет; когда же я подхожу к нему и пытаюсь заговорить, рассказать о том, что меня гложет, он разом меняется в лице, становится чужим. Я не узнаю его боле. Когда ему стало безразлично все, что происходит со мной? Когда он решил, что я ему больше не жена, и даже не подруга? Неужели То Событие перечеркнуло обе наши жизни?

Едва я пережила всю ту невероятную, невыносимую боль, как вынуждена столкнуться с новой: вместо поддержки и твердого плеча человека, ради которого я прошла через все эти страдания, я получаю лишь холодность и отчуждение. Еще недавно я могла чувствовать одну всепоглощающую тоску, теперь же во мне пробуждается злость: на себя, на Харольда, на все, что происходит с нами.

Внутренний голос шепчет мне, что всему должно быть разумное объяснение, и я предполагаю, что знаю, в чем оно заключается. Как же еще объяснить его постоянное отсутствие и пренебреженье мной — той, кого он называл любимой и единственной?! Я не должна позволять себе даже думать о таком, однако эта мысль вновь и вновь мучает меня, не давая ни минуты покоя даже ночью: Харольд больше не любит меня! Это очевидно, хотя я и отказывалась верить до последнего. То, во что я превратилась, просто невозможно любить, разве не так? Неужели вина в равнодушии моего мужа целиком лежит на мне?.."

Амелия подвинула тусклую газовую лампу поближе и поспешно перевернула страницу: разворот был заполнен не до конца, и это, очевидно, была последняя запись.

"28 ноября.

Я едва могу сдержать ярость, которая разрывает меня изнутри! Каких невероятных душевных сил мне стоит не начать крушить все вокруг, а сесть за дневник и написать о моей ужасной находке. Мои руки дрожат от гнева: я едва ли смогу прочесть потом то, что сама же написала в этом нынешнем жутком состоянии, но мне этого и не нужно.

Как я была глупа, как слепа! Сегодня мои глаза открылись, и я вдруг прозрела. Наивная, глупая, я все корила только себя одну и не догадывалась, что и мой дорогой Харольд был со мной нечестен. Быть может, тому виной смерть нашего ребенка, моя болезнь и хандра; но извиняет ли это любящего и преданного мужа? Нет, нет, никогда!

Это письмо... Прояснило все.

О, мой дорогой Харольд, как неосмотрительно с твоей стороны было оставлять подобные послания на столе! Ты думал, твоя жена настолько глупа и беспомощна, что не сможет зайти в кабинет и прочитать письмо? Ты жестоко ошибся, она прочла и сделала выводы!

Ах, что за тончайшая бумага с изящными вензелями и виньеткой, надушенная лавандовой водой, лежала на твоем столе! Наверное, она от твоего делового партнера, мой милый? Этим изящным, мелким почерком он сообщает тебе о купленных акциях?

Те строчки до сих пор стоят у меня перед глазами...

"Мой дорогой друг... Не проходит и дня, чтобы я не думала о тебе и о твоих горестях... невыносимо больно слышать о твоих бедствиях... Бедняжка Элинор, она все никак не поправится... Я знаю, как ты страдаешь. Разве ты заслужил подобное? Как бы хотела я быть рядом, чтобы поддержать и утешить тебя... Но это, к сожалению, невозможно — слишком много препятствий встают на моем пути..."

Я закрываю глаза и вижу эти отвратительные строчки, наполненные сладкой речью, тягучей, как мед. Я с трудом удержалась, чтобы не порвать письмо там же и бросить в камин, который наша Мегги словно специально для того и растопила, чтобы уничтожить там следы любовной эпистолы! Но нет, пусть это будет моей уликой, которую невозможно будет опровергнуть. Эти слова врезались мне в память — значит, это я стала препятствием! Я, бывшая верной, преданной и любящей женой, теперь только мешаю тебе, да, милый?

Я устала быть больной и слабой. Я уже потеряла себя и теряю теперь и мужа. Пришло время положить этому конец! Сегодня ему придется рассказать мне всю правду, и я перестану быть пленницей этих стен. Я уже слышу цокот копыт на подъездной дороге. Я не стану больше медлить ни минуты! Мой дорогой Харольд, пора тебе вспомнить о своей жене!"

На этом записи обрывались, и как бы Амелия ни пыталась увидеть на пожелтевших от времени листах продолжение, история закончилась. Девушка недоверчиво пролистала тетрадь вперед: пусто, пусто, пусто! Рассказ этой женщины закончился так же внезапно, как и начался, лишь только напугав и раздразнив Амелию. И хотя дневник выглядел совершенно безобидным, разве что очень старым и потрепанным, от одного прикосновения к его страницам ее пробивала дрожь, и в то же время тянуло к нему некими магнетическими силами. Она провела пальцем по корешку и в необъяснимом порыве прижала тетрадь к груди. За эти нескольких дней и несколько страниц она успела сродниться с автором этих строк, привыкнуть к острому, стремительному почерку и ее немного экзальтированной манере письма.

Но так ли давно это было? Таинственная Элинор представлялась ей бледной девой из легенд прошлых веков, скорее даже средневековой дамой, нежели ее современницей, хотя едва ли дневник был написан более века назад. Печальная и смиренная, она сидела в своей светлице, как узница в замке, отрешенная от мира и лишенная любви. Амелия вдруг осознала, что комнатой этой женщины могла быть та самая, в которой она сидит сейчас, склонившись над письменным столом. Раз дневник был найден в доме, то и хозяйка его жила именно здесь. Это новое открытие застало девушку врасплох, а история, читавшаяся, как часть романа, вдруг стала неожиданно реальной. Элинор жила не в замке, она жила в обычном доме — вероятно, тогда он не был еще таким старым и по-модному обставленным. Из своих окон она видела не волшебный Авалон, а сад и зеленые холмы Кента вдали. В саду, возможно, тогда цвели розы... Но не в ноябре.

В ноябре небо висит так низко, что вот-вот упадет. В ноябре дуют холодные ветра с моря, и беспрестанно идет дождь. В ноябре дни столь печальны и мрачны, что только долгая осенняя ночь приносит долгожданное забвение. Элинор обедала в малой столовой. Не та ли эта комната, в которой матушка распорядилась устроить зимний сад и гостиную — самая светлая и уютная комната в доме? Но такова она летом, осенью же там можно бесконечно наблюдать, как дождь хлещет по окнам, голые ветки деревьев борются с ветром, и кругом царит увядание и смерть.

Хотя на улице было тепло, а кирпичный дом как следует прогревался в течение дня, Амелия поежилась, будто холод и сырость проникли со страниц дневника в ее комнату.

* * *

Следующий день был столь не похож на холодный ноябрь, что мысли о несчастной Элинор сами собой сменились более приятными: о чудесной погоде и предстоящей прогулке с милым Сэмьюэлом Адамсом. И хотя дневник все еще лежал под подушкой, и расставаться с ним Амелия не собиралась, ее полностью поглотила забота о том, какое платье надеть и брать ли с собой парасоль. Больше всего ее заботило то, что любимое желтое платье она уже надевала на пикник на прошлых выходных, и предстать в нем снова перед Сэмьюэлем и его матерью было просто немыслимо.

Единственное, что огорчало девушку этим прекрасным летним днем, так это вновь увядшие цветы на ее письменном столе. Дженни меняла букетики каждый день, находя каким-то образом то ландыши и гиацинты, то даже тигровые лилии, которые никогда не водились ни в их саду, ни где бы то ни было еще в окрестности. И каждый раз следующим утром Амелия находила цветы увядшими и засохшими, словно те простояли без воды по меньшей мере неделю.

— Что вы храните этот гербарий, — поджав губы, сетовала Конни и выбрасывала их в окно.

— Вчера Дженни поставила совершенно свежий букет, ума не приложу, что с ними стало! — упрямо отвечала девушка, сама поражаясь тому, как быстро гибнут цветы.

— Ну что за глупости вы говорите!

На самом деле, это Конни говорила глупости и вечно с ней спорила, но матушка учила, что ругаться с прислугой — дурной тон, и этим может заниматься экономка, а никак не воспитанная девушка. К тому же, Конни научилась вполне сносно завивать ей волосы и делать красивые локоны, и Амелия прощала ей дерзости.

— Вы все взяли, мисс? Вас ждет долгая прогулка!

— Разве Мэри не поедет с нами?

— С вами будет миссис Коулс, я надеюсь, она справится. Не забудьте зонтик, солнце сегодня палит, как в какой-нибудь Индии! Какое счастье, что тут дуют свежие ветра с побережья, правда, мисс?

— Это приятно, — ответила Амелия, задумчиво завязывая шляпную ленту под подбородком.

Миссис Адамс с Сэмьюэлем прибыли почти без опоздания, в то время как миссис Черрингтон только собиралась. Было решено поехать на двух открытых колясках вместо большой кареты — Сэмьюэл пообещал, что так они смогут полностью насладиться кентской природой и видами. Однако же посадка в коляски заняла несколько больше времени, чем планировалось.

Сначала миссис Черрингтон вдруг ощутила, что неважно себя чувствует, но уговорами миссис Адамс она решила все же не отказываться от поездки.

Мэри снабжала миссис Коулс — няню маленькой мисс Луизы — всем необходимым в поездке, отчего у той просто не осталось свободных рук, чтобы удержать юную мисс, и та бегала возле них, с любопытством разглядывая гостей. Девочка пребывала в возбужденном настроении и просилась то на ручки к маме, то сама пыталась штурмовать карету.

Миссис Адамс принялась было рассаживать всех по коляскам, и пожелала непременно сидеть "со своей дорогой подругой Кейтлин" и крайне расстроилась, что ей придется оставить миссис Черрингтон с няней и дочерью, которые, наверняка, доставят той много неудобств, а самой сесть к Амелии и Сэму.

— Дорогая матушка, мы доедем за полчаса, — уверил ее Сэмьюэл, помогая подняться в коляску. — Мы дольше будем пререкаться!

Всю дорогу Амелия молчала, наслаждаясь поездкой, хоть под конец ее и немного укачало. Тем не менее, день был настолько чудесным, лошади быстрыми, а компания приятной, что она лишь улыбалась, да придерживала шляпку, чтобы ту не сдуло встречным ветром.

— Моя дорогая, как предусмотрительно с вашей стороны было взять парасоль! — наклонившись к самому ее уху, проговорила миссис Адамс. — На таком солнце не мудрено и обгореть, а у вас такая нежная кожа!

Сама миссис Адамс была одета в яркое желто-зеленое платье с рукавом по локоть, а шляпа в виде корзины с цветами была настолько маленькой, что едва ли могла защитить от солнца. Жизнь за городом сказалась на этой даме, обветрив ее лицо и руки и придав им коричневатый цвет, который нельзя увидеть у городских жителей. Странно, но если Сэмюэлю шел этот загар, который делал его более мужественным и оттенял голубые глаза, то миссис Адамс казалась женой фермера, а не преуспевающего бизнесмена. Амелия подумала, что всегда будет брать с собой зонтик и надевать только закрытые платья.

Дорога, как и обещал Сэмьюэл, оказалась легкой и приятной: половину пути они ехали вдоль реки Медуэй, наслаждаясь умиротворяющими пейзажами. То здесь, то там появлялись стоящие небольшой группкой дома или раскинувшиеся среди полей фермы, а церковные шпили поднимались над низенькими домами, как жирафы в саванне, которых Амелия видела на гравюрах об африканской жизни.

— Порой кажется, что здесь ничего не менялось на протяжении веков, а жители не смогут сказать, при какой королеве они живут, Елизавете или Виктории, — задумчиво проговорил Сэмьюэл.

— Неужели так везде, кроме Лондона? — удивилась Амелия.

Сэм засмеялся, и девушка улыбнулась вслед за ним.

— О нет, дорогая мисс Черрингтон, вы еще не видели местных верфей, и Чатема, да и завод моего отца убедил бы вас, что и до нашей глубинки добралась цивилизация. Вы ведь, наверное, и не представляете, что от Чатема до Лондона можно добраться быстрее, чем за час?

Она удивленно взглянула на сидящего напротив юношу, который с таким искренним восторгом рассказывал ей о прогрессе и железной дороге; ей же хотелось, чтобы все оставалось так, как было давным-давно, в чудесные старые времена, воспетые в балладах.

— Вам нравится это? Прогресс, железная дорога...

— Ах, милая, разве это может не нравиться? — вмешалась миссис Адамс. — Конечно, я люблю Кент и сама родилась здесь же на Медуэе недалеко от Чатема, но разве можно не ценить то, что дает нам наш век? Мой дорогой муж постоянно благодарит Господа за чудесные возможности для торговли и промышленности — разве можно было бы мечтать о подобном, родись мы в прошлом веке? К тому же новинки моды и новые ткани доходят до нас из Лондона буквально на следующий же день!

— Посмотрите, мисс Черрингтон, видите ли вы что-нибудь?

Амелия проследила направление, куда указывал Сэмьюэл, и захлопала в ладоши от восторга: старинный замок, виденный ею раньше лишь на иллюстрациях, возвышался на противоположной стороне реки в окружении зеленых садов и очаровательных домиков. Сначала она заметила лишь высокую зубчатую башню, разрезающую небо, но когда коляска повернула, девушка увидела весь замок целиком. Одна лишь мысль о том, что эти величественные каменные стены стоят здесь едва ли не добрую тысячу лет, показалась ей настолько волнующей, что ее сердце затрепетало. Они помнят, возможно, времена самого короля Артура! Они пережили всю историю Англии, множество осад и пожаров, они рушились и возводились снова... Амелия без труда представила себе рыцарей в блестящих доспехах, как на картинах Россетти, и прекрасных дам в свободных платьях с длинными рукавами и высоких головных уборах. Если бы стены умели говорить, что бы они рассказали?..

— Ну, вот мы и приехали, — сообщил Сэм и помог спуститься сначала миссис Адамс, а затем и Амелии, которая с любопытством рассматривала все вокруг.

Коляска миссис Черрингтон подъехала буквально через минуту. Кейтлин спустилась с помощью Сэмьюэла и миссис Коулс и не преминула пожаловаться, какой утомительной ей показалась дорога. Зато маленькая Луиза была вне себя от восторга.

— Мама, мама, здесь живет принцесса? — бросилась она к миссис Черрингтон, едва та ступила на землю.

— Миссис Коулс, пожалуйста, возьмите малышку, пока она не убежала, — устало произнесла Кейтлин, отводя от себя ручки младшей дочери.

— Конечно, мэм. Не желаете ли воды?

— Не сейчас.

— К сожалению, принцессы здесь больше не живут, — усмехнулся Сэмьюэл, — они предпочитают Бат и Уайт, сюда же приезжают простые жители со всех окрестностей. В прошлом году замок открыли всем желающим.

Амелия огляделась: и правда, при ближайшем осмотре замок уже не казался таким безлюдным, как с той стороны реки, а напоминал скорее Гайд-парк во время сезонов. Сады выглядели ухоженными, а по дорожкам, посыпанным гравием, прогуливались пары и матери с детьми — или, скорее, это были няни, которых можно было узнать по темно-серым платьям с белыми передниками, — нарядно одетые матери же неторопливо шли в отдалении, прячась под кружевными парасолями от полуденного солнца.

— Я предлагаю вам пока отдохнуть в тени, — Сэмьюэл указал на скамейки под раскидистым вязом, — а я принесу сэндвичей и лимонада, и мы продолжим наш путь.

И правда, у замковых ворот расположились торговцы со своими лотками, торгующие как водой, сладостями и легкими закусками, так и гравюрами с картин Бартлетта и Сарджента с изображением Рочестерского замка. Амелия мысленно улыбнулась: то, что чудилось ей дивной средневековой сказкой, на проверку оказалось туристической достопримечательностью.

— Вы выглядите расстроенной, мисс Черрингтон, — Сэмьюэл уже вернулся с покупками и подал ей стакан холодного лимонада. — Вам здесь не нравится?

— Ах, что вы, это прекрасное место! Я никогда не видела ничего подобного! Однако эти люди... Понимаете ли, мне кажется, что они убивают волшебный дух этого места, — Она отхлебнула глоток лимонада. Он оказался вкусным и прохладным, и приятно освежал.

— Смею вас заверить, это не так! Этот замок до сих пор хранит в себе множество тайн, и я уверен, что вам будет интересно их узнать.

— В самом деле? Так расскажите мне о них — быть может, тогда и я смогу забыть об этих праздных людях, и представить, что здесь по сей день живут те, кто когда-то защищал эти стены сто или двести лет назад... Хотя нет, этот замок ведь гораздо старше!

— Вы правы, мисс Черрингтон, замку больше семисот лет, — Сэмьюэл кивнул.

— Только подумайте! — воскликнула миссис Адамс. — Я и представить себе не могу, как давно это было. Может быть, нам немного пройтись и посмотреть на такую старину поближе?

Молодой человек кивнул матери.

— Разумеется, мы посмотрим на замок вблизи. Хотя и отсюда открывается прекрасный вид, — добавил он. — Если миссис Черрингтон уже отдохнула, мы можем отправиться.

— Я уже вполне оправилась, этот напиток был весьма кстати. Только прошу вас, не станем торопиться: слишком быстрая ходьба меня утомит.

— Конечно, миссис Черрингтон. Торопиться не стоит — напротив, так вы сможете лучше осмотреть окрестности и насладиться прогулкой.

— В таком случае, отправимся, — с этими словами миссис Адамс решительно поднялась со скамейки. Миссис Черрингтон последовала за ней. Сэмьюэл предупредительно пропустил Амелию вперед, и они неторопливо двинулись по дорожке.

День выдался жарким, но Амелия не чувствовала ни малейшей усталости. Парасоль защищал ее от солнца, как и летняя кружевная шаль, прикрывавшая шею и плечи. В такой день очень приятно было оказаться на свежем воздухе вместо привычной духоты ее комнаты, и о том, что ее голубое платье цветом напоминает летнее небо, и радовалась, что так удачно подобрала туалет для прогулки. Она наблюдала, как медленно приближается неприступная стена, сложенная из древних серых камней. Впрочем, сейчас, в ярких солнечных лучах они казались почти белыми. Немалую роль в том, чтобы этот день стал одним из лучших в ее жизни, играл и ее собеседник, который как раз рассказывал ей об этом месте.

— Эта крепость перенесла немало осад и битв, ведь Рочестер во все времена прикрывал путь к Лондону. Поэтому так важно было охранять его.

— Тогда просто удивительно, что его не разрушили. Хотя он выглядит удивительно крепким, — заметила Амелия.

— Что вы, мисс Черрингтон, разумеется, его много раз разрушали, но потом каждый раз восстанавливали вновь. Эти стены повидали многое, ведь замок строили еще на развалинах построек древних римлян.

— Как же давно это было! — ахнула Амелия.

— Но конечно, уже много лет на него никто не нападает, — успокоил ее Сэмьюэл. Он шагал по дорожке, и Амелия шла подле него, не замечая, что миссис Адамс и миссис Черрингтон несколько отстали, погруженные в свой собственный разговор. — Вы совершенно правы в том, что он выглядит прочным и величественным, но все-таки сейчас совсем не тот, что был много веков назад, когда залы и галереи этого замка населяли благородные рыцари и их дамы.

— Дамы? — удивилась Амелия. — Неужели они тоже жили здесь во время всех этих страшных осад?

Сама эта мысль показалась ей кощунственной, ведь девушка считала, что дамы не должны видеть ужасов войны, а тем более принимать в ней участие. Сэмьюэл с улыбкой взглянул на Амелию, которая смотрела на него с искренней заинтересованностью и вслушивалась в каждое слово. Ее щеки порозовели, а глаза заблестели от любопытства.

— Разумеется, когда приближалась опасность, их старались отослать в более безопасное место, — поведал он. — Но это не всегда было возможно, к тому же не все дамы соглашались покинуть стены. История сохранила имя одной из таких отважных леди, и легенда о ней весьма известна в этих краях. По правде говоря, именно ее я и хотел вам рассказать, — признался Сэмьюэл и понизил голос. — Вернее сказать, легенду о ее призраке.

Амелия вздрогнула и на мгновение запнулась.

— Призраке?

— Конечно, это всего лишь часть предания... Не стоит верить всему, что говорят, однако же и легенды не рождаются на пустом месте. В наших краях все ее знают, и оттого стараются не появляться здесь ночью. От призраков, знаете ли, нет добра. Но позвольте, я начну с самого начала. Если вам интересно об этом услышать, разумеется.

— Да-да, конечно, расскажите, мистер Адамс! — с жаром закивала Амелия.

Ее интерес был таким неподдельным, что Сэмьюэл улыбнулся и поспешил начать рассказ.

— Это случилось во времена Плантагенетов, а точнее, когда трон занимал Генри Третий. Тогда этот замок подвергся осаде рыцаря по имени Симон де Монфор с войском мятежников — он сражался против короля, и уже успел одержать несколько побед. Люди считали его чуть ли не святым за одно лишь то, что он сражался против монархии. Это были совсем другие времена, мисс Амелия, и тогдашние короли не имели ничего общего с нашей монархиней. Впрочем, в нашей истории Монфор отнюдь не положительный персонаж.

Защитникам замка тогда пришлось нелегко. Приступ следовал за приступом, и осада длилась не одну неделю. Только представьте, что все эти холмы были заполнены войском: лошади и всадники окружили твердыню, и выбраться из крепости было решительно невозможно. Именно тогда замок пострадал сильнее всего: многие из стен и башен были полностью разрушены. Только несколько десятилетий спустя их снова отстроили. Но не буду утомлять вас этими ненужными подробностями, ведь я собирался рассказать вам о леди Бланш, или, как потом ее называли в народе, Белая Леди. Леди Бланш де Варенн, — он намеренно произнес это имя на французский лад, — была возлюбленной одного из храбрейших защитников замка. Та самая прекрасная средневековая дама в башне, чей образ трогает наши сердца до сих пор. Ее рыцарь отважно отбивал атаку за атакой, когда Монфор ворвался в замок, и тогда защита потребовалась не только стенам, но и еще возлюбленной. Ведь по легенде, не только тот рыцарь любил ее, но и сам Монфор мечтал сделать ее своей дамой сердца.

В пылу битвы ее возлюбленный вдруг заметил леди Бланш на крепостной стене, да не одну: она бежала, пытаясь спастись от преследующего ее Монфора! Он шел за ней по пятам, и она очутилась на стене, стараясь скрыться, но вместо этого оказалась загнанной в угол. Рыцарь — ее возлюбленный — заметил это, и выпустил стрелу прямо в негодяя, намереваясь убить его. Однако... — Молодой человек печально улыбнулся, а Амелия задержала дыхание. — Он попал прямо в цель, но противник был с ног до головы закован в стальную броню, стрела отскочила от нее... и поразила леди Бланш в самое сердце.

— Как ужасно! — воскликнула Амелия, пошатнувшись.

— Действительно, ужасно, — согласился Сэмьюэл. — Но на этом легенда не заканчивается. — Он помолчал. — С тех пор каждую весну, ровно в день этого трагического события, на стенах замка видят призрака леди Бланш в том самом белоснежном платье, которое было на ней в день гибели, и с той самой стрелой в груди, которая пронзила ее сердце. По крайней мере, так говорят. Сам я не видел, — добавил он.

Они уже обогнули северную башню замка и шли в тени стены. Здесь солнце не так припекало, и Амелия, заслушавшись, опустила зонтик и замедлила шаг. Миссис Адамс и миссис Черрингтон видно не было: вероятно, они значительно отстали.

— Но вы ведь наверняка не верите, что ее призрак все еще обитает в этом месте? — тихо спросила девушка, останавливаясь. Она подняла голову, придерживая шляпку. Высоко вверху на фоне ярко-синего неба виднелись зубцы крепостной стены.

— Кто знает, — Сэмьюэл тоже остановился и взглянул наверх. — Невозможно сказать наверняка.

Интонация, с которой он произнес это, заставила Амелию внимательно взглянуть на него. В голубых глазах джентльмена застыло выражение задумчивости, и девушка подумала, что, быть может, она может поделиться с ним и своими мыслями.

— Знаете, мистер Адамс, — решилась она, — ведь и наш дом не обошелся без таинственных и печальных историй.

— Неужели?

— Да, да, я тоже не сразу поверила в это, но с тех пор, как мы приехали, слишком многое говорит о том, что в его стенах тоже случались трагедии, быть может, очень страшные...

Сэмьюэл так внимательно смотрел на девушку, что она немного смутилась.

— Но не будем сейчас говорить об этом, — Амелия снова взглянула на возвышавшийся над ними донжон. — Ведь эта крепость куда более старая и интересная.

— Эта стена действительно очень древняя, должно быть, она выстояла в той самой битве.

— Подумать только, — откликнулась Амелия, — эти камни помнят и саму леди Бланш. — Аккуратно ступая по траве, она сделала несколько шагов к стене. Она и в самом деле оказалась темной и шероховатой, обветренной и поросшей мхом. Девушке показались, что они дышат историей, и ей вдруг нестерпимо захотелось прикоснуться к этим камням. Осторожно прислонив к стене парасоль, она стянула тонкую перчатку, чтобы не испортить дорогое кружево, и провела пальцами по шершавому камню. Несмотря на тень, он оказался очень теплым, почти горячим.

— Они точно живые.

Сэмьюэл тоже сошел с дорожки и положил ладонь на стену рядом с маленькой ручкой мисс Черрингтон.

— Так и есть.

— Вы правда чувствуете? — она посмотрела ему прямо в глаза. Он кивнул. Девушка ощутила, как что-то теплое коснулось ее руки, и вздрогнула. Пальцы Сэмюэла нежно дотронулись до ее ладони, но джентльмен не убрал руку, как следовало бы, а вместо этого бережно взял ее пальчики и, склонившись к ним, коснулся губами нежной кожи.

Амелия стояла, не в силах пошевелиться, и лишь смотрела на собственную обнаженную кисть, точно та ей не принадлежала.

— Простите меня, — прошептал Сэмьюэл, поспешно выпуская ее руку и делая шаг назад.

Девушка не знала, что сказать в ответ. Она лишь молча натянула перчатку, взяла свой парасоль и вернулась на дорожку.

— Я боюсь, мама хватится меня, — наконец произнесла она дрогнувшим голосом. В это же мгновение из-за поворота у северной башни показалась маленькая Луиза, за которой спешила миссис Коулс.

— Да, да, вы правы, мисс Черрингтон, — ответил Сэмьюэл. — Нам действительно следует вернуться.

Не говоря больше ни слова, они двинулись по дорожке обратно.

* * *

Только оказавшись в тишине и одиночестве своей спальни, Амелия ощутила усталость. Она отослала Конни, решив, что позовет ее позже — когда настанет пора переодеваться к ужину. Девушке хотелось прилечь, но вместо этого она подошла к окну, откуда открывался вид на сад, пытаясь продлить то чувство радости, которое не покидало ее на протяжении всей прогулки.

Какой славный был день! Яркие картинки кентских пейзажей, замка и его окрестностей, гуляющие пары и целые семьи вереницей проходили перед ее мысленным взором. Пожалуй, сегодняшний день оказался самым богатым на впечатления с того мига, как она приехала в этот дом; и даже усталость в ногах была приятной. Амелии не хотелось расставаться с воспоминаниями о поездке, и она с удовольствием перебирала в памяти каждую мелочь, каждое слово Сэмюэла. Как интересно и захватывающе он рассказывал обо всем, что происходило в замке в былые времена! Этот молодой джентльмен столь много знает. Большая удача, что в этой глуши им удалось познакомиться с этой семьей. Возможно, мистер и миссис Адамс и впрямь немного простоваты, но зато Сэмьюэл — совсем другое дело, его речь и манеры просто безупречны.

Амелия вспомнила, с каким воодушевлением он поведал ей о защите замка и о той истории... с леди Бланш, кажется? И о ее призраке, появляющемся на крепостной стене.

Она отошла от окна и опустилась на стул, наконец, почувствовав, как усталость накрывает ее с головой. Непослушными пальцами девушка сняла шляпку и швырнула на кровать. Дженни потом уберет ее.

Ее мысли вертелись вокруг Белой леди, но она постаралась отогнать их. Сегодняшний день был слишком хорош, чтобы омрачать воспоминания о нем хмурыми мыслями, к тому же с нее вполне достаточно трагических историй, случившихся в этом доме. Амелия поежилась, и ей показалось, что откуда-то вдруг вновь потянуло сквозняком. Должно быть, это поездка слишком утомила ее. Она вернулась к более приятным мыслям.

Да, с Сэмюэлем было невероятно приятно беседовать и прогуливаться по дорожке... Но отчего же она в мыслях называет его Сэмюэлем? Разумеется, он может стать ей хорошим другом, ведь он умен и добр, но она видела его всего два раза в жизни, и ей следует думать о нем исключительно как о молодом мистере Адамсе, и не более того. Излишняя фамильярность не пристала молодой леди и не приведет ни к чему хорошему. На память ей вдруг некстати пришел эпизод у стены замка, когда Сэмьюэл, то есть мистер Адамс, поцеловал ей руку. Щеки Амелии порозовели от этого воспоминания. И зачем только она сняла перчатку? Ведь ей отлично известно, что леди должна всегда носить их, по крайней мере, вне дома. Что за глупая причуда! Хорошо, что мама или кто-нибудь еще ничего не заметили, а ведь могли бы! При мысли о том, какой разговор с родителями ждал бы ее тогда, девушку передернуло. Нет, мистер Адамс — настоящий джентльмен, и наверняка сам жалеет о случившемся. Лучше всего просто забыть об этом, будто ничего и не случилось. В конце концов, ведь ничего дурного не произошло. Она просто будет вести себя с ним, как с добрым знакомым, только и всего.

Внезапно Амелия почувствовала, как к ее лицу прилила краска. Ричард! За весь день она ни разу не вспомнила о своем дорогом Ричарде, увлеченная поездкой и красотами замка. А ведь только что она размышляла о Сэмюэле Адамсе, словно это он ее лучший и давний друг, а вовсе не Ричард. Ей должно быть стыдно. Неужели она так ветрена и переменчива? Нет, Амелии не хотелось так думать. Ричард всегда был и останется для нее лучшим другом. И, быть может, не только другом.

Девушка решительно придвинула к себе письменный прибор и взяла листок писчей бумаги. Она сейчас же напишет ему письмо, вот что она сделает. Кому же еще она может поведать обо всем, что с ней происходит, как не ему?

Амелия опустила перо в чернильницу и, больше не раздумывая, принялась писать.

"Дорогой мистер Харви!

Всем сердцем приветствую Вас и искренне надеюсь, что Вы и Ваши родители пребываете в добром здравии. Не могу передать, как я скучаю по Лондону и по обществу Вашей милой семьи. Смею надеяться, что и Вы не забываете о нас и вскоре напишете мне ответ. Поверьте, я с радостью прочту о любых новостях, даже о тех, что могут показаться Вам незначительными.

Что же до нашей жизни, то почти ничего не переменилось со времени моего последнего письма: какие новости могут быть в деревне? Однако не думайте, что я пишу вам из одной только скуки и праздности: о нет, здесь тоже могут найтись и интересные занятия, и приятное общество.

Совсем недавно мы познакомились с нашими соседями, которыми оказалось весьма милое и любезное семейство Адамсов. Впрочем, мой отец уже давно знаком с господином Адамсом — ведь это он так помог нам с переездом и с обустройством на новом месте. Папа говорит, что его советы оказались поистине бесценными, ведь никто так хорошо не знает графство Кент, как он. А для нас с мамой это было новое и приятное знакомство.

Но самое интересное случилось сегодня: мы с нашими новыми друзьями предприняли небольшую прогулку в Рочестерский замок, который расположен всего лишь в получасе езды отсюда. Разумеется, мистер Черрингтон и мистер Адамс не смогли составить нам компанию; с нами поехали миссис Адамс и ее старший сын, Сэмьюэл Адамс. Моя мама и сестра, разумеется, присоединились. Не стану утомлять Вас ненужными подробностями; скажу лишь, что поездка была вовсе не утомительной, а виды Кента в долине Медуэй — невероятно живописными. Но, разумеется, самый изумительный вид открылся нам, когда мы подъехали к самому замку. Даже если Вы и видели гравюры с его изображениями, то смею заверить Вас, что они не передают и половины той величественной красоты, которая поразила меня, едва я увидела крепость. И теперь она выглядит крайне внушительной, а каким же был этот замок несколько столетий назад! Молодой мистер Адамс рассказал нам массу интереснейших вещей о нем. Но более всего меня поразила местная легенда о некой леди, трагически погибшей прямо на стене бастиона во время битвы. Она пала от руки своего возлюбленного, который лишь хотел защитить ее. Подумайте только, какая трагическая смерть!

Но вернусь к замку: он оказался весьма оживленным местом, и я была удивлена, увидев, сколько народа стекается, чтобы посетить его. Я не оставляю надежды, что однажды Вы посетите нас и, может статься, тоже увидите это место.

Впрочем, я хотела поделиться с Вами еще кое-чем, что терзает меня в последние дни. Дело в том, что я по случайности услышала нечто любопытное и одновременно пугающее о нашем новом доме — точнее, о его прежних жильцах. Когда-то здесь случился сильный пожар, после которого одна из комнат так и осталась закрытой. Мне не известны ни подробности случившегося, ни то, как давно это было; я только знаю, что здесь стряслась какая-то беда, потрясшая всю округу. Иногда мне становится неуютно и даже страшно здесь, меня тяготят дурные предчувствия. Быть может, я слишком впечатлительна и принимаю подобные вещи близко к сердцу, однако у меня неспокойно на душе. Пожалуй, мне не стоило и вовсе упоминать об этом, но мне хочется думать, что Вам, моему единственному другу, я могу поведать о том, что гложет меня, не боясь показаться смешной и глупой.

Не хочу утомлять Вас более столь мрачными мыслями. Кроме того, я лелею надежду вскоре увидеться с Вами и в полной мере насладиться вашим обществом: я наверняка знаю, что мой отец будет рад увидеть Вас у нас в гостях, и уверена, что вскоре он отправит Вам приглашение. Вы ведь не откажетесь приехать к нам в Кент и развеять все мои страхи?

С самыми сердечными пожеланиями,

Ваша Амелия Черрингтон.

13 июня 1885 года"

* * *

Амелия заворожено следила, как пылинки, медленно кружа, оседают в лучах утреннего солнца. Свет, проходящий через витражи церкви, обретал новые краски и наполнялся жизнью. Разноцветные кусочки стекла повествовали о жизни Христа, и в то же время привносили немного мирской радости в строгие церковные стены. Родители Амелии считали, что подобная радость здесь не уместна, и оттого всегда заставляли ее, не отвлекаясь на витражи и убранство, смотреть на пастора, девушка же играла в эту игру с самого детства, пытаясь тайком скосить глаза так, чтобы рассмотреть и помещение, и прихожан, и старые фрески на стенах.

Пасторы всегда говорили одно и то же на воскресной службе, и неважно, была ли это церковь в Лондоне или небольшой приход в кентской деревне Монк Вуд, и Амелия научилась слушать их, не вникая в смысл слов. Иногда ей казалось, что она засыпает, а мысли ее уносятся прочь, блуждают по нефу, поднимаются вверх по высоким стрельчатым окнам, точно некая ощутимая субстанция наподобие дыма или пара. Мысли эти были густыми и тягучими, как карамель. С трудом оторвавшись от созерцания танцующих пылинок, Амелия остановила взгляд на женщине, сидящей через несколько рядов от нее. На ней была невероятно высокая шляпка, напоминающая кремовую розочку на торте, и когда женщина кивала или вертела головой, ее головной убор устремлялся вслед за ней. Девушке казалось, что еще несколько таких колебаний, и шляпка попросту упадет на соседа справа, но та упорно держалась на голове, и Амелия гадала, сколько шпилек удерживает этот шедевр. Провинциальная мода не переставала ее удивлять.

Незаметно для самой себя она обратилась мыслями к тому, что ее собственная летняя соломенная шляпка уже довольно потрепанная, а новый заказ не везут из Лондона вот уже три недели, и об этом надо непременно сообщить отцу, хотя лучше матушке, потому что отца не волнуют подобные мелочи. С другой стороны, и матушка едва ли будет разбираться с ее шляпкой, и эта мысль опечалила Амелию. Когда она вновь очнулась от этих дум, то внезапно поняла, что хор уже закончил пение, и прихожане постепенно расходятся. Шляпа-торт колыхалась практически у выхода из церкви, бежевое платье матери также оказалось далеко впереди.

Девушка поспешила к выходу, ругая себя за нерасторопность и рассеянность.

Уже у дверей кто-то крепко схватил ее за запястье, и Амелия вздрогнула всем телом, столь неожиданно это было. Когда она обернулась, чтобы увидеть, кто позволил себе подобную дерзость, то содрогнулась еще раз, на этот раз от страха, и едва сдержала крик. На нее маленькими черными глазками из-под нависших век смотрела отвратительная морщинистая старуха, да так пронзительно, будто видела насквозь. Сама она была маленькой, едва ли не карлицей, но держала девушку так крепко, что та и не помышляла вырваться. Ее черная темно-серая одежда и мелкие черты лица делали ее похожей на крысу — сморщенную, как печеное яблоко, старую безобразную крысу.

— Ты ведь из того дома, — прошелестела она, не отпуская руки Амелии. Из-за половины отсутствующих зубов речь ее была неразборчива, и девушке пришлось напрячь слух, чтобы понять ее.

— Из дома? Простите, я... — пролепетала девушка.

— Из дома! — тонкие губы старухи расползлись в гримасе, должной изображать улыбку. — Ты такая же молодая, какой и она была когда-то! И даже чем-то похожа на нее...

— На кого? — прошептала Амелия.

— Из дома, из дома! По тебе сразу видно, ты ведь как она. Такая же молодая и красивая, — старуха хотела было дотронуться до ее лица, но лишь провела скрюченными пальцами возле щеки. — Как горела тогда ее кожа, лопалась и облезала, лопалась и облезала, пока ее личико не стало красным! А какое красивое было личико! Она носилась вся в крови, обугливалась на глазах, как головешка, и кричала, и кричала! Опасайся огня, девочка, а то сгоришь, как фитилек. Так она и горела: одежка вспыхнула, как спичка, а она все бегала и бегала, и кричала, и кричала так, что в деревне слышно было! Пыталась с себя огонь скинуть, а вместо этого поджигала все вокруг. Она не боялась огня, а ты бойся, я-то знаю, к чему он может привести!

— О господи! — девушка пошатнулась, не до конца понимая, что говорит ей эта безумная старуха.

— Она сама беду накликала, — шепотом продолжала старуха. — Мужа своего разозлила, он ее в огонь и толкнул. Он больше всех испугался, когда свою жену увидел, только не жену уже, а труп, покрытый красной коркой и остатками наряда. Красивое у нее платье было, белое, будто свадебное, и тонкое-тонкое, легкое, как пушинка. Вместе с ним и сгорела! Упала в камин, и сгорела! Сгорела! — все громче и громче говорила она, пока и вовсе на крик не перешла. — Наша бедняжка Элинор вся разом и сгорела!

Глава 5

Половицы скрипят, когда она идет по темному коридору. Почему так темно? Амелия осторожно тянет руку в сторону, пока не натыкается на шероховатую стену. Где-то здесь должна быть ручка газового светильника. Она шарит по стене, но никак не может его найти. Почему его нет? Она медленно двигается вперед, касаясь пальцами стены, чтобы не потерять ориентир в пространстве. В конце этого коридора ее комната. Но она все идет и идет, ничего не видя перед собой, а стена никак не кончается. Она ускоряет шаг, желая поскорее очутиться в своей тихой и безопасной спальне, как вдруг коридор резко обрывается; но вместо того, чтобы полететь вниз по лестнице, она просто проваливается в пустоту. У девушки перехватывает дыхание, но она не успевает испугаться и закричать, как уже сидит на полу в холле; здесь брезжит слабый свет, хотя ни одна лампа не горит.

Амелия поднимается на ноги и оказывается перед дверью в восточное крыло. Из-под двери льется мягкий свет, и она инстинктивно подается вперед, ближе. Она тянется к ручке, которая отдаляется от нее, и Амелия делает шаг, потом еще один, и тут ее окатывает море света, ослепляющее после полной темноты.

Высокий темноволосый мужчина входит в комнату; его брови нахмурены, а губы поджаты. На нем рубашка, жилет и брюки, кажущиеся Амелии ужасно старомодными. Он подходит было к камину, но потом замечает молодую служанку, почти еще девочку, которая растапливает его, и отходит к большому письменному столу из красного дерева. Лицо девочки вдруг преображается: это та старуха из церкви. Она смотрит вслед мужчине своими колючими крысиными глазками и медленно поворачивается назад, мехи в ее руках расправляются, огонь взметается столбом по каминной трубе.

— Харольд, почему ты уходишь? Я хочу с тобой поговорить! Почему ты исчезаешь каждый раз, когда я с тобой разговариваю?

Красивая молодая женщина с темными волосами и жгучими карими глазами врывается в кабинет вслед за мужчиной, все ее существо являет собой возмущение и ярость. Она едва достает мужчине до плеча, но не выглядит хрупкой; на ней белое платье из тонкого, почти воздушного газа, окутывающее ее точно пеной. Она прекрасна, словно богиня, но ее сверкающие глаза полны решительности и гнева. Служанка поспешно собирает совок и ведерко и исчезает.

— Ты думаешь, что можешь просто не обращать внимания на свою жену? Вот уж нет!

— Элинор, тебе нужно успокоиться, послушай! — он пытается взять ее за руку, но женщина вырывает ее.

— Нет, это ты послушай меня! Слишком долго я не говорила ни слова, молча страдая и глотая обиду в своей спальне, одна-одинешенька! — в ее голосе звучат истеричные нотки, готовые взорваться фейерверком скандала.

— Что ты такое говоришь!

— Я говорю правду. И еще сказала не все, далеко не все! — она поднимает руку и потрясает клочком бумаги, который зажат в ее кулачке. При виде этой бумаги Харольд поворачивается к столу, открывает сначала один ящик, затем второй...

— Ты рылась в моих бумагах? — его лицо выражает недоумение.

— Да оно лежало прямо сверху, вот здесь! — она порывисто указывает на стол, потом нервно подходит к камину, не в силах устоять на месте. Там она останавливается и переводит сбившееся дыхание. — Ты даже не позаботился спрятать его! Думаешь, я такая дура, что даже разучилась читать?

— Во-первых, ты не должна была заходить в мой кабинет, — произносит ее муж сквозь зубы, — не говоря уже о том, чтобы...

— Я в своем доме! И в своем праве! — женщина уже почти кричит. — Не пытайся скрыть, что у тебя кто-то есть! Я обо всем догадалась! — У нее перехватывает дыхание от ярости, и пару мгновений она просто пожирает мужа глазами, тяжело дыша и прижав руку с письмом к груди.

— Элинор, ты не в своем уме, одумайся!

— Ты завел себе любовницу! Я все знаю! — она бросается к мужу, храбро глядя на него в упор сверкающими яростью глазами.

— Успокойся сейчас же! — Харольд пытается взять ее за плечи, но она яростно отталкивает его руки.

— Не трогай меня! Этими же руками ты дотрагивался до нее! Ты низок! — она бросается на мужа, барабаня кулачками по его груди. Тот перехватывает ее запястья и отстраняет прочь. Элинор оказывается у самого огня и в изнеможении хватается за каминную полку, опустив голову и прижав руку ко лбу. Когда она снова поднимает лицо, глаза ее полны слез, но ярость в них ничуть не угасла; напротив, в ее огромных черных зрачках плещется ненависть. Она медленно поднимает руку и потрясает письмом у себя над головой.

— Она не отнимет тебя у меня, никогда! — на этот раз она не кричит, а почти шипит. — Ты — мой муж, и останешься со мной!

— Элинор, отдай мне письмо, — Харольд делает несколько шагов к жене.

— Нет! Ты не получишь его, пока не объяснишь мне все! Я не позволю, чтобы какая-то потаскуха переманила моего мужа.

Он пытается выхватить письмо, но Элинор проворно заводит руку за спину.

— Да я скорее выцарапаю тебе глаза! — и она бросается на мужа, но на этот раз действительно целится пальчиками прямо ему в лицо. Разъяренный мужчина хватает ее руки над локтями и с силой отпихивает назад.

На секунду время останавливается. Элинор падает и пытается ухватиться руками за воздух, смятые листы летят на пол, но никому уже и дела до них нет. Она встает, но не видит шлейф своего платья: тонкая ткань занимается огнем в мгновение ока, и в мгновение ока вспыхивает, будто факел. Какое яркое пламя! Амелия чувствует, как пламя охватывает ее, и в смятении прикрывает рукой лицо, чтобы отгородиться от жара, но он не отступает, а только разгорается сильнее. Ее платье охвачено пламенем, жар нестерпим, и она посреди этого огня, как Жанна Д'Арк на костре. Вслед за пожаром ее охватывает ужас, она бросается к Харольду, но он отступает, исчезая из виду. Что-то мешает ей видеть, и она откидывает со лба горящие локоны. Она слышит сухой треск огня, пожирающий их, но ничего не может сделать. Девушка стряхивает с себя огонь, но теперь он и на ее руках; она бросается в объятия портьеры, чтобы сбить пламя, но сухой бархат занимается в считанные секунды. Испустив отчаянный крик, Амелия падает на ковер, задыхаясь от дыма и пламени, который уже пожирает ее тело; рядом тлеет что-то черное — это локоны ее собственных волос. От платья уже ничего не осталось, и женщина сжимается в комок, закрывает глаза, но ей нечего бояться наготы — она полностью скрыта огнем. Кожа Амелии трескается, выпуская наружу струйки крови, которая сразу же чернеет и запекается. Когда огонь добирается до лица, она кричит, не слыша саму себя, прижимая к нему горящие руки; ее глаза лопаются от жара, и она больше не видит ничего. Воздух наполняется запахом паленой плоти, и нечеловеческая, дикая боль накрывает ее с головой. Не остается ничего, кроме бушующего пламени, боли и ее собственных криков, которые, наконец, затихают, когда обожженные легкие больше не могут вдыхать воздух.

Она летит в клубах дыма — или это уже летит ее душа, расставшаяся с телом? Амелия парит, освобожденная огнем, и видит внизу, на полу, свои распростертые обгоревшие останки. Рядом она видит горничных, поспешно заливающих водой огонь. Каким-то чудом уцелевшие обрывки белого платья совсем не прикрывают темно-красного мяса, которое открыл взгляду огонь, лица больше нет, и можно лишь с трудом различить то, что когда-то было ее носом или губами, а на месте глаз зияют два черных провала. Еще одна дыра на месте рта; ее мертвое тело словно продолжает беззвучно кричать, но теперь уже никто, никто и никогда не услышит ее... Ни одна живая душа не ответит ей, сколько бы она ни кричала, и сколько бы ее собственный крик ни звенел у нее в ушах.

* * *

Утро 15 июня 1885 года выдалось поистине прелестным. Над кентскими холмами простиралось бирюзово-синее небо, лишь изредка омрачаемое легкими облаками-барашками, быстро бегущими по ветру. Миссис Черрингтон полулежала в шезлонге на своем любимом месте под раскидистым вязом и наслаждалась погодой и прекрасным видом окрестностей. К тому же, от дома ее отделяла лужайка не более чем в сто ярдов, и она могла в любую минуту позвать Мэри, пожелай чего-нибудь. Подле нее стояла корзина с рукоделием на случай, если ей захочется чем-то занять руки, но Кейтлин сомневалась, что ей когда-нибудь может надоесть просто отдыхать и плавать в своих мыслях, как по едва колышущейся водной глади. Когда на горизонте показалась движущаяся точка, впоследствии обратившаяся всадником, она сначала и вовсе приняла ее за плод своего воображения. Однако же незнакомец приблизился и оказался не кем иным, как Сэмюэлем Адамсом. Гость был нежданным, а оттого внес некоторое смятение в мысли миссис Черрингтон: сегодня она ждала другого визитера, и сначала ей было показалось, что это ее долгожданный доктор едет к ней на лошади из Лондона, но эта идея, определенно, была абсурдной.

Молодой человек спешился и направился к ней, держа в руке небольшой сверток.

— Миссис Черрингтон, прошу прощения за столь внезапный визит, — произнес он, едва переведя дыхание после быстрой езды, — но матушка послала меня к вам с небольшим подарком, наказав, чтобы я передал вам его в целости и сохранности.

— Вот как! — удивленно вскинула брови миссис Черрингтон.

— Она хотела и сама приехать, но Кевин — он еще младенец — все утро капризничал, вот она и отправила меня. Сказала, что это очень важно, — Сэмьюэл улыбнулся так искренне, что миссис Черрингтон не могла более сердиться на него за несогласованный визит. Да и следовало бы ей уже привыкнуть, что здешние нравы намного проще, чем в Лондоне.

— Что ж, присаживайтесь, вы, вероятно, устали с дороги. Почему вы не приехали на карете? Это намного удобнее.

— В такую чудесную погоду прогулка верхом куда приятнее, к тому же я обещал отцу обкатать его нового скакуна. Его зовут Арго, настоящий красавец, не правда ли? — Сэм указал на привязанного у ворот гнедого жеребца, совсем еще молодого и ретивого. Миссис Черрингтон сдержанно кивнула — она ничего не понимала в лошадях. — Я с ним немало помучался, но скоро он станет совсем послушным и тихим, можете мне поверить. Ах да, что же это я!..

Сэмьюэл, наконец, протянул ей сверток.

— Моя мать передала вам какую-то волшебную мазь, которая, по ее словам, помогает от всех болезней. По крайней мере, нас она все детство ею лечила! И там еще настойка от головной боли, — миссис Черрингтон покрутила в руках пузырек, понюхала и, скривившись от резкого запаха, убрала его обратно.

— Это очень любезно с ее стороны, выразите вашей матушке мою самую искреннюю благодарность. Не желаете ли чаю или лимонаду? — она потянулась к колокольчику.

— Не стоит, — поспешил заверить ее Сэм. — Не хочу вас задерживать, мой визит и так побеспокоил вас.

Он и правда уже собрался идти, как вдруг задняя дверь дома, ведущая в сад, распахнулась, и на пороге появилась Амелия. Было бы некоторым лукавством сказать, что Сэмьюэл не ожидал ее увидеть. Более того, во время беседы с ее матушкой он порой кидал быстрые взгляды на дом, пытаясь угадать, какие же окна принадлежат ее комнате и, быть может, увидеть легкое колыхание занавески, а то и вовсе стоящую у окна девушку. Но захочет ли она видеть его после вчерашнего неосмотрительного поступка, так смутившего и напугавшего ее?

Сейчас же девушка собственной персоной направлялась к ним, возможно даже, слишком поспешно; Сэм отметил, что она очень торопится, завязывая на ходу шляпку, и пару раз даже едва не оступилась на неровном газоне.

— Дорогая, что-то случилось? — удивилась миссис Черрингтон.

— Ах, нет, матушка, все прекрасно, я лишь вышла поприветствовать гостя, — проговорила она стремительной скороговоркой, все еще теребя шляпную ленту под подбородком.

— Я же говорила, чтобы ты оставалась сегодня в постели, ты кажешься мне больной.

Амелия упрямо мотнула головой.

— Я очень рад видеть вас, мисс Амелия, — Сэмьюэл приподнял шляпу и учтиво поклонился.

— В-вы уже уезжаете?

— К сожалению, мне требуется в скором времени поехать к отцу на завод, у нас остались незавершенные дела, и ему нужна моя помощь с некоторыми юридическими вопросами.

— Тогда я провожу вас! Это ведь ваша лошадь стоит у коновязи?

Едва они отдалились на расстояние, когда их речь уже не доносилась до миссис Черрингтон, Амелия позволила себе заговорить.

— Вы не представляете, как я рада, что вы пришли именно сегодня, — зашептала она, беспокойно глядя то на юношу, то на сидящую в отдалении мать.

— А вы не представляете, как я рад, что вчерашний инцидент...

— Ах, мистер Адамс, забудьте! Меня терзают другие мысли, куда более страшные. Не мысли даже, а кошмары, от которых я не могу избавиться! — она говорила быстро и немного сбивчиво, будто у нее было мало времени, хотя они шли очень медленно, а до ворот оставалось еще достаточное расстояние.

Только сейчас Сэмьюэл заметил, как неестественно бледна юная мисс Черрингтон. Он и раньше замечал ее необычайно светлую, словно тонкий фарфор, кожу, но прежде на ней проступал легкий румянец, а глаза светились маленькими звездочками. Сегодня же под ее глазами запали глубокие тени, и было заметно, что она кусала губы так сильно, что на них проступила кровь.

— С вами все в порядке? Вы выглядите очень утомленной!

— Это все неважно, — махнула она рукой и вновь перешла на шепот. — Я ведь говорила вам, что с этим местом связана ужасная тайна? Ее завеса приоткрылась передо мной: на доме лежит проклятие! Это истинная правда, я слышала разговоры слуг и местных жителей, однако теперь и сама убедилась в этом. Мне снился жуткий сон, который я видела, как наяву. Нет, я не могу даже вспоминать об этом! И я боюсь говорить...

Она приблизилась к нему так близко, как только позволяли приличия, и заглянула в глаза с немой мольбой.

— Мистер Адамс, простите меня, ведь то, что я говорю, кажется вам сущей бессмыслицей!

— Вы не правы, — поспешно возразил он, аккуратно беря девушку под руку. Она дрожала, словно осиновый лист, и даже через ткань платья ее кожа казалась ледяной.

— Могу я просить вас лишь об одном одолжении? — умоляюще произнесла она.

— Для вас — что угодно, мисс Черрингтон!

— Прошу вас, выясните, что же произошло здесь много лет назад! Я хочу знать все об этом проклятии и о той женщине, что погибла в огне.

— Женщина?

— Элинор Вудворт, — прошептала она и прикрыла рот ладошкой.

— Обещаю вам, что постараюсь разузнать все возможное. А вы обещайте мне, что не будете так переживать по поводу события, произошедшего в стародавние времена. Мне больно смотреть на ваши мучения.

Амелия кивнула. Юноша распрощался с ней и, запрыгнув на своего скакуна, направился прочь, она же еще некоторое время смотрела вслед, пока он не скрылся за горизонтом.

* * *

— По правде говоря, Мэри, я очень рада, что ко мне наконец-то приедет доктор Бруннер. Я жду его весь день напролет, — проговорила миссис Черрингтон, протягивая горничной чашку.

Наполнив ее ароматным цейлонским чаем, горничная предложила хозяйке свежеиспеченные миндальные печенья, однако та лишь покачала головой.

— Я уже сыта. Совершенно нет аппетита! И голова вчера вновь болела. Меня страшно беспокоит, что мой доктор так далеко: ведь ему, должно быть, нелегко ездить из Лондона, и он не сможет посещать меня всякий раз, как мне сделается дурно. Ах, не верю я, что местный воздух и правда пойдет мне на пользу.

— О, мэм, вы выглядите очень посвежевшей, — поспешила заверить ее Мэри. — Я уверена, что и доктор вам скажет то же самое!

Она оглядела стол, накрытый для полдника, из которого миссис Черрингтон лишь немного поковыряла глазунью, разок откусила от бисквита и съела тост с клубничным джемом. Юная мисс Черрингтон сегодня и вовсе только спустилась к завтраку, а затем быстро вернулась в свою комнату: Конни на кухне сплетничала, что та всю ночь кричала во сне, словно ее каленым железом жгли. Как же тяжело быть благородной дамой, раз они такие слабые и хворые — в очередной раз пришло на ум горничной. Мэри в свои без малого сорок лет могла весь день напролет без устали драить дом, стирать и гладить белье тяжеленным чугунным утюгом, бегать вверх по крутым ступеням по каждому зову хозяйки, а к концу вечера чувствовать лишь слабую усталость в пояснице. А уж проблем со сном у нее отродясь не бывало!

— Как же я рада, что мой муж все же согласился пригласить доктора Бруннера. Он единственный, кто не считает, что моя болезнь — лишь хитрая выдумка, — покачала головой Кейтлин.

— Что вы, мэм, никто так не думает!

Кейтлин лишь вздохнула и откинулась на спинку плетеного стула, обложенного подушками. Так она и просидела, то глядя в окно, а то и вовсе с закрытыми глазами, пока Мэри убирала со стола и меняла цветы в вазе. Иногда ей казалось, что даже спляши она здесь тарантеллу, хозяйка бы не обратила на нее ни малейшего внимания. Однажды, несколько лет назад, завидев миссис Черрингтон в таком состоянии, Мэри ужасно перепугалась: та смотрела невидящим взглядом в камин, а рука ее безвольно спадала с кресла. Горничная позвала ее несколько раз, и только потом хозяйка приоткрыла глаза и проговорила:

— Какой чудесный сон, Мэри... Пожалуйста, не мешай мне.

Сейчас она остановилась в нерешительности у двери, раздумывая, спросить ли ей, не желает ли мэм еще чего-нибудь, не принести ли ей шаль, книгу или рукоделие, но потом лишь рукой махнула и бесшумно покинула столовую.

Через несколько часов, когда Мэри зашла в комнату, чтобы оповестить о прибытии доктора, она застала хозяйку все в том же состоянии; она смотрела за окно, на гладкую зеленую лужайку, с тем же пустым и спокойным выражением лица, что и всегда.

— Миссис Черрингтон! Миссис Черрингтон, — пришлось ей повысить голос. — Доктор Бруннер прибыл.

— Замечательно, Мэри. Пригласи его ко мне.

— Не желаете ли, чтобы я подала ему чаю?

Кейтлин нетерпеливо передернула:

— Вероятно, стоит. Но сначала приведи его сюда, а потом подавай свой чай, сколько вздумается!

Доктор Бруннер вошел, сопровождаемый Мэри, на ходу снимая шляпу и перчатки и отдавая их горничной. При виде этого высокого лысоватого мужчины с вечно сведенными бровями и плотно сжатыми губами миссис Черрингтон буквально засияла.

— Ах, проходите же! Я так давно вас ждала! — она подалась навстречу гостю, хотя обычно редко вставала только затем, чтобы поприветствовать кого-то. — Мэри, ну где же чай!

— Я прибыл сразу же, как только мистер Черрингтон сообщил мне, что ваше состояние вызывает некоторые сомнения...

— Я ни в коем случае не хотела надоедать и беспокоить вас из-за какой-нибудь ерунды, однако стоит признать, что порой я чувствую себя просто невыносимо. Поистине счастье, что мой дорогой муж решил не доверять мое здоровье местным шарлатанам. Но позвольте же предложить вам что-нибудь перекусить, прежде чем мы начнем говорить о столь неприятных вещах!

Она нетерпеливо барабанила пальцами, пока Мэри перекладывала с сервировочного столика все тот же набор, что недавно убрала со стола после полдника: булочки, бисквиты, печенья, джем и мармелад, сахар, щипцы для сахара, чайник, чашки, блюдца, розетки для варения, приборы, салфетки...

— Мэри, ты сегодня ужасно нерасторопна! — миссис Черрингтон казалось, что эти приготовления заняли вечность.

— Не злитесь на нее, — улыбнулся Бруннер, когда за горничной закрылась дверь.

— Что вы, разве я могу! Она самый близкий мне человек здесь.

— Как можно так говорить, миссис Черрингтон, разве этот человек — не ваш муж?

— Я имела в виду, что он так редко бывает дома, — попыталась объяснить она, смутившись. — Я совсем другое хотела сказать...

— Что ж миссис Черрингтон, это вполне понятно, ведь такой деликатной женщине, как вы, требуется твердое мужское плечо рядом.

— Вы совершенно правы, и я ценю все, что Бертрам делает для меня, но порой мне бывает так одиноко. Мне кажется, что только вы и можете меня понять.

— Разумеется, ведь я ваш врач.

Она печально улыбнулась ему.

— Дорогой мой доктор Бруннер, пообещайте, что будете иногда заезжать к нам! Я понимаю, что мы живем теперь слишком далеко от Лондона...

— Ради моей любимой пациентки я готов преодолеть это расстояние, — заверил он.

Миссис Черрингтон кокетливо улыбнулась.

— Однако позвольте заметить, что вы выглядите лучше, чем во время моего последнего визита в Лондоне, ваши щечки порозовели, и я вновь вижу блеск в ваших глазах.

— Это все оттого, что я рада вашему приезду. Вот и головная боль сегодня отступила, разве ли это не чудо! Но я не могу повернуть шею: наверное, соки опять застоялись. Посмотрите, вот здесь невыносимо болит, — она провела рукой по шее сзади. — И еще спина...

— Тогда я рекомендую полный осмотр, — задумчиво произнес доктор. — Пройдемте в вашу комнату, если вы не возражаете! Может быть, потребуется массаж.

Он помог миссис Черрингтон подняться с кресла и прихватил свой врачебный чемоданчик, оставленный у входа в столовую.

— Вы ведь принимаете те пилюли, что я вам прописал? — спросил он уже на лестнице.

— Их осталось совсем немного, — пожаловалась Кейтлин, поднимаясь вслед за ним. — Но они волшебно действуют!

— Позвольте, ведь их должно было хватить еще на месяц, — удивленно приподнял бровь доктор Бруннер.

— Что ж, значит, я слишком расточительна, но простите мне мою слабость! Иногда я просто не помню, сколько уже приняла. Они чудесно помогают: от них я сплю, как младенец, и мне снятся восхитительные сны. Ах, порой мне хочется никогда не просыпаться, погрузиться в сон навечно...

— Этого я не могу допустить, ведь тогда я потеряю ваше милое общество. Я выпишу вам рецепт, чтобы местный аптекарь изготовил лекарство, но прошу вас, следуйте моему предписанию. Вы обещаете? В них довольно сильное вещество — именно из-за него вам снятся эти красочные сны.

— Конечно, мой милый доктор, я буду осторожней. Какое, должно быть, это чудесное вещество — я бы продавала его всем желающим! Но разве вы хотите, чтобы меня вновь мучили ужасные мигрени и подавленное настроение? Какой несчастной я себя тогда чувствовала! Вы же помните, что за жалким существом я была, когда вы впервые пришли к нам в дом?

Он, разумеется, помнил. Это было четыре года назад, через несколько месяцев после рождения в семье Черрингтонов младшей дочери. Мистер Черрингтон обратился к нему по рекомендации своего партнера, мистера Уилсби, и с тревогой — и, возможно, с некоторым раздражением, поведал, что его жена никак не оправится после родов.

— Ее поведение стало невыносимым с тех пор, как она вышла из положения, — сокрушался мистер Черрингтон. — Совсем другой человек!

Когда доктор впервые увидел миссис Черрингтон, та предстала перед ним совершенно растерзанной. Она пребывала в той крайней степени нервного истощения, когда единичный осмотр врача ей едва ли бы помог, и было решено, что доктор Бруннер будет навещать ее по меньшей мере раз в неделю.

— Я полностью доверяю ее вам, доктор, — сказал мистер Черрингтон, удалившись из ее комнаты и ее жизни.

И хотя первое время доктор не прописывал ей ничего сильнее успокоительного, постепенно миссис Черрингтон стала поправляться, пусть это и отняло мучительно много времени. За закрытыми дверями ее комнаты доктор Бруннер проводил порою по несколько часов, успокаивая ее и выслушивая жалобы, которые сводились в основном к тому, что дочь едва не лишила ее жизни при родах и продолжает делать это теперь. Тогда он и узнал ее главный секрет: миссис Кейтлин Черрингтон ненавидела свою младшую дочь. С момента ее рождения она видела Луизу лишь на крестинах и испытала такое к ней отвращение, что, сказавшись больной, велела тотчас отвезти ее домой.

— А ваша старшая?

— Амелия милая девочка, — проговорила она, кусая нижнюю губу. — И мне было всего двадцать лет, когда она появилась на свет. Я почти не помню уже той боли, которую она мне причинила своим рождением, и за это время смогла ее простить. К тому же она всегда была тихим ребенком, вторая же визжит так, что я слышу ее в своей комнате, когда пытаюсь заснуть! Почему же эта глупая миссис Коулс не может дать ей опиумной настойки, как делают все няньки, лишь бы ребенок замолчал?

Доктор Бруннер искренне жалел бедную женщину, но, как ни старался, не мог найти той болезни, что терзала ее последние месяцы, если не считать этим недугом маленькую Луизу. Сегодня Кейтлин жаловалась на головные боли, на следующей неделе у нее прихватывала спину, затем болело сердце или расстраивался желудок; каждый раз, находя лекарство от одной болезни, он упускал из вида другую, и вскоре за ним вновь присылали встревоженную Мэри. Поначалу та бежала к нему со всех ног через несколько кварталов, чтобы сообщить, что у хозяйки прихватило сердце, однако потом, привыкнув, стала заходить по дороге к своей товарке с Друри-лейн или на рынок. Болезнь миссис Черрингтон, тем не менее, так и не излечилась, и то разгоралась с новой силой, то утихала на время: доктор искал новые лекарства, уже не спасаясь одним успокоительным и уксусными примочками на виски; пациентка же со страстью ипохондрика искала у себя все новые и новые симптомы.

— Без вас я бы наверняка уже умерла, — призналась как-то Кейтлин Черрингтон, порывисто прижимая его руку к своей груди. Затем, устыдившись такого двусмысленного поступка, она долго извинялась и уверяла доктора, что не хотела смутить его. Впрочем, доктор Бруннер и сам не раз замечал, какими взглядами она встречает его, как ее рука случайно касается его руки, как пылает ее кожа при осмотре. В тот день ему против обыкновения пришлось задержаться у миссис Черрингтон подольше, ведь оставить ее в таком состоянии значило бы поступиться врачебной этикой.

* * *

— Доктор Бруннер, я хотела бы попросить вас еще об одном одолжении, — проговорила миссис Черрингтон, выходя из-за ширмы и поправляя платье.

— Для вас — все, что угодно, миссис Черрингтон.

Он неторопливо собирал свой чемоданчик, протирая приборы и ампулы и расставляя их по местам.

— Мой муж беспокоится о здоровье Амелии, — начала она после некоторой паузы. — Я считаю, что это сущие пустяки, но была бы рада, если бы вы осмотрели и ее. Она кажется мне в последнее время какой-то беспокойной, плохо спит... Сегодня ночью я проснулась оттого, что она кричала во сне, представляете себе? Разумеется, нам бы не хотелось, чтобы подобное повторилось!

— Не волнуйтесь, я осмотрю ее, но я уверен, что с юной мисс все в порядке. Молодые девушки часто бывают излишне впечатлительными.

Кейтлин провела его в комнату Амелии — самую крайнюю по коридору — и поведала шепотом:

— Я сочла ее слишком слабой и велела оставаться сегодня в постели.

Девушка и вправду выглядела неважно, но назвать ее смертельно больной было бы неверно. Скорее, она выглядела излишне встревоженной; даже несмотря на то, что она провела весь день в постели, казалась уставшей, будто от долгой прогулки или тяжелой работы.

— Ах, матушка... — завидев миссис Черрингтон и доктора, зашедшего в комнату вслед за ней, она приподнялась на локте и предприняла попытку встать, но мать ее остановила.

— Оставайся в постели, дорогая, доктор осмотрит тебя.

— Но я не больна!

Миссис Черрингтон лишь вопросительно взглянула на нее, словно один вид девушки, ее неубранные волосы и бледная кожа говорили об обратном. Амелия откинулась на подушку. Скорее всего, матушка права: ей лучше знать, ведь доктор часто бывает у нее, и после его посещений она действительно выглядит и чувствует себя лучше, вот и сейчас на ее щеках проступил румянец, да и голос совершенно изменился. Но девушке очень не хотелось быть больной. Это значило бы привлечь к себе излишнее внимание, вызывать гнев отца, стать слабой и беспомощной. Ах, как это было бы некстати! Слишком многое гнетет ее в последнее время, и Амелия чувствовала, что просто не справится с еще одной напастью.

Доктор Бруннер тем временем измерил пульс и температуру пациентки, оттянул ее нижнее веко, осмотрел горло и ощупал живот сквозь простыню. Последняя манипуляция показалась девушке не слишком приятной, однако она попыталась сосредоточиться на маленькой бородавке на самом кончике докторского носа, которая поднималась и опускалась вслед за ним. Эта бородавка до того захватила ее внимание, что она не заметила, когда доктор закончил осмотр и обратился к ней:

— А сами-то вы на что жалуетесь, юная мисс?

Она удивленно перевела взгляд с него на мать, сидевшую в кресле у окна, и вновь на доктора.

— Я чувствую себя замечательно, — не очень убедительно ответила девушка.

— Вы уверены? — усмехнулся он. — По правде сказать, вы выглядите такой изможденной, что я едва ли могу в это поверить. Как ваш аппетит?

— Он умерен.

— Ах, доктор Бруннер, не слушайте ее, она ест, как птичка, — подала голос миссис Черрингтон.

— Что ж, как я и думал. Вероятнее всего, у вашей дочери хлороз, им страдают сейчас едва ли не все девушки ее возраста. Не пугайтесь, миссис Черрингтон, — поспешил добавить он, увидев, как вытянулось лицо Кейтлин, — от него вас спасет хорошее питание и пребывание на свежем воздухе. Пусть ваша кухарка приготовит бифштекс, и проследите, чтобы юная мисс достаточно и разнообразно питалась. Видите, какая у нее тонкая кожа, будто бы немного зеленоватая? Это первый призрак! Но меня волнует другое: ваша дочь кажется излишне встревоженной, хотя я не вижу тому объективных причин.

— Милый доктор, я давно замечаю за ней такое, — закивала Кейтлин. — Вот уже несколько лет ее мучают кошмары, она кажется нервной и издерганной. Совершенно необъяснимо!

Амелия переводила взгляд с одного на другую, покусывая губу — ей казалось, что она вдруг стала невидимой, а они вели беседу о каком-то постороннем объекте, отсутствующем в комнате. На нее так никто и не взглянул.

— У молодой девушки ее возраста и положения не должно быть оснований для волнений, особенно если она живет в подобном чудесном доме на природе. Я бы посоветовал на время исключить любое чтение, которое может чрезмерно ее впечатлить, и следить, чтобы у нее было хорошее питание, и пусть принимает успокоительное на ночь.

— Удивляюсь, как я сама не додумалась дать ей свои капли! — согласилась миссис Черрингтон. — Они так прекрасно помогают заснуть и умиротворяют.

— Что ж, это ей точно не навредит, — кивнул доктор Бруннер. — У меня с собой есть пузырек лауданума, а как только лекарство закончится, закажете у фармацевтов в Чатеме или Рочестере вместе с вашими пилюлями.

Он достал из чемоданчика небольшой флакон светло-коричневого стекла и, поставив на тумбочку возле кровати, обратился, наконец, к Амелии.

— У него не слишком приятный вкус, мисс, он может показаться вам горьким, однако это лекарство! Я бы порекомендовал вам начать принимать его сначала два раза в день, пока не почувствуете результат. Тридцать капель, как и написано на этикетке. Когда ваши нервы успокоятся и кошмары перестанут вас мучить, а настроение вновь станет ровным и спокойным, можно будет пить его только на ночь для улучшения сна или и вовсе от него отказаться.

Девушка сдавленно кивнула, продолжая рассматривать флакончик.

— Первое время вас могут мучить головокружения и желудочные боли, но, уверяю вас, это быстро пройдет.

— Я уверена, ей это поможет, — заверила его миссис Черрингтон. — И я рада, что с моей дочерью ничего серьезного.

— Думаю, она скоро поправится.

Они покинули комнату так же быстро, как и появились, Амелия успела услышать только "Я провожу вас, доктор" и "Буду рад...", как дверь закрылась, оставив ее вновь в полном одиночестве наедине с кошмарами, о причине которых доктор с бородавкой даже и не догадывался.

* * *

Легкий ветер приятно обдувал ее лицо. Амелия распахнула настежь обе оконные створки, чтобы полностью насладиться им. Бриз был свеж и приятен и шел прямо с моря, раскинувшегося неподалеку. Волна с мягким плеском накатывала на прибрежные камни и тихо отходила назад. Чайки молчаливо летали над плещущейся водой, едва не задевая ее своими широкими белыми крыльями. С закрытыми глазами было так легко представить, что эти волны качают тебя, словно колыбель, убаюкивают, и не слышно ничего, кроме их плеска. Туда-сюда, туда-сюда в умиротворенном забвении. Может быть, она стала русалкой? Как та бедняжка из сказки Андерсена? Какая глупая мысль. Девушка засмеялась — у нее же есть ноги!

Она обнаружила себя стоящей босой на полу в своей комнате: никаких волн, а внизу пред ней простирается вовсе не водная гладь, а залитая лунным светом лужайка, которую в обманчивой темноте так легко было перепутать с водой. Да и откуда здесь взяться морю — оно в нескольких десятках миль от их дома. Но отчего тогда воздух так свеж и приятен? Амелия вдохнула его полной грудью, не чувствуя ночной прохлады и сырости, проникающих в комнату. Занавески колыхались на ветру, точно крылья бабочки, и ночная сорочка Амелии то надувалась на ней парусом, то спадала, лаская тело.

Она повернулась к трюмо, стоящему у платяного шкафа и не сдержала удивленного вздоха. В свете луны сорочка просвечивала насквозь, и вместо плотного хлопка, закрывающего ее тела от шеи до пяток, она увидела себя почти обнаженной, как Венера Боттичелли, стыдливо прикрытая лишь тонкой прозрачной тканью. Это было ужасно неприлично, но она не могла отвести взгляд от своего отражения, такого странного и пугающе нового. Несмотря на полную луну, в комнате было довольно темно, а девушка не хотела зажигать светильник, чтобы не нарушить всей очаровательной таинственности сегодняшней ночи. Первой ночи, когда она ничего не боялась, а лишь с удивлением смотрела вокруг, точно заново открывая для себя знакомые предметы. Амелия подошла вплотную к зеркалу, чтобы разглядеть эту новую себя и свою комнату: в отражении та казалась неожиданно просторной, словно бальная зала, а потолки устремлялись вверх, теряясь в темноте. Тени выписывали причудливые фигуры на полу и мебели, превращаясь то в высокую башню Рочестерского дворца, то в невиданного зверя, то в женский силуэт. Огромная кровать со скинутым одеялом маняще распростерлась позади, но девушка вовсе не хотела спать. Только не сейчас. Ей было дорого каждое мгновение — вдруг эта странная магия закончится, и она больше не будет слышать шум моря и чувствовать колыхание ветра в волосах, а вернется в свой обычный мир ночных кошмаров и постоянных страхов?

Тень от дерева упала на Амелию через распахнутое окно, преображая ее. Девушка не могла оторвать взгляда от зеркала: она ни разу не видела, чтобы ее глаза были такими огромными, а кожа сияла внутренним светом, как Луна. Как завороженная, она смотрела на свое лицо и волосы, ставшие непривычно темными. Ночная сорочка, сделавшаяся прозрачной от лунного света, казалась ей сейчас совершенно лишней, и она без раздумий стянула ее и кинула на пол. Она никогда не видела себя целиком обнаженной, никогда не переодевалась у зеркала, старалась не смотреть на свою наготу, такую отвратительно постыдную, но сейчас казавшуюся ей совершенной. Амелия засмеялась, и отражение засмеялось вместе с ней. Молодая девушка по ту сторону зеркала была прекрасной и в то же время совершенно чужой, ведь Амелия не могла стоять голой перед трюмо и с таким бесстыдством себя рассматривать! Она должна сейчас спать в своей постели, а не слушать шум моря. Она не могла смеяться и кружить в лунном свете. Она не могла распахнуть окна, потому что боялась простудиться, потому что горничные наверняка заметят, потому что матушка будет ее ругать, потому что приличная девушка вообще не могла делать ничего подобного, что делает сейчас ее отражение. Конечно же, это какой-то другой человек!

Девушка медленно распустила косу, в которую убирала волосы на ночь, и они тяжелыми волнами упали на спину и плечи, щекоча кожу. Если днем они были легкими, словно пух, и напоминали цветом солому, то сейчас они будто разом потемнели и потяжелели. Как у Элинор. Именно такой она видела ее в своем кошмарном сне. Эта мысль показалась ей такой необычной и удивительной, что она даже дотронулась до лица и легонько ущипнула себя за щеку, чтобы проверить, в самом ли деле это она. О да, отражение принадлежало ей: и это бледное лицо, и широко распахнутые голубые глаза, и светлые брови над ними. Ее нос, ее губы, и уши, отчего-то ставшие ей чужими. Амелия крепко зажмурила глаза, а когда открыла их вновь, и отражение, и комната в нем поплыли, как растекающийся по блюдцу мед. Прежде, чем пол начал уходить из-под ног, она успела сесть на стул и опереться на письменный стол. На нее внезапно накатила усталость прошлого дня, и Амелия подумала, что если закроет глаза, то заснет прямо здесь, даже не добравшись до кровати. Но вместо этого подвинула к себе тетрадь с тюльпанами — дневник, в который она сегодня еще не написала ни строчки, хотя и обещала себе вести записи ежедневно. Если она сейчас заснет, то день закончится, и она так и не успеет ничего написать.

Амелия потянулась к чернильнице, в темноте нечаянно оросив каплями чернил стол, писчую бумагу и дневник. Она сама не видела, что писала, и оттого строки уходили то вверх, то вниз, наезжая одна на другую, а вместо букв изредка появлялись странные символы, несуществующие в английском языке. Но девушка все писала и писала, а когда чернила заканчивались, продолжала скрести сухим пером, раздирая тонкие страницы.

"15 июня, какая чудесная ночь. Самая лучшая из всех ночей в моей жизни. Почему я всегда писала о днях, но молчала об этом чудесном времени, когда дом окутывает тишина, слышно лишь море за окном — нет, это не море, но я хочу, чтобы вместо лужайки под окном было именно оно — и чтобы ветер со свистом врывался в распахнутые окна? Он обнимает меня, шепчет что-то на ухо, и здесь становится так хорошо и свежо. Я качаюсь на его волнах, как в лодке. Если бы я только не была такой усталой, я бы спустилась сейчас вниз и бежала по траве в лунном свете, но глаза слипаются... Мне кажется, я сейчас засну. Доктор дал мне каких-то горьких капель, наверное, от них я теперь хочу спать и даже не знаю, закончу ли эта запись. Я пишу с закрытыми глазами — интересно, смогу ли я завтра прочесть то, что написала? Или все это тоже окажется сном?

Я боюсь следующего утра, потому что это значит, что эта ночь закончится, а вместе с ней и то волшебство, что я испытала. Я боюсь снова стать собой и не увидеть больше в зеркале ту незнакомку. Я боюсь боюсь боюсь, что и шум моря мне лишь пригрезился, и вся моя свобода лишь воображаема. Сейчас я могу стать птицей и улететь прочь отсюда, меня ничто не держит. Я скинула с себя все лишние оковы и могу теперь стать свободной, но не закончится ли моя свобода вместе с рассветом?

У меня так много дел завтра, а значит, мне нужно снова стать собой, такой рассудительной и правильной. Мне надо написать письмо Ричарду. Или я уже писала ему письмо? Тогда я напишу ему еще одно и скажу, что я люблю его, и что мой отец хочет, чтобы мы поженились. То есть что я этого хочу, ведь я этого очень хочу! Отец обмолвился как-то за ужином, что я скоро стану миссис Харви, а я не знала, что ответить и что сделать, и поэтому засмеялась. А сейчас я плачу, но я не знаю, почему, ведь я всю жизнь хотела выйти замуж на Ричарда и стать миссис Харви. Лучше я напишу ему об этом прямо сейчас, пока не забуду, что я его люблю. Ведь я же люблю его? А что тогда я чувствую к Сэмьюэлу? Должно быть, я падшая женщина, раз могу думать сразу о двух мужчинах — но об этом никто не должен знать! Я слышала, что тех женщин, у которых несколько мужчин, называют распутными, и неужели я теперь такая? Вдруг я тоже люблю Сэма? Как мне это понять? Все мои мысли сейчас только о нем, я хочу, чтобы он был сейчас рядом со мной. Я уверена, Сэм тоже услышал бы море и чаек, и, посмотрев на меня сейчас, тоже увидел бы ту девушку из зеркала. Но я не могу ему этого рассказать! Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он меня не любил. Но почему тогда Сэм меня поцеловал? Рука горит до сих пор! Это было так неожиданно и ошеломляюще, так... приятно. Прости меня, Господи, я не должна об этом думать! Как же мне стыдно... Если Ричард узнает, он возненавидит меня.

Я сейчас же напишу ему... Он тоже увидит море...

И мы поедем в свадебное путешествие в Италию..."

Она не написала Ричарду. Она едва помнила, что писала что-то об Италии — и в своих грезах тут же оказалась во Флоренции, на площади Синьории. Там тоже пели чайки, а Дженни укладывала ее спать. Она перенесла Амелию в постель и помогла ей натянуть ночную сорочку.

— Я не хочу, — пробормотала девушка сквозь сон, — я хочу летать.

— Тихо, мисс, — ее руки проворно застегивали пуговицы под самой шеей, а Амелия стремилась их вновь расстегнуть.

Дженни закрыла окна, прибрала беспорядок на ее столе и укрыла девушку одеялом, поцеловав на ночь в лоб, как это делала мама, когда Амелия была маленькой. Поцелуй был таким страстным и горячим, он коснулся ее губ и спустился ниже на шею, что она вся загорелась. Это была уже, конечно, не Дженни, а Сэмьюэл, и они вместе гуляли по Флоренции, и он целовал ее все жарче и жарче, пока не начался пожар.

Глава 6

Под пледом, которым укрыла ее Конни, было слишком жарко, и Амелия отбросила его. Почему она все время проводит в постели, словно больная, почему спит среди бела дня, когда во всем ее теле такая бодрость? Ей ведь совсем не хочется спать! Она выбралась из постели и сладко потянулась, расправляя затекшие суставы.

На языке еще хранилась память о горьковатом привкусе капель, но теперь их вкус вовсе не казался Амелии неприятным, как было поначалу. Какое славное снадобье! И как славно было бы сейчас станцевать, чтобы еще полнее почувствовать жизнь, которая переполняет все ее существо! Амелия вскочила на ноги, ощутив себя бодрой и свежей, как никогда прежде, и закружилась по комнате. Кружение наполнило ее воздухом, и она почувствовала себя легкой, точно перышко. Еще чуть-чуть, и она взлетит. Она могла бы танцевать, танцевать и танцевать, не переставая, как прежде на балах.

Она остановилась, потому что ее голова и впрямь пошла кругом. Но это было так приятно! Почему она больше не бывает на балах? Элинор всегда любила танцевать и веселиться. И что это за глупая, уродливая одежда на ней? Слишком простая для платья ткань скрывает грудь, плечи и руки, колет кожу, и еще эти ужасные пуговицы у самого горла. Этот неуклюжий наряд делает ее фигуру бесформенной и безобразной. Да это же ночная рубашка! Она даже тихонько рассмеялась от своей догадки. Кто же танцует на балах в ночной рубашке? Какая глупость! Она фыркнула и схватилась за верхнюю пуговицу, но петелька оказалась слишком тугой. В нетерпении девушка рванула ворот, да так порывисто, что сразу несколько пуговиц отскочили и со стуком посыпались на пол. Она снова рассмеялась, проворно стянула рубашку через голову и отшвырнула в угол. Потом распахнула шкаф.

То ли дело ее чудесное белое платье, такое же легкое, воздушное и изящное, как она сама. Разумеется, оно висело на самом виду, ведь это самый любимый ее наряд. Она поспешно натянула его и закружилась так, что тонкая полупрозрачная ткань обвилась вокруг, разлетаясь, как платье сказочной феи. Изящное французское кружево обрамляет декольте, шелковые ленты окантовывают рукав и очерчивают талию, поднявшуюся под самую грудь, а ниже водопадом ниспадает свободная ткань: шелковая внизу, легкая газовая — поверху. Она нежно ласкает ее ноги, не сковывая движений. Кружась, она бросила взгляд в зеркало — ах, как же она хороша! Яркие глаза сияют, будто угольки, губы подобны бутонам роз, волосы черные и глянцевые, как смола, еще не остывшая после лесного пожара. И ярко и празднично горят красные язычки пламени, занимающиеся вдоль подола, так весело бегут наверх! Она танцевала и танцевала, а огонь поднимался по ее юбке, образуя причудливые узоры, обвиваясь вокруг талии дивным алым поясом. И чем быстрее кружилась Элинор, тем ярче разгоралось пламя; добравшись до лифа, оно вспыхнуло сильнее, расцветая на ее груди цветком страстолиста. Она захохотала. Как чудесно быть такой яркой и красивой, прекраснее всех! Она сделала последний стремительный оборот, и платье разом вспыхнуло на ней, победным факелом озаряя ее собственное ликующее лицо в зеркале. Но потом язычки пламени бестолково заметались, отражение начало меркнуть и отдаляться...

Амелия проснулась. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах ритмом огненного танца. Боже, так ей все это приснилось. Что за странный сон, что за безумие! Она видела в зеркале Элинор, более того — она сама была Элинор. Амелия села в постели. Солнце стояло высоко над горизонтом — очевидно, время обеда уже прошло... Неважно, ей совсем не хотелось есть.

В дверь постучали, и в спальню вошла горничная.

— Добрый день, мисс. Как вы спали? — на ее лице отразилось беспокойство.

— Хорошо, просто замечательно, — рассеянно ответила Амелия, наблюдая, как горничная готовит одно из ее домашних платьев. Только потом она увидела пару больших мягких полотенец, перекинутых через руку горничной. Та заметила взгляд девушки.

— Миссис Черрингтон просила меня помочь вам с ванной, — мягко напомнила она со слегка озабоченным выражением лица. — Сегодня суббота, мисс.

— Ах да, ванна...

Амелия совсем потеряла счет дням, и забыла, что пришла пора совершать купальные процедуры.

Служанка поработала ручкой насоса, и от воды поднялся теплый пар, обволакивающий и умиротворяющий. Он скрыл и розово-бежевые стены ванной комнаты, и фигурки, украшающие этажерку. По комнате разносился приятный запах макассарового масла и глицеринового мыла. Амелия потянулась, насколько ей позволило ограниченное пространство. Горничная деловито обошла вокруг, поправляя складки простыни, спадавшей с краев ванной, и принялась за губку и мыло. Воздух наполнился тонким ароматом лаванды. Он успокаивал, как и мыльная пена, нежно касавшаяся спины и плеч Амелии. Она закрыла глаза. Теперь горничная занялась ее волосами, массируя голову и смывая с них всю пыль последних дней, расчесывая их редким гребнем. Перед глазами Амелии расплывались разноцветные круги — желтые, синие, красные... Она улыбнулась. Легкие руки, касавшиеся ее, были такими ласковыми. Только Дженни умела так быстро и заботливо смыть усталость, будто ее и вовсе не было. Она могла бы вечно нежиться в теплой воде.

— Мисс, давайте смоем пену.

Со вздохом Амелия покорилась. Она встала в ванной в полный рост, и позволила облить себя порцией воды, а потом еще одной... теплые струи приятно ласкали кожу, вызывая целую гамму ощущений: от одних по телу девушки бежали мурашки, от других и вовсе перехватывало дыхание.

— Вот так.

Амелия почувствовала прикосновение нагретых полотенец, и, наконец, открыла глаза. Вытершись и одевшись в свежее белье и муслиновое платье в бело-розовую полоску, она задумчиво остановилась посреди помещения, пока служанка убирала флаконы с мылами.

— Не представляю, как бы я обходилась без тебя, — проговорила Амелия. — Мне дико даже представить, чтобы кто-нибудь другой помогал мне в ванной!

— Я отнесу белье и полотенца вниз, мисс.

— Ведь ты единственная в этом доме, кто так предан мне, — продолжала девушка, словно не услышав ответа служанки. — Только тебе одной я всегда могла до конца доверять, моя милая Дженни! — в порыве чувств Амелия обняла ее.

Внезапно снова закружилась голова, и комната резко поплыла перед глазами.

— Как странно... — рассеянно пробормотала Амелия, схватившись за краешек ванны, чтобы удержать равновесие.

Однако комната продолжала плыть, а пол так и стремился уйти из-под ног. Наверное, она опять слишком много танцевала! Амелия прижала пальцы ко лбу, чтобы остановить вращение. Нет, она только что принимала ванну... Предательское головокружение! А ведь ее предупреждали, что ей не следует слишком много танцевать, она так легко возбудима. Об этом говорила ей и мама, и Харольд... Ее милый муж. На лице девушки заиграла было кроткая улыбка, но в следующий миг ее лицо исказилось от злости. Харольд, этот предатель, который убил ее! Проклятый негодяй!

— Почему он так поступил, Дженни? — простонала она, чувствуя, как слабость овладевает ею. — Почему он ничего не сделал, зачем допустил, чтобы я сгорела? — она резко обернулась к горничной. — А ты? Ты, которой я доверяла больше всех на свете, кто оставалась моей поверенной во всех делах, почти моей подругой! Ты... ты тоже предала меня! — Элинор в бессильной ярости стукнула ладошкой по столу, и тут же ее ноги подкосились, и она осела на пол.

— Ты скрылась, исчезла, когда мне так нужна была твоя помощь! — она всхлипнула. Как же она одинока и несчастна! Никто в целом свете не понимает ее, и никогда не хотел и не стремился понять. А ведь какую жизнь могла бы прожить бедняжка Элинор, не погибни она так рано и так глупо по вине тех, кого считала своими близкими людьми. О, она жила бы так, что остальным оставалось бы только завидовать! Она бы танцевала на балах, а все бы только ахали, восхищаясь ее дивной красотой и чувственной грацией. Герцогини принимали бы яд от зависти, а лучшие мужчины Лондона оказались бы у ее ног. Но не только они, нет — она отправилась бы путешествовать. Она бы поехала во Францию и непременно в Италию — ведь она всегда так мечтала побывать во Флоренции и Венеции. И покоряла бы всех, кто встречался бы на ее пути... да, Элинор нравилось внимание мужчин, и ей нравились мужчины. И все они — сильные и изящные, темноволосые и блондины, французы и итальянцы — пали бы жертвами ее чар. Что ей Харольд! Несчастный изменник!

Ее глаза вновь гневно загорелись. Она еще покажет им всем! Она не сдастся, не допустит, чтобы ее сожгли, как старое письмо, брошенное в камин за ненадобностью. О нет, они все еще узнают, чего она стоит! Она вцепилась в край тумбы, чтобы подняться на ноги, но силы оставили ее, а в глазах потемнело...

— Мисс Черрингтон, вам плохо? — кто-то потрогал ее за плечо.

Амелия вздохнула и резко подняла голову, приходя в себя. Она сидела возле ванной, ухватившись одной рукой за ее бортик. Над ней стояла Конни с подносом в руках, с тревогой глядя на нее. Амелия почувствовала, что ее шея затекла, и поворот головы отозвался болью.

— Здесь слишком душно! — вынесла вердикт горничная, распахивая двери в комнату. — И вода чересчур горячая! Верно говорят, что это вредно.

— Должно быть, я задремала, — пробормотала девушка. Язык едва ворочался во рту, став сухим и шершавым. — Я хочу пить.

Конни поспешно помогла ей подняться и отвела в спальню.

— Прилягте, мисс, а я пока принесу воды и приготовлю вам лекарство.

— А где Дженни? — рассеянно пробормотала Амелия, послушно забираясь под одеяло.

Конни лишь покачала головой, отмеряя нужное количество капель.

— Вот, мисс Амелия, выпейте. — Девушка послушно взяла стакан. — А я пойду вниз, если позволите. Из-за стирки сегодня ужасно много работы, — добавила она, извиняясь.

Амелия лишь кивнула в ответ, возвращая пустую чашку горничной, и откинулась на подушку. Дверь спальни негромко хлопнула.

Сон был тревожным, но когда она очнулась от забытья, то не смогла вспомнить, что именно это было. Амелия приподнялась, оперевшись на локоть. В спальне царил полумрак. Чувствуя легкую слабость, она выбралась из-под одеяла. Ее слегка мутило, точно от голода. Она проспала и обед, и ужин, и ей просто необходимо поесть. Нужно разбудить кого-нибудь из слуг. Или просто спуститься на кухню самой. Сколько же она проспала? Должно быть, несколько часов. Амелия накинула на плечи шаль и отдернула штору.

Над кромкой леса вдали сияла огромная красная луна. Как красиво! Забыв о голоде, Амелия смотрела в окно, будто околдованная. Луну окружало множество ярких звездочек, которые мотыльками роились вокруг нее. Девушка завороженно наблюдала за их серебристым кружением. Но вдруг с луной что-то случилось: она медленно меняла цвет, становясь темнее, багровея и наливаясь кровью; звездочки закружились быстрее. Они тоже краснели, пока не стали похожи на тяжелые капли крови. Они ускорились, завертевшись, как сумасшедшие, и вдруг брызнули прямо в лицо Амелии. Она тут же отпрянула, вытерла с лица влажные капли и в страхе взглянула на ладонь: на ней и впрямь было размазано что-то красное. Кровь! Амелия бросилась к трюмо.

Увидев себя в ярком лунном свете, девушка вздрогнула: это лицо не принадлежало ей. Кожа пепельно-серого цвета была покрыта трещинами, как кусок пергамента, который бросили в огонь. Она медленно поднесла руку к щеке и коснулась одной из трещин, подцепляя краешек сухой кожи. Рука дрогнула, и большой кусок кожи отделился от лица и опал, как сухой лист. Девушка в испуге прижала пальцы к обеим щекам, и верхний слой кожи посыпался вниз, как штукатурка, на глазах обращаясь пеплом, и обнажая красную, местами еще кровоточащую плоть. Так значит, это была ее кровь, там, на луне? Обмирая от ужаса, но все же не в силах остановиться, она коснулась влажноватого мяса, которое оказалось на месте подбородка, и оно податливо обмякло под ее пальцами, оставившими вмятины; потом зашевелилось, сползая вниз с лица. Амелия, замерев, проследила, как этот мерзкий кусочек плоти на мгновение повис на подбородке, а потом шлепнулся к ее ногам. Пальцы дрожали. Но что же с ее глазами? Почему она не видит в свете луны их блеска? Она всмотрелась, но увидела лишь зияющую черноту пустых глазниц. Амелия на мгновение замерла. А потом пронзительно закричала. Она хватала себя за лоб, за щеки, срывала куски мяса и отшвыривала от себя, видя, за истлевшими губами обнажаются зубы, и все кричала, кричала... Потом, уже обезумев от собственного крика и не в силах больше выносить зрелище собственного разлагающего лица, изо всех сил ударила обоими кулаками прямо в центр зеркала. Оно с хрустом треснуло, и несколько кусков стекла выпали из самого его центра, и со звоном разбились. В глазах у Амелии потемнело, и она перестала что-либо видеть и слышать.

— Какой чудесный пирог с клубникой испекла сегодня миссис Гиффорд! Амелия, передай еще кусочек, пожалуйста.

— Конечно, матушка.

— И этот заварной крем — настоящее лакомство. Возьми же кусочек!

...Амелия стремительно шла по коридору, ведомая только одной целью, которая магнитом тянула ее вниз по лестнице. Она решительно пересекла холл и распахнула обе створки дверей, ведущие в восточное крыло. Подобрав юбки, она бросилась прямиком к камину. Угли в нем уже потухли, и лишь пепел и зола мертвой серой грудой стыли внутри. Но ей нужна была правда, ей нужно было, наконец, понять, что случилось в этой комнате в тот страшный день. Ради этого она готова превозмочь страх. Быть может, она еще сможет найти какие-то свидетельства случившегося — обрывок письма, клочок платья, хоть что-нибудь. Не может быть, чтобы совсем ничего не осталось!

Она опустилась на колени и тронула холодный пепел. Потом наклонилась ближе и разворошила его так, что легкая, почти невесомая пыль попала на пол и даже на ее платье. Но Амелии было все равно. Неужели совсем ничего? Она яростно разметала остатки пепла, ногтями скребя пол под ним.

— Мисс Амелия, что вы делаете? — изумление в голосе миссис Уильямс не поддавалось никакому описанию. — Идемте, мисс, поднимайтесь, нечего вам здесь делать.

Только почувствовав на своем плече твердую руку экономки, Амелия вздрогнула, опомнившись. Она подняла глаза на миссис Уильямс, но прочла на ее лице лишь сильное удивление и даже страх.

— Пойдемте, мисс Амелия, — повторила та. — Если ваш отец узнает...

— Что... — едва смогла пролепетать Амелия, и подавленно замолчала. Бросив взгляд на камин, она увидела лишь пустоту и мертвый холодный камень. Камин уже давно не топили. Где же зола?

— Боже, только посмотрите, что вы сделали со своими пальчиками!

Амелия посмотрела. Ее аккуратные ноготки были стерты, половина из них сломались, а на одном из пальцев даже выступила кровь. Девушка тихонько ахнула, наконец, позволяя экономке поднять себя и вывести из пустой комнаты.

* * *

Перемешав кочергой угли в очаге, кухарка устало вздохнула и вернулась на свое привычное место за кухонным столом. Накрыв ноги старым потертым пледом, всегда так славно согревавшим ее, она поудобнее устроилась на скамье и с удовольствием подставила усталую спину идущему от очага теплу. На столе ее ждала газета двухдневной давности и чашка свежего чая. Номер "Морнинг пост" достался Мод от экономки миссис Уильямс, та получила его от дворецкого, а он, в свою очередь, прочел газету только после того, как мистер Черрингтон изучил ее от первой до последней страницы. И хотя с тех пор прошло уже достаточно времени, чтобы новости успели изрядно устареть, Мод все равно с предвкушением зашуршала страницами.

Из посудомойной слышался мерный перестук посуды: кухарка не оставляла свою новую помощницу Джуди без работы. На редкость старательная деревенская девочка изрядно помогала Мод, и у той теперь было достаточно времени как на газеты, так и на сплетни. На противоположном конце стола Мэри, склонившись над тазом с теплой водой, сосредоточенно выжимала сок из половинки лимона на едва заметное пятно на одной из манжет сорочки. Когда эта работа была завершена, камеристка подхватила корзинку с бельем, требовавшим починки, и устроилась за столом напротив кухарки. Разложив перед собой швейные принадлежности, она извлекла из корзинки первый из полдюжины воротничков, и принялась пришивать к нему кружева.

Несколько минут спустя кухарке, наконец, наскучила газета, и она отложила ее: беседа с горничной, по ее опыту, сулила куда больше интересного.

— Хм, не так уж и плохи здешние нитки, — заметила Мэри, придирчиво рассматривая только что пришитое к сорочке хозяйки кружево, — шва и не заметишь. Только все равно видно, что не в лондонском магазине покупались. Уж я-то чувствую, где фабричная работа, а где... — она презрительно фыркнула.

Мод с усмешкой кивнула.

— Куда уж здешним товарам до лондонских, — продолжала Мэри, сев на любимого конька. — Разве они сравнятся со столичным изобилием кружев, пуговиц и тесьмы? Ни о каком выборе и речи не идет!

— Что правда, то правда, — откликнулась кухарка. — Выбрать особенно не из чего: два мясника, зеленщик да молочница. Куда уж им до Ковент-Гардена! Меня миссис Черрингтон уж скоро бранить начнет, что всякий раз подаю к столу одно и то же. А что, если хозяева решат прием устроить, или кто-нибудь с визитом приедет? Где я возьму ананас для десерта, скажите на милость? А ведь прежде ни одного званого ужина не проходило, чтобы его не было.

Мэри согласно закивала, отвлекшись от шитья.

— А что уж говорить о дамских магазинах на Риджент-стрит или Пиккадилли, по ним одно удовольствие прогуляться! Целый день бы там и ходила. А пусть хоть и за булавками для хозяйки зашла, кто бы меня оттуда погнал! Тут-то вообще развлечений не бог весть как много... Конечно, мне уже не до танцулек да гулянок, но даже я вижу, какая здесь скукотища для молодежи. А ведь когда я была помоложе, помню, в Лондоне оставалось только выбирать, на что потратить вечер воскресенья, если выходной выпадал. Помню, как мы с другими девушками на Пасху ходили на Гринвичскую ярмарку — так чего там только не было! И фокусники, и бродячий театр, и цирк шапито — мы там до упаду смеялись! А какими вкусностями с лотков торговали: и сидром, и леденцами на палочке, и яблоками в карамели, и булочками с повидлом... Чего только там не было! А карусели? За шесть пенсов можно было и прокатиться, и еще на какое-нибудь лакомство оставалось. А здесь... На что нужна эта половина выходного дня, если все равно заняться нечем, да пойти некуда?

Мод пожала плечами, неторопливо поднимаясь с места и возвращая остывающий чайник на плиту.

— А мне, честно сказать, пришлось по вкусу прогуляться до деревни и послушать, что местные рассказывают. Эта Салли — молочница, ты помнишь ее? Она, кажется, все обо всех знает. Если хочешь узнать о последних новостях, прямиком отправляйся к ней. Ее послушать, так в здешней деревне — Монк Вуд, или как ее — на какой двор ни зайди, всюду или от страшной болезни кто-то умер, или скотина передохла, или ребенка сглазили, или еще какое несчастье приключилось.

— Вот только этих суеверий тут не хватало, — скривилась Мэри, откусывая нитку.

— Так Салли и в развлечениях толк знает, она мне тоже кое-что рассказывала.

Горничная заинтересованно подняла голову.

— Это ж какие тут развлечения?

— Здесь минутах в тридцати езды есть замок — уж не помню, как называется, только вот там каждое первое воскресенье месяца такие ярмарки устраиваются, что любо-дорого посмотреть! И народу столько, сколько во всей этой деревне никогда и не бывало.

— Да это же тот самый замок, куда наши дамы ездили с теми соседями! Только кто же нас туда повезет? А что в этой ярмарке толку, если туда пешком добираться полдня. — Она с досадой пожала плечами и вновь принялась за работу. — Все свободное время на это и уйдет!

— А по мне, если тебе так уж хочется повеселиться и на людей посмотреть, то можно и найти, на чем поехать. Деревенские-то ездят! Вот и собралась бы с ними.

— С деревенскими? — хмыкнула Мэри, но окончить фразу не успела: на лестнице раздались торопливые шаги, и в кухне появилась Конни.

Раздраженно откинув со лба выбившуюся из-под чепца прядь волос, она кивнула двум другим служанкам и, стуча каблучками, проследовала мимо них в прачечную с охапкой одежды для стирки.

— Это чего это она такая взмыленная? — проворчала ей вслед кухарка.

Конни вернулась уже через минуту, поправляя на ходу передник.

— Вот чего это она меня вечно другим именем зовет? — выпалила она, опускаясь на скамейку рядом с Мод. — Будто у меня своего нет!

— Это ты о ком? Каким таким именем? — уточнила та, небрежно пододвигая Конни еще одну кружку чая.

— Дженни, каким еще! — огрызнулась она.

Мэри и Мод многозначительно переглянулись.

— Разве такое уж сложное у меня имя? — раздосадовано продолжала Конни. — Никак не возьму в толк — мисс и вправду не может его запомнить или просто насмехается? А может, хозяева решили мое имя поменять, только мне не сказали? Некоторые любят всех горничных по-своему называть, точно и не крестили нас вовсе другими именами, — она сделала быстрый глоток. — Но почему же Дженни?

Кухарка задумчиво покрутила в руках кружку.

— Так ведь Дженни — имя той самой девушки, что работала у нас до тебя, — наконец произнесла она. — Ну, знаешь, та самая, на чье место тебя приняли...

— Так это которая... Покойница же она! — пробормотала Конни испуганно. — Но почему тогда мисс зовет меня ее именем?

— Ох, Конни, — Мод снова покачала головой, — знала бы ты, как мисс Амелия переживала, когда бедняжка скончалась — ведь они с ней так хорошо ладили.

— Да, кажется, вы упоминали об этом, — Конни вздохнула. — Но все равно я не понимаю...

Мэри снова отложила шитье.

— Так ведь у нее ближе, чем Дженни, никого и не было, — пояснила она. — Дженни не только прислуживала — они и сплетничали обо всем, и смеялись там, наверху, прямо как настоящие подружки. Дженни-то свое место знала, но вот молодая мисс только ее и признавала. Даже когда Дженни чем-то занята была, и миссис Черрингтон меня посылала помочь мисс Амелии одеться, так она всегда грустила и о Дженни спрашивала. Мне это всегда неправильным казалось, так с хозяйской дочерью сближаться, но что я могла сделать.

— У нашей мисс никогда других подруг и не было, — вставила Мод, — вот она в Дженни и вцепилась. Она была девочкой хорошей, покладистой, молоденькой совсем...

— Сколько же ей было лет? — Конни и думать забыла про чай.

— Двадцать четыре должно было стукнуть. Никто и не думал, что такая молодая женщина так неожиданно умрет!

— Вот уж верно, — согласилась кухарка, поправляя сползший с колен плед. — За неделю сгорела, кто же думал! Мы уж видели, что ей все хуже и хуже, только что можно было сделать? Все время в лихорадке была, вся целиком сыпью покрылась, мы уж перепугались-то как! Даже хозяйский доктор приходил, такой важный, с очками. Послушал ее, посмотрел, сказал, что бедняжка где-то тифом заразилась. Только вот помочь уже не смог, слишком поздно было.

Мод склонилась над кружкой, размешивая сахар, а затем продолжила:

— Да и без доктора все ясно было. Через три дня уж и схоронили нашу Дженни... — она задумчиво отхлебнула.

...Тот пасмурный, промозглый день, когда хоронили Дженни, был еще свеж в ее памяти — да и немудрено, ведь с той поры и месяца не прошло.

Хотя стояла уже середина мая, дождь над Лондоном моросил неделю кряду. Погребальная процессия выглядела особенно печально и гнетуще под свинцовым небом. Похоронное бюро и семья Черрингтон, сделавшая все для того, чтобы их горничную погребли, как подобает, приложили достаточно усилий, чтобы процессия выглядела соответствующе печальному событию, однако когда они добрались до Нанхэдского кладбища, вымокшие лошади и траурные повозки являли собой довольно жалкое зрелище.

Само кладбище казалось еще более безрадостным и безнадежным. Повсюду простирались аккуратные ряды одинаковых безликих могил, довольно тесно прилегавших друг к другу, и возвышались скромные надгробия, похожие, как приютские детишки в одинаковых серых рубашках. К счастью, ни слугам, ни тем более хозяевам не пришлось созерцать тех ужасов, которые Мод когда-то видела на кладбищах для нищеты — ни общих безымянных могил, ни мародеров, ведущих свой грязный промысел едва ли не среди бела дня. Нет, Нанхэд угнетал лишь своим безмолвием и удручающей тишиной.

Пока пастор монотонно говорил слова молитвы, дождь все продолжал моросить, осыпая холодными мелкими каплями кутающихся в плащи и накидки людей, могилы и гроб с бедняжкой Дженни. Ее бледное, словно вылепленное из воска лицо выглядело старше, чем обычно. Безучастные фигуры присутствующих, явившихся попрощаться с усопшей, казались такими же одинаковыми, как и серые могильные камни вокруг. Мод зябла, несмотря на теплую накидку с подкладкой, наспех перекрашенную по случаю траура в черный цвет. Мэри, как и всем остальным слугам, пришлось поступить так же: ведь выкрасить старую вещь было куда дешевле и быстрее.

Семья Черрингтон проявила благосклонность, явившись на похороны своей горничной. Они стояли в первом ряду с мрачными лицами и траурными ленточками на одежде. Кто знает, о чем думали они, и не посетила ли миссис Черрингтон мысль о том, что лучше бы она осталась дома в тепле; и не размышлял ли мистер Черрингтон о том, что вечером по возвращению ему следует перепроверить счета из банка. И лишь на лице Амелии, стоящей позади родителей, отпечаталось истинное горе. В ее широко раскрытых глазах затаились страх и глухое отчаяние. Она смотрела в одну точку прямо перед собой, точно не слыша ни слов пастора, ни перестука дождевых капель, не видя скромного черного гроба, у которого стояла.

Наконец, пастор закончил читать молитву, гроб накрыли крышкой, и трое молчаливых могильщиков поспешили опустить его в яму. Когда они, наконец, справились с разбухшими от дождя веревками и безмолвно исчезли, мистер Черрингтон по праву главы дома первым взял горсть земли и бросил его в могилу. Глухой стук влажного комка о крышку гроба в сонной тишине показался раскатом грома.

Амелия резко вздрогнула и побледнела — хотя и без того была бледнее тени — и издала слабый сдавленный возглас.

— Нет! — выкрикнула она и прикрыла ладонью рот, а затем резко развернулась на каблучках и кинулась прочь. Оскальзываясь на мокрой траве, она почти бежала, забыв подобрать полы длинной юбки, и та все больше напитывалась влагой, а вдоль подола обозначилась темная кайма. Едва не оступившись, она добралась до дорожки, в конце которой стояла карета. В гробовой тишине слышался только хруст гравия под ботинками Амелии и ее сбившееся дыхание.

Влажный и скользкий ком глины упал из ладони Мод в яму. Кухарка поспешно отошла в сторону, нашаривая в кармане носовой платок, и встала рядом с Мэри. Та тоже промокала глаза краешком платочка. Все старались избегать смотреть друг на друга и поспешно отворачивались или опускали очи долу. Церемония быстро завершились, но не один человек и виду не подал, будто произошло что-то необычное, а лицо мистера Черрингтона и вовсе не дрогнуло. Но даже в повозке, в которой слуги возвращались с кладбища, всю дорогу царила напряженная тишина. Оставалось лишь догадываться, насколько удручающей могла быть атмосфера в карете хозяев.

— Да, наша мисс была очень привязана к Дженни, — подытожила Мэри. — Потом еще несколько дней мы не знали, как и подойти к ней, такой она была несчастной и потерянной.

— Что верно, то верно. В тот же вечер после похорон миссис Черрингтон послала меня за мисс Амелией, чтобы позвать к ужину, так едва я заикнулась, что нам всем очень жаль бедную Дженни, так молодая мисс разрыдалась так, что я испугалась, как бы с ней припадок не случился. Закричала, чтобы я и говорить больше не смела ей о бедной Дженни, и что она слышать не хочет о ее смерти.

Конни лишь удрученно молчала.

— Конечно, мисс Амелия — девушка благородная, чувствительная, — со вздохом добавила Мод. — И теперь еще это ее недомогание...

— Наша мисс такая же болезненная, как и миссис Черрингтон, — констатировала камеристка. — Можете мне поверить, уж я немало лет у нее прослужила и знаю в этом толк. Благородным дамам гораздо тяжелее приходится, чем нам. А уж такой молоденькой девушке, как наша мисс, и подавно вредно волноваться и переживать.

— Вот именно, — подтвердила Мод, покровительственно посмотрев на Конни. — Так что лучше ничего не спрашивай да не подавай виду, что тебе что-то не нравится. Вот еще нашла, чем возмущаться! Твое дело — прислуживать и знать свое дело. А уж как молодая барышня тебя называет, это тебя не касается! Лучше подумай о том, как бы о ней позаботиться.

— Верно, — кивнула Мэри, заканчивая свою работу и аккуратно складывая белье хозяйки в корзинку. — Твоя работа — получше ухаживать за ней. Вот я каждую минуту готова услужить миссис Черрингтон — и все ее лекарства наперечет знаю, и слежу, чтобы она их вовремя приняла. И ни секунды без дела, а ты что тут расселась? Белье прачка завтра заберет, а ты иди пока, готовь столовую к ужину.

— Точно! — всплеснула руками Конни. — Как же это я забыла, который час, — горничная вскочила со скамейки и поспешила к лестнице.

Мэри покровительственно посмотрела ей вслед:

— Вот-вот, а то опять все второпях делать будет. Ну, ничего, она молодая, все успеет. Пойду-ка я отнесу хозяйское белье, — она неспешно встала из-за стола.

Мод неспешно поправила чепец и поднялась вслед за ней.

— А что же я-то сижу! Совсем заболталась с вами, бездельницами! А уж пора к ужину готовиться. Джуди! — завопила она. — Ты там спишь, что ли? Или я все должна одна делать?

* * *

— Амелия!

Миссис Черрингтон повторяла ее имя уже не в первый раз, и каждый раз все настойчивее, хотя девушка все это время стояла за дверью. Только не эта комната, только не сейчас! Она не готова, она не может туда войти... Ее пальцы, влажные от пота, скользнули по дверной ручке, и та со скрипом поддалась. Это было страшнее любых ее кошмаров, поскольку ей не пригрезилось — хоть она и до покраснения щипала кожу на руке, пытаясь проснуться.

— Как ты долго, — недовольно поджала губы матушка, не поворачиваясь к ней. — Заходи же.

Низкая фигура миссис Черрингтон в простом домашнем платье и гипюровом чепце казалась чужеродной в пустой комнате с облезшей штукатуркой и серым от пыли и грязи паркетом. Конечно, все следы пожара давно исчезли сами или были ликвидированы: стены очистили от копоти, пол отскребли, сняв вместе с сажей и верхний слой дорогого паркета, оконные проемы с пустыми рамами заколотили. И только камин, виновник произошедшего, было не так просто убрать, для этого потребовалось бы перестроить всю систему дымоходов в доме, и он, вычищенный и неработающий вот уже много десятилетий, стоял посреди комнаты молчаливым напоминанием о случившемся. Амелия поспешно отвела взгляд и старалась больше не смотреть на него; ей было одновременно и страшно из-за своих видений, и стыдно оттого, что вчера ночью ее здесь застала миссис Уильямс.

— Прошу прощения, — пробормотала она, но мать ее уже не слушала.

Только сейчас девушка заметила, что та держала в руках несколько отрезов плотной ткани и внимательно их рассматривала.

— Какой тебе нравится больше?

Она протянула Амелии набивную шелковую ткань цвета парнасской розы, сама же продолжала изучать карминовый штоф.

— Но для чего все это?

— Ну конечно же, для занавесок! Обои будут персиковыми, я нашла уже премилый образец, но никак не могу определить цвет гардин. Этот все же слишком яркий, — вынесла она вердикт, вертя в руках кусок материи насыщенного темно-красного цвета.

— В... в эту комнату?

— Разумеется, милая, — миссис Черрингтон удивленно посмотрела на нее, словно на неразумное дитя. — Твой отец посчитал, что негоже такой большой и просторной комнате в восточном крыле с видом на подъездную дорогу простаивать, и решил отдать ее в полное дамское распоряжение. Разве это не чудесно?

Амелия невольно приоткрыла рот, однако ничего не ответила. Сама эта идея невероятно пугала ее, и голова шла кругом лишь от одной мысли, что... Но она лишь перевела дыхание.

— Я решила, что здесь будет музыкальная комната, — гордая оттого, что такая замечательная мысль пришла ей в голову, миссис Черрингтон не обращала внимания на молчание дочери, а, возможно, и не ожидала от нее иного. — Вот здесь, у окна, мы поставим фортепьяно, а в углу — арфу. Мадемуазель Пати ведь учила играть тебя на арфе? Впрочем, неважно. Ты сможешь играть здесь для наших гостей и упражняться, не боясь нарушить мой покой. Через пару недель нас навестит Ричард Харви, было бы прекрасно успеть все тут закончить к его приезду. Ну, что скажешь?

— Матушка, это... это поистине замечательная идея, — пролепетала Амелия, — но, быть, может, не стоит так спешить?

— Глупости, милая, нечего откладывать. Но пойдем отсюда, здесь даже негде присесть, а воздух такой затхлый, что трудно дышать. Ноги моей здесь не будет, пока не закончится ремонт.

Миссис Черрингтон торопливо покинула комнату, Амелия же задержалась там буквально на секунду — остановилась уже у самой двери, но и этого хватило, чтобы перед глазами пронеслась мечущаяся по комнате Элинор, разрушающая все вокруг себя в огненном танце. Девушка стремглав бросилась в коридор.

— Ах, милая матушка, пожалуйста, послушайте меня! — выпалила она, когда обе женщины оказались в малой гостиной.

— Что-то еще? — удивилась миссис Черрингтон, которая уже присела на любимый диван и теперь старательно расправляла шаль на коленях.

— Я умоляю вас повременить!

Амелия сама не ожидала от себя такой решимости, но эти слова буквально сами вырвались из ее рта. Мать непонимающе посмотрела на нее и приподняла брови в молчаливом удивлении.

— Это... так сложно объяснить, — пробормотала она, запинаясь. — У меня нехорошее предчувствие по поводу этой комнаты, ведь там...

— Ах, так вот почему миссис Уильямс обнаружила тебя вчера там!

— Она все рассказала? — побледневшими губами прошептала девушка.

— Разумеется, и это очень опечалило меня. Одна мысль, что моя дочь бродит ночами по дому, тревожит меня, но сейчас я не хочу говорить об этом. Неужели ты не можешь просто пить свои капли на ночь и спать, как все приличные люди?

Кейтлин устало приложила тыльную сторону ладони к глазам и отвернулась.

— Ты утомляешь меня, Амелия.

— Пожалуйста, позвольте мне сказать!

Она бросилась к матушке и упала к ее ногам; та аккуратно отстранилась.

— Пожалуйста, не помни платье, разве нельзя обойтись без этой сентиментальщины?

— Моя дорогая матушка, вы не представляете, что за секрет скрывают эти стены! Дом хранит страшную тайну, о которой я случайно узнала. Ведь именно там, в той комнате, которая раньше служила кабинетом, погибла первая хозяйка этого дома. Я видела это словно вживую: ее охватил огонь, и в секунду она превратилась в пылающий факел! Поверьте мне, я не вру! — сбивчиво заговорила она. — Это так ужасно, так ужасно! Она является ко мне в кошмарах! Эта комната сама по себе воплощение мрака, неужели вы не почувствовали это, когда вошли? Мои предчувствия не могут лгать! Дом проклят! Ах, прошу вас, заприте комнату и не заходите туда больше. Я не могу, просто не могу этого больше выносить...

Амелия уткнулась лицом в колени миссис Черрингтон и зарыдала так отчаянно, что женщине пришлось прикрыть уши.

— Посмотри на меня, Амелия.

Она продолжала плакать — теперь уже беззвучно, — и Кейтлин осторожно взяла ее за подбородок и повернула лицом к себе.

— Ты говоришь бессмысленные вещи, и мне кажется, что это какой-то дурной сон! Я сделаю вид, что ничего не слышала. Боже мой, Амелия, на кого ты похожа!

Кейтлин неторопливо встала и посмотрела на дочь.

— Подойди сюда, — сказала она мягко.

Над каминной полкой висело небольшое круглое зеркало в тяжелой медной раме, из которого на Амелию смотрела она сама, безобразная от слез, с красными, распухшими глазами и носом, а сморщенный лоб превратил ее в старуху.

— Вытрись, — миссис Черрингтон протянула ей свой платок. — И запомни, как отвратительно ты выглядишь, когда плачешь. Слезы тебя не украшают, а лишь уродуют, и надо быть совершенной дурочкой, чтобы плакать при людях.

Амелия поспешно утерлась батистовым платком с витиевато вышитыми "КЧ" и покладисто кивнула. Ее отражение показалось ей самым уродливым, что она когда-либо видела в жизни, а уж матушка точно не заслужила того, чтобы быть свидетельницей подобной истерики.

— Твой муж не захочет с тобой даже разговаривать, увидев подобное непотребство. А истории про привидения и твои кошмары — вовсе не то, что он захочет услышать от любящей жены. Запомни это и придерживай язык! У меня же от подобных историй и вовсе голова болит.

— Вы совершенно правы, — прошептала девушка.

Кейтлин тяжело вздохнула и вновь посмотрела в зеркало — на этот раз взгляд ее едва лишь коснулся Амелии, останавливаясь на своем собственном лице. Конечно, она была уже не молода и не так прекрасна, как в двадцать лет, глаза окружила сетка мелких морщин, а уголки губ безвольно поникли, но сейчас рядом со своей юной дочерью она выглядела неплохо. Некоторое время ее взгляд скользил по зеркальной поверхности, будто пытаясь воскресить старое воспоминание из глубин памяти, затем миссис Черрингтон вернулась на диван в свое царство подушек, шалей и безмятежности.

— Моя дорогая, запомни одну вещь, — проговорила она, не глядя на нее. — Никто и никогда не будет интересоваться тем, что ты думаешь и что ты хочешь. Проявление чувств сочтется истерией, собственное мнение — дерзостью. И чем лучше ты научишься себя сдерживать, тем счастливей будет твой жизнь в браке.

— Но... разве я не могу быть искренней с человеком, которого люблю? — непонимающе спросила Амелия.

Миссис Черрингтон усмехнулась одним лишь уголком рта.

— Какая глупость, Амелия. Выкинь это из головы раз и навсегда. Ты приличная девушка, и должна всегда вести себя пристойно. Твои мысли, твои слова, твои поступки — все должно соответствовать твоему положению, а такая дама, как ты — хорошего происхождения и образования — никогда не позволит себе выражать чувства подобным образом. И, пожалуйста, никогда больше не плачь на людях — ты становишься похожа на лягушку.

Амелия поспешно закивала, все еще сжимая в кулаке носовой платок, мокрый от слез.

— А теперь иди в свою комнату и успокойся. Только из любви к тебе я не скажу отцу о том, что ты напридумывала. Надо же, дом проклят...

В расстроенных чувствах девушка поспешила прочь, ругая себя за глупое поведение. Вслед ей раздался звон серебряного колокольчика миссис Черрингтон и шумные шаги Мэри.

* * *

Амелия сидела за туалетным столиком и медленно перебирала лежащие перед ней предметы. Жесткую щетку для волос она положила на самый край, потом подвинула поближе; повертела в руках гребень из слоновой кости, такой ажурный и изящный, что совершенно не подходил к ее нарядам и ни разу еще не надевался. Его она положила в шкатулку к другим своим немногочисленным драгоценностям: хризолитовым сережкам прабабушки, подаренным ей на конфирмацию, золотой броши с мелкой россыпью бриллиантов — слишком роскошной, чтобы даже смотреть на нее — жемчужно-рубиновому гарнитуру, ее приданому. Ни одну из этих вещей Амелия еще никогда не носила. Она мечтала, как будет сиять на своем первом балу в этих драгоценностях, но ее дебют все откладывался — сначала из-за болезни матери, потом из-за переезда... Теперь же, если она и посетит лондонский сезон, то скорее всего уже как замужняя дама.

Она отложила шпильку для волос, которую задумчиво вертела в руках, и боязливо посмотрела в зеркало. Краснота глаз прошла, и в мягком свете газовой лампы девушка казалась себе вполне хорошенькой, только вот очень несчастной. Нет, она не собиралась себя жалеть — что может быть ничтожнее, чем жалость к себе. Конечно же, матушка права, и Амелии следовало взять себя в руки, подчинить свои чувства и переживанию разуму, успокоиться и больше никогда, никогда не позволять себе подобных выходок. Она уже не маленькая девочка, она не должна бегать ночью по дому, не должна зарываться в мамину юбку, и уж тем более не должна верить страшным историям о привидениях.

Всю жизнь перед Амелией были образцы идеальной девушки — эти бумажные черно-белые красавицы смотрели на нее с журналов мод и рекламы мыла, их речь лилась со страниц "Советчика молодым девушкам", именно их приводила ей в пример мадемуазель Пати, когда воспитанница путала до мажор и до минор. Эти девушки были улыбчивы, легки на подъем, до крайности вежливы и безупречны манерами. Они с легкостью могли организовать обед на десятерых, нарисовать пейзаж, побеседовать на с гостями французском и немецком, никогда не огорчали родителей и постоянно были заняты делом. Они носили самые модные наряды, убирали волосы в сложные высокие прически, были румяны и веселы. Именно такой пообещала себе стать Амелия Черрингтон много лет назад и свое обещание не сдержала.

Она закрыла лицо руками. Как ей измениться? Как стать правильной дочерью и женой? Ведь такую, как она, никто никогда не полюбит и не сделает своей законной супругой! Она старалась не расплакаться вновь, сжимала кулаки, царапая ладони, но слезы предательски наворачивались на глаза. Несколько глубоких вздохов помогут ей справиться с расстроенными чувствами, а спасительные капельки успокоят нервы и погрузят в сладкую дрему. Быть может, она вновь услышит море и будет качаться на его волнах — и никогда никому не расскажет о том, что происходит с ней в ее грезах. Улыбнувшись своим мыслям, Амелия принялась расчесывать волосы перед сном. Двадцать раз провести щеткой с внешней стороны, двадцать раз с внутренней, сбрызнуть розовой водой и маслом, заплести в косу — этот ритуал она знала наизусть с самого детства. Она почти не смотрела в зеркало, поглощенная своим занятием, однако краем глаза заметила, как в отражении появилось нечто новое, чего до сих пор в комнате не наблюдалась. Девушка медленно подняла голову и всмотрелась в зеркало, и чем дольше она смотрела, тем явственнее становился ужас, охвативший ее.

О нет, эта тень ей не примерещилась, как не была она сном или плодом ее воображения. То, что сначала показалось ей белой дымкой, на глазах становилось все плотнее и плотнее, пока, наконец, не превратилось в полупрозрачную женскую фигуру. Девушка резко обернулась, но фигура не исчезла, более того, она была реальнее, чем тусклое отражение в зеркале. Она парила в воздухе в дюйме от пола, а платье — старое, вроде тех, что носила в юности бабушка Амелии — слегка колыхалось. Ее лицо, волосы, наряд — все слилось в сотканный из густого тумана образ, и Амелия не сомневалась, кем является эта призрачная женщина.

— Ну здравствуй, Амелия, — улыбнулась Элинор темной впадиной рта.

Глава 7

У нее были карие глаза. Темно-карие глаза в обрамлении густых черных ресниц. Почему-то именно их Амелия заметила в первую очередь и теперь не могла отвести взгляда от этих завораживающих темных омутов. Еще у нее были упругие темные локоны у висков, как на портретах начала века, и такое же старомодное платье из тонкой полупрозрачной кисеи, напоминающее скорее легкую ночную сорочку, чем полноценную одежду. Подхваченное шелковым поясом под грудью, оно пропускало сквозь себя свет, будто мутное стекло, и казалось прозрачным, как и вся ее фигура. Женщина была картиной, пусть и не изображенной на холсте, не висящей на стене в красивой раме и никогда не написанной. Просто потому, что не могла быть реальной.

Амелия так крепко вцепилась в спинку стула, что та жалобно скрипнула под ее пальцами. Это сон. Конечно, это только сон. Ведь так многое в последнее время оказывалось сном, хотя она о том и не подозревала. А это значит, что можно в любой момент открыть глаза и заставить ужасное видение исчезнуть.

Она открыла глаза, но видение не исчезло. Более того, оно стало еще более осязаемым, и теперь вместо бестелесного духа перед девушкой предстала женщина пугающе живая и реальная, с легким румянцем на щеках и уверенным взглядом, который прожигал Амелию насквозь. Фигура пошевелилась и в одно мгновение переместилась из одного конца комнаты в другой, ближе к девушке, да так стремительно, что та даже вскрикнуть не успела. Резкий порыв ветра зашелестел занавесками и стукнул рамой; окно приоткрылось, впуская в спальню ночь.

— Кто ты? — прошептала девушка, не в силах унять дрожь.

Она почувствовала, что колени подкашиваются от слабости, а кончики пальцев холодеют и теряют чувствительность, как перед обмороком. В глазах стало почти темно. Почти — она все еще видела лицо призрачной женщины перед собой, ее блестящие глаза и легкую улыбку, тронувшую губы. Усилием воли Амелия смогла удержаться на ногах, хоть втайне и надеялась, что, лишившись чувств, избавится от этого кошмара.

— Ты же знаешь, кто я, — голос женщины звучал у самого уха Амелии, но губы не двигались, лишь растянулись в холодной улыбке. Внезапно она засмеялась, приоткрыв рот с маленькими жемчужинами зубов, и этот смех эхом разлетелся по комнате, дробясь, приумножаясь и уходя в бесконечность.

Амелия зажала уши ладонями и сжалась, чтобы не видеть и не слышать этого леденящего кровь звука.

— Господи, за что? Что я сделала не так? — ее слова прозвучали так тихо на фоне этого зловещего хохота, что даже сама Амелия с трудом их расслышала.

— Ну же, довольно притворяться, что не узнаешь меня!

— Пожалуйста!.. — девушка готова была разрыдаться, а ее голос предательски дрожал.

Она отвернулась, но призрачная фигура преследовала ее, и куда бы ни упал взгляд, везде девушка видела полупрозрачное лицо и улыбку — пугающую и бездушную, как у куклы. Даже в зеркале она не оставила Амелию в покое. Девушка все еще сидела у туалетного столика, не дыша и боясь пошевелиться, а руки женщины, сотканные из плотного тумана, протянулись к ней. Амелия не почувствовала их прикосновения, но видела в отражении, как они коснулись сначала волос, а затем опустились ниже, вцепившись ей в плечи.

— Элинор, — пролепетала Амелия, едва живая от страха.

Та согласно кивнула, продолжая внимательно следить за ней через зеркало.

Элинор Вудворт. Та, что танцевала в огне. Та, которую Амелию уже знала едва ли не так же хорошо, как себя, чей дневник хранила под подушкой, и что являлась ей во снах. Да и разве то были сны? Амелия порой не могла отличить, где заканчивается настоящая жизнь, а где начинаются грезы, она просыпалась посреди пожара, а едва коснувшись головой подушки, оказывалась на балу. Но тогда еще тонкая грань отделяла ее от кошмара, сейчас же он явился к ней незваным гостем, вторгшись в повседневную жизнь. Если снам было позволительно погружать ее в самые странные фантазии, то реальность оставалась той непоколебимой твердыней, за которую еще можно было ухватиться — сейчас же она разбилась на множество мелких осколков.

— Ты знаешь мое имя, как это мило! — улыбка вновь коснулась бескровных губ. — Этот дом еще помнит меня, не правда ли? Здесь живут воспоминания...

Элинор исчезла так же неожиданно, как и появилась — белый дым развеялся сквозняком и через пару секунд вновь собрался в женскую фигуру, на этот раз у изголовья кровати Амелии. Она молча парила в воздухе, сосредоточенно глядя в одну точку. Прозрачная кисть с тонкими, нервными пальцами коснулась стены — и прошла сквозь нее. Гостья раздраженно одернула руку и тряхнула головой.

— Почему кровать стоит здесь? Ее место в северном углу, а здесь следует поместить туалетный столик. Как можно было не заметить, что сюда лучше всего падает свет! Кстати, вся эта мебель отвратительна, — она презрительно фыркнула.

Амелия была в состоянии лишь молча следить за передвижениями Элинор — порой такими быстрыми, что их не улавливал взгляд. Ее все еще трясло, и она боялась пошевелиться, не зная, что в следующий раз предпримет призрак. Девушке пришлось закусить губу, чтобы не закричать от переполнявших ее чувств, да так сильно, что кровь попала в рот и смешалась со слюной; ее затошнило.

— Ты знаешь, как ужасно ты выглядишь?

Она вздрогнула и резко обернулась, едва не упав со стула. На этот раз призрачная женщина говорила с ней из зеркала; как в том кошмаре, в отражении было чужое лицо, насмешливое, пугающее. Элинор приподняла брови и сочувствующе посмотрела на девушку — ее выражения лица менялись с живостью, свойственной обычным людям, и оттого Амелии стало совсем жутко. Сейчас это действительно было лицо живой женщины, ничего общего не имевшей с видениями, сотканными из тумана, лунного света и капель лауданума. Несмотря на слабый свет, можно было различить каждую его черточку: упрямую линию рта, маленькие ямочки на щеках, появляющиеся при улыбке, длинный тонкий нос, широко расчерченные брови и уверенный взгляд, который проникал насквозь и леденил все внутри. Не отдавая себе отчета, Амелия протянула руку к зеркалу, желая коснуться отражения и убедиться, что оно настоящее, но тут же ее отдернула и со страхом дотронулась до своего лица. Не изменилась ли она сама? Не превратилась ли в Элинор?..

— О, даже не надейся, — словно прочтя ее мысли, проговорило отражение. — У тебя столь плачевный вид, что ты едва ли захочешь себя увидеть. Нет, поверь мне, это крайне печально.

— Чего ты хочешь от меня? — наконец пролепетала Амелия, собравшись с силами.

Отражение расплылось кругами по зеркалу, а когда собралось вновь, Амелия увидела лишь себя. И едва узнала: ее лицо было перекошено от страха, из прокушенной губы до подбородка тянулась тонкая кровавая ниточка, а кожа была даже бледнее, чем у ее призрачной посетительницы.

— Разве так должна выглядеть девушка твоего возраста? Тебя хочется пожалеть, как беспризорную сироту, а то и сразу убить, чтобы не мучилась, — Элинор, теперь оказавшаяся возле письменного стола, повела плечом и насмешливо скривилась.

Она мучительно долго изучала все вещицы, лежащие на столешнице, водила прозрачным пальцем по пресс-папье и писчему набору, будто бы увлекшись настолько, что забыла о самом существовании Амелии. Занавески за ее спиной продолжали жить своей жизнью, танцуя неведомый ночной танец. Такие же белые, как и ее платье, они сливались с призрачной гостьей, делая ее порой почти неразличимой на их фоне.

— Мило, — констатировала она. — И бессмысленно. Мою комнату заняла совершенно бесполезная девица. Это дом лордов, разве он достоин тебя?

— Я не знаю, о чем ты говоришь!.. Скажи, что это лишь сон, — взмолилась Амелия.

— А ты как думаешь? Это похоже на сон?

— Я не знаю... Я уже видела тебя! Ведь не напрасно же меня посещали эти сны!

Призрачная женщина вздохнула. Едва ли она дышала на самом деле, но грудь ее, и без того практически оголенная легким платьем, взмылась вверх и опустилась, как если бы ей нужен был воздух.

— Ты...

— Замолчи! Тссс!.. — она приложила палец к губам и зашипела.

Амелия прикрыла рот рукой. Перед ее глазами вновь бушевало пламя, охватившее беззащитную фигуру в белом. Та металась по комнате, пока огонь не победил ее, свалив с ног и лишив последних сил. А через пару минут — или, может быть, прошло уже несколько часов? — ее нельзя было узнать, вся кожа превратилась в обугленную маску. Элинор раздраженно провела рукой по щеке.

— Прекрасная картина, не правда ли? — она откинула непослушный локон с лица и вызывающе посмотрела на девушку. — Только представь, что ты чувствуешь, когда горишь заживо. Становится все жарче, жарче, нестерпимо жарко, а потом... Но разве ты сможешь понять те страдания, что я испытала? Глупая девочка! Даже сейчас я не могу забыть ту боль! А ты знаешь, как меня хоронили? В закрытом гробу! Никто не хотел видеть, во что превратилась красавица Элинор Вудворт!

Ее возглас повис в тишине; Амелия не смогла произнести ни звука, только беспомощно смотрела на нее, не шевелясь и чуть дыша. Если бы она только могла забыть эту жуткую картину, но нет, теперь она будет преследовать ее вечно! Трагедия, произошедшая много лет назад в стенах этого дома, впиталась в них, точно в губку, и теперь они не желали расставаться с пережитыми страхами, вновь и вновь повторяя их. И эти же стены не желают отпускать душу Элинор, как и Рочестерский замок до сих пор не готов разлучиться с Леди Бланш.

— Но все равно меня запомнили именно такой, — вздернув подбородок, продолжала Элинор уже куда более спокойным тоном, насмешливо глядя на девушку. — Можно подумать, единственное, что было в моей жизни — это тот дурацкий пожар!

— Это была ужасная... — проговорила, наконец, Амелия. Ее голос показался ей самой слабым и тихим, как испущенный из едва приоткрытых губ вздох, но осознание того, что она говорит с бестелесным духом, заставило ее замолчать на полуслове.

— Трагедия? Все только и говорят об этой трагедии! Как будто в том, что платье загорелось, было нечто незаурядное. Ты только посмотри на него — даже одной искры хватит, а уж камины у нас топили на славу. И все равно об этом говорят так, словно на землю упала Луна, не меньше. О, видела бы ты лицо Харольда в тот момент — вот уж он этого никак не ожидал, бедняжка! — Элинор звонко засмеялась, как если бы речь шла о веселом курьезе на пикнике или о какой-нибудь еще милой безделице. Но как бы весело ни звучал ее смех, ее глаза все так же серьезно и внимательно смотрели на Амелию, следя за каждым ее движением.

— Встань, — вдруг сказала она. Амелия не шелохнулась, лишь крепче вцепившись в спинку стула, и призрачная женщина повторила раздраженно: — Ну же, вставай.

Как во сне она медленно поднялась, пытаясь устоять на ватных ногах и преодолеть головокружение. Комната казалась ей такой же иллюзорной и ненастоящей, как и во снах, пол вместе с мебелью медленно поплыли, а мир сузился до одной лишь белой полупрозрачной фигуры.

— Ах, бедняжка, да ты едва жива, — так же весело проговорила Элинор, наблюдая за ней, хотя в ее голосе не было ни капли жалости. — Ну же, возьми скорее свою нюхательную соль, если не хочешь свалиться без чувств здесь же. Какое печальное зрелище!

Амелия послушно потянулась к флакону с ароматической уксусной кислотой, не отдавая себе отчета, что делает и зачем. Склянки с маслами и розовой водой двоились в глазах, и больших усилий стоило сосредоточиться и вспомнить, в какую из них налит уксус. Из-за дрожи в руках она едва не уронила тяжелую стеклянную пробку, а пара капель все же разлилась на стол. Однако это действительно помогло, и комната вокруг перестала вращаться. Девушка устало потерла глаза и сделала несколько глубоких вздохов. На мгновение ей показалось, что, когда она откроет глаза, никакого привидения не будет, а мир станет таким же обыденным и привычным, каким был до сегодняшнего дня. Хватаясь за эту мысль, как за спасительную соломинку, она резко распахнула глаза, но видение не покинуло ее.

Элинор наблюдала за ней, чуть склонив голову на бок и прищурившись.

— Сколько тебе лет?

— Ч-чт...

— Я спросила, сколько тебе лет! — раздраженно повторила она.

— Семнадцать.

— Семнадцать, — женщина попробовала это слово на язык. — Какой прекрасный возраст. Неужели в свои семнадцать я была таким же глупым и беспомощным созданием? Вот уж вряд ли!

Она мечтательно улыбнулась своим мыслям и вновь исчезла. Внезапно поднявшийся порыв ветра развеял туман, из которого она была соткана, перенес его ближе к Амелии, и вот уже он окружил ее, завертел в водовороте, поднял к небу и бросил на землю. В этой дымке комната медленно менялась, становилась светлее, просторнее, по полу вдруг застелились ковры, да и мебель вдруг стала другой, незнакомой. Стены расступились и взмыли ввысь. Девушка попыталась отогнать от себя это видение, но оно становилось все реальнее и ярче.

... Посредине комнаты у высокого зеркала в человеческий рост стоит молодая девушка. Она едва ли старше Амелии, но возраст — единственное, что их объединяет. На девушке старинное платье с высокой талией — такие не носят вот уже больше полувека, а быть может, и дольше. Его палево-розовый цвет чудесно оттеняет ее светлую кожу и легкий румянец на щеках; темные волосы завиты в локоны и убраны в высокую прическу, только несколько прядей выбивается из нее и спадает на лоб. Она откидывает их небрежным жестом и довольно улыбается своему отражению в зеркале. По одной только этой улыбке можно узнать Элинор, уверенную в себе, капризную, насмешливую. Она кажется моложе, чем обычно, черты ее лица более мягкие, почти детские, фигура тоже принадлежит скорее совсем молоденькой девушке, нежели женщине, и отличается благородной осанкой; а в движениях еще чувствуется угловатость и резкость, не свойственные взрослым дамам.

Девушка оглаживает складки, созданные множеством слоев невесомой ткани, и кружится вокруг себя. На расписной ширме позади нее висит несколько отрезов разных цветов; их отвергли еще в прошлые примерки. Около нее суетятся сразу несколько служанок: одна проворно оправляет длинный кружевной шлейф, другая помогает натянуть шелковые перчатки и застегнуть множество мелких перламутровых пуговичек, третья достает жемчуга из шкатулки.

— Ты самая красивая девушка среди всех дебютанток, моя дорогая, — высокая женщина средних лет ласково гладит ее по плечу.

— Я знаю, мама, — смеется она и, чуть приподняв подол платья, делает шутливый реверанс.

На ее шее мягко переливаются молочно-белые жемчуга, волосы украшает лента с еще несколькими крупными перлами, но ярче всего сверкают ее глаза. Она предвкушает, как будет кружить в танце по огромной зале, как раскраснеются ее щечки и быстро-быстро забьется сердце, как мужчины будут оглядываться на нее и восхищаться ею. Юная Элинор поправляет украшение в волосах и вновь улыбается зеркалу: это будет вечер ее триумфа!

Видение исчезло так же быстро, как и появилось, и Амелия снова обнаружила себя в полутьме своей собственной комнаты.

— Я видела нечто странное, — пробормотала она. — Что это было?

— Это называется жизнь, mignonnet, — Элинор словно никуда и не исчезала. — В семнадцать лет я попала на свой первый бал в Лондоне. О, как сладки эти воспоминания! Я танцевала до самого рассвета и стерла несколько пар туфелек, но совершенно не чувствовала усталости, опьяненная музыкой сильнее, чем шампанским. Почему я обречена вечно слоняться в стенах этого разваливающего мрачного дома, а не танцевать полонезы с прекрасными кавалерами, которых было не счесть в тот день?

Она замолчала и с мечтательной полуулыбкой отвернулась к окну. Кто знает, что она увидела в отражении на стекле? Не своих ли кавалеров, чьи внуки уже стали взрослыми мужчинами, а сами они давно гниют в земле?

— Ты завидуешь мне? — задумчивые нотки в ее голосе исчезли так же быстро, как и появились, и тон вновь стал резким и пренебрежительным. — Я знаю, что завидуешь! В твоей жизни никогда не было ничего подобного, она пуста и напрасна. Был ли хоть один день, который ты могла бы вспомнить?

Она говорила жестокие... и правдивые вещи, отчего хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать их. Амелия замотала головой, но призрак будто и не заметил этого.

— Почему тебе досталась вся эта молодость, свежесть, эта жизнь, которую ты можешь прожить, как тебе заблагорассудится? Но нет, ты не способна даже на такую малость! Я не была такой ничтожной и жалкой даже когда потеряла своего ребенка!

Элинор распалялась все больше, и вместе с этим в спальне начали твориться странные вещи. Занавески сами по себе поднимались и опускались, извиваясь причудливыми лентами, ветви барабанили в окно, стремясь разбить тонкое стекло. Вся комната наполнилась звуками: скрипел паркет, звенели стеклянные флаконы на туалетном столике, гудел ветер в неработающем дымоходе.

— Прекрати это! — в ужасе воскликнула Амелия, прикрывая голову руками. Ей казалось, что сейчас с полки сорвется книга или подсвечник и полетит прямо в нее.

Входная дверь с громким стуком захлопнулась, сотрясая стену. Элинор засмеялась, будто происходящее только еще больше раззадорило ее.

— Ты погрязла в своем страхе и не способна справиться даже с ним. Бедняжка, мне так искренне тебя жаль!

Амелия стиснула зубы и схватила с туалетного столика первое, что попалось под руку — это оказалась щетка для волос. Сама не понимая, что делает, она сжала пальцы и, размахнувшись, со всей силы швырнула ее в призрачную фигуру. Элинор тут же испарилась, а щетка ударилась об оконное стекло и отскочила на пол. Все звуки разом смолкли. Амелия огляделась и прислушалась, но было настолько тихо, что все эти скрипы и стуки можно было легко списать на игру воображения. На негнущихся ногах она подошла к окну: щетка оставила небольшую царапину в стекле, и почему-то именно это волновало девушку больше всего, а вовсе не призрачная гостья, не оставившая после себя никаких следов.

Амелия аккуратно подняла щетку и бережно прижала ее к груди. Ее сердце бешено колотилось — единственный звук, который она слышала в ночи. Девушка простояла так, не шевелясь и глядя в окно, целую вечность. Она вслушивалась в тишину и пыталась разглядеть силуэт Элинор в темноте, боясь заснуть и мечтая о наступлении рассвета.

* * *

— Мы с отцом будем рады, мистер Черрингтон, если вы воспользуетесь нашим советом. Мистер Линдси и впрямь лучший конезаводчик во всем графстве. Мой отец настойчиво просил, чтобы я передал вам его рекомендации, раз уж все равно проезжал мимо. Он сказал, что может договориться для вас...

— Я доверяю опыту вашего отца, благодарю вас, — мистер Черрингтон коротко кивнул.

Когда мужчины вышли на крыльцо, хозяин пожал руку Сэмьюэлу Адамсу и, попрощавшись, поспешил вернуться в дом. Надев шляпу, молодой человек торопливо сбежал по ступеням, направляясь к воротам, где оставил лошадь. Пронизывающий ветер заставил его запахнуть полы сюртука; холодало очень быстро, и идея совершить конную прогулку уже не казалась ему такой заманчивой, как несколько часов назад. Сэмьюэл озабоченно взглянул на небо. Если, когда он только подъезжал к дому Черрингтонов, теплое июньское солнце так пекло, что хотелось укрыться от него в тени, то сейчас уже заметно потемнело, как если бы закат решил наступить на пару часов раньше. Несколько раз совсем низко над землей, издавая короткий посвист, промчались встревоженные ласточки, предвестницы непогоды.

Молодому человеку совершенно не хотелось возвращаться домой под дождем, приближение которого явственно ощущалось в заметно посвежевшем июньском воздухе. Он достал часы из верхнего кармана жилета и взглянул на них, отметив про себя, что еще успеет к началу ужина, если поторопится. Однако, не дойдя лишь нескольких ярдов до калитки, Сэмьюэл услышал, как робкий голос тихонько окликнул его по имени. Повернув голову, он увидел тонкий силуэт девушки в нежно-голубом платье, которая поджидала его за поворотом живой изгороди, там, где боковая дорожка ответвлялась от главной. Легкая ткань платья трепыхалась от каждого порыва ветра, и Амелия нервно сжимала на груди края кисейного платка. Одинокая фигурка казалась такой хрупкой на пронизывающем ветру, что Сэмьюэл, поддавшись порыву, поспешил подойти к ней поближе.

— Мисс Черрингтон! — сделав несколько шагов ей навстречу, он заметил, что она невероятно бледна, ее лицо осунулось, а в голубых глазах затаилась тревога. Амелия прерывисто дышала, как после быстрой ходьбы, а тонкие пальцы, комкающие кисею, сжимали ткань с такой силой, что костяшки побелели. — Ваш отец упоминал, что вы намедни были нездоровы. Может быть, лучше будет, если я провожу вас в дом? Становится прохладно, — он предупредительно предложил ей локоть, на который она могла бы опереться.

Амелия покорно взяла молодого человека под руку.

— Нет, нет, давайте немного пройдемся по саду. Мне нужно поговорить с вами, — она дрожала от холодного ветра, но словно не замечала этого. Речь ее была сбивчивой, а голос слабым. — Прошу вас, мистер Адамс, не сочтите меня навязчивой или глупой, но мне больше не с кем поговорить о том, что терзает меня вот уже несколько дней. Матушка не станет слушать меня, а отцу я тем более не могу рассказать всего. Родители не поверят мне — мне иногда кажется, что я уже и сама себе не верю. Кроме вас, мне некому довериться, а вы поймете меня, как никто другой — в этом я не сомневаюсь. За несколько дней я увидела и услышала столько, что порой мне кажется, будто прошла вечность... Мне так страшно, Сэмьюэл! — она впервые назвала его по имени и сама не обратила на это внимания, в то время как мистер Адамс буквально засветился от счастья.

Листва раскидистого вяза вдруг зашелестела от налетевшего ветра, и Амелия тревожно оглянулась.

— Молю вас выслушать меня, ведь только вы один и можете помочь мне. Уже несколько дней я не знаю, куда деться от того, что преследует меня и днем, и ночью. Мне страшно находиться в этом доме. Да что там — я уверена, что и здесь, в саду, тоже небезопасно!

Молодой человек смотрел на охваченную страхом Амелию, не зная, что и сказать, и пытаясь понять, какого же ответа она от него ждет.

— Мисс Амелия, но что же так страшит вас? Доверьтесь мне, и я буду счастлив помочь вам, если только смогу.

— Только бы вы могли поверить мне!

Сэмьюэл остановился, повернулся лицом к Амелии и открыто посмотрел в ее испуганные глаза.

— Разумеется, я верю вам! Разве может быть иначе? Что бы вы ни рассказали, будьте уверены — я с вами, — его голос прозвучал так искренне, что, казалось, даже немного успокоил девушку.

Амелия кивнула, и ее лицо на мгновение озарила благодарная улыбка.

— Я знала, что могу рассчитывать на вас. Какое облегчение знать, что где-то рядом есть человек, способный понять и поддержать меня.

Девушка смолкла, и они снова двинулись вдоль живой изгороди. Амелия не выпускала руки молодого человека, словно та была ее спасительной соломинкой, однако продолжала оглядываться и вздрагивать от каждого звука, будь то шелест листьев или птичий крик.

Тени редких деревьев удлинились, рисуя на земле темные силуэты, а те, что отбрасывали Сэмьюэл и Амелия, напоминали загадочных существ, преследующих пару по пятам. Тучи, застилающие небо, темнели на глазах. Они быстро бежали по небу, подгоняемые ветром, и плотным свинцом стекались у горизонта. Птичьи голоса смолкли, затаившись в предчувствии надвигающейся опасности. Даже воздух вокруг сгустился, стал гнетущим и душным, и не позволял более дышать полной грудью, вместо того навалившись всей тяжестью и прижимая к земле. В опустившейся тишине шорох гравия под ногами молодых людей казался неправдоподобно громким.

— Но что же так пугает вас, моя дорогая Амелия? Прошу вас, расскажите!

Та порывисто вздохнула, собираясь с духом.

— Она... — тихо, почти шепотом произнесла Амелия, и сглотнула. — Вот уже несколько дней, как я не могу ни спать, ни есть, ни пить; едва я остаюсь одна, как она является мне. Хуже всего по ночам, когда я чувствую себя совершенно одинокой и беззащитной в уединении своей комнаты. Но не думайте, что я говорю о снах; раньше я тоже думала, что грежу. Но нет — она и в самом деле приходит ко мне, когда я не сплю, и я вижу ее, как живую.

— О ком же вы говорите? Я не могу понять...

— Ах, Сэмьюэл!.. — воскликнула она и тут же замолчала, испугавшись чего-то. Когда же девушка решилась продолжить, ее голос звучал едва ли громче шелеста деревьев и дуновения ветра. — Это... видение из прошлого.

— Неужели вы имеете в виду тот призрак, о котором судачат местные крестьянки? Я слышал об этом едва ли не с самого детства, да впрочем, о нем рассказывают и по сей день. Но прежде я полагал, что это лишь досужие домыслы.

— Если бы это были домыслы! — воскликнула Амелия. — Но я видела ее так же ясно, как вас теперь. Вы не можете представить себе, какой неописуемый ужас я испытала при виде ее мертвенно бледного лица, ее призрачных рук, тянущихся ко мне! Но хуже всего был не сам ее вид, а тот пронизывающий холод, которым веяло от ее фигуры. Я словно оказалась в глубоком заброшенном подземелье, а не в своей комнате; невозможно передать словами, какой леденящий душу страх сковал меня при ее приближении. Я буквально не могла пошевелиться!

Сэмьюэл внимательно слушал, сосредоточенно сведя брови.

— Но вы уверены, что это не сквозняк разбудил вас? Ночной воздух бывает обманчив.

— Вот! Теперь и вы не верите мне... — она остановилась, отпустив, наконец, руку молодого человека, и раздосадовано отвернулась. Сэмьюэл нерешительно положил ладонь ей на плечо.

— Нет, ну что вы, Амелия! Прошу вас, не говорите так. Разумеется, я верю вам. Но вы и сами понимаете, что такая история с трудом укладывается в голове.

— О да, я прекрасно понимаю это. Так вообразите же, что почувствовала я, когда увидела ее отражение в своем зеркале! Этот пронзительный холодный взгляд и злая усмешка вместо моего лица... Клянусь, я едва не лишилась чувств. А ее голос...

— Голос? Она говорила с вами?

В отчаянии Амелия прижала ладони к лицу, исступленно замотав головой и больше не в силах произнести ни слова. Ее плечи вздрагивали, и Сэмьюэл аккуратно приобнял девушку.

— Прошу вас, только не плачьте! Мне больно видеть, как вы страдаете.

Амелия лишь отрицательно покачала головой, не отрывая пальцев от лица.

Налетел резкий порыв ветра, и несколько непослушных прядей выбились из-под чепца Амелии, а тонкий платок забился на ветру, не слетев с плеч девушки лишь благодаря рукам Сэмьюэла. Где-то вдали глухо зарокотал гром, и несколько тяжелых капель упали с неба. Вздрогнув, девушка отняла руки от лица и взглянула вверх.

— Скоро будет гроза, — пролепетала она, беспомощно взглянув на Сэмьюэла. — Мне кажется, вам лучше как можно скорее отправиться домой. Я буду чувствовать себя виноватой, если вам придется возвращаться под дождем.

— Это не имеет никакого значения, — заверил ее молодой человек. — Я не уйду, пока вы не расскажете мне все. Я не оставлю вас. Так значит, она говорила с вами?

Амелия глубоко вздохнула, и, кивнув, собралась с силами.

— Да, и ее голоса мне не забыть. Она говорила ужасные, жестокие вещи, она насмехалась надо мной. Вы не представляете, что я испытала, когда она вдруг обратилась ко мне. То не был голос живого человека — хотя я и видела, как двигаются ее губы, но слова доносились как будто из склепа где-нибудь глубоко под землей. Я никогда не забуду этого жуткого эха, отразившегося от стен комнаты. Ее смех словно резал меня ножом. Сэмьюэл, мне так страшно! Мне кажется, она явится прямо сюда! — девушка подняла на него полные отчаяния глаза, в которых блестели слезы.

— Амелия, вы замерзли и напуганы, но прошу вас, успокойтесь! Я не позволю никому обидеть вас, тем более давно мертвой Элинор Вудв...

— Нет, нет, не произносите ее имени вслух! — суеверно воскликнула Амелия, резко отпрянув и на мгновение прижав руки к губам. — Я чувствую, что она где-то рядом, что она следит за мной. Мистер Адамс, я боюсь, что теперь, когда я рассказала вам обо всем, вам тоже грозит опасность!

В этот момент в подтверждение ее слов темное небо расчертила ослепительная вспышка молнии, озарив окрестности ярким светом, и Амелия беззвучно ахнула и прильнула к молодому человеку в сиюминутном порыве.

— Начинается гроза, вам и вправду лучше ехать. Отправляйтесь прямо сейчас! Поезжайте же, прошу вас!

Сэмьюэл бросил беспокойный взгляд на мрачное небо, нависшее над их головами. Насколько хватало глаз, его заволокли черные тучи, такие тяжелые, что грозили раздавить и дом, и сад, и молодых людей, оставшихся вдвоем в целом мире. Оглушительный удар грома расколол небо пополам. Амелия вскрикнула.

— Это она, — прошептала Амелия в наступившей тишине. — Я знаю, она здесь!

— Послушайте, Амелия, эта женщина... о которой вы говорите, действительно жила в этом доме. Не думайте, что я с пренебрежением отнесся к вашим словам тогда, в Рочестере, — сбивчиво говорил молодой человек, глядя Амелии в глаза. — Я навел справки. Еще с конца XVIII века этот дом принадлежал лордам Вудвортам, а в 1810 году лорд привез сюда свою жену, Эли...

Амелия зажала ладонями уши, и Сэмьюэл прервался.

— Впрочем, давайте поговорим об этом завтра, когда минует гроза. А сейчас вам лучше пойти в дом, пока не начался настоящий ливень.

В тот же миг по живой изгороди и дорожке забарабанили холодные капли, за несколько секунд превратившиеся в сплошную стену дождя.

— Вам нужно идти в дом, мисс Амелия, вы простудитесь! — Сэмьюэл повысил голос, чтобы заглушить мерный шум.

Тонкое платье Амелии быстро намокало, пропитавшись водой, и девушка дрожала всем телом, снова сжав на груди платок, насквозь влажный и ставший совершенно бесполезным. Амелия в страхе огляделась, и на мгновение ей почудилось, что сквозь пелену дождя на нее смотрит едва различимая белая фигура.

— Нет, она здесь! Она пришла! Я должна убедиться, что с вами все будет в порядке, что вы в безопасности! Уезжайте немедленно! — Амелия схватила молодого человека за рукав и пустилась почти бегом, потянув его за собой к воротам, где нетерпеливо бил копытом конь. — Поезжайте скорее, вас ждут дома!

— Но и вы пообещайте, что сразу же поспешите в дом. Вы и так уже промокли до нитки, — беспокойно произнес Сэмьюэл, поспешно отвязывая Арго.

— Да, да, непременно, но сначала вы должны уехать! — девушка снова тревожно оглянулась, но не увидела ничего за пеленой дождя.

— Хорошо, Амелия, дорогая моя, я уеду немедленно, если только это успокоит вас. Клянусь, я разузнаю все, что смогу об Э...

Амелия испуганно ахнула.

— Словом, я узнаю все, что смогу, о призраке и об этом доме.

— Завтра? — с надеждой спросила дрожащая девушка, глядя молодому человеку в глаза.

— Да, завтра. Гроза кончится, снова засияет солнце, и я приеду к вам, чтобы спокойно поговорить. Сразу же после завтрака, — успокаивающе добавил Сэмьюэл, предупреждая ее вопрос. Та кивнула.

Вскочив в седло, Сэмьюэл кивнул девушке на прощание и пришпорил коня. Вспышка молнии осветила его стремительно удаляющуюся фигуру, и в следующий миг конь и всадник скрылись в непроглядной темноте.

Амелия развернулась, загнанно озираясь в поисках огней дома. Они едва различимо мерцали по другую сторону сада и казались ей столь далекими и недосягаемыми. Сама же она в одиночестве брела посреди бушующей стихии. Амелия быстро пошла вперед, сопротивляясь хлеставшим по лицу каплям. Она торопилась, оскальзываясь на мокром гравии, но окна дома, казалось, не приближались, оставаясь все еще едва различимыми. Она пустилась бегом, стараясь не обращать внимания на мокрые, липнущие к ногам юбки. Дождь бил ее по плечам и лицу, не позволяя видеть дорогу. Чтобы сократить путь, девушка побежала наперерез по лужайке. Перед большим вязом она вдруг увидела бледный силуэт, и в тот же миг вспышка молнии озарила сад. Амелия коротко вскрикнула, но ее голосок потонул в раскате грома. Задыхаясь от страха, Амелия бросилась в сторону, но через несколько шагов ей преградила путь живая изгородь, и девушка ускорила бег, желая как можно скорее обогнуть ее. На нее нахлынул леденящий ужас: она чувствовала, как кто-то следует за ней по пятам, между капель дождя ей мерещилось белое лицо призрака; в какое-то мгновение ей явственно послышался негромкий смешок, но она не смела обернуться, припустившись со всех ног.

Наконец она различила за дождевой завесой ступени, ведущие на крыльцо, и бросилась прямо к ним, задыхаясь от непривычного бега, но все же не решаясь пойти медленнее. Амелия вглядывалась в полутьму, и, наконец, увидела двери — и прямо перед ними кто-то стоял. Призрак ждал ее на верхней ступеньке, белея в грозовой мгле. Элинор подняла одну руку, протягивая ее к Амелии, словно маня к себе. Девушка беззвучно вскрикнула, и, поскользнувшись на мокрой траве, упала. В отчаянии она подняла взгляд, щурясь сквозь текущие по лицу слезы, смешавшиеся с каплями дождя, и дрожащей рукой попыталась вытереть влагу с лица. На ступенях никого не было. Амелия с трудом поднялась на ноги и пустилась напрямик к лестнице. Задыхаясь от сжимающего грудь страха, она подбежала к дверям. Тяжелая медная ручка со скрипом подалась под бессильно соскальзывающими с нее мокрыми пальцами. Обернувшись через плечо, девушка окинула взглядом стену дождя, полностью закрывшую от нее лужайку и сад, с усилием толкнула тяжелую дверь и юркнула в прихожую.

Амелия навалилась на дверь всем телом, лишь бы та поскорее закрылась и оградила ее от грозы и кошмаров, подстерегающих снаружи. Но они не оставляли ее в покое и здесь, тонкими струйками воды стекая с ее промокшего платья и волос, просачиваясь промозглым воздухом сквозь зазоры в двери, охватывая ее пробирающим насквозь липким страхом. Единственное, что могла сейчас слышать девушка, был стук ее собственного сердца. Она вдруг испуганно подумала о том, что, вероятно, слишком громко хлопнула дверью или же наделала иного шума, так неосмотрительно пробираясь в дом через передний вход. Меньшего всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы кто-либо узнал о ее прогулке под дождем, а вместе с тем и о том, что вынудило ее в одиночестве искать общества Сэмьюэла и прятаться ото всех.

Осторожно оглядевшись, девушка постаралась как можно более бесшумно прошмыгнуть в свою комнату. Из-за двери доносились приглушенные голоса слуг, убиравших гостиную, и каждый скрип половицы под ногой заставлял Амелию вздрагивать: не дай Бог, кто-нибудь увидит ее! Однако никому не было до нее дела, и к своему облегчению девушка добралась до спальни незамеченной. Не только юбки, но и панталоны к тому времени так сильно пропитались водой, что каждый шаг давался ей с трудом; мокрая ткань липла к ногам, с подола на ковер капала вода, а ее тонкая шаль превратилась в бесполезный грязный клочок кисеи, мертвой петлей затянувшийся на шее. Не в силах больше выносить ледяную ловушку, в которую превратилась ее одежда, она принялась стаскивать с себя одну вещь за другой, едва оказавшись на пороге своей комнаты. Пальцы путались в мокрых завязках и тесемках, ногти ломались о неподатливую ткань, но она в упрямом неистовстве продолжала освобождаться от своих оков. Только сейчас Амелия заметила, как сильно дрожат ее пальцы, да и остальное тело, и она едва могла унять охвативший ее озноб.

Наконец она смогла перевести дыхание, стоя среди горы мокрого тряпья: ее сорочки и панталоны, не говоря уже о верхней одежде, превратились в безобразную, набухшую от воды массу, обвивающую ее ноги липкими ледяными лианами. Но холод исходил не только от них: он наполнил промозглым воздухом комнату и уже проник внутрь Амелии. Она как можно быстрее натянула на себя ночную рубашку, но теплее ей не стало. Только сейчас она заметила, что обе створки окна распахнуты настежь, и ветер гуляет по комнате. Гроза пришла и сюда; косые капли дождя летели прямо в оконный проем, и на полу уже образовалась приличная лужа. Неужели она могла оставить окно так, когда выбегала из комнаты, завидев Сэмьюэла? Или же горничная решила проветрить спальню и забыла закрыть? Нет, это решительно невозможно!

— Элинор... — прошептала она.

Конечно, это была она. Кто еще мог преследовать ее по пятам в собственном доме, кто не давал проходу, кто насмехался и издевался над ней?.. Словно в ответ на догадку Амелии небо в очередной раз озарилось молнией, и в короткое мгновение вспышки на оконном стекле возникло чужое отражение, и тут же пропало, когда комната вновь погрузилась в темноту.

— Элинор! — то был уже не голос Амелии, а эхо, многократно отразившееся от стекол и стен.

— Элинор, — стучали капли дождя по карнизу, пока девушка боролась со шпингалетом, не желающим поддаваться ее замерзшим и едва сгибающимся пальцам.

— Элинор!.. — шептали влажные от дождя занавески.

— Уйди, уйди, уйди! — бессильно закричала Амелия.

Проклятый призрак! Что ему нужно от нее? Отчего он желает ей зла? Мятежная душа Элинор Вудворт озлобилась на нее и теперь никогда не оставит в покое. Ведь здесь ее вотчина, этот дом всегда будет принадлежать только ей, и она не потерпит незваных гостей.

Амелия огляделась. Может ли быть так, что и сейчас она смотрит на нее, наблюдает за каждым движением, презрительно усмехаясь? В неведомом порыве девушка схватила дневник Элинор, спрятанный от слуг в нижний ящик стола. Она успела почти сродниться с ним, но теперь всем душой возненавидела. Страдания призрачной женщины перестали трогать ее сердце, вселяя теперь лишь ненависть. Какой бы она ни была при жизни, обитающий здесь дух едва ли имеет отношение к той несчастной, погибшей в пожаре. А значит, что здесь больше не место ее воспоминаниям!

Осторожно взяв дневник, как если бы тот мог наброситься на нее, Амелия устремилась к камину. Она уничтожит и его, и фантомов, которые он породил. Он сгорит так же, как сгорела его хозяйка, и тогда в доме не останется ничего, принадлежавшего ей!

Камин жарко полыхал, и Амелия присела возле него на колени, подавшись вперед, чтобы огонь согрел ее и саму. Она как завороженная смотрела на танцующие перед ней язычки пламени, не в состоянии пошевелиться. Тепло убаюкивало ее и грело; она нерешительно протянула вперед руки и тут же одернула их, когда чуть не обожгла кончики пальцев. Медленно, не глядя, она вырвала первый лист из тетради в толстой обложке и кинула его изголодавшемуся огненному зверю, мгновенно поглотившему часть жизни Элинор Вудворт. Амелия рвала страницы все быстрее, одну за другой кидая их в камин, и с застывшей улыбкой блаженства наблюдала, как пламя поглощает резкий, неровный почерк Элинор. Буквы скакали у нее перед глазами, а от жара все вокруг плыло, но девушка упорно продолжала потрошить дневник, пока от него не осталась одна лишь кожаная обложка. Она полетела в огонь последней, взметнув столп искр. Амелия отерла пот со лба: Господи, как же жарко! Ей было нечем дышать, однако она не могла и не хотела пошевелиться, так хорошо ей было после пронизывающего уличного холода. Только сейчас она смогла, наконец, отогреться и обсохнуть, лишь волосы еще лежали влажными прядями на спине и плечах.

Амелия почти уже заснула прямо здесь, на полу возле очага, когда нечто дотронулось до нее. Нечто настолько легкое — как дуновение ветра или прикосновение тончайшего шелка, — что могло и вовсе ей примерещиться, но девушка очнулась сразу же, поднимая тяжелые веки.

— Зачем ты пыталась сжечь мой дневник? — спросила Элинор.

Она смотрела почти даже приветливо, чуть склонив голову набок и скрестив руки на груди.

— Ты... этого не может быть! Но почему? Ты должна была уйти, — прошептала Амелия. Язык едва слушался, оттого речь ее была неразборчивой, будто у пьяной.

— Я ничего не должна, — засмеялась она. — Но посмотри, что ты наделала, глупенькая!

Амелия огляделась. Камин давно потух — должно быть, его не топили с зимы, а возможно, он стоял нетронутым вот уже несколько зим подряд, как и сам дом. Он был начисто вычищен и прикрыт экраном с восточной росписью, созданным уберечь взор от его пустого чрева. Амелия сидела на коленях, прислонившись к кирпичному основанию камина, а вокруг нее по всему полу лежали разорванные и смятые листы бумаги. Сквозняк из так и не закрытого окна гонял по комнате легкие страницы, большинства из которых никогда не касались чернила: Амелия в своем разрушительном порыве вырвала даже те листы, на которых Элинор не оставила ни одной записи.

— Я ведь сожгла его!

— Ты и вправду так думаешь? — ярко очерченная бровь Элинор взмыла вверх. — Кто же это топит камины в июне?

Амелия неуверенно принялась собирать раскиданные листы, но они ускользали из-под неловких пальцев, которые хватали только воздух. С огромным трудом ей, наконец, удалось подобрать их с пола, сложить неровной стопкой и дрожащими руками кое-как запихнуть внутрь истертой обложки. Затем она бросила истерзанный дневник в ящик стола и повернулась к нему спиной, опершись обеими руками на столешницу, но тут же сил опустилась на пол.

Не моргая, она пристально следила за перемещениями прозрачной фигуры по комнате. Элинор по-хозяйски окинула взглядом спальню и хмыкнула, заметив на полу ворох грязной одежды.

— Почему ты не можешь оставить меня в покое? Меня, мою семью, моих друзей...

— Ты про Сэмьюэла? Какой милый юноша. Он напомнил мне мою первую любовь. Ты, верно, и не представляешь, как давно это было... Чудесные воспоминания. Впрочем, едва ли ты меня поймешь.

— Бога ради, только не трогай Сэмьюэла! Он мой друг, он дорог мне! — взмолилась Амелия.

Элинор задумчиво посмотрела на нее долгим взглядом и улыбнулась своей улыбкой, способной заморозить ад.

— О, не бойся, я не сделаю ему ничего дурного. Не все в этом мире происходит по моему желанию, даже если бы я того и хотела.

Вслед за этим Элинор внезапно исчезла. Как бы Амелия ни всматривалась в темноту, желая различить ее лицо и силуэт, ничего необычного она не замечала. Когда она, наконец, поднялась на ноги, цепляясь за письменный стол, то увидела, что дверь ее комнаты приоткрыта. То мог быть сквозняк — и, скорее всего, так оно и было — однако что-то, какой-то внутренний порыв заставил ее выглянуть в коридор. Сама ли она искала Элинор, или та неведомым образом принудила ее следовать за собой, но первое и единственное, что девушка увидела в темном коридоре, была уже хорошо знакомая призрачная фигура.

— Прогуляемся? — голос Элинор звучал везде и нигде одновременно, отражаясь от стен и пола. — Твоя комната — пожалуй, самое унылое место в этом доме!

— Я не хочу идти за тобой! — испуганно зашептала девушка.

— Тогда не иди!

Ее фигура растворилась ночным туманом, Амелия же и заметить не успела, как ступила в коридор, а дверь захлопнулась за спиной. Она не хотела идти, но ноги сами несли ее вперед.

— Куда ты ведешь меня? — прошептала она без надежды на ответ.

Жесткие ворсинки ковра неприятно кололи обнаженные ступни, в темноте ей пришлось держаться за стену, чтобы не упасть, и она, пожалуй, больше всего сейчас хотела оказаться в своей постели, но вместо этого отчего-то все шла и шла дальше. Фигура призрака то появлялась перед ней, то исчезала, как неверный свет маяка. В следующий раз она возникла у самой лестницы, помахала ей и сделала шутливый реверанс, вновь исчезнув во мраке.

Амелия и не заметила, как спустилась вниз — лестницы словно не существовало вовсе, так быстро она одолела все ступени, и вот уже стояла у входа в старый кабинет и искала глазами Элинор. Дверь медленно приоткрылась перед ней, из комнаты лился теплый свет, и девушка, сама того не желая, подалась вперед.

— Какой ты любишь чай?

— Ч-что?

— Сейчас пять часов. Я спросила, какой ты любишь чай!

Элинор уставилась на нее в упор, нетерпеливо покачивая ногой в шелковой туфельке. Нет, никаких сомнений, это действительно была Элинор — уж ее-то внешность Амелия успела запомнить как нельзя лучше. Но она не была больше видением — более того, в ее существовании не могло быть никаких сомнений: вместо прозрачной, бледной кожи на ее щеках сиял здоровый румянец, а щеки нежного персикового цвета чуть обветрил свежий воздух. Вместо обычного платья из белой кисеи, к которому уже успела привыкнуть Амелия, на ней был надет дневной шелковый наряд светло-зеленого цвета с завышенной талией, расшитый желтыми птицами. Девушка вдруг поняла, что и сама она уже не в ночной рубашке: она была облачена в платье схожего покроя, который раньше видела только на картинах и гравюрах начала века — с низким декольте и короткими рукавами-фонариками. Волосы больше не свисали мокрыми прядями, но были завиты в локоны и убраны наверх, на ногах же красовались легкие туфельки, наподобие тех, что носила Элинор. Она непроизвольно прикрыла руками непривычно оголенную грудь и принялась непонимающе озираться по сторонам.

Это была уже вовсе не пустая комната с голыми стенами, в которой еще совсем недавно она беседовала с матерью о мебели и цвете штор. Это не был и кабинет лорда Вудворта, каким он виделся ей в кошмарах. Более этого, такой комнаты вообще не существовало в их доме — она была слишком узкой, зато вытянулась так, что вместила целых три высоких французских окна, которых в доме отродясь не было. Вся мебель выглядела довольно старомодной, хоть и совсем не старой, и, скорее всего, была именно такой, какой Элинор могла ее запомнить при жизни.

— Где мы? Что это? — прошептала она.

— Ах, какая разница, — пожала Элинор плечами. — Разве здесь не мило? Джонсон! — она тряхнула маленьким медным колокольчиком, неведомо откуда взявшимся в ее руках.

Как по волшебству, возле нее возник лакей в напудренном парике, сюртуке и кальсонах, но внимание Амелии привлекли скорее его белые чулки и лаковые туфли — такого на мужчинах она точно никогда не видела, хотя ее бабушка всегда говорила, что дом без лакея в парике — просто курам на смех.

— Принеси мне чай с бергамотом и тминного печенья, — приказала она. — А моей гостье... чего-нибудь особенного.

— Да, миледи.

— И не забудь лимончик. Ты можешь быть свободен.

Колокольчик с лакеем исчезли, как не бывало, а Элинор потянулась в кресле, получше устраиваясь.

— Так мне нравится больше. В твоей комнате я вижу лишь твои слезы и страхи, и они мне порядком надоели.

— Как мы здесь оказались?

— Спроси что-нибудь другое! Например, что это за платье на тебе. Посмотри, какая вышивка, какие кружева на подоле, какой шелк — ручная работа, а разве в ваше время такое где-нибудь встретишь? И только посмотри на этот пояс с мелкими жемчужинами! Я надела его, когда в первый раз принимала моего жениха в гостях в нашем тогдашнем доме в Белгравии. В таком наряде любая женщина будет выглядеть роскошно. Даже ты, если не будешь так тушеваться. Расправь же плечи!

Амелия чувствовала себя вовсе не роскошной, а скорее неуместной и неловкой, и оттого еще больше ссутулилась в непривычно мягком кресле.

— А что надевала ты, когда принимала своего жениха?

— У меня нет жениха, — пробормотала она.

— Разве Сэмьюэл — не твой жених? — засмеялась Элинор. — А ведь ты так смела с ним, надо же, не ожидала от такой девочки, как ты.

— Он лишь мой друг. Но Ричард...

— Ричард? Расскажи же мне про Ричарда! — карие глаза Элинор распахнулись с живым интересом.

— Ваш чай, миледи, — лакей внезапно появился из-за спины Амелии, расставляя на столе перед ними маленькие фарфоровые чашечки с китайской росписью, изображающей диковинных птиц. Вокруг них в мгновение ока вырос целый лес лакомств, и девушка не успевала следить, как на десертных тарелочках появлялась пастила, мармелад и лакрица, а небольшие графины наполнились медом различных цветов и жидким шоколадом.

— М-м-м, восхитительно, как давно я не пила ничего подобного, — с наслаждением произнесла Элинор, делая пару маленьких глотков. — Попробуй же, он чудесен!

Амелия аккуратно взяла чашку, пытаясь унять дрожь в руках: ей становилось то жарко, то холодно в этой странной комнате, и хотелось то закутаться в шерстяную шаль, то и вовсе избавиться от непривычного платья. Стараясь не расплескать чай, она поднесла его поближе, и тут в нос ударил резкий кислотно-сладкий запах тления. Как будто бы могила разверзлась перед ней, явив гниющий, разлагающийся труп. Этот запах был настолько отвратителен, что девушка выронила чашку, едва сдерживая рвотный порыв. Хрупкий фарфор разлетелся звонкими осколками, которые заплясали по полу, рассыпались на мелкие крошки, а затем и вовсе исчезли, оставив под ее босыми ногами лишь голый пол с потертым, грязным паркетом.

Глава 8

Амелия медленно водила щеткой по волосам. Она расчесывалась уже более получаса, однако время сегодня текло весьма странно, то замедляясь, то ускоряясь. Она и заметить не успела, как наступило утро. А может, ночи и вовсе не было? Девушка чувствовала себя немного усталой, и непривычная слабость сковала тело. Даже щетка для волос показалась ей неподъемно тяжелой, она еще раз медленно провела ею по волосам и с облегчением отложила на туалетный столик. Амелия подперла подбородок рукой и попыталась уловить в зеркале свое отражение, но оно плыло и двоилось в глазах, а лицо казалось ей скрытым утренней дымкой. Но отчего-то ей было так легко, как не было уже давно, сладкое марево укачивало ее, а глаза сами собой закрывались. Ничего страшного не случится, если она поспит еще часок, разве не так? Она готова была навсегда отдаться окутывающей ее дымке, откинуться на нее, как на мягкую перину, уносящую ее в мир грез. В этом чудесном мире ее не тревожили никакие мысли, голова наполнилась приятной легкостью. Амелия было попыталась сосредоточиться на каком-то воспоминании, настойчиво бившемся на краю сознания, однако вскоре оставила это пустое занятие. Едва ли это что-то существенное.

Когда она почти окунулась в свой тягучий, манящий дурман, дверь ее комнаты открылась. Кажется, этому предшествовал стук, но Амелия не обратила на него внимания.

— Ах, мисс, вам надо спускаться! — Конни была очень встревожена и без конца теребила свой передник.

— Что случилось? — Амелия медленно повернулась к ней, держась за краешек стола.

— Мисс, ваши родители сказали, чтобы я немедленно позвала вас к завтраку, и что-то еще там... Давайте же я помогу вам с платьем.

Она быстро вытащила из шкафа первое попавшееся дневное платье, и помогла Амелии сначала с бельем, а затем и с ним. Впрочем, та почти не участвовала в процессе и лишь безучастно наблюдала, как Конни крутится вокруг нее, застегивая мелкие пуговицы, от спешки сбиваясь и начиная заново. Почему-то это смешило ее, девушка казалась сама себе тряпичной куклой, которую пытается одеть ребенок своими непослушными руками.

— Вот так! — выдохнула горничная. — Сейчас что-нибудь сделаем с волосами, и можно будет спускаться. Мисс, вы такая бледная, с вами все хорошо? — в ее голосе вдруг послушались озабоченные нотки.

Амелия неопределенно пожала плечами. Пожалуй, ей было очень хорошо, и она не понимала, чего хочет от нее служанка. Разве что платье неподходящее — зачем-то та достала самое теплое, и в нем было невыносимо жарко. Конни тем временем колдовала над ее волосами, бесконечно долго собирая с помощью шпилек и заколок пучок.

— Ты такая нерасторопная, — пожаловалась Амелия. — Позови Дженни!

— Сейчас нет времени, мисс, — закусила та губу.

— Она бы выбрала другое платье, — продолжала девушка.

— Вам помочь спуститься?

— Нет же, ступай!

Конни быстро скрылась за дверью, и Амелия направилась вслед за ней к лестнице. Она никогда раньше не замечала, какой длинный в их доме коридор. Он походил на змею — такой же извилистый и скользкий, что ей пришлось даже пару раз остановиться, чтобы передохнуть и сдержать нахлынувшее чувство тошноты и головокружения. Пожалуй, за завтраком она ограничится одним лишь тостом, а потом вернется к себе в комнату и выпьет снотворных капель.

Когда Амелия уже стояла у лестницы, она заметила необычно оживление внизу. Осторожно держать за перила, она медленно направилась вниз, вслушиваясь в необычный шум. Он шел из столовой, и был не свойственен обычному субботнему утру, проходящему в полном молчании, когда отец читает газету, а слуги бесшумно шастают мимо с подносами.

— Это ужасно, так ужасно! — услышала она голос матери, прерывающийся ее рыданиями.

С лестницы Амелия наблюдала, как миссис Черрингтон полулежит в кресле в холле, а Мэри подносит ей нюхательные соли.

— Как такое только могло случиться, — пробормотала она, отмахиваясь от камеристки, как он назойливой мухи.

Мистер Черрингтон прошел мимо нее, не обращая внимания на причитания жены и даже не замечая спустившуюся в зал дочь. Таким Амелия еще не видела отца: она был необычайно серьезен, между бровями залегла глубокая складка, а губы были напряженно сжаты. Он подозвал к себе Гласфорса и негромко заговорил с ним. Дворецкий лишь сосредоточенно кивал в такт его словам. Амелия непонимающе подалась вперед и шепотом вопросила:

— Что-то произошло? — но ее даже не заметили.

Как через густой туман до девушки долетали всхлипы матери и бессмысленные слова отца:

— ... соболезнования... скорбим... большое несчастье...

— Что-то произошло? — произнесла она чуть громче.

Мистер Черрингтон раздраженно повернулся к ней:

— Тебе следовало бы сейчас помолчать! У наших соседей огромное горе: вчера погиб Сэмьюэл Адамс.

... Лошадь понесла...

... Жуткая гроза, она была напугана...

... Бедный мальчик...

... Погиб...

Амелия попыталась схватиться за перила, но они растворились под ее пальцами, и она ухватила лишь воздух. Последнее, что она увидела, это как отец нахмурился еще больше, глядя на нее, и сделал шаг вперед, а потом наступила темнота.

* * *

Вокруг сгущается плотный беспросветный туман, обступая Амелию со всех сторон. Он обволакивает девушку, обвиваясь вокруг темно-серыми клубами. Туман лишает ее способности видеть и слышать, сдавливает грудь невидимыми тугими ремнями, не позволяет как следует вдохнуть.

Амелия вытягивает руку вперед и с немым изумлением наблюдает, как та исчезает в плотной массе. Она оборачивается, но не видит ничего ни позади, ни по сторонам: туман поглотил все вокруг, подступив к ней вплотную. Девушка нерешительно шагает вперед, не видя перед собой ни зги. Даже маленький шажок дается ей с трудом; плотное облако не расступается, а становится еще гуще. Туман струится вокруг, и Амелии кажется, что ее тело ощупывают чьи-то холодные липкие руки. Стремясь вырваться из цепких объятий, она пытается идти быстрее, однако густая стена не рассеивается — напротив, следует по пятам и играет с ней. Девушку настигает осознание того, что это не просто туман — им управляет чей-то разум, чья-то неведомая воля не позволяет ему расступиться. И желает удержать ее своей пленницей. Серые струи дразнят ее, шепчут что-то над самым ухом, но Амелия не может разобрать слов. И чем дольше она вслушивается в этот потусторонний вкрадчивый голос, раздающийся откуда-то из-под земли, тем большая паника охватывает ее. Она ускоряет шаг, затем и вовсе переходит на бег, но голос звучит все громче, а туман темнеет и сгущается, пока не превращается в сплошную черную бездну. Темнота движется за ней по пятам, завиваясь причудливыми струями, хватая за руки и ноги, пытаясь удержать, сбить с ног, сжимается вокруг шеи невидимой петлей, чтобы задушить.

Амелия мчится, как ветер, не чувствуя под собой земли и едва касаясь ее босыми ногами, под которыми стелется трава. Она тоже становится все выше и гуще, стебли шевелятся и обвиваются вокруг лодыжек. Голос уже звучит не глухо, как прежде; он заполняет все пространство вокруг, и девушке кажется, что это сам туман смеется над ней, грозя, что она никогда не выберется из этого жуткого плена, что ей суждено вечно блуждать в клубах черного дыма. Амелия в отчаянии зажимает уши ладонями, чтобы не слышать этого вездесущего голоса, но он становится только громче, оглушает ее неумолимым смехом. Она слепо бросается вперед, и вдруг земля уходит у нее из-под ног, обрываясь в пропасть; Амелия падает, отчаянно хватаясь руками за воздух, и летит вниз, во мрак.

Конь бьет копытами, отчаянно ржет и встает на дыбы, рвется с привязи, но она не может ничем ему помочь, только беспомощно наблюдает издали. Амелия знает, что нужно отвязать его, иначе произойдет что-то непоправимое, но продолжает стоять, не в силах даже пошевелить пальцем. Он ржет все громче, его копыта высекают искры, а из-под туго натянутой сбруи падают клочья пены. Закусив удила и оскалившись, конь с мольбой смотрит на девушку человеческими глазами, и она видит в них слезы: они набухают, краснеют и тяжелыми густыми каплями падают на землю.

Над головой сверкают молнии, рассекая темное небо. Тишина окутывает девушку мягкой ватой, сквозь которую до Амелии не доносится ни звука. Она видит только редкие вспышки, на короткое время озаряющие два темных силуэта, смутно вырисовывающиеся во тьме. Фигуры приближаются, хотя Амелия стоит на месте, словно ее ноги приросли к земле. Неподвижные и безмолвные, эти фигуры немыми изваяниями нависают теперь прямо над ней. Девушка не может рассмотреть их — но чем они ближе, тем больше ее охватывает безотчетный ужас. Ей хочется убежать, но страх приковал ее к земле, не давая двинуться с места. Очередная слепящая вспышка озаряет двух истуканов, и Амелии приходится задрать голову, чтобы рассмотреть их. Она видит, что это статуи коня и человека, стоящие рядом. Высеченное из камня лицо всадника кажется ей знакомым, но в темноте она не может различить его черты; она лишь видит, что это мужчина со склоненной головой, его фигура застыла в печали.

Земля под ногами девушки начинает шататься. Один за другим ее сотрясают толчки, каждый сильнее предыдущего, и Амелии с трудом удается устоять на ногах. Земля ходит ходуном, пока не раскалывается пополам под ее ногами. Трещина неумолимо расширяется и змеится под статуями. Мелкие морщинки бегут по каменной плоти изваяний, они дрожат, и, не выдерживая, трескаются и разбиваются на части. Огромные глыбы тяжелыми ударами обрушиваются на землю, а голова всадника катится прямо к Амелии. Когда она замирает у ее ног, девушка вдруг вспоминает это лицо и имя — Сэмьюэл. Из ее горла вырывается пронзительный крик — но она не слышит саму себя. Ее голос тонет в грохоте осыпающихся камней, но она продолжает кричать, обезумев от горя и нахлынувших воспоминаний. Последняя ослепительная вспышка лишает ее способности что-либо видеть, и Амелия, задыхаясь, проваливается в благословенное забытье...

Дождь застилает все вокруг, за его стеной не видно ни зги; Амелия слышит за спиной перестук копыт. Конь приближается, движется все быстрее и быстрее, но она не может обернуться, связанная невидимыми путами. Она должна остановить того, кто скачет прямо на нее, иначе... Снова сверкает молния, озаряя стоящую напротив высокую фигуру женщины в белом. Та беззвучно смеется прямо в лицо Амелии, закидывая назад темноволосую голову и обнажая жемчужные зубки, зловеще сверкающие в темноте. Потом она победно вскидывает вверх руки, и одновременно раздается оглушительный удар грома. Стук копыт внезапно обрывается, и Амелия слышит за своей спиной отчаянное ржание. Все погружается во тьму...

Зачем она убила его? Зачем? Зачем? Зачем?

Амелия слышит легкий звонкий смех, похожий на звук бьющегося стекла. Она оглядывается в поисках белой фигуры, но может только мельком различить ее на периферии зрения. Девушка снова и снова оборачивается, но каждый раз видит лишь край воздушной белой ткани. Она протягивает руку, пытаясь ухватить ее, но пальцы вдруг натыкаются на холодную гладь зеркала. Она окружена зеркалами и видит вокруг одни отражения — это только обман, только игра!

— Покажись! — в отчаянии зовет Амелия, и ее тихий голосок отражается от стен, снова и снова повторяясь слабым эхом, пока не замолкает совсем. В наступившей тишине воздух вокруг начинает колебаться и дрожать, прямо перед глазами мерцают скопления сияющих точек, пока не собираются в призрачную фигуру — нет, во множество фигур! Они обступают девушку со всех сторон, отражаясь и дробясь в гранях этого странного зеркала. Наконец они становятся плотными и такими же материальными, как и сама Амелия.

— О, неужели теперь ты сама желаешь поговорить со мной? — произносит насмешливый голос. Амелия бросается на ближайшее отражение, бессильно лупя ладошками по стеклянной поверхности.

— Это сделала ты! Зачем? — без страха она смотрит прямо в глубокие черные глаза, сверлящие ее взглядом.

— Как трагично! И как патетично, — Элинор поводит плечиком. — Он чудесный мальчик... был. И мне даже жаль его.

— Эта гроза — твоих рук дело! Я видела тебя там своими глазами! — кричит Амелия. — Почему ты так жестока? Неужели для тебя нет ничего... — ее голос срывается, она всхлипывает и отворачивается, чтобы больше видеть этих непроницаемых темных глаз, пристально изучающих ее. Но отворачиваться бесполезно: со всех сторон она видит одно и то же лицо, один и тот же взгляд — изящная фигура в белом платье преломляется в зеркальных гранях, бесконечно повторяющих каждое ее движение.

— Уж лучше быть жестокой, чем такой размазней, как ты. — Элинор презрительно фыркает.

— Но зачем? — шепчет Амелия.

— Зачем, зачем... Как ты мне надоела! Лучше бы тебе научиться поменьше думать о таких вещах, иначе всю жизнь можно провести, сожалея о прошлом и проливая слезы о своей несчастной судьбе.

Амелия медленно подняла на нее глаза, вслушиваясь в каждое слово.

— Кроме того, большинство мужчин попросту не стоят того, чтобы о них плакать, — небрежно бросает та. — Неужели ты не понимаешь, что просто теряешь время, вместо того, чтобы думать о будущем?

— Это ужасно, — сдавленно проговорила Амелия, — это несправедливо, ведь он не заслужил смерти, а ты...

— А я?

— Ведь это сделала ты!

— Да-да, я настоящее воплощение зла, — нетерпеливо заканчивает за нее Элинор. — Ты просто безнадежна. Но все же...

— Что? — шепчет Амелия пересохшими губами.

Но Элинор не отвечает. Она лишь загадочно улыбается, и медленно растворяется в мерцающей белизне, пока и вовсе не исчезает. Белое сияние разгорается все сильнее, все ярче, и никуда не деться от этого жара...

* * *

— Бедняжка, она вся горит! — Мэри склонилась над постелью, где лежала в беспамятстве Амелия. Простыни смялись от ее лихорадочных метаний, одеяло то и дело оказывалось на полу, и горничным приходилось не отходить от нее ни на минуту.

— Уже послали за доктором? — миссис Черрингтон заглядывала в комнату дочери каждые полчаса, однако всякий раз не заходила дальше порога. Она не подходила к кровати то ли в страхе заразиться, то ли боясь увидеть ее в подобном состоянии; и всякий раз, обращаясь к дежурившим у постели горничным, старалась отводить взгляд в сторону.

— Да, мэм, он должен быть с минуты на минуту, — тут же отозвалась Конни. — Мистер Черрингтон послал за ним карету.

— Но ведь приедет не доктор Бруннер? Я не доверяю другим врачам.

— Мистер Черрингтон сказал, что слишком долго ждать врача из Лондона, мэм.

Кейтлин слабо закивала и рассеянно посмотрела по сторонам.

— Я так устала всего этого... Что за день! Почему все это случилось со мной?

— Вы слишком взволнованы, мэм, — камеристка взяла госпожу под руку и вывела из комнаты. — Вам лучше последовать примеру вашего мужа и подождать в гостиной, а я принесу вам чай и успокоительное. Все равно мисс Амелии вы сейчас не поможете.

Когда за миссис Черрингтон закрылась дверь, Мэри покачала головой:

— Уж лучше такой нежной даме, как она, не смотреть лишний раз на мучения дочери. Хоть бы только маленькая от нее не заразилась — надо сказать миссис Коулс, чтобы не подпускала Луизу даже близко! Даст Бог, доктор поможет нашей мисс. Конни, что это ты расселась? Не видишь, какой у юной мисс жар? Принеси графин холодной воды и смочи полотенца, эти уже совсем не охлаждают. И тазик принеси, вдруг ее вновь стошнит. Ну, давай, быстрее!

Мэри вновь склонилась над больной: ее лицо разом осунулось, под глазами лежали глубокие тени, а лоб был покрыт испариной. Горничная убрала мокрые от пота волосы с лица и отерла кожу прохладным полотенцем. Почувствовать это прикосновение, Амелия на секунду приоткрыла глаза и невидящим взглядом уставилась на Мэри.

— Все хорошо, мисс, доктор скоро приедет, — проговорила она успокаивающе.

Девушка замотала головой по подушке, из приоткрытых губ вылетел кашель вперемежку с бессвязной речью:

— Статуи... Они раскололись... Туман...

— Нет никакого тумана, мисс, на улице прекрасная погода, вы сами скоро увидите, — Мэри попыталась уложить ее обратно, но девушка, не отдавая себе отчета, пыталась скинуть одеяло и расстегнуть ночную рубашку.

— Жара... Как жарко, какой яркий свет...

Когда на пороге появилась Конни, Мэри набросилась на нее с новыми упреками, пытаясь хотя бы так скрыть свою беспомощность.

— Завесь окна, ее только раздражает яркий свет! И давай же скорее воду, смотри, какие у нее сухие губы.

Кое-как вдвоем они придержали голову Амелии, давая той попить. Наконец та успокоилась и перестала вырываться, вновь окунувшись в свой лихорадочный сон.

— Что же теперь будет, Господи, — прошептала Конни, закусывая губу.

— Вот только твоих слез тут не хватало, — шикнула на нее камеристка, точно так же пытавшаяся справиться с подошедшим к горлу комом. — Скоро приедет доктор, а нам остается только молиться...

* * *

Негромкая приятная музыка, смутно знакомая и доносящаяся издалека, медленно возвращала Амелию в сознание.

— Милочка, я и не думала, что вы так впечатлительны, — тихо произнес мелодичный голос над самым ухом девушки, и ее окутал запах легких фиалковых духов и пудры. Амелия открыла глаза. Над ней участливо склонилась прекрасная дама: изящные серьги с крошечными рубинами подчеркивали фарфоровую белизну ее совершенной кожи и блеск темно-каштановых локонов. Такие же рубиновые капельки покоились на мерно вздымающейся груди, обрамленной корсажем белого шелка с бордовым лиственным узором.

— Я вижу, вам уже лучше, — она с улыбкой распрямилась, чуть склонив голову на бок. Амелии оставалось лишь кивнуть в ответ. Она пыталась вспомнить, откуда ей так знакомы эти пронзительные карие глаза в обрамлении густых ресниц и немного насмешливый изгиб рта, обнажающий в лукавой улыбке белоснежные зубки. Элинор Вудворт! Почему-то осознание этого не вызвало у Амелии ни раздражения, ни желания закричать — все эмоции, еще недавно бушевавшие в ее душе, отошли на задний план, а воспоминания казались туманными, словно до этого мгновения она спала, и только теперь проснулась.

Девушка огляделась по сторонам, с изумлением обнаружив себя в огромном зале, полном леди и джентльменами в вечерних нарядах. От самих стен этой комнаты веяло роскошью и изысканностью: высокие французские окна тонули в складках бархатных портьер глубокого винного цвета, а белоснежные колонны устремлялись вверх, к потолку, изукрашенному замысловатой лепниной. Зеркала множили свет тысяч свечей в высоких позолоченных канделябрах и огромной хрустальной люстре, красовавшейся в центре потолка. Воздух, напоенный ароматами духов, воска и роз, которыми были обильно украшены ниши между окнами, пьянил и дурманил. В одной из таких ниш и сидела Амелия — чьи-то заботливые руки усадили ее на обитый бледно-розовым тиком, точно игрушечный, диванчик.

— Да, я чудесно себя чувствую, благодарю вас, — сами собой проговорили губы Амелии.

— Вот и славно, — заметила красавица, пару раз обмахнув ее своим веером. — Идемте же, я представлю вас графу и графине.

Как во сне, та встала и последовала за своей покровительницей, которая с кошачьей грацией пересекала зал, то и дело взглядом или кивком приветствуя знакомых, и расточая улыбки налево и направо. Казалось, она была знакома буквально со всеми присутствующими. Спеша за ней следом, Амелия скользила по натертому до блеска полу, не переставая рассматривать толпящихся вокруг дам и сопровождающих им кавалеров, обменивающихся любезностями; то и дело слышались взрывы смеха и удивленные восклицания, когда кто-нибудь изрекал особенно остроумную шутку. Вдруг взгляд Амелии упал на одно из высоких зеркал, и она не сразу узнала себя в незнакомке, отразившейся там. Ее стройная фигура была окутана нежно-голубым платьем с высокой талией, перехваченным широкой шелковой лентой, концы которой ниспадали на воздушный шлейф. Такие же воздушные рукава, усыпанные мелкими цветами, оставляли открытыми плечи, а корсаж едва прикрывал грудь, как и у всех женщин в зале. Крошечные голубые туфельки завершали наряд. Ее светлые волосы, непривычно убранные наверх под гребень, мягко падали на шею затейливыми локонами и отливали золотом, отражая пламя свечей.

— Какая честь для нас снова приветствовать вас в нашем доме, — донеслись до нее слова высокого пожилого господина с бакенбардами, посеребренными сединой, облаченного в темно-коричневый сюртук.

— Благодарю вас, лорд Лоунсбери. Однако это я должна благодарить вас. Для меня огромная радость вновь посетить вас, — ответила та с лукавой улыбкой, пока граф целовал ей руку, и вслед за этим сделала реверанс его спутнице. — Графиня, большая честь для меня.

Графиня Лоунсбери ограничилась лишь скупым кивком в ответ. Сухопарая и почти такая же высокая, как и ее супруг, она обладала бледным лицом с тонкими чертами, носившими отпечаток аристократического происхождения. Ее светлые глаза равнодушно и холодно следили за гостями, не отдавая предпочтения никому и ни на ком подолгу не задерживаясь.

— Я вижу, что сегодня с вами очаровательная спутница, — заметил граф, когда пронизывающий взгляд его темных глаз упал на Амелию.

— Позвольте мне представить вам мисс Амелию Черрингтон, — та сделала шажок вперед и присела в книксене. Две пары глаз оценивающе посмотрели на нее, и она почувствовала, как заливается краской.

— Весьма польщен, — наконец произнес граф, склонившись к ее руке.

— Надеюсь, наше общество не покажется вам скучным, — добавила графиня, подчеркнув свои слова едва заметным жестом руки, в которой был зажат сложенный веер.

— Благодарю... — не успев договорить, Амелия обнаружила, что хозяева уже обернулись к следующим гостям, и поспешила вслед за Элинор. Та тем временем весело заливалась смехом в кругу нескольких джентльменов и юных леди, оживленно что-то обсуждавших.

— Амелия Черрингтон, — тем временем прощебетала Элинор, тем самым вовлекая девушку в этот небольшой круг.

— Чрезвычайно приятно!

— Какая честь!

Сразу несколько голосов наперебой приветствовали Амелию. В ее груди разлилось приятное чувство от того, что она вдруг оказалась в центре внимания сразу нескольких джентльменов, к тому же таких приятных и галантных. Она улыбалась, отвечая на их приветствия и не испытывая ни малейшего стеснения. Вот бы продлить этот чудесный вечер, пусть он длится вечно!

Вдруг послышалось короткое постукивание, разнесшееся над толпой, и гул разговоров на несколько мгновений стих. Амелия обернулась вместе с остальными, и ее взгляд упал на невысокого лысеющего человека в черном сюртуке с блестящими лацканами. Он торжественно вскинул голову, вскинул руки, и...

Полилась музыка. Слабая мелодия, до сих пор едва слышная из-за шума голосов, зазвучала в полную силу. Амелия заметила небольшой оркестр из нескольких музыкантов, стоящих на балкончике второго этажа, наполовину скрытого густой зеленью растений.

— Вы позволите? — перед ней, учтиво склонив голову, оказался светловолосый стройный молодой человек в офицерском сюртуке.

Кивнув, Амелия положила ладонь на сгиб его локтя и позволила повести себя в центр зала, где еще несколько пар уже выстроились для котильона. Тем временем вступительная часть закончилась, и начался танец.

Ноги легко несли Амелию, и нужные фигуры выходили у нее сами собой с такой непринужденной грацией, словно она всю свою жизнь только и делала, что танцевала на балах. Ее кавалер смотрел на нее с нескрываемым восхищением, и она почувствовала себя бабочкой, изящно перепархивающей с цветка на цветок. Мимолетно бросив взгляд в зеркало, Амелия подивилась тому, какой стройной и воздушной она выглядит в своем нежно-голубом наряде. Однако и ее, и всех остальных дам бесспорно затмевала Элинор, с беззаботным упоением танцующая в самом центре зала с высоким темноволосым красавцем. Она напоминала драгоценный камень в золотой оправе, искрящийся гранями в пламени свечей. Даже в самых ее плавных и неторопливых движениях сквозила страсть, тлеющая под внешним спокойствием и светской учтивостью, будто пламя, разгорающееся все ярче и ярче с каждой минутой.

— Миссис Вудворт всегда оказывается в центре внимания на любом приеме, — заметил граф Лоунсбери, чья внушительная фигура выросла перед Амелией при очередной смене партнеров. — Да, она поистине бриллиант чистой воды, способный украсить любой бал. — С этими словами он с многозначительной улыбкой поклонился, взглянув девушке прямо в глаза, а затем перешел дальше.

Амелия вновь бросила взгляд в зеркало, но Элинор в зале уже не было. Танец окончился, и гостей пригласили в белую гостиную, где были поданы фрукты, легкие закуски и напитки. Сделав реверанс своему кавалеру, Амелия в его сопровождении влилась в поток остальных гостей.

Изысканный интерьер гостиной и стены, обитые шелком с рисунком из каких-то диковинных птиц, мягко озарялись светом — но не таким ярким, как в бальной зале, отчего комната показалась девушке очень уютной. Она отщипнула веточку винограда, и присела на диван-канапе, с интересом разглядывая помещение.

Напротив большого камина из бледно-розового мрамора расположился рояль, с которого складками ниспадала бархатная драпировка. На изящный стульчик прямо перед инструментом уже села юная девушка в очаровательном белом платье, украшенном лишь скромной тесьмой цвета молодой листвы. Слегка склонив голову к плечику, она покорно дожидалась, пока несколько дам во главе с графиней окончат полемику о том, с какой мелодии следует начать. До слуха Амелии доносились обрывки их беседы.

— ...признанный гений Моцарта неоспорим. Его чарующие мелодии по праву заслужили признание...

— На континенте, быть может. Но разве не подобает англичанам предпочесть Плейфорда или Бойса, чьи таланты не уступали более известным в Европе...

Наконец перед девушкой поставили ноты, а рядом склонился такой же юный джентльмен, готовый переворачивать страницы. Робко улыбнувшись, отчего на ее пухлых щечках заиграли ямочки, девушка коснулась пальцами клавиш.

Амелия едва дождалась возвращения в бальный зал, и теперь танцевала, не пропуская ни одного тура, полностью захваченная музыкой, которая увлекала за собой, делая тело гибким и легким. Было уже далеко за полночь, и контрдансы сменились модными вальсами. Зеркала, стены, огни свечей и смеющиеся лица слились перед Амелией в одну яркую сверкающую вереницу. Розовое шампанское, принесенное ей нынешним кавалером, чье имя она уже успела позабыть, ударило ей в голову. Даже музыка играла все громче и громче, сбиваясь с ритма, струны скрипок визжали на высоких нотах.

Она танцевала, не в силах остановить эту карусель огней и красок, закружившую ее в сладостном вихре. Амелии было жарко, и она, должно быть, раскраснелась. Один из ее золотистых локонов выбился из прически и упал девушке на лоб, но она не обратила на это внимания. Ей никак не удавалось сосредоточиться на словах, которые шептал склонившийся к ней партнер, чья рука сейчас лежала на ее талии, а губы почти касались уха. Продолжая кружиться, Амелия чувствовала, как тонет в этом шепоте, смешивающимся с перезвоном бокалов, взрывами смеха и какофонией расстроенных инструментов. Почему музыканты не сделают паузу, чтобы настроить их? Она могла бы немного передохнуть и отдышаться. Голова Амелии кружилась, она задыхалась, вдруг ощутив, что находится на грани обморока. Ей даже пришлось вцепиться в своего кавалера, чтобы не потерять равновесие.

Она открыла глаза — прямо напротив них, за спинами другой пары, от пола до потолка возвышалось зеркало, и перед Амелией промелькнуло отражение. Что-то изменилось в ее облике. Рядом раздался очередной взрыв смеха, показавшийся девушке безумным; отражение же все приближалось. Ее глаза сияли победным блеском, волосы вдруг сделались темными. Сердце Амелии колотилось, как бешенное. Положение пар сменилось, и теперь ничто не отделяло их от зеркала. Вместо нее самой там танцевала Элинор Вудворт. Ее глаза сияли, как раскаленные угли, а лицо сделалось обгоревшим, почти черным, и клочья иссохшей кожи свисали, обнажая сожженную плоть. На этом страшном лице зияла хищная улыбка — нет, скорее оскал, от которого кровь стыла в жилах. Отражение склонило голову на грудь своего кавалера... на плечо Сэмьюэла Адамса. Его застывший взгляд смотрел в пустоту, и сам он казался даже менее живым, чем обожженная Элинор. Резкий поворот, и его голова отделилась от туловища и покатилась к ногам Амелии... Она коротко вскрикнула, но ее голос потонул в ударе грома, за которым сразу же последовала озарившая зал вспышка молнии. Где-то вдалеке заржала лошадь.

* * *

Ярко-синее небо окружает ее сверху, снизу — со всех сторон. Белые ватные облака неторопливо плывут вдаль вместе с Амелией, парящей, как самое маленькое них. Где же она? Ей так хорошо, что не следовало бы задаваться подобными вопросами, а наслаждаться моментом абсолютного спокойствия и безмятежности. Но все же любопытство заставляло девушку вновь и вновь возвращаться к назойливым мыслям, дивясь окружающей ее бесконечной синеве, делающей ее такой легкой и невесомой.

Разум подсказывал ей, что она высоко в небесах. Но разве можно поверить в такое? Амелия блаженно улыбнулась, подставляя лицо теплым солнечным лучам. Но если она не в небе, то тогда где же?

Где-то рядом раздался тихий смешок, и Амелия огляделась в поиске того, кто смеялся.

— А как ты сама думаешь, где ты? Высоко над землей, разумеется! — по правую руку от нее парила Элинор, на лице которой играла лукавая улыбка. Но Амелия была совершенно уверена, что мгновение назад была здесь совершенно одна! Как же...

— Даже полет оказывается не таким уж сложным делом, стоит только захотеть, — беззаботно продолжала та, — не говоря уже о других, куда более простых вещах. Ты просто никогда по-настоящему не задавалась целью.

Она что, может читать мысли Амелии?

— Они все написаны у тебя на лице, — снова рассмеялась Элинор. — И еще страх. Но чего тут бояться? Посмотри, какая красота! — Она легко взмахнула рукой, и облака под ними расступились, открывая взору землю, какой ее, должно быть, видят птицы. У Амелии перехватило дыхание: там, далеко внизу, раскинулись бесконечные просторы, подернутые зеленой дымкой, дышащей свежестью в утренней росе. Дома, словно разбросанные там и сям рукой великана, собирались в небольшие города и деревни, и шпили церквей сверкали в утреннем солнце.

— Почему же мы не падаем? — пробормотала Амелия, зачарованно наблюдающая, как под ними проплывает серебристая лента реки и усеянные цветами луга.

Элинор вздохнула и раздраженно покачала головой.

— Если бы ты так не сомневалась во всем, то поняла бы, что тебе может принадлежать весь мир. — Она вздохнула. — Но очевидно, ты на это не способна. По крайней мере, самостоятельно. — После этих таинственных слов она снова взмахнула рукой, и Амелия вдруг почувствовала, как ее тело перестает быть воздушным. Она падала. Все вокруг померкло, откуда-то сверху в последний раз донесся знакомый смешок, и она полетела вниз, со свистом рассекая воздух, пока не провалилась в забытье.

Высоко в ветвях над ее головой выводил свои рулады дрозд. Сидящая на скамейке Амелия огляделась по сторонам. Над аккуратными ровными дорожками, усыпанными отборным гравием, склонились развесистые кроны буков, каштанов и лип, которые лишь изредка тревожил легкий ветерок. Немного поодаль, за деревьями, блестела спокойная гладь воды, а вдоль дорожки на почтительном расстоянии друг от друга стояли скамеечки, ожидающие, когда кто-нибудь присядет на них передохнуть. Почти все они были заняты дамами всех возрастов в элегантных дневных туалетах, совершающими свой обычный моцион после завтрака, и множеством гувернанток в черных платьях, сопровождающих своих воспитанников на прогулку. Неподалеку от берега пруда маячили фигуры нескольких мальчиков в матросских костюмчиках, с упоением запускающих корабли из щепок. Еще один ребенок зачарованно рассматривал лоток разносчика сладостей, который неторопливо пересчитывал вырученные за утро деньги. Мальчика коротко окликнула его няня, и он, проводив сладости мечтательным взглядом, побежал к ней.

Полдюжины девочек всех возрастов увлеченно играли, щеголяя друг перед другом кукольными одежками — еще более замысловатыми, чем их собственные полосатые или клетчатые платьица. Совсем еще маленькие, они были одеты как взрослые, не считая разве что длины юбок, а одна даже крутила в руке кружевной парасоль с перламутровой ручкой. Три молодые гувернантки не менее увлеченно обсуждали что-то, собравшись небольшой группкой неподалеку, присев на скамью и лишь изредка отвлекаясь, чтобы бросить взгляд на своих подопечных или сделать какое-то замечание. Еще одна прохаживалась особняком, не спуская глаз с девочки, задумчиво сидевшей рядом с остальными со своей куклой, но не принимавшей участия в общем веселье.

Сбоку, в тени высокой ели, белела женская статуя в тунике, наполовину скрытая колючими ветвями. Что-то в ее позе и в том, как лежали мраморные складки ее одеяния, показалось Амелии невероятно знакомым. Ну конечно! И как только она могла не узнать Кенсингтонский сад, в котором провела столько часов, играя с другими детьми или чинно прогуливаясь, когда стала постарше? Неужели это...

— Это вовсе не мои происки, — раздался рядом с ней звонкий голос. Элинор сидела на скамейке рядом с ней, слегка опираясь на белый кружевной зонтик с отделкой из бахромы. Ее точеную фигурку облегал прогулочный костюм в тонкую темно-зеленую полоску, а волосы были убраны под маленькую шляпку такого же цвета, отороченную черным кружевом по тулье. Тонкие льняные перчатки сидели на ее тонких руках, будто вторая кожа. Элинор была одета по последнему слову моды, и в современной одежде выглядела непривычно. Не оттого ли она больше не пугала?

— Я вовсе не это имела в виду, — запротестовала Амелия.

Элинор склонила слегка голову к плечу, и на ее лице заиграла улыбка.

— О да, наверняка! Впрочем, я позвала тебя сюда не для того, чтобы разговаривать о коварных заговорах.

На несколько мгновений наступила тишина, которую нарушал лишь шелест листвы и голоса играющих детей. Элинор блаженно откинулась на скамейке и подставила лицо солнцу.

— Мне нравится... всегда нравилось приходить сюда. Повсюду кипит жизнь, но в то же время можно побыть наедине с собой, если того захочется. Ведь ты тоже часто бывала здесь, не так ли? — это прозвучало скорее утверждением, нежели вопросом, и Амелия только кивнула в ответ.

— Жаль, что с тех пор, как я выросла, больше не могла гулять здесь. Я слышала, что леди и джентльмены часто совершают верховые прогулки в этом саду. Но матушка никогда не любила таких развлечений — по ее мнению, пешие прогулки утомительны для дам, и мы только иногда выезжали в экипаже. — Она вздохнула и, поколебавшись, отправила в рот карамельку из кулечка, протянутого ей Элинор. — А чаще всего просто оставались дома. Матушка считала, что рукоделие больше приличествует молодой леди...

Элинор фыркнула.

— А что же ты сама? Разве тебе не хотелось проехаться верхом в такой ясный день? Поболтать и вдоволь посмеяться с подругами, обмениваться взглядами с джентльменами?

Амелия опустила глаза.

— Да, но я плохо езжу верхом, к тому же мои родители...

— Боже правый, Амелия, я отлично поняла точку зрения твоих родителей. Но ведь тебе самой хотелось отправиться на конную прогулку? Никак не могу взять в толк, как ты умудрилась не сойти с ума, все время сидя в четырех стенах вместо того, чтобы заняться чем-нибудь более подходящим для молодой девушки! — на лице Элинор отразилось искреннее недоумение, и она тоже бросила в рот карамельку.

— Но как же я могла поступить иначе? Не представляю себе, что сказала бы мама, если бы я...

— А почему она должна была сказать что-то особенное? — пожала плечами ее собеседница. — Что предосудительного может быть в том, если молодая леди с подругами немного покатаются верхом среди другой благородной публики? Разумеется, под строгим надзором какой-нибудь пожилой дуэньи, чтобы успокоить твою матушку. Ты бы только выиграла от этого: на твоих щеках заиграл бы румянец, глаза бы заблестели, и ты, по крайней мере, не была бы такой бледной. Кроме того, разве тебе не нужно думать о замужестве?

Амелия зарделась, но все же кивнула.

— Не сутультесь, мисс, — послышался строгий голос гувернантки вблизи от них. — И не идите так быстро, comme la roturiХre. Держите осанку.

— А где еще ты можешь приглянуться молодому джентльмену и показать себя во всей красе? — Элинор продолжала поглощать карамельки. — Уж точно не сидя дома и не прячась за шторкой в экипаже! Нет, с конными прогулками может сравниться разве что бал, — она мечтательно улыбнулась.

Светловолосая девочка, сжимая в руках куклу и степенно шагая в сопровождении гувернантки, приближалась к скамейке, на которой они сидели.

— Но я полагаю, отец уже подумал о том, чтобы найти для меня подходящую партию, — возразила Амелия. — Я точно знаю, что родители...

— И слушать ничего не желаю! — перебила ее Элинор и решительно встала. — Давай лучше прогуляемся вокруг пруда, я хочу пройтись и рассмотреть кувшинки. Quelle belle mademoiselle! — она вдруг мило улыбнулась приближающейся паре и протянула юной мисс кулек, в котором еще оставалось достаточно леденцов. — Возьми, они лимонные!

Девочка нерешительно взглянула на гувернантку, но та от неожиданности не вымолвила ни слова.

— Бери же! — Элинор нетерпеливо сунула кулек прямо в руки девочке и повернулась к Амелии.

— Идем! Сколько можно сидеть на одном месте?

Амелия поднялась и взяла со скамейки свой зонтик — почти такой же, как у Элинор, — как вдруг услышала за спиной резкий голос гувернантки.

— Мадемуазель Амели! — она говорила негромко, но ее слова прозвучали хлестко, как удар кнутом. Девушка резко обернулась. Это платье противного темно-коричного оттенка... эти поношенные желтые перчатки... этот нарочитый французский акцент... Девочка, низко опустив голову, едва сдерживала слезы, а кулек уже оказался в руках мадемуазель Пати. Амелия широко раскрытыми глазами посмотрела на совсем юную себя, затем перевела взгляд на мерзкую гувернантку, похожую в ее прогулочной одежде на сороку, и на нее накатила волна непреодолимой, яростной ненависти. Как только эта бесцветная, грубая женщина могла так изводить ее! Нет, больше она не будет мучить ее, она не позволит!

Чувствуя, как злость бурлит в груди, не находя выхода, Амелия что было сил замахнулась зонтиком и ударила им мадемуазель Пати прямо в грудь. Острый наконечник вошел в ее плоть, словно нож в масло. На тонкое кружево брызнула кровь, расцвечивая кипенно-белую ткань красивыми красными цветами. Они цвели на белом поле, выпуская бутоны, которые набухали и раскрывались крупными алыми маками. Целое море маков, таких ярких и алых, как кровь.

* * *

Струйка алой крови брызнула на ночную рубашку, и Конни поспешила к кровати с носовым платком. Горничная выглядела едва ли лучше, чем лежащая в беспамятстве девушка: она не спала уже третьи сутки подряд, лишь пару раз задремала в кресле около постели больной, и сама с трудом держалась на ногах.

— У мисс снова кровь носом пошла! — запричитала она и взглянула на доктора с надеждой.

Тот черным грачом ходил по комнате, бурча что-то себе под нос. Пусть это был и не тот чинный врач из Лондона, который уже как-то приезжал с миссис Черрингтон, но он единственный мог сделать хоть что-то. Доктор приходил к ним теперь каждый день с тех пор, как мисс Черрингтон заболела, приносил свои лекарства и веру в чудесное исцеление.

— Со вчерашнего дня никаких изменений, — констатировал доктор, прощупывая пульс девушки. Ее ручка казалась просто игрушечной в его ладони, и висела, как плеть. Девушка заворочалась, когда Конни промокнула кровь платком, и зашлась кашлем, но так и не открыла глаз.

— Но она поправится, да?

Доктор многозначительно хмыкнул.

— Она очень слаба, но пока не умирает. Вы даете ей сироп от кашля и горячее питье?

— Мисс все время в беспамятстве, как же заставить ее! — Конни испуганно посмотрела на мужчину. — Мы с Мэри вдвоем пытаемся давать ей лекарство, но ее постоянно тошнит. Но когда все же удается его влить, кашель прекращается, и она засыпает сном младенца.

— Значит, старайтесь делать так, как я предписал! — доктор строго посмотрел на нее, и служанка закивала, как провинившаяся школьница.

Тумбочка возле кровати Амелии была заставлена флаконами, баночками и бутылочками самых разных размеров с непонятными Конни названиями: часть была написана по-иностранному, а некоторых слов она и на английском-то не знала. На полу стоял таз с прохладной водой и полотенцем, которое прикладывали ко лбу, чтобы сбить жар, и которое было совершенно бесполезным. Здесь же лежали и грелки — девушку бросало из жара в озноб, и слуги пытались сделать все, чтобы облегчить ее мучения.

— Мне надо поговорить с мистером Черрингтоном.

— Я сейчас вас провожу, — засуетилась она и уже у самой двери спросила тихо: — У нее воспаление легких, да? У меня тетка от него умерла...

Доктор внимательно посмотрел на нее и поправил очки на переносице:

— Ты говорила, что твоя госпожа бегала ночью под дождем? Ничего удивительного! Если вы не будете выполнять мои предписания, то ее может постичь судьба твоей тетки.

* * *

Снова эта комната, полная зеркал и слепящего белого света. Но все зеркала пусты. Пусты, и не видно даже краешка белого платья.

Амелия бежит, но ее ноги не двигаются. Обернуться она тоже не может. Да что же это! Она мечется, пока вдруг не понимает, что привязана — сидит на стуле, опутанная белыми бинтами, и не может даже пошевелиться. Ноги и руки девушки затекли, и она почти не чувствует их. Ей так нужна помощь! Скорее бы кто-нибудь пришел и освободил её. Самой ей ни за что не развязать этих пут, они слишком туго стянуты, а узлы слишком прочные.

Элинор, ее подруга! Она должна быть где-то здесь, должна помочь ей!

— Ни к чему паниковать, — раздался за ее спиной такой знакомый голос. — Неужели ты не можешь просто стряхнуть с себя какую-то нитку?

— Нитку? — непонимающе переспросила Амелия.

Тут же она почувствовала слабое движение воздуха, и вслед за этим осознала, что освободилась. Потирая затекшие запястья, она встала. На полу, обвившись вокруг ножек стула, и в самом деле лежала тонкая белая нитка. Амелия в недоумении обернулась и увидела Элинор. Та стояла в зеркале, скептически приподняв одну бровь, и вновь казалась призраком из далекого прошлого, портретом, написанным лунным светом по стеклу.

— Но как ты...

— Очень просто, — ответила та. — Как и все, что я делаю. А вот для тебя, похоже, многие вещи слишком сложны. Как жаль, что ты отвергаешь мою помощь.

— Но мне не нужна никакая помощь, — начала девушка.

— Неужели? — Элинор улыбнулась так, что у Амелии засосало под ложечкой. — А, по-моему, очень нужна. Ведь даже они не могут ничего сделать! — они показала куда-то вниз.

Амелия взглянула туда, куда указывал изящный пальчик, и перед глазами у нее потемнело.

Она увидела саму себя, раскинувшуюся на постели в собственной спальне. Рядом суетились Мэри и Конни, и та новая девочка с кухни, здесь же был и незнакомый доктор, созерцающий ее с необычайно серьезным видом. Боже, но почему все они собрались в ее комнате? И почему она так ужасно выглядит? Ее волосы разметались по подушке, лицо заострилось и приобрело желтоватый оттенок, отчего казалось восковым, на лбу блестела испарина. Полупрозрачная кожа и закрытые глаза придавали Амелии почти безжизненный вид, если бы не слабое прерывистое дыхание, от которого ее грудь едва заметно приподнималась под ночной рубашкой. Она выглядела отвратительно, более того, она видела себя почти мертвой, омерзительным, гниющим трупом.

— Потому что ты умираешь, — сообщила ей Элинор. — Не можешь справиться даже с простудой, если пробежишься под дождем.

— Нет! Я не должна, я не могу умереть! — закричала Амелия и бросилась к зеркалу в поисках спасения. Но холодная гладь оттолкнула ее, а Элинор лишь рассмеялась, холодно и отстраненно.

— Не умрешь, если послушаешься меня и примешь мою помощь.

Амелия непонимающе смотрела вниз, не желая смиряться с предстоящим.

— Какая же ты упрямая! Только подумай, как многое может измениться, если только ты этого захочешь. Неужели ты хочешь вот так бездарно закончить свою жизнь?

Та лишь отчаянно замотала головой.

— Так значит, ты согласна?

— Чего ты хочешь от меня?

— Всего лишь помочь тебе, глупая.

— Но как? Разве ты сможешь?..

— Я? — Элинор вновь вскинула остро-очерченную бровь.

Как же она была прекрасна — Амелия не могла оторвать взгляд от ее идеальной, античной красы. В этом белом платье она напоминала восхитительную статую из Кенсингтонского сада, была воплощением совершенства. Девушка протянула вперед руку, желая прикоснуться к безукоризненной сияющей коже и шелку волос, но покачнулась и отдернула руку, лишь едва коснувшись зеркальной поверхности. Она оказалась не твердой, а напоминала ночное озеро, спокойное лишь до первого колыхания.

— Я не понимаю, — прошептала Амелия.

— Не бойся, — зеркальная гладь вновь колыхнулась.

— Что произойдет?

— Ты не умрешь, — засмеялась Элинор множеством серебряных колокольчиков. — И будешь жить так, как не жила никогда раньше.

Амелия молчала. Перед ее глазами все снова потемнело и закружилось водоворотом ярких звезд. Пол поменялся местами с потолком, день с ночью, а земля с небесами, лишь ее вечная призрачная спутница оставалась такой же неизменной. Девушка открыла глаза: она снова оказалась в зеркальной комнате, но только теперь зеркало там было лишь одно — от пола до потолка, в изящной золоченой раме, как на балу у лорда Лоунсбери, даже музыка играла та же — что-то из Моцарта, а может, и Бойса. Пространство за рамой не было туманным и пустым: под ногами расстилался паркет темного дерева, за спиной Элинор уютно трещал камин, бросая отблески пламени на синие с золотистым узором обои. На столе на серебряном блюде красовались фрукты, графины с вином и лимонадами, шербет и другие лакомства в изящных вазочках, а несколько стульев и диванчик так и манили присесть. Элинор лукаво улыбнулась Амелии.

— Что ж, пришла пора решиться. Ведь тебе совсем не хочется умирать, не так ли?

— Нет... нет, — Амелия вздернула подбородок. — Я хочу жить!

— Я понимаю, — Элинор протянула ей руку, слегка склонив голову к плечу. — И я помогу тебе.

Амелия отрывисто вздохнула, потом быстро вложила свою руку в ладонь Элинор. И шагнула вперед, растворившись в ее объятиях.

* * *

Доктор устало отер лоб и наконец-то улыбнулся, впервые за последние несколько дней.

— Можно считать, что случилось чудо, — произнес он, поднимаясь с постели больной.

Две горничные: одна чуть постарше, другая помоложе, — вздохнули с облегчением.

— Она пришла в себя?

— Она спит. Но жар спал, и она свободно дышит. Теперь вам осталось дождаться ее пробуждения и терпеливо ждать окончательного выздоровления. Куриный бульон и теплое питье — вот то, что ей сейчас нужно.

— Просто не верится! — воскликнула Конни. — Я должна как можно быстрее рассказать об этом миссис Черрингтон... Она, бедняжка, сама слегла, у нее сердце прихватило, так за юную мисс переживала. Да и мистер Черрингтон...

— Хорошо, хорошо, — попытался угомонить ее врач.

— Господи, счастье-то какое! Конни проводит вас в гостиную, я уверена, мистер Черрингтон захочет вас лично отблагодарить!

Дверь за ними тихо закрылась, и больная заворочалась во сне. Луч солнца упал на ее постель сквозь приоткрытую занавеску, и губы девушки растянулись в довольной улыбке.

Глава 9

К приезду мистера Ричарда Харви готовились всю неделю. Едва мисс Черрингтон пошла на поправку, было решено более не откладывать визита долгожданного гостя и назначить его на последние выходные июня. В доме еще ни разу не принимали гостей, и оттого вся прислуга была немного на взводе, стараясь угодить вкусам столичного гостя. Все приготовления лежали на сухопарых плечах экономки миссис Уильямс: хозяйка дома лишь выразила желание, чтобы было "ничуть не хуже, чем на приеме у леди Уайтфилд с Реджент-стрит". Мистер Черрингтон же высказался еще более кратко, сказав, что не потерпит, чтобы сына его хорошего друга и делового партнера приняли неподобающим образом. И теперь миссис Уильямс словно тень появлялась во всех комнатах, едва остальным слугам стоило на минуту замешкаться или оторваться от работы. И вот, когда все ковры были вычищены, занавески постираны и выглажены, а серебро блестело, она с чувством глубочайшего удовлетворения прошлась еще раз по комнатам, проверяя с помощью белых перчаток отсутствие пыли даже в таких местах, куда никому бы не пришло в голову заглянуть.

— Как вы считаете, мистер Гласфорс, не слишком ли рано приезжает мистер Харви? — спросила она как бы между делом.

— Что вы имеете в виду? — дворецкий посмотрел на женщину сверху вниз с некоторым любопытством.

— Я имею в виду болезнь мисс Черрингтон. Еще неделю назад неясно было, поправится ли она, а теперь мы уже принимаем гостей.

— Как я могу судить, мисс Черрингтон выглядит замечательнейшим образом. К тому же, миссис Уильямс, не забывайте, что решение принимаем не мы, а мистер Черрингтон больше всего на свете не любит переносить планы.

Экономка открыла было рот, чтобы возразить, но решила промолчать и отвернулась к гортензии на подоконнике, которой еще не коснулась ее всеобщая ревизия.

— Вы правы, это действительно не наше дело, — коротко бросила она и оторвала увядающий листик.

Открытое ландо, запряженное двумя лошадьми, подъехало к дому Черрингтонов сразу после пятичасового чая, когда жара уже немного начала спадать, уступая место свежести летнего вечера. Хруст гравия под колесами был слышен еще раньше, чем экипаж повернул на подъездную дорожку, и Гласфорс поспешил сообщить мистеру Черрингтону о прибытии гостя.

Пока кучер и горничная выгружали его немногочисленные вещи, Ричард спустился на землю и неторопливо направился к парадной лестнице, оглядываясь вокруг. То был высокий молодой человек привлекательной наружности, чей возраст еще только приближался к отметке двадцати пяти лет, а манера держаться выдавала человека, всю жизнь прожившего в столице. Его нельзя было бы перепутать даже с самым знатными представителями Чатема или Рочестера в том числе и по одежде: он был одет в светлый однобортный сюртук модного фасона в тонкую синюю полоску и такие же брюки, крой которых выдавал руку мастера, вокруг шеи был завязан шелковый светло-голубой платок, лента в тон украшала цилиндр. Определенно, этот человек мог приехать только из Лондона.

— Рад видеть вас, Ричард, — мистер Черрингтон встретил его на пороге и протянул руку. — Надеюсь, вы хорошо добрались?

Мистер Ричард Харви, как и его достопочтенный отец, были одними из тех немногих людей, кто одним лишь своим появлением заслуживал улыбки мистера Черрингтона — пусть даже и совершенно незаметной; уголки его губ слегка дернулись и тут же вернулись обратно, привычно рисуя жестко очерченный рот.

— Приветствую, мистер Черрингтон! — Ричард энергично потряс его руку. — Вы выбрали замечательное место, так близко к Лондону, и все же здесь чувствуется свежесть морского воздуха. Ведь верфи Чатема недалеко отсюда, если я не ошибаюсь?

Мистер Черрингтон кивнул и добавил:

— Местный воздух рекомендовали моей жене, а я, как вы знаете, не могу жить далеко от Лондона, ведь там все мои дела.

Ричард огляделся. С порога дома открывался неплохо вид на сад у подъездной дороги и липовую аллею, по которой он приехал. Шум города остались далеко позади, здесь же можно было услышать стрекот кузнечиков и шелест деревьев. Должно быть, среди этой идиллии скука становится вечным спутником жизни. Сам же дом... Что ж, он выглядел впечатляюще: суровое строение георгианской эпохи, тяжелый темно-красный кирпич и величественные колонны по бокам главного входа придавали ему монументальности, но несмотря на свой солидный и богатый экстерьер, даже в этот солнечный день он казался холодным и неуютным.

— У вас красивый дом, — сказал Ричард, вовсе не стремясь поведать хозяину дома о своих суждениях. — Отличная покупка!

— Надеюсь, изнутри он понравится вам не меньше.

Он сделал приглашающий знак рукой, и оба джентльмена вошли в дом. Мистер Черрингтон был прав: изнутри он смотрелся совершенно по-другому, и, несмотря на ожидания, был обставлен вполне современной мебелью, а не антиквариатом начала века. В холле было свежо и темно, и прохлада приятно контрастировала с жарой на улице.

— Вы не голодны с дороги? Ужин скоро подадут: мы садимся за стол в 7 часов, так уж заведено.

— Ну, тогда не будем нарушать вашу традицию. Но где же миссис Черрингтон, где мисс Амелия?

— Полагаю, готовятся к ужину. Моя жена так давно не принимала гостей, что уже позабыла, как это делается. Пойдемте, я покажу вам дом!

Ричард пошел за мистером Черрингтоном, с любопытством изучая интерьер. Общая гостиная, малая гостиная, главная столовая, утренняя столовая, зимний сад...

— Ремонт еще не закончен, в одной из комнат в восточном крыле я решил сделать музыкальную комнату для дочерей, — заметил мистер Черрингтон, когда они вновь вернулись в холл.

Комнаты и впрямь сверкали новизной. Настолько, что на каминной полке в гостиной еще не поселились привычные глазу статуэтки, все возможные поверхности еще не устлали кружевные салфетки. В большинстве помещений не было видно почти никаких следов присутствия хозяев, не считая скромно задвинутой в угол корзины с рукоделием, забытой то ли миссис Черрингтон, то ли ее дочерью.

— Не хотите ли пройти наверх ко мне в кабинет и выпить аперитива перед ужином? — поинтересовался мистер Черрингтон. Он уже стоял на лестнице, и едва ли его вопрос подразумевал возможность отказа.

Кабинет полностью отражал характер Бертрама Черрингтона, а также был единственной комнатой в доме — возможно, не считая спален — которая имела свое неповторимое лицо. И давала понять, что здесь главенствует мужчина, а если женщина сюда и заходила, то только для того, чтобы быстро протереть пыль или почистить ковер.

Когда дворецкий как всегда незаметно вошел в кабинет со стаканами на серебряном подносе, Ричард изучал библиотеку мистера Черрингтона, а тот лишь кивал в ответ на его вопросы и восторги.

— Это ведь первое издание Адама Смита, 1776 год! — молодой человек недоверчиво оглядел книгу в коричневом переплете и дотронулся до позолоченных букв на корешке. — Настоящая редкость. Это недавнее приобретение, не так ли? Отец мне ничего о нем не говорил, хотя, вы знаете, он страстный книголюб.

— Тогда пусть Альберт сам приезжает с визитом и посмотрит и другие покупки, — скупо улыбнулся мистер Черрингтон.

— Отчего же вы не устроите библиотеку внизу? Это кажется мне куда более полезным, чем музыкальная комната. К тому же фортепьяно и так хорошо вписывается в интерьер гостиной, — заметил Ричард, когда они уже сидели в мягких честерфилдских креслах в полутьме кабинета возле высоких книжных полок и пустующего камина. Благородный темный цвет кожаной обивки и деревянной мебели успокаивал и настраивал на степенный разговор.

Мистер Черрингтон задумчиво покрутил в руке стакан, и, нахмурившись, коротко ответил:

— Еще не хватало, чтобы моя дорогая жена или, еще того хуже, мои дочери совали нос в библиотеку. Там для них нет ничего интересного!

— Вот уж действительно, — засмеялся Ричард. — Хотя, позвольте заметить, Амелия прекрасно образованная девушка с тонким вкусом, насколько я могу судить. Ваша заслуга!

— Да бросьте, — отмахнулся мистер Черрингтон. — Однако ваша симпатия лестна мне, как ее отцу. Хоть я и предпочел бы, чтобы она занималась более полезными вещами.

— Она уже достаточно хорошо себя чувствует? Мы очень взволновались, когда услышали о ее недомогании. Вы же знаете, как Амелия дорога мне и всей нашей семье.

— Более чем. Насколько я знаю, вчера она уже выходила на улицу и спускалась к обеду, когда меня не было. По правде говоря, я не думаю, что ее болезнь была так опасна, как говорил врач. Миссис Черрингтон сама чуть не слегла от нервов, но вы же знаете женщин — эти наседки будут кудахтать по любому поводу. И раз моя дочь оправилась за неделю, значит, и нечего было переживать. Куда больше меня озадачила смерть сына нашего соседа. Ваш отец не рассказывал вам об этом?

Ричард покачал головой и подался вперед к своему собеседнику, готовый слушать.

— Да и нечего особенно рассказывать, никто толком не знает, что произошло. Как я могу судить, он возвращался домой в грозу, и его лошадь понесла, испугавшись грома. Юноша был хорошим наездником, но лошадь была еще не обкатанной, он не удержался в седле и сломал себе шею, — пожал плечами мистер Черрингтон.

— Должно быть, Амелия ужасно перепугалась, узнав о происшедшем! Она очень нежная девушка, представляю, как поразила ее смерть соседа.

— Я ценю, что вы так заботитесь о чувствах Амелии, однако не вижу причины ее волнениям: такое происходит, и это жизнь. Возможно, моей дочери стоит научиться воспринимать ее такой, какая она есть, а не через страницы сентиментальных романов. Впрочем, это не самая интересная тема. Расскажите лучше, как ваши дела в Лондоне? Я часто вижу вашего отца, но уже давно ничего не слышал о вас.

* * *

— Ах, Мэри, ты видела, какой он красавчик? — Конни прикрыла дверь, из-за которой наблюдала за мистером Черрингтоном и его гостем, и повернулась к старшей подруге.

Та усмехнулась себе под нос и протянула ей два кончика белоснежной скатерти, подготовленной специально к приезду гостя.

— Помоги-ка лучше ее натянуть, нам надо все успеть.

Конни проворно расправила льняное полотно на столе и вновь принялась за свое.

— Что же ты мне не сказала, что к нам такой гость приедет! Я бы, может...

— Утихомирься ты, такой джентльмен, как Ричард Харви, не для тебя. Он хороший молодой человек, я-то его с самого юного возраста знаю, когда его отец и мистер Черрингтон только познакомились. Он юноша с образованием, воспитанием и состоянием, по нему все лондонские барышни вздыхают.

— Уж я думаю! Я в этой глуши и забыла, как одеваются настоящие джентльмены. Мистер Черрингтон-то всегда так строго одет, пусть и у лондонского портного обшивается, а на местных без слез не взглянешь. А тут... Я когда его вещи разбирала, чуть не плакала — такие рубашки! Сама бы такие носила!

Мэри снова сдержала смешок и передала ей стопку тарелок — тех самых, что до сего дня пылились в буфете.

— Как думаешь, у него есть невеста? Не может быть, чтобы не было: красив, высок, темноволос... Мечта!

— Конни, что же ты делаешь! — воскликнула главная горничная.

— Да что такого? Я просто сказала...

— Ты зачем эти бокалы поставила? Они для шампанского, неужели не видишь? Его сегодня к десерту подадут, а ты пока приготовь вот эти — винные. Совсем он тебе голову вскружил, видать.

— Что есть, что есть, — вздохнула она.

— Поставь розы в эту вазу в центре стола, — Мэри огляделась, вспоминая, что еще забыла.

Стол выглядел идеально и дожидался разве что проверки мистера Гласфорса. Горничная поправила столовые приборы и салфетки и с видимым удовольствием обернулась к Конни:

— Я так надеюсь, что все пройдет идеально. Господа это заслужили. Бедная мисс Черрингтон едва отошла от болезни, а миссис Черрингтон так давно не принимала гостей! Она, бедняжка, никак не может выбрать платье, и мне надо еще помочь ей с прической. А ты пойди к мисс Черрингтон, она, небось, тоже волнуется.

Когда Конни уже почти скрылась в дверях, Мэри окликнула ее и заговорщически подмигнула.

— Ты же ведь слышала?

— Что? — удивилась горничная.

— Нашу мисс Черрингтон в невесты мистеру Харви прочат. Так что постарайся, чтобы она сегодня настоящей красавицей была! — шепнула Мэри ей на ухо и добавила громко: — И поторопись!

* * *

В столовой горело больше свечей, чем в любой другой день, и оттого комната выглядела необыкновенно торжественной и праздничной: свет озарял каждый уголок, отражался в натертой до блеска бронзе подсвечников и серебряной посуде, проникал сквозь стекла буфета, лился с потолка на белоснежную накрахмаленную скатерть и сервированный по последней столичной моде стол. Газовые лампы — такие скучные и современные — уступили этим вечером место роскошным канделябрам, словно гостям из прошлого.

В тот день Ричард Харви ограничился лишь легким ланчем, съеденным еще в Лондоне перед самым отъездом. Однако теперь полдень, казалось, отошел в далекое прошлое, а потому предстоящий ужин был как нельзя более кстати и представлялся молодому человеку весьма соблазнительной перспективой. Мистер Черрингтон, негромко обменявшись парой слов с дворецким, вернулся в его общество.

— Дамы вот-вот спустятся, — заметил он, бросая слегка недовольный взгляд на часы над каминной полкой.

Будто в ответ на его слова послышался негромкий шорох платьев, дверь распахнулась, и в столовой появилась миссис Черрингтон, по случаю ужина нарядившаяся в вечернее серебристо-серое платье. Должно быть, оно пылилось в ее гардеробе целую вечность, а сама его обладательница чувствовала себя неуютно в роскошных шелках и множестве оборок, щедро украшающих корсаж и ниспадающих с турнюра, и оттого куталась в шаль такого же серого цвета, чтобы укрыться от слишком пристальных взглядов.

— Ах, мистер Харви, какое счастье видеть вас в нашем доме! — проговорила она, подплывая к молодому человеку и протягивая ему свою тонкую руку.

— Миссис Черрингтон, я не могу передать свою радость от встречи с вами, — не остался в долгу Ричард. — Могу заверить вас, что мы часто вспоминаем о вас, а моя матушка шлет вам сердечный привет и сокрушается, что больше не может наслаждаться вашим обществом, как прежде.

Миссис Черрингтон лишь благодарно улыбнулась в ответ и опустилась на стул, предусмотрительно отодвинутый для нее Гласфорсом.

— Прошу к столу, — скупой жест хозяина положил конец обмену любезностями.

Подняв взгляд, Ричард, наконец, увидел Амелию, вошедшую сразу же вслед за матерью и все это время с легкой улыбкой наблюдавшею за ним. Несмотря на бледность, щеки были ее тронуты румянцем, а голубые глаза блестели, и Ричард смог убедиться, что девушка выглядит совершенно здоровой. Нежность ее лица и плеч подчеркивало платье цвета слоновой кости с разбросанными по всей ткани крошечными цветочками, вышитыми золотой нитью. Единственным украшением служило тонкое коралловое ожерелье, оттеняющее фарфоровую, точно полупрозрачную, кожу девушки. Казалось, она почти не изменилась с их прошлой встречи, только нечто в ее взгляде заставило Ричарда по-новому посмотреть на девушку, да так пристально, что та поспешила отвернуться.

— Мисс Черрингтон, — произнес он, поклонившись.

— Мистер Харви, какая радость для нас, — в ответ девушка улыбнулась и посмотрела на него так же внимательно, как и он, когда пару мгновений назад изучал ее. Формальностям был положен конец.

Едва они успели рассесться за столом, как по комнате разлился аромат запеченной форели, уже дымящейся на широком серебряном блюде. Горничная в хрустящей накрахмаленной наколке и таком же переднике, быстро и бесшумно, как тень, положила на тарелки порции рыбы, и исчезла вместе с опустевшим блюдом. Ричард же успел оценить как чудесную сервировку, так и прекрасное место, отведенное ему за столом — напротив мисс Черрингтон, увлеченно разделывающей рыбу маленьким серебряным ножом.

— Форель просто изумительна, миссис Черрингтон, — вежливо заметил молодой человек. — Впрочем, ужины у вас всегда были безупречными, сколько я себя помню, — этот комплимент вызвал у хозяйки дома легкую улыбку.

— Благодарю вас, Ричард, за теплые слова, — отозвалась она, — жаль, что у меня самой почти нет аппетита.

— Но что же здешний климат? Находите ли вы его живительным? — продолжил беседу Ричард, перебирая в голове темы, подходящие для двух благовоспитанных дам. За столом в доме Черрингтонов всегда царило такое молчание, будто бы хозяева всерьез уверовали в поговорку про серебро и золото, причем первый металл не жаловали вовсе.

— Несомненно, — опередил жену мистер Черрингтон. — Здешний климат идет миссис Черрингтон на пользу.

— Воздух здесь просто волшебный, — подтвердила Амелия, не отрываясь от своей трапезы, — мы с матушкой ощутили это в полной мере. Полагаю, вы еще не видели нашего сада?

— У мистера Харви еще будет время осмотреть и сад, и окрестности, — прервал ее отец. — Однако полагаю, что не погрешу против истины, сказав, что моя настоящая гордость — это конюшня, — добавил он.

— Мне уже не терпится осмотреть все это, — кивнул Ричард.

Амелия подняла голову и посмотрела на него, немного приподняв брови. В ее глазах читалось насмешливое "Вам, приехавшему из Лондона, и правда все это может быть интересно?", и Ричард коротко кивнул, надеясь, что расшифровал удивление мисс Черрингтон верно.

— Не стоит торопиться, — мистер Черрингтон сдержанно улыбнулся. — По правде говоря, нам хотелось бы надеяться, что вы останетесь у нас подольше. Дамы будут разочарованы, узнав, что вы не прогостите у нас и недели.

Тем временем перед миссис Черрингтон словно по мановению волшебной палочки появилась супница, и хозяйка, приняв из рук горничной небольшой половник, принялась разливать первое блюдо. На то время, пока дама владела половником, в комнате вновь установилась привычная тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем напольных часов.

— К сожалению, в моем распоряжении всего несколько дней, — сообщил Ричард, с выражением искреннего сожаления пожимая плечами, — хотя я и сам был бы рад погостить в вашем чудесном доме подольше. — Он бросил взгляд на Амелию, которая слушала его с едва заметной улыбкой, слегка склонив голову к плечу и делая вид, что полностью увлечена супом. — Боюсь, что мой отец не одобрит столь длительной праздности. Вы же сами знаете, как много дел ждет нас в Лондоне.

— Что ж, в этом его можно понять, — отозвался мистер Черрингтон.

Ричард лишь улыбнулся в ответ, отдавая должное супу, за которым последовала следующая перемена блюд — молодой барашек с картофелем и пирог с дичью — настоящий повод для гордости кухарки, миссис Гиффорд. Беседа возобновилась лишь после того, как подали десерт: сыр, ягодное желе, фрукты и бланманже.

— Вы часто совершаете прогулки по окрестностям? — Ричард через стол посмотрел на Амелию, десертным ножом разрезающую персик. Та усмехнулась и кивнула ему в ответ.

— Теперь, когда я выздоровела, то, несомненно, посвящу этому больше времени. К тому же наконец-то наступило настоящее лето, и я не могу дождаться, когда смогу совершить первую верховую прогулку.

Миссис Черрингтон подняла на дочь испуганные глаза, но вслух не сказала ничего.

— Да, я отлично понимаю вас! На пути сюда у меня была превосходная возможность рассмотреть округу из окна экипажа, и могу предположить, что здешние поля и дороги как нельзя лучше подходят для конной прогулки.

— Ах, вновь эта тема, — прошептала миссис Черрингтон, роняя десертную ложечку.

Внезапно слова мистера Черрингтона о недавнем происшествии по соседству перестали быть для Ричарда лишь очередной байкой, и он поспешно извинился:

— Это действительно не лучшая идея, вы совершенно правы. И мне не следовало бы затрагивать этот вопрос.

— Почему же, — мистер Черрингтон даже не взглянул на жену. — Я вовсе не желаю, чтобы тема лошадей, верховой езды, а так же карет, подков и экипажей становилась в моем доме запретной. И полностью разделяю ваше желание. К слову, я непременно должен показать вам недавно приобретенных мною жеребцов. Если вам будет угодно, мы могли бы завтра же объехать окрестности верхом. Здесь есть не только поля и леса.

— О, это прекрасная мысль! — обрадовался Ричард, которому только что грозило застрять в болоте словесных реверансов и неудобных ситуаций, от которых его так ловко освободил мистер Черрингтон. — Мисс Амелия, составите ли вы нам компанию?

— Навряд, — сухо ответил вместо дочери мистер Черрингтон. — Полагаю, для такой поездки она еще недостаточно окрепла. Мы же с вами можем доехать до чатемских верфей, если сохранится такая же ясная погода, как сегодня. Мы вполне сможем осмотреть их, и еще успеем домой к ужину.

Амелия посмотрела на отца и уже открыла рот для ответа, однако в последний момент передумала и, вернувшись к персику, снова принялась терзать его ножом.

— В таком случае, мне остается лишь надеяться на то, что мисс Амелия согласится на недолгую пешую прогулку. Обещаю, что приложу все усилия, чтобы не переутомлять ее, — это обещание прозвучало так искренне, что даже у мистера Черрингтона не нашлось ни одного аргумента против. Девушка вновь посмотрела на него, и Ричард готов был поклясться, что она едва сдерживает смех.

— Уверяю вас, мистер Харви, наш сад как нельзя лучше подходит для такой прогулки, и вы сами в этом убедитесь. А в низине за рощей сада есть премилый ручей, — сообщила Амелия. — Не желаете ли персик? Кажется, эта ваза стоит слишком далеко от вас. Они такие сладкие и мягкие!

— С удовольствием, — Ричард принял из ее рук спелый фрукт, невзначай коснувшись ее руки. — И правда, очень мягкие. Вы не можете себе представить, мисс Черрингтон, как я рад видеть вас такой здоровой и бодрой.

— Все это только благодаря здешнему воздуху, покою и тишине. Не могу передать, как я благодарна отцу за возможность жить в таком чудесном месте. — Она с признательностью взглянула на мистера Черрингтона.

Тот хмыкнул, одновременно кивая дворецкому в знак того, что ужин окончен. Горничные принялись убирать со стола посуду.

— Перейдемте в гостиную, — господин Черрингтон встал, и то же сделали все остальные, следуя его примеру.

В холле Ричард с интересом изучал резьбу на лестничных перилах. И, несмотря на то, что узор на них был довольно типичным для конца прошлого века, он даже пару раз обошел лестницу, словно не мог насмотреться на отполированные ступени и темно-бордовый ковер. Впрочем, эта процедура заняла бы значительно меньше времени, если бы мисс Черрингтон вышла из столовой чуть пораньше и не заставила его придумывать случайный повод для неожиданной встречи с ней без чуткого наблюдения родителей.

— Вас так заинтересовала лестница? — полушутливо спросила девушка и округлила глаза. — Я уверена, с ней связана какая-нибудь очень интересная история, и в свое время она займет место в Британском Музее.

— Мисс Черрингтон, как вы можете догадаться, ваша персона интересует меня куда больше этой лестницы, — ответил Ричард предельно официально. — И я действительно рад видеть вас в добром здравии.

— Я польщена. И рада, что моя легкая простуда не помешала вашему визиту. Обидно болеть летом, но еще обиднее было бы отменить из-за этого ваш приезд. Здесь и так порой невыносимо скучно.

— Не вы ли говорили, что наслаждаетесь здесь тишиной и покоем?

— Наслаждаюсь. Но все же визиты приносят мне не меньше удовольствия.

Ричард усмехнулся: "Визиты"! Насколько он мог знать, дом Черрингтонов и в Лондоне редко был открыт гостям из-за постоянных болезней миссис Черрингтон, и едва ли юная Амелия когда-либо имела возможность почувствовать себя светской дамой. Однако теперь она повзрослела — за те несколько месяцев, что они не виделись, нечто новое проникло в каждое ее слово, в каждый взгляд и жест.

— Не желаете ли проводить меня в гостиную? Мой отец будет тревожиться, не украли ли вы меня. Это ведь так неприлично, стоять здесь, в темном коридоре, одним!.. — она встряхнула головой и протянула ему руку, как если бы он был ее кавалером на балу, и теперь ему предстояло вести ее по огромному залу, а не дойти до ближайшей двери.

— Как бы ваши родители не испугались за вашу честь и не запретили мне впредь видеть вас, — зашептал Ричард и наклонился к самому ее уху, перед тем, как распахнуть дверь в гостиную.

Едва переступив порог комнаты, миссис Черрингтон опустилась на обитое лиловым шелком канапе, расположенное сбоку от камина, словно только и ждала, чтобы вновь присесть и слиться с обивкой.

— Мэри, мое рукоделие, — тихо проговорила она, и, почти мгновенно получив из рук камеристки корзинку, принялась неторопливо извлекать из нее нитки, игольницу и очередную недовязанную салфетку. Происходящее вокруг ее больше не касалось — она оградилась от внешнего мира тонким слоем кружева, нанизанного на спицы.

— Присядем, — предложил мистер Черрингтон гостю, опускаясь в одно из глубоких кресел, стоявших на другой половине гостиной, у окна. Более позднего появления Амелии он будто бы и не заметил — или же не посчитал необходимым обращать на это внимание.

Гласфорс уже поставил на отполированную буковую столешницу между ними хрустальный графин и два бокала.

— Виски? — предложил хозяин дома.

— Да, пожалуй, — согласился Ричард, наблюдая, как дворецкий опускает мелко наколотый лед на донышки бокалов.

— Амелия, сыграй нам что-нибудь, — мистер Черрингтон кивнул в сторону рояля, вспомнив о присутствии дочери. Та обернулась, коснулась пальцами затейливо уложенных завитков прически, и послушно подошла к инструменту. — Ведь ты еще не забыла свои уроки музыки?

Взяв небольшую стопку нот с крышки рояля, покрытой малиновым бархатом, девушка быстро перелистала их. Просматривая названия пьес, она на какое-то мгновение приподняла бровь, но все-таки выбрала одну из них, и, наспех пробежав глазами нотные строки, расправила юбку и чинно села в профиль к остальным.

— Мистер Харви, не могла бы вы помочь мне?

— Все что угодно для вас.

— Вас ведь не затруднит переворачивать страницы в нотной книге?

Будь в этом зале один из тех художников эпохи романтизма, он бы немедля схватился за кисть, такую идеалистическую картину представляли эти двое молодых людей: светловолосая юная девушка, чьи пальцы легко порхают над клавишами, и высокий статный молодой человек, переворачивающий для нее страницы.

Из-под пальцев Амелии лилась спокойная и незатейливая мелодия — одна из тех, что всегда исполняются благовоспитанными молодыми леди на музыкальных вечерах. Миссис Черрингтон рассеянно слушала, устремив взгляд в никуда; ее руки, сжимающие рукоделие, опустились на колени. Наконец музыка стихла, и мистер Черрингтон одобрительно кивнул.

— Что ж, я вижу, что твой учитель музыки не напрасно потратил время.

Девушка повела плечом и, слегка нахмурившись, пролистала нотную книгу в поисках чего-нибудь еще, достойного исполнения.

— Мисс Амелия, я помню, что как-то на Рождество вы исполняли для нас несколько песен, — вдруг произнес Ричард. — Не споете ли вы и теперь? Я не забыл, что у вас очень славный и нежный голосок.

Амелия повернула к нему голову, чуть склонив ее к плечу, и внимательно посмотрела на молодого человека.

— Благодарю за ваш лестный отзыв, мистер Харви, — ответила она. — Право, я так давно не пела на публике!

— Не скромничай, милая, — произнесла миссис Черрингтон. — Раз наш гость просит...

— Спой, Амелия, — отец чуть приподнял бокал, подчеркивая свои слова.

Девушка немного смущенно улыбнулась.

— Тогда, если вы не будете возражать, я исполню одну балладу. Возможно, она не так красива, как та рождественская песня, однако я никак не могу выбросить ее из головы. Я думаю — я уверена — что нашему гостю она понравится, — и вновь Ричард поймал ее особый взгляд, ради которого он готов был вновь изучать хоть каждую ступеньку лестниц дома Черрингтонов.

Девушка вздернула подбородок, чему-то улыбнувшись про себя, и ее пальцы вновь легли на клавиши.

Цыгане явились на графский двор,

Играя на тамбурине...

Ее обычно негромкий и мелодичный голосок вдруг обрел глубину и заиграл новыми глубокими интонациями: то становился тихим и вкрадчивым, то высоким и звонким; то он искрился весельем, а мгновение спустя в нем уже сквозило неподдельное отчаяние. Казалось, что девушка не просто исполняет песню, а проживает ее здесь и сейчас; что видит перед собой ту графиню, которая оставила свою прежнюю жизнь и ушла с цыганским табором.

Она пела, полностью отдавшись во власть музыки и слов, не замечая своих слушателей. Лицо Амелии порозовело, золотистый локон выбился из прически около виска, пальцы быстро бегали по клавишам, и даже глаза, казалось, потемнели, превратившись в бездонные омуты, в которых плескались невиданные доселе страсти.

Ричард взволнованно слушал, подавшись вперед и не сводя с девушки глаз; мистер Черрингтон низко склонил голову, созерцая ковер, а его супруга то и дело исподтишка бросала на него тревожные взгляды, словно пытаясь угадать, какие мысли скрываются за непроницаемым выражением лица мужа.

О нет, дорогой! Не воротишь домой

Меня ни мольбою, ни силой.

Кто варит свой мед, тот сам его пьет.

А я его крепко сварила!

Наконец Амелия пропела последние строки, прозвучал последний аккорд и постепенно смолк, растворяясь в наступившей тишине. Несколько мгновений в комнате царило молчание, а потом его разорвали хлопки.

— Браво, мисс Черрингтон! — воскликнул молодой человек. — Это было поистине чудесно. Но где же вы узнали об этой песне? Я ни разу не слышал ничего подобного.

— О, я нашла сборник старинных английских баллад среди старых бумаг, которые обнаружили на чердаке во время уборки. Эта баллада называется "Графиня-цыганка". Текст показался мне весьма занимательным, и я сама подобрала к нему аккомпанемент, — она очаровательно улыбнулась.

— В таком случае это делает вам честь, — добавил Ричард. — А ваш голос еще лучше, чем я запомнил. Вы могли бы стать настоящей певицей.

Амелия рассмеялась.

— Вы смущаете меня такими комплиментами, мистер Харви. Множество девушек поют куда лучше меня.

— Что ж, так и есть, — скупо сказал мистер Черрингтон. — Но даже музыка хороша в меру. Мистер Харви, вас еще не утомила игра моей дочери?

— Нет, она прекрасна. Однако здесь немного душно, на мой взгляд, и я предпочел бы пройтись.

— Вы уже видели наш зимний сад? Там воздух гораздо свежее, чем в большинстве комнат, — откликнулась Амелия, позабыв и о фортепьяно, и о пении. — Он расположен прямо здесь, следом за гостиной.

— Только мельком, — отозвался он, вставая с кресла и делая несколько шагов по гостиной. — И буду рад, если вы покажете мне его. — С этими словами молодой человек предложил девушке локоть, она положила на его сгиб пальцы, и они степенно вышли в соседнюю комнату, оставив дверь в гостиную открытой.

Зимний сад представлял собой оранжерею, которая пока еще почти пустовала; здесь окна пропускали куда больше света, чем во всех остальных помещениях дома, а обстановка ограничивалась лишь несколькими стульями со светлой льняной обивкой да небольшим ореховым столиком на изогнутых ножках, украшенного одной-единственной кружевной салфеткой. Когда-нибудь здесь должны будут появиться экзотические цветы и растения, которым требуется много солнца, пока же главным украшением и источником тонкого аромата служили розовые кусты, протянувшиеся вдоль обеих стен. Сами розы еще не распустились, но некоторые сорта, самые ранние, уже дали бутоны, набухшие в преддверии скорого цветения.

— Здесь, должно быть, ваш персональный райский уголок, — заметил Ричард, окидывая комнату беглым взглядом.

— Я так рада, что вам у нас нравится, мистер Харви, — сказала девушка, отходя к задрапированным темно-зеленой тканью горшкам, где раскинулись широкие глянцевитые листья орхидеи.

— А вам здесь хорошо? Ведь это самое главное.

— Вполне, — ответила та. — Разумеется, у этого дома, как почти у любого другого, есть свои недостатки, но все же я чувствую себя так, словно уже давным-давно живу здесь.

— Что ж, значит, это место и правда стало вашим домом. Знаете, когда я читал ваши письма, мне казалось, что в них угадывается тревога, но теперь я вижу, что это не так. Я рад, что вы довольны своей жизнью. — Он заложил руки за спину и сделал несколько шагов по помещению. — По правде говоря, я не ожидал... — он не договорил, подбирая слова.

— Чего именно вы не ожидали? — с любопытством спросила Амелия, слегка подавшись ему навстречу.

— Что по приезду обнаружу столь приятную перемену в вашем настроении, — он повернулся к ней и улыбнулся. — Быть может, я слишком давно не видел вас, и попросту успел за это время позабыть, какая вы на самом деле. И за это прошу простить меня, — Ричард галантно поклонился. Он казался серьезным, но в уголках его глаз затаилась улыбка.

— И какая же я на самом деле? — она склонила голову к плечу и лукаво посмотрела на молодого человека.

Ричард усмехнулся.

— Очаровательная, полная жизни... и к тому же вы стали еще красивее, чем прежде.

— О, как вам не стыдно так льстить мне, мистер Харви, — с притворным укором ответила она. — Но что же в моих письмах вызвало такую тревогу?

— Все дело в том, что я привык считать вас все той же наивной и милой девочкой, мечтательной и чувствительной. Вы ведь помните, как в прежние времена вы торопились отделаться от вашей гувернантки, когда я приносил вам какой-нибудь роман? По правде сказать, от вашей суровой мадам даже мне становилось немного не по себе. Зато я отлично помню, с каким восторженным видом вы сообщали мне после свои впечатления! И, похоже, эту восприимчивость к литературе вы сохранили до сих пор.

— Так вот в чем дело! Что ж, вряд ли вы могли ожидать, что я буду писать иные письма — ведь мама или отец прочитывают их, прежде чем отправить, так что у меня просто не было иного выхода, кроме как ограничиться таким скромным кругом тем, — закончила она, уже не сдерживая смеха.

— Вы правы, — Ричард подхватил ее веселье, — едва ли я мог ожидать чего-то иного. Однако сегодня... Ваша баллада произвела на меня неизгладимое впечатление.

— Думаю, на моих родителей тоже, — Амелия закусила губу, точно пытаясь подавить смешок. — Графиня-цыганка, разве не прелестно! Меня пленит ее свобода.

— Хотели бы и вы стать такой же? — спросил Ричард.

— Вы же знаете меня, вот и ответьте на свой вопрос сами, — усмехнулась Амелия. — Но, должно быть, вы считаете меня невероятно скучной, иначе писали бы мне не так редко.

— О, теперь я могу клятвенно пообещать, что впредь стану писать вам гораздо чаще! — он шутливым жестом прижал руку к груди.

— Смотрите же, я буду ждать, — девушка погрозила ему пальчиком. — Здесь, конечно, не так тоскливо, как может показаться, но все же признаюсь, что часто скучаю по Лондону. Временами мне не хватает общества, это правда.

— Что ж, сейчас я могу пообещать вам, что, по меньшей мере, в ближайшие несколько дней у вас будет общество, хотя бы даже и только мое, — он подошел к ней и, поклонившись, снова предложил ей локоть.

— Мне кажется, вы недооцениваете себя, — не сводя с него лукавого взгляда, она взяла его под руку. — Но вы снова меня обманываете — завтра вы на целый день уедете с моим отцом бог весть куда, так что вашего общества мне не видать.

— Зато вечером я вернусь и буду предоставлен в полное ваше распоряжение, — произнес молодой человек в свое оправдание. — К тому же, вы хотели показать мне сад.

— Посмотрим, как вы сдержите свое обещание, — они неторопливо направились обратно, к дверям в столовую. — Но наш сад и в самом деле того стоит, можете мне поверить!

* * *

В комнате мисс Черрингтон было прохладно, но, несмотря на это, она попросила оставить окно приоткрытым.

— Мисс, после вашей болезни вам лучше бы быть осторожной, — заметила Конни, но девушка лишь рассмеялась в ответ:

— Оставь так, и лучше помоги мне с прической. Столько шпилек, я сама ввек не управлюсь!

Горничная принялась аккуратно распутывать пучок, вынимая одну за другой шпильки и заколки, которые держали причудливую прическу. Пока она возилась, Амелия прикрыла глаза и откинула голову на спинку стула, улыбаясь каким-то своим мыслям. Волосы светлыми прядями падали на ее плечи, и Конни расчесывала запутавшиеся кудряшки.

— У вас такие красивые волосы, мисс, — проговорила она, аккуратно водя по ним щеткой.

— Правда? Ты так думаешь? — Амелия приподняла голову и удивленно на нее посмотрела.

— Конечно, разве вы сами не видите? Цвета светлой пшеницы и так очаровательно завиваются на кончиках, многие девушки о таких только мечтают.

— Вот уж не подумала бы, — фыркнула Амелия и повернулась к ней: — Ладно, это не имеет значения. Скажи, как ты находишь мистера Харви?

Глаза Амелии блестели живым интересом, и она улыбалась так, как служанка еще ни разу не видела. Неужели один вечер смог так сильно ее изменить? Неужели один человек... смог? Конни расплылась в ответной улыбке.

— Он просто замечательный, мисс! — совершенно искренне ответила горничная и даже, кажется, немного покраснела, но в тусклом свете газовой лампы этого было не увидеть. — И он так на вас смотрел...

— Как так? — подхватила Амелия и с любопытством посмотрела на служанку, жадно ожидая ее ответа.

— Ах... Мисс, разве вас саму не смущает этот разговор?

— Смущает? Вот уж нет, мне крайне интересно, что же ты увидела!

— Я немногое успела заметить, мисс, но мне кажется, что вы очень понравились мистеру Харви, — смущенно проговорила горничная. — Но вы ведь давно знакомы?

— Да, — девушка неопределенно пожала плечами. — Но мы так мало общались. Давай, заканчивай скорее с волосами, я ужасно устала и хочу спать!

Амелия проснулась будто бы от легкого толчка и резко открыла глаза. Спала ли она, или находилась на той тонкой грани между сном и бодрствованием, когда не можешь определить, какому миру ты принадлежишь. Полная луна светила в окно, и в комнате было почти светло. Мягкий свет стелился по ее пустому письменному столу, переходил на постель и касался ее рук, лежащих поверх одеяла. Дверь тихонько скрипнула, и Амелия повернула голову на этот звук. Дженни вошла в комнату и, увидев, что ее хозяйка не спит, улыбнулась.

Она присела на краешек кровати и провела рукой по волосам девушки, убирая их со лба. Как хорошо, словно в старые времена, когда они сплетничали обо всем на свете, забираясь с ногами на кровать Амелии и шепча друг другу всякие глупости.

Девушка приподнялась на локте и взяла ее руку в свою.

— Кажется, я выздоровела, моя дорогая Дженни. Ведь жар спал? — она приложила тыльную сторону ладони горничной к своему лбу.

Та кивнула.

— Наконец-то я поправлюсь, болезнь страшно вымотала меня, оставив без сил... Я так давно не выходила и не дышала настоящим воздухом... Но уже завтра я встану, ведь правда?

— Конечно, — кивнула та.

— Ты знаешь, кто мне в этом помог?

Она отрицательно покачала головой. Амелия задумчиво посмотрела на зеркало, в котором серебрилась лунная дорожка, и промолчала.

— Спите, мисс, — прошептала Дженни и исчезла.

Амелия не слышала ни ее шагов, ни стука закрывающейся двери, погрузившись в сон, который впервые за долгое время не окунул ее в мир кошмаров.

Глава 10

У нее все еще немного кружилась голова, а ноги передвигались с ощутимым трудом, тем не менее, эта слабость была вполне естественной, и Амелия старалась не обращать на нее внимания. Куда больше ее тревожило другое — с самого начала своей болезни она настолько выпала из привычной жизни, что едва ли могла сказать, какой сегодня день, и как долго она пребывала в беспамятстве. Было так волнительно и в то же время радостно спускаться к завтраку, что девушке пришлось несколько раз пройтись по комнате, глубоко дыша и пытаясь унять сердцебиение, и, прежде чем покинуть спальню, она присела за свой письменный столик, чтобы отдышаться и собраться с силами.

Рука сама потянулась к тетради с тюльпанами на обложке. Ах, как давно она не держала пера и не писала на этих страницах, хотя и дала себе обещание подробно описывать каждый свой день. Как же далеко теперь были те обещания — их скрыл плотный туман ее нескончаемых снов, становящихся день ото дня все реальнее. Рука девушки задрожала, когда переворачивала последние страницы: быстрый, неровный почерк, неряшливые кляксы на листах, строчки отплясывали тарантеллу, а слова... Нет, этих слов она больше не хотела видеть. Они остались там, в прошлом, среди прочих кошмаров, и их следует забыть навеки. Она все начнет сначала. Сегодня понедельник, так почему бы не начать новую жизнь с этого момента?

Девушка обмакнула перо в чернильницу, смахнула каплю и аккуратно вывела наверху новой страницы:

"Какой поистине волшебный день стоит за окном!"

Дату она опустила, оставив для нее место вверху страницы — сейчас ей было сложно припомнить, на какое именно число выпал столь чудесный день, и не наступил ли еще ненароком июль.

"Я давно не видела солнца, но сегодня оно улыбается мне, а, значит, все мои страдания, сомнения и страхи остались в прошлом. Как бы сильно оно ни терзало меня, я буду сильной и смогу оставить его позади. Я благодарна Господу и моим дорогим родителям за выздоровление и за то, что чувствую в себе силы жить. Какое же счастье дышать полной грудью и не мучиться от удушающего кашля! Но нет, не об этом я должна сейчас писать. Разве стоит начинать новый день и новую жизнь, дарованную мне небесами, со стенаний и жалоб? Я и без того пережила достаточно — многим больше, чем любая девушка моих лет, и теперь, наконец, свободна. Она спасла меня..."

Амелия на мгновение замерла с пером в руке, а затем аккуратно зачеркнула последнюю фразу. И еще раз, и снова, пока стало невозможно различить буквы, и синие чернила не пропитали бумагу насквозь.

"Сегодня я буду продолжать мои экзерсисы, — начала она с новой строки. — Быть может, я еще слишком слаба, однако никогда не следует пренебрегать дисциплиной. Вот уже месяц я собираюсь выучить новую пьесу для фортепьяно, и сегодня ночью мне подумалось, что это может быть какая-нибудь баллада. Я уже давно обещала матушке разыграть "Салли в нашей аллее", которая раньше мне давалась с трудом. "Советчик молодым девушкам" пишет, что следует не менее часа в день проводить на свежем воздухе, а три часа отдавать занятиям рукоделием и искусствами, и если я буду стараться, то успею не только выучить новую песню, но и закончить вышивку к концу следующего месяца. А мой дорогой отец говорит, что занятые делом руки не оставляют времени на пустые мысли. Кроме того, матушка наверняка нуждается в моей постоянной помощи, и мой дочерний долг..."

Звон колокольчика, раздавшийся с нижнего этажа, заставил ее вздрогнуть и резко обернуться. Обычно он звучал перед ужином, хотя сейчас стрелки часов едва подбирались к восьми утра. К завтраку никогда не звонили, хотя он и подавался всегда в строго установленное время, если мистер Черрингтон оставался дома. Не желая разгневать отца, Амелия вскочила со своего места и бросилась к двери, так и не завершив предложения. Она даже не успела убрать волосы в прическу, но справедливо полагала, что ее неоконченный туалет едва ли явится оправданием для опоздания даже на несколько минут, и потому поспешила вниз, приглаживая волосы на ходу.

— Мистер... мистер Харви? — вырвался у нее вздох изумления, едва лишь она оказалась на пороге столовой.

Молодой человек в светлом льняном костюме оторвал взгляд от газеты, поднялся с кресла и с приветливой улыбкой поклонился ей: эту улыбку Амелия помнила с детства, и за все эти годы она совсем не изменилась, хотя ее обладатель и превратился из мальчика, каким она его увидела впервые, во взрослого мужчину. Они познакомились, когда Амелия была еще совсем ребенком — ей едва исполнилось семь лет, а Ричард только что вернулся из школы Хэрроу и в то время казался ей таким недостижимо взрослым и серьезным! Тогда, вероятно, он и вовсе не запомнил маленькую девочку, глядящую на него одновременно испуганно и восторженно. В следующий раз они встретились уже в доме Черрингтонов на званом обеде, которые тогда устраивались еще не столь редко, как в последние годы. Амелия, теперь уже юная девушка, говорила с ним впервые — смущаясь, ответила на его приветствие, а потом сама не могла поверить своему счастью, когда Ричард заговорил с ней и даже задал несколько вопросов о ее обучении и книгах. Это был первый мужчина, не считая отца, с которым она когда-либо вела беседу дольше пары минут; впрочем, с тех пор ситуация не слишком изменилась.

Они встречались редко — куда чаще Амелия садилась за свой письменный стол и изводила кипы писчей бумаги, чтобы рассказать Ричарду, ставшему ей единственным другом, обо всем, что волновало ее. Всякий раз, складывая листы и сбрызгивая их лавандовой водой, она внутренне дрожала, опасаясь, что такой серьезный и занятой человек будет читать ее цидулки, а когда получала пространный ответ, полный обращенных к ней добрых слов, девушка едва верила своему счастью.

Теперь же...

Он стоял прямо перед ней, в холле их дома, и продолжал выжидающе смотреть на нее, а ведь Амелия уже и думать забыла, что родители приглашали Ричарда к ним погостить. Какая оплошность, как она могла совсем выкинуть это из головы!

— Ах, мистер Харви! — пробормотала она, теряясь. — Какая неожиданность... Я страшно рада видеть вас здесь!

— Что вы имеете в виду, моя дорогая мисс Черрингтон? Здесь — значит в холле? Неужели мне следовало сразу же пройти в столовую? — спросил он шутливо. — Признаться, я не слишком хорошо знаком с порядками вашего дома.

— Разве вас не встретили? Гласфорс должен был... — еще тише проговорила Амелия и даже не закончила фразу.

— О, вы можете не волноваться, дорогу в столовую я смог бы найти и сам, — он выразительно посмотрел на открытую дверь, куда только что прошла старшая горничная с подносом в руках. — Однако не откажусь от помощи столь прелестной проводницы.

Девушка нерешительно кивнула и, еще раз извинившись, предложила ему следовать за ней.

В семье Черрингтон совместные завтраки были столь большой редкостью, что прислуга, испугавшись этого нового явления, постаралась обустроить все не хуже вчерашнего ужина, а миссис Гиффорд, ругаясь про себя за расточительность, выкладывала оставшиеся с вечера холодные закуски. Но Амелия чувствовала себя настолько выбитой из колеи, что даже смотреть не могла на накрытый стол, а при виде ломтиков говяжьего языка ее замутило. Она прошла к своему месту и, тихо поприветствовав родителей, села. Сейчас Амелии хотелось привлекать как можно меньше внимания, и это удавалось ей без особых усилий: отец лишь коротко кивнул в ответ на ее пожелание приятного аппетита, и даже не повернулся к ней; мать же была столь увлечена намазыванием джема на тост, что даже не услышала бы ее слов. Быть может, другая, более честолюбивая девушка расстроилась бы, останься ее первый за долгое время выход к завтраку незамеченным, но Амелия в душе даже радовалась, что ей не придется вести беседу при госте, к приезду которого она была не готова, и который совершенно выбил ее из колеи.

— Мисс Черрингтон, — рядом с ней возникла Мэри с вазой свежих фруктов в руках. Поставив ее на стол, она вполголоса обратилась к девушке: — Миссис Гиффорд сообщила, что приготовит завтра к ужину сливовый пудинг, как вы и просили.

— Что ты имеешь в виду? — удивленно посмотрела на нее Амелия.

— Она боялась не успеть, но вы можете не волноваться, все будет готово.

Заметив, что и так произвела слишком много шума, горничная сделала быстрый книксен и удалилась, пока мистер Черрингтон не успел сделать ей замечания.

— Мисс Амелия, вы не голодны? — обратился к ней Ричард, который до этого о чем-то переговаривался с мистером Черрингтоном и вовсе не обратил внимания на горничную: ваза с фруктами возникла посреди стола сама по себе, как ей и следовало. — Бекон изумителен.

— Благодарю, — она отрицательно покачала головой.

Ричард вскинул брови, однако ничего не сказал. Тарелка Амелии все еще пустовала: девушка до сих пор не притронулась ни к тосту, ни к фруктам. По правде сказать, сама мысль о еде внушала ей сейчас отвращение, и при одном только взгляде на нее к горлу подкатывала тошнота. Только сейчас девушка заметила, как сильно было это ощущение дурноты, охватившее ее всю и плавно растекающееся по телу. Амелии показалось, что ее ноги онемели, и она больше не чувствовала кончиков пальцев, но прежде чем она успела что-либо сказать, стол, а вместе с ним и стоящая на нем посуда, и стулья, и стены комнаты закружились в водовороте, который с каждой секундой только ускорялся. Девушка, готовая сию же минуту лишиться сознания, с такой силой схватилась за краешек стола, что скатерть с трудом удержалась на месте. В серебристой поверхности чайника она на миг увидела свое лицо... но разве могли эти глаза, эта странная улыбка принадлежать ей?

— Мисс Черрингтон, с вами все в порядке? — Ричард даже привстал со стула, готовый, если понадобится, броситься к ней на помощь.

Даже мистер и миссис Черрингтон оторвались от своей трапезы и взглянули на дочь.

— Все в порядке, — кивнула она, убирая упавшую на лоб прядь волос. — Просто на мгновение закружилась голова. Бекон, вы сказали? Пожалуй, не откажусь. И не могли бы вы передать мне глазунью? — улыбнулась она Ричарду, давая понять, что с ней все в полном порядке.

* * *

Когда Ричард вместе с мистером Черрингтоном возвращались с дневной прогулки и уже ехали по подъездной дорожке, молодой человек заметил, как в одном из окон первого этажа слегка колыхнулась занавеска — едва ли причиной тому был сквозняк. По крайней мере, настолько сильных сквозняков Ричард не мог себе представить, к тому же едва ли те могли столь аккуратно вернуть занавеску на место. Тот, кто стоял за ней, несомненно, не хотел, чтобы его увидели с улицы, но не мог и сдержать своего любопытства. Ричард живо представил, как Амелия ждет его у окна, бросая нетерпеливые взгляды на настенные часы, и эта мысль вызвала улыбку и пробудила мысли, которых он от себя не ожидал. Например, что и сам спешит поскорее оказаться в доме Черрингтонов — по праву не самом гостеприимном из всех, где ему приходилось бывать. И что вовсе не возражает слушать рассуждения Амелии о литературе, какими бы детскими и наивными они ему не казались. А также — и это было самым странным — что он готов вновь и вновь изучать деревянные узоры на лестнице, лишь бы остаться с этой девушкой наедине.

— Я вижу, вы довольны, Ричард, — заметил мистер Черрингтон, когда они уже спешились, а кучер поспешил к усталым лошадям.

— А разве могло быть иначе? — ответил тот весело.

— Тогда, возможно, вы впредь станете бывать у нас чаще. К тому же не я один надеюсь на это, — Бертрам кивнул в сторону дома, давая понять, что не только Ричард заметил тайного наблюдателя.

Однако, когда Ричард зашел в холл, он не встретил ни малейшего следа нетерпеливо ожидающей его там Амелии, как и в коридоре и большой гостиной, куда последовательно заглядывал. Лишь в малой гостиной он обнаружил девушку, сидящую в кресле у окна и неторопливо листающую "Петерсонс". Ему пришлось даже кашлянуть, чтобы привлечь ее внимание.

— Ах, это вы? — она оторвала взгляд от страницы с изображениями модных в этом сезоне шляпок. — Я не ждала вас так рано.

Ричард был бы готов поверить, что она и впрямь сидит здесь уже целую вечность, если бы не учащенное дыхание и раскрасневшиеся от бега щеки девушки: все же, чтобы добраться из холла в дальнюю комнату за столь короткое время, требуется немалая сноровка.

— Так значит, вы не ждали меня? Тогда не буду вас отвлекать, — он развернулся к двери, собираясь уходить, но Амелия оказалась проворнее.

— Я думаю, мы придумаем что-нибудь более занимательное, чем чтение модных журналов, не так ли? — когда она встала, Ричард заметил, что девушка уже надела уличные ботинки, а шляпа и перчатки лежали наготове у двери, на тумбочке. — Я обещала показать вам окрестности, но отец меня опередил. Какая досада! Значит, придется отыскать что-нибудь другое.

И вот уже она стояла возле него, застегивая пуговицы высоких лайковых перчаток, в то время как тугие петельки сопротивлялись ее напору. Конечно же, ему стоило предложить свои помощь, а благовоспитанной барышне Амелии Черрингтон отказаться, но вместо этого Ричард просто помог ей застегнуть пуговицы, а она улыбнулась и коротко кивнула.

— А вы неплохо знаете здешние места, — заметил Ричард, когда они вышли из сада и направились сквозь небольшую дубовую рощу к холмам, простирающимся до самого горизонта.

Амелия уверенно шла вперед, будто каждый день гуляла по этим тропинкам, и ей был знаком здесь каждый куст. Наконец, утомившись от долгой ходьбы, она остановилась и обернулась к своему спутнику, который безуспешно воевал с ветками терновника, цепляющимися за его сюртук. Несколько локонов выбились из-под шляпки, она порывисто дышала, слегка приоткрыв рот и, по всей видимости, страдала от жары в своем прогулочном платье с огромным, как бочка, турнюром, однако выглядела при этом совершенно счастливой.

— Да вы стали настоящей пейзанкой, — проговорил Ричард.

— Ну что вы, я всего лишь пару раз выходила гулять по окрестностям. Чем же еще заняться здесь, вдали от Лондона? А вот вам, городскому жителю, не помешало бы иногда бывать на природе, — с этими словами она оторвала колючку, прицепившуюся к его рукаву.

— И ваши родители не возражают против подобных прогулок?

— Они полагают, что для молодой девушки полезно пребывание на свежем воздухе, а климат Кента и вовсе целителен, — ответила Амелия, стараясь повторить строгие интонации своего отца, однако не смогла сдержать смеха.

Она прислонилась к стволу поваленного дерева и принялась поправлять прическу, Ричард же стоял неподалеку, стараясь понять, что приключилось с той пугливой, вечно смущенной и витающей в своих мечтах девочкой, которую он знал вот уже лет десять. Он никогда бы не подумал, что эта милая, но совершенно оторванная от жизни юная барышня сможет однажды повзрослеть, и тем более так быстро, почти в одночасье. Но здесь и сейчас он не мог оторвать взгляда от этой новой Амелии, которая, будто не замечая его, возилась со своей шляпой, расправляя соломинки и сдувая невидимые пылинки. Тень от листьев причудливо падала на ее лицо, делая его похожим на картины французских импрессионистов, а золотистые локоны переливались, когда на них играл солнечный свет. Покончив со шляпкой и вернув ее на голову, девушка, наконец, соизволила обратить внимание на Ричарда — когда тот уже успел подумать, что превратился для нее в бестелесного лесного духа.

— Мистер Харви, — произнесла Амелия и замолчала, в задумчивости покусывая губу.

— Мисс Черрингтон, — в тон ей ответил Ричард и сказал то, что давно собирался сказать: — Как официально это звучит, не находите? Порой в такие мгновения мне даже кажется, что мой отец стоит у меня за спиной, и вы обращаетесь именно к нему. И раз уж сегодня мы нарушаем все возможные формальности одну за другой, могу ли я просить вас называть меня просто Ричардом?

Конечно, это было нагло. Более чем нагло, как он мог судить. Амелия поджала губы и покачала головой.

— Нет, мистер Харви, это было бы неправильным. Столь дерзкое предложение я могла бы принять лишь при одном условии.

Ричард наклонился к ней поближе, чтобы расслышать каждое слово: девушка перешла на заговорщический шепот, точно готовясь поведать секреты Британской Империи.

— Вы меня интригуете, — усмехнулся он.

— Если я буду называть вас Ричардом... Что ж, тогда и вам следует быть готовым преступить рамки приличия и называть меня Амелией. Сможете ли вы зайти так далеко? — спросила она, глядя прямо ему в глаза. Ее голос мог быть сколь угодно серьезным, но глаза лукаво смеялись. Амелия приняла условия их словесной дуэли и собиралась выйти из нее победительницей.

— Какие жесткие условия вы ставите, моя дорогая Амелия. Воистину невыполнимые.

— А я вижу, что вы отлично справляетесь! Но только пусть это будет нашей маленькой тайной.

Амелия смотрела на него снизу вверх и изучала его лицо так внимательно, как если бы надеялась увидеть на нем тайные знаки. Она стояла очень близко — намного ближе, чем следовало бы, — и Ричард ощущал легкий аромат лаванды, идущий от кожи и волос девушки. Так близко, как никогда прежде не подходила к нему, но все же еще недостаточно близко.

— Вы же знаете, что мой отец пригласил вас не просто так? Он ведь ничего не делает просто так, — спросила Амелия, продолжая смотреть прямо в его глаза.

— Я догадываюсь, — осторожно ответил Ричард. — Должно быть, и вам известно...

— Ах, да бросьте, я же не настолько глупа!

Амелия наконец-то рассталась со своим серьезным тоном и засмеялась, хоть Ричард и не мог понять причин ее веселья. Однако ее смех звенел, как горный ручеек, и она так премило запрокидывала голову, что молодой человек совершенно не возражал и даже сам заулыбался.

— Но пока вы должны делать вид, что ни о чем не догадываетесь, — предупредил ее Ричард. — Иначе эта игра потеряет всякий смысл.

— О, я отлично могу изобразить полную неосведомленность, обычно у меня это отлично получается. Я ведь и понятия не имею, с какой целью наш дом посетил друг семьи мистер Ричард Харви и отчего он так жаждет моего общества! Ведь он ценит меня только как подругу или младшую сестру? Я, право, теряюсь.

Она усмехнулась и подалась еще ближе к нему, так, словно готова была упасть в объятия — и Ричард, конечно же, готов был эти объятия предоставить. Рукава их одежды коснулись друг друга, а горячее дыхание Амелии щекотало ему шею.

— Так зачем же приехал мистер Ричард Харви? — прошептала она и резко отклонилась назад.

Сделав несколько шагов в сторону, она принялась оправлять платье и перчатки, хоть те и были в идеальном порядке.

— Кажется, мы шли к какому-то ручью, который вы мне обещали, — напомнил Ричард, как ни в чем не бывало.

— Я и не собиралась вас обманывать, мы уже почти пришли.

То, что в понимании Амелии было недолгой приятной дорогой, на деле оказалось достаточно узкой тропкой, ведущей вниз, и, кроме того, мокрой после недавнего дождя. Несмотря на неудобное платье и ботинки на каблуке, она уверенно продолжала идти вперед, ведя за собой Ричарда. Но когда она в очередной раз оскользнулась на намокших листьях, тот молча взял ее под локоть, да так крепко, что девушка лишь удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала, ограничившись коротким кивком.

Ручей, к которому вела их Амелия, не являлся особой достопримечательностью, и едва ли о его наличии вообще знал кто-нибудь, кроме жителей Монк Вуда и ближайших деревень. С некоторой оговоркой его можно было бы назвать небольшой речушкой — по крайней мере, по весне, когда через нее нельзя было так просто переступить, а глубина достигала угрожающих пары футов. Но все-таки он определенно стоил затраченных усилий: во-первых, поскольку и впрямь был весьма живописен и тек по низине между двух холмов, а во-вторых, потому, что иначе бы у Ричарда не было возможности вдоволь пообщаться с давнишней подругой и потенциальной будущей невестой.

— Я нечасто бываю здесь, — призналась Амелия, обводя взглядом окрестности. — Гораздо реже, чем мне хотелось бы. Но тут я чувствую себя спокойно. Только прислушайтесь! Здесь нет никаких иных звуков, кроме журчания воды. Даже птицы все остались в лесу, тут же царят тишина и покой... — Она глубоко вздохнула. — И ничего не изменилось...

— А что здесь могло измениться? — удивился Ричард.

— Я давно не была здесь, — пожала она плечами. — Гроза могла повалить деревья, а дровосеки — срубить их. Ручей мог раздаться вширь или пересохнуть...

— За месяц?

Амелия внимательно посмотрела на него и засмеялась. Он смеялась всегда, когда не хотела отвечать.

— Я хочу пить! — сказала она капризно и подошла вплотную к воде так близко, что та коснулась ее туфелек.

Ричард зачерпнул в ладонь прохладной воды — она была такой чистой и вкусной, какой он никогда не пробовал в Лондоне. В ней не было привкуса металлов, и уж тем более она не имела ничего общего с той клоакой, в которую превратилась Темза. Амелия последовала его примеру и потянулась к ручью, не замечая, что вода мочит кромку ее платья, а мягкий грунт под ногами ползет вниз. Она успела лишь негромко вскрикнуть, прежде чем нога в неудобном ботинке подвернулась и заскользила в воду, но еще раньше Ричард подхватил ее за талию и удержал от последующего падения.

— Вы спасли меня, — прошептала она.

— Иначе бы вы непременно утонули, — кивнул Ричард.

Опасность давно миновала, но ему отчего-то совсем не хотелось разжимать руки и отпускать свою прекрасную добычу, которая, впрочем, и не думала сопротивляться. "Что будет дальше?" — вопрошали ее огромные голубые глаза, смотревшие на молодого человека со смесью радости и нетерпения. Тогда Ричард обнял ее крепче, и девушка улыбнулась ему так, что больше никаких вопросов не осталось.

Он никогда не предполагал, что мисс Амелия Черрингтон подарит ему поцелуй до свадьбы. Более того, он даже не был уверен, что ей известно об этом хоть что-то, кроме чопорных и иносказательных описаний из книг. И уж совершенно точно был уверен, что она не ответит на его поцелуй: испугается, убежит, потеряет сознание — чего еще можно ожидать от такой девушки, как Амелия? Пощечину? Едва ли. Однако Амелия ответила на его поцелуй со страстью, какой он вовсе не ожидал. Она шептала, что им не следует, и что это неправильно, но ее губы говорили другое. И Ричард впервые осознал, что будет счастлив провести с этой женщиной всю свою оставшуюся жизнь.

Когда прошла вечность или чуть более, девушка отстранилась, все еще учащенно дыша и поправляя волосы под шляпкой. Ричард не желал выпускать ее руки из своей, а она не желала ее отнимать, стараясь не поднимать взгляда. Но он не мог не заметить яркого румянца на ее щеках и блуждающего взгляда.

— Нам пора идти, — проговорила она, наконец. — Нас уже заждались.

* * *

Она долго не могла отдышаться после стремительного подъема по лестнице. Затворив за собой дверь спальни, Амелия прислонилась к ней спиной, прижала руку к груди и закрыла глаза. И зачем только было так бежать? Ее бедное сердечко колотилось, как бешеное — как бы ей снова не стало хуже от чрезмерно быстрого движения. Она не должна с такой беспечностью относиться к собственному здоровью!

Вдруг девушка услышала негромкий стук, от которого вздрогнула и едва не подпрыгнула на месте.

— Простите, мисс, — Конни, только что захлопнувшая дверцу платяного шкафа, быстро присела в книксене. — Должно быть, я напугала вас.

— Я едва не лишилась чувств, — отозвалась Амелия. — Что ты здесь делаешь?

— Наводила порядок на полках с постельным бельем, но уже закончила. Вам угодно что-нибудь, мисс Черрингтон?

— Нет, ступай... — Амелия подошла к бюро, и устало опустилась на стул.— Впрочем, подожди, — она зябко повела плечами. — Прежде закрой окно, в комнате слишком свежо. — Она прижала обе ладони ко лбу.

— Наверное, это долгая прогулка утомила вас, — предположила Конни. — Вы уверены, что не хотите переодеться или выпить горячего чая?

В ответ девушка лишь отрицательно покачала головой, проводив служанку недоуменным взглядом.

Когда горничная ушла, Амелия накинула на плечи шаль и без сил опустила голову на руки. Почему так кружится голова? Какие-то неясные сомнения тревожили ее, но она не могла ухватить ни одну из разбегающихся мыслей. Как же она рассеяна! Это все от усталости. Но отчего же она устала?.. Только бы снова не заболеть. Не теперь, когда приехал Ричард Харви, и когда она наконец-то может насладиться его обществом. Весь день прошел, как в тумане — Конни упомянула прогулку, но Амелия едва ли помнила, куда только что ходила. Ее взгляд упал вниз, на мыски собственных ботинок — они были перепачканы грязью, а подол платья весь потемнел и потяжелел от влаги. Можно подумать, что она гуляла не по аккуратным садовым дорожкам, а среди каких-нибудь болот. Она нахмурилась. Пожалуй, ей и впрямь не следовало отсылать горничную — спускаться в таком виде к столу, не переодевшись, просто недопустимо, а в одиночку ей сейчас никак не справиться — у нее просто не достанет сил.

Девушку охватило нарастающее беспокойство. Почему она не помнит почти ничего из целого дня? И отчего чувствует себя такой усталой? Больше всего на свете сейчас ей хотелось прилечь, но на это не было времени — скоро настанет пора спускаться к ужину. Или к обеду? Она выпрямилась и взглянула в окно, пытаясь определить, далеко ли до вечера, однако эта попытка не увенчалась успехом. Нужно позвать Конни. Амелия хотела позвонить, но вместо этого продолжала сидеть за столом, бессильно опустив руки и пытаясь справиться с очередным приступом головокружения. Наконец, предметы перед глазами снова обрели ясность, но вместо того, чтобы потянуться к шелковому шнурку звонка, девушка выдвинула ящик бюро и зачем-то извлекла из него тот роковой дневник из прошлого, который когда-то зашвырнула далеко вглубь.

Она зачарованно наблюдала, как ее пальцы раскрыли потертую обложку, перебрали в спешке втиснутые туда смятые листы, и вдруг резко захлопнули книжечку. Амелия встала, и на нее накатила волна паники от осознания того, что она шагает по комнате, сама того не желая, и не может ничего с этим поделать. Девушка вовсе не собиралась подходить к туалетному столику и брать с него таз, который обычно использовался для умывания! Что происходит? Она попыталась остановиться, но больше не была властна над своими собственными движениями. В ужасе она смотрела на собственные руки, которые поставили таз на пол, ловко нашарили над камином спички, затем скомкали пару страничек, первыми попавшихся под руку, и чиркнули спичкой. Ее взгляд упал в зеркало, и Амелии захотелось закричать при виде этих пронзительных глаз, чей взор обжигал сильнее, чем огонь, уже охвативший бумагу в ее руке. Но вместо того, чтобы испуганно отшатнуться, девушка в отражении только улыбнулась и удовлетворенно кивнула.

Одним движением она швырнула потертую обложку дневника в таз вместе с пригоршней мятых листов, а пылающие странички упали сверху. Амелия — или та, кто владела сейчас ее телом — села на пол рядом с импровизированным костром, наблюдая, как пламя разгорается все ярче и ярче, как языки пламени пожирают бумагу и разъедают кожаную обложку. Страницы желтели на глазах, потрескивая и сворачиваясь в маленькие бесформенные комочки, которые тлели и обращались в пепел, без следа уничтожая оставленные когда-то рукой Элинор Вудворт горькие воспоминания.

Элинор! Это она полностью захватила ее тело и волю. Эта мысль пронзила Амелию, как молния, и она внутренне похолодела, в то же время продолжая так же безмятежно созерцать догорающий дневник. Но как это возможно, чтобы ее тело не подчинялось ей, чтобы эта давно умершая женщина обрела над ней такую власть? Неужели Амелия больше никогда не сможет ходить и говорить сама и навеки останется лишь марионеткой в искусных руках Элинор? Разве она может это допустить?

Но она вынуждена была все также в отчаянии наблюдать, как ее руки высыпают пепел из окна, развеивают его по ветру и ставят таз на привычное место. Амелия попыталась рвануться прочь, но даже на четверть дюйма не сдвинулась с места. Она хотела закричать, но голос по-прежнему не повиновался ей. Паника накрыла ее леденящей волной. Она никогда не освободится! Ей суждено навеки оставаться заключенной в тюрьме собственного тела!

Все перед глазами затянулось серой пеленой, и несколько мгновений девушка балансировала на грани сознания, готовая вот-вот провалиться в небытие. Но это оцепенение длилось недолго: очнувшись, Амелия обнаружила себя лежащей на кровати прямо в одежде. Она пошевелилась и осознала, сама тому не веря, что к ней вновь вернулась властью над телом. Девушка медленно села и поднесла руку к лицу. Та мелко дрожала, будто лист на ветру. Дрожь охватила Амелию целиком, но затем девушка почувствовала, что в ее душе царит не только страх. Он отступал, уступая место чему-то новому.

Злость. Как Элинор смеет делать с ней такое? Неужели ей, Амелии, не под силу избавиться от этого наваждения? Злость придала ей сил. Она постарается успокоиться и больше не допустит, чтобы кто-то другой распоряжался ее телом и ее жизнью. Сейчас Амелия позвонит горничной, та причешет ее и поможет переодеться, и к ужину спустится вниз сильная и уверенная в себе мисс Черрингтон. Ведь там ее будет ждать Ричард! Нужно только дотянуться до звонка. Она обязательно сделает это — вот только полежит еще минутку. Ей нужно восстановить силы. Только одну минутку...

В сумрачной комнатке тихо. Луч желтоватого зыбкого света падает откуда-то сверху, очерчивая на полу небольшой тусклый круг. Из-под опилок и блесток, которыми густо усыпано все вокруг, едва виднеются темные доски, покрытые облупившейся коричневой масляной краской, и ветхий стул, полностью заваленный самым разнообразным тряпьем, одним своим видом наводящим на мысли о лавке старьевщика. Здесь можно найти все, что угодно — от раскрашенных яркими красками страусиных боа до старых, ношенных не одним поколением артистов, вылинявших от времени костюмов клоунов и фокусников. В столбе света танцуют мириады пылинок; вся гримерная пропитана запахом этой пыли и неотделимого от нее лавандового мыла, призванного отпугивать моль. Ароматы пудры, помады и духов смешиваются с кисловатым конским запахом, проникающим даже сквозь стены. На спинке стула поверх вороха одежды, держась только чудом, балансирует новенький серебристый цилиндр.

Амелия осторожно берет его в руки и надевает на зачесанные наверх волосы. Чтобы увидеть свое отражение, она шагает в круг света, и в квадратном зеркале без оправы различает очертания своей фигуры. В бирюзовой амазонке, усыпанной крупными серебряными блестками, и хлыстом в руке она походит на настоящую циркачку. Подведенные черным глаза и карминные губы на выбеленном лице придают ей озорное выражение, а мушка над верхней губой дополняет образ. Она поправляет цилиндр так, что он оказывается слегка заломленным набок. Остается последний штрих — она натягивает тонкие черные перчатки, доходящие почти до локтя, и довольно улыбается своему отражению.

Вот та, кто способна на такое, чего от нее никто и никогда не ожидал! Эта стройная молодая женщина ничем не напоминает ту девушку с большими испуганными глазами, которой она всегда была — нет, только казалась! Но сегодня она намерена показать свою истинную силу, чтобы все, наконец, увидели, что она в состоянии самостоятельно защитить себя. Легонько щелкнув по высокому голенищу ботфорта кнутом, какими пользуются во время своих номеров дрессировщики, она кивает своему отражению. Да, сегодня она укротит пантеру, какой бы ловкой та ни была и какой бы бесшумной поступью ни обладала. Она, Амелия Черрингтон — куда сильнее.

Вскинув голову, она идет по длинному коридору туда, откуда до нее доносится неясный гул — это взволнованные голоса публики, с нетерпением ожидающие начала поединка. Наконец Амелию отделяет от них лишь тяжелый бархатный занавес — и она, не мешкая ни секунды, решительно откидывает его и делает шаг вперед, резко вскидывая вверх руки в приветственном жесте. Свет десятков огней вокруг арены ослепляет ее после полумрака закулисья, и она не видит переполненных рядов амфитеатра, но это длится всего несколько мгновений. Взрыв аплодисментов накрывает ее ликующей волной, но сама публика так и остается невидимой, растворяясь где-то там, во мраке, по ту сторону огненной черты.

Навстречу ей таким же стремительным шагом выходит та, другая — в почти такой же амазонке, только красного цвета с золотыми звездами. Из-под ее цилиндра выбиваются несколько черных, как смоль, завитых локонов. Две женщины стремительно сходятся в центре арены, где множество потоков света соединяются в единой точке, образуя яркий светящийся круг, на котором они обе видны, как на ладони. Когда между ними остается лишь пара футов, Амелия и ее оппонентка, словно по команде, останавливаются, синхронно приподнимая цилиндры и слегка кланяясь друг другу. Они обмениваются взглядами, от которых воздух между ними будто наэлектризовывается. Публика, чувствуя это, постепенно смолкает, пока, наконец, цирк не погружается в тишину, полную напряженного ожидания.

— Не терпится потерпеть поражение? — шипит едва слышно Элинор все с той же, не сходящей с лица, ослепительной улыбкой.

— Проигравшей будешь ты, — тихо, но решительно произносит Амелия, с достоинством вздергивая подбородок.

— До сих пор все было наоборот. Такой, как ты, никогда не одержать надо мной верх! — в голосе Элинор слышна неприкрытая насмешка.

— Я сильнее тебя. Я больше не позволю тебе завладеть мной, не позволю играть с теми, кто мне дорог! — Амелия делает совсем крошечный шажок вперед, но этот едва заметный намек на угрозу тут же приводит Элинор в ярость.

— Ты? Сильнее? Черта с два! — слышится хлопок кнута, и Амелия вздрагивает, но ее решимость непоколебима. — Такая пустышка, как ты, не сможет даже на миг заинтересовать мужчину. Тем более такого, как...

— Не смей даже произносить его имени! — Амелия повышает голос, и в порыве ярости прижимает кнут к подбородку противницы. От неожиданности та вздрагивает, однако в следующий миг ее глаза вспыхивают золотисто-янтарным огнем, а из горла вырывается нечто, похожее на низкое рычание. Еще мгновение — и вместо этой инфернальной женщины прямо в лицо Амелии уже хищно скалится черная пантера, положив лапы девушке на плечи.

Но она готова к этому испытанию — как если бы откуда-то заранее знала, что все так и будет. Амелия резко щелкает кнутом прямо перед ее носом, и пантера отскакивает, издав короткий рык. Эта большая кошка, плавно ступая и не сводя с Амелии почти человеческого взгляда, полного ненависти, неспешно обходит ее, словно выискивая слабое место. Но она не позволит хищнице улучить мгновения — Амелия щелкает кнутом все сильнее и сильнее, с каждым разом отгоняя пантеру все дальше, заставляя ее отступить. Та издает громкое рычание, от которого кровь стынет в жилах, а по рядам зрителей пробегает волна испуганного ропота.

Тогда Амелия достает из кармана припасенный кусок свежего мяса, и с торжествующей улыбкой швыряет его пантере. Та хватает угощение на лету, но в следующий миг в негодовании отшвыривает его прочь, с горящими глазами устремляясь вперед, к более лакомой добыче. Но ее точный бросок не достигает цели — девушка уворачивается, и устрашающие белоснежные клыки щелкают, ухватывая лишь клок яркого шлейфа, который завивается вокруг фигуры Амелии сверкающим ярким вихрем.

Пантера снова бросается на преследуемую ей укротительницу, но следующий удар кнута приходится ей прямо между янтарных глаз, она взвизгивает, как раненая кошка, и отпрыгивает назад. Амелия, глядя ей прямо в глаза, медленно наступает, угрожающе подняв кнут так, чтобы у той не оставалось ни малейших сомнений в серьезности намерений девушки. Пантера пятится, и, наконец, садится, вся сжимаясь, как пружина, для очередного прыжка. Амелия готовится в очередной раз укротить хищницу, но та вдруг прыгает высоко вверх. Ее гибкое тело перетекает, как ртуть, прямо в воздухе превращаясь обратно в женскую фигуру в алой амазонке. Элинор выбрасывает вверх обе руки, хватаясь за тонкую, почти невидимую перекладину, которая в мгновение ока уносит ее вверх, в темноту. Она исчезает, растворяясь под самым куполом, откуда напоследок доносится только легкий смешок.

Амелия остается на арене одна, и на нее обрушивается шквал аплодисментов. Она поднимает руки, торжествующе смеясь от радости, и кланяется, кланяется, благодарная своим невидимым зрителям. Она победила! Ее победа безоговорочна, и никто никогда не посмеет оспаривать ее! От исчезновения этой женщины ее охватывает блаженство, и она испытывает столь необычайный прилив сил, что, кажется, способна в этот миг сделать все, что угодно. Она, Амелия Черрингтон, одержала верх!

* * *

Ричард поставил на место "Экономическую теорию" Рикардо и перешел к следующей полке в поисках чего-нибудь более развлекательного. Мистер Черрингтон разрешил ему неограниченно пользоваться собственной библиотекой, вот только труды по экономике и философии, которые занимали несколько полок (еще на нескольких размещались книги по банковскому делу и бухгалтерии), навевали невыносимую скуку.

Дверь позади него скрипнула, и молодой человек обернулся.

— Мистер Харви! — тихо позвала его Амелия с порога, пугливо оглядываясь по сторонам.

— Моя дорогая Амелия, — улыбнулся он и сделал шаг ей навстречу. Девушка все также стояла в дверях, вцепившись в дверную ручку и с мольбой в глазах глядя на него. — Проходите же, я давно жду вас!

— Я не могу, отец запрещает мне заходить в его кабинет, но мне надо срочно поговорить с вами. Это очень важно!

Несложно было поверить, что это действительно важно: девушка выглядела весьма встревоженной, какой Ричард никогда не видел ее, ведь в последние дни она постоянно пребывала в хорошем настроении и казалась вполне умиротворенной. Нынешняя же Амелия то и дело кусала губы и сжимала дверную ручку так сильно, что та грозила сломаться.

— Но мистера Черрингтона здесь нет, и не будет еще долго, — успокоил ее Ричард. — Он в Лондоне, так что кабинет в полном нашем распоряжении. В эти кресла я, признаться, влюбился!

Амелия нерешительно смотрела на него, одновременно желая что-то сказать и сохранить молчание. Наконец Ричард подошел к ней, аккуратно взял под руку и провел в комнату, хотя она и продолжала лепетать что-то о том, что отец строго накажет ее, если узнает.

— О чем же вы хотели со мной поговорить? — спросил Ричард и притянул к себе девушку, проводя рукой по ее волосам и шее.

Амелия дернулась в сторону и посмотрела на него в таком неописуемом ужасе, что ему ничего не оставалось, как сделать шаг назад и шутливо поднять руки в знак капитуляции.

— Мистер Харви, простите, но я... — она в смущении отступила. — Я не ожидала...

— Вот как? Я же полагал иное.

Ее испуганные глаза, из которых вот-вот готовы были политься слезы, заставил Ричарда раскаяться в холодном тоне и, возможно, не слишком галантном поведении.

— Как пожелаете, мисс Черрингтон.

— Я потом все объясню вам, обещаю! — поспешила ответить девушка, нервно комкая край платья.

Амелия вновь огляделась, как если бы мистер Черрингтон незаметно нагрянул и теперь готовился выскочить из-за угла, и зашептала:

— Ради Бога, пообещайте меня выслушать! Это вопрос жизни и смерти — я уверена, что всем нам: и вам, и в первую очередь мне, угрожает страшная опасность. Вы имеете полное право мне не верить, но я говорю правду. И, боюсь, у меня мало времени...

Она вдруг покачнулась и приложила руку ко лбу, словно в приступе головокружения, и Ричард поспешил усадить ее в кресло, сам же остался стоять.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? Вы сегодня сама не своя!

— Нет-нет, со мной все в порядке — наконец-то! Все прошлые дни я была как будто в тумане, но теперь я могу говорить с вами со всей откровенностью.

— Мне не терпится узнать, что вы хотите сказать, — закивал Ричард.

Амелия вновь замолчала, затравленно глядя куда-то в сторону. Она собиралась с мыслями целую вечность, и молодой человек в нетерпении сделал несколько шагов перед ее креслом.

— Все повторяется, — прошептала она. — Все это уже случалось прежде. Я рассказала ему правду, и он умер.

— Что вы имеете в виду? Кто умер?

— Сэмьюэл! — вдруг выкрикнула она и тут же закрыла себе рот рукой. — Он... Он узнал обо всем, что творится в этом доме, и в этом только моя вина.

— Вы говорите о вашем соседе, Сэмьюэле Адамсе? Насколько я знаю, он упал с лошади.

— Нет!

Амелия вскочила с кресла и схватила его за руки — и тут же, испугавшись своего порыва, разжала ладони. Только сейчас Ричард заметил глубокие борозды ногтей на внутренней стороне ладоней: девушка сжимала их так сильно, что на них проступила кровь, но она не обращала на это внимания.

— Его убила Элинор Вудворт, — проговорила она внезапно спокойным голосом. — Вернее, ее призрак. Я заклинаю вас, уезжайте отсюда, если не хотите пасть следующей ее жертвой! Однажды я уже победила ее, но кто знает, когда она вернется, и насколько сильной будет тогда. Но... вы мне не верите?

Не то, чтобы Ричард ей не верил — у него не было ни малейших оснований не доверять своей будущей невесте, однако было бы верным сказать, что он едва ли что-то понял из ее путаной речи. Больше всего ему хотелось обнять девушку, уткнуться носом в ее волосы и успокоить, как маленького ребенка, которому приснился кошмарный сон. И поцеловать — уже, конечно, не как ребенка, а как тогда, у ручья, и получить такой же страстный поцелуй в ответ.

— Она сгорела в этом доме после ужасной ссоры с мужем, — принялась объяснять Амелия. — Это было очень, очень давно, я точно не могу сказать, когда именно, но прошло уже более полувека. А перед этим она потеряла ребенка — всю жизнь ее сопровождали одни только трагедии, но самым страшным оказался финал. Она загорелась в одно мгновение и погибла в ужасных муках, но дух ее до сих пор живет в этих стенах! Это место проклято, и Элинор не оставит никого из нас в покое!

Она дрожала, как осиновый лист, и Ричард осторожно погладил ее по плечу.

— Откуда вы все это знаете, Амелия? — спросил он успокаивающим голосом.

— Я видела! — воскликнула она и тут же замотала головой, желая забрать свои слова назад. — Все об этом говорят! Спросите любого — уже каждый знает о тайне этого дома, и лишь от меня ее скрывали, пока мне не случилось самой столкнуться с привидением! Она желает всем нам только зла!

— Ради Бога, успокойтесь, мне больно видеть ваши страдания!

— Он говорил то же самое, — всхлипнула девушка. — И хотел мне помочь, но она не позволила и убила его!

— Мистера Адамса? Что ж, я буду осторожнее и постараюсь не ездить на лошади в грозу. Послушайте, Амелия, я понимаю, что вы напуганы. Возможно, вы действительно видели что-то, что приняли за призрак, а легенды о доме лишь убедили вас в вашей догадке...

— Вы не понимаете! — она резко оттолкнула Ричарда и, тяжело дыша, отвернулась от него. — Вы не верите мне, но, быть может, это даже к лучшему. Так вы будете целее, а я... Боюсь, для меня уже слишком поздно. Но я сражаюсь! Я сильная — намного сильнее, чем была раньше — и теперь могу дать отпор Элинор...

— Элинор Вудворт? — повторил Ричард.

— Она умна и коварна, будьте осторожны, вы даже не представляете, на что она способна!

— Я и правда не знаю, на что способна мертвая женщина, но ради вашего спокойствия наведу о ней справки.

— Как и он! — воскликнула Амелия в панике. — Прошу вас, не делайте этого, если вам дорога жизнь! Но больше я ничего не могу вам сказать, раз вы все равно мне не верите. Я и сама уже не знаю, где правда, а где ложь, мои мысли и тело уже мне не принадлежат...

Не договорив до конца, она так стремительно бросилась прочь из комнаты, что даже не затворила за собой дверь, а Ричард еще долго стоял, глядя ей вслед и нахмурив брови.

Наверное, она переутомилась.

Или ей приснился кошмар.

Или впечатление от романа ужасов, тайком прочитанного в своей комнате, оказалось слишком сильным.

В любом случае, завтра будет новый день, и он искренне надеялся, что сможет поговорить с Амелией. Даже если ради этого понадобится вновь спускаться по холмам и идти к ручью.

Глава 11

Садовая дорожка шла под уклон, но джентльмены не торопились. Они неспешно прогуливались под полуденным солнцем, напоминающем о том, что июнь близился к концу: теперь земля прогревалась еще в первой половине дня, и уже к обеду воздух наполнялся настоящим летним зноем, а безоблачное небо становилось почти белым.

— В Лондоне сейчас наверняка печет, как в аду, — предположил Ричард. Молодой человек был одет лишь в легкую льняную сорочку и жилет, однако даже без сюртука ему было жарко.

— И поэтому вам не хочется туда возвращаться, мистер Харви? — уточнил мистер Черрингтон, тростью отбрасывая с дорожки камушек.

— Честно признаться, не только поэтому, — ответил Ричард. — Как вы догадываетесь, я ехал сюда не просто с дежурным визитом, но я и сам не ожидал, что мое пребывание здесь окажется настолько приятным. За последние несколько дней я как никогда прежде уверился в своих матримониальных планах.

Мистер Черрингтон усмехнулся.

— Что ж, рад слышать это, — отозвался он. — Поскольку мы с вашим отцом уже неоднократно касались предстоящего брачного контракта, то я не вижу никаких препятствий для того, чтобы начать необходимую подготовку. Полагаю, вы найдете сумму в тысячу фунтов удовлетворительной для приданого.

— Разумеется, — кивнул Ричард, — мне известно, что вы с моим отцом детально обсудили все нюансы нашего договора, и почти все бумаги подготовлены. Впрочем, я уверен, что мы можем быть совершенно спокойны, когда за дело берутся юристы из фирмы мистера Ллойда. Для меня нет большей радости, чем взять мисс Амелию в жены даже и без столь щедрого приданого, как бы легкомысленно это не звучало, — его улыбка была искренней.

— Мне лестно слышать это, мистер Харви. Вы знаете, что мы с вашим отцом еще много лет назад думали об этом браке, и теперь мне отрадно видеть, что наши планы сбываются. Я не мог желать для Амелии лучшего супруга.

— Можете быть уверены, я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие. Кстати, я уже наводил справки по поводу подходящих домов в Хампстеде. Один из них мне особенно приглянулся — прекрасный особняк с широкими окнами на пересечении Росслин-Хилл и Гейтон-роуд.

— Это в северной части Лондона, насколько я помню?

— Именно так. Район весьма респектабельный и спокойный. Полагаю, мисс Амелии будет там вполне комфортно.

— Северная часть города и мне представляется удачным выбором, — кивнул господин Черрингтон. — Для женщины лучше находиться подальше от суеты и развлечений центрального Лондона. Надеюсь, что с помощью вашей деловой хватки сделка состоится довольно быстро.

— Владелец дома настроен исключительно положительно, — заверил его Ричард. — В любом случае, я был бы рад объявить о помолвке и назначить дату свадьбы уже к середине июля.

— Что вы думаете о январе? — спросил мистер Черрингтон.

— Я и сам хотел предложить время после рождества, — согласился Ричард. — Я возьму на себя объявления в газетах, если вы не возражаете.

— Разумеется.

Дойдя почти до самого края сада, где дорожка делала поворот, мужчины направились вдоль живой изгороди. Солнце поднялось высоко, и она почти не давала тени. Становилось все жарче. Ричард бросил задумчивый взгляд на дом, в это мгновение напомнивший ему мираж в раскаленной пустыне. К счастью, в их случае до оазиса было рукой подать, да и дом был более чем реальным.

— Скажите, господин Черрингтон, — вдруг спросил молодой человек, щурясь на солнце, — а кем были предыдущие владельцы этого особняка? Кажется, я слышал от кого-то фамилию Вудворт.

— Вудворт? Да, эта фамилия мне знакома, но последними владельцами были не они. Если быть точным, последние несколько лет дом пустовал, и я заключал сделку с конторой недвижимости, которая выставила его на продажу. Прежние хозяева, МакМилланы, были вынуждены продать ее из-за просроченных долговых обязательств. Это все, что я о них знаю.

— Значит, вам неизвестно, куда они уехали потом, и что с ними случилось?

Мистер Черрингтон криво усмехнулся.

— Я ни разу не общался с ними, и не испытывал ни малейшего желания этого делать. Где-то в документах есть их нынешний лондонский адрес. Но мне он всегда был без надобности — чего можно ожидать от каких-то шотландских голодранцев, которым по чистой случайности удалось высоко подняться. Но этого недостаточно, — он вздернул подбородок и бросил взгляд на Ричарда. Тот почтительно промолчал. — Нельзя надеяться, что все будет складываться само собой. И МакМиллану недостало здравого смысла, чтобы хотя бы сохранить свое состояние, не говоря уже о том, чтобы преумножить его.

— Все же я хотел бы попросить у вас адрес этих людей, — мягко произнес Ричард.

— Если вам угодно.

Они уже подошли к дому, и Ричард вслед за хозяином дома поднялся по широкой лестнице. Но все-таки он не удержался от еще одного вопроса.

— Что же до тех, давних владельцев...

— Вудвортов, — подсказал мистер Черрингтон, отдавая шляпу и трость дворецкому. Ричард тоже не без удовольствия освободился от головного убора и взъерошил волосы. Гласфорс с поклоном исчез. В глубине холла горничная обметала пыль с замысловатых завитушек кофейного столика и висящего над ним зеркала.

— Да, Вудвортов. Любопытно, как давно они жили здесь?

— Еще в начале века, — пожал плечами мистер Черрингтон, — не могу сказать наверняка, но с тех пор миновало уже много лет. Вас так заинтересовала история дома?

— Признаться, я лишь услышал историю о пожаре, в котором кто-то погиб, — сообщил Ричард.

— Кажется, об этом упоминал торговый агент, но они всегда говорят слишком много, знаете ли. Впрочем, мы и в самом деле переделываем комнату, которая многие годы после пожара стояла пустой. Но я не слышал, чтобы кто-то умер. Встретимся за обедом, — Мистер Черрингтон, очевидно, больше не желал распространяться на тему, так интересующую Ричарда, и быстрым шагом направился прочь.

Едва взявшись за перила, Ричард услышал за спиной негромкое покашливание. Бросив взгляд через плечо, он заметил горничную, которая стояла у нижней ступеньки, благочестиво сложив руки поверх передника — но ее взгляд был слишком уж настойчивым для служанки. Ричард промолчал, лишь приподнял одну бровь.

— Простите, сэр, — едва слышно проговорила девушка и быстро опустила глаза, по всей видимости, вспомнив о том, что ей не следует так пялиться на джентльмена, однако на ее выразительном лице ясно отпечаталось желание что-то немедленно сообщить. — Я не должна была обращаться к вам, но случайно услышала ваш разговор с господином Черрингтоном.

— Неужели? — не скрывая сарказма, спросил Ричард.

— Тот пожар... — она быстро обернулась. — О нем здесь столько всего рассказывают, — сказала она уже громче, и снова на мгновение подняла глаза, но тут же опустила их долу.

— Хм... — молодой человек никак не мог решить, как ему отнестись к чересчур разговорчивой горничной, сующей свой носик, куда не следует. Но, наконец, любопытство победило.

— И что же о нем рассказывают? — после недолгой паузы спросил Ричард. — И где именно "здесь"?

— В деревне, тут неподалеку, — с готовностью отозвалась та. — В том пожаре сгорела молодая леди, хозяйка этого дома, и с тех пор он проклят! А ее муж повесился от горя, представляете? Нам рассказывала об этом Салли, деревенская молочница, у которой мы покупаем... — радостно затараторила она в предвкушении длинного рассказа.

— Как интересно! — оборвал ее Ричард. — Впрочем, я полагаю, нам не стоит обсуждать эту крайне любопытную тему, стоя посреди холла. Разве тебе не влетит, если тебя кто-нибудь увидит?

Девушка закусила губу и слегка нахмурилась.

— Мне точно влетит от миссис Уильямс. Но мы можем поговорить и там, в коридоре, — она кивнула куда-то вбок, снова оживляясь. — Я могла бы рассказать вам все подробно! Салли такая разговорчивая...

— Пожалуй, лучше я сам прогуляюсь до деревни и поговорю с этой Салли, — вдруг решил Ричард.

— Вы? Пойдете в деревню? — ахнула горничная со смесью восхищения и ужаса.

— Почему бы и нет, — молодой человек решительно повернулся к служанке. — Далеко эта деревня? В какой она стороне?

— До Монк Вуда около получаса ходьбы, если не слишком торопиться. Сегодня я как раз должна пойти туда за продуктами, — добавила она.

— Отлично! Значит, ты проводишь меня к вашей молочнице.

— Я, сэр? — девушка вся зарделась, и на ее лице расцвела улыбка. — Конечно, если вам угодно...

— Да, да. Пожалуй, я отправлюсь сразу после обеда. Тебя встретить у черного хода?

— Позади дома есть калитка, — ответила она. — Сразу за ней начинается дорога, которая ведет в деревню.

— Отлично, значит, возле калитки. — Он повернулся к ней спиной и принялся подниматься по лестнице. — Кстати, — вдруг вспомнил он, и горничная подняла на него взгляд, — я не спросил, как тебя зовут?

Та снова порозовела.

— Конни, сэр, — тихо ответила она.

Положа руку на сердце, дорога в деревню не заслуживала такого громкого названия. Скорее ее можно было назвать извилистой тропинкой. По обе стороны от нее виднелась неглубокая колея, проложенная редкими повозками. Она петляла и извивалась, пересекая поля, огибая холмы и неглубокие овраги. Тут и там на пути попадались небольшие рощицы и отдельно стоящие раскидистые деревья, наводящие на мысли об открытках с буколическими видами.

Над землей разливался послеполуденный зной, заставивший птиц и грызунов попрятаться в укрытия, и только в траве без устали стрекотали кузнечики. Конни несла на сгибе локтя большую плетеную корзину, следуя на почтительном расстоянии за Ричардом, которому их дорога уже начала казаться бесконечной.

Но вскоре вдоль тропы потянулась деревянная изгородь, за которой пасся скот. Едва поборов в себе желание сморщиться, молодой человек невольно ускорил шаг. Еще через несколько минут показались серые покатые крыши сельских домов, которые лепились друг к другу вдоль единственной улицы, в которую переходила тропа.

— Вот мы и пришли, мистер Харви, — бодро заметила Конни, поравнявшись с ним.

— Хм, — только и ответил он, критически окидывая взглядом весьма живописные домики. Прямо в уличной пыли играли несколько босых ребятишек, которые при виде молодого хорошо одетого джентльмена смолкли и во все глаза уставились на такое чудо, какого, вероятно, не видали за всю свою жизнь, да и вряд ли еще увидят. Крошечная девчушка с льняными волосами, но при этом совершенно чумазая, встала на цыпочки и прошептала что-то на ухо мальчику постарше — наверное, брату.

— А здесь живет Салли, — горничная показала на широкий приземистый дом, и, подойдя к двери, постучала. — Это я, Конни, горничная, — прокричала она.

Где-то из глубины дома — или из внутреннего двора — послышался глухой звук, и вслед за ним наступила тишина. Горничная искоса бросила взгляд на Ричарда, но тот внимательно рассматривал выкрашенные в темно-коричневый цвет балки, укрепляющие стены домика. Наконец за дверью послышались шаги, и она распахнулась, являя взгляду Ричарда дородную женщину с красными узловатыми руками. Почти всю ее фигуру закрывал большой линялый передник. Ее небольшие пронзительные глазки уставились на него, однако молочница тут же перевела взгляд на горничную.

— Добрый день, — преувеличенно любезно произнесла она и отступила назад, давая посетителям войти.

— Миссис Уокер, этот господин — мистер Харви из Лондона, — Конни сделала ударение на последнее слова. — Он приехал несколько дней назад, и попросил меня...

— Я гость мистера и миссис Черрингтон, — Ричард прервал ее грозящий затянуться монолог, переступая высокий порог. — Меня крайне заинтересовала одна история, которую я по случайности услышал, и Конни сообщила мне, что вам, как никому другому, известны ее подробности.

— Мистер Харви говорит о пожаре. О том пожаре, — подчеркнула девушка. — Пожалуй, я пойду, — сказала она, заметив взгляд Ричарда. — Мне еще нужно купить овощей и зелени.

С этими словами она исчезла вместе со своей корзиной.

— Если вам и впрямь хочется послушать о том самом пожаре, то Конни правильно поступила, что привела вас сюда, — зачастила молочница. — Да вы присаживайтесь, в ногах ведь правды нет, — спохватилась она и показала в сторону одной из скамей, расположенных по обе стороны стола.

Молодой человек осторожно присел на краешек, попутно окидывая взглядом дом. Обстановка была крайне скромной, но было ясно, что хозяйка зорко следит за чистотой и порядком — на маленьких окнах красовались красные с белым занавески, посуда сверкала за прозрачными как слеза стеклами слегка накренившегося буфета, а на деревянном полу не было заметно ни малейших признаков сора.

— Что ж, миссис Уокер, мне и в самом деле хочется узнать, что же тогда произошло. Но ведь это было так давно, что все должно было уже позабыться.

— Ох, сэр, у нас ведь здесь не так часто случаются большие события. О том пожаре до сих пор малые дети знают. А уж когда это случилось, чего только не рассказывали, а к господскому дому и вовсе подходить боялись.

— Но что же там стряслось? Я слышал, что в пожаре погибла женщина, а ее муж после этого покончил с собой.

Салли хмыкнула.

— Уж и не знаю, кто вам об этом рассказал... Да, так и было. Говорят, господа поссорились, только все равно никто не знает, почему, да и как случилась беда, никто толком не видел. Только все знают, что она упала в камин и сгорела заживо. Пытались огонь залить, да было уже поздно.

— А что ее муж? Он и в самом деле умер?

Молочница пожала плечами.

— Может, умер, а может, и нет. Судачили разное: и что он в болоте утонул, и что повесился, а другие — что уехал в Лондон, да там и спился. Но наверняка вам никто не скажет.

— А что говорили о доме? Вы слышали что-нибудь о призраке?

— Призрак? — женщина пристально посмотрела на Ричарда. — Вот чего-чего, а такого не слыхала.

— Значит, с тех пор здешних обитателей ничто не беспокоило?

Женщина с любопытством смотрела на молодого человека.

— Если здесь кто-нибудь и знает больше меня о том пожаре, так это старая Меган Хьюз, — задумчиво произнесла молочница. — Она в те годы была девчонкой и служила в господском доме, так что ей известно больше остальных.

— В таком случае, я буду рад побеседовать с ней, — Ричард встал.

— Она живет в последнем доме по этой улице, — хозяйка с готовностью поспешила к двери, чтобы отворить ее перед гостем. — Одна живет: ни детей, ни мужа у нее не осталось. Я ее навещаю каждый день, как-никак, моя двоюродная тетя.

— Благодарю вас, — молодой человек вышел за порог. — Вы мне очень помогли.

Та закивала.

— Да что там, — она явно торопилась вернуться к своим делам по хозяйству. — Вы поговорите с Меган Хьюз, она хоть и старуха, но память у нее еще хорошая. Это у нас в роду, — добавила она, прежде чем затворить дверь.

Двоюродная тетка молочницы открыла Ричарду не сразу. Он успел рассмотреть давно не крашеные и оттого бесцветные ставни и старый медный колокольчик, который дребезжал так, будто был старше всех домов Монк Вуда, вместе взятых, и заприметить легкое движение занавесок. Вслед за этим изнутри послышалось тихое шарканье, стук задвижки, и вот дверь приоткрылась, образовав неширокую щель, откуда на молодого человека уставилась пара внимательных темно-карих глаз.

— Здравствуйте, вы миссис Хьюз? — с опаской поинтересовался Ричард.

Глаза прищурились, с ног до головы оглядывая молодого человека.

— Меня зовут Ричард Харви, я гость мистера и миссис Черрингтон, — продолжил он, поскольку старушка продолжала хранить молчание, — мне любезно сообщили, что вы многое знаете о прежних хозяевах дома, в особенности о пожаре...

Сразу после этих слов дверь распахнулась, и перед глазами Ричарда предстала вся невысокая фигурка старой женщины в поношенной одежде. Невзирая на жару, ее плечи были укрыты теплой клетчатой шалью. Лицо миссис Хьюз было испещрено множеством тонких морщинок, бледная кожа с старческими пятнами напоминала пергамент, а передвигалась женщина с заметным усилием.

— О пожаре... — повернувшись к гостю спиной, которую сильно согнуло бремя лет, женщина поковыляла вглубь дома, махнув рукой в знак того, чтобы Ричард закрыл дверь. Тот переступил порог и последовал за хозяйкой. Та с трудом добралась до кресла, придвинутого к окну, и устало опустилась в него. — Хоть и давно это было, а помню все, как вчера! — сказала она, не глядя на молодого человека.

— Вы ведь служили в самом доме, миссис Хьюз?

— Служила... Носила уголь да чистила камины. Мне всего-то лет десять было, а может, и тринадцать. Старалась на глаза хозяевам не попадаться — нам, деревенским, экономка спуску за это не давала. А уж господа и вовсе не замечали. Но только вот мы все видели, да примечали!

— Что же?

Старуха посмотрела на него, и ее тонкие губы искривились в улыбке, обнажив бескровную челюсть, где уцелело всего несколько зубов.

— А с чего это такой господин интересуется тем, что давным-давно быльем поросло? — вдруг спросила она, с любопытством изучая молодого человека.

Тот не смог сдержать улыбки.

— Я услышал историю об этом пожаре и заинтересовался ею, — начал он, — кроме того, мне рассказали нечто странное о той женщине, Элинор Вудворт, которая, как говорят, погибла в пламени.

Глаза пожилой женщины на несколько мгновений вспыхнули при упоминании имени своей прежней госпожи.

— Да, я видела это! Она была такой молоденькой и такой пригожей, так любила развлекаться и танцевать, так часто смеялась! Хоть я в ее комнатах и не прислуживала — куда мне! — только все об этом знали, даже самый последний помощник конюха. На ней было красивое белое платье, только вот совсем тонкое... Знаете, как оно быстро вспыхнуло?

— Но как же это случилось? — Ричард уловил мгновение, чтобы вклиниться в ее сбивчивый монолог. — Почему же начался пожар?

— Это он ее толкнул, ее муж. Прямо в камин — а он жарко горел, я ведь свое дело знала! Как раз растопила его сухими поленьями. Помню, до рождества еще далеко было, а холода уже стояли, как в январе...

— Так значит, во всем виноват ее муж? — он снова предпринял попытку направить рассказ женщины в нужное русло.

— Он ее толкнул, — рассеянно закивала она. — Но он ведь не хотел, так уж само вышло! Они часто спорили, это верно, да только, небось, сами знаете — милые бранятся, только тешатся. Кто же думал, что такое произойдет! Только однажды случилась беда, а все из-за этого камина. Я сама за дверь выскочила, как только господа в комнату вошли, уж больно наша миссис Слейтер не любила, чтоб слуги под ногами мешались. А сама стою под дверью, — она усмехнулась. — Я хоть и девчонкой была, а понимала, что дело плохо... — она смолкла, глядя в пустоту и уже не видя не Ричарда, ни окружающей ее бедной обстановки. — А когда раздались эти ужасные крики, и прибежали другие служанки, я вместе с ними бегала за водой, только все уже было напрасно. Она вся полыхала, наша леди Элинор, вся горела, как свечка!

— И что же потом, миссис Хьюз?

Мутный взгляд старухи остановился на нем.

— И платье сгорело, и сама она уже и на человека-то не похожа была, — громким шепотом поведала она, и ее зрачки расширились. — Вся обугленная, кожа полопалась, а от лица и вовсе ничего не осталось, только обуглившееся мясо. А уж тот запах я вовек не забуду, как сейчас его помню! И куда только подевалась ее красота — всю ее пожрал огонь, ничего не оставил! И гроб пришлось закрытый заказывать, да и кто пришел на похороны... Только муж, да челядь, да еще из деревни — благородная госпожа все-таки, не каждый день такое увидишь. Как свеча, сгорела, в одночасье. — Она на мгновение смолкла. — Такое тонкое платье было, ткань-то дорогая, да не согревала, а вспыхнула сразу...

— А что же ее муж? Должно быть, сильно горевал? — поинтересовался Ричард.

Старуха махнула рукой, как будто он спросил о чем-то незначительном.

— Горевал, небось — жена умерла все-таки. Только после этого он скоро пропал, только никто не знает, куда — говорили, и что в город уехал, и что помер. — Она сгорбилась, с трудом переводя дыхание, а ее взгляд потух, выдавая полное безразличие их владелицы к судьбе несчастного вдовца. — Только если он и умер, то не здесь — на нашем кладбище только могила леди.

— Значит, она похоронена где-то неподалеку? — уточнил молодой человек.

— Да на нашем кладбище и похоронили. Оно у церкви, ее колокольню отовсюду видно. — Она с подозрением посмотрела на молодого человека. — Только вам-то что до этого, в толк не возьму. Ну да не мое это дело... — она с притворной покорностью вздохнула, легко покачав головой, и прикрыла глаза.

Ричард решил, что самое время уходить, и направился к двери. Казалось, что старушка уже задремала, и он, бросив взгляд на ее сморщенное, похожее на печеное яблоко, лицо, решил просто молча уйти, чтобы не тревожить ее зря. Самое время отыскать Конни — правда, перед этим он все-таки нанесет еще один визит.

Как и описала Меган Хьюз, найти кладбище Монк Вуда оказалось несложно. Оно начиналось сразу за церковью и поднималось на небольшой холм, откуда открывался вид как на деревню, так и дом Черрингтонов вдалеке. Это место не внушало ни мыслей о вечном, ни страха перед смертью — по крайней мере, не этим жарким днем в полдень. Аккуратные могилы стояли стройными рядами вдоль протоптанной дорожки, однако как Ричард ни всматривался в надгробия, имени Элинор Вудворт не попадалось ему на глаза. Наконец, на самом верху холма под раскидистым вязом он увидел некогда роскошное, но теперь поросшее бурьяном надгробье. Оно стояло отдельно от других могил, куда более простых и скучных, словно не принадлежало их миру. Оно было чужим на деревенском кладбище, и оттого пряталось подальше от глаз случайных прохожих там, куда мало кто доходил.

Старуха говорила, что ходила прибираться к могиле своей бывшей хозяйке, но не делала этого, очевидно, уже несколько лет. Теперь дорожка заросла высокой травой, камень порос мхом, и имя покойной почти стерлось с плиты, будто не желая лишний раз напоминать, кто здесь похоронен. Только присмотревшись, можно было заметить витиеватую надпись:

"Леди Элинор Вудворт,

урожденная Делани,

14.02.1789-28.11.1812.

Ангелы примут тебя".

Какая разумная эпитафия! Вот уж действительно, пусть лучше покойницу примут ангелы, чем она будет беспокоить покой приличных семейств и таких впечатлительных барышень, как Амелия Черрингтон. Ричарду внезапно подумалось, какой же молодой была эта самая леди, погибшая в пожаре. И что стало с ее мужем? Действительно сошел с ума и покончил с собой? А ее дети? Были ли они у нее?.. О женщине не было известно ничего, кроме четырех строчек на надгробном камне и сбивчивом рассказе старой женщины — единственной, в чьей памяти она осталась. Была ли она красивой? Каков был ее нрав? Ричарду вдруг представилась стройная темноволосая дама в легком белом платье начала века, гуляющая по саду дома Черрингтонов — дома, тогда еще принадлежавшего ей. Она легко скользит над землей, чуть приподняв длинный шлейф своего платья, оборачивается и улыбается ему такой знакомой улыбкой...

Но что за наваждение! Молодой человек покачал головой и сам рассмеялся своей сентиментальности. То улыбается ему Амелия, так же, как и день назад, когда они шли вдоль ручья, взявшись за руки.

Но прежде, чем отправиться по своим делам дальше, он еще ненадолго задержался у могилы Элинор Вудворт, чтобы выдрать несколько безобразных сорняков, разросшихся у надгробия, и расчистить дорожку перед ней. Уже отойдя на пару шагов от могилы, он вдруг наклонился и сорвал несколько стеблей водосбора, росших среди сорных трав — невесть какой букет для такой леди! — и положил их на плиту.

* * *

Поезд из Чатема прибыл на станцию "Черинг-Кросс" без четверти двенадцать, и, несмотря, на раннее время, Ричард понял, что успел уже порядком проголодаться. Он должен был успеть сегодня посетить банк и нотариуса, зайти на чай к кузине Мэйбл и объявиться перед мистером и миссис Харви с радостной новостью от Черрингтонов, чтобы обговорить все детали. Но больше всего ему хотелось найти этого МакМиллана, который мог пролить свет на фантазии Амелии по поводу дома. В конце концов, раз эта мысль уже второй день не дает ему покоя, с ней следует разобраться!

Но вместо этого молодой человек направился на Пэлл Мэлл, где рассчитывал перекусить и отдохнуть. Клуб "Атенеум" располагался совсем недалеко от Стрэнда, куда прибывал его поезд, и Ричард решил прогуляться пешком. Хоть солнце и было спрятано от прохожих за густым слоем смога, погода стояла преотличная, и Ричард неторопливо шагал по Трафальгарской площади, раздумывая, что неплохо было бы купить дом именно здесь, например, на Уайтхолл или Реджент-стрит. Или, быть может, подальше на Мэлле, зато с видом на парк Сент-Джеймс? Пока это были лишь мечты: как бы Ричард того ни хотел, он не мог себе позволить переехать с молодой женой в самый престижный район Лондона и занять трехэтажный дом. Он уже присмотрел несколько подходящих вариантов на севере Лондона, в спокойном, и, как бы охарактеризовала его миссис Харви, респектабельном Хампстеде, вдали от городской суеты и грязи. Амелии должно там понравиться — да и много ли она видела в Лондоне, сидя безвылазно в своем доме?..

Незаметно для себя Ричард подошел к трехэтажному зданию с колоннами, построенному в стиле классицизма и напоминавшему скорее музей изящных искусств, нежели мужской клуб. Бросив шляпу и перчатки вышколенному лакею, который почтительно поклонился и исчез, Ричард прошел по хорошо знакомому залу с колоннами и огромной лестницей, ведущей наверх, и зашел в помещение справа — обеденный зал, который, несмотря на ранний час, был полон. Разумеется, господа Арнольдс, Грэнфилд и Бизли, а также множество других знакомых и не очень Ричарду лиц были уже здесь. Порой молодому человеку казалось, что они здесь жили: всех их, лишь немного измененным составом, можно было застать и в самое раннее время за утренним чаем, и встретить вечером за покерным столом.

Грэнвилл помахал ему рукой, и Ричард направился к их столику сквозь густую завесу сигаретного дыма.

— Харви, ты в Лондоне? — поприветствовал его Бизли, коренастый юноша неопределенных лет, напоминавший болонку в сюртуке и бабочке.

Как всегда незаметно появившийся официант принес обеденную карту и сменил заполненную пепельницу.

— Ты разве не должен быть в... в...

— Эссексе, — пришел ему на помощь Грэнвилд, не отвлекаясь от своей холодной телятины.

— Вообще-то, в Кенте, — поправил Ричард. — И на днях я снова туда возвращаюсь.

— Так понравились кентские просторы и верфи? И... что там у них вообще есть?

— Поверь мне, друг мой Арнольд, много чего прекрасного... Сэндвич с беконом и язык, — обратился он к подоспевшему официанту. — И шардоне на наш столик, нам есть, что отпраздновать.

— О, да Кент богат хорошими новостями! Что же за повод? — поинтересовался Бизли.

— Похоже, друзья мои, я женюсь.

Ричард поднял свой бокал, за столом повисла напряженная тишина.

— Одумайся, Харви! Еще не поздно!

— Увы, — покачал тот головой. — Все решено...

— И кто же счастливица, захомутавшая тебя? Мы ее знаем? Она из Лондона? Она не бывала на балах у леди Лавгуд? — казалось, Бизли не собирался прекращать поток вопросов, и сами они интересовали его больше, чем ответы.

— Едва ли вы ее знаете, — усмехнулся Ричард. — А вот я знаю ее с самого детства. Теперь же мы с ее отцом решили, что не имеет смысла и далее тянуть, если все было ясно с самого начала.

— И сколько же ей лет?

— Семнадцать.

— Семнадцать?! — Грэнфилд поперхнулся своей телятиной и отодвинул тарелку. — Ну тогда ясно, почему мы ее нигде не видели — она, наверное, и в Сезоне еще не участвует.

— Отец спешит избавиться от своего счастья, его можно понять, — засмеялся Бигли, который сам не так давно счастливо избежал уз Гименея с некой великовозрастной дочерью баронета из Бристоля и был весьма доволен такой удачей.

— В январе ей уже будет восемнадцать, — Ричард будто бы и не слышал подколок, неторопливо разрезая говяжий язык на мелкие кусочки. — Разве не чудесный возраст?

— Воистину. Воспитаешь, как тебе самому того захочется, раз она еще такой ребенок. Как она вообще? — не унимался Бигли.

— Хороша, — коротко ответил Ричард.

— Как белый голубь в стае воронья среди подруг красавица моя! — рассмеялся Грэнфилд.

— Никто и не сомневался, что наш Ричард Харви не выберет себе дурнушку! Блондинка, я полагаю?

Он кивнул.

— Твоя Бекки тоже блондинка, — отчего-то вдруг вспомнил Арнольдс. — Где она сейчас? Ты когда к ней в последний раз на Друри-лейн захаживал?

— Я давно у нее не был, — пожал плечами Ричард, — а почему это так тебя интересует?

— Ну, коль скоро ты станешь женатым человеком, не пристало тебе ходить к модисткам и актрискам из Ковент-гардена, а вот я взял бы ее себе под крылышко.

— Не торопись, вдруг Харви решит оставить ее про запас, — усмехнулся Грэнфилд, выпуская колечко дыма изо рта. — Кто знает, как сложится...

— Кто знает, мистер Грэнфилд, кто знает, — задумчиво проговорил Ричард.

— И все же, расскажи про невесту, эта Бекки никому не интересна, кроме Арнольдса!

— Она пока еще мне не невеста, мы объявим о помолвке в середине лета. Быть может, я привезу ее в Лондон — я видел, что кентская идиллия надоела ей. И пока не кончился Сезон, может быть, свожу на ужин к кузине — вы же знаете, какие вечера она устраивает.

— Сколько таинственности! Неужели мы, твои лучшие друзья, не можем узнать даже ее имени?

— Всему свое время, — с этими словами Ричард достал из кармана жилета часы и нахмурился. — И, думаю, мне уже пора.

— Куда торопиться! Ты разве не сыграешь с нами партию в бильярд? Бигли так страдает, что лишился партнера, у которого он хоть иногда мог бы выигрывать, правда, Бигли? — Грэнфилд беззлобно потрепал своего соседа по столу, но тот лишь насупился.

— К сожалению, у меня нет времени ни на бильярд, ни даже на сигару. Мне еще нужно найти некого Гордона МакМиллана, а для этого придется ехать на другой конец Лондона.

С этими словами Ричард встал и собрался уже уходить, как Арнольдс его остановил.

— Постой-ка, МакМиллан... Я слышал эту фамилию!

— Полагаю, каждый второй шотландец имеет такую же. Или Мак-еще-что-нибудь.

Арнольдс задумчиво забарабанил пальцами по столу.

— МакМиллан, МакМиллан... Постой, он тебе что-то задолжал?

— С чего бы? — удивился Ричард.

— Я знаю одного МакМиллана, точнее, мой дядя его знает — хоть и мечтает забыть. Тот должен ему сотню фунтов вот уже вечность.

— Твой дядя страдает из-за какой-то сотни? — удивился Бигли. Дядя Арнольдса имел титул и место в палате лордов, а доход с его земель позволял содержать не только собственную семью, но еще и нерадивого племянника, который к тридцати годам не придумал ничего лучше, как днями напролет сидеть в "Атениуме".

— Мой дядя отзывался о нем, как о неприятном и мелочном человеке, которому помог только из уважения к его семье и родителям. Только вот не знаю, как его зовут, дядя именовал его исключительно шотландским проходимцем.

— Непросто будет найти шотландского проходимца в Лондоне, — протянул Ричард, поднимаясь со своего места и доставая из кармана сложенную вдвое бумажку. — Но мне повезло, и у меня есть его адрес, и теперь мне предстоит далекий путь на Уорик-лэйн.

— Что тебе вообще от него надо? Раз он ничего не задолжал...

— Он может рассказать одну интересную историю, — загадочно проговорил Ричард. — Про фамильные тайны, проклятия и привидения...

— И пиратские сокровища? — уточнил Бигли.

— И проделки фэйри, — кивнул Ричард. — Но едва ли он окажется хорошим сказочником! А теперь, друзья мои, прошу меня извинить, но время не ждет.

— Не пропади там! — предостерег его перед опасным путешествием Грэнфилд.

— И передай привет от дяди, — напомнил Арнольд.

Распрощавшись с друзьями, Ричард еще раз взглянул на часы и поспешил к выходу.

Уорик-лэйн кардинально отличалась от фешенебельного Пэлл-Мэлла, где находился джентльменский клуб. Нет, трущоб здесь не было: вдоль улицы выстроились кирпичные дома, добротные, хотя и простые с виду. Нищих и торговок, которых порой было трудно отличить друг от друга, здесь было не больше, чем в других частях города — они предпочитали клянчить деньги там, где те водились. Здесь же обитали ремесленники, продавцы и те рабочие, которым удалось поднять голову и накопить на возможность жить среди тех, кто страстно желал примкнуть к среднему классу.

Ричард попросил остановить кэб около дома номер пять — такого же скромного и непримечательного, как и все остальные. Порог был тщательно вычищен, и это подавало надежду, что все не так плохо.

— Сэр, — робко окликнул его женский голос.

Ричард обернулся на зов — он доносился из окна на первом этаже, из которого высовывался огромный кружевной чепец в оборках и лентах, внутри которого была спрятана голова пожилой дамы.

— Вы кого-то ищете, сэр? Могу я вам чем-нибудь помочь? — чепец с интересом его рассматривал.

— Я ищу мистера Гордона МакМиллана, который, согласно имеющейся у меня информации, здесь проживает.

Женщина поджала губы и еще раз осмотрела Ричарда с ног до головы.

— Такой приличный молодой человек, что вам может быть надо от этого МакМиллана? А ежели вы за долгами к нему пришли, то только зря время потратили...

— И все же, могу я его видеть?

— Ох, конечно, сейчас вам открою! — опомнилась она и со всей возможной поспешностью она заторопилась к двери.

Всего через каких-то пару минут, после продолжительной возни с ключами и поминанием всех святых, будто бы те лично врезали этот замок, дверь перед Ричардом распахнулась, и на свет появилась та самая пожилая женщина. Она была настолько маленького роста, что едва доходила ему до середины плеча, и носила теплое шерстяное платье, не совсем уместное этим жарким днем, однако добротное и всего с одной небольшой заплаткой на локте.

— Пройдемте, сэр, я вас к ним отведу, — женщина указала на темный коридор, куда Ричард вступил, как в пещеру, и даже непроизвольно пригнулся на входе. — Они у нас квартиру на верхнем этаже снимают. Я бы их выгнала, но мой муж — добрый человек — не хочет. Говорит, что МакМилланы эти тоже приличная семья, а где же вы такие приличные семьи видели? Одно слово, шотландцы...

Она успела поведать о том, что остальные семьи в доме исключительно достойные, что их целыми днями не слышно, а вот от МакМилланов только беспокойство одно: и кошка их повадилась у остальных достойных семей рыбу таскать; и кредиторы присылали каких-то мужиков долги выбивать — вот уж шуму-то было! А дочка его, говорят — ой, нет, вам такого знать не следует. Ричард мужественно терпел сбивчивый рассказ этой пожилой женщины, которая медленно поднималась на самый верх по скрипучей лестнице, освещая себе дорогу единственной свечкой, которую держала в руках: в "Атенеуме" собирались в следующем году проводить электричество, сюда же еще даже газовое освещение не проникло.

— А говорят, раньше они в богатом доме где-то в южном графстве жили, ну можете себе такое представить, а, сэр? Врут, небось.

— Небось, — откликнулся Ричард.

Женщина остановилась у единственной двери на последнем этаже и громко постучала.

— Бренда, открывай! К вам тут джентльмен пришел!

С той стороны двери раздались невнятные голоса, которые успели что-то между собой обсудить, поспорить и придти к соглашению — и, наконец-то, дверь открылась. На пороге стояла высокая тощая женщина неопределенного возраста, которая, должно быть, была моложе проводницы Ричарда с первого этажа, однако выглядела такой усталой и издерганной, что молодой человек легко мог ошибиться на десяток-другой лет. Она нервно вытирала руки о сероватого цвета фартук и переводила взгляд с квартирной хозяйки на Ричарда.

— Ну Мэридит, я же сказала, что мы все заплатим, — заныла она вдруг таким пронзительным и высоким голосом, что молодой человек едва удержался, чтобы не вздрогнуть.

— Да ты, Бренда, совсем ослепла! К вам настоящий джентльмен пришел! Но если до конца недели я не увижу оплаты, то терпеть не буду, — пожилая дама гордо вскинула подбородок, отчего ее чепец заколыхался, будто огромная медуза, и ушла прочь, бормоча что-то себе под нос.

— А коли вы не за долгами пришли, так очень рада вас приветствовать, — проговорила миссис МакМиллан и протянула ему руку с красными и погрубевшими пальцами, которую Ричарду пришлось аккуратно поднести к губам.

— Миссис МакМиллан? — уточнил он на всякий случай. — Я хотел бы поговорить с вашим мужем.

— А что такое? — тут же откликнулась женщина, бегая глазами из стороны в сторону. — Он, знаете ли, не здоров.

— У меня к нему вопрос по поводу одного места, которое он хорошо знал. А быть может, и вы слышали о неком доме в Монк Вуд, под Чатемом?

— Ох! — всплеснула она руками и сразу словно преобразилась: улыбнулась и перестала поправлять то передник, то волосы, постоянно выбивающиеся из-под чепца. — Вы говорите о нашем особняке? Знали бы вы, мистер...

— Харви.

— Знали бы вы, мистер Харви, что за дом там у нас был!.. Мы сейчас временно стеснены в средствах, — зашептала она все тем же высоким голосом на грани истерики, — а тогда жили, как благородные. Ох, вот это был дом! Но несчастливый, вот уж несчастливый.

— Что вы имеете в виду? — переспросил Ричард.

— Бренда, да что ты там застряла! — донесся хриплый крик из соседней комнаты, от которого подпрыгнула мебель и задребезжали тарелки.

— К нам гости пришли! Ты даже не догадаешься, зачем! — крикнула она, и Ричард понял, за что эту семью так не любят соседи. Наверное, их голоса слышны даже с улицы.

— Я проведу вас в гостиную, — церемонно сообщила миссис МакМиллан.

Они еле разошлись в узком коридоре, но хозяйка дома вела Ричарда за собой так, словно кругом стояло с десяток лакеев, а она сама была по меньшей мере герцогиней. Гостиная представляла собой небольшую комнату с тусклым оконцем, сквозь которую в комнату едва попадал солнечный свет, а включать освещение здесь не торопились. Мебели было немного — настолько немного, что Ричард смог насчитать только два стула возле круглого стола и старый потертый диван, на который не рискнул бы сесть. Книжные полки, стройными рядами вытянувшиеся вдоль противоположной от входа, стены были практически пусты, и лишь кое-где стояли потрескавшиеся статуэтки или остатки сервиза. Если присмотреться внимательнее, можно было увидеть, что это довольно дорогой фарфор, от которого откололись крупные кусочки или слезла краска, но молодой человек не слишком интересовался изучением столовой посуды.

Один из стульев занимал мужчина, которого еще сложно было назвать стариком, однако из среднего возраста он давно уже вышел. Ричарду не удалось рассмотреть его лица, поскольку тот сидел к нему в пол-оборота, глядя на стол перед собой, но рыжую бороду, сильно тронутую сединой, и некогда добротный твидовый костюм, теперь потертый, засаленный и надетый поверх спальной рубашки, он заметил.

— Добрый день, мистер МакМиллан. Меня зовут Ричард Харви, и я пришел к вам, чтобы задать несколько вопросов по поводу вашего старого дома в Кенте, — он решил, что если не желает провести в этом доме вечность, говорить следует по существу.

Наконец мужчина повернулся к Ричарду и принялся его пристально разглядывать, словно тот пришел просить милостыни. Ричард ненавязчиво изучал его в ответ. Гордон МакМиллан был когда-то красивым мужчиной, но следы его красоты заплыли жиром, скрылись под одутловатостью лица, выпали вместе с волосами и растворились в остекленевшем взгляде. Его лицо было красным, как некогда лацканы пиджака, а засаленный шейный платок явно давил на шею, и он постоянно его оттягивал.

— Какая честь, какая честь, — проговорила миссис МакМиллан, прерывая затянувшуюся паузу. — Позвольте, я угощу вас чаем!

— Плеснула бы лучше гостю джина, кому нужен твой чай, — проворчал МакМиллан и доверительно обратился к Ричарду. — У нас хороший!

— Уж вечера бы дождался, паршивец! Одна только выпивка на уме! — заголосила миссис МакМиллан и исчезла в дверях.

Он кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Мистер МакМиллан, вы ведь раньше жили в особняке возле деревни Монк Вуд, Кент?

— Жил, — кивнул тот, поглаживая бороду.

— Сейчас я веду некоторые дела с его текущим хозяином, — Ричард решил не уточнять, какого именно плана были те дела. — И он просил меня уточнить кое-что про этот дом. И кроме как к вам, мне не к кому обратиться.

Бывший хозяин дома приосанился и с чувством собственной значимости глянул на Ричарда.

— А то, уж я-то все знаю! Я там без малого сорок лет прожил, дом еще мой отец купил. Он, знаете ли, важным человеком был. Эх, славно мы тогда жили, — мечтательно произнес он, затуманенным взглядом глядя куда-то в сторону.

— Вам известно что-нибудь об истории этого дома?

— История? Да какая там история! Старый он, еще прошлого века, а до нас там настоящие лорды жили, и все в их вкусе обставлено было, ну чисто дворец. Вот только дорогой он был, а папаша мой мне кроме этого дома ничего и не оставил — вот и как такую махину содержать, а? Там одних слуг невесть сколько без дела шастало, а нам ведь много и не надо, вон Бренда отлично одна справляется.

В подтверждение его слов на пороге возникла миссис МакМиллан с подносом, на котором рядом с чайником и двумя простыми чашками соседствовала потемневшая от времени серебряная сахарница, а для мистера МакМиллана жена приготовила бутылку джина и стакан. Она степенно разлила по чашкам светлую заварку, напоминавшую скорее воду со следами былого напитка, и протянула ее гостю. Мистер МакМиллан же потянулся к стакану, наполнил его и опрокинул одним махом, пока Ричард только пробовал на вкус спитой чай. Сама женщина присела на краешек дивана и устремила на мужа орлиный взгляд, готовая чуть что вскочить с места и то ли устроить скандал, то ли броситься защищать своего Гордона.

— Прекрасный чай, миссис МакМиллан, — вежливо произнес Ричард.

— Самый лучший! Больше ничего не желаете? — в ее голосе звучало некоторое опасение, что джентльмен может затребовать изысканный десерт, а ей и предложить нечего, кроме печеных яблок.

— Благодарю. Итак, мистер МакМиллан, вы говорили что-то о лордах...

— Лордах? Не знаю я никаких лордов. А, вы про прежних жильцов? Да были какие-то... — Ричард с разочарованием понимал, что одного стакана джина хватило, чтобы сбить его собеседника с нужного настроя, однако приготовился терпеливо ждать.

— У которых вы купили дом, — подсказал молодой человек.

— То ж как давно было, дай-ка подумать... Мне тогда и десяти лет не было. Помню, отец мой лично у бывшего хозяина покупал — ну, лорд который. Как же его звали... Вур... Вуд...

— Вудворт, — помог Ричард.

— А вы откуда знаете?

— Изучал историю дома, — коротко пожал плечами мистер Харви. — Вы говорите, сам лорд Вудворт приходил? Значит, он не умер?

— А что бы это ему умирать! Правда, отец потом рассказывал, что какой-то он потертый для лорда был, но уж точно не покойник.

Ричард задумчиво кивнул.

— И когда же вы его видели?

— Он один раз к нам приехал, подписать что-то там надо было. Я его и не видел, только карету у ворот с гербом заметил, а папаша потом говорил, что лорд тот от дома желал побыстрее избавиться, вот и нам продал за бесценок. Такой дом — и задешево, ну вы представляете? А до этого он чуть ли не два десятка лет бесхозным стоял, лорд туда и заезжать не желал! Вот скажите на милость, кто так делает — дом бросает и уезжает? И какой дом! — в который раз произнес он со смесью восхищения и тоски.

— И что же, лорд Вудворт ничего не рассказал?

— А я почем знаю? Говорю же, я ребенком был. Может и говорил что, только кого это теперь волнует! Мне самому пришлось дом продавать, причем за смешные деньги. А купили его и вовсе недавно, опять же он брошенным стоял. Вот не хотел я оттуда уезжать!

— Не хотел он! — подала голос миссис МакМиллан, о присутствии которой Ричард уже было счастливо забыл. — За долги заложил дом, а выкупить не смог!

— А ну молчи! — прикрикнул на жену Гордон МакМиллан, и та тотчас послушно затихла.

Ричарду вовсе не хотелось присутствовать при семейной ссоре, пусть даже это и была привычная манера общения достопочтенного семейства, и он перебил хозяина:

— Значит, вы говорите, дом вас прежде всем устраивал?

— Ну конечно! Может, комнаты наверху тесноваты, но мы люди простые, нам много не надо.

Вспомнив свою гостевую комнату в том доме, которая по размеру составляла примерно две гостиные в лондонском жилье мистера МакМиллана, Ричард едва удержался от комментария.

— Однако, как я могу судить, комнату на первом этаже вы так и не отремонтировали, хоть и прожили там так долго: сначала в семье вашего отца, затем и в вашей собственной?

— А вы все знаете, я погляжу, — пробормотал он. — Была там комната — вся грязная, окна заколочены... Ребенком я туда лазил иногда, но потом надоело. Отец сначала хотел ее перестроить, но нам и остальных хватало, на кой нам еще одна сдалась? А вот гостиная зато у нас богатая была — вся лордовская мебель осталась. Он о ней, небось, даже и не вспомнил. Потом поистрепалась, конечно, ну да ничего, нас с Брендой это не смущало.

— Как же, не смущало, — заворчала она. — И что под конец у нас одна горничная осталась, тоже не смущало? И что топили мы всего две комнаты, чтобы уголь не жечь?

— А что вы знаете об истории этого дома? — Ричард вновь попытался направить разговор в нужное русло.

— Это вы о чем? — подозрительно осведомился МакМиллан.

— Я имею в виду, знаете ли вы, что в той запертой комнате раньше, еще до вашего приезда, был пожар?

— Ну, ясное дело, пожар! Там все закопченное было, как будто эти лорды и не убрали ничего — так, подмели самую малость. Вся комната выгорела, это же надо! Чудо, что остальной дом не сгорел.

— И вы, наверняка, слышали, что в пожаре сгорела предыдущая хозяйка дома, леди Вудворт?

МакМиллан почесал голову и хмыкнул.

— Может и слышал, только кому это интересно. Она, может статься, и сгорела, а нам их дом достался, так что нечего о ней вспоминать, — он вновь плеснул себе джина. — А вы, вообще-то, о чем спросить хотели?

Если бы Ричард сам знал, о чем именно он хотел узнать, он бы не сидел здесь вот уже час, а направился бы к кузине Мэйбл или в какое-нибудь другое, куда более приятное место. И все же он решил попробовать.

— В деревне ходят странные слухи об этом доме. Знаете ли, про приведения, проклятия и другие суеверия, которые, разумеется, не должны волновать таких здравомыслящих людей, как мы.

— Матерь Божья, что же вы говорите такое! — воскликнула миссис МакМиллан. — Уж не об этом ли вы хотите спросить?

— Как бы странно это ни звучало, но именно об этом. Вы жили в этом доме долгое время, не замечали ли вы ничего необычного?

— Это вы приведений имеете в виду? Вот уж в это я не верю, — решительно заявил МакМиллан и в подтверждение своих слов даже стукнул кулаком по столу, хотя и без этого жеста Ричард ему полностью бы поверил.

— А вот ложки пропадали, — вдруг припомнила Бренда. — И сквозняки еще по дому гуляли, да ох какие холодные! Особенно зимой. Это не могло быть приведением? — спросила она испуганно.

— Едва ли, миссис МакМиллан. Некоторые говорят, что видели дух покойной леди Вудворт, и, более того, она являлась им и беседовала с ними.

— Вот уж глупости!

— Разумеется. Однако подобные слухи ходят, и местные жители обходят дом, будто там сам дьявол поселился. А обитатели дома видели призрак.

Миссис МакМиллан испуганно прикрыла рот руками.

— Ох, Гордон, может и хорошо, что мы оттуда переехали. Вдруг бы и нам призрак явился? Вот что бы мы с ним делали!

— А что с ним делать? Его посуду мыть не заставишь, — хрипло рассмеялся ее муж.

Ричард криво улыбнулся.

— Тогда остается полагать, что это лишь досужие слухи, раз за столько лет жизни в доме покойная леди Вудворт вас так и не навестила, — подытожил он скорее для себя, чем для собеседников.

— И слава Богу! — все не могла успокоиться миссис МакМиллан.

Ричард понял, что разговор с этой премилой семейной парой пора завершать, если только ему не хочется услышать пару-другую историй об их долгах, тяжелом финансовом положении и чудесном доме, от которого пришлось отказаться. Наскоро попрощавшись с мистером МакМилланом и его супругой, он направился к выходу, и уже у самой двери вспомнил, что неплохо было бы их поблагодарить. Причем чем-нибудь более значимым, чем вежливым "спасибо". Порывшись в карманах, он извлек на свет монету в один фунт, которая едва ли избавила МакМиллана от всех его проблем, однако была достойной платой за информацию — или даже ее отсутствие. Молодой человек положил ее в ладонь миссис МакМиллан, вышедшей его проводить, и исчез за дверью быстрее, чем она успела что-либо сказать.

Глава 12

Час был уже поздний, а Ричарду все никак не удавалось сосредоточиться на свежей статье Бэджета. Впрочем, это было неудивительно: его мысли постоянно возвращались то к старухе из деревни, то к МакМиллану; его живой ум, привыкший сравнивать и анализировать, искал какую-нибудь зацепку в услышанном за последние пару дней.

Наконец, молодой человек сдался и отложил газету, купленную еще в Лондоне. Его поезд прибыл на вокзал Чатема в девятом часу, и к тому времени, как он добрался до дома Черрингтонов, уже стемнело. По указанию хозяина дома гостю принесли сыра и холодной говядины прямо в библиотеку, где мистер Черрингтон с интересом расспрашивал мистера Харви о поездке. Но вскоре и он отправился спать, сославшись на необходимость раннего отъезда. Потерев слипающиеся глаза, Ричард поднялся и, зевая, прошелся вдоль книжных полок. Наконец он взял первое, что попалось под руку — томик Мопассана, подхватил лампу, и, наконец, вышел из комнаты.

Поднимаясь по лестнице, он услышал какой-то звук — то ли чье-то прерывистое дыхание, то ли шепот служанок. Любопытно, кому это не спится в такое время? Но, когда обернулся, едва не подпрыгнул на месте: слабый свет ночника выхватил из темноты узкого коридора фигуру Амелии, напоминающую привидение.

— Мисс Черрингтон! — приглушенно воскликнул Ричард, с удивлением вглядываясь в ее расширенные от страха глаза, так пугающе выделяющиеся на бледном лице. — Что вы делаете здесь в столь поздний час?

— Простите меня, мистер Харви, но я должна была поговорить с вами! Немедленно! — она поднесла руку ко рту и нервно огляделась. — Как только я услышала, что вы подъехали, я сразу встала и пришла сюда, но вас все не было. Я ждала вас здесь. Нас никто не должен видеть!

Молодой человек с нарастающим удивлением слушал ее прерывистую речь. Теперь он заметил, что на девушке и вправду была только ночная рубашка, будто она и вправду еще минуту назад лежала в постели — это была просторная и длинная сорочка из плотной ткани, но все же... Даже тот поцелуй у ручья не шел ни в какое сравнение с такой фривольностью, как ночное ожидание у его двери в неглиже. Но Амелии, казалось, было невдомек, что что-то не так: она машинально теребила верхнюю пуговицу рубашки, и будто не обращала внимания на то, что ее растрепанные волосы свободно лежат по плечам, даже не заплетенные в косы.

— Я так боялась, что вы в опасности, что она нагонит вас... Что вы не вернетесь, как Сэмьюэль Адамс! — последние слова она произнесла шепотом и вновь судорожно огляделась.

— Мисс Амелия, хорошо ли вы себя чувствуете? — он заметил, что на ее скулах расцвел яркий румянец, контрастирующий с мертвенно-бледной кожей. — Вы здоровы?

Она замотала головой, отмахнулась от его слов рукой и слегка поморщилась, как будто досадуя, что он сбил ее с важной мысли.

— Со мной все в порядке, — поспешно ответила она, овладев собой и взглянув на Ричарда с беспокойством. — Но что же вы? — не дожидаясь ответа, она заговорила снова. — Если бы вы знали, как я желаю одновременно, чтобы вы быстрее уезжали прочь, и чтобы остались здесь!

Девушка порывисто схватила его руку, стиснув пальцы вокруг запястья так, что он даже сквозь ткань сорочки почувствовал ее горячие пальцы. Но тут же снова отдернула руку.

— Послушайте, Амелия, — прервал он ее, — вам не о чем беспокоиться. В Лондоне я говорил с прежним владельцем этого дома, и он заверил меня, что ни разу за сорок лет не столкнулся ни с чем, похожим на то, о чем вы говорите. Вам сейчас нужно отправиться в свою комнату и хорошенько поспать, а наутро все покажется вам просто сном, уверяю вас!

Но эти слова ничуть не успокоили девушку. Напротив, на ее лице появилось выражение сильнейшего испуга, и она замотала головой, прижав руки к вискам.

— Ах, Ричард, вас обманули, обошли... И я знаю, чьих это рук дело, — она затравленно оглянулась, словно за ее спиной и вправду могла стоять сама Элинор Вудворт во плоти. — Теперь и вы мне не верите, не верите, я вижу! Но у меня есть ее дневник, в котором она своими собственными руками... О нет! — вдруг проговорила она в полном отчаяние и закусила губу. — Она сожгла его! Уничтожила все следы. Я сама это видела. Все пропало...

Она говорила шепотом, но молодому человеку он казался столь пронзительным, как если бы она кричала. Он не стал отрицать ее обвинений. Вместо этого он, зажав локтем книгу, положил ладонь на плечо девушки и слегка сжал его обнадеживающим жестом.

— Амелия, дорогая моя, — он постарался говорить ровным и успокаивающим тоном. — Эта история со сгоревшей женщиной и вправду чудовищна, и я прекрасно понимаю, что вам нелегко забыть о чем-то настолько ужасном. — Девушка, как-то сжавшись, смотрела в пол и никак не реагировала на его речь. Он тихонько погладил ее по плечу. — Но поверьте мне, что никакого проклятия нет, и никакого призрака тоже. Вы же разумная девушка. К тому же, — продолжен он, вовсе не уверенный, что его слова достигают своей цели, — я был на местном кладбище, и могу вас заверить, что Элинор Вудворт с миром покоится там.

Амелия тонко взвизгнула, резко отшатнувшись от Ричарда, и он едва не выронил лампу. Та опасно закачалась, и огонек в ней замигал, чуть не потухнув совсем, и на несколько мгновений погрузил темный коридор во мрак. Когда же пламя снова разгорелось ровно и ясно, молодой человек увидел, что Амелия стоит чуть поодаль, прислонившись к лестничной балюстраде и вцепившись в перила обеими руками. Она опустила голову, а из ее груди вырывалось хриплое дыхание.

— Мисс Амелия, — он бросился к ней, поставил лампу на пол и приподнял подбородок девушки. Ее глаза не выражали ровным счетом ничего. — Давайте я отведу вас в вашу комнату. Может быть, позвать горничную? Вы вся дрожите.

Она медленно покачала головой.

— Мне ничего не нужно. — Ровным голосом сказала она, и, держась руками за перила, сделала шаг в сторону и отвернулась от него. — Теперь я знаю, что для меня все кончено... Скоро она придет и заберет меня насовсем, и будет сама наслаждаться всем, что прежде было моим. Забудьте об этом, мистер Харви! Спокойной ночи. — И она направилась прочь нетвердой походкой, оставив Ричарда в замешательстве смотреть ей вслед.

* * *

Едва мистер Черрингтон вошел в малую гостиную, как заметил Ричарда Харви, стоящего у окна и барабанящего пальцами по подоконнику. До ужина оставалось еще больше получаса, и хозяин дома сделал знак дворецкому, чтобы тот принес аперитив.

Поздоровавшись, молодой человек дождался, пока мистер Черрингтон опустится в кресло и зажжет сигару, он сел напротив него. По всей видимости, отец Амелии находился сегодня в благодушном расположении духа.

— Полагаю, сегодняшний день оказался для вас удачным, — предположил Ричард, приняв из рук Гласфорса стакан и кивком поблагодарив.

— Не стану отрицать, — пожал плечами мистер Черрингтон. — Кроме того, сегодня за ланчем я встречался с вашим отцом, — он не смог сдержать улыбки, которая, впрочем, тут же покинула его лицо. — Он просил передавать вам привет.

— Благодарю, — Ричард повертел в руках стакан и сделал глоток. Тем временем хозяин дома бросил беглый взгляд на часы.

— А что наши дамы? — безразлично поинтересовался он. — Пожалуй, теперь вы знаете об их жизни больше, чем я.

— Не могу этого сказать, — отозвался Ричард. — Сегодня я едва перемолвился словом с миссис Черрингтон за обедом, а мисс Амелия... — Он помолчал. — По правде говоря, она несколько беспокоит меня.

— Что же именно вас беспокоит?

— Быть может, она просто не вполне хорошо чувствует себя в последнее время, — нерешительно произнес Ричард, подбирая слова.

— Не стоит придавать этому значения, — махнул рукой Бертрам Черрингтон. — Знаете ли, с женщинами это происходит постоянно, и лично я привык не обращать на их нервы внимания. Они часто бывают слабы и болезненны, как ни прискорбно.

— Да, конечно, вы правы, — кивнул молодой человек. — Однако я говорил с ней, и меня всерьез обеспокоило ее поведение. Я знаю, что Амелия крайне чувствительная и восприимчивая натура, но прежде я никогда не видел ее такой.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, она услышала от кого-то историю о пожаре, случившемся в этом доме, и, по всей видимости, эта история произвела на нее слишком сильное впечатление. Мне показалось, что она просто сама не своя. Я опасаюсь, что такая впечатлительность может дурно повлиять на ее хрупкое здоровье.

Мистер Черрингтон снисходительно улыбнулся.

— Мне отрадно видеть, что вы так печетесь о здоровье моей дочери. Значит, я могу быть уверен, что передаю ее в надежные руки.

— Благодарю за теплые слова. Но должен сказать, что я и в самом деле встревожен. Мисс Амелия показалась мне чрезмерно возбужденной, и я не уверен, что тут можно говорить об обычной для девушки ее возраста ажитации. Дело в том, что она всерьез полагает, будто призрак женщины, которая сгорела в этом доме, до сих пор находится здесь, в его стенах. — Он встал, продолжая вертеть в руках бокал, и несколько раз прошелся по комнате. — Понимаю, все это звучит нелепо, однако меня волнует, что мисс Амелия воспринимает это так серьезно. — Он посмотрел мистеру Черрингтону в глаза. — Вчера, когда я возвращался в свою комнату из библиотеки, она заговорила со мной об этой истории, и не в первый раз. Утверждала, что видела привидение. А ведь час был уже поздний.

Ричард снова сел в кресло, не уверенный, что убедил мистера Черрингтона в том, что его дочь и в самом деле нуждается в более пристальном внимании.

— В любом случае, мне было бы гораздо спокойнее, если бы я знал, что ее здоровью ничто не угрожает, — добавил он. — Ради ее безопасности я бы осмелился предложить вам пригласить специалиста, — мистер Черрингтон удивленно на него посмотрел и приподнял бровь. — Хотя, разумеется, решать вам.

— Я подумаю о том, что вы сказали, — коротко ответил он. — Гласфорс, звоните к ужину, — без всякой паузы добавил он, когда появился дворецкий с подносом, чтобы забрать бокалы.

* * *

Она чувствовала, что нечто изменилось в одночасье. Ее тихая, размеренная, уютная жизнь готова расколоться на множество мелких кусочков, и она не в состоянии их удержать. Мир снаружи стал вдруг казаться далеким и будто бы ненастоящим — Амелия боялась в какой-то момент забыть, где же проходит граница между ее снами и явью.

Она спала. Она принимала горькие капли на ночь и засыпала тревожным сном, а затем вдруг оказывалась в странных местах, неведомых ей прежде. Существовали ли они в действительности? Она долго брела по лесу, сбивая ноги, пока не выходила к своему дому — и бежала быстрее в спальню, чтобы упасть в постель, спрятаться под одеяло и забыться, но вместо этого оказывалась в малой гостиной с вышиванием в руках. Всякий раз Амелия мечтала очнуться и осознать, что все происходящее вокруг нее — сон, и она, наконец, сбросила его оковы. Но она не помнила, когда засыпала, а когда просыпалась, и что в это время происходило с ее телом.

Оно стало чужим. Амелия с трудом узнавала в своем отражении себя, но, по правде сказать, она старалась вовсе не смотреть в зеркала, невольно ожидая всякий раз встречи с той, кто безжалостно обманул ее, воспользовался слабостью и доверием. Любая тень в углу казалась ей бледным лицом той женщины...

— Нет! — крикнула Амелия, сжимая кулаки. — Уйди!

— Простите, мисс? — Конни с удивлением отступила назад.

— Я... не тебе.

Она закусила губу. Все правильно, горничная причесывает ее к ужину. Амелии не следовало кричать на бедняжку, та ни в чем не виновата. Однако девушке с трудом удалось вспомнить, как она очутилась перед туалетным столиком. Кажется, еще минуту назад она брела по аллее... Или разговаривала с Ричардом? Ах, нет, то было вчера...

— Какой сегодня день?

— Четвертое июля, — коротко ответила Конни. — Давайте я закончу с прической, и вы спуститесь к ужину?

Что-то в ее интонации звучало неестественно, как будто натянуто, но Амелия предпочла этого не замечать.

— Достань мое голубое платье, сегодня я хочу надеть его.

Да, так правильно. Пусть все вокруг думают, что ее волнуют только платья и ленты в волосах, и новые замшевые туфельки, и перламутровые пуговички на перчатках.

— Но мисс, вы же сказали, что желали бы надеть к ужину шелковое желтое! — горничная бросила озадаченный взгляд на приготовленный и разложенный на стуле наряд.

— Я так сказала? Тогда... Тогда, конечно, желтое. Оно прелестно, — пробормотала Амелия.

Внезапная тревога охватила ее, и она едва смогла дождаться, когда Конни закончит с платьем. А та будто бы нарочно слишком медленно усаживала корсаж, поправляла каждую складочку на турнюре, застегивала манжеты на рукавах...

— Да хватит уже, тут что, сотня пуговиц? — не выдержав, воскликнула Амелия и вырвалась из цепких рук служанки. — Оставь меня одну, я хочу отдохнуть перед ужином!

Ни сказав не слова, горничная удалилась, и будь ее хозяйка чуть более внимательной, она бы заметила, как зарделись ее щеки, и как раздраженно та стукнула дверью о косяк. Но Амелии было не до того. Она мерила быстрыми шагами комнату, которая внезапно показалась ей маленькой, словно птичья клетка. Точно так же она заперта и в своем собственном разуме, который Элинор пытается подчинить себе. Пытается захватить ее тело и сломить дух, но всякий раз проигрывает. И не отступает! Сколько же еще будет длиться этот кошмар?

Она схватилась за голову и беззвучно заплакала. Нет, она не сильная. Она, Амелия Черрингтон, всего лишь маленькая девочка, которой хочется спрятаться от большого страшного мира, окружающего ее со всех сторон. Теперь она знала, что ей не от кого искать поддержки — даже Ричард, ее лучший друг, отвернулся от нее. Он ей больше не верит. Она осталась одна.

Амелия глубоко вздохнула и направилась прочь из своей комнаты. С большим трудом она заставила себя не оглядываться — ей казалось, что внимательные темные глаза наблюдают за ней отовсюду и стоит ей лишь прислушаться, как она услышит насмешливый голос Элинор. Нет, нет, нет, этого не будет!

Она практически вбежала в столовую, где уже собрались ее родители и мистер Харви и, судя по тому, что они доедали рыбу, ужин подходил к концу. Девушка молча села на свое место и устремила взгляд в пустую тарелку. Но вместо ожидаемого выговора отец предпочел даже не заметить ее опоздания. Как только девушка появилась, он отвернулся от нее и с нарочитым вниманием стал изучать сервировку стола. Быть может, он и не заметил, что она пришла позже? Как было бы хорошо, ведь у нее совершенно нет сил на какие-либо объяснения.

— Как вы себя чувствуете, мисс Черрингтон? — поинтересовался Ричард. Как неестественно напряженно прозвучал его голос!

— Хорошо, благодарю вас, мистер Харви, — коротко ответила она, не поднимая взгляда.

Ее руки мелко дрожали, и она изо всех сил попыталась унять волнение. За столом о чем-то говорили — если сосредоточиться, можно было понять, что отец критикует правительство Гладстона, а Ричард говорит что-то о его успехах в Египте. Матушка как всегда безмолвно сидела на своем конце стола, лишь время от времени бросая на Амелию странные взгляды, полные одновременно испуга и сочувствия.

Девушка потянулась к стакану с лимонадом, но отдернула руку с тихим вскриком. На мгновение ей показалось, что в его стеклянных гранях отразилось лицо Элинор. Оно смотрело на нее и с хрустального графина, и даже с серебряной рукоятки вилки — все поверхности преломляли, дробили и множили ненавистное лицо. Но стоило ей моргнуть, как видение рассеялось, и Амелия с облегчением вздохнула. Она подняла глаза и поняла, что все глядят на нее, безмолвно и строго.

— Я порезалась. Тут очень острые ножи, — принялась оправдываться она, нервно оглядываясь по сторонам.

Ричард молча опустил голову и вернулся к своей тарелке, делая вид, что ничего не произошло.

— Ах, моя милая, — прошептала миссис Черрингтон, но тут же замолчала под строгим взглядом мужа.

— Гласфорс, уберите приборы мисс Черрингтон, она уже закончила с ужином, — приказал мистер Черрингтон. — И передайте, чтобы несли десерт.

Хрустальные подвески на люстре рассмеялись звонким смехом, и Амелия сжала кулаки, чтобы не закричать. Она вскочила из-за стола столь резко, что ее стул с грохотом повалился на пол, и бросилась прочь из столовой. Сегодня она так ничего и не съела. Она не ела и вчера — по крайней мере, насколько она помнила. И вообще уже не помнила вкус еды и питья, только растворенного в воде горького лауданума. Однако сейчас вовсе не голод занимал все ее мысли: Амелии хотелось исчезнуть и спрятаться от всего мира, но едва ли сейчас нашлось бы такое место, где она могла бы считать себя в безопасности.

Она готова была бежать прочь как можно дальше, но вместо этого она толкнула дверь в пустую комнату на первом этаже восточного крыла дома и сделала несколько шагов внутрь, держась за стену. Здесь ничего больше не напоминало то пепелище, что она видела во сне. Стену уже зашпаклевали и нанесли побелку, и осталось только приклеить обои — новые, персиково-розовые, в тон которым матушка подбирала гардины. И ничего уже не будет указывать на то, как давным-давно здесь горела женщина, и танцевала, охваченная пламенем, и кричала...

Заткнув уши руками, лишь бы не слышать ее криков, Амелия осела на пол.

Вот уже вечность она не могла отвести взгляда от причудливой игры язычков пламени. Огонь полыхал все жарче, и девушка механически потянулась к воротнику платья, чтобы расстегнуть верхние пуговицы. Ее лицо распалилось от огня, а тот все разгорался и разгорался. Ему уже не хватало камина, он вырвался из-за решетки и взмылся к потолку. В треске его пламени слышался отчетливый крик. Или смех? Да, это был смех, это Элинор смеялась над ней и тянула свои обожженные руки. Как птица феникс она восстала из пепла и теперь была всюду — в завывании ветра за окном, скрипе половиц в коридоре, в бушующем пламени.

Амелия так резко вскочила, что у нее потемнело в глазах, и она пошатнулась, но все равно кинулась прочь из комнаты, подальше от этих ужасных звуков.

— Куда же ты убегаешь, ma chХre amie, — шептали стены, мимо которых она бежала, спотыкаясь о подол платья. Тот с треском оторвался, и девушка едва не потеряла равновесие.

— Замолчи, замолчи, замолчи!

Амелия выбежала в холл и огляделась. Было темно — и когда только успело стемнеть? Помещение освещали две слабые газовые лампы, чьего света едва хватало, чтобы рассеять мрак и разогнать тени. Девушка остановилась возле комода, чтобы отдышаться.

— Почему ты не можешь оставить меня в покое?

— Ты ведь сама хотела, чтобы я помогла тебе, — резонно ответил призрак.

Амелия застыла и медленно огляделась. Элинор была везде. В каждой тени в углу различалась ее фигура. С подвесок на канделябрах и люстре на девушку смотрело ее лицо; внимательные темные глаза следили за ней в отблесках оконного стекла; в стеклянной вазе она узнавала не свое отражение, а усмешку Элинор Вудворт.

— Нет... нет... нет... — бормотала Амелия побелевшими губами, отступая в центр комнаты.

Куда бы она ни посмотрела, любое отражение являло ей только это ненавистное лицо. Окна, вазы, натертые медные ручки, серебряный поднос, украшения канделябров, навощенные столешницы тумб и комода, зеркало, наконец... — Амелия с ужасом смотрела, как множатся и причудливо искажаются эти образы: вместо красивых, породистых черт леди Вудворт она видела теперь странных чудовищ с бездонными черными глазами и тонкой красной полоской рта.

Она попятилась назад, пока не натолкнулась на большое зеркало, висящее в роскошной позолоченной раме напротив входа. Прежде она частенько смотрелась в него, проходя мимо, поправляла прическу и платье, примеряла шляпку или просто бросала быстрый взгляд. Теперь же оно превратилось в страшного врага, ведь вместо себя девушка видела там Элинор в ее белом платье из легкого газа и с убранными в высокий пучок темными кудрями. Она внимательно смотрела на Амелию, не отводя взгляда.

— Бедная девочка!

— Довольно! — крикнула Амелия так громко, что стекла в раме затряслись, а она сама, испугавшись своего голоса, пошатнулась и сделала шаг назад.

— Ты так хочешь избавиться от меня? — тонко очерченная бровь Элинор взлетела вверх.

Ни слова не говоря, девушка схватила высокий подсвечник, стоящий рядом на тумбе, и со всех сил ударила по зеркалу. Она сама не ожидала от себя такого сильного удара: тонкие трещины разбежались по поверхности, напоминая лапки паука, а Амелия била и била вновь, не останавливаясь, пока зеркало не покрылось сеткой черных морщин и не рассыпалось на множество мелких кусочков. Водопад зеркальных брызг осыпал ее с ног до головы, острые края ранили кожу, но Амелия не обращала внимания на кровь, в исступлении круша все, что подвернется под руку. Одним движением она смахнула с комода вазу с цветами — с ее граней над ней продолжала смеяться Элинор, теперь же пусть она замолчит! Серебряный поднос для писем полетел в груду стекла; и хотя его Амелия разбить не смогла, но топтала ногами так долго, что он погнулся, и отражение исчезло. Забытый кем-то бокал треснул под каблуком Амелии, и она наступала на него вновь и вновь, как если бы это было тело ее поверженного врага.

Девушка захохотала, кружась и топча осколки битого стекла. Она ей еще покажет! Она не позволит издеваться над собой! Голос Элинор затих, и больше не было слышно ничего, кроме хруста под ногами и ее собственного смеха, но Амелия все не унималась, пока, наконец, не опустилась без сил на пол, перебирая пальцами осколки.

— Мисс Черрингтон! — в ужасе прошептала миссис Уильямс, выбежавшая на шум из кухни.

За ее спиной толпились остальные слуги, но не решались выйти вперед и посмотреть, что произошло. На лестнице раздались громкие шаги, и через мгновение в холле появился мистер Черрингтон — уже одетый ко сну, но сжимающий в руке пистолет. Остальные, должно быть, подоспеют с минуты на минуту. Амелия попыталась сфокусировать на них взгляд, но все перед глазами плыло, а фигуры обернулись смутными силуэтами, превращающиеся в тени и рассеивающиеся в темноте. Сквозь туман она видела, как миссис Уильямс и мистер Гласфорс подбежали к ней, пытаясь поставить на ноги, будто тряпичную куклу, а экономка бормотала что-то про кровь... Наверное, это кровь Элинор, ведь Амелия ее победила. Она слабо улыбнулась и позволила мраку захватить себя.

* * *

Сквозь полуприкрытые ресницы она рассеянно наблюдала, как постоянно меняются склоненные над ней лица: это была то Дженни, то Мэри, то Конни, один раз даже мама; неизменным оставалось только выражение беспокойства и тревоги. Почему они так волнуются? Сама Амелия ощущала лишь спокойствие и умиротворение, да и как же иначе — ведь после стольких дней, даже недель страхов и мучений наконец-то все хорошо, и она свободна. При мысли об этом она растянула губы в довольной улыбке. Больше никаких отражений в зеркалах, никаких голосов, ее больше не будет преследовать этот темный насмешливый взгляд! Как же хорошо снова быть самой собой.

Она чувствовала, как ей промывают и перевязывают раны, как горничные тихо охают при виде кровавых отметин, которые оставили острые осколки на ее некогда безупречной коже. Но ее саму это не слишком тревожило — в конце концов, раны скоро заживут, и ничто не будет напоминать ей о пережитом кошмаре. Что значит пара царапин по сравнению с тем удивительным чувством легкости, которое она сейчас испытывает?

Как только она окончательно поправится, то обязательно поговорит с Ричардом. Пусть он не поверил ей, пусть решил, что ее рассказ об Элинор Вудворт — лишь пустая фантазия, сейчас это не так важно, ведь эта женщина и в самом деле больше не играет никакой роли в ее жизни. Теперь тело Амелии принадлежит только ей одной. Да, нужно как можно скорее поговорить с ним — она скажет ему, что все чудесно, что она прекрасно себя чувствует, и он все поймет — если он все еще любит ее. Если же нет...

— Мисс Амелия, к вам пришел доктор Хопкинсон. Его вызвал ваш отец.

Девушка сосредоточилась на лице, которое возникло над ее кроватью. Его черты не были ей знакомы, и она широко раскрыла глаза, хотя блаженное небытие, на краю которого она балансировала, было куда приятнее.

— Добрый день, мисс Черрингтон.

Какой приветливый голос у этого доктора. Может быть, он лучше того врача, который приходил в прошлый раз — Амелии не удалось вспомнить его имени. Да, пожалуй, он лучше: лицо у него доброе.

Конни последний раз поправила одеяло и исчезла, бросив еще один беспокойный взгляд на свою юную хозяйку. Кто знает, может быть, этот новый доктор, знакомый мистера Харви, и в самом деле поможет мисс Амелии, и она перестанет кричать по ночам. Случай с зеркалом так перепугал всех домочадцев, что и Конни, и даже обычно невозмутимая Мэри старались говорить шепотом и ступать как можно тише, чтобы лишний раз не тревожить покой девушки. Впрочем, ночь мисс Черрингтон провела спокойно благодаря спасительным каплям, прописанным еще доктором Бруннером.

Когда дверь за горничной закрылась, мистер Хопкинсон придвинул стул поближе к кровати своей новой пациентки и сел, отмечая про себя яркие пятна румянца на ее бледном лице и лихорадочный блеск в глазах. Возле кровати и придвинутого к нему столика, сплошь уставленного пузырьками и склянками, витал слабый запах лауданума и стойкий — карболовой кислоты. Тазики с окровавленной ватой и марлей стояли здесь же подле кровати.

Не приходилось сомневаться, что Ричард Харви, срочно обратившийся к нему рано утром, волновался за свою невесту не напрасно. Будучи приятелем старшего мистера Харви, которого знал еще со школьных лет, доктор Джеймс Хопкинсон охотно согласился выехать в Кент, чтобы осмотреть мисс Черрингтон, чье странное поведение так встревожило ее родителей и жениха. Если не считать своего недуга, девушка была весьма милой и совсем еще юной. Будет и в самом деле жаль, если ее дела окажутся так плохи, как опасался врач.

— Меня зовут доктор Хопкинсон, — представился он. — Если не возражаете, я бы хотел осмотреть вас.

Девушка смотрела на него затуманенным взглядом, часто моргая, словно только что очнулась после сна. На ее губах на мгновение заиграла неуверенная улыбка, но тут же исчезла. Она сидела в постели неестественно прямо, сцепив руки так крепко, что костяшки пальцев побелели, почти слившись с одеялом.

— Доброе утро, доктор Хоупс,— взгляд мисс Черрингтон прояснился, она выпрямилась и вежливо улыбнулась, точно принимала доктора в гостиной, а не полулежала в собственной постели.

— Хопкинсон, — поправил он. — Как вы себя чувствуете? — он участливо кивнул на бинты, покрывающие ее руки, чинно сложенные поверх одеяла. — Вы так сильно порезались, должно быть, вам больно?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Вовсе нет, я хорошо себя чувствую. Прогулки на воздухе очень освежают меня, — ее интонации казались заученными, и эти слова она проговорила безучастно, как заводная кукла.

— В самом деле? — он чуть подался вперед. — Что ж, рад это слышать. Вы часто гуляете?

— Не помню, — нахмурилась она. — Должно быть, часто. Это полезно.

— Весьма похвально. Но расскажите, как же вы умудрились пораниться? Наверное, потеряли сознание и упали?

— Нет-нет, это было зеркало в холле. Оно разбилось. — Для убедительности она покивала головой.

— Само собой? — доктор слегка приподнял брови.

— Нет, это я. Я ударила ее, потому что хотела, чтобы она ушла. И зеркало разбилось. Мне очень жаль.

— Кого вы ударили? Вас кто-то преследовал? — мистер Хопкинсон слегка склонил голову к плечу.

— Элинор Вудворт, — ответила Амелия. — Но теперь она больше не вернется, я точно знаю это. Я прогнала ее. — Ее взгляд теперь блуждал где-то за спиной собеседника, ни на чем не задерживаясь.

— Расскажите мне о ней, если вам не сложно. Она живет в этом доме?

— Да, она живет здесь. То есть жила, — Амелия запнулась, — давно, очень давно. А потом она умерла. В той комнате на первом этаже был ужасный пожар, и она сгорела в камине.

— Что вы говорите! В какой же комнате это случилось?

— Она всегда стояла пустой, — объяснила девушка, — ее отремонтировали только недавно. Там будет музыкальная комната, поставят пианино и арфу. А раньше это был кабинет. Ее толкнул в камин муж, и она сгорела.

— Вы говорите об Элинор Вудворт? — уточнил доктор.

— Да, она сгорела.

— Ужасная трагедия, — вкрадчиво заметил доктор. — Но вы говорите, эта женщина жила здесь давно?

— Да, очень давно, — подтвердила Амелия. Она снова взглянула на доктора прояснившимся взглядом. — Она любила балы, и ездить верхом. И она была очень красивая.

— Но, если я вас правильно понял, вы говорите, что видели ее в этом самом доме?

— Нет, нет. Я слышала рассказ о том, как это случилось. Такая ужасная смерть! — воскликнула она странным высоким голосом. Лицо Амелии оставалось бесстрастным, но пальцы нервно комкали одеяло, как будто пытаясь разорвать его на клочки.

— В самом деле, — любезно кивнул доктор. — Кто же рассказал вам об этом? Кто-нибудь из слуг?

— Да, — она устремила взгляд на пол, припоминая что-то. — На ней было такое тонкое газовое платье, а камин так жарко горел, что она тут же вспыхнула и загорелась. — По лицу Амелии пробежала судорога. — Она так мучилась...

— Откуда же вы так подробно знаете об этом?

— Она сама говорила! И у нее такие ужасные ожоги! Все лицо обгоревшее, — девушка содрогнулась. — Она потеряла ребенка и не хотела умирать.

— Разумеется, не хотела, — согласился доктор, — значит, она сама вам об этом сказала? Но как же, если она давно умерла?

Амелия непонимающе посмотрела на него.

— Она пришла и стала разговаривать со мной. Я увидела ее там, — она кивком указала в угол, где стоял туалетный столик.

— В зеркале? — уточнил мистер Хопкинсон. — Понимаю. Она говорила с вами, находясь по ту сторону.

— Нет, она была здесь! — запротестовала Амелия. — Она входила сюда, смеялась надо мной, она могла ходить по всему дому, и по саду тоже. Она ненавидит меня!

— Вы видели ее в саду?

Девушка закусила губу и кивнула.

— В ту ночь, когда она убила Сэмьюэла... Мистера Адамса, — ее голос задрожал. — Она не хотела, чтобы он узнал о ней.

— Простите, но кто такой этот мистер Адамс?

— Он был нашим соседом и хорошим другом. Была гроза, его лошадь понесла, он упал и разбился!

— И какое отношение к этому имеет Элинор Вудворт?

— Это она убила его! — тонко выкрикнула Амелия, встрепенувшись и хлопнув ладошкой по одеялу. — Я видела ее там, в саду! Ее белое платье за деревьями!

— То есть вы видели, как она его убила?

— Нет, нет, нет! Я убежала, — девушка закрыла лицо ладонями и отчаянно замотала головой. — Все было не так, все неправильно, — она отняла руки от лица, наконец, овладев собой, и снова взглянула на доктора. — Она сказала, что хочет мне помочь, а сама ушла.

— Элинор Вудворт ушла?

Амелия ничего не ответила, только кивнула.

— Что ж, — доктор потер руки и встал. — Искренне надеюсь, что она больше не будет тревожить вас. Но боюсь, что я вас слишком утомил, мисс Черрингтон.

— Нет, что вы! Мне было приятно с вами поговорить, — на лицо девушки снова вернулось заученное любезное выражение.

— Взаимно, — улыбнулся доктор. — Я вижу, что вы принимаете капли, — он взял почти пустой пузырек в руки и взглянул на этикетку. — Я выпишу вам еще, ведь вам нужно успокоить нервы, а для этого нужно как можно больше отдыхать и спать.

Амелия кивнула в ответ, напряженно наблюдая, как доктор вернул склянку на место.

— Свежий воздух тоже был бы крайне полезен для вас, однако пока вы слабы и не можете выходить, вам необходимо оставаться в постели по крайней мере еще на день. Я скажу вашему отцу, что вас не следует слишком беспокоить, и что вам необходим отдых. — Он помолчал, раздумывая. — Я бы порекомендовал вам больше свежего воздуха и смену климата. В вашем состоянии обычно рекомендуют ехать на воды, и такие поездки обычно действуют крайне живительно на юных леди. Что ж, — доктор встал и поклонился, — от всей души желаю вам скорейшего выздоровления, мисс Черрингтон.

— Была весьма рада знакомству, мистер Хоупс.

Не став ее поправлять, мистер Хопкинсон еще раз поклонился и направился к выходу. Он кивнул горничной, которая ожидала за дверью, и та поспешила к постели своей хозяйки.

* * *

Дверь за доктором тихо закрылась, а Амелия откинулась на подушки и прикрыла глаза. Она так устала! Благоговейная тишина окутывала ее, качая на своих волнах, и девушке хотелось уплыть далеко в море или улететь на небо и невесомо парить там с облаками. Вот бы никогда не просыпаться и продлить это ощущение эфирности навечно! Амелии грезилось, как она расстается со своей телесной оболочкой и устремляется к свету, летит легко-легко, легче перышка, и танцует в солнечных лучах.

Но когда она открывала глаза, то видела всю ту же комнату — ее неровные, плывущие очертания, сбившееся одеяло, ряд стаканов и пузырьков с лекарствами на прикроватной тумбочке и слабые лучи солнца, пробивающиеся сквозь плотно задвинутые занавески. Как сквозь плотный слой ваты она слышала голоса, доносящиеся из коридора, но не придавала им значения: эти звуки не принадлежали ее миру, в который она погружалась в своих снах, а значит, едва ли ее интересовали.

Амелия медленно повернула голову к большому трюмо, в котором отражалась комната, но не увидела своего лица. Вместо этого, будто зачарованная, она смотрела, как от него отделяется туманная фигура и медленно направляется к ней. Она не шла, но парила в воздухе, сотканная из марева и света, а девушка не могла отвести от нее взгляда.

— Дженни? — прошептала она. — Это ты? Иди ко мне, я так скучала...

— Нет, глупенькая, — улыбнулась Элинор.

Элинор. Как странно. Разве она не победила ее? Амелия с некоторым усилием попыталась вспомнить, что же произошло вчера, но в памяти всплывали лишь смутные отрывки. В одном она была уверена точно — Элинор больше не должна была появляться, с ней было покончено. Неважно, что говорили остальные, как рыдала мать, когда Амелию укладывали в постель, как экономка насильно вливала ей в рот противную настойку, как смотрели на нее все, начиная от отца, заканчивая кухонной девкой. Теперь это все было неважно.

— Почему ты не ушла? — безразличным голосом спросила Амелия.

— Я пришла попрощаться.

Фигура перед ней уже не казалась бестелесной. Хоть у Амелии все еще кружилась голова и двоилось в глазах, она видела Элинор во плоти — именно такой, какой она привыкла ее видеть, в вечернем платье эпохи регентства, с убранными в прическу волосами, которые локонами падали ей на шею, и с легкой полуулыбкой, никогда не покидавшей ее губ. Сейчас она не показалась Амелии насмешливой, скорее спокойной и немного грустной.

— Значит, ты уйдешь сейчас?

Элинор присела на край постели и взяла ее за руку. Ее пальцы, легко касавшиеся ладоней девушки, были вполне осязаемыми, бархатистыми и пахли жасмином. Амелии захотелось поднести их к лицу и вдохнуть этот божественный аромат.

— Мне так жаль — покачала головой Элинор, и ее кудряшки качнулись в такт.

— Я не понимаю.

— Это все моя вина. Но я не хотела причинять тебе боли. Теперь же уже слишком поздно, как для меня, так и для тебя.

— Теперь я свободна? — с надеждой спросила Амелия, вглядываясь в глаза призрачной женщины.

— Быть может, — пожала та плечами. — Это твое дело. Я оставляю тебя, но станешь ли ты свободной, решать тебе. Сможешь ли ты?..

— Теперь я стала сильной, я смогла освободиться, — пробормотала Амелия, сама не веря своим словам.

— Посмотри на себя! Я всегда говорила тебе: посмотри на себя! Мне жаль видеть тебя такой, но разве я виновна в том, во что ты превратилась? О нет, я просто хотела жить. Но ты не дала мне такой возможности. Что самое страшное, моя дорогая Амелия, ты украла эту возможность и у себя.

Девушка испуганно смотрела на Элинор, пытаясь понять смысл этих странных слов, но он ускользал от нее.

— Но я жива... Ведь я еще не умерла?

— Ты жива, — успокоила женщина и убрала с ее лба мокрую прядку волос. — Если ты это считаешь жизнью.

— Что будет теперь?

— Я уйду. Ты больше меня не увидишь, я обещаю. Я причинила тебе слишком много зла.

— А я?

Элинор улыбнулась.

— А ты борись, если сможешь. Но не со мной — разве я так страшна? Твой самый страшный враг сидит внутри тебя.

— Моим врагом была ты, но я победила тебя, — слабо прошептала Амелия.

— Моя маленькая глупенькая девочка, я бы желала, чтобы это было так. Но все твои беды в тебе самой. Разве не ты сама довела себя до такого состояния? Вместо того, чтобы наслаждаться обществом такого прекрасного джентльмена, как мистер Харви, ты витаешь в своих фантазиях и не видишь реальности. Вместо балов ты выбираешь свою кровать, а вместо шампанского пьешь опий. Ты сводишь себя с ума, и я больше не могу оставаться с тобой. Это тяжело даже для меня! Тебе придется справиться самой.

Это неправда, хотела сказать Амелия, но не смогла произнести ни слова. Она чувствовала, как по ее щекам катятся слезы, а Элинор вытирает их своими тонкими пальчиками.

— Ну, ну, хватит. Не обижайся на правду, даже если тебе ее говорит умершая по своей же собственной глупости дама. Лучше засни, а когда проснешься, попрощайся за меня с Ричардом. Он хороший человек и так сильно любит тебя, как меня никогда никто не любил. Даже мой муж.

— Ричард... — прошептала девушка, а слезы все никак не переставали течь.

Он так странно смотрел на нее в последние дни. Он не верил ей, как и все остальные. Он... больше не любит ее, чтобы ни говорила Элинор! Быть может, и не любил никогда прежде, но если раньше они были добрыми друзьями, то теперь она чувствовала пропасть между ними.

— Вы могли бы быть так счастливы, — с сожалением проговорила Элинор. — Поцелуй его и скажи... Нет, не говори ничего. Он все равно не поймет.

Она наклонилась к лежащей на подушке Амелии и легко, почти не касаясь, поцеловала ее в губы. Когда девушка вновь открыла глаза, видение испарилось. Элинор исчезла из комнаты, как будто и не было ее никогда прежде.

Еще несколько мгновений Амелия безмолвно лежала в постели, пытаясь собраться с мыслями и осознать произошедшее, а затем решительно откинула одеяло и села. Голова все еще сильно кружилась, и ей пришлось двумя руками вцепиться за перину, чтобы не упасть. Элинор была права — ее капли туманят разум и делают ее беспомощной и, чтобы там ни говорил доктор, она перестанет их пить!

Цепляясь за стул, она встала и подошла к письменному столу. Он был пуст, не считая писчего набора и пресс-папье в углу — уже вечность он не садилась за него и ничего не писала. Трясущимися пальцами Амелия выдвинула верхний ящик стола и нащупала толстую тетрадь в обложке с тюльпанами.

Прилежный текст с первых страниц сменился размашистым, прыгающим по строчкам почерком, страницы пестрели кляксами и восклицательными знаками, а некоторые и вовсе были вырваны с корнем, но девушка этого просто не заметила. Перевернув лист, она решительно обмакнула перо в чернила и начала писать.

"5 июля.

Кажется, я не ошиблась в дате, и сейчас уже действительно июль. Впрочем, это совершенно неважно. Сегодня ко мне явилась Элинор, и она была как никогда живой и настоящей: я ощущала аромат ее кожи, похожий на смесь жасмина и муската, чувствовала ее пальцы на своей коже. Разве может быть призрак столь реальным? Этот вопрос занимал меня все время, что она пробыла со мной, но я стеснялась спросить, а теперь уже, быть может, у меня никогда не появится такой возможности. Элинор обещала уйти навсегда, и я отчего-то ей верю — хотя не она ли обманывала меня постоянно, обещав спасти, а вместо этого воспользовалась моей беспомощностью?

Как я ее ненавижу! И в то же время не могу написать о ней ничего дурного, словно вся моя ненависть разом испарилась с ее исчезновением, а осталась лишь пустота. Я должна быть счастлива, но не испытываю ровным счетом ничего, душа опустела. Последние недели моя жизнь была наполнена только лишь мыслями о Элинор, и я страстно желала, чтобы она никогда не появлялась в моей жизни, а теперь я больше не знаю, что делать и о чем думать. Я пытаюсь думать о вышивании, о саде и даже о Ричарде, но мысли уплывают от меня, и я не могу поймать их.

Мне страшно. Но теперь я боюсь не призрачного отражения в зеркале, а мира, который простирается за дверью моей комнаты. Я встану, оденусь и спущусь вниз, но буду чужой среди них. Разве хоть кто-нибудь сможет меня понять? Я рассказала Ричарду всю правду без утайки, а он отвернулся от меня. Я пыталась донести до доктора причину своей болезни, но и он, кажется, не поверил. Отец ненавидит меня, и даже слуги смотрят с презрением.

Что мне теперь делать? Элинор сказала, что я должна быть сильной, но насколько хватит моей силы? Я свободна от ее уз, весь мир лежит перед моими ногами, и все, что мне требуется — лишь взять его.

Я победила.

Я стала сильнее Элинор.

Теперь мне надо стать сильнее самой себя, и тогда они увидят, какая я на самом деле!"

Глава 13

— Я знаю мисс Амелию с самого рождения. Она всегда была тихим и послушным ребенком, никогда не капризничала, росла благонравной девочкой, ведь ее воспитывали как настоящую леди. Но в последнее время она изменилась, стала более...

— Какой же, миссис Уильямс?

— Беспокойной. Тревожной, — экономка старательно подбирала слова. — Ей часто снились кошмары, от которых она с криком просыпалась по ночам. Это еще в Лондоне началось. Она всегда была очень чувствительной, ее любая мелочь могла расстроить так, что она после этого по нескольку дней в себя приходила. Помню, когда ей было лет двенадцать, прямо перед домом кот поймал малиновку, а мисс Амелия как раз возвращалась с прогулки и увидела на газоне растерзанную птицу. Ее еще убрать не успели. Так с девочкой настоящая истерика случилась, и после этого целые сутки ее не могли заставить хоть чего-нибудь поесть, она только и могла, что лежать на кровати и плакать, бедняжка. И то, заснула только после того, как ей дали снотворное, — Миссис Уильямс вздохнула. — А уж то, что вчера случилось... Я бы ни за что не поверила, что наша мисс такое сделает.

— Расскажите, пожалуйста, об этом вчерашнем происшествии.

Она пожала плечами.

— Я была на кухне — мы с миссис Гиффорд после ужина проверяли продукты. И вдруг слышим этот страшный грохот! Я поспешила в холл, и увидела мисс Амелию всю в крови, сидящую в груде осколков. Я бросилась к ней, думала, что бедняжка до смерти испугана, но когда увидела ее улыбку, то мне стало не по себе. Меня нелегко напугать или вывести из равновесия, это вам любой подтвердит, но у нее был такой вид... А потом ноги подкосились, так что мы с мистером Гласфорсом, нашим дворецким, едва успели ее подхватить. И она все повторяла, что победила кого-то, как будто кто-то ушел, и все такое прочее. Сказать по правде, мне стало страшно. Она даже не замечала, что порезалась, и что у нее кровь течет.

— Хм, — доктор Хопкинсон сделал несколько пометок в блокноте, который держал наготове. — А раньше, до этого, вы замечали что-нибудь особенное в поведении мисс Черрингтон? Может быть, она говорила что-то необычное?

— Нет, пожалуй. — Уильямс покачала головой. — Но несколько раз я кое-что видела, и каждый раз это было ночью. Однажды, поздно вечером, когда я закончила гасить лампы на втором этаже и уже возвращалась в свою комнату, то в коридоре увидела нашу молодую мисс.

— Она что-нибудь сказала вам?

— Мне показалось, она меня вовсе не заметила, хотя прошла совсем близко. Я подумала было, что она ходит во сне, даже окликнула ее, но она не отозвалась. Я заметила, что ее глаза были широко открыты, и она бормотала что-то — я не разобрала, что. Как будто говорила с кем-то.

Доктор снова что-то записал.

— А вы уверены, что там больше никого не было? Может быть, кто-то из горничных?

— Нет-нет, было уже за полночь, а в это время горничные уже всегда в своей комнате, ведь им нужно подняться в пять. В такой час я последняя обхожу все комнаты, проверяю замки, окна и лампы. Я этим и в Лондоне занималась — уже много лет это моя обязанность, а уж после переезда сюда на это стало уходить куда больше времени. Знаете, ведь хорошая экономка должна все видеть и знать обо всем, что происходит в доме.

— Значит, вы заметили, куда направлялась мисс Черрингтон?

— Я видела, как она вошла в ванную комнату в конце коридора. Знаете, она шла с таким видом, как будто ее кто-то звал.

— Любопытно, что ей могло там понадобиться.

— Не могу сказать, но пробыла там недолго. Я дождалась, пока она не вернулась в свою комнату, и только потом пошла к себе. — Она помолчала. — Надеюсь, доктор, что вы сможете ей помочь!

— Сделаю все, что в моих силах.

* * *

— Сэр, я тут не так давно работаю, но мисс Черрингтон я каждый день прислуживала. Меня ведь потому в этот дом и взяли, что предыдущая горничная скончалась. По правде, я была рада поступить сюда на службу, потому как раньше я в таких больших домах не работала. А уж прислуживать молодой мисс — это такая честь, потому что это почти все равно что работать настоящей камеристкой, и я всегда очень старалась, чтобы понравиться мисс Амелии. Только вот теперь я боюсь, что не справлюсь, ведь мисс стала такой странной! Иной раз и прикрикнуть может, и ругает ни за что. Ведь разве я виновата, что у нее такие длинные волосы, что пока их все подколешь, кучу шпилек изведешь. А она уже несколько раз кричала на меня, что я слишком долго вожусь, — Конни слегка надула губы. — А иногда как будто специально не замечала, точно меня и вовсе в комнате нет. Но ведь это все из-за ее болезни, да? — она вопросительно посмотрела на мистера Хопкинсона.

— Вероятно, да. Но не могли бы вы пояснить, что вы имели в виду, говоря, что мисс Амелия стала странной?

— Ох, ну как вам сказать, сэр! Вроде бы она сама по себе хорошая и добрая, ведь не всегда так было, что она ругалась. Бывало, что она шутила и смеялась, и даже как-то спросила меня, что я думаю о молодом господине Харви! Ой, не нужно мне было этого вам говорить, не мое это дело...

— Уверяю вас, мисс Рид, что весь наш разговор останется между нами, — успокаивающе улыбнулся доктор. — Мне лишь нужно узнать о мисс Черрингтон все, что может помочь мне ее вылечить.

Конни с готовностью кивнула.

— Тогда я могу рассказать вам много всего, — заверила она. — Мисс Амелия настоящая благородная девушка, очень болезненная. Но, верите ли, я вот никогда не знаю, чего ждать, когда в ее комнату поднимаюсь. Когда она уже выздоровела после той грозы, ну когда еще мистер Адамс погиб, то несколько дней была такая веселая! Я уж было подумала, что теперь-то все наладится. Она стала частенько на прогулки ходить, что ее по нескольку часов не сыщешь — ее матушка даже волновалась, что она слишком переутомится. Но она только шутила в ответ и шла ужинать, и аппетит у нее был отличный, и даже спала она лучше. А уж прически всякие придумывала, я о таких раньше и не слыхивала, и платья выбирала так, как будто на бал собиралась, а не с родителями обедать.

— А что же, до этого она не интересовалась своими платьями? Или не любила гулять?

— Не то чтобы не интересовалась, а просто надевала то, что я ей приготовлю. А когда я ее причесывала, то только морщилась, и все время думала о чем-то своем. Иной раз спросишь ее, все ли в порядке, а она точно не слышит, или отвечает невпопад. Только это еще полбеды, — вспомнила горничная, — она ведь меня то и дело неправильно зовет, как будто не может моего имени запомнить. Я не жалуюсь, конечно, да и не мое это дело, к тому же поправлять невежливо, но все-таки мне каждый раз жутко, когда она называет меня Дженни. А ведь это имя той самой служанки, которая умерла. Мне от этого не по себе, я же Конни, а вовсе никакая не Дженни!

— Понимаю вас. Значит, мисс Черрингтон думала, что вы — та служанка?

— Ой, не знаю я! Но только когда она меня так называла, то всегда смотрела так странно, как будто не видела, и вообще была какой-то задумчивой и рассеянной. Все что-то писала в своей тетрадке, и всякий раз прятала ее в стол. Как будто бы я не вижу!

Доктор кивнул и сделал пометку в блокноте.

— А еще иной раз говорила с кем-то — вроде сама с собой, а то как будто и с кем-то чужим, спорила даже. Один раз такое было, что я в комнату зашла, а мисс сидит перед зеркалом, смотрит на себя, а слезы по лицу так и текут, сама что-то бормочет, и вид у нее такой, точно ее кто обидел. Я спросила, не случилось ли чего, а она только плечиком дернула и даже на меня не взглянула. Разве же это не странно?

— Не могу не согласиться. Что-нибудь еще необычное вы замечали?

— Уж не знаю, необычно ли это или нет, но только я еще как-то раз видела, как мисс Амелия кружилась в своей комнате, как будто танцевала. Я едва приоткрыла дверь, да только когда ее увидела, заходить сразу передумала. Она какая-то другая была, раскинула руки и смеялась, ее как подменили.

— Она опять с кем-нибудь говорила?

— Да с кем же ей было говорить? Нет, она только кружилась и смеялась, как одержимая. А ведь мисс всегда даже по лестнице спускалась осторожно, не то чтобы танцевать, да и голова у нее часто болела, как только погуляет на солнце. Потому-то я и диву далась, когда она принялась вместе с мистером Харви на лошадях ездить, да еще по самому солнцепеку. Если кто ее не знает, то может быть, тут как будто и нет ничего странного, а я вам так скажу, что дело неладно. Знаете, ведь называть одну служанку именем другой, да еще той, что умерла — по-моему, чудно...

— Да, мисс Рид, спасибо за ваш рассказ, — поняв, что горничная начинает повторяться, доктор поторопился завершить беседу. — Не буду вас больше задерживать.

— Да это что, я могу еще рассказать, ведь я каждый день прислуживаю мисс Амелии!

— Благодарю вас, вы уже очень мне помогли.

* * *

— Миссис Черрингтон, прошу вас, не волнуйтесь. Расскажите, что вас тревожит.

— Доктор Хопкинсон, вы так добры. Право, я ужасно взволнована! А я ведь уже пила сегодня успокоительное, но оно совсем мне не помогает. Я почти не спала всю ночь, переживая вчерашнее. Если бы вы только знали, каким кошмаром для меня были все эти часы! Подумать только, моя родная дочь! Такое поведение...

Доктор подался вперед и успокаивающе похлопал миссис Черрингтон по руке.

— Я прекрасно вас понимаю. Но все же постарайтесь не волноваться. Поведайте мне, что вас тревожит, и вам сразу же станет легче, а я предприму все усилия, чтобы помочь вашей дочери.

— Ах, доктор, если бы только вы могли выписать мне какие-нибудь капли для успокоения нервов! Мои, кажется, помогают уже не так, как прежде.

— Непременно, — кивнул доктор Хопкинсон. — Обещаю вам, что не уйду, пока не выпишу вам самое лучшее лекарство. Но сейчас поговорим о мисс Черрингтон, ведь мы хотим ей помочь.

— Да, да, верно. Знаете, моя дочь всегда доставляла хлопоты, особенно в последние годы. Ребенком она была послушной, и я просто не знаю, что с ней стряслось потом. Она стала какой-то нервной, огрызалась. Понимаете ли, я ведь хочу самого лучшего для своих дочерей, как и любая мать. Но разве она сможет хорошо выйти замуж, если будет спорить и перечить своим родителям, которые желают ей только хорошего? Я опасаюсь, что мистер Харви не захочет больше посещать нас теперь, когда моя дочь так... так... больна!

— Прошу вас, не расстраивайтесь, миссис Черрингтон. Не стоит переживать, ведь ничего страшного не случилось, к тому же современная медицина позволяет лечить даже самые сложные заболевания.

— Надеюсь, вы правы, мистер Хопкинсон! Но все же я волнуюсь, поскольку я не помню Амелию такой. А ведь она еще прежде, в Лондоне, пугала меня до полусмерти своими криками по ночам, когда ей снились кошмары. Я постоянно чувствовала себя совершенно разбитой, она же не давала мне спать — однажды проснувшись от ее крика, я уже не могла заснуть. Это так ужасно, доктор, вы не представляете! Разве мне мало хлопот с младшей дочерью?..

— Могу вас понять, миссис Черрингтон. Но что же еще изменилось в характере и поведении мисс Амелии?

— Право, мне стыдно рассказывать об этом, но временами ее поведение абсолютно неподобающе. Только представьте, буквально через неделю или две после переезда сюда она устроила мне совершенно непозволительную сцену: рыдала, падала передо мной на колени, умоляя поверить в какую-то сказку о какой-то женщине, каком-то пожаре...

— О какой женщине? Она не называла ее имени?

— Ах, я не помню! — женщина прижала руку ко лбу. — Но меня это так расстроило, что я даже отчитала ее. Точно я ехала сюда за тем, чтобы слушать этот бессвязный бред! Все так хвалят здешний климат, который слывет живительным и успокаивающим, но, увы, на мою дочь он не произвел должного эффекта. Правда, неделю назад она вроде бы изменилась в лучшую сторону: стала весела и любезна со всеми, и даже взяла на себя обустройство той комнаты, в которой надлежит сделать ремонт и обставить ее мебелью. Раньше я не замечала в ней такого интереса к домашним делам, но на сей раз Амели проявила вкус, сама выбрала шторы и подобрала цвет обивки. Я приписала эту перемену благотворному влиянию молодого мистера Харви. Казалось, все так хорошо устраивается! — последние слова женщина произнесла с отчаянием и в изнеможении прикрыла глаза.

— Уверяю вас, миссис Черрингтон, мы с моими коллегами готовы сделать все для мисс Черрингтон. Но прошу вас ответить еще только на один вопрос.

— Я так утомлена, доктор Хопкинсон. Как бы мне хотелось, чтобы все это как можно скорее осталось позади.

— Я не задержу вас более, чем на минуту. Скажите, ваша дочь имела склонность делать записи? Возможно, вела дневник?

— Дневник? Может быть, я не знаю. Молодые девушки часто ведут дневники.

— Что ж, не смею вас больше задерживать. Искренне благодарен вам за все, что вы рассказали.

— Да, я должна немедленно прилечь, — слабо проговорила она.

* * *

— Так как давно вы знаете мисс Черрингтон?

— Фактически я знаком с ней уже около десяти лет, — припомнил Ричард. — Вам известно, что наши семьи тесно дружат, и мы познакомились на одном вечере у ее родителей. Разумеется, когда они еще устраивали званые вечера.

— Расскажите, вы заметили изменения в поведении мисс Черрингтон в последнее время?

— Это сложно отрицать, — грустно усмехнулся молодой человек. — Но я хочу, чтобы вы поняли: я никогда не знал Амелию достаточно хорошо, чтобы судить об этом. Разумеется, мы общались, но ведь до недавнего времени мисс Черрингтон была еще совсем ребенком, и все наши беседы носили исключительно поверхностный характер. Не так давно она полюбила писать мне письма, и строчила их едва ли не каждый день — это было весьма мило, однако я так и не могу с уверенностью заявлять, что хорошо знал Амелию. Нет. Более того, она постоянно удивляла меня!

— Что вы имеете в виду?

— Когда я ее видел в Лондоне или читал ее письма, она виделась мне очень скромной, я бы даже сказал, боязливой особой. Бесспорно, чистота и покорность являются лучшими добродетелями приличной девушки, но она была совершенно оторвана от реального мира. Некоторые полагают, что будущей жене и матери этот мир и вовсе не к чему знать, но я придерживаюсь мнения, что такая мечтательность никому не на пользу.

Доктор Хопкинсон сделал пару пометок в блокноте.

— Вы считаете, что она постоянно пребывала в своих фантазиях?

— Не могу судить, — сухо ответил Ричард. — Но когда я встретил ее здесь, то сразу же заметил, что она существенно переменилась. В прошлый раз мы виделись в Лондоне пару месяцев назад, здесь же передо мной стоял совершенно новый человек. Я ожидал, что она еще неокончательно оправилась от болезни, но вместо этого увидел цветущую молодую девушку в прекрасном расположении духа и отменном здравии. Она будто бы разом повзрослела и превратилась, наконец, из неуверенной девочки в прелестную молодую девушку. Но потом....

— Прошу вас, продолжайте, мистер Харви.

— Я стал замечать за ней странности. Сначала ее перепады настроения: то она весело смеется вместе со мной, пока мы разучиваем некоторые достаточно... фривольные песни на фортепьяно, а на следующий день и взглянуть боится, будто я ей зла желаю. Иногда она не могла вспомнить, о чем мы говорили с ней всего несколько часов назад. Одно событие меня окончательно смутило, — Ричард нахмурился, вспоминая. — Буквально несколько дней назад, когда самочувствие Амелии уже дало нам повод для беспокойства, она вдруг предложила мне прокатиться на лошадях вдоль Медуэй. Разумеется, это немного удивило меня, но все же я решил не отказывать ей. Мы совершили восхитительную прогулку, которая почти заставила меня забыть обо всем, что говорила мне Амелия до этого. Никаких странных рассказов, точно из грошовых романов ужасов. Под конец мы пустили лошадей галопом, и она даже обскакала меня.

— Отчего же вы находите это странным, мистер Харви?

— А оттого, что на следующее утро она даже не вспомнила о поездке и, стоило мне упомянуть о ней, в ужасе пробормотала, что до смерти боится лошадей. И вновь — уже, должно быть, в пятый раз, начала мне рассказывать о том, что живущий в этом доме призрак убил ее соседа — мистера Адамса, если не ошибаюсь — и что теперь опасность угрожает всем нам.

— Хм, — заметил доктор. — Значит, вы говорите, что мисс Амелия была подвержена странным перепадам настроения и провалам в памяти?

— Как это ни прискорбно. Как вы понимаете, я желаю Амелии только добра, но ее нервы настолько расшатаны, что я действительно боюсь за нее. Она опасна в первую очередь для самой себя, вы ведь видели...

— Да, — кивнул доктор Хопкинсон.

— Как вы считаете, ей можно помочь?

— Вы, верно, заметили, мистер Харви, что это сложный случай, и что мисс Черрингтон сейчас при всем желании нельзя назвать здоровой. Но мы будем пытаться излечить ее от этого недуга и избавить от странных представлений, поселившихся в ее голове.

Ричард коротко кивнул.

* * *

— Надеюсь, эти разговоры помогли вам составить полную картину.

— Разумеется, мистер Черрингтон, хотя я все еще до конца не уверен, с каким именно видом психического недуга мы имеем дело.

— Однако само его наличие не стоит под вопросом?

— Увы.

Брови Бертрама Черрингтона плотно сжались в полоску.

— Быть может, вы и сами расскажете, не замечали ли вы ничего странного и необычного...

— Амелия всегда была нервной, — пожал он плечами, — боязливой и чересчур осторожной. Впрочем, я не считаю эти качества такими уж неподходящими для молодой девушки. Все дамы в нашей семье весьма болезненны, и я уже свыкся с тем, что от них нечего ждать, кроме постоянных жалоб и стонов.

— Этим страдают многие женщины нашего времени, — согласился доктор Хопкинсон. — Значит, ваша дочь всегда была такой?

— Сколько я ее помню. Хотя в последнее время, сразу после болезни и до этих ее... приступов, она стала несколько более жизнерадостной и разговорчивой, чем обычно. Приезд мистера Харви повлиял на нее крайне положительно.

— Боюсь вас расстроить, но такие перепады настроения и поведения свойственны крайней степени психической нестабильности. Более того, ваша дочь страдала галлюцинациями и провалами в памяти, что только подтверждает мою теорию.

— Вот как?

— Я позволил себе смелость взять ее дневник, — ваша горничная упоминала, что мисс Черрингтон постоянно туда что-то пишет — и он лишь уверил меня в моих мыслях. Вот, например, — доктор Хопкинсон открыл помятую тетрадь в толстой обложке с тюльпанами: — "Я не помню, какой сегодня день — Дженни говорит, что уже июль, но когда она успел наступить, если еще вчера... Господи, но что же было вчера? Я вижу лишь лицо Элинор перед собой, она говорит мне что-то — ее слова заставляют меня плакать, но я не понимаю их смысла... Она то исчезает, то появляется передо мной снова, точно сотканный лунными лучами мираж. Как страшно и одновременно волнительно...". Вам известно, кто такие Элинор и Дженни?

— Понятия не имею, — раздраженно проговорил мистер Черрингтон. — Это все писала моя дочь? Что это вообще значит?

— Мисс Черрингтон подробно описывает здесь свои сны, которые принимает за реальность. Ей кажется, что к ней является призрак некой Элинор Вудворт — как я понимаю, эта дама некогда жила здесь. Также она пишет, что сама становилась ею. Или что эта Элинор влияет на нее и подчиняет себе — здесь не очень понятно. Так или иначе, они общаются, и ваша дочь пересказывает их беседы, которые, на мой взгляд, лишены какого-либо смысла. Вот, например, запись от конца июня: "Она хочет погубить меня, нас всех! Ее смерть была так ужасна, что теперь она мечтает отомстить, но отчего же объектом ее мести стала я? Я не хочу сгореть заживо! Я видела то, что видела Элинор, я чувствовала огонь, обжигающий мою кожу, и нет ничего страшнее, чем подобная участь. Но что я могу?..".

Мистер Черрингтон слушал, как доктор читает все более и более странные выдержки из дневника Амелии и, наконец, произнес:

— Хватит. Я понял, о чем вы говорите. Я и понятия не имел, что дело зашло так далеко. Доктор, скажите начистоту, вы полагаете, что моя дочь сошла с ума?

— Я бы не хотел говорить так скоропалительно, потребуется наблюдение за ней. Однако столь явные признаки психического расстройства и истерических фантазий не могут быть проигнорированы. Многие молодые дамы страдают от истерии, и ее симптомы вы сами могли наблюдать в резких сменах настроения, дурном нраве и эксцентричных поступках мисс Черрингтон, но в нашем случае речь идет о глубинных сдвигах, произошедших в ее мозгу.

— Значит, я прав.

— Вероятнее всего да, мистер Черрингтон. Видите ли, она говорит с несуществующими людьми и видит то, чего не видим мы, а это может быть опасно как для самой мисс Черрингтон, так и для всей семьи. В прошлый раз под действием своих внутренних убеждений она расколотила зеркала в холле, но кто знает, что придет ей в голову завтра? Я бы посоветовал вам не выпускать ее из комнаты, она может быть опасна.

— Я уже приказал запереть ее дверь. Еще не хватало, чтобы она напугала своим поведением младшую сестру или кого-нибудь из слуг! Но что вы предлагаете делать дальше, доктор Хопкинсон?

— Я лишь хочу предупредить вас, что ее состояние будет лишь ухудшаться — вы же сами видели, как стремительно она изменила свое поведение, ведь всего месяц назад никто и подумать не мог, что мисс Черрингтон страдает нервной болезнью. Я бы посоветовал вам передать заботу о состоянии вашей дочери специалистам — разумеется, лишь на время.

— То есть, отправить ее в психиатрическую клинику?

— Я бы скорее назвал это место пансионатом...

— Доктор Хопкинсон, я бы хотел, чтобы вы говорили со мной начистоту. Раз моя дочь сошла с ума, ее следует лечить. И я согласен с вами, что Амелию стоит поместить в клинику, где за ней будут наблюдать врачи, поскольку держать душевнобольную в своем доме я не намерен.

— Разумеется, это будет весьма респектабельное заведение, где содержатся женщины ее круга, страдающие некоторыми нервными болезнями, — поспешил заверить его доктор Хопкинсон. — Я бы мог посоветовать вам один пансионат в Шропшире...

— Шропшире?

— Должно быть, это слишком далеко от вас? Ведь тогда вы не сможете часто навещать вашу дочь? Если вас не устраивает...

— Отчего же, я согласен на Шропшир. Надеюсь, у вас не займет слишком много времени, чтобы это устроить.

— Требуются некоторые приготовления. К тому же необходимо обсудить с вами условия ее содержания.

— Она моя дочь, — напомнил мистер Черрингтон, — и я бы не хотел, чтобы ее пребывание в пансионате напоминало заключение.

— Что вы, там прелестный дом в саду, вдали от всего остального мира. Пациентки часто гуляют на свежем воздухе, а методы лечения используются самые современные. Должно быть, вы представляете себе гравюры из Бедлама начала столетия, но смею вас заверить...

— Хорошо, доктор Хопкинсон, — остановил его Бертрам. — В этом вопросе я вам полностью доверяю. Когда же мне ждать вашего следующего приезда?

— Я надеюсь, что уже через пару дней — я договорюсь с главным врачом Клиники Святой Вивианы в Шропшире, и за мисс Черрингтон пришлют экипаж. Однако я прошу вас не упоминать при мисс Черрингтон об этом месте — будет лучше, если она не будет знать, куда направляется, иначе она может стать неуправляемой, и это только навредит ей.

— Буду вас ждать, — коротко кивнул мистер Черрингтон.

* * *

Дверь в комнату скрипнула, и миссис Уильямс застыла на пороге, удивленно глядя на девушку, опустившуюся на колени перед камином. На ней была лишь ночная рубашка, а волосы беспорядочно рассыпались по плечам, почти полностью закрыв лицо.

— Мисс Черрингтон, что вы здесь делаете? Вы же должны быть в своей спальне. — Экономка осторожно подошла к ней. Амелия медленно повернула к ней голову и безмятежно взглянула на миссис Уильямс из-под спутанных волос. Она будто не узнавала женщину.

— Как тепло... Огонь так ровно горит!

Экономка покосилась на элегантный шелковый экран с восточным узором, закрывающий камин. Девушка снова уставилась на него — точнее, сквозь него. На ее губах заиграла слабая улыбка, и она протянула руку вперед.

— Он греет, но не обжигает, — поведала она.

— Мисс, идемте со мной, — Уильямс присела рядом и положила руку на ее плечо. Она помогла Амелии подняться, и та послушно, хотя и несколько вяло, позволила экономке вывести себя из комнаты.

Лестница далась им куда сложнее: девушка так и норовила присесть на одну из ступенек, так что миссис Уильямс пришлось приложить немало сил, пока они поднимались наверх. В спальне обнаружилась перепуганная Конни, которая при виде своей мисс испустила вздох облегчения.

— Миссис Уильямс, я только на минуту вышла, чтобы налить свежей воды в кувшин, вернулась — а мисс Амелии и след простыл. Я так испугалась!

Экономка молча вместе с горничной уложила мисс в постель, накрыла одеялом, и сделала Конни знак выйти в коридор. Там она извлекла из кармана передника связку ключей, и, найдя нужный, заперла дверь спальни на два оборота.

— Мистер Черрингтон предупреждал, что мы должны предпринять все меры предосторожности, — пояснила она. — Заходи в комнату только по необходимости и старайся разговаривать с мисс Черрингтон как можно меньше. Ступай.

Послушно кивнув, Конни поторопилась вниз. Миссис Уильямс осторожно подергала дверь напоследок.

* * *

— Ах, Мэри, что же нам теперь делать? — миссис Черрингтон полулежала на канапе кофейного цвета, расположенном в дальнем углу малой гостиной и отгороженным ширмой от солнечных лучей. Рядом стояла камеристка, только что поставившая поднос с чайным прибором на маленький круглый столик. На ее полном розовом лице было написано выражение тревоги.

— Моя бедная девочка, за что же мне такое наказание. Мистер Черрингтон велел мне сообщить дочери, что мы отправляем ее на воды, но я, право, не знаю. Мэри, ступай к ней, скажи, что вы с Конни соберете ее вещи. Нет! Пожалуй, лучше я сама скажу ей, — наконец решилась она. Вздохнув, Кейтлин отбросила плед, закрывавший ее ноги, и протянула руку Мэри. — Помоги же мне!

В сопровождении камеристки мать поднялась к Амелии. Та лежала в постели в том же положении, как оставили ее Конни и миссис Уильямс. Подняв одну руку вверх, она медленно водила в воздухе пальцем, выписывая невидимые узоры или письмена.

— Я пишу письмо Ричарду, — нежным голосом сообщила она, когда женщины переступили порог. — Можно мне отправить его, maman?

— Да, милая, — сдавленно прошептала миссис Черрингтон, едва переступив порог комнаты, но не двигаясь дальше. — Амели, доктор порекомендовал тебе поехать на воды, это успокоит твои нервы. Твой отец сказал, что ты отравишься в Бат завтра с утра. Мэри вместе с Конни подготовят твой саквояж и соберут вещи.

— В Бат? В самом деле? — оживившись, Амелия повернула голову, и ее взгляд принял осмысленное выражение. — Как я рада! Папа так добр! Будет так славно снова поехать в экипаже, увидеть новые места! Или я поеду на поезде?

Миссис Черрингтон, не говоря больше ни слова, развернулась и поспешила уйти, оставив камеристку в спальне.

— Мэри, а ты поедешь со мной? Нет, конечно, какие глупости я говорю! — Амелия беззаботно рассмеялась.

Оперевшись на локоть, она внимательно наблюдала за служанкой, которая тем временем распахнула дверцы шкафа и принялась отбирать один предмет туалета девушки за другим.

— К чему столько ночных рубашек? — поморщилась Амелия. — Я хочу взять как можно больше красивых платьев, — воскликнула она, и возбужденно села в постели. — Хочу быть самой прекрасной и элегантной.

— Обязательно, мисс. Вы будете самой прекрасной. Прекраснее всех, — ровно ответила Мэри, продолжая свое занятие.

— Непременно положи мое бальное платье, — вспомнила вдруг девушка. — Ведь у меня ни разу не было случая надеть его, а оно так чудесно! Я буду выглядеть в нем, как настоящая светская леди.

— Увидим, мисс. Я отнесу Конни те вещи, которые нужно освежить.

— Мэри, ты такая хорошая! — в неожиданном порыве воскликнула Амелия. — А эта Конни мне все равно не нравится. Дженни гораздо лучше. Позови ее, чтобы она помогла мне одеться. Я хочу погулять по саду!

— Что вы такое придумали, мисс. Доктор сказал, что вам нужен покой.

— Но за окном такая славная погода. Ах, как мне хочется подышать свежим воздухом, пройтись по траве!

— Вам нужно отдыхать, мисс. Лучше ложитесь и постарайтесь уснуть, — сказала она успокаивающим голосом, точно говорила с маленьким ребенком.

Поспешно собрав белье, Мэри удалилась, заперев дверь на ключ.

* * *

Прижимая к себе одной рукой стопку свежего белья, Конни поставила пустой дорожный саквояж на пол и отперла замок. Едва притворив за собой дверь спальни, она замерла, остолбенев при виде Амелии, которая стояла перед зеркалом посреди комнаты.

Девушка была облачена в голубое атласное платье, отделанное кружевами, и с огромным турнюром; но оно сидело на девушке как-то перекошенно, один из рукавов сполз с плеча, а подол с одной стороны был на пару дюймов длиннее, чем с другой. Присмотревшись, горничная поняла, в чем дело: ткань была разорвана вдоль шва, как будто девушка наступила на нее, и кусок атласа волочился по полу. Ленты корсажа, которые Амелия не смогла самостоятельно затянуть, свисали почти до пола. В руке девушка сжимала расческу. Подняв глаза, Конни увидела результат ее попыток причесаться: несколько прядей были высоко заколоты шпильками, которые едва держались в волосах, а остальные свисали, как попало.

— Мисс Черрингтон, что вы делаете? — Конни, наконец, обрела дар речи.

— Дженни! Как славно, что ты, наконец, пришла. — Амелия повернулась к горничной, сияя от радости. — Полюбуйся на мое платье. Скажи, что я в нем хороша, не правда ли?

— Это же ваше новое бальное платье! — ужаснулась горничная и зажала ладонью рот.

— Ну разумеется, бальное! — рассмеялась Амелия, подходя к ней. — Разве я могла пойти на бал в чем-то другом, глупышка? Ах, Дженни, ты себе не представляешь, кому меня сегодня представили, — девушка вдруг заговорщически захихикала и схватила горничную за руку. — Самому графу и графине Лоунсбери! А потом начался бал, ты видишь? — она с восторгом огляделась. — Смотри, как ярко горят свечи, какие высокие колонны и огромные зеркала. Ты когда-нибудь видела такие?

Оторопев, Конни смогла лишь отрицательно покачать головой. Она попыталась освободиться, но Амелия сжимала ее запястье мертвой хваткой — такой силы в своей хозяйке она и не подозревала.

— А какая музыка! — чуть прикрыв глаза, прошептала та. — Слушай, слушай! Как они играют! Дженни, потанцуй же со мной, прошу!

С этими словами девушка схватила несчастную Конни за обе руки и неистово закружила ее в безумном танце, отдаленно напоминающем вальс. Она закинула голову назад, заливисто рассмеявшись, как будто зазвенело сразу несколько серебристых колокольчиков. В оцепенении горничная могла только кружиться вместе с Амелией, подчиняясь мелодии, которую та слышала. Но вдруг мисс споткнулась о подол собственного платья, и, продолжая смеяться, опустилась на пол, увлекая за собой Конни. Она вдруг обессилела, и на этот раз горничная без труда освободилась от ее хватки.

— Какой чудесный бал, Дженни, какие галантные кавалеры... — бормотала Амелия, все еще в плену своей фантазии.

— Мисс, давайте я помогу вам снять платье, нужно повесить его обратно в шкаф.

— Ты ведь никогда не слышала такой музыки, да? Платье очень красивое, самое лучшее платье! — девушка и не думала сопротивляться, пока горничная распутывала тесьму и освобождала ее от вороха атласа и кружев. Она послушно подняла руки, когда Конни осторожно сняла с нее турнюр, и так же безвольно легла в постель, безропотно позволив надеть на себя ночную рубашку и накрыть одеялом.

Еще не опомнившись от шока, горничная повесила платье на место в шкаф, спрятав его как можно глубже, потом дрожащими руками налила в стакан воды, вытряхнула из пузырька ровно тридцать капель и дала мисс Черрингтон. На ее лице тут же появилось умиротворенное выражение, а дыхание стало ровным. Конни вернулась к пустому саквояжу и, стараясь не шуметь, принялась аккуратно укладывать туда вещи.

* * *

Вот уже час Ричард бродил по дому и саду Черрингтонов, не в силах избавиться от терзающих его мыслей. В какой-то мере это он был виноват в том, что происходит с Амелией. Нет, не в ее помутившемся рассудке, разумеется — к этому он едва ли был причастен. Но именно Ричард указал мистеру Черрингтону на некие странности ее поведения и порекомендовал проконсультироваться с врачом. И сразу же после этого, будто в подтверждение его слов... Нет, об этом он думать не хотел.

Разве это могла быть его милая Амелия, та, что улыбалась ему, едва завидев? Та, чья рука точно невзначай касалась его рукава в темном коридоре или за столом? Та, чей взгляд был так многообещающ и ласков?.. Теперь он опасался даже смотреть на эту новую Амелию, запертую в своей спальне на втором этаже — боялся не узнать ее.

Внутренний голос шептал, что Ричарду еще повезло, что он не успел официально объявить об их помолвке — сколько ненужных толков и сплетен родила бы эта новость. Он знал, как быстро разлетаются они по Лондону. Что, говорят, мисс Черрингтон порезала себя стеклом? Она потеряла рассудок? Неужто переутомилась, бедняжка! Ах, нет же, вы разве не знали, вся их семья по материнской линии страдала нервными болезнями... А правда, что она бродила нагишом по улице? Что вовсе перестала есть? Подсела на опий? Расскажите же, расскажите еще!..

Ричард раздраженно стукнул кулаком о дверной косяк.

— Право же, вы слишком переживаете, мистер Харви. На вас просто лица нет, — заметил мистер Черрингтон.

По его собственному непроницаемому выражению сложно было сказать, о чем он думает и беспокоит ли его состояние дочери. Но Ричард давно знал друга своего отца и по глубоко запавшей морщине между бровями и чересчур напряженной фигуре мог определить, что тот расстроен не менее всех остальных в этом доме.

— Вы же знаете, что я питаю симпатию к вашей дочери, и последние события... Да, признаюсь, они просто ошеломили меня.

— Я обеспокоен той неприятной ситуацией, в которую мы поставили всю вашу семью, Ричард. Ваш отец, как и я, надеялся на этот брак, но теперь, как вы понимаете...

— Разумеется, мистер Черрингтон. Я уже послал телеграмму в Лондон и написал, что буду дома сегодня вечером. Я боюсь, что моим присутствием никак делу не поможешь.

— К сожалению, теперь уже поздно что-либо делать, нам остается лишь ждать. Решение принято. Но я благодарен вам за то, что вы с такой теплой и добротой относились к Амелии — даже когда она была уже не совсем здорова. Должно быть, вам тяжело пришлось.

Ричард лишь коротко вздохнул.

— Что вы будете делать, мистер Черрингтон?

— В такой ситуации самым верным решением было бы позаботиться о здоровье моей дочери, и лучше всего это сделают в специализированном заведении. Вы согласны?

Он, конечно, был согласен. Это была самая рациональная и логичная мысль, которую сложно было оспорить. Просто он так ярко представил себе, как коротко стриженная Амелия в белой казенной рубашке до пят монотонно расхаживает из угла в угол маленькой комнаты с зарешеченными окнами, что от этого видения захотелось избавиться как можно скорее.

— И вы уже определили, куда?

— Да. Доктор Хопкинсон посоветовал одну клинику в Шропшире, и я полагаю, что она ничем не хуже остальных.

— Что ж... — Ричард остановился на полуслове.

— Вы покидаете нас уже сегодня? — уточнил Бертрам Черрингтон светским тоном.

— Не вижу смысла откладывать мой отъезд, — признался молодой человек. — Я уже попросил кучера приготовить лошадь, чтобы я успел домой к ужину. Горничная собрала мои вещи.

После недолгих расшаркиваний, которые включали в себя благодарность за прекрасно оказанный прием (даже несмотря на то, что ваша дочь сошла с ума) и приглашениями нанести визит как-нибудь еще (когда мисс Черрингтон уже отбудет в Шропшир), мужчины, наконец, разошлись. Гласфорс вынес на крыльцо немногочисленные вещи мистера Харви как раз тогда, когда его ландо уже подъезжало к дверям. Ричард спустился к экипажу, не оглядываясь, и приказал побыстрее гнать в Лондон.

* * *

Мистер Черрингтон проводил глазами Гласфорса, который взял саквояж из рук горничной и кивнул ей, чтобы шла в дом. Та юркнула внутрь.

— А вон, кажется, и карета, — произнес доктор Хопкинсон. Он стоял в тени высокой липы вместе с хозяином дома, опершись на трость и обмахиваясь шляпой. Вдали и в самом деле показалось облачко пыли, которое в считанные секунды превратилось в немного потертый черный экипаж, влекомый парой лошадей. — Молодой Альфред Хикс сотрудничает со мной вот уже несколько лет, и он обещал приехать лично. Несмотря на молодость, он считается одним из лучших специалистов в нашей области, которых я знаю.

Кивнув, мистер Черрингтон следил, как карета подъехала к самому крыльцу. Забранная решеткой дверца отворилась, и на землю спрыгнул молодой человек, тут же сердечно поприветствовавший своего коллегу.

— Позвольте представить вам мистера Хикса, — тот поклонился, и мужчины пожали друг другу руки.

— Доктор рассказывал мне о вас, — любезно произнес молодой человек.

— Как и мне — о вас. Надеюсь, моя дочь будет в надежных руках.

— В этом вы можете быть абсолютно уверены, — кивнул доктор Хикс. — В нашей клинике множество пациенток уже спустя всего лишь несколько дней чувствуют себя гораздо лучше, чем на момент прибытия.

— Могу подтвердить это, — добавил Хопкинсон.

— Уверен, что я вполне могу положиться на ваш опыт. — Мистер Черрингтон кивнул дворецкому, и тот скрылся в доме. Всего через пару минут дверь снова отворилась, и на пороге появились Мэри и Конни, сопровождающие Амелию.

На девушке было темно-зеленое дорожное платье в тонкую полоску и соломенная шляпка. Ее глаза возбужденно блестели, хотя и казались несколько осоловелыми — сказывалось действие успокаивающих капель. Взгляд девушки перебегал с одного лица на другое, пока, наконец, не остановился на карете.

— Я думала, что поеду на нашем экипаже, — встревоженно произнесла она, подходя ближе.

— Мисс Черрингтон, в этом нет необходимости. Я буду рад сопроводить вас. — Хопкинсон дружелюбно улыбнулся. — Мой хороший друг, мистер Хикс, тоже едет с нами.

— Для меня этот будет честью, — галантно поклонился тот.

Амелия лишь бросила на него рассеянный взгляд, который в следующий миг опять вернулся к карете. Пока она спускалась по лестнице, Гласфорс уже погрузил ее саквояж, закрепив его ремнями. Конни и Мэри остались у дверей.

— Идемте, мисс, путь неблизкий, — доктор открыл перед ней дверцу. Но девушка заколебалась и оглянулась на отца.

— Но я ведь ненадолго уезжаю, правда? — в ее голосе зазвучала тревога.

— Ступай, милая, — бесстрастно ответил мистер Черрингтон, кивая в подтверждение своих слов.

— А зачем эти решетки? Такое маленькое окошко? — теперь ее тон стал почти истеричным. — Куда вы меня везете? — ее глаза испуганно округлились, и в них на миг промелькнуло понимание.

— Осторожнее, мисс, здесь высокая ступенька. — Хопкинсон бережно взял ее под локоть.

— Нет! — порывисто воскликнула девушка, инстинктивно вырвав руку.

Несколько мгновений Амелия сопротивлялась, однако доктор взглянул на нее с такой мягкой улыбкой, что она быстро затихла. Она еще минуту поколебалась, с недоверием вглядываясь внутрь экипажа, моргая, чтобы рассмотреть что-то в полумраке, и под деликатным напором мистера Хопкинсона сделала шаг.

Быстро поклонившись, оба доктора быстро вошли в экипаж вслед за ней, и дверца за ними с грохотом захлопнулась. Слегка приподняв над головой шляпу, мистер Черрингтон развернулся и, пройдя мимо дворецкого и горничных, вошел в дом.

Эпилог

Солнечный зайчик бегал по стенам дальней комнаты на втором этаже, и как бы ни старалась маленькая Луиза схватить его, он всякий раз ускользал от нее. Эта игра приносила ей столько удовольствия, что она даже отложила в сторону миссис Пилтон — свою любимую куклу со светлыми волосами под чепцом и наряженную в разноцветное платье, сшитое из лоскутов шелковой ткани. Та обиженно валялась в углу — ее в эту игру не пригласили, хотя всего пару минут назад она была главной участницей чаепития, устроенного специально для нее: с крошечными фарфоровыми чашечками и малюсенькими блюдцами. Миссис Коулс даже позволила ей капнуть немного настоящего чая, который пила сама Луиза. Но сейчас миссис Коулс ушла на кухню — потому что чай тут же оказался пролит — и девочка отвлеклась от полдника. Няня была строгой и не разрешила бы ей ползать по полу в надежде поймать солнечный зайчик в кулачок, но сейчас ее не было, а значит, дозволено все!

Луиза что-то слышала о том, что ее сестра сегодня уезжает, правда, ей не сказали, куда. Наверное, в Лондон. Там она выйдет замуж за мистера Харви — об этом сплетничала ее няня и другая служанка, и девочка это запомнила. У нее будет роскошное белое платье, как у Лиззи — другой куклы, чье белое платье навсегда испачкала капля повидла, и оттого она давно уже жила на верхней полке и к чаепитию не допускалась. И фата. Луиза всегда мечтала о фате и, когда миссис Коулс не видела, воображала, будто бы кружевная занавеска — это ее фата, а белая скатерть — свадебное платье.

Солнечный зайчик убежал. Луиза печально, почти по-взрослому, вздохнула и вернулась к заброшенной миссис Пилтон, приглаживая ее светлые кудри. Заслышав шум позади себя, она обернулась и внутренне сжалась, прижимая к себе куклу и ожидая увидеть подоспевшую няню. Но так и застыла с открытым ртом, глядя в зеркало у двери.

— Какое у вас красивое платье, — прошептала она восторженно. — Кто вы, леди?

Милочка (фр.)

Как деревенщина (фр.)

Какая милая молодая девушка! (фр.)

Перевод С. Я. Маршака