4. Люди и нелюди

— Ну, коли так...

— Вопрос непростой, а ответ нужен быстро. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Идёт?

— И-и... Идёт, господин Даймир.

— Вот и отлично. Ты говорила, что смоляне "воняют". Как они воняют? Чем?

Хорошо, он к Ксане обращался; от вопросов пастыря у Рэльки в горле пересохло, и сердце забилось часто-часто, просясь наружу. Да и Ксана, видать, растерялась, не сразу ответить смогла.

— Да я... Ну, как сказать-то... Пахнут они эдак... странно. Вы давеча, господин Хан, сказали "травами", мол. Так по мне, вовсе даже не травами. Иначе совсем.

— Допустим. А почему не "пахнут", а "воняют"?

— Так противно же! Все люди как-нибудь, да пахнут. Кто-то хорошо, кто-то не очень, но эти... неправильно они пахнут, вот. Особенно Фоль — от него дух совсем дрянной, нелюдской какой-то, ни на что не похожий... От Эгры тоже противно тянет, но её запах как бы и не свой вовсе. Фолем пахнет, сынками его... Ну, собой — тоже, но не противно, приятно даже... Было бы приятно, если б чужими не воняло. Понимаете?

— Понимаю, — серьёзно кивнул Даймир. — Спасибо.

Он глянул на Хана, северянин в ответ скорчил выразительную гримасу, дескать: "А я о чём говорил!"

— Вот что, ребята, — пастырь повернулся к девушке и оторопело глядящему Рэльке. — Во двор не ходите, пока мы оттуда не выйдем. Ждите в сторонке. А ещё лучше — идите, вон, к Рэлеку домой, посидите там.

— Фоль... — Рэлька замялся. — Его что же, не выпустят сейчас?

— Навряд ли, — от усмешки Хана стало неуютно. — Я бы даже сказал, что если бы мы его выпустить позволили — были бы большими дураками. А так... может, ещё за умных сойдём. Верно, Дайм?

— Пустое болтаешь, — холодно ответствовал Даймир. — Не упустили бы мы его из виду, так и так. Всё, идём.

— Почему мне нужно ждать?! — Ксана стояла, нервно сжимая кулаки. — Что вы там будете делать?!

— Допрашивать преступника будем, — буркнул пастырь. — Просто разговаривать. Но ты, если не желаешь уходить, постереги лошадей. Вон, Рэлек составит тебе компанию.

— Нужна мне его... — личико Ксаны исказилось от злости и беспокойства. — Нужен он мне тут, как...

Даймир и Ханнанд уже скрылись за калиткой, и она резко повернулась к Рэльке.

— Ну, что уставился, подкидыш?! Проваливай, давай! Небось, не пропаду тут и одна!

— Дело твоё, — Рэлька не стал спорить, пожал плечами и быстро пошёл прочь.

— Вали, вали! — долетело в спину. — Без тебя, промежду прочим, тоже дышится легче!

Но он уже не слушал — спешил прочь, возвращаясь на ту же тропу, что привела его сюда. На самую короткую дорогу, что вела к его дому.

"Их не выпустят! — стучало в голове, перекрывая обидные выкрики Ксаны. — Что-то стряслось такое, что их не выпустят! Нужно к реке! Может, они ещё там! Может, ещё упрежу!"

Мимо малинника он уже бежал.

* * *

Молоко в крынке, что сосед принёс накануне, успело скиснуть. То ли в тепле его долго продержали, то ли Ким посквалыжничал — принёс несвежее. Ладно, не беда, и простокваша не пропадёт.

Прибраться в доме наскоро, да идти в деревню. Надо бы к старосте заглянуть, коня его осмотреть; говорит, прихрамывать стал. У старой Бренны корова никак не оправится. У мельника — обе кобылы зараз; вот не умеет мельник с лошадьми ладить, и всё тут. Опять же, кимов Багул внимания требует... Дел много, но делами своими каждодневными Мильх не тяготился. Он любил эти дела, любил животных и любил односельчан (по крайней мере, большинство из них). И Рэлека, сына приёмного, тоже любил.

Куда сорванец опять подевался? Сердце снова наполнялось тревогой, но сейчас, положа руку на это вот самое сердце, отсутствие Рэльки было даже к лучшему. Вертись он рядом, Мильх мог снова не сдержаться, а это плохо, когда без вины на невинного мальчишку зверишься... Стыдно за вчерашнее, ох, стыдно! Потому сегодняшние дела особливо манили ривецкого "коровьего доктора" — можно уйти из дома и хоть ненадолго отвлечься.

Всякое он передумал за два дня. Четырнадцать лет сомнения копил — тут не за два, за двадцать дней поди во всех разберись. "Я — человек?" Произнести "да" проще, чем доказать, что ты прав, себе самому. И дело не в странной девице, отдавшей младенца незнакомому мужику и бесшумно исчезнувшей во тьме; не в необыкновенной живучести Рэлека; нет, совсем другое все эти годы мешало Мильху сделать подкидыша полноправным Земичем.

Его глаза... Девять дней из десяти — обычные глаза обычного мальчишки. Но изредка, совсем изредка взгляд Рэльки превращается в бездонное тёмно-карее болото, из глубины которого всплывает нечто, чему Мильх за четырнадцать лет так и не смог подобрать имени...

"Я — человек?" Услышышь этот вопрос в такую минуту — язык не повернётся ответить утвердительно.

"Поздно сомневаться, — упрекнул себя Мильх, — решил уже, значит — всё. Будет, как сказано".

Услышав лёгкие шаги во дворе, он со вздохом повернулся к двери. Та отворилась, тонко заскрипев.

— Ну, и где тебя опять...

Замолчал, глядя на вошедшего. Вовсе не Рэлек заявился домой — незнакомый паренёк, плотный, темноглазый и сероволосый, одетый в несколько мешковатую рубаху подвыгоревшего зелёного атласа и рыжие холщовые штаны. Босые ноги уверенно шагнули в комнату, позволения войти юный незнакомец не спросил.

— Так-так, — неласково нахмурился Мильх, — кого ещё нелёгкая принесла?

Взгляд вошедшего метнулся по гостевой, остановился на хозяине дома. Смотрел пришелец изучающе, не торопясь давать ответ на спрошенное.

— Что ж молчишь-то? Аль, немой?

— Я бы предложил тебе сделку, — с противоестественным спокойствием произнёс паренёк, — но не стану. Всё равно дать нам ты ничего уже не можешь.

Мильху стало вдруг жарко. Сердце застучало чаще, словно разбегаясь для последнего прыжка.

— Где он?

По лицу темноглазого скользнула бледная тень улыбки.

— С ним всё будет хорошо. Найдётся, кому позаботиться.

— Эвон как, — Мильх отступил к печи, вслепую протянул руку в холодный очаг, нащупал топор. — А я-то гадал, кто за ним прежде явится? "Чёрные" или... что-нить вроде тебя. Без малого, пятнадцать лет гадал.

— И не угадал, — тень улыбки расплылась в хищный оскал. — Бесполезно, не поспеешь.

Мильх и сам не верил, что может успеть. Но всё равно попытался...

12.

— О, добрые господа! — Фоль грузно бухнулся на скрипнувший натужно стул и привычно затараторил, заспешил: — Нет слов, чтобы вам благодарность нашу выказать! А ведь думал о вас худое! Но уж теперь...

Травник задохнулся от избытка чувств; казалось, ему и впрямь не хватает приличествующих моменту слов, даже слёзы в глазах блеснули — до того толстяк расчувствовался.

А Даймир достал из кобуры "сорок пятый" и положил на стол перед собой. Стволом к Фолю.

— Не советую надолго закрывать рот, любезный, — посоветовал он знахарю. — Если я пойму, что ты готовишь ментальный удар — прострелю тебе колено.

— К-как? — выдавил, запинаясь, Фоль.

— Очень аккуратно, — заверил его пастырь, и уточнил: — Сперва — левое.

— Для... — смолянин сухо кашлянул. — Для чего... Добрый господин, что ж ты такое говоришь? Я ж со всем сердцем! Я ж ни единой живой душе, ни скверным словом, ни чем ещё...

— Время, — отрезал Даймир. — Его у тебя только до вечера. Постарайся уложиться с рассказом в этот срок, и не делай слишком длинных пауз.

— Добрый господин...

— Спрашивай, Фоль, спрашивай, — подбодрил нарочито весёлым тоном Ханнанд. — Ты ведь любишь потрепать языком, вот и развлекайся, а мы послушаем. Иначе я тебе не колено, а кое-что другое продырявлю.

— Ума не приложу, господин... — на лице травника было смятение... и что-то ещё. Настороженность? Внимание? — А-а... Что будет вечером, добрый господин Даймир?

— Вечером будет Малеш, ментат Бастиона. Я покажу ему твою физиономию, и послушаю, что он о ней скажет. Потом, полагаю, у меня уже не останется сомнений, и я тебя просто убью.

Тучный смолянин в пёстрой одежде смотрел на пастыря, и фальшивое смятение медленно таяло в его глазах. Мягкие черты лица вдруг обострились; резко обозначились скулы; губы сжались в тонкую неровную щель.

— Не молчи, любезный, — Даймир легонько, но со значением прихлопнул ладонью "сорок пятый" на столе. — Если не хочешь мне повод дать, конечно.

Фоль улыбнулся. Пусть и несколько натянуто, всё же контраст вышел разительный: от растерянности и испуга — внезапный переход к спокойствию и уверенности. Сам толстяк выпрямился; при этом его голова будто погрузилась в покатые плечи, что придало тучному телу прежде несвойственной ему массивности.

— Как мне такое знакомо, — из голоса заговорившего смолянина разом исчезли вечная суетливость и заискивающие нотки, напротив — проявилась в речи вальяжная манера чуть растягивать слова.

— Всё-таки вы, "чёрные", похожи друг на друга, как чумные болячки: спесь и гордыня во плоти. Полагаете себя самыми лучшими, самыми-самыми... а ведь самоуверенность — есть слабость.

— Это только тогда слабость, когда ты не способен себя правильно оценить.

— Ах-ха-ха! — Фоль расхохотался, хлопая себя ладонями по коленям. — Обожаю, когда чёрные ублюдки так о себе говорят! Только тогда и понимаю по-настоящему, насколько вы не всесильны!

— Будь я проклят, господин пастырь, если он над вами не издевается! — не выдержал исправник, в равной степени изумлённый и разъярённый. — Да кто он такой, бес его раздери?!

Даймир смотрел на ухмыляющегося травника и ощущал беспокойство. Нет, дерзость толстяка не произвела на него особого впечатления, но вот эта уверенность... Либо Фоль всё-таки очень хороший актёр, либо у него в пёстром рукаве припрятан козырь. Какой?

— Вы, брат Норен, правы — наш гость издевается. Вернее всего, он таким образом время тянет, пытается придумать, как ему вывернуться. Только вот, к большому для него сожалению, тактика выбрана неверно.

Даймир взял со стола револьвер и направил оружие на Фоля.

— Ты повинен в смерти, самое меньшее, троих людей — этого более чем достаточно для виселицы. Как чёрный маршал я выношу приговор...

— Да в жёлтую геенну твои приговоры! — осклабился смолянин. — Думаешь, я не знаю чего вам, псам бастионовским, разрешается, а чего нет? Ты в человека стрелять не станешь, пастырь — это против правил.

"Занятно, — отметил про себя Даймир, — он дёрнулся при словах "чёрный маршал" — это понятно... но вот почему вздрогнула Эгра? Неужели, в ней ещё осталась хоть капля собственной воли? Ладно, играем дальше".

— Правила? Тварей мы не судим, мы от них избавляемся, как от грязи. Ты на крестьян жнеца натравил, заставил убивать вместо себя. И чем ты лучше выродка? Да ничем.

— А закон, пастырь? Тот, коему служит почтенный Норен?

— Ты трёх ривчан твари своей отдал, — процедил сквозь зубы исправник. — Трёх людей невинных... Стреляйте, господин Даймир. Считайте, меня тут нет. Закон отвернулся.

Даймир кивнул и со щелчком взвёл курок.

— Прощай, Фоль...

— Эй! Эй! Постой! — толстяк поднял руки, словно надеялся закрыться ими от пули. Спокойствие его дало трещину, сквозь которую выглянул наружу самый обыкновенный страх. — Эй, пастырь... Чёрный Лик! Да что на тебя нашло?!

"Недолго же ты продержался, приятель. А законник молодец, знает старые трюки, вовремя подыграл... Чёрный Лик? Раньше не слышал".

— Куда делись твои сомнения? — продолжал, между тем, знахарь. — Разве ты сам не давал мне шанс рассказать, как всё было на самом деле? Не хотел узнать правду?

— Правда... — слово на вкус непривычно горчило. — Правда заключается в том, что ты — убийца. На твоей совести три мертвеца, все родом из этой деревни. И пусть даже ты не своими руками убивал, ничего это не меняет. Ты — ментат без общественного договора, практикующий незаконно. Ты пошёл против строжайших запретов Бастиона: возомнил, будто можешь управлять не только людьми, но и выродками. И какая ещё правда мне о тебе нужна?

— Скажем, что не я убил тех охотников?

— Вижу, ты привык принимать нас за дураков, Фоль.

— Я не говорю, что совсем к этому не причастен. Но те покойники мне были вовсе ни к чему, и превратились они в покойников не по моей воле.

— Так-так, — Даймир и впрямь почувствовал интерес, не зря ему что-то казалось неправильным в этом деле, не зря. — Ладно, любезный, отсрочку ты получил. Так кто же убил людей?

— Сван. Мой старшенький их прикончил.

— Да ну? Ох, Фоль, всё-таки держишь меня за дурака. Шустроват для такого твой приёмыш.

— Приёмыш! Ах-ха-ха! Вот уж нет! Сван — кровушка моя собственная, родная. Жаль, вместе с кровушкой ума не передалось недомерку, зато силушки и шустрости — хоть отбавляй.

— Спасибо, что предупредил, — бросил ему Хан с неприятной усмешкой. — Учтём, когда ловить станем.

— Пф! Сперва найди его.

— Не отвлекаемся, — прервал обоих Даймир. — Зачем твоему "старшенькому" было нападать на мужиков? Что ж за блажь такая в голову юноше взбрела?

— За блажь эту, — прищурился насмешливо Фоль, — пусть деревенские не мне, и не Свану счёт предъявляют. А лично вам, добрые господа чёрные охотнички.

— Мы-то тут каким боком? — Хан не сдержал удивления. — Что ты плетёшь, боров чумазый?

— Серые тени, господин наёмный стрелок. То семейство, что вы положили неподалёку позавчера. Два матёрых красавца и трое малышей. Мы нашли их на неделю раньше вас и обхаживали, как девственниц перед ночью любви. Сука никак не желала оставлять детёнышей и бросать логово, а ломать... Эх, что за пара была!

Травник поморщился, не скрывая досады.

— И вдруг я понял, что их больше нет. Ниточки оборвались одна за другой, все усилия пошли прахом. Что и говорить, я был взбешён, а Сван всегда чует мою злость. О-очень хорошо чует. Его нужно каждую минутку в узде держать, как норовистого жеребца, иначе глупостей наделает — не расхлебаешь. И вот тут, как по загаданному, нам навстречу те деревенские... Чёрный Лик! Старший руками машет, кричит "стой". Я только когда вожжи натянул, неладное почуял: кровью тянет свежей. На лошадей ихних глянул: из тюка седельного прямо на меня голова глядит. Волчья. Всего-то пару мгновений и нужно было — понять, что просто волчья. Но Сван уж бросился на этих, прямо из фургона. Я и моргнуть не успел, а у дороги два покойничка лежат, дурень мой над ними стоит весь в кровище, и мне ясно как день: худо дело. Ну, а дальше вы знаете. Загнал я Свана в фургон, кляч своих вожжами припёк, да погорячился...

Он развёл руками и выдавил из себя сухой смешок.

— Как ни крути, а нам просто не свезло позавчера.

Особо Даймир не удивился, чего-то подобного он и ожидал. Сван, двадцатилетний угрюмец и молчун... ну, надо же! Пастырь поймал себя на том, что ему хочется спать. Напряжение понемногу спадало, сменяясь усталостью.

— Везение оставим дуракам, любезный. Неужто, ты правда веришь, будто тебе удалось бы уйти, не подведи твою колымагу старая ось?

— Никуда бы не ушёл, — буркнул Норен, — из-под земли бы тебя достали, ублюдка. Тебя и твоего недоноска.

— Ай-ёй! — смолянин в притворном ужасе всплеснул руками. — Да полноте, законник! Вспомни, что твои землепашцы нашли там поутру! Кабы не пастырь со своим дружком наёмником, вы бы до сих пор все тут тряслись от страха перед Большим Страшным Зверем, что бродит вокруг ваших ветхих клоповников и скоро всех сожрёт! Ах-ха-ха!