4. Люди и нелюди

Кара небесная? Опасное заблуждение, господа. Их породили такие же люди, как вы и я. Люди вообще склонны порождать нелюдей — можно сказать, это роковой удел человечества.

"Абель Вендел. Тысяча дискуссий",

116 г. Эры Возрождения, Нойнштау, Главный архив

Люди и нелюди

1.

Больше всего эта штука напоминала два тонких полумесяца, вырезанных из серебряной монеты и сплавленных воедино. Повернул набок — стало похоже на маленького краба, воинственно задравшего вверх пару острых блестящих клешней.

Он взвесил находку на ладони. Не ржавая совсем, хотя, небось, пролежала в песчаном склоне уйму лет; гладкий металл помутнел слегка — и только. Но не серебро, слишком уж лёгкая. Интересно, зачем она?

— Эй, Рэлька! Рэ-элька-а-а!

Занятная железка мигом исчезла в бездонном кармане штанов. Подальше от чужих глаз.

— Рэлька, дурья башка! Живой?!

Над краем поросшего травой обрыва показалась вихрастая светло-русая голова. Сверкнули тревогой серые глаза.

— Да что мне сделается? Просто упал.

Рэлька небрежно пожал плечами и принялся карабкаться по склону оврага. Только что он съехал на самое его дно вместе с источенной временем каменной плитой, на которую неосторожно наступил. По пути вниз зацепился левой ногой за какой-то ржавый и острый штырь, торчащий из песка. Штанину, ясное дело, порвал, и ногу до крови расцарапал. Но, сказать по совести, отделался легко. С эдакой кручи кувырнувшись, можно было и шею запросто свернуть.

— Просто упал?! — рядом с русоголовым Гешеком возникла растрёпанная каштановая шевелюра Ланца, его взгляд плеснул в товарища гневом. — Ты скажи спасибо, что ещё ногами перебираешь! Ну, давай лапу!

"Кому спасибо-то?" — недоумевал Рэлька, хватаясь за протянутую руку и подтягиваясь. Наверху первым делом пострадавшую ногу стал разглядывать. Царапина, конечно, ерундовая, а вот штанину жалко. Да и батя увидит — огорчится, потому как штаны — новьё, только-только на весенней ярмарке куплены.

— От тебя сплошь неприятности, подкидыш, — бросила, недовольно поморщившись, Ксана. — Так и знала, что не стоило тебя брать.

Вот бы Рэлька удивился, кабы услышал от неё что-то иное. Ксана не из тех, кто прячет свои чувства за семь замков, и к её насмешкам он давно уже привык.

— Ну, и не звала бы, раз не стоило, — отозвался беззлобно.

— Да кто тебя звал-то? — девушка осеклась и хмуро глянула на Гешека, тот виновато пожал плечами. "Сама ведь согласилась", — читалось в глазах русого здоровяка, но вслух он этого, ясное дело, произнести не решился.

— Ладно, идём дальше. А ты, коли ещё провалишься в дыру какую-нибудь, не надейся, что мы за тобой туда полезем. Понял?

"Как бы за тобой лазать не пришлось", — подумал Рэлька, но тоже промолчал. Ему, конечно, в отличие от Гешека, на расположение зеленоглазой занозы плевать с высокого дуба, да только всё равно лучше не спорить. Без толку.

Они прошли немного вдоль злополучного оврага, стараясь больше не приближаться к его краю, потом дорога вильнула в сторону. Дорога... хм... Всего лишь протянулось меж холмов реденькое мелколесье, сквозь которое идти после дремучих ельников — одно удовольствие. Денёк выдался не то чтобы пасмурный — так, облачный маленько. Хоть и перевалило за полдень, но жарило не сильно — Лик увлечённо играл в прятки, то ныряя за пушистые тучки, то вновь заливая светом поляны.

Шагалось легко и приятно, как на прогулке, хорошее настроение не смогли испортить ни досадное падение в овраг, ни вредина Ксанка. Время от времени Рэлька напоминал себе где они идут и зачем сюда явились, но серьёзный настрой никак не получалось вернуть. Ведь после целой недели тоскливых беспросветных дождей наконец-то потеплело — улыбнулось людям перед скорыми холодами короткое, но ласковое "бабье лето".

К ногам из-под поваленной сосны вывернулась журчащая ленточка ручья. У самой воды из густого черничника торчала крепкая светло-коричневая шляпка.

— Ух ты, моховичище! — Ланц тоже приметил гриб и аж присел от восторга: — Гляньте, како-ой!

— Может, за лукошком побежишь? — тут же съехидничала Ксана. — Забудем об охоте, наберём грибочков, и домой.

— Ну, Кса-а-ан, ведь такой красавец... Можно, я возьму?

Девушка посмотрела на сына бортника с досадой, как на капризного ребёнка.

— Ты забыл, что я говорила? В Мёртвом городе ничего брать нельзя. Ни-че-го, ясно?

— Так мы ж не в Городе ещё. И вообще, идём, идём, а его всё нет и нет. Может...

Ланц вдруг осёкся и по глазам было видно: испугался. Вот брякнул бы сдуру "заблудились", Ксана тут же съела бы болтуна целиком, вместе с оттопыренными ушами и дырой на ботинке. А побрезгуй она — Гешек уж точно не спустит приятелю сомнений в его, Гешека, охотничьем чутье. Небось, не поленится к уху кулак приложить. Пусть русый здоровяк языком чесать не мастер, зато кулачок у него — ого-го, да и старше он на два года.

— Что "может"? — с подозрением прищурилась, меж тем, Ксана.

— Может, передохнём уже? В Городе-то не до роздыху будет, а есть ой-ёй-ёй, как охота. Ксан, давай, а?

Зеленоглазая, конечно же, сделала вид, будто сомневается и раздумывает, но больше для порядку, как Рэльке показалось. Потом объявила "привал". Ведь сама утомилась и проголодалась не меньше других, но первой в том нипочём не сознается. Гешек... ну, а что Гешек? Он, само собой, согласился.

Расположились на сосновом стволе, сухом и тёплом. Достали из дорожных мешочков хлеб и твёрдые в острых пупырышках огурцы, с аппетитом захрустели, зачавкали, передавая друг другу большую флягу с водой. Гешек запасся основательней других — у него и варёные яйца нашлись, и картошка "в портах", и во фляжку он не воду налил, а кисло-сладкий брусничный морс. Всем этим он в первую очередь взялся Ксанку потчевать, но и про приятелей не забыл — угостил от щедрот. Рэлька соблазнился на печёную картофелину, а от яиц, как обычно, отказался. Сам тоже ранец вытряхнул: семь яблок, две чищеных уже репки, пара худеньких морковок. Налетай, кто желает!

Гешек только пренебрежительно фыркнул, глядя на этот "кроличий стол", а Ксана (о, чудо!) протянула руку и взяла большое розовощёкое яблоко. Смело надкусилв, кивнула с царственной благосклонностью:

— У нас такие же в саду, "Малиновка" называются. Мне больше "Золотой налив" нравится, но эти тож ничего, сладкие.

Рэлька слушал её вполуха, болтал ногами над бегущей водой и любовался, как тронутую осенней позолотой листву насквозь пронзают янтарные клинки Лика. И чего, в самом деле, место это стороной обходить велено? Лес как лес, светлый и ничуть не страшный. Разве что холмы странноватые — ровные, точно рядком выстроенные. Похожи на...

Морковка вдруг стала ему поперёк горла, он закашлялся, чуть не опрокинувшись на спину.

— Руку вверх подними! — распорядилась Ксана. — Правую! Теперь ясно, с чего ты дохлый такой — есть, видать, в детстве не научили. Геш, хлопни ему по спине!

Дожидаться когда старательный Гешек смахнёт его своей лапой в ручей, Рэлька не стал — спрыгнул сам и послушно потянулся правой рукой к небу, выравнивая дыхание. Яблоки и репки покатились по траве, но он на них не глянул даже — озирался по сторонам, поражённый неожиданной своей догадкой.

— Эй, ты чего? — забеспокоился, первым почуяв неладное, Ланц.

— Город, — пробормотал Рэлька.

— Где? — Ксана вскочила с ногами на ствол сосны. — Где Город?!

— Везде. Вокруг. Это он и есть — Город. Мы пришли.

* * *

Сразу было ясно — идея дурацкая. Возможно, самая дурацкая из всех, что когда-либо приходили в голову Ксане. И добро бы она так идеей и померла, но зеленоглазая любые свои затеи могла облечь в чёткий план, а план — претворить в жизнь, да так быстро, что его вольные или невольные участники попросту не успевали опомниться и пойти на попятный.

Рэлька, правда, попытался.

— Куда-куда?

— На серую тень охотиться. Ту, которую Мэт позавчера увидал.

— Понарошку?

— Сам ты... — Ланц обиделся. — Что мы, мелочь голозадая — понарошку охотиться?! Ксана знает где тварюгу искать! А ещё Гешек пойдёт!

— Ага, Ксанкой ваша тень отобедает, Гешеком повечеряет, тебя на закуску припрячет... А я-то на что ей сдался?

— Трусишь — так и скажи! И без тебя управимся, малохольного. Ну, считай тогда — ничего не слышал. Ксана про тебя сказала: ежели струсит, так хоть не разболтает.

— Я не трушу, — с деланным равнодушием пожал плечами Рэлька, — да только глупо это. Никого вы не найдёте, а найдёте — сами же потом пожалеете.

— Ничего с нами не случится — Ксана тварюку за тыщу шагов учует, а Гешек пристрелит. Помнишь, он прошлой весной волка здоровенного уложил? Серая тень — тот же волк, только вы... вы-ро-деж-ный-ся... Ну, ты идёшь или нет?

Рэлька вспомнил, как прилюдно хвастался полгода назад метким выстрелом сына Стоян, отец Гешека, как трепал его русую шевелюру и возглашал громогласно: "Весь в меня, медведь! Ну, как есть — моя порода!" Гешек стоял, красный от смущения и довольный, принимал похвалы от самого старосты и всё сверкал глазами на зеленоглазую Ксану...

— Да пойду, — ответил он, неожиданно для самого себя, — всё одно сейчас делать нечего.

— Ага! — торжествующе воскликнул Ланц. — Ну, смотри, подкидыш! Обещал — теперь сдохни, а слово держи!

— Сдохну, а сдержу, — произнёс обычную для всех мальчишек клятву Рэлька. — Когда идём-то? И куда? Еды много брать?

— Идём утром, как рассветёт. До вечера обернёмся, — Ланц подмигнул со значением. — А идём... в Мёртвый город. Во как!

Очень захотелось отвесить самодовольному дурачине хорошего пинка, но Рэлек на свои чувства накинул привычную узду и снова пожал плечами:

— В Город, сталбыть в Город. Давно и сам туда сбегать хотел.

* * *

Трава росла прямо сквозь камень — серый и потрескавшийся, похожий на высохшую глину. Рэлька ковырнул пальцем. Нет, не глина — что-то другое. Обычную глину дождиком помочит — она враз жидкой становится, а эту, небось, сто лет поливает, и ничего, только потрескалась сильно.

— Здесь, небось, улица была, — неуверенно предположил Гешек. — Мощёная.

— Ха! Ты мостовую хоть раз видал? Я родилась в городе, насмотрелась, как улицы мостят. Это не мостовая.

— Батя сказывал, до Тёмного века многое делали по-другому, — заметил Рэлька. — Может, и улицы тоже другие были.

— Много он знает, батя твой, — Ксана фыркнула и отвернулась; она всё ещё злилась из-за того, что не первой догадалась про Город. — Хватит уже рассиживаться тут, не успеем вернуться до темноты.

— Ну, а делать-то что? — в растерянности развёл руками Ланц. — Где ж нам искать того волка?

— Вот это уж не твоя забота. Искать будем мы с Гешеком. А вы — не мешайтесь и не отставайте. Отстанете — серая тень вам головы отгрызёт.

— Вон туда, — юный охотник указал на высокий холм. — Влезем, да оглядимся.

Полезли. Склон оказался крутоват и неровен; все четверо, пока до вершины добрались, дыхание сбили. Правда, Рэлька — лишь самую малость, но вид сделал, будто наравне со всеми устал.

Зря притворялся, все тут же стали разглядывать торчащие из травы остатки кирпичной кладки и толстенную железную трубу, сплошь покрытую бурой ржавчиной.

— Выходит, здесь дом стоял! — изумился Гешек. — На круче!

— Ха! Весь этот холм — и есть дом. Бывший.

— Таких не бывает, — Гешек нахмурился и в задумчивости взлохматил волосы на затылке мозолистой пятернёй. — Это ж целый замок развалить надо. Да ещё землицей притрусить, чтоб эдакая гора вышла.

Он ткнул пальцем в древнюю кладку, странный кирпич легко крошился, превращаясь в жёлтую труху.

— Гнильё! То-то всё ухнуло, как люди ушли.

— Дубина, — фыркнула Ксана, — город разрушили чёрные пастыри. Все Мёртвые города невесть когда ещё с землёй сравняли. Только за Межой они стоят нетронутые, сами помаленьку разваливаются. Но когда-нибудь пастыри и до них тоже доберутся.

— Ну, не знаю, — неуверенно протянул Ланц. — Межа с незапамятных времён не двигается. Если бы пастыри могли, они бы давно уж её перешли. Но там такое... такое...

Сын бортника наморщил лоб, пытаясь описать то, о чём взрослые при детях старались не болтать. Потом сдался и закончил:

— Дюже там страшно. Даже пастырям.

— Не болтай ты дурь, пастыри ничего не боятся, они силы копят. Может, ещё сто лет копить будут, если нужно. А потом возьмут, да и прихлопнут Безлюдные Земли одним махом. Бах!

Девушка звучно хлопнула в ладоши и, отвернувшись от смутившегося Ланца, начала оглядываться с любопытством. Сам Рэлька давно уже занимался тем же, слушая разговор приятелей вполслуха. Вид с холма и впрямь открывался замечательный. Весь Мёртвый город был как на ладони, ровные ряды холмов указывали места, где высились когда-то дома, меж ними угадывались завоёванные лесом улицы и площади. Кое-где среди многочисленных берёз и елей мелькали яблони, вишни, даже зеленели редкие в этих краях туи — одичавшие потомки обитателей здешних палисадников и скверов.

— Нам его за неделю весь не обойти, — посетовал Ланц.

— Весь и не надо, — Гешек выжидающе смотрел на подругу. — Ксан, ты как, чуешь чего?

Ответом ему было молчание. Ксана медленно вела взглядом по длинному холму, густо заросшему орешником. Все терпеливо ожидали, что она скажет. Наконец, тонкая девичья рука не очень уверенно протянулась в сторону медленно, но неуклонно скатывающегося с небосвода Лика.

— Кажется, там... что-то есть.

— Ага, — не удержался Рэлька, — ещё один холм.

— Ты так воняешь, подкидыш, что у меня в глазах мутится. Если отойдёшь подальше, я точнее скажу.

— Да на здоровье, — он отступил на пару шагов. — Так лучше?

— Лучше было бы, кабы ты вовсе дома остался. Но сойдёт и так.

С нарочитым вниманием Ксана ещё с полминуты разглядывала лес на западе, потом заявила без следа прежней неуверенности:

— Да, идём вон туда, где что-то белое торчит.

"Кости тех, кто пошёл туда раньше нас", — подумал Рэлька и едва сдержался, чтобы не рассмеяться в голос. Ему вдруг стало весело и легко на душе. Ну, кого они тут могут найти, в самом деле?! Видали охотников: взбалмошная девчонка пятнадцати лет от роду, вообразившая себя чующей, и семнадцатилетний белобрысый бычок, не выпускающий из рук заряженного самострела. Они с Ланцем — вовсе не в счёт, их и взяли-то только за компанию, потому как вдвоём уж очень боязно нарушать старые запреты. Вот и сходили, проветрились, поиграли в Приключение. Детские игры завершаются с приходом ночи, скоро уже закат и нужно возвращаться. Вот дойдут они до того длинного холма с чем-то белым на верхушке, осмотрятся и потопают домой. Может быть, даже вернутся сюда завтра или послезавтра, чтобы ещё поиграть, а может Ксана придумает новое развлечение...

Мысли деловито роились в голове Рэльки — странные мысли, слишком правильные для подростка, по возрасту целый год уступающего Ксане, слишком взрослые; будто и не его собственные, а кого-то другого, живущего на самом дне души и изредка выглядывающего наружу с любопытством: "Что там делается-то вокруг? Эвона-а-а!.." Своего "постояльца" Рэлька немножко побаивался, но к четырнадцати годам успел с ним свыкнуться. Ну, сидит себе внутри, смотрит иногда. Помалкивает? Печёнку не грызёт? И пусть сидит, плевать.

Они спустились с холма, пробрались через густой и отчаянно колючий шиповник, прошли через широкую площадку, покрытую уже знакомым серым камнем, начали снова подниматься. Рэлька на ходу достал из ранца яблоко и надкусил его с таким смачным хрустом, что идущая впереди девушка обернулась.

— Хочешь?

Ксана ответила полным раздражения взглядом, но Рэлька только улыбнулся и без тени смущения впился зубами в сочную кисло-сладкую мякоть.

— Дай мне, Рэль, — попросил тихонько Ланц. — А то, понимаешь, пить охота...

* * *

Вроде и более пологим казался этот холм, но попотеть пришлось едва ли не больше, чем на предыдущем подъёме. Склон сплошь зарос лещиной и низкими, но разлапистыми ёлочками, да притом был очень неровным — из-под травы и мха то здесь, то там выпирали какие-то бесформенные глыбы, подворачивались под ноги насквозь проржавевшие куски металла. А ещё под моховым ковром попадались узкие и глубокие щели. Приходилось идти осторожно, чтоб не переломать себе ненароком костей. Пока добрались до вершины, даже неутомимый Рэлька порядком устал.

То, что издали выглядело белым пятном среди яркой зелени, оказалось торчащими из склона холма останками стены. Здоровенные каменные плиты, источенные дождевой водой и ветрами, поднимались вверх на полтора человеческих роста. Две из них были покрыты гладкими голубыми плитками... вернее сказать, казались они скорее грязно-серыми, пока Рэлька не рискнул стереть с одной мутные разводы, и не увидел её истинный цвет — бледно-голубой, почти белый.

— Прямо как камин у нас дома, — удивлённо пробормотала Ксана, — но это ж на камин совсем не похоже...

— Лик садится, — заметил Рэлька, — возвращаться не пора?

— Эй, мы что, сюда шли только затем, чтоб назад повернуть?! У нас дело тут, подкидыш! Хочешь домой к папочке — топай один!

— А своему папочке ты рассказала, что хочешь ночевать в Мёртвом городе?

— Ты что, малыш, поучать меня вздумал? — прищур Ксаны не сулил ничего доброго.

— Ксан, не глупи, — Рэлька вздохнул. — Ты же не думала и впрямь здесь остаться?

— Мы пришли, чтобы найти серую тень, вот что!

— Ты ж чего-то почуяла здесь, Ксан, — вмешался в спор Гешек. — Чего браниться-то, а? Надо логово поискать. Прибьём тварюку, и домой.

— Ты ведь охотник, — огрызнулась девушка. — Давай, ищи!

Гешек беспомощно огляделся, сжимая самострел. Рэльке подумалось вдруг, что для русого здоровяка весь этот поход — тоже не более чем игра. Конечно, парень не надеялся найти и убить серую тень, вряд ли он даже верил всерьёз в способности Ксаны, просто решил подыграть зеленоглазой бестии и завоевать малую толику её расположения. Даже просто сходить в Мёртвый город для юного охотника уже было подвигом. Ну, а волки-выродки... пусть их ловят те, кто обучен такое делать.

— Рэлька прав, — выдавил Гешек неуверенно, — поздненько уж. Не воротимся к ночи — станут тревогу бить. Найдём логово после... дорогу-то знаем уж, дойдём споро...

— Коли боишься, — процедила с неприкрытым презрением Ксана, — то так и...

Она вдруг осеклась, глядя на Ланца и Рэльку. А те тоже глядели... не на неё, а куда-то за её правое плечо. И глаза у обоих были как плошки. Очень большие и очень круглые. Ксана обернулась...

"Так не бывает, — в мыслях Рэльки, тягучих и словно отстранённых, проскакивали искорки грядущей паники. — Мы же просто играли! Откуда здесь взялся... он?!"

Зверь стоял у самой стены. Большой, раза в полтора крупнее волка, застреленного Гешеком по весне. Длинное, покрытое тёмно-серой шерстью тело скрывалось в кустах бузины, будто сливалось с отбрасываемой ими тенью. Мощные лапы утопали в густой траве. Морда более вытянутая, чем у обычного волка; бледно-жёлтые, кажущиеся незрячими, глаза — никаких сомнений, это был тот самый выродок, которого они искали... и, кажется, на беду свою нашли.

Выглядела тварь спокойной, она словно и не замечала оцепеневших ребят. Но стоило только Ксане резко крутнуть головой — тут же послышалось низкое угрожающее рычание. Рэлька почувствовал, как у него перехватывает дыхание.

Сейчас что-то будет... Вот прямо сейчас... Визг, панический жест — и серая тень тут же ответит броском!

Но Ксана не завизжала. Повернувшись лицом к волку-выродку, девушка застыла на месте, и почти тут же послышался её шёпот, быстрый, судорожный, вибрирующий от напряжения, но при этом отчётливый и наполненный отнюдь не страхом:

— Гешек! Это он, Гешек! Стреляй же! Стреляй!

Наверное, именно её шёпот подстегнул молодого охотника, заставил его, застигнутого врасплох, как и остальные, начать действовать. Рэлька не успел даже выдохнуть "стой!", русоволосый крепыш вскинул самострел и потянул спусковую скобу... А серая тварь распахнула навстречу его движению длинную пасть, усаженную острыми, как иглы, зубами...

В следующий миг Рэльке показалось, что кто-то, не уступающий по дурной силушке Гешеку, со всего маху ахнул его ладонями по ушам. В-ва-а-а-а-а!!! Двойная оплеуха — сразу слева и справа... боль в висках... зыбкая муть перед глазами... Он вскрикнул и не услышал собственного крика. Мир вокруг покачнулся и опрокинулся навзничь.

Спустя всего лишь миг он уже пришёл в себя. Понял, что сидит на траве и трясёт головой, пытаясь избавиться от звона в ушах. Кажется, жуткий вой утих, но из всех звуков, что окружали его мгновение назад, остался только этот вот непрерывный звон.

Ксану тоже наземь "усадило", она зажимала уши руками и что-то кричала стоящему на коленях Гешеку. Беззвучно кричала. В руках русоголового мелко дрожал разряженный самострел! Рэлька обомлел. Выходит, Гешек всё-таки выстрелил, прежде чем его сбил с ног вой "тени". И промахнулся.

Волк-выродок уже шёл к незадачливому охотнику, медленно, как бы крадучись. Жёлтые глаза нацелилась на человека, серые лапы мягко ступали в мох. Твари оставалось не более десятка шагов, и она оскалила зубы, подбираясь перед прыжком. Сквозь звон в голове наконец-то пробился крик Ксаны: "...е-э-эша-а-а!.." В последний миг Гешек бросил бесполезный самострел и рванул с пояса нож. Зверь прыгнул...

Сухой треск, раздавшийся за спиной Рэльки, отозвался в ушах новой болью. Чудовищный волк странно дёрнулся в прыжке, а потом сшибся со своей жертвой, опрокинул её на спину, навалился сверху... Отчаянно вопя, Гешек, что было силы, ударил серую тень в бок ножом, потом ещё раз, и ещё... И только тогда осознал, что придавившая его к земле туша лежит неподвижно, не пуская в ход свои страшные клыки и даже не пытаясь уклониться от вонзающейся в неё стали. Напрягшись, он столкнул с себя тело выродка... мёртвого выродка! Уставился на него потрясённо.

А Рэлька наконец-то заставил себя обернуться.

2.

Они успели как раз вовремя. Минутой позже — и конец пареньку. И без того стрелять пришлось в последний момент, чтобы попасть наверняка. Даймир потянул спусковой крючок и побежал по гребню холма сквозь щекочущий ноздри едкий пороховой дым. Подстреленная тварь всё-таки накрыла в прыжке белобрысого дылду. Впрочем, парень умел не только кричать от ужаса — в серый мохнатый бок вонзился охотничий нож. Молодец, конечно, но если скрайт всего лишь ранен... Нет, мёртв, ублюдок! Можно уже не спешить.

Даймир перешёл с бега на быстрый шаг. Больше всего его сейчас волновало, куда подевался Хан. Этому умнику следовало оказаться на вершине холма раньше него. Где же он мог застрять?

Худенький мальчишка, сидящий в траве, обернулся. Его глаза, тёмно-карие, почти чёрные, отразили целую гамму чувств, среди которых самыми заметными были страх и удивление. Стоило бы успокаивающе улыбнуться в ответ... но единственное, что Даймир смог из себя выдавить — это кривоватую усмешку. Как ни странно, испуга в глазах подростка убавилось.

Где-то неподалёку опять взвыл скрайт — даже на расстоянии волна звукового удара болезненно отдалась в ушах. Набрать силу вой не успел, его оборвал хлопок винтовочного выстрела. Скрытый гребнем холма и кустами, жнец заскулил от боли, тут же хлопнул ещё один выстрел и всё окончательно стихло.

— Вот и второй, — буркнул Даймир вслух, чем привлёк внимание ребят — все четверо тут же повернулись к нему. Мальчишки — худенький обладатель карих глаз и крепыш с пышной, но безнадёжно растрёпанной каштановой шевелюрой, дружно вскочили на ноги, придвигаясь ближе друг к другу. Дылда попытался заслонить собой девушку, но та недовольно отстранилась, с любопытством глядя на незнакомца.

— Ага, меня уже слышат, — Даймир снова попытался улыбнуться. — Славно.

— В-вы... — девушка заговорила первой, тут же осеклась, но потом закончила: — Вы — пастырь?

Забавно, в её взгляде совсем не было страха, только явственный интерес. Даже голос, казалось, дрожал вовсе не из-за недавнего потрясения.

Он молча поднял правую руку, затянутую в перчатку с обрезанными пальцами. С тыльной стороны на чёрной коже две красные молнии били в двойной круг, образуя стилизованную "V".

— Вот это да! — зелёные глаза сверкнули от восторга.

Не так уж часто доводится встречать людей, которые не шарахаются при виде алых нашивок на чёрной одежде. И совсем уж редкость — те, кто людям Бастиона искренне рад. Впрочем, среди детей такие попадаются сравнительно регулярно. При виде этой восторженной девчонки даже как-то расхотелось устраивать ребятне выволочку... а ведь придётся.

— Эге! Да у тебя тут компания!

Из зарослей орешника вышел Хан. Ясное дело, все взгляды тут же к себе притянул. Ведь посмотреть, стоит признать, есть на что: северянин ростом с Даймира, но в плечах куда шире; сложение атлета; черты лица несколько грубоваты, но не лишены приятности; длинные соломенного цвета волосы собраны на затылке в пышный хвост; голубые глаза искрятся весельем; зубы блестят в улыбке... Служил бы парень в лейб-гвардии герцога — отбою бы от дамочек не знал.

"Я завидую? — вяло шевельнулось удивление. — Нет, не в этот раз..."

— Нашёл нору?

— Нашёл. Волчица встретила прямо у входа.

— Мне показалось, ты стрелял дважды, — заметил Даймир с иронией. — Одной пули не хватило?

— Ты же знаешь, суку трудно остановить, когда она защищает щенков, — Хан небрежно положил на плечо ствол тяжёлого карабина. — Расслабься, их было всего двое.

— А волчата?

— Три малолетка. Через полгода возились бы с целой стаей. Пока успокаивал их, думал, ты уже подойдёшь, а тебя нет и нет. Вот, поднялся посмотреть, куда пропал.

Охотник фыркнул, с любопытством разглядывая подростков, те в свою очередь вовсю таращились на него.

— Мы тоже охотились, — заявила вдруг девчонка. — Искали логово серой тени.

— Чтоб я лопнул! — северянин расхохотался. — Ты это слышал, Дайм?! А ведь они его и впрямь почти нашли, логово-то! Ещё бы чуть-чуть...

— ...и конец всем четверым. Вам что, недоросли, законы не писаны? Или думаете, запреты чёрных пастырей — наша блажь?

— Да будет тебе, Дайм, — Хан добродушно ухмылялся. — Ребятишки уж и сами видят, какого дурня сваляли. Впредь наука будет, ещё и своим детям заповедуют в Мёртвые города не соваться.

— Мы... — просипел белобрысый здоровяк и запнулся. — Мы того... Мы уж теперь...

— Заповедуем! — бодро выдохнула девчонка.

Эта заповедует, как же! Стоило лишь посмотреть в её горящие глаза, чтобы усомниться разве что в том, полезет ли зеленоглазая бестия в здешние руины прямо завтра или выждет хоть пару дней, чтобы друзья от испуга оправились.

— Разговор ещё не окончен, — холодно пообещал Даймир. — Хан?

— Я быстро. Пять хвостов и челюсти — на полчаса возни.

— За... зачем хвосты? — оторопело спросила девушка, вольник приветливо ей улыбнулся.

— Бастион за каждый серый хвостик платит семнадцать серебряных леров. Это будет...

— Восемьдесят пять, — подсказал Даймир.

— Точно! — Хан коротко хохотнул. — Да ещё добрую сотню от торговцев за клыки стрясти можно. Неплохие, знаешь ли, деньги!

Северянин присел над трупом убитого скрайта. Он деловито приподнял голову жнеца и вытянул из ножен длинный охотничий нож. Сверкнула отточенная до бритвенной остроты сталь. Девушка поспешно отвернулась.

— Ой! Посмотрите!

Ну, что там ещё стряслось? Даймир подошёл к подросткам, мигом собравшимся вокруг девчонки, заглянул через плечо пригнувшегося крепыша.

— Вот это да!

— Ай, здорово-о! Ангел, Ксан, это же ангел!

— Чудо! Как живой!

М-да... не зря зеленоглазая всполошилась. Возле кустов, откуда на горе-охотников бросился скрайт, из травы кособоко торчала маленькая — не больше фута высотой — фигурка. Обнажённый человек сложил на груди руки и в задумчивости наклонил голову вперёд, а за спиной у него разворачивались широкие лебединые крылья. Ниже пояса статуэтка утопала в земле, левое крыло было наполовину обломано. Материал — судя по сколу, обычное стекло — от времени потускнел и потерял чёткость формы, но в целом крылатый сохранился совсем недурно. Если же принять во внимание, что он торчит из вершины огромной кучи хлама, оставшейся после взрыва древнего многоэтажного дома...

"Чудо? — подумал Даймир, чувствуя, как знакомо накатывает злость, застя взор мутной пеленой; скверная злость, тёмная. — Ну, нет, не видели вы настоящих чудес, маленькие крестьяне. Чудо — это когда ваши сверстники находят в Мёртвых городах не занятные безделушки, а нечто такое, что от человеческого прикосновения оживает. И превращает всё вокруг себя в вихрь огня и осколков. Чудо — это когда потом остаётся хоть что-то, ещё способное дышать, говорить, двигаться..."

— Господин пастырь, — девушка смотрела восхищённо, не ведая о готовой разразиться буре. — Здесь, наверное, когда-то стоял дворец?

— Откуда мне знать, — выдавил он, с трудом разжимая зубы. — Мои братья сравняли с землёй эту выгребную яму людской гордыни сто шестьдесят лет назад. Откуда мне знать, что здесь когда-то стояло, девочка?

Наверное, всё же не удалось сдержаться полностью, в зелёных глазах мелькнул испуг. Зато на собственной душе стало вдруг легче, мутная пелена рассеялась. Почти. А вот чтобы от неё и вовсе следа не осталось...

Даймир шагнул вперёд мимо посторонившейся девушки и с размаху пнул крылатую статуэтку ногой — прямо в прикрытую сложенными руками грудь. Отчаянно зазвенело, брызнули в стороны осколки, кто-то из подростков потрясённо охнул...

"Вот так, — с мрачным удовлетворением он глядел на оставшуюся от "ангела" стеклянную россыпь в траве. — Вот теперь — самое то".

Оторвавшись от разделывания скрайта, Хан выдал насмешливое "хе" и выразительно постучал себя по голове рукоятью ножа. А потом, не дождавшись ответа пастыря, вернулся к прерванному занятию.

* * *

— ...Это потому, что я — чующая, — зеленоглазая Ксана откинула со лба непослушную тёмную прядку и попыталась гордо выпрямиться, но в седле с непривычки прямо сидеть получалось плохо. — Не верите, да?

— Конечно, верю! — возмущение Хана выглядело очень правдоподобным. — В маму, небось, пошла?

— В бабушку... прабабушку.

— Вот-вот, я так сразу и смекнул.

"Девочка — ментат? — Даймир разглядывал затылок сидящей прямо перед ним Ксаны. — Или интуитив? Скорее всего, второе... Зачатки таланта, но всё-таки их хватило, чтобы вывести друзей к логову серых.

— Не вертись, — буркнул он строго, — свалишься.

Лошадей у них было только две, поэтому на каурого Хана взгромоздили большую часть общей поклажи, а зеленоглазую пришлось взять к себе Даймиру. Мальчишки топали пешим ходом. Ясное дело, поглядывали на всадников и на свою подругу не без зависти, но жалобы придерживали за зубами.

Не то чтобы они с Кравицем всерьёз беспокоились за малолетних искателей приключений, да так уж вышло, что им самим нужно было в Ривцу. О появлении скрайта сообщил тамошний староста, и по заведённому у чистильщиков обычаю следовало теперь общину навестить, рассказать, что опасности больше нет, успокоить людей... ну, и расписку о проделанной работе получить — порядок есть порядок. Впрочем, сон под крышей казался обоим куда приятнее ночёвки в осеннем лесу.

— Господин Ханнанд, а вы на серых теней часто охотитесь?

— И не только на них, любезная Ксаночка, не только, — северянин повёл широкими плечами и улыбнулся, всем видом демонстрируя благородную скромность. — Уж поверь, нынешнее наше дело — вовсе не подвиг, обычнее скрайта мало кого из жнецов можно представить. Вот ежели б мы с римером встретились или, скажем, с алой плетью...

Ох, позёр! Даймир едва удержался, чтобы не осадить спутника. Если рассудить по совести, какое ему дело до того, что вольник заморочит голову девчонке? Опять же, делает это Хан не со злым умыслом, а больше в силу привычки. Пусть потешится... напоследок.

И потом, Хан отчасти прав: выводок скрайтов для этих лесов — не великая редкость. Раза три-четыре в год подкидывают серые забот крестьянам. А где крестьянину забота, там чёрному пастырю — работа. Хвала Ясному Небу, здесь, чуть севернее Пустошей, редко попадается что-то страшнее волков-выродков. Потому-то в маленькой фарбунгской миссии Бастиона и обретаются постоянно лишь штатный витал, его ученик и двое парнишек-вестовых. С отловом опасных тварей вполне справляются вольные чистильщики, вроде Ханнанда Кравица.

— Значит, вы из Ривцы будете?

— Да, оттуда... Правда, я — не здешняя. Мы с па только в том году сюда из города приехали. Его в Ривцу исправником назначили.

— Ого! Да ты у нас особа важная! — Хан весело подмигнул, не то девушке, не то сидящему позади неё Даймиру. Пастырь ответил кислой усмешкой, болтовня этих двоих уже начинала его утомлять.

— А что, любезная Ксаночка, не угостит ли нас твой достойный отец холодным пивом, узнав о спасении любимой дочурки из зубов скрайта?

Даймир почувствовал, как вздрогнула девушка. В её голосе впервые прозвучала неуверенность:

— А можно... Господин Хан, а можно не рассказывать ему про Мёртвый город? Па... он очень рассердится на моих друзей, если узнает.

Хан рассмеялся. В добродушном смехе северянина звенела нотка весёлой иронии.

— За брата стрелка не поручусь, милая Ксаночка, но я буду нем, как пень, поверь! И бес с ним, с пивом, клянусь Малышкой!

Хан демонстративно похлопал по пристёгнутым к луке седла ножнам с кавалерийским палашом. Надо было хорошо знать светловолосого здоровяка, чтобы по достоинству оценить прозвище его оружия. Оно казалось несерьёзным, но шутить над ним рисковали немногие. Во всяком случае, дважды. Самым дерзким из шутников хватало лишь единожды полюбоваться лёгкостью, с которой тяжёлый клинок танцевал в руках хозяина... Вне зависимости от исхода поединка.

— Господин Даймир... — Ксана попыталась обернуться, чтобы посмотреть пастырю в глаза.

— На вашем месте я бы не рассчитывал на мою доброту, — упредил он её вопрос. — Сдаётся мне, нарушая один из старых запретов, вы четверо думали не головами, а задницами. А зад человека ничто так хорошо не помнит, как добрую порку.

Несколько долгих секунд девушка молчала. Потом произнесла холодно:

— Па на меня никогда руку не поднимет.

"Оно и видно, что не поднимет, — подумал Даймир, глядя, как в такт шагам лошади колышется перед ним волна тёмных волос. — Небось, раньше руку позволит себе отрезать, чем шлёпнет эту стрекозу пониже спины. Но гнева отцовского ты, красавица, всё же боишься. Наверное, даже больше, чем боли и унижения".

Парни, по всему видать, тоже не горели желанием испытать на себе силу родительской любви, известно во что выливающейся при известиях об опасных шалостях своих чад. И русоволосый дылда, и курносый крепыш заметно понурились, посмурнели. Только худенький мальчишка — тот, что был, похоже, чуть младше остальных — ничем не выказывал озабоченности. Шёл и шёл, то думал о чём-то своём, то увлечённо пинал камушки и тихонько мурлыкал под нос нечто не очень музыкальное, а то вдруг начинал всадников разглядывать: исподтишка, но так пристально, что не почувствовать его внимание и жгучий интерес было невозможно. Пастырь отметил для себя: паренёк явно устал меньше своих товарищей и меньше них тяготится вынужденным пешим маршем. "Лёгкая нога" — так когда-то говорил мастер-наставник и о самом Даймире. Таким вот "легконогим", если Ясное Небо не одарило спирической силой, дорога открыта либо в мечники, либо в стрелки. Впрочем, с субтильной комплекцией мечником вряд ли станешь. Вот из белобрысого можно при большом желании кого угодно "вылепить", кроме... хе-хе... ментата. А у этого кузнечика только стрелком стать получится...

"Могло бы получиться, — поправил он себя. — Могло бы. Если бы пареньку очень не повезло в этой жизни, и судьба привела бы его к нам".

— А что, друзья, — нарушил повисшее молчание Хан, — есть ли в вашей Ривце приличный трактир?

— Ривца — маленькое село, господин, — отозвался без особой охоты верзила Гешек. — У нас нету трактира вовсе. Ежели сливовицы крепкой хотите, вам её старая Ванда продаст. А пиво лучшее — оно у мельника Лебеша.

— Сливовица, конечно, штука славная... только ведь трактир не так вином хорош, как доброй компанией. Вдвоём хмелеть вдвое веселее, а уж впятером ...

Хан не договорил. Вечернюю тишину разорвал крик, полный боли и ужаса. Он взвился в небо, натянулся дребезжащей струной... и вдруг оборвался — резко, на высокой ноте. Будто и впрямь струна лопнула.

— Силы бесовские! — северянин натянул поводья, от расслабленности его не осталось и следа, он весь напрягся, вглядываясь в подлесок, скрывающий от глаз путников извив дороги.

Даймир бросил быстрый взгляд на троих подростков, испуганно жмущихся к лошадям. Оставлять их здесь одних — непростительный риск. Ах, Вечная туча, вот же некстати!

— Давай вперёд, — бросил он Хану. — Мы следом, как поспеем.

Тот рассуждать и колебаться не стал, сразу всё понял и сорвал коня с места в галоп — только пыль из-под копыт взвилась.

— Бежать сможете? — Даймир хмуро смотрел на ребят.

— Сможем! Знамо, сможем! — откликнулись бодро, пусть и не без дрожи в голосе. Это хорошо.

— Тогда — бегом. С обочины не сворачивайте, держитесь на виду, я сзади. Ясно? Побежали!

После секундного колебания все трое припустили по тонущей в сумерках дороге.

— А я... что делать мне? — растерянно спросила Ксана.

— Поводья бери. Править умеешь?

— У-умею.

— Вот и хорошо. Держись середины дороги позади бегущих. Коли скажу "стой", сразу натянешь поводья.

— Но как же...

— Не рассуждай. Раз сидишь на моей лошади, делай, как я говорю.

Даймир сунул пятками в бока кобылы, заставляя её сдвинуться с места и набрать подходящую скорость. Девушка сердито сопела, но слушалась, а когда он потащил из потёртой кожаной ульстры винтовку, и вовсе притихла. Видно, поняла, зачем пастырь освободил себе руки.

Сняв оружие с предохранителя, Даймир половчее перехватил его левой. Не слишком удобно, конечно, зато можно быстро выстрелить, если кто-то выскочит из подлеска. Справа — между опушкой дальнего леса и дорогой — широкая полоса луга, через неё незамеченным даже заяц проскочить не успеет, не говоря уж о чём покрупнее. А вот подлесок опасен: там, среди кустов и молодых деревьев, что угодно может затаиться.

Хан уже исчез из вида и Даймир с невольной тревогой вслушивался: не грохнет ли за поворотом ружейный выстрел, не раздастся ли крик... Нет, тишина. Но кто доверяет тишине, тот рискует остаться в ней навсегда.

— Чуток придержи, — распоряжался он негромко. — Теперь ослабь повод. Отстаём.

Справа, всего в нескольких шагах от дороги — поваленное бурей одинокое дерево. Трава вокруг него густая, высокая, тени достаточно, чтобы даже гайфер в ней спрятаться сумел. Эти твари хитры, с "прыгуна" станется пропустить первого всадника и напасть на второго. По-прежнему держа винтовку левой рукой, правую Даймир передвинул так, чтобы если потребуется — быстро выхватить из кобуры верный семизарядник. Только когда подозрительное дерево осталось позади, позволил себе облегчённо вздохнуть.

Через полминуты они наконец-то миновали поворот и увидели Хана. Тот стоял на обочине, придерживая в поводу беспокойно топчущегося коня, и изучал нечто, лежащее у его ног. Заметив приближающихся спутников, махнул им рукой: всё спокойно, дескать. Карабин северянин держал наготове, но стрелять здесь, похоже, было уже не в кого.

— Стой, — скомандовал Даймир, не дав Ксане подъехать вплотную. Не дожидаясь, пока лошадь встанет, соскочил наземь и быстрым шагом прошёл мимо запыхавшихся ребят. Мальчишки с опасливым любопытством поглядывали туда, где стоял северянин, но подходить ближе не решались. И правильно: мельком взглянув на лежащие тела, Даймир выругался сквозь зубы. Видно в сгущающейся темноте было неважно, но даже при таком скудном освещении — скверное зрелище.

— Два покойника, — Ханнанд констатировал очевидное. — Наверное, в деревню шли, да припозднились. А всего вернее — ехали, но лошадей нет, сбежали.

— Кого-нибудь видел?

— Никого. Тихо, как в мертвецкой. И коник мой спокоен, а он жнецов за лигу чует.

— Достань фонарь, осмотримся.

Хан одобрительно кивнул и полез в седельные мешки. Ожидая его, Даймир настороженно поглядывал по сторонам. До леса, если бежать через луг, пара сотен шагов будет — нет, кто бы ни убил этих несчастных, он никак не мог ускользнуть от внимания вольника на этой полосе травы. Значит, либо через дорогу — в подлесок, либо...

Послышавшийся рядом скрип дерева и железа заставил его обернуться на шум. Верзила Гешек сосредоточенно крутил вороток арбалета, натягивая тетиву. Даймир подавил вспыхнувшее раздражение: вряд ли молодой охотник будет полезен, но пусть хотя бы чувствует себя увереннее со своей игрушкой.

— Хан, долго ещё?

— Уже зажигаю, не суетись.

Чиркнула спичка, потянуло горящим маслом. Пятно яркого света скользнуло по дорожной пыли.

— Проклятье, — буркнул Хан, — давненько я такого не видел.

У обочины в пожухлой траве лежали двое — мужчина лет сорока и молодой ещё парень, едва ли разменявший второй десяток. Оба одеты не бедно, но просто и добротно, по-крестьянски: рубахи с длинными рукавами, жилеты крепкого сукна, холщовые штаны, на ногах у одного — яловые сапоги до колен, у другого — кожаные боты.

Парню сломали шею — одним мощным ударом, нанесённым, судя по гематоме, справа и чуть сзади. В глазах бедняги навсегда застыло по-детски беспомощное удивление. А кричал, судя по всему, его старший товарищ... прежде чем кричать ему стало попросту нечем.

"Зрелище не для слабых желудков, — Даймир поморщился. — Крови-то, кровищи..."

Разодранная глотка, искажённые ужасом черты лица... человек увидел нападающего и по-настоящему испугался. Он даже не схватился за охотничий нож; только и смог, что завопить перед смертью.

"Кого же ты разглядел в этих сумерках, дядя?"

Хан повёл фонарём вокруг и вдруг нахмурился, шагнул в высокую траву.

— Так... Ну-ка, что тут у нас...

Ошибся всё-таки Даймир насчёт мужика, тот не умер беспомощным козлёнком на бойне. Хан поднял из травы лёгкий охотничий арбалет. Разряженный. Судя по тому, как далеко оружие лежало от тела, арбалет во время нападения был у крестьянина в руках, но сильный удар отбросил его прочь. Если перед этим выпущенный бельт попал в цель, возможно к напавшему приведёт кровавый след.

Хан, видимо, подумал о том же — луч фонаря скользнул по примятой ногами траве, по камням у обочины, по дорожной пыли...

— До утра здесь ничего не разобрать, — проворчал северянин. — Интересно узнать, они здешние?.. Эй, пацанва, стойте, где стоите! Нечего вам тут разглядывать. А тебя, милая Ксана, это касается особливо.

— Я того... глянуть хотел, чьи они, — Гешеку заряженный арбалет, по всему видать, и впрямь придал смелости. — Ежели ривские... я ж всех наших опознаю враз.

Даймир поразмыслил несколько секунд и кивнул:

— Что ж, подойди. Надеюсь, нервишки у тебя крепкие.

— А? — не понял русоволосый.

— Смотри, давай.

Молодой охотник хмуро прищурился на пастыря, подошёл решительно, бросил беглый взгляд... покачнулся, попятился, упал на колени. Выворачивало парня недолго, но бурно. Даймир терпеливо дождался, пока мучительные спазмы перестанут сотрясать тело Гешека и спросил спокойно:

— Ну, что? Узнал?

— А-ага, — тот с трудом разогнулся, сплюнул вязкую горечь. — Тереш, мельников работник. И ещё... ещё...

Он запнулся, медленно повернул голову влево — там стояли, ожидая страшного ответа, его друзья. Гешек судорожно сглотнул, поморщился, снова сплюнул. Наконец, выдавил, выжал из себя:

— Руз.

Пару секунд ничего не происходило. А потом Даймир увидел, как задрожали колени у курносого крепыша.

— Ру-уз? К-как Руз? Т-там что... Рузка?

Девушка сдавленно охнула, глаза её расширились от ужаса. А стрелок вдруг понял, что смотрит вовсе не на них, а на худенького паренька в штанах с разодранной штаниной. Лицо мальчишки не отражало страха, только странную сосредоточенность, будто происходящее вовсе его не касалось и он был здесь и сейчас не более чем наблюдателем... Это продолжалось всего лишь миг, а потом Рэлька превратился, как и его друзья, в обыкновенного испуганного подростка.

3.

Такое с Рэлькой уже случалось прежде. Когда весной выловили из реки мёртвую девушку и он стоял на берегу вместе с другими деревенскими... Или когда упавшим деревом насмерть зашибло сына соседей... Или когда год назад издох у Рэльки на руках его любимец — нестарый ещё кобель Черныш...

Что-то менялось. Мир вокруг казался будто нарисованным на огромной старой холстине — в Вильце, куда батя возил его иногда, он видел такую в представлениях уличного балагана. На фоне пёстрой холстины одни куклы смешно дёргались, надетые на руки балаганщиков, другие — подвешенные за тонкие нити — осторожно перебирали по сцене ногами-щепками. Одни и те же человечки из тряпок, глины и кусочков дерева раз за разом проживали одну и ту же короткую кукольную жизнь. Некоторые при этом умирали. Тоже раз за разом. Великое множество раз. Просто ослабевали вдруг тянущиеся вверх нити и фигурки бессильно вытягивались на помосте, послушно застывали в нелепых трагических позах.

Вот и сейчас эта ночь, эти лес и дорога — все они предстали перед ним сбитой из досок и покрытой цветным полотном сценой, на которой ещё "живые" куколки склонились над уже лежащими. И никак, никак не удавалось убедить себя, что это всё "взаправду", что двое людей уже не встанут, дабы снова отыгрывать сценки своей жизни перед единственным любопытствующим зрителем — Рэлькой.

А потом что-то замерло внутри, но не от страха, не от боли душевной, а от неожиданно ясного понимания: "Я ведь не кукловод. Я ничего не могу изменить в представлении. Я могу ему разве что подыграть..."

И Рэлька подыграл, уже обыденно, привычно. Сделал испуганный вид, изобразил растерянность и горе. Кажется, вовремя — этот "чёрный" по имени Даймир как-то очень уж пристально смотрел на него. Рэлька и сам не понимал, чем может ему грозить интерес пастыря, но решил поостеречься.

— Руз — брат Ланца, — поднимаясь с колен, пояснил, между тем, Гешек. — Старшой.

— Ясно... — светловолосый охотник внезапно напрягся, вглядываясь в сгущающуюся темноту. — Дайм, глянь-ка, что это там?

Вдоль кромки леса двигалось нечто большое и тёмное. Прислушавшись, Рэлька различил тяжёлые шаги. Топ... Топ... Топ...

— Лошадь, — облегчённо выдохнул северянин. — Это ж лошадь. Ну-ка, Жиган, подай голос.

Каурый Хана тут же заржал звучно и призывно. Тень у леса тут же остановилась. А потом ответила... породив странное далёкое и сдвоенное эхо.

— Вот же леший! — Хан повернулся в ту сторону, куда уходила, вновь скрываясь за деревьями, дорога. — А это ещё кто?!

— Вторая лошадь? — предположил Даймир.

— Не дури, стрелок, ты же слышал — там их две.

Охотники переглянулись, потом пастырь качнул головой:

— Нет, — он словно ответил на вопрос, который Хан ещё только думал задать, — дальше — только вместе.

— Согласен. Но здесь нам до утра тоже делать нечего... Хорошо бы конягу подманить. Если словим — сможем ехать сразу все.

— Хорошо бы. Да только получится ли...

Договорить пастырю не дал Ланц. Он вдруг поднял опущенную голову, повернулся к лесу и позвал:

— Зоря-ана...

Всхлипнул, шмыгнул носом и снова крикнул, уже громче, увереннее:

— Зоря-а-а-а!

И ведь угадал — едва различимая в темноте лошадь фыркнула и неторопливо побрела к ожидающим людям.

— Вот, молодчага! — похвалил сына бортника Хан. — Раз животину знаешь, небось и ездить на ней доводилось?

— Это... — Ланц снова всхлипнул. — Это Рузки кобыла. Я... да, умею.

Он двинулся навстречу лошади. Та, почуяв кровь, остановилась и тревожно всхрапнула, но брат её прежнего хозяина уже подхватил болтающийся повод и обнял за шею, приговаривая:

— Зоря-ана, Зорянушка, это я, милая. Хорошая лошадка, послушная...

Рэлька видел Ланца в седле только один раз. Вот на этой самой Зоряне, когда Рузка под какой-то праздник позволил братцу прокатиться верхом при его друзьях. Всадником курносый был неважным, но всё-таки из седла не выпадал и правил вполне уверенно, чтобы ехать без чужой помощи.

— Отлично! — пастырь одним махом вскочил в седло своей гнедой. — Хан, бери девчонку, она полегче. Ты, парень (рука в чёрной перчатке указала на Рэльку), со мной поедешь. А ты (взгляд в сторону Гешека) — с приятелем на пару. От нас не отставать, вперёд не лезть, держаться строго позади. Ясно?

Почему-то Рэлька не удивился этому приказу. Страха перед "чёрным" у него не было... Ну, почти не было. Он решительно подошёл к лошади пастыря и попытался забраться ей на спину. Даймир помог — нагнулся, ухватил за пояс и рывком подтянул наверх.

— А как же... они? — Ксана, уже устроившаяся позади светловолосого охотника, смотрела на темнеющие в траве тела.

— Никуда они уже не денутся. Сомневаюсь, что вы хотите сидеть здесь до утра. Я вот, скажем, совсем не хочу. Как доберёмся до деревни — пошлём сюда людей с телегой. Всё, разговоры окончены. Всем советую помалкивать и быть настороже. А теперь тронулись.

Но далеко они не ускакали — очень скоро впереди средь деревьев замелькало пятно света, и маленький отряд по команде Даймира сразу сбавил ход. Уже неспешным шагом выехали к застрявшей посреди дороги повозке — небольшому фургону с высокими деревянными бортами и брезентовой крышей.

— Оживлённо же у вас ночью на тракте, — буркнул пастырь.

Хозяину неповоротливой колымаги просто не повезло. Может, камень под колесо попал, а может — яма глубокая подкузьмила: задняя ось не выдержала и переломилась, фургон осел назад и заметно накренился вправо. Возле отвалившегося напрочь колеса коптил вбитый в землю факел. Кроме пары нервно переступающих ногами лошадей в упряжке, да пламени, пляшущего на промасленных тряпках, ничто больше не двигалось рядом с повозкой. Однако Рэлька сразу почувствовал, что на них смотрят. Из-за опущенного брезентового полога, из теснящихся к обочинам тёмных кустов... Пристально смотрят. Выжидающе. Опасливо и недобро.

"Чёрный" лошадь свою придержал шагов за двадцать от повозки и негромко, но твёрдо приказал попутчику:

— Слазь.

Рэлька послушно соскользнул с тёплой спины гнедой. Рядом на дорогу спрыгнула Ксанка, явно раздосадованная тем, что её посчитали помехой. Рэльке обидно не было, и страшно почему-то — тоже. Страх бродил где-то кругами, но близко не подступал... любопытства, что ли, сторонился?

Спешился и Гешек, опустился на одно колено рядом с девушкой и прицелился в полог фургона. Даймир, заметив это, негромко хмыкнул — то ли одобрительно, то ли с насмешкой. Толкнув кобылу пятками в бока, он заставил её пройти чуть вперёд и снова остановил. Ствол его ружья смотрел куда-то в сторону от повозки, пастырь, похоже, ничуть не боялся того, кто затаился в ней.

— Нагляделись уже? — сухо спросил он у темноты. — Тогда выходите на свет. Познакомимся.

Рэлька даже дыхание затаил, понимая: сейчас что-то будет. То ли хозяин фургона отзовётся, то ли "чёрный" сбросит с себя обманчивую расслабленность и... Бах!

— Я выхожу, добрый господин! Выхожу! — донёсся из глубины повозки голос, высокий, торопливый и захлёбывающийся, словно слова рвались наружу потоком, едва успевая задерживаться в узкой глотке.

Полог откинулся и через задний борт грузно перевалился человек. В дрожащем свете факела вспыхнули яркими красками странные одежды, более всего приличествующие какому-нибудь ярмарочному затейнику. Но человек на шута походил мало — смуглый толстяк с длинными, чёрными, как смоль, волосами, стянутыми на затылке в "конский хвост". Пёстрое его одеяние, казалось, не имело какой-то законченной формы, оно всё колыхалось и трепетало от суетливых движений хозяина, словно собираясь сорваться с него и улететь диковинной южной птицей.

"Смолянин! — догадался Рэлька. — Из тех, что дома своего не имеют, а по дорогам шлёндают и детей воруют. Если, конечно, Ванда не врёт, древняя карга".

— Я уж смекнул, добрые господа, что вы — не разбойники! — голосил тем временем чудной толстяк. — Уж смекнул, ей же ей! Так ведь и я — не разбойник тоже! Я всего лишь Фоль из Шебенга, честный знахарь, клянусь полевыми травами, коими мой "кочкотряс" набит по самую крышу! Ежели б вы видали, как я ползал нынче вдоль этого проклятого тракта, собирая последний цвет пятилиста...

— Остальные, — перебил его пастырь. — Пусть они тоже выходят.

— Остальные? — толстяк сделал удивлённое лицо.

— Твои друзья, что прячутся в кустах.

— А-а-аха! Друзья! — пёстрый наряд причудливо встрепенулся, когда знахарь наклонился вперёд и хлопнул себя ладонями по коленям, выражая неописуемый восторг. — Ай, ты шутник, добрый господин! Но как догадался, что в кустах кто-то есть?! Ты, не иначе...

Пухлая рука, стянутая у запястья голубым атласом просторной рубахи, поднялась к виску, пальцы многозначительно щёлкнули.

— Э?

— Вот именно, — с холодным сарказмом подтвердил Даймир, — слух у меня отменный. Могу и с закрытыми глазами в тех кустах подстрелить любого. А вот шутить я не расположен. Здесь неподалёку людей убили, поэтому мы, коли нам что опасным покажется, сперва стрелять станем, а уж потом разбираться — в кого попали.

— Ай-ёй, добрый господин, — лицо толстяка сразу отразило тревогу, — старый Фоль не хотел тебя обидеть, клянусь своей шеей! Там не друзья, там родня моя прячется! Жена, чада... Хей, Эгра, Сван, выходите! Все выходите, живо! Добрые господа не станут нам зла делать! Ей же ей, никто не видит зла от чёрных пастырей!

Послушавшись призыва, на дорогу вышли четверо. Женщина, парень лет двадцати и двое подростков — мальчик и девочка, оба едва ли старше Рэльки. Сгрудившись возле своего дома на колёсах, они с видимой опаской смотрели на охотников и деревенских ребят. Настороженно, неприветливо смотрели, и молчали. За всех пятерых отдувался глава семейства.

— Вот Эгра, жена моя, а это — Сван, наш старшенький!

Одетая не столь пёстро и своеобразно, как Фоль, женщина всё же выглядела непривычно ярко для крестьянского глаза с её разноцветными кофтой и юбкой, с раскрашенным костяным гребнем в волосах и стеклянными клипсами на мочках ушей. Внешностью же она от мужа отличалась столь разительно, что казалось странным, как эти двое вообще могли сойтись, да ещё и детей нарожать. Ненамного выше Фоля, но стройная и хрупкая, с заострёнными чертами лица, светлокожая и светловолосая.

А вот Сван определённо в папочку уродился — чернявый, коренастый и полнотелый, неловко переваливающийся на ходу — будто откормленный гусь. В то время, как мать его сохраняла спокойствие, похожее на отрешённость, парень был мрачен и смотрел исподлобья, недовольно хмуря густые брови.

— Келия, радость моей души, поклонись добрым господам! И ты, Вильга, тоже кланяйся, маленький пройдоха!

Вильга толстяком не был, но сложение имел плотное, и очень даже могло статься, что с годами он догонит тучностью отца и старшего брата. Келия же изяществом фигуры пошла в мать. А вот цвет волос оба младших вовсе непонятно у кого взяли — ни отцовский дёготь, ни материнское золото... блёклый серый пепел какой-то. Да и черты лица — не разобрать толком, кому от кого что перепало.

"Может, не родные они вовсе этому Фолю? — подумал Рэлька, разглядывая сверстников, странно не похожих на своих родителей. — Краденые?"

— Я как услышал — топочет кто-то на дороге, — быстро говорил знахарь, — так сразу кричу: "Живо, все в лес!" А ну как поганцы какие лихие наехали б? Куда нам, бедным странникам, от таких деваться? Всяк норовит разорить, последнее отнять, что имеем, пусть даже добра у нас — в горсти можно унесть...

— Крик слышал? — Даймир прервал на миг вопросом словесный поток.

— Ещё бы не слышать, добрый господин! Ай-ёй, с того ж крика наша беда и случилась! Фоль никогда не был храбрецом, он всегда любил свою жизнь. Едва я то страшное услыхал, так кнутик в руке сам собой и дёрнулся. Нескладно ж дёрнулся, что и говорить, глупого Фоля отец его покойный за эдакий удар сам бы под кнут поставил, клянусь дорогой! Худо ударил, худо лошади рванули, из колеи вынесли, да прямиком на камень...

Толстяк повернулся к своим конягам.

— Проклятье на ваши тощие ноги, дурные клячи! Чтоб вам на том свете волки их каждый день отгрызали!

— А видел что? — снова перебил его Даймир.

— Ничего не видал, клянусь светом! И хвала Небу, что не видал, а то со страху мог бы и умом повредиться. С одним моим добрым знакомым этакая напасть случилась однажды — такое привиделось в пригороде Глета, что...

— Родные, — "чёрный" не собирался отступать. — Родные твои могли ведь что-то видеть.

— Как же они могли, добрый господин? Они же все в фургоне сидели, один я правил-то. Да и что увидишь в сумерках, когда кричат далеко, за деревьями?

— Но крестьян-то, — вмешался в разговор Хан, — крестьян-то видел? Тех, что у дороги стояли, когда ты мимо проезжал?

— Крестьян... Как же, видел я тех крестьян, видел! Прямо у дороги стояли, ты верно говоришь, добрый господин! Двое с самострелами. Я ещё подумал: охотники. Мимо проезжал, говорю: "Будьте здравы, почтенные люди!", а они только зыркнули в ответ. Никто смолян не любит, никто. А за что не любят, когда с любой хворью грошовой — к нам? И на судьбу гадать — обратно к нам? И по цветам полевым клады искать...

— И ты, стало быть, мимо проехал?

— Ай-ёй! Знамо, проехал! Когда Фолю не рады, зачем Фолю останавливаться? Когда Фоля не манят ни беседой, ни серебром, зачем же ему натягивать поводья?

— Фолю повезло, что он не натянул поводья и проехал мимо, — усмехнулся криво северянин.

— А не помогут ли добрые господа управиться нам с нашей бедой? — в голосе толстяка звучала надежда.

— Помогут, — согласился Хан. — Добрые господа покараулят, пока вы пожитки собирать будете, а после до деревни проводят. Верно, Дайм?

— Милосердное Небо, да что ж ты такое говоришь, господин! Чтобы я бросил свой дом посреди дороги?!

— Сам же сказал, добра у вас немного. Если лошадей выпряжешь, никуда твой дом не денется до утра. А утром вернёшься и всё починишь.

— Нет, — вид у знахаря сделался упрямый и даже какой-то воинственный, от заискивания не осталось и следа. — Не пойдёт нам такое. Покуда колесо не поставим, никуда не поедем. Да и нечего нам в той деревне делать. Вестимо, где честный смолянин ни появится, тут же кричат: "Вор! Колдун! Убивец!"

— Потому и кричат, — тихонько буркнула Ксана, — что воры и колдуны.

— Ты, верно, не понял, — Даймир наклонился в седле, голос его стал пуще прежнего холоден и суров. — Здесь не разбойники шалят, здесь тварь бродит. Выродок. Я до утра твой сон оберегать не намерен, а чинить в темноте эту колымагу — риск пустой и глупый. Поэтому бери, что оставлять боязно, выпрягай кобылок и пошли в деревню. Никто там ни в тебя, ни в твоих детей камень не кинет, пока я рядом. Ясно тебе?

Фоль нахохлился, ни дать ни взять — сердитый бойцовский петух. Рэлька бы рассмеялся, до того уморительно выглядел толстяк в своём гневе, но смеяться не хотелось. Глаза невольно скользили мимо пёстрого смолянина — на его жену и детей, ни словом не вмешивающихся в разговор. Вот Фоль нехотя кивнул Даймиру: "Ладно, убедил, добрый господин", и тут же всё семейство полезло в фургон — собирать пожитки. Эта молчаливая покорность казалось Рэльке странной, непривычной.

— Забирайся обратно, — бросил "чёрный" Рэльке, потом перевёл взгляд на Гешека. — А ты, братец, лучше разряди свою игрушку.

Молодой охотник насупился и ничего не ответил. Разряжать самострел тоже не стал, так и влез с ним обратно в седло.

Дети Фоля освободили лошадей из упряжи довольно споро, но вот пожитки смоляне собирали долго. А потом ещё тщательно прилаживали на спины животных объёмистые дорожные сумки, привязывали, пристёгивали... Знахарь поглядывал с надеждой на всадников, но помощи просить так и не стал, а предлагать её смолянам никто не потрудился. Охотники бдительно разглядывали подступающие к дороге тёмные заросли, держа наготове свои огнестрелы, а деревенские ребята просто ждали. Фоль, похоже, обиделся, начал раздражённо фыркать на своё нерасторопное семейство и этим таки заставил их работать быстрее.

Наконец, сборы подошли к концу. На лошадей усадили Эгру и девочку, остальные смоляне пошли своими ногами. Наверное, знахарь и сам был бы не прочь поехать верхом, но благоразумно пожалел своих щуплых кобылок. Глядя, как на удивление бодро семенит по тракту этот толстяк, Рэлька только диву давался.

Время от времени Фоль поглядывал на Даймира — зыркал осторожно, с опаской, но любопытство, видать, было сильнее страха перед "чёрным". Всякий раз у Рэльки по спине неприятные мурашки пробегали — ему казалось, травник смотрит не на пастыря вовсе, а именно на него.

— Значит, говорите, трактира у вас в деревне нет.

— Что? — переспросил он удивлённо.

— Трактира, — повторил Даймир, — или постоялого двора какого-нибудь.

— Нету, Гешек правду сказал.

— Хм... где тогда переночевать можно?

"Да где угодно, — подумалось Рэльке. — В любую дверь стучись. Кто ж пастырю в ночлеге откажет?"

— Хорошо бы, — добавил, немного помолчав, "чёрный", — чтоб в спокойном доме, где не слишком людно.

— У нас не людно, только я и батя, да и живём мы на самой окраине.

Рэлька сперва сказал, а уж потом понял, чего брякнул и даже испугался маленько: "Зачем зову-то?!" Но слово, как известно, не монета — обратно в кошель не уберёшь.

— К себе, значит, приглашаешь, — голос Даймира был тих и спокоен. — А отец за непрошеных гостей после горячих не всыплет?

— Небось, не всыплет.

— Ну, тогда приглашение принимается.

Некоторое время они ехали молча. Пастырь поглядывал по сторонам с прежним вниманием, хотя наверняка не верил, что на эдакую кучу народу кто-нибудь рискнёт напасть. Рэлька слышал, как переговариваются негромко Хан и Ксана. Охотник что-то рассказывал, девушка время от времени быстро шептала в ответ. Бедный Гешек косился на них, с досадой поджимал губы и нервно теребил повод.

— Что с твоей матерью сталось? — спросил вдруг Даймир.

И с чего это "чёрный" разговорился, разлюбопытничался? Вопрос не был для Рэльки в диковинку, он давно к нему привык и перестал из-за него смущаться или расстраиваться. Иной раз даже отшучивался в ответ... Но вот сейчас почему-то отвечать не хотелось. Вообще никак не хотелось. Ни полсловечка.

— Так что? — пастырь был настойчив.

— Не знаю, — пожал плечами Рэлька с напускным равнодушием, — никогда её не видал.

— А что же отец, не рассказывал ничего?

— Так он мне не родной, батька-то.

— Подкидыш, значит.

— Ага, так все и кличут, — Рэлька отчего-то почувствовал злость. И чего он, в самом деле, к нему привязался, "чёрный" этот? Чего надо ему? До деревни уже рукой подать, и лучше бы остаток пути они просто помолчали.

Но Даймир больше ничего спрашивать и не стал. Видать, насытил своё любопытство и успокоился. А скоро они уже выехали из леса, поднялись на холм и увидели близкие огни вольготно расположившейся на речном берегу деревеньки.

4.

— Значит, Вельена... Далече же вас занесло, господин Даймир.

Норен Хель, окружной исправник, сложение имел сухощавое, но казался при этом крепким, как морёный дуб. Голова его поблёскивала тщательно выбритой макушкой, с гладкостью которой удивительным образом сочетались густые рыжие усищи. Занятно, конечно, — и глазами Ксана в папеньку удалась, и узким прямым носом, и тонкими чертами лица... а вот в волосах у девушки ни единой огненной прядки. И веснушек, обыкновенных для "рыжух", совсем нету. Красавцем исправник не был, но имелся у него особый мужской шарм, наверняка в своё время притягивавший женщин, как ночных бабочек — огонь. Сейчас он сидел за длинным столом в гостиной своего дома, нервно теребил правый ус и мрачнел, словно наливающаяся грозой туча.

— Я приписан к миссии Вельены, — уточнил Даймир, — но приходится мотаться с делами по всему Восточному Союзу. Собственно, с одним из таких дел мне пришлось заглянуть в Фарбунг. И тут ваше письмо про скрайта. Я подумал, что господину Ханнанду может пригодиться моя помощь.

— Да, — Норен снова поморщился, — это хорошо, господин пастырь, что вы так подумали. Вон, как всё повернулось... Проклятые тени!

— Навряд ли ваших сельчан убили скрайты. Вернее сказать, я почти уверен, что это были не скрайты.

— Тогда кто? Или... что?

— Пока не знаю, — они с Ханом переглянулись. — Утром разберёмся.

— А что ж сразу-то... — брякнул хмурый дылда лет двадцати пяти, стоящий у дверей. Парня исправник представил как Петрека, своего помощника. Одного из двух. Был этот Петрек какой-то нескладный, неловкий и, похоже, не отличался большим умом. Зато на силушку не жаловался. Поймав раздражённый взгляд начальства, он мигом осёкся и виновато моргнул.

— Я... ну... спросить же только...

— Сказать по совести, — заметил холодно Даймир, — ночью следы разбирать трудновато, даже с фонарём. Особенно когда сходу не можешь понять кто твой враг.

— К тому же с господами были дети, — добавил исправник тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Шёл бы ты, Петре, спать уже. Я тут сам разберусь.

Когда парень вышел, Норен сказал:

— Я... благодарю вас.

Пастырь мысленно вздохнул, и произнёс, изумляясь собственному мягкосердечию:

— Мы всего лишь проводили их до дома.

— Конечно, конечно, — усач покачал головой. — Тереш и Руз... вот уж не верится.

— Что они там могли делать? — спросил Хан. — Вооружённые, с самострелами наготове.

— Половина мужиков отправилась к Старой балке — искать серых теней. Мы, признаться, не ждали, что помощь из города будет так скоро. Условились, что вечером в деревню кого-нибудь пришлют с вестями. Кто же мог подумать... эх...

— Жнецы в округе — редкие гости, — заметил Хан, — и страшнее скрайтов на моей памяти никто не попадался. Разве что лет семь назад у Больших Острог прикончили люста. Но Остроги — это добрых две сотни лиг к западу.

— Всё однажды случается впервые.

— Что же нам делать прикажете, господин Даймир? — спросил исправник. — Люди наши с чудищами воевать не обучены. Но любую помощь, какая только...

— Для начала, нужно лагерь у этой вашей, как там её...

— У Старой балки.

— Именно. Лагерь оставить, людей вернуть в Ривцу, нечего им там делать.

— Само собой, — кивнул исправник. — А как же Тереш и Рузка? Нехорошо, что они в поле лежать остались.

— До утра мертвее не станут, брат Норен. О живых давайте думать. Утром два человека пусть возьмут телегу и привезут тела в деревню. Мы с ними съездим — осмотримся там и обеспечим охрану. Ну, а дальнейшие планы выстроим уже по возвращении.

— Хорошо, — исправник пригладил пальцами рыжие усы. — Ещё один вопрос прояснить бы. Эти смоляне, что притопали с вами — вы сказали, будто их повозка поломалась недалеко от места, где Тереш и Рузка...

— Бросьте, исправник, — усмехнулся Хан, — ваших сельчан убил выродок, не человек.

— Вы обмолвились, дескать, в темноте было плохо видно, что к чему. Может, шею одному сломали дубиной, а глотку другому ножом перехватили?

— Я за жнецами, исправник, двенадцать лет гоняюсь. Думаете, не отличу порез от работы зубов? Хоть бы даже и в темноте?

— Не обижайтесь. Я в Ривце всего два года за порядком смотрю — тихо здесь, страшнее пьяных драк ничего не случается. Но на прежнем месте мне... всякого повидать довелось. Моя обязанность — всё проверять.

— Проверяйте, — пожал плечами Даймир, — тут вы в своём праве. Мы мешать не станем, и даже поможем, чем сможем. Главное — чтобы всё по закону было, не так ли?

— Само собой, — прищурился рыжеусый, — само собой.

— Мне они не нравятся, — заявила вдруг Ксана, до сих пор сидевшая тихой мышкой в дальнем углу комнаты.

— Ксания, — исправник строго нахмурил брови, — тебе в постель не пора?

— Мне они не нравятся, — упрямо повторила девушка. — Очень.

— Вот как? — Даймир приподнял скептически правую бровь. — И чем же они тебе не по душе, девочка?

— Они странные. И ещё... они воняют.

— И то правда, семейка насквозь пропахла своими травами, — усмехнулся Хан. — Но мне доводилось вдыхать амбре и похуже. Не суди о людях по тому, что на них надето и как они пахнут — это верный способ ошибиться.

Зеленоглазая обиженно поджала губы и отвернулась. А миг спустя вдруг вскочила с кресла, быстро поклонилась мужчинам и выбежала из комнаты.

— Упрямица, — вздохнул её отец, — вся в бабку.

— А спирический дар она от неё унаследовала? — поинтересовался Даймир.

— Откуда... — исправник встрепенулся было, но тут же справился с удивлением: — Сама разболтала, небось? Дар... Скажете тоже, пастырь. Если у девчонки и есть чутьё, оно не сравнится с бабкиным... Вернее сказать, с чутьём моей бабки.

— Её прабабушка была менталью?

— И ещё какой! При глетских наместниках моя ба без малого полвека в доверенных чующих ходила. Не слыхали о Зарии Хель? Померла всего за год до того, как герцог Куно вернулся из похода на Пятый Каганат.

— Я тогда ещё пешком под стол ходил. А слышать... нет, не довелось.

Он припомнил, что Малеш говорил, мол, талант спирита — как любое другое дарование: невозможно предсказать, передастся по наследству или нет. Но если в роду уже был спирит, шанс увидеть среди потомков кинетика или ментата существенно возрастает.

— По мне, так придумывает девчонка про себя, — хмуро проворчал Ноэль. — Играется. И вы уж, господа, будьте милосердны — не подыгрывайте ей. Попадёт в беду, либо на посмешище себя выставит.

— Дело ваше, — Даймир поднялся из-за стола. — Думаю, пора пожелать друг другу доброй ночи,

— Вы можете устроиться во флигеле. Я распоряжусь насчёт ужина...

— Предложение заманчивое, но нас уже ждут в другом доме.

— Что ж... — рыжий усач развёл руками. Он выглядел озадаченным, но наверняка — не расстроенным. А вот Кравиц, похоже, был вовсе не прочь воспользоваться гостеприимством дома Норенов и смотрел на товарища с недоумением. Кисло улыбнувшись, северянин сказал:

— Увидимся утром, господин Норен. Вы ведь поедете с нами?

— Куда ж я денусь. Бедняга Тереш. Да и Рузка... Пресветлый Странник, и за что им такое...

— Брат Норен, — сухо произнёс Даймир, — я — стрелок, а не легат, и всё же не забывайте с кем говорите.

— Виноват, — Норен Хель замялся. — Не хотел задеть вашу веру, пастырь... то есть, само собой, нашу веру. Мы чтим Ясное Небо, здесь вы ереси не отыщете.

— Повторяю, моё дело — жнецы, вопросами веры пусть легаты занимаются. Но вы, любезный Норен, лучше последите за своим языком, когда я рядом.

* * *

— И чего ты вспыхнул, не пойму? — спросил Хан, когда ворота усадьбы закрылись за их спинами. — Просто деревенские суеверия. Им лет больше, чем чёрным пастырям, и вам они не помеха.

— Ты, я погляжу, тоже настроен о вере языком почесать, — Даймир глянул исподлобья. — Повторить тебе то же, что и исправнику?

— Остынь, — недовольство пастыря не произвело на охотника никакого впечатления. — Я уж точно в вашей теологии не силён. Спорить с тобой не вижу резона, но сдаётся мне, с Нореном этим ссориться тоже резонов мало. Он местная власть как-никак, поважнее старосты будет. Его люди уважают, по всему видать, и у слов его весу здесь больше, чем у золотого червонца. Он может нам помочь, а может и палкой стать в колесе.

— В моём колесе палки ломаются, Ханнанд.

— О, Небо, он уже называет меня полным именем! Всё, пора мне умолкнуть!

— Первая здравая мысль за сегодня.

— Нет, первой здравой была мысль, что в доме исправника неплохо кормят. Увы, она так и осталась при мне. Так куда мы едем на ночь глядя, позволь тебя спросить?

Вместо ответа Даймир остановил лошадь и поинтересовался, глядя в темноту:

— Ещё ждёшь?

— Я ж обещал, — мальчишка вынырнул из кустов боярышника, живой изгородью окружавших усадьбу.

— Тогда полезай сюда и показывай куда ехать.

— Вона как, — Хан фыркнул. — Стало быть, это в твоём доме мы нынче гостим, парень?

— Нас с тобой любезно пригласили, — заметил Даймир сдержанно, — и я принял это приглашение за обоих.

Паренёк сердито засопел, устраиваясь на лошадиной спине перед пастырем. Верно, решил, что над ним насмехаются. Но голосом недовольства своего не выдал.

— Прямо по дороге езжайте, до первых домов. А там будет тропка налево — в низинку.

— Добро, — согласился Даймир и тронул пятками бока лошади.

Ехали неспешно в полной темноте. Небо затянуло облаками и ветерок поднялся зябкий. В деревне уже ни одного окна не светилось — вся Ривца погрузилась в сон. Так и должно быть: время уже позднее, а крестьянский день начинается раненько.

— Как бы дождь не пошёл, — озабоченно буркнул Хан, — все следы ведь замоет.

— Что-нибудь, да останется на нашу долю. Всё равно ничего не изменишь, что толку попусту переживать?

— Я за дело переживаю, а не попусту... Эй, парень, куда дальше?

— По тропке вниз — она прямо до наших ворот доведёт. Вы не бойтесь, не заплутаем.

Тропа, обогнув чей-то обширный огород, продралась сквозь заросли чертополоха и повернула к надёжно укрытой темнотою реке, о близости которой можно было догадаться по шуму бегущей через отмели воды. Впереди появился огонёк — слабый свет пробивался из-за занавешенного окна небольшого одноэтажного дома, расположившегося на отшибе, в стороне от прочих деревенских дворов.

— Надо думать, лошадей найдётся куда поставить? — поинтересовался Даймир, пытаясь разглядеть смазанные ночью очертания избы.

— Знамо, найдётся, — не без гордости заверил его паренёк. — Конюшня есть, нам же лошадей лечить приводят.

У ворот мальчик слез, чтобы отодвинуть засов и впустить гостей. На протяжный скрип открывающейся тяжёлой створки эхом откликнулась дверь дома. Низкое крыльцо залил свет лампы — её держал в руке сухощавый мужчина среднего роста.

— Рэлек! Обормот, душа шалая! Где тебя носит в такой час?!

Углядев за воротами силуэты двух всадников, человек осёкся и поднял лампу выше, желая рассмотреть незваных гостей.

— Кто это с тобой? — спросил он уже более сдержанно.

— Это... — паренёк замолчал и обернулся, смущённый, на чистильщиков, ища поддержки.

Даймир спешился и, потянув за повод, ввёл свою кобылу во двор. Остановился перед хозяином дома, вежливо поклонился. В жёлтом свете горящего масла он увидел загорелое, испещрённое глубокими морщинами лицо и густую седину в некогда чёрных волосах.

— Брат Даймир, стрелок Бастиона.

— Мильх, — старик наконец-то понял, кто стоит перед ним, и настороженности в его голосе прибавилось. — Мильх Земич из ривецких Земичей. Чем... э-э-э... обязан?

— Ханнанд Кравиц из Эгельборга, — северянин тоже поклонился, — вольный чистильщик. Простите великодушно, что заявились к вам на ночь глядя, почтенный Мильх. Ваш сынок уверял, что вы не погоните прочь двух усталых путников.

— Рэлек... — произнёс хозяин дома странным голосом и замолчал. Казалось, он колеблется.

— Нам нужно всего лишь переночевать, — спокойно заметил Даймир. — Мы заплатим за беспокойство.

— Деньги? Не обижайте старика, — Мильх качнул головой и отступил в сторону. — Прошу в дом. Как говорится, чем богаты... Рэлек, похлопочи о лошадях.

— Сделаю, бать, — паренёк принял поводья и повёл животных в темноту двора, а Даймир и Хан переступили порог дома деревенского ветеринара.

* * *

— Славный дед, этот Мильх, — сказал Хан, и Даймир услышал, как северянин потянулся на постели, отчего рассохшееся дерево не заскрипело даже, а будто заворчало сердито. Лавка, не иначе, обиделась за хозяина: не таким уж старым тот выглядел, чтоб его "дедом" называть. Несмотря на седину в волосах и морщины, "коровий доктор" при близком знакомстве показался стрелку человеком, которому Небом назначено ещё немало деятельных лет. Лёгкие уверенные движения, острый ум, да и сила из рук ещё не торопится уходить. Пожилой человек, вовсе не старый. В его годы, да при таком здоровье иные мужи даже детей заводят. Собственных. А этот, вон, приёмыша растит без малого пятнадцать лет. Почему так?

В печи щёлкнул, раскалываясь, остывающий уголёк. Словно маленький пистолет кто-то разрядил там, за литой чугунной заслонкой.

— Ты прав, — согласился Даймир негромко, — он славный.

— У меня дядька на него был похож, — оживился Хан. — Такой же смурной, как попервой взглянешь, а разговорится — балагур и добряк, каких мало. Столько историй знал охотничьих...

— Родной дядька? — зачем-то полюбопытствовал Даймир.

— Брат отца. Лет восемь, как умер. Гниль лёгочную подхватил, полгода в постели провалялся. Потом, вроде, оправился, ходить начал, а ещё через пару месяцев просто не проснулся. Пятьдесят девять — не так уж много, чтобы под землю переселяться.

— Смерть не бывает "в срок", она всегда приходит незваной.

Хан молчал добрых две минуты. Потом из темноты донёсся его спокойный голос:

— Ты прав, пастырь. На свой пастырьский лад.

Полежали немного в тишине. Даймир слушал, как где-то за стеной, совсем рядом, журчит бегущая вода. Под шерстяным одеялом тело наполнялось теплом, тяжелело... Он закрыл глаза и позволил усталости увлечь себя в омут сна. Уже засыпая, услышал, как Хан тихо повторил:

— Славный дед, славный... Вот только отчего он нас боится?

5.

— Рэлька! Рэлька-а-а-а!..

Сперва показалось: это ещё сон продолжается. Но во дворе снова закричали:

— Эй, подкидыш, вылазь! Я же знаю, ты дома!

Остатки дрёмы развеялись, как дым. Ещё с полминуты Рэлька полежал, раздумывая, хорошо это или плохо, когда день начинается с Ксаны? Поди пойми — прежде зеленоглазая заноза ни разу под его окнами не шумела. Одно это стоило того, чтобы подняться и узнать какая вожжа ей под юбку забралась.

— Здесь я, не ори.

Ксанка задрала голову и от удивления ойкнула, но тут же нахмурилась и заметила недовольно:

— Ох, и горазды же некоторые дрыхнуть!

— Коли дрыхнется, чё ж не подрыхнуть? — Рэлька вытряхнул из волос запутавшиеся соломинки и с удовольствием потянулся: — И-и-иэх... Чего надо-то?

— Слазь, давай, — потребовала гостья. — Вежеству тебя учить и учить, подкидыш, — так всё мало будет.

Спорить со вздорной девчонкой не стоило и пытаться. Рэлька, вздохнув, неторопливо спустился по приставной лестнице во двор. Подошёл к стоящему у крыльца ведру с водой, полной горстью плеснул себе в лицо. Фыркнул. Снова потянулся. Посмотрел на Ксану.

— Ты всегда там ночуешь? — спросила она с любопытством.

— На сеновале? Пока тепло — всегда. Там спится лучше.

— То-то от тебя... пахнет всегда. Прелой соломой.

— У нас на сеновале нет прелой соломы, — буркнул Рэлька сердито. — Зачем пришла-то?

— Ох, подкидыш, не будь таким скучным, — Ксана уселась на крыльцо. Рядом с ведром воды стояло другое ведро — полное яблок. Девушка с хозяйским видом выбрала плод покрасивее, обтёрла его подолом сиреневой юбки и надкусила. Потом глянула снизу вверх, хитро прищурилась.

— Я тебе новости рассказать зашла, а ты неприветливый такой. Так я уйду, раз ты мне не рад.

— А что ж ко мне? Что ж не к Гешеку, не к Ланцу?

— Гешек утром уехал вместе с мельником. К Старой балке поскакали, чтобы всех охотников сегодня в Ривцу вернуть. А Ланц... ему, знаешь, не до чего сейчас.

Ксана вздохнула и, похоже, совсем не притворно. Только теперь Рэлька, наконец, смекнул: может, она и не пришла бы сюда, да только кроме него, подкидыша, поговорить оказалось не с кем. Давешнее их приключение убрало нечто, до сего дня стоявшее между ними. У обоих языки не повернулись бы сказать, будто они вдруг стали друзьями, но и прежнего разлада уже было не вернуть.

— Батю моего не видала? — он попытался скрыть охватившее его непривычное смущение.

— Видала. По дороге сюда. Вроде, к старой ведьме Брене пошёл.

— Она не ведьма, — рассеянно возразил Рэлька, — просто чудная бабка. У неё корова болеет уж четвёртый день... Слушай, а пастырь и тот, второй, который вольник, они тоже уехали к Балке?

— Спохватился, соня! — Ксана фыркнула. — Ещё засветло умчались — следы искать. Только зря.

— Это почему?

— А потому! — девушка с весёлым хрустом откусила от яблока — аж сок брызнул.

— Ну, говори, не тяни, — поторопил её Рэлька. — Ты ведь за тем и пришла, чтобы сказать.

— Ладно уж, скажу. Всё равно узнаешь, вся Ривца уже, небось, знает, кроме тебя, сони.

— Да что знает-то?

— Рузку и Тереша погубили смоляне. Фоль этот толстый и его жена-щепка. Па их обличил и в тёмную упрятал. А малые сбежали — Петрек, дубина, никого не догнал.

— Вот так-та-ак...

Новость и впрямь вышла ошеломительной. Этот шумный и пёстрый, но безобидный с виду толстяк — убийца? Ксана спрятала усмешку и начала рассказывать.

По словам её выходило: Норен всё-таки заподозрил, что с травником и его семейством дело нечисто. Поэтому исправник с Петреком ещё затемно отправились к брошенному на дороге фургону и обшарили его вдвоём от колёс до крыши. Скоро отыскали самострельный бельт, пробивший полог и впившийся в одну из деревянных дуг каркаса. А среди кип сушёных трав и разного хлама нашлась заткнутая в угол тряпица, вся пропитавшаяся едва подсохшей кровью. Тут в самый раз пастырь появился со своим приятелем; за ними ехали на телеге мужики... и сам Фоль с женой и старшим сыном, успевшие раздобыть в деревне новую ось для своего дома на колёсах. Когда отец Ксаны на травника самострел направил и обвинил в убийстве, тот не сопротивлялся и позволил связать себе руки. И Эгра не сопротивлялась, покорилась молча, будто ей было всё равно. Только Сван вдруг бросился в лес и пропал, прежде чем парня успели остановить.

— А потом? — нетерпеливо спросил Рэлька, когда девушка остановила рассказ, чтобы снова яблоко грызнуть. — Потом-то что?

— Что-что... Па с Петреком повели их назад в Ривцу, а остальные дальше поехали. Пастырь сказал, что следы всё равно надо поискать. Недовольный был, что па смолян забрал. И то верно, кто ж дураком казаться любит? "Выродок, выродок..." Вот тебе и выродок.

— Чудно... Мне показалось, они с Ханом дело своё знают.

— Много ты понимаешь в их деле, — Ксана укусила плод последний раз и запустила огрызком в Рэльку. — Всё, подкидыш, заболталась я с тобой. Пойду, Линку поищу. Она хоть и дурочка, да с ней всё равно веселее.

Неторопливой походкой девушка направилась к калитке. Рэлька молча смотрел ей вслед, но когда Ксана уже собиралась повернуть за угол, окликнул:

— Постой! А что с малыми смолянами? Ты говорила...

— Пропали. Никто не видел — куда. Небось, увидали, как папашу с мамашей ведут, и дали дёру, — девушка пожала плечами. — В деревне говорят, что их смоляне где-то украли. Эти чумазые спокон веку детей воруют.

— Зачем тогда убегать? Радовались бы...

— Может, маленькие ещё были, не помнят прошлой жизни. А может, боятся этого... жиртреса. Помнишь, как они ночью молчали всю дорогу, точно немые? Один только Фоль болтал без умолку. Вонючка толстая.

* * *

Пустошь — она там, за рекой. Поздней весной, когда начинает цвести вереск, холмы будто покрывает свежий снег. Он лежит всё лето, и к осени "подтаивает", превращается в грязно-белое покрывало, вытертое до дыр. По эту сторону реки — лес. По ту — Пустошь. Полноводная Воржь разделила два непохожих мира, развела их в стороны, как мать встала меж двух драчливых сыновей, упёрлась в груди берегов ласковыми водяными ладонями: "Полноте, дети. Помиритесь..."

С того дня, как Туча перестала быть Вечной, лес год за годом смотрел через реку на далёкие холмы, и Пустошь отвечала ему столь же пристальным взглядом. А потом на правый берег пришли люди и построили у воды деревеньку Ривцу. Лес был этим людям роднее холмов, поэтому на левый берег они почти не плавали. Но пристань там маленькую всё же возвели, да вкопали деревянный столб, на который повесили большую бронзовую тарелку. Дважды в год из Пустоши приходят другие люди — смуглокожие, с раскосыми глазами. Они ставят на ковре белого вереска большие пёстрые шатры, бьют палками в бронзовую тарелку и кричат, привлекая внимание деревенских. Тогда обитатели Ривцы спускают на воду десяток плоскодонных лодок и небольшой паром, переправляются к поджидающим их тургам... и начинается недельный бурный торг.

* * *

Со взгорка Рэлька сбежал вприпрыжку, гремя жестяными вёдрами. Узенькая тропинка, почти скрытая густой травой, вела от огорода прямо на берег, к заросшей камышом и осокой песчаной отмели. Батя вчера наказал воды в баню натаскать. Гости, дескать, коли не съедут со двора до следующей ночи, наверняка не откажутся грязь дорожную смыть перед вечерей. Вот Рэльке и пришлось расстараться по-хозяйски. С вёдрами мигом слетал к реке раз, другой... на третий уже не летел — крылья притомились. Вниз-то ещё сбежал бодряком, воды из протоки зачерпнул, а вверх по тропке поднялся, и не выдержал — опустил тяжёлые вёдра в траву.

— Устал? — голос раздался прямо за спиной и совсем близко. Рэлька от неожиданности чуть не подпрыгнул, резко обернулся, сдерживая испуганный вскрик.

На взгорке возле тонкой берёзки сидел на корточках паренёк — вроде бы и чужой, не из Ривцы, но всё же определённо Рэльке знакомый. И подкидыш готов был поклясться, что миг назад в этом месте никогошеньки не было. Чужак как из-под земли вырос!

— Ви... — он напрягся, вспоминая. — Вильга?

— А я твоё имя тоже запомнил, — паренёк улыбнулся так искренне и открыто, что страх сразу куда-то подевался. Невозможно бояться, когда тебе эдак улыбаются.

— Рэ-эле-ек, — нараспев выговорил смолянин и Рэлька, не удержавшись, тоже улыбнулся в ответ.

— Правильно. А ты... ты здесь чего делаешь-то?

— Я тут прячусь, — честно признался Вильга. — От исправника вашего и от того, в чёрном.

— От Даймира?

— Вот его-то имя мне запоминать ни к чему было, — сын травника Фоля хмыкнул. — От "чёрных" следует подальше держаться, разве ты не знаешь?

— Ну-у... — Рэлька почему-то смутился. — Он меня, того... спас давеча... Но про тебя я никому ничего не скажу, не бойся.

— Вот, чудак! Да ежели б я боялся, думаешь, подошёл бы? По тебе сразу видать, что ты нашей породы.

— Какой ещё породы?

— А неболтливой, — Вильга подмигнул с хитрецой и, повернув голову, вдруг позвал: — Выходь, Лия.

Тихонько зашуршала трава и из-за низкого развесистого куста бузины, усыпанного гроздьями алых ягод, показалась хрупкая девочка с пепельными, как и у брата, волосами. Келия!

— Подойди, — махнул ей Вильга, — это друг.

Девочка подошла. Тихая и худенькая, она, в отличие от матери, не казалась неживой — карие глаза светились любопытством, а губы она поджимала так, словно всё время хотела что-то сказать, но никак не решалась.

— Ясного Неба.

Келия на приветствие не ответила, только неуверенно улыбнулась.

"Может, так у них заведено? — с удивлением подумал Рэлька. — Чтобы женщины помалкивали, пока мужчины разговаривают? Кто их, смолян, обычаи знает..."

— Она не немая, — Вильга словно мысли его подслушал, — просто молчаливая. Ну, ты устал или нет? Давай, подмогну.

Не дожидаясь ответа, смолянин легко подхватил одно из вёдер.

— Да я... Я и сам могу...

— Только до ограды донесу, а то увидит кто-нибудь.

И Вильга бодро зашагал к дому. Смирившись с этой нежданной помощью, Рэлька двинулся следом.

— Эй! — нужно было что-то сказать новому знакомцу, и он не придумал ничего лучше, как спросить: — А это правда, что вас Фоль украл?

— Украл? — Вильга обернулся, удивлённый... а потом вдруг затрясся от смеха, едва не расплескав воду. — Укра-а-а-ал! Вот, умора-а-а!

За спиной Рэльки тихонько прыснула Келия. Ему стало вдруг неловко за глупый вопрос. А потом и самого смех разобрал. И впрямь же — умора, деревенские сплетники не такое сболтнут.

— Никто нас не крал, — отсмеявшись, пояснил пепельноволосый крепыш, — но мы дяде Фолю и тёте Эгре не родные — то правда. Они нас две весны назад приютили. Есть возле Глета трущобный городок... Слыхал о таком?

— Нет.

— Ну, считай, свезло тебе в жизни, что даже не слыхал.

Вильга осёкся и стал вдруг серьёзен, почти мрачен. Но миг спустя, будто спохватившись, снова улыбнулся, качнул ведром:

— Побежали?!

И в самом деле, припустил бегом по тропинке. Конечно же, Рэлька и не подумал отставать. С одним ведром, пусть и полным до краёв, бежать нетрудно. Правда, штаны в момент промочил, зато весело. До калитки домчались за минуту, остановились, переглянулись, дружно рассмеялись на три голоса.

Рэлька чувствовал удивительную лёгкость внутри. У него никогда не было много друзей... да сказать по правде, друзей не было вовсе. Ланц? Гешек? Ксанка? Даже после вчерашнего приключения их разве что приятелями назовёшь. А тут — едва знакомые бродяги, дети человека, обвинённого в убийстве, но вот поди ж ты — хохочет он в голос, и кажется ему, что этих двоих знает, как самого себя. Хорошо с ними. Легко. Так не бывает... но ведь так есть!

— Эй, — Вильга уже перестал смеяться, но веселье всё ещё искрилось в его глазах. — Не врастай тут в землю, тащи вёдра свои, куда нёс. Вечером на закате приходи к мосткам — поболтаем. Ты нам нравишься. Придёшь?

— Приду, — пообещал Рэлька, не задумываясь. — А вы... Послушай, вы, может, голодные? У нас дома...

— Шуткуешь? — юный смолянин фыркнул. — Нам дорога и поле — ближняя родня! В Глете не пропали, и в вашей Ривце не сгинем. Сам приходи, не тяни ничего со стола, а то ещё догадается кто.

— Приду, — повторил Рэлька, потом замялся было, но всё же спросил осторожно: — Фоль... Он ведь не убивал Тереша и Рузку?

— Не убивал, — Вильга ответил уверенно, даже как-то беспечно. — Ясно же, не убивал. И сдаётся мне, скоро всем ясно станет.

6.

При свете дня особняк исправника выглядел куда привлекательнее, чем ночью. Хороший дом, большой и высокий по здешним меркам — два этажа, а сверх того ещё чердак. Недавно подновлённые ступеньки высокого крыльца, свежая краска на ставнях, посыпанная речным песком дорожка — всё говорило о том, что место это обжитое и хозяева его без присмотра не оставляют. Похожее ощущение не покидало Даймира и в гостях у Мильха, там тоже во всём виделись уход и порядок, но они у деревенского ветеринара были холостяцкими: когда может показаться, что моток верёвки под лавку бросили в спешке, а молоток на кухонном столе просто забыли. Однако для живущих в доме старика и мальчишки молоток и верёвка лежат там, где им давно уже отведено своё законное место. Оба точно знают где у них в хозяйстве что "валяется".

А у Норена Хеля, вон, пышный розовый куст возле колодца и подвязан, и пострижен аккуратно. При том, что окружной исправник — вдовец, и навряд ли имеет тут собственного садовника... Шикарные белые розы... Они у Даймира всегда пробуждали не самые радостные мысли. Сразу вспоминалось кладбище в предместьях Нойнштау: аккуратные ряды одинаковых именных плит из чёрного базальта. И на этих плитах — вспышками звёзд на клочках ночного неба — белые розы. По паре для каждой из могил погибших стрелков...

Ворота чистильщикам открыл мужичок лет сорока, сутуловатый, с растрёпанными тёмными волосами. Мышиного цвета сюртук сидел на нём мешковато, но при этом, как ни удивительно, выглядел дядька довольно опрятно. Вытянутое, плохо выбритое его лицо напоминало мордочку грызуна. Ни дать, ни взять — огромная мышь, вставшая на задние лапы.

— Денёчек добрый, — мужичок низко поклонился. — Я — Вранек.

— Второй помощник? — приподнял бровь Даймир.

— Первой, господин пастырь. Эт, значт, Петрек молодой — вот тот второй будет, смею сказать. Я при господине Норене состою с самого его приезда. А допережь него при господине Клентоне Фабре служил, исправнике прежнем. Обчеством был, значт, приставлен. Во всех, значт, делах подмогой быть.

Несмотря на нарочито простецкую речь, второй помощник Норена отнюдь не был простаком, вроде Петрека, уж очень у него взгляд внимательный оказался и острый. Прямо не взгляд — бритва цирюльника.

— Где брат Норен? — спросил Даймир.

— Он за домом, в мастерской. Вы проходите, покамест, в дом, почтенные господа. Проходите, значт. А я сбегаю, сей же миг господина Норена позову.

Пришлось принять предложение и расположиться в уже знакомой обоим гостиной. "Мышь", между тем, незаметно исчез из виду и вместо него всего лишь минуту спустя появился рыжеусый исправник.

— Вот и вы, господа, — он бодрым шагом прошёл к массивному дубовому буфету и полез куда-то в его недра, откуда не без труда извлёк большую бутыль тёмного стекла. — Признаться, я ждал вас раньше... Не откажетесь угоститься глотком тургийского?

— Не откажемся, — Ханнанд, развалившийся в плетёном кресле, казался воплощением безмятежности.

— Вы привезли тела, господа?

— Всё, что от них осталось, — Даймир не собирался щадить чувства исправника. — Телега была лишней, хватило бы и пары мешков.

— Господин пастырь, вы... К-как мешков?

— Ночью над телами кое-кто потрудился основательней, чем мясник над тушей кабана. Боюсь, ваших сельчан придётся хоронить в одной могиле.

— Почему?

— Потому, что вряд ли кто-то сумеет понять, кому из них что раньше принадлежало.

— Пресветлый... — исправник сжал кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Вы давеча советовали не отправлять людей ночью... Может, теперь посоветуете, как мне обществу в глаза смотреть?

— Не о том беспокоитесь, брат Норен, — покачал головой Даймир. — Не волки мёртвых разодрали, и никто из обычных падальщиков. Если бы вы ночью туда людей послали, пришлось бы не двоих хоронить.

— Опять эти жнецы ваши...

Тяжёлый предмет грянулся о столешницу с таким гулом, что Норен Хель невольно вздрогнул. На стол перед Даймиром лёг, тускло поблёскивая воронёным металлом, большой тяжёлый револьвер. Исправник окаменел лицом и, с трудом оторвав взгляд от огнестрела, снова посмотрел на гостя, живо напоминающего сейчас большую хищную птицу.

— Мои?! — в голосе пастыря была зимняя стужа. — Нет, любезный Норен, это не мои жнецы. И не ваши. Это просто жнецы. Которых я и мои братья, вопреки глупым бабским сплетням, не приманиваем и не плодим, а ищем и истребляем. Прошу уже уяснить, наконец: я здесь задержусь не дольше, чем мне потребуется, чтобы пристрелить парочку тварей. И когда уеду — можете болтать всё, что вам заблагорассудится. Но до тех пор...

— Вы мне грозите, господин пастырь... Как же так?

Губы Даймира тронула кривая усмешка.

— Я не стреляю в людей, Норен. Мой "сорок пятый" — всего лишь напоминание о том, кто я такой. Вы почему-то упрямо пытаетесь об этом забыть.

Исправник медленно сел, вздохнул, покосился на револьвер... Ни добавив к сказанному ни слова, Даймир убрал оружие со стола.

— Вы говорили... Кто их пожрал-то ночью? Знаете?

— Вот и правильный вопрос, брат Норен. Отвечу: не знаем точно. Но догадываемся. Под утро дождь прошёл, и следы порядком попортил. Мы по ним до леса шли, и там потеряли. Тварь здоровая, а скачет, как белка.

— Прыгун?! — кажется, Норен Хель вздрогнул. — Тёмный прыгун?!

— Прыгун, — Ханнанд слабо улыбнулся, — но не шибко крупный, малой ещё, совсем детёныш. Управимся с ним вдвоём, не сомневайтесь.

— Отрадно слышать.

— Отрадного мало в этом деле, брат Норен, — возразил Даймир. — Больше странного. Гайфер вашими сельчанами попировал, но убил их не он. У прыгуна не зубы, а жвалы. На горле же Тереша определённо были следы зубов. Да и шей гайфер не ломает, глоток не рвёт, а налетает и режет клешнями. Его клешни — это хитиновые лезвия, острые как кинжалы и силы необычайной; взрослый жнец ими стальной прут в палец толщиной перекусывает, словно сухую ветку.

Исправник ещё больше посмурнел, и вдруг прищурился с подозрением:

— Не многовато ли тварей у нас тут завелось, господин пастырь? Серые тени, прыгун, да ещё тот гад, что, как вы уверяете, людей наших порешил...

— Многовато, брат Норен, — Даймир кивнул. — Ох, многовато.

Несколько секунду они молча смотрели друг другу в глаза, потом рыжеусый спросил:

— Фоль мог убить наших людей, ведь так?

— Я почти уверен, что это не он.

— Почти, господин пастырь!

— Да, — Даймир нехотя развёл руками, — почти. Доказать пока не могу — шеи у Тереша больше нет. Вы уже допрашивали своих пленников?

— Пока не начинал. Сперва пробовали с Вранеком детей отыскать, а после... словом, не успел ещё. Но это и хорошо — им лишний часок под замком посидеть полезно. Авось, сговорчивее станут.

— Хорошо. Допросим их вместе.

— Вместе?

— И прямо сейчас.

Похоже, Норену идея не пришлась по душе: он раздражённо дёрнул себя за рыжий ус, будто хотел его оторвать. Но возражать всё же не стал, тяжёлым шагом направился к окну и, распахнув его настежь, позвал помощника. Вранек возник, как из-под земли, вытянулся под начальственным взглядом.

— Ступай к холодной, — распорядился Норен, — ведите сюда с Петреком тех смолян. Обоих.

Потом он вернулся к буфету и всё-таки наполнил вином три высоких тонкостенных стакана.

— Уж вы как знаете, господа, а я выпью.

— Благодарствую, — Хан принял угощение, сделал глоток и уважительно качнул головой. — Добрый напиток, что и говорить. Вот же чудно: турги эти — степняки степняками, а в питье толк знают. Не досаждают они вам?

— Торгуем мирно, — ответил исправник, опорожнив свой стакан до половины. — Беспокойный народ, конечно, но им хватает Пустоши. Мы не суёмся на их земли без нужды, они наши не трогают. Мы им — пшеничку, да рыбку, они нам — сливовицу, да медок. Так и живём... А вы что ж не выпьете, господин пастырь? Никак, брезгуете? Или зарок дали?

— Не обижайтесь, брат Норен, — Даймир равнодушно пожал плечами, — пить не буду. Не хочу.

Скрипнула дверь, в комнату вошёл Вранек, а за ним — Фоль и его жена. Травник вид имел растрёпанный и больше прежнего походил на большого нахохлившегося петуха, побитого в драке. Эгра казалась безучастной — прямо тень какая-то, а не женщина. То ли не от мира сего, то ли... мужа боится?

— Сюда, — повинуясь знаку Норена, смоляне опустились на стулья по другую сторону стола. Фоль заметно нервничал — его пальцы буквально места себе не находили, они непрерывно двигались, то переплетались между собой, то начинали теребить завязки на рукавах голубой атласной рубахи. Смотрел он при этом вниз, на свои нечищеные сапоги.

Исправник тоже сел, двумя большими глотками допил вино, неторопливо утёрся. И тяжело взглянул на Фоля.

— Ну, рассказывай.

— Что ж сказывать? — тот поднял, наконец, глаза и уставился почему-то на Даймира. — Что ж вам, господа добрые, сказывать, когда вы — власть, и как вам угодно будет, так и поступите с нами.

— Не вертись ужом, бродяга! — рявкнул Норен. — Не строй тут передо мной невинность девичью! Я закону служу, а не самому себе, и вздёрнут тебя на площади в Фарбунге не по моей власти, а по закону!

— Невинного вздёрнут! — запальчиво воскликнул Фоль. — Ни капли чужой крови не пролил за всю свою жизнь, а казнят позорно, как убивца!

"Вдохновенно играет, — подумал Даймир, — но актёришка скверный, переигрывает... Или в том и расчёт?"

— Единожды солгавшему веры мало, — упредил он рыжеусого, уже готовящегося бросить что-то грозное. — Может, ты никого и не убивал, Фоль, но находки в твоей повозке бесспорно уличают тебя во лжи. А что за выгода в неправде невинному?

Травник всплеснул пухлыми руками:

— Ай-ёй! Да не я ли говорил вам, добрый господин чёрный пастырь, что нас, смолян, никто не любит? Легко за правду ратовать, когда топор шее не грозит, а коли всяк тебя в своей беде винит, что бы ни приключилось — курятник ли сгорел или живот прихватило... Не-ет, тут правда может хуже отравы оказаться! Ей же ей, от любого дела, что может сулить неприятности, нашему брату смолянину следует держаться подальше!

— Поздно уже подальше-то держаться, — спокойно заметил Даймир, — ты уже влез в неприятности по самую шею. Ещё один неверный шаг — и совсем утонешь. Стрела, окровавленная тряпка — это те камни, что утянут тебя на самое дно, если не прекратишь вилять. Неужто, не смекаешь? Либо ты свидетель злодейства, либо сам злодей. Выбирай.

Травник тяжко вздохнул, мотнул головой, будто отгоняя невидимую, но страшно назойливую мошкару.

— Да что выбирать... Свидетель. Ей же ей, свидетель.

— Тогда рассказывай. Что видел?

— Коли по совести, — Фоль замялся, — соврал-то я самую малость, добрые господа. Мимо тех двоих я когда проезжал, остановили они меня. Который постарше, тот меня спросил: "Кто таков будешь?" Я себя назвал и тоже спрашиваю, значит, нет ли у него самого или у его родных какой-нибудь хвори, целительства требующей. Тот лишь засмеялся: "Из твоих рук, смолянин, мне и мёд горьким будет. Нет нужды в тебе, езжай дальше". Я ему: "Что ж неприветливый такой?" А он мне: "Проваливай, пока бока не намяли". Грубый человек, злой... пусть земля ему, конечно, периной будет. Мне-то не впервой плевки получать ни за что...

— Слыхали мы уже о несчастной твоей доле, — бросил раздражённо Норен. — Все уши прозудел. Что дальше было, сказывай.

— Дальше... Когда Фоля гонят — Фоль не спорит, он идёт прочь. Мой кочкотряс покатил дальше, а те двое пошли к своим лошадям. Мы успели отъехать шагов на двадцать, когда всё и случилось... — Травник поёжился, словно от холода. — Сперва позади шурхнуло — как если бы ветер стог соломы разметал. Потом кто-то вскрикнул, тетива самострельная "хлоп!", и тут же — крик. Такой, что у меня внутри всё замерло. Я на облучке застыл, обернуться боюсь, но не обернуться — ещё ж страшнее. Вот и повернулся...

Самые никудышные актёры — это те, что играть не умеют, но всеми силами стараются. Вдохновенно, с чувством... и скверно до оскомины.

— Оно было — сущий кошмар во плоти! Всё в торчащих острых шипах! Вместо лап — здоровенные крюки! И глаза... они мне теперь до старости сниться будут! Ай-ёй, я видел его всего мгновение, но показалось — целый век глаз не отрывал!

— Клешни? — переспросил Ханнанд. — У него были клешни?

— Нет! У него крюки такие впереди, два огромных когтя! А те люди... я даже не видел, как чудище их убило! Они уже лежали в траве, оба!

— Довольно, — прервал толстяка Даймир; он смотрел уже не на бурно жестикулирующего Фоля, а на безучастную к происходящему женщину. — Ты ведь тоже что-то видела, Эгра, так? Сзади, из фургона?

— Она... — открыл было рот знахарь, но тут же вмешался Норен:

— А ну, заткнись. Пусть сама за себя ответит.

Толстяк умолк, сжался и бросил на жену быстрый взгляд, полный странной настороженности. Та медленно подняла голову. Глаза её смотрели словно бы мимо Даймира и исправника, сквозь них. Но ответила она на вопрос вполне связно, хотя и не очень уверенно.

— Брюхо, — голос был тихим, бесцветным каким-то, как и всё в этой женщине. — Круглое такое. Как бочонок.

— Не плоским? Точно рассмотрела? — Даймир нахмурился.

— Не плоское. Круглое, — повторила она и снова опустила голову, ничего больше не добавив.

Зато Фоль снова замахал руками.

— Святая правда, как пивной бочонок брюхо у него! А глаза — как маслины чёрные, и много их, с добрый десяток!

— Росту оно какого?

— Да разве ж понять было, добрый господин чёрный пастырь... Вроде, с меня примерно, но коли на задние лапы встанет — так, может, и повыше окажется!

— Дрянь, — Даймир откинулся на спинку стула и невидяще уставился в дальнюю стену.

— Что? — изумился травник.

— Дрянь, говорю. Всё это дело — большая дрянь... Брат Норен, думаю, мы узнали всё, что нужно.

— Как это "всё, что нужно"? — возмущённо грохнул исправник. — А тряпица?! Тряпка, вся в крови, что я нашёл в его проклятом фургоне?!

— Ах, да, — отозвался Даймир, неохотно выныривая из омута догадок и сомнений, в который только что погрузился, — тряпица... Что там с этой тряпицей, почтенный Фоль?

— То Вильги кровушка, — с готовностью отозвался смолянин, — младшенького моего. Мои клячи ведь рванули от страха, понесли — не остановить... да я, ей же ей, и не пытался, ту жуть увидав. А потом вдруг треск, грохот, ось задняя пополам и Вильга, малыш, там, в фургоне, как упал — так об острое и саданулся ногою-то. Эгра кровь остановила и опосля перевязала начисто, а тряпицу впопыхах бросила в угол — ведь тут как раз вы появились, добрые господа.

— Удовлетворён? — Даймир посмотрел на рыжеусого, тот недовольно покривился:

— Складно бает. И ведь пацана-то нету под рукой, не проверишь.

Пастырь только плечами пожал, его уже занимали другие мысли.

— Ладно, — Норен махнул рукой, — ступайте пока.

— Отпускаете? — оживление, отразившееся было на лице Фоля, тут же померкло: — Э... ясное дело, нет.

— Ничего, посидишь покамест, — усмехнулся исправник. — У меня там сухо, не простынете. А вот разберёмся до конца — тогда уж и отпустим. Ежели и правда невиновны.

— Эх, был бы смолянин под рукой, а вина ему найдётся, — вздохнул травник, поднимаясь.

Слова его пропали втуне, Норен Хель уже повернулся к Даймиру:

— Что дальше, господин пастырь? Как нам на эту сволочь толстобрюхую охотиться?

— Вам — никак, — Даймир сосредоточенно потёр пальцем переносицу. — Оставьте сволочь мне и брату Ханнанду. Сами лучше займитесь поиском детей.

— Детей? Каких ещё... На кой бес нам сдались эти мелкие дерьмачи?!

— Не сквернословьте при мне, брат Норен. И будьте, наконец, последовательны. Кому из нас больше нужны доказательства вины или невиновности этого толстого попугая?

— Ладно, ваша правда, — нехотя согласился исправник. — Но что, коли щенки уже попались в когти этому... прыгуну? Или того проще — убежали куда подальше? Чтобы по их следам идти, нужны охотники, а люди слишком напуганы, чтобы в лес соваться.

— Навряд ли тварь крутится возле деревни, — Даймир встал из-за стола и снял со спинки стула свой чёрный дорожный плащ. — Гайферы осторожны. К тому же этот ещё и сыт. Но вот сбежавшие дети, скорее всего, где-то поблизости прячутся. Куда им бежать? Их родители здесь, всё имущество — тоже. Ищите, брат Норен, ищите детей. А мы пока подумаем, как быстрее найти выродка. Идём, Хан.

* * *

— Не моё дело, что ты имеешь против этого Норена, Дайм. Но всё же досадно, что мы опять не остались в его доме потрапезничать. Винишко у него недурное.

Даймир закатил глаза.

— Ясное Небо! Не говори глупостей, Хан, я ничего против законника не имею, мне лишь нужно, чтобы он занимался своим делом и не мешал мне делать своё. Ты вот лучше скажи мне, чем тебе не по душе наш травник.

— А с чего ты взял, что он мне не по душе? — удивился вольник.

— С того, что я видел, как ты на него смотрел во время допроса. Будто в скрайта целился.

— Он не скрайт, он боров, — Ханнанд презрительно сплюнул, — жирный ублюдок. Когда его жена подняла руки, у неё рукав на правой задрался... не заметил?

— Нет. К чему ты клонишь?

— К тому, что на её запястье здоровенный синячище — аккурат в ладонь шириной. Этот Фоль только с виду увалень-увальнем. Сказать по правде, я бы с радостью согласился, чтобы Норен отправил недоноска на утрештские каменоломни. Там ему самое место.

— Если бы всех домашних тиранов отправляли рубить камень, у нас было бы больше каменных домов, чем семей в этих домах.

Северянин вздохнул:

— Увы, это так. Впрочем, больше Фоля беспокоит меня другое.

— Жнец.

— Точно так, он самый. Либо эти смоляне не разглядели толком тварюгу, либо опять соврали, либо... Брюхо "бочонком", какой-то "крюк" вместо клешней... И это гайфер?

— Нет, — спокойно констатировал Даймир.

— Что? — теперь охотник, похоже, удивился по-настоящему. — А кто же тогда?!

— Болг. Он помельче гайфера, потому мы его за молодого "прыгуна" и приняли.

— Так-так, — помолчав несколько секунд, произнёс Ханнанд, — стало быть, ты хотя бы знаешь, на кого мы тут охотимся. Но вот почему я, двадцать лет выродков промышляя, о болгах ничего даже не слышал?

— Потому, что они через Межу не переходят, с ними мы только там сталкиваемся — в ещё не разрушенных Мертвецах. Когда патрули на очередной рой натыкаются, почти всегда приходится с болгами дело иметь.

— Рой... Скажи мне, что помянул его просто к слову, Дайм.

— Хочешь услышать приятную ложь?

— Дерьмо.

"И ещё какое, любезный Ханнанд. И ещё какое".

Есть просто выродки — твари противоестественные, но для людей не всегда опасные. Есть жнецы — когда с ними встречаешься, то либо ты их, либо они тебя. А есть — рой. За Межой скрайты и гайферы, болги и мелькурты сбиваются в огромные разношёрстные стаи, где каждой хищной твари — по паре... десятков. Рой чем-то похож на армию, где есть и лёгкие застрельщики, и пехота, и тяжёлая кавалерия. Но по сути своей это всё же не объединение созданий разумных, а стая, рой — вернее не скажешь. Странный, причудливый, инстинктивный союз между чудовищами, о природе которого в Бастионе спорят со дня его основания. Ещё Абель Спаситель полагал жнецов величайшей из угроз для всей Эсмагеи; с тех пор полтораста лет минуло, а чёрные пастыри так и не сумели укротить Безлюдные земли. И полыхающей на севере войне с выродками не видно ни конца, ни края.

— Болги не бегают поодиночке. Твари слабее гайферов, не такие шустрые и живучие, но всяко легче отбиться от одного прыгуна, чем от пяти-семи болгов. А меньшим числом они нападают редко.

— Вот же дрянь. Но ведь там были следы только одного. Я ещё не разучился читать по земле.

— Оно и странно. Разве что здесь, в сотнях лиг от Межи, завелись какие-то свои особенные болги... Нет, лучше уж такого не предполагать.

— Твоя правда. Давай порешим, что Фоль и его жёнушка тварюгу выдумали? Так оно нам спокойнее будет.

Иронию вольного чистильщика Даймир пропустил мимо ушей.

— А знаешь, если бы выродок ночью на поживу не заглянул, я бы и сам усомнился, не прирезал ли всё-таки ривчан наш попугаистый толстяк. Только заметь, у болга ведь тоже зубов нет. Как и гайфер, он глотки не рвёт, после встречи с ним человек выглядит так, будто его рапирой истыкали и изрубили. А мы ясно видели единственную открытую рану на двоих мертвецов. Слишком для "паучка" аккуратная работа.

— М-да... Вот и я сомневаюсь... — северянин осёкся и замолчал на несколько секунд, а потом со вздохом подытожил: — Ну и дельце — странность за странность цепляется, что твои репьи!

Даймир не ответил. Он думал сейчас о том, что разорванная одним ударом глотка крестьянина Тереша больше всего не желает укладываться в картину, и без того донельзя нескладную.

Из задумчивости его вывели громкие голоса. На деревенской улице возле колодца собралось десятка два крестьян. Люди оживлённо спорили, обступив нечто, лежащее на земле. К срубу колодца привязан был коник пегой масти — уставшая животина со следами подсохшей пены на крупе. При появлении чистильщиков спор мигом утих, некоторые из ривчан даже назад попятились, прячась за спины более смелых (а может — более рассудительных) односельчан.

Ханнанд осклабился, его это откровенно забавляло. А Даймир к такому отношению давно привык и даже научился делать вид, будто ему всё равно. Готовился уже, как обычно, проехать мимо, небрежно кивнув глазеющим крестьянам, но из толпы вдруг шагнул, заступая дорогу всадникам, высокий широкоплечий мужик лет сорока с волосами цвета спелой пшеницы и такими же "пшеничными" усами.

— Дозвольте спросить, господин, — человек склонился в уважительном поклоне.

— Хм? — пастырь вопросительно приподнял бровь.

— Вот, сюда гляньте, — усач подвинул плечом толстяка в сильно запылённой одежде, и взгляду Даймира предстала разостланная на жухлой траве холстина. Поверх холстины лежала шкура — грязно-серая, мокрая, со слипшимся от дождя и крови мехом; отрезанная целиком лобастая голова смотрела в небо мёртвыми глазами, тускло поблёскивали устрашающего вида жёлтые клыки. Даймир нахмурился, всматриваясь, но тут же посветлел лицом. Нет, ему просто показалось, на один лишь краткий миг...

— Волк, — сказал он негромко, но усач услышал, и на лице его расцвела широкая улыбка.

— Во! И я им всем о том же толкую! Заладили, как один: "Серая тень! Серая тень!" Будто я волка не признаю!

— Так здоровый же какой, — не слишком уверенно возмутился пыльный толстяк. — Разве ж обычные волки такими бывают?

— Здоро-о-овый! — передразнил односельчанина усач. — Пацан мой весной поздоровее уложил, и то шуму меньше было. Вы со страху скоро коз за бесов принимать станете!

— Откуда шкура? — поинтересовался Хан, привлекая к себе внимание спорщиков.

— А на жеребчике Тереша приехала, — с готовностью отозвалась дородная тётка; голос у неё оказался звонким и зычным — городским глашатаям впору обзавидоваться. — Набегался за ночь Огник, да сам домой вернулся, его Лебеш, муж мой, приметил у леса и изловил. А к седлу этот вот тюк приторочен был.

— Из тюка морда торчала, — поддержал пыльный толстяк. — Я как увидал — чуть штаны не намочил! Вот ведь страсть какую Тереш словил... Не, не могёт того быть, чтобы волк обыкновенный. Вон, пасть здоровущая...

— Да толкуют же тебе!.. — взвился разозлённый усач.

"Значит, они всё-таки не случайно припозднились, — подумал Даймир. — Теперь ясно, что их до темноты задержало. Удачная вышла у мужиков охота... неисповедимы пути людей под Ясным Небом".

7.

— Чем ты его опоил, что он тихий такой? — проворчал Ким, наблюдая, как деловито снуёт, сшивая живую плоть, острая кривая игла. Мохнатый собачий бок нет-нет, и вздрагивал судорожно, но вырываться всерьёз пёс не пытался — лежал полусонный, прижатый к столу руками хозяина.

— Отвар верный, — буркнул в ответ Мильх, — маковое "молочко", вересковый цвет, лист мяты перечной... Трав там с дюжину разных, ты половины, небось, и не знаешь вовсе. На что тебе?

— А я б своей старухе опробовать дал. Больно шумливая она у меня.

Мильх усмехнулся в усы, не прекращая шить, ему было понятно: соседушка, старый склочник, шибко переживает за своего Багула, и тревогу по давней привычке прячет за колючими шуточками.

— Ланга столько не выпьет, чтоб её успокоило. Хоть чем пои... Рэля, подай склянку с водкой и бинт уже готовь для повязки.

Рэлька повернулся к полкам, плотно заставленным разных форм и цветов бутылочками, баночками, чашками и скляницами. Привычно отыскал нужную. Уже протягивая руку, услышал, как за спиной вздохнул дядька Ким:

— Твоя правда. Ланга — она никогда тихоней не была.

Открылась дверь и через порог шагнул светловолосый чистильщик, господин Ханнанд Кравиц. Один, без товарища. Увидев, чем хозяин занят, маленько оторопел и онемел. Кима тоже оторопь взяла при виде охотника на чудищ, но выдавить из себя "добрый денёчек" он всё же сумел.

— Не отвлекайся, — сердито бросил ему Мильх. — А ты, Рэлек, поди к гостям, я тут уже сам закончу.

Пришлось Рэльке откладывать порезанную на ленты чистую тряпицу и идти на двор. Батя прав: сам зазвал гостей — сам первый и крутись.

— Сосед это, — пояснил он Хану уже в сенях. — Его Багул с волкодавами мельника утром сцепился, подрали дурачка. Пришлось, вот, зашивать. Старый забияка вечно лезет один супротив трёх.

— Вон как, — светловолосый покачал головой. — Серьёзное дело, что и говорить. Уважаю вашего брата, лекаря... что людского, что собачьего. А сам умеешь?

— Шить-то? Знамо, умею, — с затаённой гордостью бросил Рэлька.

Пастырь ждал в доме, сидел на лавке, откинувшись спиной на бревенчатую стену и прикрыв глаза. По всему видать — притомился "чёрный". Эх, хозяйствовать — так хозяйствовать!

— Отобедаете? — спросил Рэлька деловито. — А то баня натоплена, попарьтесь сперва.

— Баня — это славно, — с какой-то усталой мечтательностью протянул Даймир, не открывая глаз. — Что, Хан, пыль смоем, прежде чем за стол садиться?

— Да кто б возражал!

— Ну, тогда давай, братец, веди в вашу баню.

Когда через несколько минут Рэлька вернулся в дом за чистыми простынями, во дворе он застал Кима и Мильха. Сосед держал на руках Багула — огромную лохматую псину, из тех, что турги издавна разводят для охраны табунов. Правую переднюю лапу кобеля стягивала аккуратная повязка.

— Следи, чтобы не грыз её, не драл, — поучал старого приятеля Мильх, — из дома не выпускай дня три, а лучше — всю неделю. Я буду заходить, перевязывать... Рэля, что там наши гости?

— Моются.

— А-а-а... Ну, добре.

— Стало быть, не врут в деревне, что они у тебя поселились, — как бы невзначай заметил Ким.

— Надо думать, не врут, — развёл руками Мильх. — Сам видишь... не гнать же было.

— Скажешь тоже — гнать! — Ким фыркнул. — Не-е-ет, таких гостюшек не погонишь — себе дороже выйдет. Да и коли рассудить, во всей Ривце сейчас дома безопаснее не сыщешь, сосед. Радуйся.

С тем и ушёл. А Мильх, не найдя что сказать на эти слова, так и остался, растерянный, стоять во дворе.

* * *

Даймир был высок, но не очень строен, даже сутуловат, пожалуй. При первой их встрече Рэльке помнилось, что пастырь болезненно тощ. Наверное, в том винить следовало одежду стрелка — чёрную, плотно пригнанную по фигуре. Теперь же, глядя на его обнажённое выше пояса тело, Рэлька понял: нет, это вовсе не худоба, самое большее худощавость, которую с лихвой восполняли канаты мышц на руках и ногах. Прямо удивительно, до чего пастырь оказался жилистым, полным скрытой мощи, будто сжатая стальная пружина. Сидел он на скамеечке возле сарая и, как недавно в доме, могло показаться, что брат Даймир дремлет, разомлев от пара. Под рукой у "чёрного" лежала большая кожаная кобура — с замиранием сердца паренёк разглядел торчащую из неё изогнутую, покрытую сеточкой рифления рукоять.

Открылась дверь; из бани, пригнувшись, чтобы не шибануться головой о низкий косяк, вышел Хан. Тоже голый, с обёрнутой вокруг бёдер простынёй. Светловолосый здоровяк довольно потянулся, по всему его телу заиграли мускулы атлета, не гнушающегося каждодневными изнурительными упражнениями. Рэльку он, конечно же, сразу заметил, и большой деревянный жбан в его руках — тоже.

— Пиво? — поинтересовался с живым интересом.

— Квас.

— Тож неплохо! — северянин с лёгкостью подхватил тяжёлую посудину, сделал несколько жадных шумных глотков и крякнул от удовольствия: — Ух, холодный... Дайм, хлебни — не пожалеешь.

Пастырь шевельнулся, открывая глаза, от движения его руки кобура с оружием глухо брякнула.

— Держи, — Хан протянул ему жбан и уставился на кобуру с хитрым прищуром. — А что, господин стрелок второго Круга, дозволишь примериться?

Даймир перехватил взгляд вольника, недовольно поморщился, но всё же толкнул к нему свой огнестрел.

— Примеряйся.

Затаив дыхание, Рэлька смотрел, как северянин освобождает из кожаного плена огромный револьвер с длинным стволом и блестящим барабаном.

Легенды о чёрных пастырях и их грозных огнестрелах, запретных даже для правителей могучих северных держав, передавались от одного поколения мальчишек к другому. Тайком от взрослых, они самозабвенно играли в чистильщиков, ловили любое упоминание о винтовках и пистолетах, рассказывали друг другу истории про знаменитые охоты на ужасных выродков... А когда вырастали, начинали с не меньшим самозабвением пороть собственных чад, заставая их задрапированными в тщательно испачканные сажей старые простыни.

— Будь я проклят, — покачал головой Хан, — это же "воглер", настоящий семизарядный "сорок пятый". Вот же сила бесовская, я-то думал, мне просто показалось... Дайм, не могу поверить, что ты, стрелок, таскаешь под плащом древнюю, как мир, железяку.

— Повежливее слова выбирай, белоголовый, — с ленцой огрызнулся Даймир. — Эта "железяка" — мой верный и преданный друг, она мне жизнь спасала несколько раз.

— Да брось! "Воглер"... ну и ну. Послушай, он же тяжёлый, как колун, и перезаряжается целую вечность.

— На двадцати шагах он останавливает голого медведя.

— На двадцати шагах я из медведя сделаю решето, — Ханнанд снял с вбитого в стену гвоздя свою куртку, под ней обнаружилась перевязь сразу с двумя кобурами, из одной он вытащил оружие куда менее внушительное, чем револьвер пастыря — более тупорылое и матово-чёрное.

— "Хольд", — бросив равнодушный взгляд, определил Даймир, — полуавтомат, тридцать восьмой калибр, десять патронов в обойме... И что?

— Что? — Хан хмыкнул. — Рэлек, дружок, найди-ка мне пару яблок. Не слишком больших.

Ближайшая яблоня росла прямо возле бани, так что далеко Рэльке бегать не пришлось. Скоро он уже стоял перед северянином, сжимая в обеих руках по желтобокой твёрдой скороспелке и отчаянно волновался, предвкушая, что сейчас произойдёт.

— Народ окрестный перепугаешь, — неодобрительно покачал головой пастырь, но Хан только осклабился и приказал мальчику:

— Бросай, как можно сильнее и повыше, чтоб вон туда, за забор улетело. Сможешь?

— Да тут мочь-то, — Рэлька даже обиделся слегка. Хорошенько размахнувшись, он запустил яблоко в полёт.

— Уши заткни, — отрывисто бросил вольник... и тут же, не дожидаясь, пока паренёк послушается, выстрелил. Из чужого револьвера.

Ба-ах!

Рэлька аж присел. Ему показалось — он в жизни ничего громче не слышал, даже скрайт давеча, и тот выл тише, хоть от того воя и звенело опосля в голове. Кабы не ждал он, что северянин стрелять станет, душа бы точно в пятки со страху убежала. А так — ничего, быстро оправился. И воскликнул почти искренне:

— Вот здорово!

Жаль, толком не успел разглядеть, куда кувырнулось подстреленное яблоко — чтобы подобрать потом и дырку рассмотреть.

— Спуск туговат, — с досадой отозвался Ханнанд. — Давай, бросай второе.

Рэлька бросил. И тут же, наученный недавним опытом, прижал к ушам ладони.

Бах! Бах! Бах!

Северянин не стал даже руку менять, выпалил с левой три раза подряд. И по меньшей мере дважды попал — жёлтый кругляш сперва дёрнулся в воздухе, ломая полёт, а потом и вовсе разлетелся на части.

— Лихо, — как-то нехотя одобрил Даймир, — что тут сказать... стрелять ты умеешь.

— Спуск мягче, — Хан довольно осклабился, — отдача слабее. Кучность чуток похуже, но на двадцати шагах едва ли разницу заметишь. Пуля за сто шагов пробивает дюймовую доску из дуба, а с десятка — стальную кольчугу и пехотный панцирь. Насквозь, сам проверял. С двух рук враз я тебе из любой твари мясной фарш сделаю — охнуть не успеешь.

— Я и не спорю, что "хольды" хороши, — признал Даймир без выражения. — Потому наши все с ними и ходят.

— А ты что же?

— А мне, будь любезен, верни мою "древнюю, как мир, железяку".

Наверняка Ханнанд собирался продолжить спор, но тут увидел Мильха. Деревенский ветеринар вышел из-за дома и стоял, глядя на своих шумных гостей. Такое было у старика выражение лица, что северянин только вздохнул, пожал могучими плечами и молча спрятал оружие.

— Попарились, уважаемые, так ступайте в дом, — проворчал Мильх, — обед уж на столе дожидается. И ты... тоже ступай, Рэлек.

Рэлька невольно поёжился. Никогда ещё не видел он батю таким — встревоженным и неприветливым.

* * *

Трапезничать со взрослыми ему всё же не довелось, Мильх спохватился вдруг, что пока баня натоплена, не помешало бы "неугомону" тоже помыться. И услал Рэльку из дома... то есть, почему-то так Рэльке показалось, что не в баню его батя отправил, а из дома. Чтобы с гостями за одним столом не сидел. Похоже, испугался он стрельбы на заднем дворе, забеспокоился. А чего беспокоиться-то? Чего ему, Рэльке, станется? Вон, от вчерашней царапины шрамик только и остался — ещё свежий, красный, и не саднит уже, разве что чешется немного. Через неделю и того не останется, будет гладкая кожа.

Поливая себя тёплой водой из большого дубового черпака, Рэлька в невесть который раз призадумался: "Небось, ни у Ланца, ни у Ксанки так споро даже синяки не сходят, а на мне всё зарастает, как... Уж и не знаю как на ком; ни собаки, ни кошки мне тут не ровня".

Про настоящих своих родителей он Мильха расспросить пытался всего лишь раз — совсем ещё пацаном пристал к старику, когда в деревне вконец задразнили "подкидышем". И тот ясно дал понять, что ничего о родных Рэльки не знает, и даже не видел, кто принёс младенца на порог его дома. Помнилось тогда — недоговаривает батя... Рэлька выпытывать не стал, отступился. Почему? Наверное, он, десятилетний ещё мальчишка, просто-напросто забоялся той правды, что скрывал от него стареющий "коровий лекарь".

Так и жил, радуясь в душе необычайной своей живучести и опасаясь хоть кому-нибудь о ней рассказать. Нутряным чутьём чуял: приятели на веру не примут, а убедятся воочию — так чего доброго, струхнут. Со страху люди злыми делаются и глупыми, а никого из немногих своих товарищей по играм и затеям Рэлька ни злым, ни глупым увидеть не желал. Поэтому даже бате старался ничего не говорить и не показывать, хотя тот, ясное дело, и сам замечал... но тоже лишних разговоров избегал. Делал вид, будто всё идёт самым обыкновенным чередом. Относился он к приёмному сыну, как не всякий родитель к родным детям относится. Заботился, воспитывал, учил. Не столько таской, сколько лаской обходился, даже когда было за что и уши надрать сорванцу. Но и не опекал сверх меры, не выспрашивал у мальчишки, где тот пропадает по полдня, с кем водится, что творит. Когда хотел, тот сам рассказывал, а Мильх всегда с охотой слушал.

Но сегодня, вот, погнал из-за стола в баню. И что на него, спрашивается, вдруг нашло? Может, и впрямь — подальше от чёрного пастыря и его спутника?

Рэлька вспомнил грохот выстрелов, разлетающееся в полёте яблоко и особенный, ни на что не похожий кисловатый запах гари от подобранной, горячей ещё, гильзы... Эх, вот бы самому подержать в руке тот огромный блестящий револьвер! Рассказать потом любому из ривецких мальчишек — тот год завидовать станет! Да и некоторые из девчонок — тоже.

Страшные гости его не пугали, не видел он в них угрозы ни для себя, ни для бати. Странно, что Мильх, похоже, думал иначе.

Вытершись насухо большим жёстким полотенцем, Рэлька поспешил домой. До заката часа два осталось — в самый раз, чтобы подкрепиться и остыть после бани.

В дом зашёл с заднего крыльца. Горница встретила его тишиной, в гостевой на столе ещё громоздились неприбранные тарелки и миски с едой, но за самим столом не было ни души. Прислушавшись, Рэлька различил доносящиеся со двора голоса — там негромко переговаривались двое. Батя, небось, к старой Брене опять ушёл — корову её проведать, а гости на двор подались проветриться.

Большого голода Рэлька не ощущал — успел, пока Хан и Даймир парились, живот яблоками набить — поэтому схрумкал в охотку твёрдый малосольный огурец и выудил из чугунка варёную картофелину. Ни жареные колбаски, ни яйца его не соблазнили, не говоря уж о вишнёвой наливке в большой бутыли жёлтого стекла. От приоткрытого окна тянуло холодком и он с картофелиной залез на печку — в уют шерстяных одеял и необъятных размеров старого овчинного тулупа. Здесь по-особому пахло, от нагретых кирпичей шло тепло. Голова удобно устроилась на набитой душистым сеном подушке и глаза сами собой закрылись.

"Если засну, батя ведь не разбудит, — мелькнула ленивая, сонная уже мысль. — Так и продрыхну до ночи... Вильга не дождётся... и Келия..."

Сквозь тонкую кисею полудрёмы он услышал, как отворилась дверь и в горницу вошли люди. Скрипнула лавка, звякнуло стекло. Кто-то резко выдохнул, потом шумно глотнул и выдохнул снова — теперь уже медленно и долго: "Ф-ф-фу-у-ух-х!"

— Эх, забористая штучка! — послышался голос Хана. Охотник чем-то вкусно захрустел, а Даймир произнёс с вялым неудовольствием:

— Не увлекайся.

— Меня свалить — ведра не хватит, — отмахнулся северянин. Было слышно, как он налил себе ещё, выпил, снова выдохнул медленно, словно бы вдумчиво исполнял некий ритуал... и вдруг запел, негромко и протяжно:

— За реко-ой высок курга-а-ан,

Травами укры-ы-ыт.

Под курга-аном ята-ага-а-ан

Во зе-емле за-арыт...

Я курган разворочу,

Востру саблю подхва-ачу...

Песня оборвалась так же внезапно, как и началась.

— Что ж ты опять смурной, пастырь? Неужто, из-за выродка? Пустое. Оглядись, тишь да гладь кругом. Даже бароны, и те попритихли.

— Ты мог бы стать неплохим солдатом, Хан.

— Солдатом? Не смеши! Я отменно владею палашом — это правда, но предпочесть его ружью... Нет, Дайм, такого не будет. Ни слава, и ни золото не заставят меня нацепить кирасу какого-нибудь кондотьера. По мне, так пусть другие идиоты выходят толпой в поле и саблями друг на друга машут. А мне и без того есть чем заняться.

Послышался сухой смешок.

— Смейся, смейся, — беззлобно бросил Ханнанд. — Самое-то смешное — вы же, пастыри, первые от любой войны выигрываете.

— Вот как?

— Именно. Когда где-нибудь начинается большая заварушка, там вас сразу же начинают любить и уважать... хотя, вру, уважают-то вас всегда. Но вот любят — только пока война не закончится. Я, само собой, про простых людей, бароны и герцоги вас не любят никогда, а всего меньше — во время боен. Особенно... хе-хе... когда им не хватает времени закончить.

— Тебя послушать, Чёрные пакты придуманы лишь для того, чтобы обеспечивать нам популярность в народе.

— Ну, уж этого я не говорил, — Ханнанд хмыкнул. — Вам за эти Пакты причитается ненависти ничуть не меньше, чем любви. Все эти "двухлетние" войны, да запреты на всякие науки вроде той, где мешают селитру с поташем, поливают жидким дерьмом и после смотрят, что получится... Люди — не овечье стадо. Людская природа не выносит запретов и оград.

— Что не мешает людям строить заборы вокруг домов и крепостные стены вокруг городов. Прошлой весной один барон из Тобурга не поделил с бароном из Гезборга два гектара ничейного луга. Дипломатично обменявшись угрозами, оба бла-ародных дворянина собрали по три сотни наёмных бойцов, наскоро вооружили своих крестьян и принялись меряться силами. Добрых полгода топтали друг другу посевы, начисто спалили две деревни, положили уйму народу и потом зимой еду покупали у соседей. Втридорога. Чтобы, значит, оставшиеся в живых до нынешней весны дотянули. Всё это, заметь, не в Союзе, не где-нибудь на юге, а прямо в Пограничье, под носом у Бастиона.

— Ну, если верить слухам, вы этой суете конец и положили. Разве нет?

— Нет, — ответил Даймир сухо. — Не положили. Наблюдали со стороны, пока всё само не улеглось. Закон есть закон, Хан, и писан он, пусть и нами, но не нам одним в угоду. Может, в Бастионе и рады были бы изменить ту самую, помянутую тобой людскую природу, да только подобное нам не по силам. Вот и приходится строить заборы. Если мы не можем вовсе покончить с войнами, значит должны хотя бы держать их под контролем. Если мы не можем ничего поделать с жаждой человека изобретать новые средства всеобщего самоубийства, значит и впредь будем держать в руках всё "дикое" изобретательство. Вендел был тысячу раз прав.

— Прав, прав, я же не спорю, — слышно было, как Ханнанд потянулся и зевнул. — Но прогресс — он ведь как вода. Запирая всех умников за стенами Нойнштау, вы надеетесь удержать реку голыми руками?

— Как для них, так и для прогресса это — лучший выход. И все, кто полтора века назад подписывал Чёрные пакты, это прекрасно понимали. Большинство понимает и сейчас. Второй Тёмный век никому не нужен.

— Что не мешает "большинству" вас, мироблагодетелей, не любить. И бояться.

— Полагаешь, ты открыл мне глаза? — равнодушно спросил Даймир. — Всегда были те, кто нас боялся и ненавидел, и всегда такие будут.

— Ла-адно... — протянул Хан. — Ладно, Дайм, выкладывай уже.

Из голоса вольника пропало вдруг хмельное веселье, он разом стал спокоен и трезв, но за спокойствием этим Рэлька почувствовал такое напряжение, что весь сон его мигом куда-то улетучился.

— О чём ты? — холодное недоумение... насквозь фальшивое, показное.

— Брось, не виляй. И не тяни больше. Я устал уже ждать, пока ты, наконец, сказать мне решишь. И уж коли ты место и время для разговора выбрать не можешь, тогда я сам выберу. Место — здесь, время — прямо сейчас.

После долгой томительной паузы Даймир сказал:

— Если уж ты так разговора хочешь, может, и тему предложишь?

— А предложу, отчего ж не предложить. Поговорим о тебе, дружище.

— Обо мне — неинтересно.

— Ох, не прибедняйся, Дайм! Не начинай опять: "я — простой охотник на жнецов... бу-бу-бу...".

— Так, в сущности, и есть. Стрелок второго Круга. Приписан к миссии Вельены...

— Не разыгрывай дурачка, пастырь, — в голосе Хана пробилась досада. — Ты для этого слишком умён. И слишком хорош для "просто стрелка".

— Я — стрелок, — с нажимом повторил Даймир. — Что до других моих обязанностей...

— Ну-ну?

— Я, вроде как, маршал ещё. Малеша помнишь? С ним в паре третий год хожу.

— Ага... — обронил Хан и замолчал надолго. Рэлька услышал, как снова звякнуло стекло, булькнула наливка в бутылке. Но длинного выдоха на сей раз не последовало, Ханнанд опрокинул стопку беззвучно и тут же выговорил сипло:

— Что-то вроде того я и полагал. Сразу почуял неладное... когда ты в город заявился и тут же навязался со мной на охоту. Ты ведь не мог знать, что дело непростым выйдет... или мог?

— Не мог, — отрезал Даймир. — И не знал. С тобой пошёл лишь потому, что в Фарбунг приехал из-за тебя. Так что, если уж разговоры разговаривать, давай не обо мне, а о тебе.

В воздухе снова повисло молчание. И таким было это молчание, что Рэльке на тёплой печи стало вдруг неуютно. Он захотел пошевелиться, выдать своё присутствие и тем самым прервать чужую беседу, неотвратимо скатывающуюся в какую-то тёмную, пугающую яму. Но не сдвинулся с места, и даже дыхание затаил.

— Я, Хан, по старой дружбе не захотел тебе охоту портить. Последнюю.

Будто эхом этих слов, резко скрипнула лавка и грянул смех — громкий, раскатистый, но ни капли не весёлый.

— Ах, сила бесовская! Да вы там совсем сбрендили в своём Восточном Капитуле! Это меня-то — и пинком под зад?! Да за что?!

— Напрасно тебя это забавляет, — голос Даймира, спокойный, почти вкрадчивый, звякнул металлом. — Я ведь не шучу. Кейно Цверк. Припоминаешь, надеюсь?

Ещё несколько томительных секунд прошли в молчании.

— Это была честная дуэль. Разве моя вина, что ублюдок выбрал себе противника не по силе?

— Добро. Тогда я ещё одно имя помяну. Вадлер.

— А что Вадлер? — глухо спросил Хан.

— Довольно и того, что я это имя знаю. И говорю его не кому-нибудь, а именно тебе, Ханнанд Кравиц.

— Кто-нибудь видел меня с Вадлером?

Пастырь не ответил. Рэлька отчётливо представил себе, как двое сидят за столом, друг напротив друга, и словно заправские поединщики обмениваются уколами взглядов.

— Кто-нибудь слышал, будто Вадлер о чём-то меня просил?

Пастырь молчал.

— Может, сам Вадлер что-нибудь тебе рассказал?

И опять ни единого слова не упало в ответ. Хан не выдержал тяжести повисшего молчания, фыркнул с нарочитым пренебрежением:

— Брось, Дайм, ты же не можешь ничего доказать. Всё это просто слова, ни один суд меня не посчитает виновным.

— А я и не судья, — отозвался, наконец, Даймир. — Судить тебя, казнить или в холодную бросать — дело людей, вроде Норена; ему по должности полагается доказательства собирать, а мне они ни к чему. Я просто знаю, что ты человека убил. И получил за убийство деньги от Вадлера. И я тебе говорю: это твоя последняя охота, Хан. По возвращении в Фарбунг твой договор с Бастионом будет расторгнут, ты сдашь мне свои огнестрелы и весь боевой припас. Потом можешь идти куда хочешь и заниматься чем тебе заблагорассудится. Сдаётся мне, с голоду не помрёшь.

Последнюю фразу Даймир произнёс со столь явственным намёком, что Хан прямо-таки зарычал:

— Не помру?! Да что ты понимаешь, стрелок?! Я двенадцать лет охочусь! Двенадцать проклятых лет! То не хлеб мой, то жизнь моя! А ты из-за какого-то дерьмеца!..

— Человека! — коротко и зло рубанул пастырь, и когда северянин умолк, продолжил уже с прежним холодным спокойствием: — Из-за человека, Ханнанд. Ты убил его. Не за жизнь свою, не за честь, за серебро. Как выродка.

— Он выродком и был, тот Кейно. Тварью в человечьей шкуре. И я ведь не застрелил его, не ножом в подворотне ткнул, — прикончил на честной дуэли. Ты ведь не знаешь даже... Мне за хвосты скрайтов платят, даже за волчат беззубых, а тот крысюк стольких порядочных людей в землю самолично закопал — целой стае серых теней столько глоток невинных за год не перегрызть. Я бы не расстарался — ублюдка всё равно кто-нибудь прирезал бы. Может, деньком попозжее. Но за тот денёк он ещё...

Хан внезапно замолчал. Потом выдавил разом севшим голосом:

— Тебе ведь всё равно... Так?

Рэлька не видел говоривших, но снова представил себе ясно: Даймир кивает, глядя северянину прямо в глаза.

— Вот, дерьмо...

Слышно было, как Ханнанд снова наполнил свою стопку. Но пить, кажется, так и не стал.

— Дайм... — слова падали в тишину, как камни в чёрный омут. — Ты же знаешь, у меня две дочери... Две девки, которым ещё два года до венца... Платья, побрякушки... Я их люблю, дурочек, я же из-за них...

Пастырь молчал.

— Значит, конец чистильщику Хану Кравицу? Конец? Ответь, бес тебя побери...

Пастырь молчал.

— Будь ты проклят... Да хоть капля человечности в тебе ещё осталась?

— Некоторые люди, — медленно заговорил Даймир, — путают человечность с жалостью. Или с милосердием. Или с сочувствием. А то и вовсе с дружеским расположением. Тогда как человечность, по моему разумению, — это всего лишь способность быть человеком.

В горнице повисла тишина. Страшная тишина. Недобрая. Подобная натянутой до предела струне. Лежать Рэльке стало совсем невыносимо, ему было жарко, на лбу выступили капельки пота, но скинуть с себя овчину он боялся. Казалось, стоит лишь пошевельнуться, потревожить эту невидимую, звенящую от напряжения струну — и тотчас же там, внизу, два больших сильных человека схватятся разом за своё смертоносное оружие и невыносимую тишину разорвёт в клочья оглушительный грохот выстрелов...

Скрип калитки... Топот сапог на крыльце... Кто-то распахнул дверь, пробежал через сени и сбивчиво затараторил с порога, захлёбываясь, хватая ртом воздух:

— Почтенный господин Даймир, почтенный господин Ханнанд, прощения прошу нижайше, что вот так вот прерываю! Уважаемый господин Норен мне велел прямиком сюда, к вам, не мешкая! Беда у нас, господа милостивые, там, у пруда на покосе! Беда!

8.

В закатном свете брызги на широких листьях чертополоха отливали кармином.

— Тварь выскочила вон оттуда, — со спокойной деловитостью рассуждал Хан, меряя шагами уже изрядно потоптанные грядки. — Из малинника. Прыгнула, сбила с ног, потом прижала к земле и ударила. Один раз. Точнёхонько в горло, под кадык. Потом её, видать, спугнул крик девицы, бить второй раз уж не стала, ушла обратно в малинник, а оттуда — мимо пруда, вдоль реки. Прямиком через луг.

В северянине не осталось ничего от того подавленного, тщетно пытающегося скрыть потрясение человека, что сидел недавно перед Даймиром, хлебал крепкую наливку и не хмелел. Он был сосредоточен, собран и хладнокровен.

— По следам — тварь та же, что и вчера. Пока ещё не стемнело, можем нагнать.

— В сёдла, — принял решение Даймир. — Норен... сдаётся мне, вы с нами собрались?

— Так и есть, — буркнул с угрюмой решительностью исправник. — И не отказывайтесь, я ещё не забыл, как самострел в руках держать.

На сей раз пастырь решил оставить свои сомнения при себе и просто кивнул.

— Я тож поеду! — с надрывом выкрикнул парень лет двадцати, похоже — зять погибшей женщины и муж рыдающей над телом молодухи.

— И я! И я поеду! — среди собравшихся крестьян волной поднялся шум... и тут же схлынул, разбившись о сталь в голосе "чёрного":

— Нет.

Гомон мигом утих, один лишь парень не успокаивался:

— Поеду!

— Нет, — повторил Даймир, не повышая голоса, — больше никто за околицу шага не ступит без моего приказа.

Он смотрел на жителей Ривцы, обступивших место трагедии. Некоторые лица были ему знакомы. Узнал пару мужиков, с кем утром ездил за трупами; узнал Гешека — паренёк стоял рядом со светлоусым охотником, знатоком волков; узнал и плотного мужичка с сединой в аккуратной каштановой бородке — Залт Лядич, здешний староста, представился ему днём, когда они вернулись в деревню.

Над толпой, незримый, но явственно ощущаемый всем естеством стрелка, сгущался страх. Все эти люди боялись. Чего именно боялись? Неведомого выродка? Стоящего перед ними чёрного пастыря? Скорее всего, неизвестности. Больше всего пугает не сама опасность, а то, что ты не знаешь, откуда её ожидать.

— Я поеду, — волчий знаток шагнул к строптивому молодцу и положил руку ему на плечо. — Я поеду за тебя, Мирко. А ты похлопочи об Ольне; она ж ума лишится, коли ты сейчас уйдёшь.

Девушка, склонившаяся над погибшей, всхлипнула, не поднимая головы. И парень, поколебавшись, присел рядом, обнял жену за плечи.

— Я лишним не буду, — охотник смотрел Даймиру прямо в глаза — он тоже боялся, но определённо меньше других. И пастырь с неохотой согласился:

— Ладно, четверо. Но больше — никто.

— Беги за конём, Стоян, — поторопил светлоусого Норен, — ждать уже нельзя, не поспеем.

Охотник бегать не стал — глянул на сына и тот, мигом всё поняв, умчался прочь.

— Ждать и не будем, — Даймир ловко вскочил в седло. — Поедем по следу, поэтому не слишком быстро. Успеешь догнать.

И бросил громко, обращаясь к притихшей толпе:

— Остальным разойтись по домам, сидеть там до утра и со дворов никуда не соваться. Даже до ветру — по трое. Кто бессемейный — пусть у родных ночует, у друзей, либо у соседей. Всем ясно?

Ривчане смотрели хмуро, отводили взгляды, но возражать никто не посмел. Только вдруг буркнули в толпе, вроде бы и негромко, но так, что наверняка услышали все:

— Небось, смоляне приманили тварюку. Колдунцы поганые!

"Вот она — правота Фоля!" — Даймиру захотелось выругаться в голос. Он выразительно посмотрел на исправника, и тот бросил с угрозой в голосе:

— Если кто в моё отсутствие ко мне на двор нос сунет — тому его носяру набок сворочу. Вместе с башкой. Так и запомните... Вранек, за старшого остаёшься. Глядите с Петре в оба, особливо — за Ксаной. Случится с ней что — свороченными носами не отделаетесь.

* * *

Солнце уже опустилось за далёкие холмы, вокруг быстро темнело. Как в сгущающихся сумерках Хан различал следы на скаку — неизвестно, но он упорно гнал своего каурого вперёд, а за ним скакали и остальные.

— Нагоним? — Норен поравнялся с Даймиром, вид у исправника был донельзя решительный. Прямо хоть плач, хоть смейся.

— Должны, — ответил ему Даймир.

И душой почти не покривил: болг шустрая тварь, и фору имеет в добрых полчаса, но всё-таки с лошадьми ему не состязаться. Выбрав для бегства протянувшуюся вдоль реки широкую полосу луга, жнец будто нарочно давал охотникам шанс настичь себя. Сбежал бы, как давеча, в лес — и погоня тут же потеряла бы всякий смысл.

— Что там, впереди? — он махнул рукой, указывая Норену направление.

— Излучина, — услышал в ответ. — Река вокруг вон того холма дугу закладывает. Если не повернём, аккурат в неё упрёмся.

"Там ему и конец, — подумал Даймир с мрачным удовлетворением. — Болги купаться не любят. Значит, двинется вдоль берега, и уж тогда точно уйти не сможет".

Из головы никак не выходило разорванное горло женщины. Один-единственный удар, как вчера у дороги... Но ведь вчера были клыки? Или...

Неужто он всё-таки ошибся? И Хан — тоже ошибся? Два опытных охотника, оба разом?

Они въехали на вершину большого пологого холма; отсюда было хорошо видно, что тёмная полоса реки круто изгибается впереди. Следы выродка вели прямиком в этот водный "карман". Навстречу своей судьбе.

— Смеркается, — бросил Хан, — нужно спешить.

Четверо всадников слетели с холма вниз. Даймир до рези в глазах всматривался в очертания берега, тщетно пытался уловить хотя бы тень движения среди редких плакучих ив. Если бы можно было угадать, куда именно двинется тварь, выйдя к бегущей воде, они могли бы поехать наперерез. Но след упрямо вёл их к реке, ни на йоту не отклоняясь от единожды выбранного направления.

— Тьма! — выругался в голос Норен. — Если гадина уйдёт в Пустоши...

— Не уйдёт, — отрезал Даймир. — Этот выродок боится глубокой воды... Придержи коня, Хан.

Но северянин уже и сам натянул поводья. До берега оставалось не более четверти лиги.

— Держитесь сзади.

Повинуясь приказу пастыря, деревенские послушно отстали. Даймир вытащил из ульстры винтовку, сдвинул предохранитель. Краем глаза отметил, что Хан поступил так же. С лёгкой рыси лошади уже перешли на шаг. Поравнявшись с Кравицем, стрелок указал направление стволом ружья:

— Ты — справа. Я — слева.

Северянин покосился в его сторону и молча кивнул. А через десяток шагов спросил, не поворачивая головы:

— Куда его лучше бить?

— Как гайфера — в голову. Над жвалами есть заметное светлое пятно — вот туда и цель. Брюхо толстое, но в него лупить бесполезно, не остановишь.

— Не дурак, смекаю.

— Ветер в спину... плохо.

Ветер вообще разошёлся некстати. Он шумел в ветвях развесистых ивушек, раскачивал длинные зелёные лезвия осоки, заглушал непрерывным шелестом звуки и скрадывал движения. За спиной Даймир услышал характерный скрип и щелчок — Норен зарядил арбалет. Хотелось верить, что если тварь вдруг прыгнет из высокой травы, напуганный исправник не всадит бельт в затылок кому-нибудь из чистильщиков...

До берега оставалось не более сотни шагов, уже слышался плеск воды. Лошадь всхрапнула. Почуяла что-то?.. Нет, больше никаких признаков тревоги. Шагает себе и шагает... А это ещё что?

В густеющих тенях возле большой старой ивы ему почудилось шевеление. Что-то дёрнулось там, независимо от порывов ветра, скользнуло по стволу примерно на высоте человеческого роста и тут же замерло. Сердце в груди остановилось на миг, прежде чем вернуться к прежнему ритму. Тук-тук-тук... не быстрее, чем обычно.

— Слева, — шепнул он спокойно, — что-то есть.

— След идёт прямо, — отозвался Хан. — Далеко?

— Возле дерева. Шагов с полста.

Он держал ствол ивы на мушке. Больше там ничего не двигалось, но Даймир был уверен, что ни зрение, ни воображение не сыграли с ним дурную шутку. Кто-то наверняка прятался за деревом. Безобидный зверь? Птица? Жнец? Проехав ещё десяток шагов, он остановил лошадь.

— Стоп. Хан...

— Понял, доеду до конца... Следи за ним.

— Брат Норен, — позвал Даймир, — возьмите на прицел вон ту иву. Если увидите что-то крупнее собаки — стреляйте.

— Хорошо, — кажется, исправник не был напуган, но в голосе его Даймиру послышалась неуверенность.

Новый порыв ветра всколыхнул траву, точно огромную воздушную перину, сердито зашумел листвой. Сумерки уже растворили краски мира в серых тонах, с каждой минутой всё больше темнело. Если тварь решится напасть, в этом шелесте и колыхании теней трудно будет поймать первый момент атаки... Что там делает Хан?

Даймир бросил быстрый взгляд на северянина. Тот уже доехал до самого берега, трава в этом месте коню щекотала брюхо. Пригнувшись в седле, вольник несколько секунд рассматривал что-то, что находилось буквально под копытами его каурого. Потом он выпрямился и мотнул головой.

"Бесы рыжие, что бы это значило?! Ладно, после разберёмся, пока — дерево и то, что за ним... Нужно объехать его слева".

Жестом указав Кравицу на старую иву, дескать "держи на прицеле", он толкнул пятками бока лошади. Послушная животина потопала куда было велено, обходя заросли крапивы, малым, но грозным полком выстроившейся между Даймиром и подозрительным деревом. Резные листья, казавшиеся совсем чёрными, не позволяли что-либо разглядеть с высоты седла. И всё же крапива лучше осоки. В этих зарослях движение двухсотфунтового жнеца заметить проще, чем в волнах колышущейся травы.

"Ну, где ты там, ублюдок? Покажись уже..."

На дереве определённо что-то было — вытянувшееся по стволу, тонкое и живое. Лапа болга? Или...

Лошадь громко фыркнула, и этот звук точно спустил самострельную тетиву — "лапа" на дереве изогнулась, сверкнула на пастыря чёрными бусинами глаз, а затем длинное гибкое тело метнулось вверх, мгновенно скрывшись из виду. Даймир медленно опустил ружьё и поехал обратно.

— Куница, — сообщил он ривчанам и вернувшемуся от берега Хану. — Всего лишь куница. И значит, навряд ли выродок прячется поблизости.

— Навряд ли, — подтвердил Ханнанд. — Следы уходят прямиком в реку.

— Что? — Даймир недоверчиво посмотрел на северянина. — В реку? Вот проклятье...

Небо над их головами наливалось ночной темнотой, первые звёзды скрылись за набегающими с востока тяжёлыми облаками.

— Нужно возвращаться. На сегодня — всё.

— Как же возвращаться? — озабоченно нахмурился Стоян.

— Так же, как и сюда приехали, — отрезал пастырь. — И тем же путём. Но если очень хочется в полной темноте бродить по кустам и искать где на берег выбрался здоровенный паук...

Слова Даймира заставили охотника смущённо кашлянуть.

— Но... матушка Наида...

— Утром, — заверил его исправник, — как светает — вернёмся сюда и снова пойдём по следу. Верно я говорю, господин Кравиц?

Хан, помедлив секунду, кивнул:

— Верно, господин Норен. Так мы и сделаем.

— А чтоб вы не сомневались, — добавил Даймир, — что эдаким манером мы за тварью будем гоняться до первого снега, вы по возвращении сделаете следующее: отправите, как рассветёт, своего шустрого Вранека в Штолен. Там он найдёт и привезёт сюда моего собрата по имени Малеш. Думаю, не позднее послезавтрашнего утра они оба будут здесь. Брат Малеш — чующий. С ним охота закончится за несколько часов.

Северянин бросил в его сторону понимающий взгляд, полный насмешки, но против обыкновения, даже не улыбнулся. Следовало отдать вольному чистильщику должное — действовал он с обычными хладнокровием и расчётливостью. Отменный охотник, настоящий мастер своего дела...

"Но это ничего не меняет, — подумал Даймир. — Ровным счётом ничего".

* * *

Дождь всё не начинался. В тёмной бездне над головой проносились набрякшие влагой тучи, но небо ещё выжидало, ещё раздумывало, стоит ли затопленная ночью земля хоть капли его, неба, холодных слёз.

— Вы, господин пастырь, сказали, оно боится глубокой воды, — Норен Хель первым не выдержал тягостного молчания, в котором они ехали уже добрых полчаса.

Отвечать не хотелось, но и отмалчиваться было глупо.

— Прежде так и было.

— А сейчас что же?

— А сейчас — уже не боится... Если спросите меня "почему", я вам не отвечу. Ибо ответа не знаю.

— Тьма! — буркнул исправник и снова умолк. Впрочем, ненадолго, через пару минут рыжеусый задал тот вопрос, что вертелся в голове и у самого Даймира:

— Может статься, вы, господин пастырь, неверно поняли, с кем нас тут судьба свела?

— Вряд ли. Болг это, больше некому.

Он уже успел поведать законнику про жнеца из Безлюдных земель, о котором тот прежде слыхом не слыхивал. Норену, само собой, рассказ пастыря не понравился.

— Но что же получается... болг этот должен реки бояться, а не боится; должен людей в капусту резать, а он только глотки им рвёт; должен за Межой сидеть, а разгуливает здесь...

"И разгуливает в одиночу", — добавил мысленно Даймир.

— А если мы встретили... что-то новое? — Хан высказал вслух то, о чём Даймир лишь подумал.

— Новый вид? — пастырь с сомнением покачал головой. — Чушь. Даже в Безлюдных землях новых жнецов не встречали уже много лет.

Лошади уверенно рысили сквозь ночь, порывы ветра били в левую скулу. Подгоняемые темнотой, люди поневоле старались ехать быстрее и держаться теснее.

— А что, — спросил Ханнанд, не глядя на стрелка, — много ли дадут тому, кто отловит новую тварь?

— Выброси из головы, здесь бродит обычный болг.

Северянин вдруг усмехнулся — впервые за этот вечер. И Даймир подумал, что сам не очень-то верит в собственные слова. Его не оставляло чувство некой общей неправильности происходящего. Жнец не должен был оказаться возле деревни после ночного пиршества, он просто не успел бы проголодаться. И если уж всё-таки решился напасть на человека при свете дня, то не должен был от одного лишь визга девчонки бросить добычу и спасаться бегством. И уж если решил спасаться, то не должен был бежать через луг к реке: до леса от деревни рукой подать, а лес для болга — дом родной. Но тварь с необъяснимой целеустремлённостью направилась в удалённый "карман" из проток, будто точно зная, что за ней погнятся, но не успеют настичь до заката... Болг словно намеренно водил людей за нос. Но такого просто быть не могло! Болги не настолько умны, и вне роя они вполовину не так опасны, как те же гайферы.

"Или я принимаю за изощрённую хитрость случайное стечение обстоятельств? Туча! Пока не найдём тварь, мы не узнаем наверняка".

— Стало быть, так выходит, — голос исправника выдернул Даймира из пучины сомнений, — что смолянин наш и впрямь не виновен... А? Придётся Фоля с евонной жёнушкой выпускать.

— Я бы с этим пока не спешил, — заметил стрелок, вспомнив недавний "глас народа". — По крайней мере, прежде, чем мы прикончим выродка. Проще будет лишний денёк подержать их взаперти, чем охранять в деревне.

— Не пойму, о чём... — Норен Хель осёкся — уже и сам сообразил, к чему клонит "чёрный". — Эх, ваша правда, пожалуй; пусть покамест посидят под замком. От греха.

Впереди наконец-то показались очертания домов, и даже у пастыря на сердце стало спокойнее при виде тепло светящихся окошек. В деревне не спали, там ждали возвращения охотников, ждали избавления от поселившегося в душах страха. Ждали напрасно.

Даймир почувствовал злость. Какого беса он думает об этом? Чем обязан людям, боязливо отводящим глаза при его появлении? Дело стрелка — нажимать на курок, а не беспокоиться о чужих страхах и неоправданных надеждах. В конце концов, не сегодня, так завтра, но жнеца он прикончит. И жизнь здесь вернётся на круги своя.

— Как вас приветил старый Мильх? — поинтересовался исправник.

— Гостеприимный человек, грех жаловаться. Откуда он взял своего паренька?

— Рэльку? — кажется, Норен удивился интересу чёрного пастыря. — Признаться... я плохо знаю эту историю.

— Дело то было, что и говорить, малость чудное, — вмешался в разговор Стоян. — Сам Мильх баял, будто к нему ночью постучалась девица, сунула младенца, назвала имя и тут же сбежала; он и рассмотреть-то её не успел.

— Что ж тут чудного? Не впервые детей подбрасывают к чужим дверям.

— Так откуда та девица взялась — вот где непонятка. Мильх опосля народ расспрашивал, так никаких бродяжек с дитём никто поблизости не видал, ни в Ривце, ни у соседей. Так вот явилась невесть откуда и пропала невесть куда. Но старик — мужик добрый, мальчишку как родного сына вырастил. И делу учит. Пацан смышлёный; глядишь — будет у нас новый "коровий доктор".

— Ежели парень Мильху как родной, — хмуро заметил рыжеусый исправник, — что ж он ему имя своё не даст? Сам-то уже не мальчик, случиться может всякое...

Норен умолк, не договорив, но Даймир понял, порядки деревенские были пастырю знакомы. Община полезного человека, конечно, не погонит, и если Рэлька премудрости ветеринарные освоит — быть ему в Ривце вместо "бати", когда срок подойдёт. Но и впрямь странно, с чего бы Мильх, без сомнения, любящий приёмного сына, до сих пор позволяет тому слыть в деревне бесправным "подкидышем"?

— Мне показалось, у Рэлека мало друзей, — как бы невзначай заметил он.

— Это верно, — подтвердил Стоян. — Пацан в том сам виноват. Не то чтоб совсем нелюдимый, а только по-настоящему ни с кем не сходится. Деревня у нас маленькая, все мы тут друг друга знаем, все друг другу родня, а вот Рэлька-подкидыш... среди нас вырос, но всегда был чужой. Будто вот-вот уйдёт — и не обернётся.

— Ксана моя его тоже недолюбливает. Прямо при людях в лицо говорит: "Воняешь", мол...

— Воняет? Ну и ну... Не замечал такого. Парнишка он чистоплотный, аккуратный, весь в батю приёмного. И хоть щупловат, но здоровый — что твой бычок. Хех... Надо же, "воняет". Такое не подкидышу, а Гешке моему впору примерять — уж вот у кого за ушами мох скоро вырастет.

* * *

Перед воротами дома ветеринара Хан придержал своего коня. Наклонился вперёд, похлопал по влажной шее каурого... и спросил:

— Так сколько?

— Ты о чём? — Даймир сделал вид, будто не понял вопроса.

— Сколько в Бастионе выложат за нового жнеца?

— Это болг, — устало повторил пастырь. — Ничего нового тут бегать не может.

— И всё-таки? — северянин выпрямился в седле, глаза его упрямо блеснули.

— Зараза... Ладно, если скажу, что золота хватит на дом в "верхнем" квартале Фарбунга, отстанешь от меня?

— К бесам золото. Как насчёт того, чтобы мой договор остался при мне?

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза — почти уже бывший вольник и чёрный маршал.

— Забудь, — Даймир качнул головой. — Не обсуждается.

Но Хан только усмехнулся на эти слова. Вид у него был, как у волка, почуявшего добычу.

9.

Сквозь дрёму Рэлька слышал, как вернулись охотники. Поскрипывание половиц в сенях... шорох снимаемой верхней одежды... Потом — глухое лязганье крышки на чугунке с картошкой... Бормотание голосов — тихое и совсем неразборчивое...

Он медленно погружался в сон, как в огромную деревянную бадью с тёплой водой, где батя купал его ещё малышом. Рэлька любил ту бадью и те купания, когда Мильх, раскрасневшийся от жара, выходил из парной в предбанник, и из высокого кувшина, смеясь, поливал его водой, пахнущей мятой и мёдом. И он тоже смеялся в ответ, отмахивался, поднимая тучу брызг, потом вовсе нырял с головой; но его тут же вытаскивали наружу и заворачивали в широкое серое полотенце. Давно это было... давно... Старая рассохшаяся бадья пылилась в сарае, Рэлька вырос из неё, как вырастал из штанов и рубах. Он повзрослел, а батя — постарел.

"Кто он тебе? — всплыл в памяти голос Вильги. — Сам рассуди: ведь никто. Чужая кровь..."

* * *

Юный смолянин говорил это легко, не смущаясь и, кажется, совсем не боясь обидеть своего новообретённого приятеля. И Рэлька, прислушиваясь к себе, с удивлением понимал: обиды нет. Совсем. Потому, что Вильга... прав. Прав особой правотой, от которой сводило скулы, как от незрелой сливы, но которую он, Рэлька-подкидыш, всегда носил и в голове, и под сердцем. С того самого дня, когда ему впервые объяснили что вообще означает слово, частенько приставляемое к его имени в чужих разговорах. Сам же Мильх и объяснил. Он никогда и ничего не скрывал от приёмного сына... вернее, почти ничего.

— Эй, — Вильга улыбался, — поехали с нами, когда всё закончится. Дядя Фоль будет рад.

— С чего ты взял, что его отпустят?

— Да ясно же, отпустят. Дядя тех людей не убивал, и ваш "чёрный" скоро всё поймёт. Он дотошный.

— А про него-то ты почём знаешь?

— Просто они все... дотошные.

В тот момент Рэлька вдруг понял, что юный смолянин не любит пастырей, и почувствовал неловкость. Даймир ему нравился. Даже после того нечаянно подслушанного разговора маршала с Ханом.

— Они уехали, — зачем-то сказал он Вильге. — Что-то стряслось у пруда... Не знаешь, что?

— Откуда ж мне знать? Пруд — там, а я — здесь.

— Хе... Твоя правда.

Он нашёл их обоих в условленном месте — у дощатых мостков над протокой. Келия, подвернув пёструю юбку, бродила по мелководью, пугая водомерок. А Вильга сидел на мостках и поглядывал по сторонам, будто сестру стерёг. Увидев приятеля, помахал ему рукой. Девушка же только обернулась на миг, сверкнула белозубой улыбкой и тут же снова уставилась себе под ноги — на разбегающиеся по водной глади живые чёрточки. Собственно, Рэлька только затем и прибежал, чтобы сказать про переполох в деревне. Опасался, что батя станет его искать, и найдёт заодно рэлькиных новых друзей. Но быстро уйти не вышло — слово за слово, шутка за шуткой... Возвращаться не хотелось, здесь у реки, с Вильгой и его молчуньей-сестрой, было куда веселее.

Когда рядом с весельчаком-смолянином присел, из кармана что-то выпало и покатилось по мосткам с глухим звоном. Железка, похожая не то на слипшиеся полумесяцы, не то на маленького краба — он совсем про неё забыл. Вильга оказался шустрее и подобрал вещицу первым, с любопытством уставился на серебристый знак.

— Это я нашёл, — поспешил объяснить Рэлька. — Вчера, когда с ребятами... словом, старая какая-то штука. Не знаю, зачем она нужна.

— А я зна-аю, — Вильга прищурился, сжал губы, став вдруг очень серьёзным.

— Что?! — вопрос вырвался сам собой.

— Эта штука... Ты и представить не можешь, что тебе найти повезло, братец Рэлек! Ох, и редкая же вещь! У-у-у! Да ты небывалый везунчик! Не-обыкно-венный!

— Правда, что ль? — наверное, он выглядел очень смешно с приоткрытым от удивления ртом и округлившимися глазами, начинающими наполняться недоверием.

— Неа, — Вильга осклабился и громко фыркнул, — неправда! Понятия не имею, что это за ерундовина! Лови!

И кинул железку Рэльке. Тот свою находку поймал, сжал в кулаке. Вильга смеялся; Келия тоже смеялась, радостно, но беззвучно; засмеялся и он за компанию — почему бы не похихикать над собственной доверчивостью.

— В старых городах таких штук полно, — заметил, между тем, смолянин. — Невесть зачем нужных, невесть на что когда-то годных. Всё больше хлам пустой, пользы ни на тален.

— Это тебе дядя Фоль, верно, рассказал?

— Неа, сам видел. Мы в один заглядывали, далеко отсюда, у моря на востоке. Сказать по правде, скучное место — просто очень старые мусорные кучи. Запреты "чёрных" — ерунда, там бояться некого и нечего. А что можно было найти стоящего, то уже давным-давно нашли и утащили. Вот то ли дело, сказывают, за Межой. Там Города ещё целёхоньки стоят. Или в пустыне, где Кордон... Ты когда-нибудь видел пустыню, Рэлька? Вот и я не видел. Но скоро, авось, повидаю...

Они сидели на мостках, болтая босыми ногами в холодной воде. Келия всё изображала цаплю, меряя шагами неглубокую протоку, а её брат увлечённо рассказывал про то, как они в своём фургончике доехали весной до самого Эгельборга, а к первым холодам надеются быть уже по ту сторону Пустошей, в Ледвальде, откуда двинутся ещё дальше на юг, где зима мягче, а люди — сплошь смуглые и чернявые.

— Давай с нами, — снова предложил смолянин. — Ну, сам посуди, что ты тут видишь? Поле и лес? Больных коров? Тебя тут до самой старости будут "подкидышем" называть. Так и в землю потом зароют — как чужого... Да ты им и есть чужой, Рэлька, сам же знаешь.

— А вы что же, свои? — огрызнулся он беззлобно, скрывая неожиданную растерянность. Щелчком прихлопнул пристроившегося на колене комара и посмотрел на Вильгу. Тот улыбался. И эта улыбка сказала Рэльке столько, сколько не сказали бы никакие слова. Келия тоже повернула голову. И тоже улыбнулась.

— Тут я хотя бы вырос, — смущённый, он пытался найти слова, чтобы отказаться. — Тут я знаю всех, и меня все знают. Хоть бы и "подкидышем" кличут, ведь не со зла же... А с вами-то мне что делать? Зачем я вам-то?

— Нам ты нужен, — прищурился с весёлой хитрецой Вильга.

"Ты такой же, как мы", — улыбалась молча Келия.

И Рэлька, наверное, в этот миг сошёл с ума. Потому, что не сказал им просто "нет". Он сказал:

— Я не знаю...

И лишь затем, стряхнув с себя светлое наваждение, выдавил неохотно:

— Да не, куда ж я поеду... Батя старый уже; если сбегу, он ведь совсем один останется. Ну, да, неродной я ему, но вырастил же он меня, и куском хлеба никогда не попрекал. Вильга... может, потом когда-нибудь? Сейчас... понимаешь...

Показалось: в глазах смолянина мелькнула досада, но как будто не на несговорчивого приятеля вовсе, а на кого-то другого.

— Понимаю! — он по-дружески хлопнул Рэльку по плечу. — Я ведь так спросил — на авось. Думал, тебе тут хуже, но раз такое дело... Знаешь, дядя Фоль и правда обрадовался бы. И тётя Эгра — тоже. Они добрые. Ты если надумаешь — только скажи. Хорошо?

— Хорошо.

Вроде, и объяснились без обид, но на душе как-то неспокойно стало. То ли неловко перед друзьями за отказ, то ли из-за того, что вспомнил о Мильхе, который, наверное, уже беспокоиться начал. А может, и ещё почему... Уходить не хотелось, но и оставаться было уже не в радость. И Рэлька всё-таки ушёл, пообещав, что утром придёт сюда снова. Вильга не стал его удерживать, только сказал на прощание:

— Спроси у него.

— О чём?

— О том, о чём он тебе не говорит. Спроси его об этом. Тогда, может, и поймёшь, с кем тебе быть следует.

Пока к дому бежал, слова эти всё в голове крутились, стучали в висках: "спроси, спроси, спроси!" А прямо за воротами, во дворе, Мильх его встретил и налетел седым коршуном:

— Рэлек! — и замолчал. Стал бы ругаться — не так было бы худо, но вот таким Рэлька его видел второй раз в жизни: молча сжимающим кулаки, с горящими от злости и облегчения глазами. Первый был три года назад, когда подкидыш провалился на реке в полынью и его, мокрого, в обледеневшей на морозе одежде, буквально притащили домой испуганные приятели. Полуживого. Но сейчас... сейчас-то с чего? Рэлька прямо опешил.

— Живо в дом! — выцедил, наконец, сквозь зубы Мильх. — И за порог без моего позволения ни шагу!

— Батя, да я...

— А ну, живо, говорю! Мечусь по всей деревне, места себе не нахожу, пока он шляется бес ведает где!.. Ох, не порол я тебя, а следовало бы! Может, хоть через зад ума бы маленько вколотил! Теперь уж поздно вразумлять...

Рэлька, уже открывший дверь, замер на пороге. Но старик сильно толкнул его в спину, заставив буквально пробежать через сени в избу.

— Кому сказано, пошевеливайся!

— Батя!

Он резко повернулся, в горле всё сжалось от горькой обиды. Да за что же?! Чем таким страшным провинился, чтобы вот так вот его, как щенка, обгадившего кровать?!

— Кто я... такой?!

Вопрос вырвался сам собой. И совсем не тот, который Рэлька думал задать, возвращаясь домой. Он-то опять о матери спросить хотел, о той, которая принесла его к этому порогу четырнадцать лет назад. А вышло... странное что-то, нелепое.

Но Мильх вдруг замер посреди комнаты и спал с лица. Будто вопрос подкидыша кулаком обернулся и с размаху врезался приёмному отцу в живот.

— Как? — переспросил он севшим голосом. И Рэлька, толком не понимая, что делает, отчаянно повторил:

— Кто! Я! Такой!

Никогда прежде Мильх не обижал его всерьёз и не поднимал на него руки, но то был какой-то другой, привычный Мильх... Батя вдруг сник, медленно опустился на топчан, плечи его бессильно поникли.

— Ты... — он сухо кашлянул: — Ты — мой сын. Не я тебя породил, но на это наплевать. Ты — мой. И всё, боле мне ничего о тебе знать не надобно.

Другой вопрос вертелся на языке. Он давно уже засел в голове, подобно занозе, однако задать его раньше Рэлька ни за что бы не решился. Но сейчас, видать, пришло время для старых заноз.

— Я — человек?

Мильх, услышав такое, дёрнулся, как от удара. Ответил, впрочем, спокойно:

— За четырнадцать лет повода усомниться не было.

— Я совсем не болею, царапины на мне любые за день заживают, устаю медленно...

— Что тут сказать... — старик принуждённо усмехнулся. — Ты, Рэлек, счастливый человек.

— Я, бать, не шучу. Наверняка никто другой в Ривце так не может.

— В Ривце — да. А вот в других местах — почему бы и нет. Сам же слышал, небось: люди есть, которые мысли чужие видят, предметы летать заставляют, других людей лечат не как я — снадобьями, а единственно волей своею. И никто их за это нелюдью не зовёт. Ты тоже... немного особенный.

— Ну да, — буркнул Рэлька, — совсем немного. Мысли ничьи видеть не умею. Но если я просто "немного особенный", что ж ты так на Даймира смотришь? Точно на волка...

— Он волк и есть, — Мильх сердито стиснул кулак. — Думаешь, "чёрный" станет разбираться, откуда в тебе особенность твоя взялась? Пусть у них там, в Бастионе, как поговаривают, особенных и своих хватает, а только мне проверять, как они к чужим особенным относятся, охоты нет. Уж поверь мне, старику, Рэлек, и держись от пастыря подальше, да и от приятеля его заодно. Я тоже мысли подсматривать не умею, и мне не по себе делается, когда вижу, как они к тебе приглядываются.

Мильх оборвал свою гневную тираду и вздохнул.

— Рэлек... Я решил. Мне староста совет дал где в Фарбунге найти хорошего натариуса и... Хватит уж тянуть, я дам тебе своё имя, станешь, наконец, настоящим Земичем. Не названным сыном мне, а законным. Отпишу на тебя этот кусок земли, дом и всё остальное — всё, что нажить сумел. Пусть невеликое, а всё ж таки хозяйство. Мой срок истечёт — не пропадёшь один. Что скажешь?

Он не знал что сказать. Смотрел на старого "коровьего доктора" и пытался понять, следует ли ему сейчас радоваться? По всему выходило, что следует... Но отчего же тогда внутри было так холодно и спокойно? Словно и не его вовсе касались услышанные слова. Надо было что-то сделать, что-то выжать из себя... "Ой, батя, я так рад!" "Батя, ты самый лучший!" "Батя, ты для меня такое... такое..."

— Батя... — в горле пересохло, он запнулся.

— Нет, не отвечай, — Мильх порывисто встал. — Ничего не говори, не надо. Я всё решил. Значит, уж не передумаю. Так оно и будет.

И вышел во двор, прежде чем Рэлька собрался с духом договорить.

* * *

Он медленно засыпал, слыша, как затихает неподалёку, в доме, негромкая возня. Шелест расстилаемых на лавках простыней... Сухой щелчок треснувшего в печи полена... Сонное ворчание бати, устраивающегося на лежанке...

Где-то далеко в деревне залаяла и тут же умолкла собака. Потом от бани донёсся смутный и странный шум... Кто-то бродил там, чужой и незваный, но совсем почему-то не страшный. Здесь, среди запахов сена, под слабо вздрагивающей от порывов ветра крышей, на пороге мира грёз всё казалось нестрашным.

"Завтра, — думал Рэлька, проваливаясь в тёплое ничто, — страшное будет завтра... Но не сейчас..."

10.

Даймир редко видел сны. И, право же, ничуть о том не жалел. В девяти случаях из десяти по пробуждении он вспоминал нечто смутное, но исключительно малоприятное. Такое, от чего сердце колотилось в груди и простыня липла к взмокшей спине.

Но сегодня его из кошмара выбросило вовсе не жгучее желание проснуться. Что-то щёлкнуло — слабо, чуть слышно, и для пастыря этот негромкий металлический звук стал подобен вылитому на голову ушату холодной воды. Сон разлетелся вдребезги раньше, чем Даймир осознал: в соседней комнате лязгнул затвор ружья. Прежде чем в голове успела оформиться хоть одна связная мысль, он уже вскинулся на лавке и открыл глаза.

Постель Кравица была пуста. Заглянув в переднюю, маршал убедился: дверь, ведущая в сад, прикрыта, но засов сдвинут и ключ, прежде торчавший в замке, исчез. Похоже, вольник поднялся среди ночи, наспех оделся (куртка пропала, а рубашка так и осталась лежать на табурете) и вышел, прихватив свой карабин. Который, будучи ещё в доме, снял с предохранителя... Подался смелый, но осторожный Ханнанд до ветру во всеоружии? Что-то мешало Даймиру просто усмехнуться при этой мысли.

Глянул в окно. За мутноватым стеклом темнел сад, там правили бал ночь и ветер. Шелест листвы накатывал волнами; изредка тоскливо поскрипывала старая яблоня; вторя ей, тонко дребезжали стёкла в деревянных рамах. Лёгкая и частая дробь пробежала вдруг по карнизу: горсть капель долетела до земли из низких облаков, но на том всё и кончилось, настоящий дождь будто не решился пролиться на Ривцу. И больше — ничего. Да и что можно разобрать в неумолчной арии ночной непогоды...

"Какого беса рыжего ты затеял, Кравиц?"

Главное — не давать волю эмоциям и не спешить с выводами. Первое, чему учат стрелков — так это терпению. Поэтому Даймир долго сидел на смятой постели и вслушивался в беспокойно шелестящую, поскрипывающую и дребезжащую тишину. Пока, наконец, не различил в коротком промежутке между двумя порывами ветра... Не шорох, не хруст сломавшейся ветки, даже не шаги по мягкой земле... Нечто едва уловимое и совсем не опознаваемое на слух. Быть может, и не звук даже, но ощущение присутствия. Его охотничье чутьё, развитое годами упорных тренировок и десятками патрульных рейдов за Межу, вдруг "сделало стойку", как выдрессированная легавая. Там, в саду, кто-то есть!

"Отличный вывод! — он готов был отхлестать собственные инстинкты по щекам. — Разумеется, там кто-то есть! Скажем, снаружи бродит Хан".

"Нет, — решительно возразило чутьё, — это кто-то ещё. Другой..."

— Выродок?! — прошептал он почти беззвучно. — Туча, но какого ляда...

Жнец вернулся в деревню. И не просто вернулся, а вышел именно к дому ветеринара, где охотники устроились на ночлег... Дерьмо скрайта! Но если Хан первым почуял его появление, почему не разбудил Даймира? Почему пошёл во двор один?

Самое простое объяснение: Кравиц силится любым способом сохранить свой договор. Защитить деревню от болга? Хорошо. Поохотиться на новый вид выродков? Отлично. Уложить тварь в одиночку? Лучше не бывает!

"Глупец, — с досадой подумал Даймир, натягивая сапоги. — Ничего это не решит... Во всяком случае, пока решение зависит от меня".

Что ж, защищаться лучше всего, нападая. В отличие от северянина, пастырь на голое тело предпочёл натянуть рубашку. Кобурой пренебрёг, револьвер сунул просто за пояс. От сабли против болга проку мало, вот нож — другое дело, за голенище его. А винтовку — в руки.

До рассвета оставалось не меньше часа, безлунная и беззвёздная ночь за стенами дома только-только начинала сереть. Ни зги не видно. Выждать бы маленько, прежде чем соваться наружу. Если вокруг дома бродит выродок... Да бес знает, что сделает болг, ведущий себя не так, как положено болгу! Быть может, скоро ему надоест обхаживать окраинный дом и он просто уйдёт. А может — попробует внутрь забраться. Или решит гульнуть по деревне.

За скрывающей верх печи цветастой занавеской вдруг заворочался Мильх. Проснулся? Нет, затих — не иначе, просто повернулся на другой бок. И благодарение Небу — сейчас не до объяснений. Хорошо бы ещё и мальчишка спал в доме, но увы, Мильх сказал, Рэлька домашней постели предпочитает сеновал. Оставалось надеяться, что в этот предрассветный час паренёк не вскочит по нужде.

Даймир прошёл к задней двери. Прижавшись ухом к холодным доскам, несколько секунд он вслушивался в шум ветра и шелест листвы. Потом снял винтовку с предохранителя и осторожно толкнул тяжёлую створку.

Двигаясь очень быстро и тихо, он выскользнул на низкое — в две ступеньки — крыльцо.

И чуть не споткнулся об оставленный прямо перед дверью походный фонарь. Жёлтый свет бил из него, отбрасывая темноту вглубь сада. Пастырь присел у крыльца, ловя на мушку пляшущие тени. Они дёргались под порывами ветра, метались, угрожающе трясли скрюченными лапами и щупальцами, скалили жуткие пасти... стоило усилий понять, что чудовища возле каждого дерева и куста — лишь итог прихотливой игры света и теней, помноженный на шутки воображения. Но где-то там, среди них, вполне вероятно, прятался настоящий хищник. И он вовсе не спешил выскакивать на видное место, подставляясь под пулю.

Фонарь горел довольно ярко, но держать его в руках одновременно с винтовкой неудобно. Хан, само собой, не случайно забыл эту штуку на крыльце: так иногда ловят гайферов — подманивают огнём, словно ночных бабочек. Прыгунов необъяснимо тянет к степным бивуакам и кострам дровосеков, при этом они плохо видят на границе темноты и света. У болгов не так, но Ханнанд этого просто не знает. И где же вольник со своим незнанием засел? На чердак забрался? Или уже догадался о своей ошибке и обходит дом по кругу?

Очень может статься, что жнец не полезет на рожон, а снова уйдёт — либо к лесу, либо через забор к реке. Ведь тварь, как оказалось, воды не боится.

"Ментат сейчас был бы кстати", — мысль явилась непрошенной и ненужной. Малеша рядом нет, вот и толку сейчас о нём жалеть? Собственное чутьё упрямо твердило: "Здесь, здесь тварюга! Совсем рядом!"

Ветер швырнул в лицо горсть мелких капель, но дождь опять лишь погрозился, утихнув прежде, чем трава покрылась влагой. Даймир ждал, вглядываясь в изменчивый мрак.

Глаза понемногу привыкали к неровному освещению, но разглядеть что-либо, кроме колышущихся ветвей и травы никак не удавалось. Медленно, мягкими "кошачьими" шагами стрелок пошёл вперёд, держа оружие поднятым. Самозарядная винтовка Абеля Вендела, модель сорок три — старая, но очень надёжная, она служит пастырям с самого Тёмного века. Получив в довесок к жетону чёрного маршала двойной круг на перчатку, Даймир побывал на знаменитом стрельбище под Нойнштау, подержал в руках последние из убойных новинок от оружейников Бастиона. И ни на одну из них сменить свой старенький "вендел" не пожелал. Разве что одна из игрушек — творение Хайта Лебеша — показалась интересной, но к ней ещё примеряются, не спешат запускать в производство...

"Ну, где же ты, поганец?! Дай только шанс тебя увидеть!"

Перед пышным кустом смородины Даймир остановился. Ему почудилось, или в шевелении теней проявилось на миг что-то неправильное? Он осторожно шагнул влево, разглядывая подозрительный куст. Палец застыл на спусковом крючке... Нет, всё-таки почудилось. Обычный куст, ничего более.

В десятке шагов по правую руку тянулся забор. Не тот, что закрывал двор — там доски высотой в полтора человеческих роста были пригнаны друг к другу плотно, почти без щелей. Этот же тын, окружающий сад, выглядел невысоким и непрочным. Пожалуй, его больше от зайцев и кабанчиков поставили, чем от зверья покрупнее, он среднего роста человеку едва по плечо будет.

Время от времени Даймир бросал быстрые взгляды по сторонам.

"Ох, Ханнанд, бесом ушибленный вольник, как же некстати ты решил поиграть в одиночку!"

Он обошёл развесистую старую яблоню, всё больше удаляясь от горящего на крыльце фонаря. Темнота сгущалась вокруг, заключая его в мягкие холодные объятия. По спине отчётливо протянуло знобким холодком. Это ничего, это всего лишь страх...

Паника — это последнее, что случается с пастырем во время охоты. Иное дело — страх, который ты смог приручить, взять под контроль. С которым, если угодно, подружился. Он придаёт чувствам бритвенную остроту, становится верным спутником, продолжением оружия. Со своим страхом Даймир давно уже был на "ты". И сейчас тот подсказывал ему увереннее, чем это мог бы сделать ментат: "Рядом! Рядом! Уже близко!"

"Где?!"

Он поднял ногу, чтобы сделать очередной шаг, да так и замер. Застыл на месте, не в силах заставить себя двинуться вперёд. Почему — объяснить не мог. Вроде, ничего особенного Даймир не увидел и не услышал, но все его чувства дружно возопили: "Стой!" Правая нога нелепо повисла в воздухе, руки с винтовкой будто окаменели, и только глазные яблоки осторожно шевелились. Слева направо... Медленно, очень медленно... Взгляд изо всех сил пытался проникнуть в сумрачное пространство впереди и из хаоса смутных тёмных силуэтов выхватить нечто, заставившее разум кричать о тревоге, но едва уловимое для зрения...

"Кажется, ничего. Такой же куст, как и предыдущий, разве что не смородина, а крыжовник. Можно опустить ногу, отступить на полшага назад и... нет, не могу... Небо, да что там такое?!"

Даймир повёл взглядом в обратную сторону — справа налево. Так же медленно и со всем возможным тщанием. Сердце билось учащённо, но не слишком. Никакой паники — это главное. Он осторожно выдохнул и столь же осторожно вдохнул. И вот тут-то, наконец, учуял...

Запах! Тонкий, очень слабый мускусный запах! Нипочём бы не угадал, если бы чувства не обострились до предела! Спасибо ветру — утих на несколько секунд и не дунул яростно, а всего лишь дохнул в лицо, донеся до обоняния слабое кисловатое амбре... в левую щёку дохнул.

Даймир чуть повернул голову и сильно, до боли скосил глаза.

"Ну, здравствуй, дружок. Вот и встретились..."

Выродок выбрал для укрытия не колючий крыжовник, а яблоню. Стоило лишь правильно присмотреться, и в переплетении ветвей, словно в эгельборгских "волшебных мозаиках", проступили тонкие, покрытые твёрдыми наростами конечности; за листвой смутно угадывалось тело прижавшегося к древесному стволу огромного паука. Вот блеснули бусины глаз, шевельнулись острые жвала... Жнец весь подобрался для прыжка, но ещё медлил, ожидая, когда жертва пройдёт мимо, подставив беззащитную спину. Быть может, всего на один шаг дальше ступит, на полшага... Или наоборот — попятится, давая понять, что заметила охотника. Тогда — тоже прыжок. И удар двух мощных передних лап, заканчивающихся изогнутыми, убийственно острыми хитиновыми клинками.

"Повернуться не успею, — прикинул Даймир, собирая в кулак всё своё хладнокровие. — Выстрелить — тем более. Если сумею увернуться от первой атаки..."

Он не додумал. Яблоня вздрогнула от резкого толчка, с треском разлетелись ветви, сметённые броском тяжёлого тела. Пастырь крутнулся на месте, пытаясь вывернуться из под удара и прикрыться винтовкой. В следующий миг оружие буквально вырвало у него из рук, а левое предплечье обожгло болью. Однако выбить Даймира из движения у выродка не получилось — тот упал точно так, как и хотел упасть. В одну секунду человек перекатился по траве и рванул из-за пояса револьвер, ловя взглядом стремительную многоногую тень...

Треск выстрела показался ему слишком тихим. Лишь когда громыхнул его "сорок пятый", Даймир понял, что первым стрелял вовсе не он. Да и не револьвер выступил "первой скрипкой" в ночном спектакле, а ружьё... карабин!

Болг, издав пронзительный стрекочущий звук, снова прыгнул... но уже не на пастыря, а куда-то вбок. Карабин хлестнул вдогонку свинцовой плетью и жнец кувырнулся в куст крыжовника, беспорядочно молотя лапами. Всё ещё сидя на земле, Даймир дважды нажал спусковой крючок, целясь в светлое пятно над кошмарными паучьими жвалами. И с удовлетворением увидел, как взорвался, пробитый пулями, хитиновый панцирь. Болг зашипел, конвульсивно заскрёб конечностями, добивая несчастный куст... замер.

"Вот и всё, поганец!"

Поднявшись на ноги, стрелок с опаской пошевелил левой рукой — вроде, ничего серьёзного, просто зацепило. Мельком взглянул на жуткого вида труп, бегло прислушался к своим инстинктам: те ответили равнодушным молчанием, дескать "всё закончилось, чего ты от нас ещё хочешь?" Ну, значит, конец.

Под яблоней Даймир отыскал свою винтовку. Подняв "вендел", в задумчивости уставился на две глубокие царапины, пробороздившие ложе. Полированный дуб насквозь пробила длинная трещина. Пожалуй, если бы он хоть на миг запоздал повернуться...

— Зараза! Идиот хренов! — от дома к нему подходил Ханнанд. Вольник не спешил, он уже тоже понимал, что всё закончилось. Карабин, однако, держал наизготовку, а палец на спуске: случись что — выстрелит моментально.

"Скажем, если я подниму револьвер", — мысль не вызвала ни удивления, ни раздражения — обычная уверенность, без двух минут констатация факта.

— Какого скрайта ты полез в сад, Дайм?! Я бы подождал, пока эта дрянь выползет к свету и спокойно бы её положил! Проклятье! Ты стрелок или дитё малое?! Вы все там чокнутые в вашем Бастионе, вечно прёте без оглядки в самое пекло! Как вы ещё не поубивались все к бесам, не пойму?! Вот как знал — не хотел тебя будить!

"И передёрнул затвор ружья, прежде чем выйти из дома".

Хан смотрел, не отводя взгляда.

"Я тебе жизнь спас, стрелок, — читалась в его глазах. — Ты мне теперь обязан, понимаешь?"

Ловко сработано, господин Ханнанд Кравиц. Недостаточно тонко, но нельзя не признать, что ловко. Поставить зажжённый фонарь на крыльце, щелкнуть затвором и затаиться возле дома... Пастырь просыпается... И что же он будет делать дальше?

— Это болг, — сказал Даймир без выражения. — Просто болг.

— Уверен? — как ни старался Хан говорить спокойно, голос его дёрнулся, треснул нервической ноткой.

— Да. Обычный жнец в необычных обстоятельствах. Когда приедет мой ментат, мы с ним разберёмся в деталях. Вдвоём.

"Вот так, любезный мой Ханнанд. Ты спас мне жизнь? Да. Я тебе обязан? Пусть. Но между стрелком Даймиром и чёрным маршалом Бастиона — пропасть, которую не объедешь на телеге личных обязательств. У тебя был выбор, стрелять чуть раньше или чуть позже, и ты всё-таки не позволил жнецу оторвать мне голову. Да, это так... но и это ничего не меняет. Ничего".

* * *

Наливка горчила. Не так, как накануне; в вишнёвой терпкости словно привкус золы появился и ощущалась едва заметная, но оттого не менее неприятная для языка хинная горечь. Та же горечь поселилась в печёной картошке. И в хлебе. А холодный квас за отвратный привкус хотелось выплеснуть в открытое окно. Сдержался; во-первых, чтобы не обидеть хозяина дома, а во-вторых, весь мир вокруг Даймира явственно горчил, выплеснуть же в окошко целый мир — такое разве что далёким предкам было по силам.

Самое скверное — никак не получалось понять, что не так. Вроде, дело сделано, жнец мёртв, можно уже перевести дух и... Что, что не так?!

— Ох, сила бесовская, — в комнату вошёл Норен Хель. Тяжело опустившись на лавку, исправник вытер выступившие на лбу бисеринки пота. — Господин Даймир, это и есть тот самый болг?

— Тот самый.

— Ну и мерзость, чтоб его... Мужиков пришлось самолично уговаривать — никак не хотели твари этой даже касаться. На воз кое-как погрузили, так люди теперь спрашивают, что лучше с ней сделать — зарыть подальше, да поглубже, или сжечь сперва?

— Сожгите, — буркнул Даймир. — Практической разницы никакой, но людям спокойнее будет.

— Вот и я так же полагаю, — согласился с пастырем рыжеусый. — Совсем уже светло, однако. Охо-хо, выдалась же ночка...

Законник оказался в доме ветеринара едва ли не через полчаса после того, как они уложили жнеца. Конечно, Даймир и не подумал бы посылать за Нореном в такое время, да только стрельба подняла на ноги всех ближних соседей Мильха, а те, в свою очередь, разбудили соседей дальних. В итоге исправник явился на подмогу чистильщикам во главе целой толпы наспех вооружившихся мужиков. Хорошо ещё, разобрались быстро и ривчане не успели удариться в панику. Норен Хель при поддержке старосты живо утихомирил народ, а потом безжалостно разогнал любопытствующих. Дескать "нечего тут толпиться, ступайте по домам".

— Так что скажете, господин Даймир? Покончили вы с нашей бедой?

— Думаю, покончили. Когда приедет Малеш, мы с ним ещё проверим округу. На всякий случай.

— Само собой, само собой! — появление старосты никто не заметил, Залт Лядич просто материализовался в дверях, коренастый, бородатый и довольный донельзя. — Что и говорить, господа, вся Ривца пред вами в долгу неоплатном! Без прикрас говорю, спасли и уберегли нас, хвала Ясному Небу! С обчества теперь... м-м-м?

На старостино вопросительно-глубокомысленное "м-м-м" Даймир только губы скривил. Всегда одно и то же.

— Расписку, — бросил он сухо, — и не с "обчества", а лично с вас, почтенный Залт. О том, что работа выполнена, и община претензий не имеет. Ни ко мне, ни к господину Ханнанду.

— Само собой, само собой! Об чём вы, благодетель?! Какие такие претензии?!

— Известно какие, — тон пастыря не потеплел ни на градус. — Притеснение мирных крестьян, неуважение к уважаемым людям, нерасторопность, высокомерие... Ну, и прочее в том же духе.

— Обижаете, господин Даймир, — укоризненно качнул головой староста. — И в мыслях не держал подобным вздором бумагу марать.

— И хорошо, коли так, почтенный Залт. Будете радостным исключением из нерадостного правила.

Староста хотел сказать что-то ещё, но промолчал, лишь с тоской во взгляде глянул на исправника, ища поддержки. Тот вздохнул и поднялся.

— Ладно, пойдём уж, а то там мужики ждут. Надо гадину спалить и забыть её, как дурной сон... Ежели вы возражать не станете, господа, я вас отобедать сегодня ожидаю. Отметить, так сказать, ваши удачные выстрелы... Слышь, Мильх, загляни и ты, что ли.

— Я-то к этому каким боком? — не очень вежливо отозвался из своего угла хмурый ветеринар.

— Небось, лишним не будешь, — отрезал Норен. — В твоём саду гадину порешили — сталбыть, ты свою посильную лепту вложил. Верно я говорю, Залт?

— Само собой, само собой...

И оба, коротко поклонившись чистильщикам, скрылись в сенях. Вслед за ними вышел и Мильх — проводить.

— До обеда аккурат управлюсь с делами, — донесся уже со двора приглушённый бас законника, — прослежу за мужиками и этих... выпущу уже, что ли. Пусть сами своих недорослей ищут, да шкандыбают из Ривцы на все четыре стороны. А то Ксана уже на Петрека носом крутит; мол, "арестантами провонял — не вздохнуть"... Вот заноза она у меня!

— Провонял, да, — задумчиво повторил за исправником Даймир. — Всё тут к чертям провоняло, вся эта история с самого начала...

— Знаешь, — Хан потянулся, хрустнув суставами, — я бы тебя даже пожалел, если бы остаток своей жалости не берёг для себя и своих дочек. К тому же тебе, бесчувственному ублюдку, моя жалость всё равно ни к чему.

— О чём ты? — любые оскорбления северянина Даймир решил пропускать мимо ушей.

— О том, что ничего тут не закончилось. И ты это своей чуялкой бастионовской лучше меня чуешь.

— Ну-ну, продолжай.

— Неправильный нам попался жнец. Настолько неправильный, что никакими совпадениями и "необычными обстоятельствами" черту не подведёшь. Вечером эта тварь нас побегать заставила, а ночью сама в гости явилась?

— Вот именно, что чёткой системы тут нет, — поморщился Даймир. — А раз нет системы, значит перед нами просто необычная цепь совпадений.

— Да к бесам совпадения! — Хан стукнул кулаком по столу. — Если ты не видишь системы, это ещё не значит, что её нет! Должна, должна быть система!

— Нет её. Болг напал на охотников позавчера вечером, убил их, но поужинать не смог — мы его спугнули. Ночью вернулся и закончил начатое. По идее, должен был насытиться и затаиться на пару дней, чтобы переварить съеденное, но уже следующим вечером напал на женщину возле деревни. Тут его снова спугнули, он удрал к реке. А ночью вернулся и получил своё. Слишком удачно для нас выбрал дом? Ну так давай вспомним, что славный наш ветеринар живёт особняком на самой окраине Ривцы и ближе всего к реке, а эта тварь воды не боялась. Вот и получаем простое сов-па-де-ние.

— Чёр-та с два!

Даймир пожал плечами.

— Считай как угодно. Другой системы я не вижу. Мне и самому не нравится запах, которым это дело...

Он вдруг осёкся, взгляд его остановился в какой-то точке поверх головы северянина.

— Запах, — повторил, будто в трансе. — Она же сказала... Вечная туча, Хан, ты прав, есть система!

— Не шутишь? — кажется, вольник ушам своим не поверил. — Какая?

— И как же я раньше не сообразил... Хан, я просто кретин! Но и ты, брат, не лучше!

— Да чтоб тебя! Говори же!

— Надо было сразу об этом подумать, — Даймир помотал головой, потрясённый, — но я просто не рискнул такое представить. А тут, когда обычная логика перестала справляться, попытался вообразить невообразимое... и вдруг всё стало ясно, как день! Хан, это не неправильный жнец, а всего лишь наши неправильные вопросы! Нужно было просто-напросто правильно спросить!

— Ты рехнулся, — подытожил Ханнанд. — Вот, смех-то...

— Да, рехнулся. И всё же задай вопрос.

— Да какой, чтоб тебя разорвало?! Какой вопрос-то?!

— Кому выгодно, Хан? Давай рехнёмся вместе и предположим на миг, что первое убийство — лишь результат стечения обстоятельств, и совершил его вовсе не болг. А жнец наш на сцену вышел не потому, что жрать хотел, а потому, что кому-то было нужно, чтобы он на сцене этой появился. Кому это могло быть нужно, подумай.

Некоторое время вольник молчал, а хмурое недоумение на его лице превращалось в столь же хмурое изумление.

— Ах, ублюдок, — подвёл он, наконец, итог своим размышлениям. — Я ему с самого начала не доверял.

— Девчонка, — заявил Даймир, вставая из-за стола. — Сперва нужно найти её.

11.

За тем, как увозят останки выродка, Рэлька следил с чердака. Нет, мёртвой твари он не боялся, просто не любил путаться под ногами у старших. Особенно когда старших много и они заняты неприятным для них делом.

Воз наконец-то тронулся в путь, направляясь через Ривцу в сторону леса. Тогда Рэлька слез с чердака и, поразмыслив немного, тоже со двора подался. Пастырю, после давешнего разговора с Мильхом, глаза мозолить не больно-то хотелось, равно как и самому бате. Пойти, что ли, побродить по деревне? Если кто-нибудь из приятелей попадётся на глаза, можно развлечься, рассказав о ночной заварушке в его саду. Небось, в кои-то веки станут слушать подкидыша с открытыми ртами, не перебивая и не насмешничая.

"Найти бы Ксану и прежде её отца всё ей рассказать!"

Идея выглядела соблазнительно — с одной стороны, утереть нос зеленоглазой задаваке, а с другой (эй, Рэлек, ты не спятил, часом?) вернуть ей должок: вчера она с ним новостями поделилась, а сегодня и он так же поступит.

Хотя, сказать по совести, лучше бы ему встретиться с Келией. И с её братом, само собой. Однако до условленной встречи возле мостков оставался ещё добрый час времени, поэтому Рэлька направился совсем в другую сторону.

Проходя мимо дома соседей, он ускорил шаг. Из-за глухого забора, скрывающего двор, хрипло гавкнул Багул. Не злобно, не предупреждающе, а так — поздоровался просто. Зайти, что ли, справиться о самочувствии лохматого? Нет, потом, попозже.

А ведь теперь, когда чудище убито, смолян исправник должен из-под замка-то выпустить. И они, конечно же, уедут. Быть может, сразу уедут, ещё до вечера. И тогда Рэлька больше не увидит ни Вильгу, ни Келию.

Он чуть назад не бросился бегом, но потом решил, что едва ли вообще найдёт их у реки — шумная толпа ривчан, крутившаяся с ночи вокруг дома и сада, кого угодно могла отпугнуть от прибрежных мостков.

"Эх, да хоть парой слов обменяться на прощание..."

Ноги снова понесли Рэльку к усадьбе Норенов. С кем его новые друзья уж точно не разминутся, так это с Фолем и Эгрой. Резонно? А то!

Через деревню по дороге — крюк в пару лишних лиг; быстрее напрямки через бурьяны. Знакомая тропка нырнула в заросли терновника и высоченного — в полтора роста — отчаянно цеплючего репья. Диким котом Рэлька проскользнул под завалившейся старой берёзой, спрыгнул в неглубокий овраг, на дне которого прятался под лопухами тоненький ручей. Над оврагом ещё прошлый ривецкий староста порывался мост перебросить — срезать означенные пару лиг к дальней вырубке, да покамест не дошли общинные руки до строительства. А Рэльке бездорожье — родная стихия: по дну оврага — вскачь, вверх по склону — на четвереньках, через рощу — бегом. Кто бы другой уже дыхание сбил, а он разве что слегка запыхался. Теперь только обогнуть густой и обширный малинник...

— Эй!

Они чуть не столкнулись на узкой тропе.

— Рэ... Рэлька? — Ксана удивлённо моргнула. — Ты здесь откуда?

— Я... это... — он растерялся и соврал раньше, чем успел придумать стоящий ответ: — К тебе, вот, шёл.

— Да ну? — кажется, девушка удивилась ещё сильнее. — Ко мне? Ну-у... считай, пришёл уже. Вот она я.

— Рассказать хотел... это... что ночью-то было у нас, — почему-то Рэлька смутился.

Зато Ксана уже пришла в себя и прищурилась, глядя с обычной своей насмешкой.

— Э-э-э, спохватился, гонец! Поздненько прибежал, я уж и сама поболе твоего знаю.

— Откуда?

— Оттуда. Па ещё засветло ко мне и Петреку прислал Жегу-хромунца, передавал не беспокоиться, дескать выродка-убийцу в вашем саду "чёрные" из ружей пристрелили. А недавно он и сам вернулся, всё рассказал.

— Ну, знаешь и знаешь, — Рэлька тоже надел привычную маску — равнодушие, помноженное на безразличие. — Подробно-то тебе не нужно, небось?

— А ты-то откуда подробно знаешь? Как пить дать, дрых без задних ног на своём сеновале.

— Дрых, — признался он честно. — А потом господин Хан ко мне наверх забрался — в засаду. Он, правда, и не заметил, что я проснулся.

— Врёшь, — это ему только показалось, или в ехидном прищуре зелёных глаз сверкнула колючая зависть?

— А когда он выстрелил второй раз и вниз сиганул, я к оконцу подоспел и видал, как господин Даймир тварюгу приканчивал. Из револьверта.

— Ладно, — сдалась Ксана, — пойдём, я тебя тоже яблоками угощу.

* * *

— Тпр-р-ру... Стой, говорю! — лошадь заплясала под пастырем, пытаясь с галопа перейти сразу на шаг. Ксана и Рэлька попятились от всхрапывающего коня. Сбоку подлетел, натягивая поводья каурого, Ханнанд Кравиц.

— Госпожа Ксана? Как кстати, тебя-то нам и нужно.

— М-меня? — вот, не гадал Рэлька, что кто-то сумеет такое ошеломление на дочку Норена нагнать. А самому немножко обидно стало: "Не меня искали, а её..."

— Тебя, дорогая Ксаночка, тебя, — северянин сверкнул белозубой улыбкой и ловко спешился прямо перед девушкой. — Верь не верь, а двум мужчинам понадобилась твоя любезная помощь.

— Помощь? — судя по выражению лица, зеленоглазая решила, что над ней попросту насмехаются.

— Да, помощь, — подтвердил, соскакивая на дорогу, Даймир. — Нам не до шуток, дело срочное и серьёзное.

— Ну, коли так...

— Вопрос непростой, а ответ нужен быстро. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Идёт?

— И-и... Идёт, господин Даймир.

— Вот и отлично. Ты говорила, что смоляне "воняют". Как они воняют? Чем?

Хорошо, он к Ксане обращался; от вопросов пастыря у Рэльки в горле пересохло, и сердце забилось часто-часто, просясь наружу. Да и Ксана, видать, растерялась, не сразу ответить смогла.

— Да я... Ну, как сказать-то... Пахнут они эдак... странно. Вы давеча, господин Хан, сказали "травами", мол. Так по мне, вовсе даже не травами. Иначе совсем.

— Допустим. А почему не "пахнут", а "воняют"?

— Так противно же! Все люди как-нибудь, да пахнут. Кто-то хорошо, кто-то не очень, но эти... неправильно они пахнут, вот. Особенно Фоль — от него дух совсем дрянной, нелюдской какой-то, ни на что не похожий... От Эгры тоже противно тянет, но её запах как бы и не свой вовсе. Фолем пахнет, сынками его... Ну, собой — тоже, но не противно, приятно даже... Было бы приятно, если б чужими не воняло. Понимаете?

— Понимаю, — серьёзно кивнул Даймир. — Спасибо.

Он глянул на Хана, северянин в ответ скорчил выразительную гримасу, дескать: "А я о чём говорил!"

— Вот что, ребята, — пастырь повернулся к девушке и оторопело глядящему Рэльке. — Во двор не ходите, пока мы оттуда не выйдем. Ждите в сторонке. А ещё лучше — идите, вон, к Рэлеку домой, посидите там.

— Фоль... — Рэлька замялся. — Его что же, не выпустят сейчас?

— Навряд ли, — от усмешки Хана стало неуютно. — Я бы даже сказал, что если бы мы его выпустить позволили — были бы большими дураками. А так... может, ещё за умных сойдём. Верно, Дайм?

— Пустое болтаешь, — холодно ответствовал Даймир. — Не упустили бы мы его из виду, так и так. Всё, идём.

— Почему мне нужно ждать?! — Ксана стояла, нервно сжимая кулаки. — Что вы там будете делать?!

— Допрашивать преступника будем, — буркнул пастырь. — Просто разговаривать. Но ты, если не желаешь уходить, постереги лошадей. Вон, Рэлек составит тебе компанию.

— Нужна мне его... — личико Ксаны исказилось от злости и беспокойства. — Нужен он мне тут, как...

Даймир и Ханнанд уже скрылись за калиткой, и она резко повернулась к Рэльке.

— Ну, что уставился, подкидыш?! Проваливай, давай! Небось, не пропаду тут и одна!

— Дело твоё, — Рэлька не стал спорить, пожал плечами и быстро пошёл прочь.

— Вали, вали! — долетело в спину. — Без тебя, промежду прочим, тоже дышится легче!

Но он уже не слушал — спешил прочь, возвращаясь на ту же тропу, что привела его сюда. На самую короткую дорогу, что вела к его дому.

"Их не выпустят! — стучало в голове, перекрывая обидные выкрики Ксаны. — Что-то стряслось такое, что их не выпустят! Нужно к реке! Может, они ещё там! Может, ещё упрежу!"

Мимо малинника он уже бежал.

* * *

Молоко в крынке, что сосед принёс накануне, успело скиснуть. То ли в тепле его долго продержали, то ли Ким посквалыжничал — принёс несвежее. Ладно, не беда, и простокваша не пропадёт.

Прибраться в доме наскоро, да идти в деревню. Надо бы к старосте заглянуть, коня его осмотреть; говорит, прихрамывать стал. У старой Бренны корова никак не оправится. У мельника — обе кобылы зараз; вот не умеет мельник с лошадьми ладить, и всё тут. Опять же, кимов Багул внимания требует... Дел много, но делами своими каждодневными Мильх не тяготился. Он любил эти дела, любил животных и любил односельчан (по крайней мере, большинство из них). И Рэлека, сына приёмного, тоже любил.

Куда сорванец опять подевался? Сердце снова наполнялось тревогой, но сейчас, положа руку на это вот самое сердце, отсутствие Рэльки было даже к лучшему. Вертись он рядом, Мильх мог снова не сдержаться, а это плохо, когда без вины на невинного мальчишку зверишься... Стыдно за вчерашнее, ох, стыдно! Потому сегодняшние дела особливо манили ривецкого "коровьего доктора" — можно уйти из дома и хоть ненадолго отвлечься.

Всякое он передумал за два дня. Четырнадцать лет сомнения копил — тут не за два, за двадцать дней поди во всех разберись. "Я — человек?" Произнести "да" проще, чем доказать, что ты прав, себе самому. И дело не в странной девице, отдавшей младенца незнакомому мужику и бесшумно исчезнувшей во тьме; не в необыкновенной живучести Рэлека; нет, совсем другое все эти годы мешало Мильху сделать подкидыша полноправным Земичем.

Его глаза... Девять дней из десяти — обычные глаза обычного мальчишки. Но изредка, совсем изредка взгляд Рэльки превращается в бездонное тёмно-карее болото, из глубины которого всплывает нечто, чему Мильх за четырнадцать лет так и не смог подобрать имени...

"Я — человек?" Услышышь этот вопрос в такую минуту — язык не повернётся ответить утвердительно.

"Поздно сомневаться, — упрекнул себя Мильх, — решил уже, значит — всё. Будет, как сказано".

Услышав лёгкие шаги во дворе, он со вздохом повернулся к двери. Та отворилась, тонко заскрипев.

— Ну, и где тебя опять...

Замолчал, глядя на вошедшего. Вовсе не Рэлек заявился домой — незнакомый паренёк, плотный, темноглазый и сероволосый, одетый в несколько мешковатую рубаху подвыгоревшего зелёного атласа и рыжие холщовые штаны. Босые ноги уверенно шагнули в комнату, позволения войти юный незнакомец не спросил.

— Так-так, — неласково нахмурился Мильх, — кого ещё нелёгкая принесла?

Взгляд вошедшего метнулся по гостевой, остановился на хозяине дома. Смотрел пришелец изучающе, не торопясь давать ответ на спрошенное.

— Что ж молчишь-то? Аль, немой?

— Я бы предложил тебе сделку, — с противоестественным спокойствием произнёс паренёк, — но не стану. Всё равно дать нам ты ничего уже не можешь.

Мильху стало вдруг жарко. Сердце застучало чаще, словно разбегаясь для последнего прыжка.

— Где он?

По лицу темноглазого скользнула бледная тень улыбки.

— С ним всё будет хорошо. Найдётся, кому позаботиться.

— Эвон как, — Мильх отступил к печи, вслепую протянул руку в холодный очаг, нащупал топор. — А я-то гадал, кто за ним прежде явится? "Чёрные" или... что-нить вроде тебя. Без малого, пятнадцать лет гадал.

— И не угадал, — тень улыбки расплылась в хищный оскал. — Бесполезно, не поспеешь.

Мильх и сам не верил, что может успеть. Но всё равно попытался...

12.

— О, добрые господа! — Фоль грузно бухнулся на скрипнувший натужно стул и привычно затараторил, заспешил: — Нет слов, чтобы вам благодарность нашу выказать! А ведь думал о вас худое! Но уж теперь...

Травник задохнулся от избытка чувств; казалось, ему и впрямь не хватает приличествующих моменту слов, даже слёзы в глазах блеснули — до того толстяк расчувствовался.

А Даймир достал из кобуры "сорок пятый" и положил на стол перед собой. Стволом к Фолю.

— Не советую надолго закрывать рот, любезный, — посоветовал он знахарю. — Если я пойму, что ты готовишь ментальный удар — прострелю тебе колено.

— К-как? — выдавил, запинаясь, Фоль.

— Очень аккуратно, — заверил его пастырь, и уточнил: — Сперва — левое.

— Для... — смолянин сухо кашлянул. — Для чего... Добрый господин, что ж ты такое говоришь? Я ж со всем сердцем! Я ж ни единой живой душе, ни скверным словом, ни чем ещё...

— Время, — отрезал Даймир. — Его у тебя только до вечера. Постарайся уложиться с рассказом в этот срок, и не делай слишком длинных пауз.

— Добрый господин...

— Спрашивай, Фоль, спрашивай, — подбодрил нарочито весёлым тоном Ханнанд. — Ты ведь любишь потрепать языком, вот и развлекайся, а мы послушаем. Иначе я тебе не колено, а кое-что другое продырявлю.

— Ума не приложу, господин... — на лице травника было смятение... и что-то ещё. Настороженность? Внимание? — А-а... Что будет вечером, добрый господин Даймир?

— Вечером будет Малеш, ментат Бастиона. Я покажу ему твою физиономию, и послушаю, что он о ней скажет. Потом, полагаю, у меня уже не останется сомнений, и я тебя просто убью.

Тучный смолянин в пёстрой одежде смотрел на пастыря, и фальшивое смятение медленно таяло в его глазах. Мягкие черты лица вдруг обострились; резко обозначились скулы; губы сжались в тонкую неровную щель.

— Не молчи, любезный, — Даймир легонько, но со значением прихлопнул ладонью "сорок пятый" на столе. — Если не хочешь мне повод дать, конечно.

Фоль улыбнулся. Пусть и несколько натянуто, всё же контраст вышел разительный: от растерянности и испуга — внезапный переход к спокойствию и уверенности. Сам толстяк выпрямился; при этом его голова будто погрузилась в покатые плечи, что придало тучному телу прежде несвойственной ему массивности.

— Как мне такое знакомо, — из голоса заговорившего смолянина разом исчезли вечная суетливость и заискивающие нотки, напротив — проявилась в речи вальяжная манера чуть растягивать слова.

— Всё-таки вы, "чёрные", похожи друг на друга, как чумные болячки: спесь и гордыня во плоти. Полагаете себя самыми лучшими, самыми-самыми... а ведь самоуверенность — есть слабость.

— Это только тогда слабость, когда ты не способен себя правильно оценить.

— Ах-ха-ха! — Фоль расхохотался, хлопая себя ладонями по коленям. — Обожаю, когда чёрные ублюдки так о себе говорят! Только тогда и понимаю по-настоящему, насколько вы не всесильны!

— Будь я проклят, господин пастырь, если он над вами не издевается! — не выдержал исправник, в равной степени изумлённый и разъярённый. — Да кто он такой, бес его раздери?!

Даймир смотрел на ухмыляющегося травника и ощущал беспокойство. Нет, дерзость толстяка не произвела на него особого впечатления, но вот эта уверенность... Либо Фоль всё-таки очень хороший актёр, либо у него в пёстром рукаве припрятан козырь. Какой?

— Вы, брат Норен, правы — наш гость издевается. Вернее всего, он таким образом время тянет, пытается придумать, как ему вывернуться. Только вот, к большому для него сожалению, тактика выбрана неверно.

Даймир взял со стола револьвер и направил оружие на Фоля.

— Ты повинен в смерти, самое меньшее, троих людей — этого более чем достаточно для виселицы. Как чёрный маршал я выношу приговор...

— Да в жёлтую геенну твои приговоры! — осклабился смолянин. — Думаешь, я не знаю чего вам, псам бастионовским, разрешается, а чего нет? Ты в человека стрелять не станешь, пастырь — это против правил.

"Занятно, — отметил про себя Даймир, — он дёрнулся при словах "чёрный маршал" — это понятно... но вот почему вздрогнула Эгра? Неужели, в ней ещё осталась хоть капля собственной воли? Ладно, играем дальше".

— Правила? Тварей мы не судим, мы от них избавляемся, как от грязи. Ты на крестьян жнеца натравил, заставил убивать вместо себя. И чем ты лучше выродка? Да ничем.

— А закон, пастырь? Тот, коему служит почтенный Норен?

— Ты трёх ривчан твари своей отдал, — процедил сквозь зубы исправник. — Трёх людей невинных... Стреляйте, господин Даймир. Считайте, меня тут нет. Закон отвернулся.

Даймир кивнул и со щелчком взвёл курок.

— Прощай, Фоль...

— Эй! Эй! Постой! — толстяк поднял руки, словно надеялся закрыться ими от пули. Спокойствие его дало трещину, сквозь которую выглянул наружу самый обыкновенный страх. — Эй, пастырь... Чёрный Лик! Да что на тебя нашло?!

"Недолго же ты продержался, приятель. А законник молодец, знает старые трюки, вовремя подыграл... Чёрный Лик? Раньше не слышал".

— Куда делись твои сомнения? — продолжал, между тем, знахарь. — Разве ты сам не давал мне шанс рассказать, как всё было на самом деле? Не хотел узнать правду?

— Правда... — слово на вкус непривычно горчило. — Правда заключается в том, что ты — убийца. На твоей совести три мертвеца, все родом из этой деревни. И пусть даже ты не своими руками убивал, ничего это не меняет. Ты — ментат без общественного договора, практикующий незаконно. Ты пошёл против строжайших запретов Бастиона: возомнил, будто можешь управлять не только людьми, но и выродками. И какая ещё правда мне о тебе нужна?

— Скажем, что не я убил тех охотников?

— Вижу, ты привык принимать нас за дураков, Фоль.

— Я не говорю, что совсем к этому не причастен. Но те покойники мне были вовсе ни к чему, и превратились они в покойников не по моей воле.

— Так-так, — Даймир и впрямь почувствовал интерес, не зря ему что-то казалось неправильным в этом деле, не зря. — Ладно, любезный, отсрочку ты получил. Так кто же убил людей?

— Сван. Мой старшенький их прикончил.

— Да ну? Ох, Фоль, всё-таки держишь меня за дурака. Шустроват для такого твой приёмыш.

— Приёмыш! Ах-ха-ха! Вот уж нет! Сван — кровушка моя собственная, родная. Жаль, вместе с кровушкой ума не передалось недомерку, зато силушки и шустрости — хоть отбавляй.

— Спасибо, что предупредил, — бросил ему Хан с неприятной усмешкой. — Учтём, когда ловить станем.

— Пф! Сперва найди его.

— Не отвлекаемся, — прервал обоих Даймир. — Зачем твоему "старшенькому" было нападать на мужиков? Что ж за блажь такая в голову юноше взбрела?

— За блажь эту, — прищурился насмешливо Фоль, — пусть деревенские не мне, и не Свану счёт предъявляют. А лично вам, добрые господа чёрные охотнички.

— Мы-то тут каким боком? — Хан не сдержал удивления. — Что ты плетёшь, боров чумазый?

— Серые тени, господин наёмный стрелок. То семейство, что вы положили неподалёку позавчера. Два матёрых красавца и трое малышей. Мы нашли их на неделю раньше вас и обхаживали, как девственниц перед ночью любви. Сука никак не желала оставлять детёнышей и бросать логово, а ломать... Эх, что за пара была!

Травник поморщился, не скрывая досады.

— И вдруг я понял, что их больше нет. Ниточки оборвались одна за другой, все усилия пошли прахом. Что и говорить, я был взбешён, а Сван всегда чует мою злость. О-очень хорошо чует. Его нужно каждую минутку в узде держать, как норовистого жеребца, иначе глупостей наделает — не расхлебаешь. И вот тут, как по загаданному, нам навстречу те деревенские... Чёрный Лик! Старший руками машет, кричит "стой". Я только когда вожжи натянул, неладное почуял: кровью тянет свежей. На лошадей ихних глянул: из тюка седельного прямо на меня голова глядит. Волчья. Всего-то пару мгновений и нужно было — понять, что просто волчья. Но Сван уж бросился на этих, прямо из фургона. Я и моргнуть не успел, а у дороги два покойничка лежат, дурень мой над ними стоит весь в кровище, и мне ясно как день: худо дело. Ну, а дальше вы знаете. Загнал я Свана в фургон, кляч своих вожжами припёк, да погорячился...

Он развёл руками и выдавил из себя сухой смешок.

— Как ни крути, а нам просто не свезло позавчера.

Особо Даймир не удивился, чего-то подобного он и ожидал. Сван, двадцатилетний угрюмец и молчун... ну, надо же! Пастырь поймал себя на том, что ему хочется спать. Напряжение понемногу спадало, сменяясь усталостью.

— Везение оставим дуракам, любезный. Неужто, ты правда веришь, будто тебе удалось бы уйти, не подведи твою колымагу старая ось?

— Никуда бы не ушёл, — буркнул Норен, — из-под земли бы тебя достали, ублюдка. Тебя и твоего недоноска.

— Ай-ёй! — смолянин в притворном ужасе всплеснул руками. — Да полноте, законник! Вспомни, что твои землепашцы нашли там поутру! Кабы не пастырь со своим дружком наёмником, вы бы до сих пор все тут тряслись от страха перед Большим Страшным Зверем, что бродит вокруг ваших ветхих клоповников и скоро всех сожрёт! Ах-ха-ха!

"Быстро же поганец оправился от испуга", — с неудовольствием отметил Даймир. Ему не нравилось, как себя ведёт Фоль — казалось, тот рассказывает им подробности, не подчиняясь чужому нажиму, а по собственной воле. Но с какой стати толстяку вдруг захотелось откровенничать?

"Проклятье, я слишком устал и совсем не выспался..."

— Кстати, о твоём болге. Откуда ты взял эту тварь?

— Малыша Фебуса? — травник хмыкнул. — Какая разница, откуда... Главное — он был очень полезен, я не пожалел, что мы выбрали его. Бедолага. Я знал, что против вас шансов у него почти нет, но всё ж надеялся: а вдруг свезёт и Фебус вас прикончит? Вы ведь вряд ли ждали... Ведь не ждали, а?

— Кажется, это называется "лицемерием", дружище Фоль, — осклабился Хан. — Если б мы не уложили жнеца, кому бы ты кричал: "О, добрые господа"? Ты так убедительно вопил, словно заранее готовился.

— Что с того? — не смутился травник. — Мне и так подходило, и эдак.

— Мразь! — бросил рыжеусый, но как-то вяло, словно нехотя. Похоже, он тоже здорово вымотался.

"С какой охотой я бы сейчас прилёг на пару часов. Как закончим, вернусь в дом ветеринара, и там уж..."

— Ладно, с нападением на нас всё ясно, — Даймир повёл плечами, одолевая некстати навалившуюся сонливость. — Но вот зачем ты натравил свою зверюгу на женщину?

— Неужто, сам не понял?

— Рана на горле. Только для этого?

— Не только. Заставить вас маленько побегать на ночь глядя мне показалось хорошей идеей.

— И впрямь, удачно вышло, — согласился Даймир с вялой иронией. — Именно тогда я и призадумался: что ж за жнец такой странный нам попался? Сам себя ты перемудрил.

— Перестарался, верно, — легко согласился Фоль. — Ну да что уж теперь... Зато впредь наука будет.

"Наука? Будет? Ты просто рехнулся, толстяк! Мозги жиром заплыли!" — Даймир возмущался молча, мысли в его голове текли медленно, лениво, произносить их вслух не было никакого желания, тем паче — повышать при этом голос. Больше всего хотелось просто закрыть глаза. Ненадолго, минут на пять... Ну, хоть на пару...

— Сам посуди, пастырь, что же нам ещё оставалось делать? — голос Фоля донёсся до него глухо, будто издалека. — Ведь узнали, что ты за чующим послал. Пришлось нам, понимаешь, суетиться, играть теми костями, какие были под рукой.

"Петрек! — запоздало догадался Даймир. — От него они знали обо всём, что парень слышал сам или узнавал со слов Норена. Не имея ментальной защиты, он, конечно, сломался сразу, как встал на караул возле погреба... Они? Почему я подумал "они"? Потому, что так сказал Фоль... Вечная туча..."

Сон тягучей патокой обволакивал сознание; веки, обретя немерянную тяжесть, опускались сами собой и не желали вновь подниматься. Пришлось приложить изрядное усилие, чтобы сделать это и сфокусировать взгляд... на Эгре. Женщина сидела неподвижно с остановившимся взглядом, пальцы её правой руки побелели от напряжения, сжимая запястье левой. Должно быть, потом на нём останутся синяки...

Ментату нужно сосредоточение для работы, за разговором он разве что эмофон собеседника сумеет прочитать. Но Фоль мог болтать о чём угодно, мог откровенничать и насмехаться над своими обвинителями. Ведь главной силой в этой странной компании людей и нелюдей был вовсе не он. Равно как и лучшим актёром.

Норен Хель медленно, точно после немалой порции хмельного, мотал головой. Сидящий от Даймира по правую руку Хан тоже "поплыл". В дверь позади смолян вошёл, оставив пост на крыльце, Петрек; он не засыпал на ходу, но глаза у него были — что две оловянные пуговицы. В руках помощник исправника держал взведённый арбалет.

"Спа-ать! — уговаривало вкрадчивым шопотом сознание. — Спа-а-ать! Отдыха-а-ать..."

— Бу-бу-бу, — торжествующе, но совсем уже неразборчиво произнёс Фоль. — Бу-ба-ба. Ба-а...

И мягким, удивительно грациозным для своей комплекции движением вскочил на стол. Он по-обезьяньи упёр руки в дубовую столешницу и начал быстро меняться — под мешковатой одеждой вздулись, натягивая пёструю ткань, могучие мышцы, голова ещё больше втянулась в плечи, зато лицо набухло массивной челюстью, раздалось, усилив сходство с обезьяной, а в распахнувшемся широкой пастью рту сверкнули острые зубы, больше подошедшие бы не примату, а какой-нибудь большой хищной кошке.

Вместо страха пришла равнодушная уверенность: всё, конец, охота вот-вот закончится, но вовсе не так, как планировали охотники. Мыши разломали мышеловку и собираются сожрать котов. Глядя на чудовищные метаморфозы, творящиеся со лжетравником, Даймир понимал, что видит сейчас невозможное. Что перед ним вовсе не иллюзия, не наведённый морок какого-нибудь обморочника, но нечто такое, с чем никто из пастырей прежде не сталкивался... а если сталкивался, то никому о встрече рассказать уже не смог.

Собрав все силы, все остатки почти рассыпавшейся в пыль, сокрушённой ментальной защиты, он тянул непослушную, тяжёлую руку к лежащему на столе револьверу. Отлично понимая, что дотянуться успеет, но вот поднять оружие и выстрелить — навряд ли.

Ладонь накрыла рубчатую рукоять, указательный палец вжался в спусковой крючок... Выродок, уже мало чем напоминающий прежнего нелепого толстяка, пригнулся, раздвинул страшные челюсти и торжествующе прохрипел, с заметным трудом выталкивая человеческую речь из нечеловеческого горла:

— Прощай, засранец!

В ответ грохнул выстрел. Тяжёлая пуля сорок пятого калибра ударила женщину в левое плечо. Эгра дёрнулась, стена позади неё расцвела бесформенным алым цветком. Лицо чующей из неподвижно-каменного сделалось вдруг безмерно удивлённым.

— Р-ра-а-а!!! — выродок, ощутив боль ментали, взревел так, как если бы сам получил пулю. Он качнулся назад, повёл затуманившимся взглядом и снова остановил его на "чёрном". И уже не заревев — зарычав глухо и ненавидяще, бросился вперёд...

Едва лишь револьвер плюнул свинцом в чующую, как каменная глыба усталости тут же повалилась с плеч Даймира. Жаль — не сразу, не мгновенно, добрых несколько секунд руки всё ещё плохо повиновались приказам мозга... несколько драгоценных секунд, цена которым — жизнь одного пастыря.

Фоль не позволил Даймиру поднять оружие. Одним прыжком он одолел разделяющее их пространство и стол загудел от удара могучей лапы, припечатавшей к дубовой доске и "сорок пятый", и сжимающую револьвер руку. Будто молот кузнечный с размаху опустили... Боль ослепила маршала, заставила стиснуть зубы, удерживая постыдный крик.

"Хочешь услышать, как я скулю? Не дождёшься, сволочь!"

Он уставился прямо в узкие ядовито-жёлтые глаза, разделённые вертикальными чёрными зрачками. Плюнул бы, да челюсти судорогой свело — не разжать... Смерть оскалилась Даймиру прямо в лицо. Погибнуть от зубов и когтей выродка — может ли быть для пастыря худший конец? На миг он даже забыл о хрусте собственных костей, сминаемых о морёный дуб. А потом...

Бах! Бах! Бах!

Выстрелы взорвали столешницу, они рубили прочное дерево в щепки, рвали в клочья пёструю рубаху Фоля, одна за другой впивались в скрытое под одеждой тело. Во время допроса Ханнанд держал один из своих "хольдов" на коленях, и теперь, не целясь, стрелял прямо из-под стола. В глазах северянина всё ещё таяла пелена одури после ментального удара, но палец раз за разом жал на спуск, разряжая обойму пистолета с расстояния, на котором невозможно было промахнуться.

Бах! Бах! Бах!

Правая рука-лапа Фоля подломилась, он тяжело опёрся на локоть, пытаясь устоять. Полный боли взгляд чудовища встретился со взглядом пастыря. Страшный рот приоткрылся и лжетравник выдохнул Даймиру прямо в лицо, обдав горячим дыханием:

— З-зх-ха-а-а...

Бах!

Последняя пуля вошла выродку точно в висок, и тот, так и не сумев выговорить хотя бы одно членораздельное слово, тяжело завалился на правый бок.

— Вот та-ак, — сипло протянул вольный чистильщик. Он положил на стол опустевший "хольд" и вытянул из кобуры его брата-близнеца...

— Вот теперь поговори-им, — ствол пистолета уставился на раненую женщину. — Вот теперь...

Что будет "вот теперь" уточнить ему не дали.

— И-и-и-и!!! — ударил по ушам истошный визг Эгры. Чующая рывком поднялась со стула. Левая рука её висела бессильно, а правую она вскинула перед собой, будто желая оттолкнуть северянина, сидящего по другую сторону стола. И Ханнанд вдруг захлебнулся недосказанной фразой, лицо его побагровело, на лбу обильно выступил пот. Он открыл рот, но, казалось, не мог ничего сказать... и на спусковой крючок нажать тоже не мог. Секунду охотник так и сидел, неподвижный, скованный по рукам и ногам незримыми цепями. А затем некая могучая сила приподняла его вместе с табуретом и швырнула спиной вперёд через половину комнаты. Хлопнул выстрел — пущенная вслепую пуля вошла в потолочную балку. Ещё миг — и северянин влетел со всего маху в большой шкаф тёмного дерева, где за стеклянными дверями красовалась праздничная фаянсовая посуда, стояли на полках резные шкатулочки и миниатюрные фарфоровые вазы. От удара вся эта конструкция с грохотом развалилась, погребая Ханнанда Кравица под обломками.

Кинетичка! И при этом — сильнейшая менталь! Да где ж такое видано?! На каких адских дрожжах выросло?!

— Дрянь! — рявкнул, вскакивая, Норен Хель. — Сучье семя!

Он рванул из ножен саблю... Глупец! С холодной сталью против мастера-кинетика — это ещё безнадёжней, чем против стали с голыми руками!

Но Эгра не стала тратить на Норена спирическую силу. Она лишь повела в его сторону яростным взглядом и Петрек, верный помощник исправника, дёрнулся, как кукла, о которой наконец-то вспомнил ярмарочный кукловод. Повинуясь неслышному приказу, здоровяк послушно вскинул арбалет и всадил бельт в широкую начальственную грудь...

А секундой спустя Даймир наконец-то дотянулся до своего револьвера. Левой рукой. И жал на спуск раз за разом, пока барабан не опустел...

* * *

Плохо... Ох, до чего же погано всё вышло!

Он вывалился из дома во двор, жадно глотнул нагретого солнцем полуденного воздуха. Неверным шагом побрёл к колодцу. Его немного мутило от боли, и мир вокруг тёк, плавился, как если бы приходилось смотреть на него сквозь плохо сваренное стекло.

"Дурак ты, маршал! Ума — как у курицы! Ничего не смог просчитать, хотя ответ был прямо под носом..."

Даймир остановился перед низким — чуть выше колена — колодезным срубом, растерянно взглянул на единственную здоровую руку, занятую пистолетом. Потом наклонился и просто погрузил горящее лицо в полное до краёв ведро. Подержал его в ледяной глубине несколько секунд и снова выпрямился. Стало легче. Не намного, но всё-таки легче. По крайней мере, взор маленько прояснился.

"Ведь девчонка сказала тебе всё, что было нужно для понимания, но ты думал о чём-то своём, упрямо не замечая очевидного!"

Обернувшись на слабый шум, послышавшийся за спиной, он увидел её. Ксана стояла у ворот, обомлевшая при виде пастыря, растрёпанного, оборуженного, покрытого кровью — своей и чужой. Даймир, глядя на испуганную девушку, вспомнил о рыжеусом Норене, через тело которого переступил, выходя из гостиной. Самострельный бельт в сердце... Что ж, по крайней мере, конец получился быстрым.

Капля воды стекла с ресницы в правый глаз. Даймир моргнул, рукавом утёр мокрое лицо. От зажатого в руке "хольда" пахнуло пороховой гарью — Хан всё-таки выстрелил из него. Одни раз... последний раз. Больше Ханнанду Кравицу из Эгельборга на спусковой крючок не нажимать. Посудный шкаф — неважная замена саркофагу. Нелепая смерть... Впрочем, как знать, не было ли для бывшего вольного чистильщика это лучшим исходом? Даймир приехал сюда по его душу, но Судьба — дама с причудливой фантазией, она любит неожиданные решения.

"Нужно что-то сказать... Что-то..."

Девушка смотрела на него, а он никак не мог собраться с мыслями и найти подходящие слова... вообще хоть какие-нибудь слова, которые не прозвучали бы пошлой банальщиной, словами ради самих слов. Хоть что-нибудь найти в своём сердце, вытащить наружу, облечь в осмысленные звуки... Ты способен быть человечным, стрелок?

"Да, я способен. Потому, что я — человек..."

Он так ничего и не произнёс. Над забором мелькнула быстрая тень и на посыпанную речным песком дорожку приземлился Сван... Впрочем, молодого смолянина Даймир нипочём бы теперь не узнал, если бы не увидел совсем недавно во что превратился отец парня. Непропорционально "набитые" мышцами руки и торс, лицо-морда с выступающей тяжёлой челюстью, острые зубы — вот что разглядел в вечерних сумерках бедняга Тереш, вот отчего заорал благим матом, прежде чем клыки твари заставили его умолкнуть...

Выродок-сын оскалился и заворчал, стремительно разворачиваясь к стрелку. Пусть он был моложе Фоля, пусть ему недоставало ещё бойцовского опыта, зато в его распоряжении имелись сила чудовища и нечеловеческая быстрота. А у пастыря... каких-нибудь две секунды, чтобы упредить противника с первым ударом. Две бесценных секунды. Эй, это же уйма времени!

Выродок — вот он, прямо перед тобой, открытый выстрелу, ещё только поворачивается, взрывая лапами песок и пригибаясь для прыжка. Прежде чем прыгнет, успеет получить две-три пули. Сдохнет раньше, чем дотянется когтями. Стреляй!

За широкой спиной чудовища оцепенела от страха Ксана. Сван стоял с девушкой точнёхонько на одной линии... линии огня.

"...Пуля за сто шагов пробивает дюймовую доску из дуба, а с десятка — стальную кольчугу и пехотный панцирь. Насквозь..."

И усомнился бы в услышанном давеча от Хана, да сам отлично знал, на что способен "хольд". В краткий миг перед тем, как привычно вскинуть оружие, Даймир отчётливо представил себе: выстрелы прошивают грудь молодого выродка, останавливают его прыжок, быстро превращают смертельно опасное живое в неопасное и неживое, валят на залитый кровью песок... А позади Свана падает скошенной травинкой девушка... Выигрыш в скорости реакции слишком мал, чтобы успеть сместиться в сторону, изменить позицию. Да и куда смещаться? Слева раскинул колючие ветви роскошный розовый куст. Справа и чуть сзади — колодезный сруб. Тот, что немногим выше колена. Даже если пули достанут выродка во время прыжка, один хороший толчок в грудь, и...

"Белые розы принято класть на могилы неудачливых стрелков. По два цветка на один земляной холмик..."

Нужно стрелять! Жать на спуск и полагаться на удачу. Авось не зацепит... а если зацепит, то не серьёзно... а если серьёзно, то не смертельно... а если смертельно, значит судьба...

Нужно стрелять! Вопрос приоритетов, чистой ключевой воды рацио, никаких сантиментов. Ты — стрелок, в твоих руках жизни многих других, таких, как эта девочка. До тех пор, пока ты жив и способен поднять к плечу винтовку... Пока жив! Твоя жизнь против её на чаше одних весов. Кто из вас двоих ценнее для этого мира, ты — стрелок второго круга, или она — всего лишь обычный... человек?

Даймир широко шагнул вправо, даря своему противнику лишнюю секунду для прыжка...

13.

Спешил к реке, а ноги домой принесли. Почему — сам толком не понял. Мимо бежал, заметил, что калитка приоткрыта. Вроде, ничего необычного, случалось такое за Мильхом — уже выходя, запор отодвинуть, а потом спохватиться и за чем-нибудь забытым вернуться в дом. Нет, ничего необычного... но Рэлька уже сбавил шаг и направился к воротам.

— Эй, батя! Ба-ать!

Двор ответил молчанием. Дверь в дом тоже открыта наполовину — это уже непорядок: Мильх за такое браниться не устаёт. Дескать, "хорош уже комарья в сени напускать". Но вот сейчас сам оставил широкую щель — налетай, мелкие кровопийцы, милости просим... Не похоже на него.

Рэлька вошёл в дом, как в холодную воду — непроизвольно задержав дыхание. Предчувствие поднималось в нём тёмной волной — нехорошее, недоброе.

— Батя.

Дом не отозвался. Ни шороха, ни шёпота. Омут безжизненной тишины, в которой слышен лишь стук собственного сердца, ускоряющийся с каждой секундой. Первым, за что взгляд зацепился, был топор, лежащий прямо посреди комнаты, у стола. Проглотив сухой ком, застрявший в горле, Рэлька шагнул через порожек...

— Ба...

Мильх сидел на полу, спиной подпирая печь. Глаза закрыты, крепкие руки бессильно раскинуты. Казалось — старый "коровий доктор" внезапно устал по дороге из горницы в гостевую и присел отдохнуть прямо там, где стоял. Опёрся спиной о тёплый камень, задремал...

— Батя!

Сердце двух раз не успело ударить, а Рэлька уже присел рядом, схватил приёмного отца за плечи и осторожно потряс, с испугом глядя в непривычно бледное лицо. Веки, словно вырезанные из старого пергамента, дрогнули и медленно, осиливая немыслимую тяжесть, поднялись. Рэлька ожидал увидеть взгляд, затуманенный болью, но глаза Мильха были пронзительно ясными.

— Бать, что... что мне делать? Что делать, а?

Губы — серые, ни кровинки — шевельнулись и Рэлька разобрал еле слышное:

— Судьба...

* * *

— Оставь его.

— Нет.

— Оставь, он умер. Обычный человек, таких на свете пруд пруди. Не ровня тебе, и даже не родня.

— Нет... он... он вырастил меня.

— За это ему спасибо. Он умер, не мучаясь. Ты доволен?

— Что? — Рэлька поднял голову и посмотрел на присевшего рядом Вильгу.

— Он не мучался, — повторил тот. — Ты доволен?

"Ты доволен? — тонко звенело в голове. — Ты должен быть доволен. Он был старый, он всё равно скоро ушёл бы от тебя. Немощный, страдающий, ненавидящий своё бессилие и всех, кто это бессилие видит. Неужели, ты хотел бы, чтобы это случилось так?"

— Прочь из моей головы, — глухо произнёс Рэлька, не глядя на Келию. — Плевать, правду ты говоришь или нет. Уйди!

— Ты сильный, — улыбнулся Вильга. — Я сразу догадался. Но только когда ты отказался с нами уехать, понял, насколько сильный. Фоль рассказывал, "чёрных" специально такому учат — сопротивляться чужим чующим, да сверх того ещё и ментатов в помощь приставляют. А ты сам умеешь, даже не обучаясь. От рождения. Это потому, что ты — один из нас.

— Фоль... кто он? Кто вы такие? Кто... я такой?

— Выродок, — в голосе Вильги не было ни насмешки, ни отвращения. — Полукровка. Сын выродка и человека. Как я, как она. А Фоль... Лия сказала, он мёртв. И тётя Эгра — тоже, и Сван. Это плохо, но могло быть и хуже. Главное — охотники тоже мертвы, а мы — живы. Мы втроём: ты, я и Лия.

— Нет, — выдохнул Рэлька. Мир — привычный, знакомый — уходил у него из-под ног, неумолимо скатывался в бездонную яму. Он боялся, что, упав на самое дно, разобьётся на множество мелких осколков, разлетится стеклянной крошкой, как тот ангел из Мёртвого города, перестанет быть собой.

— Ты — один из нас, — терпеливо повторил Вильга. — Тебе следует быть с нами. Уйдём вместе. Прямо сейчас.

— Зачем? Ну, зачем ты... его...

— Он держал тебя. Здесь, среди тех, кто никогда не признал бы своим странного подкидыша. Я просто освободил тебя. Сейчас ты не понимаешь, даже ненавидишь меня — пусть так. Ненависть перекипит, а понимание — лишь вопрос времени. Пойдём отсюда, Рэля.

— Нет.

— Ты нужен нам, а мы нужны тебе. Дело не в Лии, ты сам это знаешь, сам чувствуешь. Пойдём, пока кто-нибудь не заявился сюда, и мне не пришлось снова...

— Нет! — Рэлька заставил себя разжать пальцы и тело Мильха медленно завалилось на правый бок. Он встал, чувствуя внутри странную пустоту. — Убирайтесь! Проваливайте! Кто бы вы ни были, идите к бесам куда хотите! Я никому не скажу, что вы были здесь, но уйдите, уйдите же!

— Не глупи. Тебе незачем здесь оставаться. Тебя ничто здесь больше не держит. Ничто и никто.

"Я хочу заплакать, — думал Рэлька. — Почему я не могу просто заплакать? Это ведь и впрямь больше не Келия, это только Вильга и его слова. Я слушаю их... и мне хочется сдаться".

— Заба-авно, — Вильга вдруг замолчал, прислушиваясь, — кое-кто всё-таки припожаловал. Вот уж не ждал...

Он не двинулся с места, только Келия отступила за спину брату. А Рэлька, удивлённый и растерянный, обернулся на торопливый стук шагов в сенях. Если это не Фоль и не охотники...

— Ксана?!

Он узнал её с трудом. Растрёпанная, осунувшаяся, она задыхалась, словно пробежала без передышки несколько лиг и после этого хорошенько повалялась в пыли. Юбка, недавно выглядевшая чистой и нарядной, пришла в совершенную негодность. На левой скуле красовался огромный синяк.

"Может, её лошадь сбросила? — мелькнула в голове смутная догадка. — Ведь не бежала же она и впрямь от самого дома с этой штукой..."

В руках Ксана сжимала обнажённую саблю — не иначе, отцовскую. Держала она её неловко, неумело, но когда подняла оружие, выставив клинок перед собой, руки девушки не дрожали.

— Так и знала! — прошипела она. — Предатель! Гад!

Смотрела она при этом прямо на Рэльку, поэтому сомневаться, кому предназначены её слова, не приходилось. Впрочем, было у Ксаны что и остальным сказать.

— Твари проклятые! Выродки! Убийцы!

— Спасибо, — осклабился Вильга. — Так всё и есть. Но вот откуда ты здесь взялась, дурочка?

— Запах! — зло бросила ему Ксана. — Ваш мерзкий запах! От подкидыша тянуло не так, как обычно, нужно было только вспомнить, кто вонял похоже! И я всё-таки вспомнила, смекнула! Слышишь, ты, тварь?!

— Чующая! — улыбка паренька стала хищной, пугающей. — Вот так-та-ак!..

— Сдохните! — крикнула Ксана, замахиваясь тяжёлой саблей. — Сдохните все!

Вильга... уследить за его движением Рэлька не сумел — вроде, вот только что пепельноволосый ещё сидел, расслабленный, а вот он уже стоит, чуть пригнувшись, перед девушкой и протягивает вперёд руки, точно желая обнять нежданную гостью и закружить её в танце...

— Х-ха!

Сабля с грохотом покатилась по полу — прямо под ноги оцепеневшему Рэльке. Ксана тоже покатилась, но уже в другую сторону — к окну; докатилась до стены, чувствительно грянулась о неё и застыла, недвижимая. Едва моргнуть времени хватило, а Вильга уж стоял над упавшей.

— Когда-нибудь все мы сдохнем, — он не сдержал издевательский смешок. — Да, когда-нибудь. Но кое-кто — прямо сейчас.

Девушка не шевельнулась и не отозвалась даже стоном. Обеспамятела от удара? Или...

"Мертва", — сам себе сказал Рэлек... Нет, не сам сказал, и не Лия нашептала. Это поднялся из глубин души-омута живущий там "постоялец". Поднялся, выглянул из глаз мальчишки... и впервые за четырнадцать лет вдруг решил с ним заговорить.

"Мертва, — бросил он с хладнокровной беспощадностью. — Как Мильх, как чёрный пастырь, как Хан Кравиц, как, очевидно, и Норен Хель. А до них — ещё Рузка, Тереш, старая Наина. Кого-то ты знал лучше, кого-то хуже, кто-то тебе нравился, кто-то не слишком. Но теперь между ними есть одно неоспоримое общее — смерть. Ты доволен, малыш?"

— Смотри, Лия, — Вильга склонился над Ксаной. — Ещё дышит. Живучая...

Его сестра не двинулась с места, но как бы подалась вперёд, и вид у неё сделался неуверенный.

— Нет, — резко мотнул головой пепельноволосый, отвечая на неслышимые слова. — Оставить "чёрным" ментата? Да я лучше сам себе палец отгрызу! Человечность — человечкам, милая. Милосердие Чёрного Лика не даруется врагам. Вспомни Глет, вспомни мать. Вспомни! И бросай уже мерить их нашими мерками.

Пока смолянин говорил, из его пальцев вытянулись острые, тускло блестящие когти.

"Она ещё жива! — Рэлька смотрел на лежащую девушку и пытался выкарабкаться из ямы собственных чувств. — Жива!"

Ксана, что вошла в его дом с саблей в руках, была ему не знакома. Куда подевалась привычная ехидница и вредина, зеленоглазая заноза, воображала и первейшая заводила в самых дурацких авантюрах ривецких подростков? Она явилась сюда одна, никого не позвав на помощь, ведомая лишь жаждой мести. Как гончая примчалась по тонкому следу, вместо того, чтобы оплакивать страшное в своей внезапности горе. Вместо слёз и заломленных в отчаянии рук — сухие глаза, недетская ярость и тяжёлая отцовская сабля...

"Глупо, — заявил "постоялец" уверенно и спокойно. — Глупый, необдуманный поступок, и столь же глупый конец. Как насчёт тебя, малыш? Ты тоже хочешь сделать глупость?"

Рэлек нагнулся и поднял с пола обронённое Ксаной оружие. Против ожиданий, рукоять удобно легла в ладонь, а сам клинок оказался куда легче, чем думалось.

— Не трогай её, — сказал Рэлька громко.

Вильга, уже примерившийся опустить когтистую руку на шею девушке, замер.

— Дуришь, Рэля, — голос его звякнул ржавым металлом. — Играешься в благородство. А нужно просто понять: она — враг. Сейчас — бестолковая и беспомощная, но уже через пару лет станет смертельно опасной. Врагам нельзя позволять подняться, вырасти и окрепнуть. Упавших врагов следует добивать.

— Не трогай, говорю, не то...

— Не то что? — Вильга выпрямился и повернулся, серые глаза его блеснули. — Что ты сделаешь, дружок?

Он не прыгнул, помнилось — просто шагнул к Рэльке, и тут пол под ногами подкидыша будто ожил: доски половиц встали вдруг дыбом и ахнули его по спине с такой силой, что в очах потемнело. Следующие несколько секунд дышать оказалось делом непривычно трудным, и пока он первый мучительный вдох делал, успел понять: вовсе не пол вздыбился и ахнул, а сам Рэлька ахнулся оземь. Не без помощи Вильги, само собой. Усевшись верхом на поверженного мальчишку, тот улыбнулся ему, показав жутковато заострившиеся зубы.

— Ты сильный, да, но это вовсе не значит, что ты можешь со мной тягаться, малыш.

Серые глаза под длинной пепельной чёлкой... как же Рэлька раньше не замечал, насколько они старше юного, мальчишеского лица?!

— Не трогай... её! — просипел он, безуспешно пытаясь вывернуть свои запястья из железной хватки когтистых пальцев. — Хочешь, чтобы я... пошёл с тобой... пойду... но её ... не трогай!

Страшную, хищную улыбку сломала судорога гнева.

— Дурак! Её я прикончу в любом случае! Ну, почему ты не хочешь понять, дурья голова, что если ты не с нами, тогда ты — с ними! С человечками! С этими вшами на теле земли! Сила бесовская, ты должен, должен уйти с нами! Не заставляй меня... Во имя Чёрного Лика, Рэлек, у тебя нет иного выбора! Я тебе его не оставил... Проклятье, Лия, сделай же с ним что-нибудь! У меня тоже нет выбора, он должен пойти с нами!

"Если ты не согласишься, то умрёшь, — деловито подсказал чужак, глядя глазами Рэльки в серый водоворот ярости и надежды. — Скажи ему "нет", и он тебя убьёт. Милосердно, как Мильха, без лишней боли и страданий. Но и без жалости, которую убил в себе много раньше".

"Кто... Кто ты?"

"Не меня спрашивай, а ему отвечай, малыш. Ты хочешь жить вечно?"

— Нет... — выплюнул Рэлька в кривящееся нечеловеческим оскалом лицо. — Мне ни к чему...

Бах!

Грохот выстрела слился со звоном разлетающегося вдребезги оконного стекла.

Бах! Бах! Бах!

При каждом "бах" Вильга вздрагивал всем телом и из его груди на Рэльку щедро брызгало красным и горячим. После четвёртого выстрела серые глаза погасли, пепельноволосый приоткрыл рот, но сказать ничего не смог — лишь судорожно всхлипнул и повалился вперёд, накрывая своим телом ошалевшего и оглушённого подростка.

Собрав все силы и едва не крича от накатившегося волной ужаса, Рэлька столкнул его с себя и ещё увидел, как Келия спугнутой белкой бросается к дверям; а потом услышал, как указывающий ей в спину воронёный "палец" издаёт лишь разочарованное "щёлк"...

— Т-туча... — Даймир тяжело опёрся о карниз, заглядывая в комнату через разбитое окно. — В этой штуке ещё должно было остаться три патрона... Какого...

Рэлька ничего ему не сказал. Он откинулся на спину, закрыл руками окровавленное лицо и наконец-то дал волю слезам. Первый и последний раз в своей жизни.

14.

Лик, огромный и багряный, похожий на огненный апельсин, садился в тёмно-синие разводы облаков — значит, завтра будет дождь... или не будет? Бес их разберёт, эти деревенские приметы.

Человек, сидящий на крыльце, поправил плащ на плечах и поморщился. Вместе с вечером пришла зябкая сырость и обосновавшаяся в правой руке боль сделалась совершенно невыносимой. Конечно, болели и ссадины на лице, половина которого превратилась в сплошной синяк, ныли опухшие колени, едва сгибалась ушибленная шея, но в сравнении с рукой всё это казалось сущими пустяками. Раздробленная кисть скрылась под плотным лубком повязки, бинты рядом с чёрной одеждой казались особенно белыми.

В Бастионе отличные целители, они способны сотворить чудо, если для чуда ещё осталась хоть малейшая возможность. А он, по крайней мере, жив — это уже немало.

В ворота заглянул пожилой мужичок — кажется, сосед Мильха — увидел пастыря, поклонился торопливо и тут же исчез. Здесь Даймира по-прежнему боялись. И теперь, кажется, даже больше, чем прежде.

— Иногда я тебя тоже боюсь.

— В самом деле?

— Да.

Из-за угла дома вышел невысокий, но очень мускулистый мужчина лет тридцати, длиннорукий, загорелый и голубоглазый. Опрятно одетый... Малеш всегда опрятно одет.

— Выбраться с раненой рукой из колодца — такое даже для тебя чересчур.

— Я об этом не думал, когда выбирался. Просто жить хотел.

Малеш фыркнул, покрутил от избытка чувств коротко остриженной головой и спросил:

— Может, хоть теперь объяснишь, за каким лядом ты поехал в Фарбунг один? Почему мне пришлось изнывать от безделья и неизвестности в этой дыре, Штолене?

— Потому, что я хотел дать ему шанс.

— Не понимаю, — нахмурился ментат, присаживаясь рядом с напарником. — Зная тебя, не думаю, будто ты собирался дать Кравицу возможность избежать наказания. Тогда шанс на что?

— Шанс уйти самому. Избежать публичного позора. Я знал Хана несколько лет. Он был отличным охотником, лучшим среди многих. Жаль.

— Сочувствие? От тебя? Дайм, мне кажется, это кто-то другой говорит, не ты.

— Не сочувствие... ладно, забудь. Теперь уже неважно. Лучше скажи, смог взять след?

— Не смог. И никто бы не смог. Отставая на три часа, не имея отпечатка эмоауры, не зная даже примерного вектора поиска... Чего ты вообще от меня ждал? Чуда?

— Не кипятись, я ведь не упрекаю.

— Ещё бы упрекал!

Помолчали, глядя на закат. Последний ломтик огненного "апельсина" быстро тонул в подёрнутой багрянцем синеве, истончаясь на глазах.

— Я видел трупы, — нарушил тишину Малеш, ущипнув себя за острую щегольскую бородку. — Признаться... мне стало не по себе. С чем ты тут столкнулся, можешь сказать?

— С мимиками, — голос Даймира звучал глухо.

— Пф-ф-ф... Я спрашиваю серьёзно, не валяй дурака.

— А я серьёзно тебе отвечаю.

— Мимиков нет, Дайм. Не бывает. Они — только страшная сказочка для новичков, любой нойд знает это уже на втором году обучения.

— Сотню лет назад фельхов тоже считали сказкой.

— Дайм... Тьма! Такое будет непросто предъявить Капитулу. Я, как мог, позаботился о телах, но тут ведь даже ледника пристойного нет, только обычные погреба. Пока ещё прибудут эксперты... Нет, ты и в самом деле серьёзно?

— Серьёзнее не бывает. Я видел, как они меняют облик. И это не было иллюзией.

— Тьма!

— Вот именно. Хуже того, твари действительно умны. Не по-звериному умны, по-человечески.

— Дайм, — ментат с сомнением вздохнул, — а ты не усложняешь? По твоим же словам, тварями управляла сильная менталь. Да к тому же ещё в паре с ученицей...

— Списать всё на чующих соблазнительно, Мал. Увы, не могу себе позволить такую роскошь, — Даймир невесело усмехнулся. — Не стоит недооценивать врага, особенно если он новый, неизвестный.

— Так-таки и враг? Эльмы тоже, вроде как, выродки, но мы с Архипелагом не воюем.

— Эльмы почти люди, только выглядят... посимпатичнее. Они двести пятьдесят лет сидят на своих островах, им с нами нечего делить. А этим — наверняка есть; лишь вопрос времени, когда начнут.

— Тьма! Ну и в скверную же историю мы тут влипли, Дайм. У меня дурное предчувствие.

— У меня тоже, дружище. У меня тоже.

Ментат посидел ещё минут пять, потом спохватился вдруг: день почти закончился, а дел осталось много — требовалось до отъезда утрясти с ривецким старостой кучу разных формальностей. Скоро стрелок опять остался на крыльце в одиночестве. Впрочем, ненадолго.

— Выходи, чего уж.

Несколько секунд на веранде было по-прежнему тихо, потом там наконец-то обдумали предложение пастыря и решились; Даймир услышал шорох, брякнула жестянка и на крыльцо позади него кто-то вышел.

— Кто такие мимики? — голос был не больно-то виноватый, скорее озадаченный.

— Старая легенда, страшилка для юнцов. Будто бы есть жнец, умеющий принимать человеческий облик. Тварь, от которой нет спасения, ведь ни один пастырь не ждёт удара в спину, когда за его спиной стоит человек.

— Разве... вы всегда доверяете людям? Незнакомым? Ведь есть же...

— Разбойники, убийцы, просто сумасшедшие, ненавидящие Бастион, — Даймир кивнул. — Есть. И мы готовы защищать себя не только от выродков. Но как защититься от того, в ком не видишь врага, пока он не вонзит тебе клыки в загривок?

— Не знаю.

— И я не знаю. Раньше мне об этом не приходилось думать всерьёз.

Не оборачиваясь, Даймир без труда представил себе паренька: стоит на пороге, скрестив на груди худенькие руки, серьёзен не по-детски, и никак не решается задать вопрос, что упрямо вертится на языке.

— Ежели вы знали, что я там сижу...

— Зачем позволил тебе подслушивать?

На "подслушивать" паренёк сердито шмыгнул носом и выдавил неохотное "да". Что ж, честность предполагает ответную честность.

— Я тоже кое-что успел подслушать. Недавно. Если ты не с нами, тогда ты — с ними...

Он не повернул головы, чтобы увидеть лицо мальчика. Испугался ли тот? Возможно. Но когда заговорил, голосом никак страха не выдал.

— А если я не с ними, тогда я — с вами? Так, что ли?

— Положим, что так.

— А я разве могу быть с вами?

Даймир внезапно понял, что у него нет для паренька готового ответа. Однозначного, не допускающего сомнений.

"Слишком уж странно всё складывается, — подумал он. — Имею ли я право говорить сейчас то, что говорю? В этом деле было так много моих ошибок. Не ошибиться бы снова".

Проще всего было бы свалить всё на собственное незнание, ведь он никогда прежде не интересовался, как воспринимают мир ментаты и почему их в народе называют "чующими". Потому и называют, — пояснил ему недавно Малеш, — что чужой эмофон для неопытного, необученного ещё спирита — это "запах". Чем больше он похож на собственный фон чующего, тем более естественным кажется "запах", более привычным, даже приятным. В отличие от "вони" настоящих чужаков, нелюдей. Эх, знать бы заранее...

— А ты бы хотел быть с нами?

Судя по молчанию, Рэлька тоже не имел для пастыря готовых и однозначных ответов.

"У меня нет права на ещё одну ошибку, брат подкидыш. Каждая ошибка стрелка — это чья-то жизнь".

Правую руку пронзило болью; словно длинным раскалённым шилом — насквозь, от кисти до плеча. Нет, не скоро ещё удастся поднять ею винтовку. Но чтобы убить роковую менталь и двоих выродков, ему хватило одной лишь левой. И если сейчас придётся снова нажать на спуск...

— Послушай, — Даймир заговорил медленно, осторожно пробуя на вкус каждое слово, прежде чем позволить ему прозвучать. — Есть такая штука — человечность. Кто-то путает её с милосердием, кто-то — с сочувствием или добротой. Кому-то кажется, что цена ей — мелкая монетка, брошенная нищему у городских ворот; вот только я всегда полагал такую жалость дешёвой блажью, проистекающей от желания выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. Человечность — это другое: способность быть человеком, совершать достойные человека поступки и принимать решения... Не всегда добрые и милосердные. Правильные решения. Такое не даётся людям по одному лишь факту рождения существом с двумя руками, двумя ногами и одной головой. Право на человечность нужно заслужить, вырастить в себе. Понимаешь?

— Не очень, — признался Рэлька. — Но я попробую... понять.

В Бастион редко приходят добровольцы. Ещё реже пришедшие становятся полноправными чёрными пастырями. Отбор строг, очень строг. Несмотря на вечную нехватку людей, несмотря на высокие потребности и невосполнимые потери. И мало кто настолько жаждет стать чистильщиком Ясного Неба, чтобы воззвать к Праву лояльности и открыть свой разум бдительным взорам бастионовских ментатов.

Исключение при отборе делается немногим — тем, чьи души и тела опалило прошлое. Тем, кто следует путём потерь: дети, потерявшие родителей в когтях выродков; родители, чьих детей поглотили Мёртвые города. Из них, отдающих остатки своих искалеченных судеб Ясному Небу, получаются лучшие. Непримиримые. Основание Бастиона и первая линия его стен. Во второй линии стоят потомки выживших.

— Абсолютное право на твоей стороне, братец. Если ты и впрямь решился.

— Решился.

— Чёрные одежды, чёрное настоящее. Ради света в будущем и Ясного Неба над головой. Ты согласен?

— Да.

— Учти, с этой дороги не поворачивают вспять.

— Я согласен.

— Что ж, — Даймир встал, одолевая боль, повернулся к мальчику, заглянул в тёмно-карие, почти чёрные глаза. — У тебя есть время до утра, чтобы собрать вещи. Столько, сколько сможешь унести на себе. Не более.

Рэлька кивнул так уверенно и спокойно, что пастырь почти поверил в его искренность. Судорожно сжатые губы, дрожь ресниц...

— Бояться можно, — сказал он мягко. — Страх — не враг, а друг. Ты ещё поймёшь, братец.

— Судьба... — голос паренька предательски дрогнул. — Он сказал мне: "Судьба"... и больше — ничего.

— Судьба? — Даймир покатал слово на языке, как глоток выдержанного вина, и медленно кивнул с видом знатока, оценившего качество напитка по высшему разряду: — Да, очень может быть. Когда обнаружишь, что опытный охотник оставил в пистолете неполную обойму, поневоле думаешь: "судьба"... А ведь кто-то сказал бы: "обычная глупость".

15.

Утром уехать не удалось. Староста заявился — вопросы общинного имущества обсуждать. Конечно, тот был в своём праве, но что заезжему чёрному маршалу заботы маленькой общины? Даймир посмотрел на хмурого подростка, ожидающего с дорожным мешком, посмотрел на бледного от волнения Залта, скрипнул с досады зубами и... спустил с поводка несгибаемого, как стальная балка, Малеша. Который подробно и доходчиво объяснил старосте, какую именно часть имущества юных рекрутов, в какие сроки и в каком виде ("Деньги, мука, мёд... Овёс? Тоже пойдёт. Сливовица? Смотря какого урожая и выдержки...") следует переправить в миссию Бастиона. Согласно принятому в Восточном Союзе законодательству и двухсотлетним Чёрным пактам.

Едва убрался озабоченный и озадаченный Залт, как явились ему на смену провожающие. Соседи пожаловали втроём с Багулом, по-семейному. Ким был непривычно молчалив, взлохматил рэлекову шевелюру, буркнул "эх, подкидыш, подкидыш", потом отошёл в сторонку, позволив жене обнять вечно гоняемого от малинника сорванца и дать волю бабьим слезам: "куда ж ты собрался-то, Рэля, родной?!" Багул, поджимающий раненую лапу, милостиво дал себя погладить и даже вильнул обрубком хвоста. Дескать, "доброго пути, соседушка".

Ланц не пришёл, но на него Рэлька обижаться быстро раздумал. Хотя сам бы, наверное, помахать приятелю рукой не счёл за тягость. Ну да ладно, каждый своё горе переживает по-своему.

Не пришёл и Гешек, однако ему счёт вышел ещё скромнее, чем Ланцу, когда в воротах показалась Ксана. С ранцем за плечами, по виду не большим, чем мешок у подкидыша. Одна.

— Со всеми простилась уже, — ответила сухо на невысказанный вопрос Рэльки. — На своём дворе.

Вот так. Ни прибавить, ни убавить.

— Значит, не передумала, — нахмурился Даймир. — Тогда почему опаздываешь к сроку?

— Вы ведь ещё здесь, — девушка не отвела глаз.

Пастырь фыркнул и продолжать нравоучения не стал. В ближайшем будущем найдётся кому поучить зеленоглазую уважению и дисциплине.

— Отъезжаем, стало быть, — подытожил скептически Малеш. — Ну, наконец-то. И года не прошло.

Небо с ночи опять затянуло тучами, вяло моросил скучный дождь. Бабье лето виновато разводило руками: сколь вышло, столь вышло, люди добрые, не обессудьте уж. Ну, хоть пыль дорожная донимать не станет — и то ладно.

На вершине холма, не сговариваясь, обернулись назад. Прежняя жизнь грустно улыбалась им в спины, уютно дымя печными трубами, манила повернуть лошадей, но оба уже знали: это всего лишь обманка. Мирные руины всё равно остаются руинами, разбитого вдребезги не соберёшь. Впереди маячило смутное будущее в чёрных тонах с алыми молниями и кругами. Пугающее до дрожи в коленках, оно, тем не менее, манило сильнее, чем осколки прошлого.

За деревенской околицей посреди дороги стояла знакомая фигурка, высокая и белобрысая. Увидев, что путники смотрят на неё, фигурка отчаянно замахала обеими руками. То ли прощалась, то ли молила вернуться.

— Ясного Неба, подкидыш, — сказала Ксана, навсегда отворачиваясь от Ривцы и от всего, что было связано с этим местом.

— Ясного Неба, — в тон ей отозвался Рэлек.