Наполеон однажды сказал: 'Представившись католиком, я мог окончить вандейскую войну; представившись мусульманином, я укрепился в Египте, а представившись иезуитом, я привлек на свою сторону итальянских патеров. Если бы мне нужно было управлять еврейским народом, то я восстановил бы храм Соломона'.

Вот еще один, древний. испытанный еще в Великой французской революции прием захвата — представление вредоносных сообщений в виде 'запретного плода'. Именно тогда возник 'самиздат' — изготовление и распространение нелегальной и полулегальной литературы.

Но каждый раз — отметьте это особо, манипулятор действует как ваша беспокойная, тревожащая тень, а вовсе не как учитель или сторона спора.

Наличие сторон, каждая из которых имеет свое мнение, может спровоцировать дискуссию, а тогда скрытое внушение невозможно. Потому всегда следует просить собеседника ясно изложить свою точку зрения, — так или примерно так объясняли учителя в тысячах российских школ.

Власть ничего не могла с этим поделать — от вирусного проникновения в заранее ослабленное культурное ядро общества защиты пока не придумано. А органы народного образования не горели желанием вступать в конфликт с разъяренными родителями.

Глава 21.

Ноги передвигай! — ругался путник сам на себя. Помогало слабо. Нижние конечности шевелились с трудом. Свинцовая тяжесть заполняла все тело, каждый шаг требовал серьезного волевого усилия. Воздух входил в обожженые легкие с надсадными хрипами, сердце билось где-то под горлом.

Рюкзак с походным барахлом был давно сброшен в пыль. Он был невыносимо тяжел и с ним было никак не дойти. Затем в кусты полетела пропитанная потом куртка, и останавливаться точно стало нельзя. Мягкая зима предгорий убивает ничуть не хуже до звона промороженной тайги или влажного ада сельвы. Путник это знал.

Более всего хотелось присесть и немного отдохнуть. Но человек точно знал, что присев, он уже не встанет. Потому шел. Под конец пути, он перестал прятаться и выбирать дорогу.

Свое задержание патрулем , путник воспринял как избавление от немыслимой, гнущей плечи и душу тяжести. После чего сообщил, что ему непременно и срочно надо к генералу Рябцову. И потерял сознание.

Привести задержанного в чувство путем обливания его холодной водой не удалось. Не помогли и пощечины. Загнавший себя человек, слабо улыбаясь, уплывал туда, где забот не бывает. Дыхание становилось все более редким, пульс слабел.

Начальник патруля, спинным мозгом почувствовав какую-то грандиозную пакость, вызвал из госпиталя машину с дежурным врачом. В итоге, это многим спасло жизнь .

В итоге спешно проведенной интенсивной терапии, к утру состояние задежанного опасений больше не вызывало.

Первое, что сделал больной, придя в сознание — вновь потребовал встречи с генералом, отказавшись что-либо сообщить по сути. Разве что, слабым голосом сказал:

— Полковник Степанов, Главное управление. Ваш командир знает меня лично.

Вечером собрался Военный Совет. Генерал -майор Рябцов коротко доложил:

— Это, действительно провокация. Мне, как и предсказывал Степанов, пришло указание подготовить отправку всех имеющихся инженерных мин и мин в десантном варианте на завод-изготовитель. Якобы по соображениям секретности, перегрузка назначена на разъезде двадцатый километр, что раньше не практиковалось никогда. Ранее мы вывозили специзделия из части не автомобильным, а железнодорожным транспортом и сопровождали их до завода, благо, в части имеется собственная железнодорожная база.

— А насколько опасны эти ваши игрушки? И главное, сколько у нас есть времени? — поинтересовался Фролов.

— Крайне опасны товарищи. И, согласно полученным из главка указаниям, у нас семьдесят два часа. Уже семьдесят один, — уточнил Рябцов, глянув на часы.

— Про опасность хотелось бы поконкретнее, — заметил герой штурма Солжа-Пале, генерал-лейтенант Лев Егорович Рохин.

Вояр вместе с остальными офицерами пока что хранил молчание.

— Чтобы вы осознали размеры опасности, поясню, — с неловкостью, говорящей о вопиющем нарушении режима секретности, ответил Рябцов. — Инженерная мина — это 20-30 килотонн. Мина десантного исполнения — это почти полный аналог американской ХМ-128. Ее тротиловый эквивалент от 500 тонн до трех килотонн. Позволяет уничтожать важные объекты, не слишком к ним приближаясь.

Если это добро попадет в руки боевиков, сложившийся баланс сил будет нарушен. И никто не сможет предсказать, где в очередной раз разверзнется ад. Хотя бы потому, что боевая часть инженерной мины легко помещается в багажник легкового автомобиля.

Более того, в силу того, что государство оказалось не в силах обеспечить охрану, ее обеспечат наши заклятые друзья. На полностью законных обстоятельствах, ради мира на Земле, безопасности человечества и прочих правильных слов.

Они и так нашим демократам новые системы охранной сигнализации оплатили, а тут еще такое...

— Почему Вы думаете, что нападение произойдет на территории автономии? До Урала дорога длинная, удобных мест и тихих полустанков много. Дорогой бдительность охраны неминуемо притупится, все можно будет разыграть как по нотам. Так почему обязательно здесь?— спросил Вояр.

— По словам Степанова, чтобы повесить на новые власти республики всех дохлых кошек в округе, — ответил генерал Рябцов. — Это, своего рода, провокация в провокации. Столица останется в выигрыше во всех случаях.

Предположим, боевикам захват удался. Тогда нам конец. А столица обретает право на сколь угодно жесткие меры зачистки территории. Точнее, той ее части, что не будет выжжена боевиками.

Есть вариант, что отобьемся. Тогда последует заявление, что ополчение перехватило контроль над ядерным оружием. И вновь — сколь угодно жесткая зачистка с участием международного контингента.

— А как же кодоблокировочные устройства? — поинтересовался Лев Егорович, нервно дернув бровью. — Помнится, в Академии нам объясняли, что их обойти нереально.

— При полной разборке — реально, — жестко ответил Рябцов. — В конце концов, бомба это всего лишь корпус, заряд и система автоматики. Достаточно найти грамотного электромеханика, и он проложит новую взрывную цепь от разогревного источника тока на токовые детонаторы. Напрямую. Не настолько уж это и сложно. Вся эта кодовая муть работает лишь в одном случае: когда предполагается, что внутрь никто не полезет. А они и полезут, и электромеханика грамотного найдут. Если уже не нашли.

Неожиданно, осунувшееся от хронического недосыпания лицо Командующего, озарила улыбка. Никто из присутствующих не удивился. Разве что, некоторые поежились от пробежавшего по спине холодка. Они уже усвоили мимику Виктора и потому знали: улыбка поставленного в сложное положение Вояра означает бесславную гибель тех, кто заставил его ТАК улыбаться.

— Трое суток, товарищи, это почти что вечность, — мечтательно улыбаясь, сказал Вояр. — Трое суток, это много, товарищи.

Затем, резко посерьезнев, коротко распорядился:

— Запись совещания остановить.

Любой из бойцов, воевавший Там,( так, почему-то избегая прямого упоминания конкретных мест, говорили в народе), оказавшись в краткосрочном отпуске, сам того не осознавая, становился и агитатором, и пропагандистом. Чаще всего, тогда, когда мужчины, уже неплохо посидев за накрытым столом, выходят покурить. Как известно любому, именно в такие моменты чаще всего и случаются разговоры "за жизнь и текущий момент". Впрочем, значения таких дискуссионных площадок, как курилки, кухни и гаражи я бы тоже отрицать не решился.

Семен Плетнев, приехавший в краткосрочный отпуск к родне, ощутил в себе талант проповедника как раз между салатами и горячим.

— И что за чушь вам в души пихают, а мужики? — с легким недоумением спросил он. — Какой, к лешему русский фашизм, какой геноцид, какие такие попытки реставрации проклятого прошлого?

— Так говорят. Так пишут.

— А вы, значит, рады стараться. Уши развесили и греетесь на солнышке. Приходи, значит, любой-всякий, и вешай нам на них макароны подлиннее!

— Ты лучше по делу говори! Остряков тут каждый второй, да и шутки твои — старые.

— Могу и по делу. С чего начинать-то?

— А вот хотя бы с геноцида. Вы там, говорят, совсем маленький гордый народ к ногтю взяли...

— Народ никто не трогал. Кто чист — к тому вопросов нет. А вот прочие бородатые до сих пор ответить затрудняются, куда это они почти две сотни тысяч душ отправили.

Так это ничего, мы каждого спросим. Может вразумительно объяснится.

На самом деле, все просто. Чтобы зачистку территории от бандитов признать геноцидом, надо, как минимум, переписать все энциклопедии мира и заодно Конвенцию ООН от 1948 года. Там все изложено доходчиво.

А что воют некоторые — так это не надолго. Я заметил, что после пережитого хорошо понимаешь, где она, гуманность, а где так — сопли по ветру.

С фашизмом еще проще. Умберто Эко как-то на досуге сформулировал 14 признаков. Если дать себе труд полюбопытствовать, то возникает закономерный вопрос, где он, тот фашизм. Или, может, тут у вас что-то куда как похуже образовалось?

Поясняю: при отъявленном фашисте Гитлере в Германии домов не взрывали, берлинской подземкой немецкий обыватель пользовался без опасения, что его мозги по стенкам расплещутся. Заводов на металлолом тоже вроде как фашисты у себя не разбирали, а сволочь криминальная, которая тут с понтами на мерсах ездит, даже дохнуть невпопад боялась.

Отсюда возникает вопрос: что здесь творится, торжество демократии или война власти против собственного народа?

— Это да, с этим не поспоришь, — согласились собеседники Семена.

— Я о том и говорю. То, что здесь творится, для нас дико. Скажите, в какой еще стране, полуживая от водки пьянь может под Новый Год сказать: "Вот вам мой преемник. А я отдохну, пожалуй..." Такого ни при каком фашизме люди в кошмарном сне представить не могли. Чтобы мразь, воровавшую гуманитарку у голодных, кончившую своего шефа, чтобы тот случайно не проговорился о делах их скорбных, да на вершину пирамиды?!

Ведь это то же самое, что какого-нибудь абрека за убийства русских солдат и игру в футбол отрезанными головами Героем России назначить! Но вы всего лишь почесались в недоумении и пошли дальше водку жрать. Что, неправ я?

— А у вас, по-другому, что ли? Такое же начальство, гори оно синим пламенем! Сиди и надейся, что хуже не будет...

— У нас — по-другому! Здесь я, оглядываясь, хожу. Все время чувствую, будто пакость какая-то за спиной. А там спокоен. Как думаете, почему?

— И почему же?

— Да просто потому, что Советы у нас не на бумаге. Справедливость и равенство — не на словах. Солдат с офицером один паек трескают. Командир в том же хб, что и я, ходит. И законы простые. Не те, что на бумаге, а те, что в обиходе. Обманул — навсегда лишат доверия , и за обман взыщут. Украл — умрешь. Без вариантов.

— Это все жиды виноваты, — неожиданно донеслось из темноты, подсвеченной вразнобой вспыхивающими на кончиках сигарет рубиновыми огоньками.

— Это мозги ваши покалеченные виноваты! При чем тут жиды? — нервно отреагировал Плетнев. — Вот, в моем взводе есть такой Миша Ройзман. Мы его ласково величаем жиденком. Чужих он всегда поправляет, говорит:"Я не жидёнок. Я — жидяра!".

— Ты это к чему говоришь?

— Да к тому, что как-то раз вляпались мы в засаду. Боевики орали: "Русня, сдавайтесь". Мишка в тот момент был ближе всего к пролому в стене, который выходил на ту сторону. Он и ответил. Сначала долбанул из подствольника, а потом добавил на словах:"Отсосите, шлемазлы!".

Потом этот виновник всех ваших бед тащил мою простреленную тушку как бы не двенадцать километров. Вы еще считаете жидов источников ваших страданий и готовы их на ноль множить? Не вопрос. Только начинать придется с меня!

И кстати, оружие вайнахам раздавал не жид Березуцкий, а вполне себе русский Драчев, герой Афгана. Где обидевшие всех жиды, ребята?

А вот у нас их достаточно. К примеру, генерал-лейтенант Рохин. Выстоял против пятнадцатикратно превосходящего противника. Спас многих. Здесь бы его убили, а пистолет вложили в руки кому-нибудь из близких, больно уж он откровенно изъясняется.

Могу еще рассказать. Хотите, про жидов, хотите — про бурят с эвенками или татар. У нас и башкиры есть. Вот, хотя бы мой бывший командир взвода. Во время того проклятого штурма, когда боеприпасы кончились, он двоих бандитов просто запорол ножем, а потом, чтобы не попасть в плен, еще пяток проводил к Аллаху, подорвав гранату в руках.

Так какую нацию виноватить будете?

— Может мусульман? — тут же возникло предположение.

— Говорил уже, среди наших были и есть татары. Верующие. Если говорить конкретно про мой батальон, то скажу про того, который пару месяцев назад уволился. Нынче он в Белореченске живет. В мечети служит. Желающим подискутировать о провинностях его единоверцев и их тотальной вине могу адресок дать... Если кто отважится, конечно.

...Лекционная аудитория, амфитеатром спускающаяся к кафедре. Негромкий, спокойный голос лектора, анализирующий статью одного из главных глашатаев и трибунов Революции.

— Одна из наших самых страшных ошибок состоит в том, что в обществе была допущена цензура на мысли разрушительного содержания и книги явно искажающие реально существующие взаимосвязи причин и следствий.

В результате, как минимум, два поколения советской интеллигенции были просто не способны что-либо противопоставить интеллектуальной заразе, тем самым психическим вирусам, роль и значение которых в формировании исторических процессов стали Вам известны.

Сегодня попробуем разобрать одну из таких статеек.

Цитата: " Господа реакционеры думают, что психология — самый разрушительный фактор: "мысль — вот гадина!". Нет ничего ошибочнее. Психика — самая консервативная стихия. Она ленива и любит гипноз рутины. "Великая в обычае есть сила, — говорит Годунов, — привычка людям бич или узда" ("Смерть Иоанна Грозного"*). И если б не было мятежных фактов, косность мысли была бы лучшей гарантией порядка".

Игнорирование значения психологических факторов — фирменный знак революционера — экстремиста. Рассыпая перед читателем алмазные россыпи ярких ассоциаций, Стальной Лев Революции воздействовал именно на подсознание, тщательно избегая сколь-нибудь связных логических аргументов.

Далее, как водится, следует банальность, отрицать истинность которой никто не возьмется. Следующий шаг — отсылка к авторитету классика, прием, готовящий безусловное согласие с весьма спорным тезисом следующего абзаца.

Зачитаем: " Но мятежные факты имеют свою внутреннюю логику. Наша ленивая мысль упорствует в их непризнании до последнего часа. Свою самоуверенную ограниченность она принимает за высшую трезвость. Жалкая! Она всегда в конце концов расшибает свой лоб о факты. "Реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, — писал когда-то Достоевский, — опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп...".