Poor Man Judge

.

.

Необходимое пояснение.

Все совпадения названий, дат, имен и географических названий совершенно случайны. Действие книги происходит в иной реальности, отличной от той, в которой живем мы. Помните, это фэнтези.

Глава 1.

Село замерло от удушливой, нехарактерной для ранней весны в предгорьях жары. Загребая пыль стоптанными форменными туфлями, одышливо отдуваясь, по улицам ходил участковый из местных. Он здорово разжирел на спокойной и необременительной службе. Тяжелое, с присвистом дыхание, лицо, покрывшееся красными пятнами, суетливые, порывистые движения — все выдавало, что служивый спешит. Как ни странно, его интересовало только одно: на месте ли зарегистрированное оружие.

В тот же день на доске объявлений возле клуба появилось распоряжение районной администрации: все имеющееся оружие — сдать! Чтобы требование дошло до всех — продублировали через громкоговорители, установленные на полноприводном микроавтобусе, на котором не спеша, методично, от дома к дому, перемещались милицейские чины, сопровождаемые парой непонятных, заросших щетиной до глаз субъектов в камуфляже. На рукавах у абреков болтались красные повязки с облупившиеся надписью белой нитрокраской: дружинник. Вероятно, ничего более подходящего в клубе не нашлось.

Четверка приезжих сноровисто собирала охотничье оружие, оставляя хозяевам заранее заготовленные казенные бланки с бледно-синей неразборчивой печатью. Там, черным по белому, было написано, что изъятое оружие будет возвращено владельцам в месячсный срок или даже раньше. А за утерянное — выплачена достойная компенсация.

В пахнущем потом и соляркой салоне микроавтобуса понемногу набиралась внушающая уважение куча оружия и коробок с патронами. Народ в предгорьях хоть и законопослушный, но основательный, и охота в тех краях неплоха. Потому, из некоторых домов выносили по три-четыре ствола. Нередки среди них были охотничьи карабины, мало чем отличающиеся от боевых винтовок.

Как только микроавтобус доехал до дальней, обращенной к горам, околицы — началось. Вошедшие в село боевики резали людей и в домах, и на улице. Безнаказанные убийства, как это бывает всегда, сопровождались издевательствами.

Бородатые частенько развлекались так: один из них сплевывал на землю. После чего жертве предлагалось этот плевок слизать. Отказался — вспорят живот. Согласился — чиркнут ножом по горлу, как барану.

Симпатичных девчонок либо насиловали сразу, либо куда-то уводили. Говорили, в подарок уважаемым людям из Эмиратов.

Люди, прожившие без войны полвека, цепенели от ужаса. Горцы методично зачищали землю от русских.

Работали они безостановочно. Утром, днем, на закате и в обморочной от страха ночной тиши были слышны крики людей, которых резали и насиловали в собственных домах. Испытывая презрение к выродившимся и обильно пьющим трусам, бородачи почти не стреляли. Они рубили людей топорами, перепиливали пополам двуручными пилами, прибивали гвоздями к дверям и деревьям, наматывали сизые человеческие кишки на колодезные ворота и заборы.

Один из ваххабитов, в одиночку, ходил по центральной улице. Заходил в дома. Стрелял. Переламывал дробовик. Вкладывал в дымящийся патронник очередной заряд, и снова стрелял. Так он убил более ста человек. Когда патроны кончились, стал просто резать людей ножом. Потом пошел отдыхать — очень уж устал, да и годы...

— Тьфу, собаки неверные, — попытка усталого палача сплюнуть не удалась. Вязкая дорожка слюны поползла по бороде. — Ни мужества, ни достоинства. Нет, это не люди, это животные, самим Всевышним предназначенные нам в рабы. Да будь в них хоть капля человеческого достоинства и мужества, они порвали бы меня голыми руками!

Сильнее всего палач-любитель удивлялся тому, что многие жертвы сами подставляли горло под нож. Наверное, чтобы кошмар закончился как можно скорее. Он был прав: такие права на жизнь не имеют.

Никто, слышите: никто не пришел на помощь соседу! Обыватели, добрые соседи и знакомые мертво сидели по домам, трясясь от страха. Один из них даже подвел под это дело "идеологическую базу". Тенью мелькнув у забора, он невпопад ответил на приветствие:

— Мой дом — моя крепость!

Через пару часов его кишки намотали на забор. Так оно и было... Кстати, кишки хозяина дома на заборе — это был один из принятых в среде тряпкоголовых басмачей знаков: дом свободен от хозяина. Оставшихся женщин обычно убивали потом, вдоволь натешившись и всяко поразвлекавшись. Молодняк у мусульманских хищников, к примеру, частенько заставлял женщин, попавших в их руки, принимать коленно-локтевую позу. Им нравилось кидать в славянок, негодных для "любви", ножи. Куда они старались попасть, надеюсь, поймете. Потом, конечно, женщин тоже убивали. Иногда просто резали. Беременным вспарывали животы. Если оставались силы, с особым наслаждением топтали ногами до смерти. Так, чтобы потекла кровь, лопнул живот, затрещали кости. Тела или только отрезанные головы (тут все зависело от фантазии) крепились на заборы. После этого считалось, что пахнущая скотобойней недвижимость полностью готова к заселению новыми хозяевами.

Трусливых и глупых вырезали поодиночке, не сильно напрягаясь. В те дни беда коснулась не одного села. И даже не одного города. Обильно профинансированные из-за рубежа фундаменталисты размахнулись широко — вся автономия превратилась в зону кошмара. Десятки тысяч были зарезаны как скот, тысячи попали в рабство и гаремы неизвестно откуда взявшихся новых мусульманских "владык". Сотни тысяч бежали, куда глаза глядят, в нижнем белье.

Ушел из родного села и Виктор Вояр. Стреляя в упор и ломая глотки встретившимся на пути. Можно сказать, что повезло. А можно вслед за древним философом повторить: "Боги всегда милостивы к тем, кто умеет задушить страх. А люди их ненавидят".

Все, кто в тот день встал у него на дороге, умерли легкой и быстрой смертью. С навечно застывшим удивлением на мохнатых лицах.

На малой родине делать Виктору было больше нечего. Родители давно жили в столичном пригороде. Деда он успел похоронить в последние спокойные дни. Девушка, так искренне обещавшая дождаться, успела выйти замуж и уехать. Судьба ветхого дома в сложившихся обстоятельствах занимала его менее всего на свете. Вообще-то, от краткосрочного отпуска по семейным обстоятельствам оставалось целых пять дней, но посвящать их мести за тех, кто безропотно подставил горло под нож, Вояр счел неразумным.

Жизнь кровью подтвердила старую истину, поколениями исповедуемую в семье: в доме обязательно должно иметься оружие, о котором ничего не известно ни власти, ни другу.

Всем известно: предают именно друзья, потому не стоит им знать лишнего.

— Зарегистрированное оружие в доме, — терпеливо растолковывал дед, — это повод для любой сволоты с корочкой без ордера запереться в жилье и осквернить его своим присутствием.

Еще важнее, чтобы у мужчины была постоянная готовность убить, защищая дом, близких и себя. Без этого мужчины действительно становятся лишь говорящей рабочей скотиной.

— Отбиться в сложном случае, скорее всего, не удастся, — запоминал приехавший на каникулы студент. — К такому повороту событий следует быть готовым всегда. Но, по крайней мере, за твою шкурку заплатят кровью, а не возьмут бесплатно.

В итоге, дедово наследство и уроки оказались как нельзя кстати.

Перед тем, как уйти, Виктор разлил на дощатый пол керосин из бидона, скрутил газету в жгут, поджег ее, и бросил в пахнущую нефтью лужицу.

— Негоже оставлять добро нелюдям. Даст Бог, потом построю что-то получше, — подумал он.

Райцентр встретил криво написанным на бывшем рекламном щите лозунгом: "Русня! Оставайтесь дома! Нам очень нужны рабы."

Как это было ни удивительно, автобусы ходили. Правда, цена на билет сильно выросла. Можно сказать и так: стала космической. За билет просили ни много, ни мало, тысячу рублей. На тот момент, пять лейтенантских зарплат.

И все-таки, Виктору удалось купить билет за обычные три рубля. Наглый, переполненный сознанием своей важности водила моментально сдулся после того, как ему в глаз уперся пахнущий пороховой гарью ствол.

А потом на автостанцию заявился бывший одноклассник со товарищи. Анвар был обвешан оружием, как елка под новый год — игрушками. От его ватаги остро пахло потом, ружейной смазкой и пороховой гарью. К этому букету примешивался печально знакомый сладковато-гнилостный запах, всегда сопровождающий убийц.

Анзору было скучно. Потому Виктора не пристрелили, а предложили либо вылизать асфальт, либо схватиться на ножах с одним из воинов Пророка. Оказалось, и уродов мучает сенсорное голодание. Panem et circenses, это когда еще сказано.

Вояру кинули нож. Он не слишком уверенно взял его в руки — никогда не увлекался ножевым боем. Противник оказался выше на голову и намного шире в плечах. Решив показать удаль, от ножа абрек отказался. Тогда Виктор тоже бросил нож на асфальт.

Сошлись в рукопашной. Здесь кое-какие шансы у лейтенанта были. Все-таки местный, с вайнахами драться приходилось лет с восьми.

Мгновенно организовавшая неровный, пахнущий чесноком и грязью круг толпа дышала ненавистью. Еще немного, и его бы точно добили. Даже если бы удалось завалить противника.

Бой остановил отец Анзора.

-Прекратите, — негромко и сказал он. — Я знаю этого парня. Давно. Правильней будет сейчас его отпустить.

— Почему, отец?! — спросил Анзор.

— Потом , — резко и коротко ответил похожий на нахохлившуюся хищную птицу старик. — Пусть едет.

Они с Вояром действительно были знакомы. С тех пор, как он камнем разбил голову одному из его соплеменников и обрезком трубы поломал руки другому. Удивительно, но старики неправоту соплеменников тогда признали. И даже удостоили стакана чая и беседы. Загрузили, конечно, адатами по полной программе, но сочли человеком, и отпустили. Похоже, пригодилось...

— А рассуждали бородатые верно, — думал Виктор, тяжело переводя дыхание. — Их дети — действительно выросли бойцами, а мы, русские, зачем-то оторвались от своих корней, перестали слушать стариков, спились, заторчали и перестали быть народом, которого опасались все. Наглядных тому подтверждений слишком много.

Закинув на плечо почти пустой, сморщенный рюкзак, и прихрамывая, пошел на посадку. Выброшенный нож так и остался лежать в грязи. Похоже, он был с подвохом. От удара о землю лезвие переломилось прямо у рукояти.

— Да, хорош бы я с ним был...

Парочка сломанных зубов, разбитые губы и отдающая болью на каждом шаге голова — не слишком высокая плата за жизнь. В автобус Виктор сел беспрепятственно. Горбоносый водитель набрал воздуха, чтобы что-то сказать. Встретился с русским взглядом, поджал губы, и рывком тронул машину с места.

Доехали до первого перекрестка. Так и не примирившийся с потерей прибыли водитель затормозил. К автобусу по диагонали перекрестка, хозяйской походкой подходила группа из десятка аборигенов. Пришлось стрелять, и вываливаться из транспорта через разбитое остекление.

До части Вояр добирался пешком. Благо, было не слишком далеко. В эпоху перестройки и гласности стало возможно служить поближе к дому — военное ведомство отчаянно экономило на перевозках. Пусть дорога была нелегка, пусть приходилось двигаться скрытно, используя для движения сумерки и часть ночи, а днем дремать вполглаза, но наверное, так было лучше и безопаснее.

Для тренированного человека вполне посилен суточный переход километров в 100-110. Дорога заняла пару суток и прошла практически без приключений.

Не считать же за таковые зрелище навечно замерших на обочине автобусов, наполненных раздувшимися трупами беженцев, десятки сожженных легковых машин в кюветах и шайки мародеров на перекрестках... В итоге Виктору на глаза попался и тот автобус, на котором он начал свой путь. Падалью от машины еще не несло, но это было всего лишь дело времени.

— Повезло, что вовремя выскочил, — подумал он. — И ведь читал же, что из зон конфликта следует уходит пешком и вне дорог, а как дошло до дела, поперся на автовокзал. На голых рефлексах...

...Солдатик на КПП долго смотрел вслед вернувшемуся из краткосрочного отпуска офицеру. Нет, все отметки в пропуске были на своих местах, срок их действия не прошел, но вот фотографию следовало срочно менять. Лейтенант Вояр поседел. Полностью, включая усы и брови. Редко, но бывает и такое.

—

.

.

.

.

Глава 2.

Личный состав, 1 роты, сосредоточенно сопя и отдуваясь, проходил полосу препятствий. Не посачкуешь, в армии действует незыблемый принцип: зачет по последнему.

— Товарищ капитан! Лейтенант Вояр. Представляюсь по случаю прибытия...

— Отставить! Проходи в канцелярию, лейтенант. Там и поговорим.

Ротный совершенно не удивился тому, что отпуск Вояр не догулял. Хотя целых три дня мог бы просто валяться с книгой на кровати или просто жариться на пляже. Погода была подходящей.

— На службу пришел, это правильно, — удовлетворенно высказался капитан Кузовлев, аккуратно прикрывая дверь. — Не запил, опять же. У нас же проверка скоро, Витя. Так что пиши конспекты, готовься к занятиям, командуй своим взводом, и не бери дурного в голову.

Вояр тяжело посмотрел на ротного. Потом вздохнул, и спросил:

— Товарищ капитан, и ради такого напутствия Вы тащили меня со спортгородка ?

— Да нет, конечно. Понимаешь, лейтенант, у меня в тех же примерно краях, куда ты ездил, родственники живут. Вестей о них нет. Вот и волнуюсь.

— Зря волнуетесь, товарищ капитан. Не появились, значит, мертвы или в рабстве. Они по возрасту как?

— Пятый десяток меняют.

-Вероятнее всего, мертвы. Веруете, так помолитесь.

— С чего ты взял?!

— Видел. Стариков в рабы не берут. В ямы сажают тех, кто помоложе. И те долго не заживутся. Русский вопрос в республике решен. Вычистили нас. Как грязь из-под ногтей. Или вымели, как сор из избы.

— Соображаешь, что говоришь?

Лицо ротного потемнело. Вокруг глаз четко обозначились ранние морщинки. Губы сжались в нитку.

— Соображаю, товарищ капитан. Но что видел, то осознал. Вы тут все больше слухами питаетесь, да успокоительную чушь по ящику смотрите. Пересказывать лишний раз, поверьте, желания нет. Такое на слух не воспринимается.

К примеру, можете себе представить рейсовый автобус, битком набитый телами зарезанных русских, к которому из-за смрада ближе двадцати шагов не подойдешь, да и то, с наветренной стороны?

Можете себе представить деток малых, насаженных на столбы от дорожных знаков? Или женщин, ровненько так разрезанных вдоль бензопилой. Кишки, с выдумкой намотанные на забор — это так, мелочи...

Как, представляете себе такое, товарищ капитан?

— Да что ж это деется?! — выдохнул ротный. — Дядька с теткой меня, фактически, вырастили, а я их защитить не смог. И замполиты молчат и прячутся, а по телевидению больше про какие-то беспорядки говорят...

— А что вы хотели?! У нас теперь демократия. Пока соберут информацию, пока доложат ее лицам, принимающим решения, пока эти решения будут согласованы в Вашингтоне, проговорены в Думе и в АП, время и уйдет. Опять же, армия — она от внешних врагов, такие вопросы, по идее, МВД решать должно.

— Сам-то что думаешь?

— А что тут думать. Через пару месяцев, когда спасать будет некого, а вайнахи окончательно оборзеют, власть внезапно прозреет. И объявит что-нибудь вроде войсковой операции по наведению конституционного порядка.

Ротный тяжело вздохнул, и полез в металлический ящик, по недоразумению называемый сейфом.

— Странный ты парень, Виктор. Вроде, пиджак, математик. С первого взгляда видать — штатский до мозга костей. Но солдатики тебя ни разу "ботаником" не обозвали, и командование лишний раз не задевает, задумчиво произнес он, извлекая из недр заполненного макулатурой ящика, бутылку водки.

Потом еще раз вздохнул, встряхнул бутылку, зачем-то посмотрел сквозь нее на свет, и добавил:

— Ладно, болтать ты все равно не будешь, а разговор у нас такой, что без бутылки никак. Только смотри, не попадись кому в городке!

— В роте останусь.

— И то дело. Я как раз хочу послушать, что ты думаешь о том, что нас ожидает. Начну с вопроса: почему власть даст дорезать гражданских?

— Потому как они власти более не нужны.

— Что так?

— Люди видели, как милиция изымала оружие и принимала участие в грабежах. Видели, как бесследно исчезли депутаты, директора, завы и замы, бросив электорат на разграбление, смерть и поругание.

Не все начальство бежало, кстати. Кто совсем потерял берега, нынче записались в националисты и фундаменталисты. Грабят и режут. Повторилась то, что уже было в ту войну. Не хватает только дуче или фюрера. Тряпкоголовые обязательно подарили бы ему белого скакуна и шашку.

Пойми, те, кто останутся в живых, никогда не смогут этой власти доверять, уважать ее, слушаться. Бояться — тоже не будут. Они ей враги навечно! Следовательно, вайнахам дадут максимально зачистить местность.

Разлили, выпили, закусили немудреной, собранной на скорую руку закуской. Ротный понюхал горбушку, сморщил лоб, помялся и выдал:

— Значит, и ты...

— Можешь записать, капитан, что лейтенант Вояр к власти относится презрительно. Далее — по известному тексту, — жестко ответил Виктор.

— Не заводись! Мне демократов тоже любить особо не за что. Я стране служу, пусть это и звучит несколько пафосно. Лучше скажи, до чего еще по дороге додумался.

— А тут и думать особо не стоит. Главарь у них — бывший военный. Надо полагать, организатор он неплохой. Потому действовать будет по стандартной программе начинающего диктатора. И в первую очередь, ему понадобится оружие.

Скажу больше, часть у нас стоит как раз у границы с автономией. Следовательно, вскорости будут гости. А дальше думайте, отцы-командиры. Вас этому как-никак учили.

-Подумаю,— врастяжку произнес ротный. — Только понимаешь, Виктор, у нас в соединении еще и командир с начальником штаба есть.

— Думаю, руководящие указания у них уже есть. Типа, сохранность обеспечить, но без перегибов и конфликтов с местным населением. Товарищи командиру нынче чешут лысины, и прикидывают, как оно, и на елку взгромоздиться, и не поколоться при этом. Может быть еще хуже. Что-то вроде команды уступить. Под гарантии личной безопасности для отцов-командиров. Политика — дело грязное.

— Самые блатные из штабных уже отбыли в отпуска и командировки, — безразлично проинформировал Кузовлев.

— То-то и оно, что отбыли. Чуют, что не все гладко будет, и заранее унесли ноги. А нам — некуда. Личный состав, будь он неладен!

— Ты же не кадровый.

— Какая разница..., — вздохнул Вояр. — У нас от века так. Когда бы война ни приходила, держава оказывалась к ней не готова. В итоге, всю тяжесть вытаскивали на своих плечах чисто гражданские люди. Пекари, токари, хлеборобы. А власть, она только то и умеет, сагитировать отдать жизнь за ее интересы и амбиции. Сам же знаешь...

— А ты, как мать Тереза, попытаешься что-то сделать?

— Попытаюсь.

— И окажешься кругом неправ. Хорошо, если просто разжалуют, а ведь могут и посадить. У нас это просто. Не высовывайся, и быть может, уцелеешь.

— Просто не трави душу и подольше отворачивайся в сторону. Авось, что получится.

— Рискуешь, Вояр. Инициативы у нас не прощают! Это тебе не гражданка, здесь нормальный человек — великая редкость.

— Да ничем я не рискую. Ты пойми, в войсках я на два года. Так сказать, отдаю то, что ни у кого не занимал. Карьера в рядах — категорически не интересует. И даже если разжалуют, не страшно. Через пяток лет мое личное дело будет интересно разве что крысам в архивах военкомата.

При любых раскладах начальство отпишется. А вот ребят жалко. Ты же понимаешь, что лежит в сооружениях на техтерритории, да и склады РАВ у нас весьма и весьма.

— Ладно, действуй, как считаешь нужным, но...

— Вы ничего такого не знали, правильно?

— Именно так.

Разговор затих. Выпили еще по одной. Не спеша закусили. Ротный вынул из верхнего ящика письменного стола пепельницу, и со вкусом затянулся табачным дымом. Немного помолчав, Кузовлев констатировал:

— Сильно же ты абреков ненавидишь!

— Да нет. Совсем нет. Зачем ненавидеть? Ненавидишь, значит, бессилен, ergo, проиграл. Если кто-то тебя достал до печенок, его надо просто уничтожить, и более этим вопросом голову не забивать.

То, что случилось, произошло лишь потому, что расслабившийся, воспитаный как тягловый скот народ, повел себя по-скотски. И оказалось — что кругом дремучий лес и куча нечисти! Стоит ли в таком случае обижаться на его санитаров?!

Мое личное мнение : с нами провели культурно-просветительскую работу на тему о том, каков этот мир на самом деле. Чем-то подобным немирные горцы полтора века на английские деньги занимались при батюшке царе.

— Ага, я понял — слегка улыбнулся ротный. — Забавная логика. По ней получается, что кто только нас не просвещал. И псы-рыцари, и галантные французы, и османы, и татары, и фашисты, и румыны с венграми.

— Зато народ после такой политпросвет работы становился мудрее. Даже совсем бараны понимали что надо быть человеком, и шкурку свою бесплатно никому не дарить.

Сейчас мы, в массе — обыкновенное жидкое дерьмо. Но это — всего лишь поверхностное впечатление. Точно знаю: умоемся кровью, и окажется, что дерьма хоть и много, но основа — стальная.

.

.

.

.

Глава 3.

— Ты не в курсе, зачем взводного из 1 роты с утра к начпо ? Говорят, полковник орал так, что аж гай шумел, да стекла изнутри выгибались. Интересно мне, что этот пиджак натворить успел?

Рядовой Шулаев аккуратно положил нож на край ванны, в которую складывали чищенную картошку. Не вставая, сгреб напарника по кухонному наряду за грудки и срывающимся от бешенства голосом произнес:

— Порву.

Собеседник под бешеным взглядом Шулаева сжался, стараясь стать меньше и, извиваясь, выдавил из себя:

— Пусти дурной! Я ж как все... Что такого-то?!

— А то, что для тебя он либо товарищ лейтенант, либо лейтенант Вояр! И никак иначе! Понял, душара вонючий?!

— Да понял, — досадливо протянул солдатик. — Бешеный ты, Шулаев! Никогда толком ничего не скажешь. А я всего-то знать хотел, что было-то.

Некоторое время чистили картошку молча. Шулаев морщил лоб, кусал губы, потом сказал:

— По большому счету, ничего особенного и не было. Просто вчера лейтенант был ответственным по роте, и ясен перец, остался после отбоя. Что ему зря в общежитие и обратно бегать?

— И что?

— Ночью он поднял роту по тревоге и приказал идти в красный уголок. Меня там не было, но говорят, тесно было — не продохнуть. Потом подключил к телевизору видак и кое-что показал. А потом и объяснил, что к чему. В общем, до подъема мало кто уснул.

Мы сегодня после отбоя тоже смотрели. Взяли видак в первой роте, и глянули. А что Вояр говорил, нам и так пересказали.

— Значит, его за то, что тревогу устроил?

— Да не за тревогу, а за фильм и комментарии. Утром, сам понимаешь, стукачи побежали куда следует со скоростью звука.

— Да что же он такого говорил, чтобы начпо орал как белуга полутра?!

— То и говорил, что с баранами случается, и как таким не стать. Наглядно было, говорят. И доходчиво, аж до печенок. Может, и ты посмотришь.

— Если стуканули, то уже не посмотришь.

— Значит, так расскажут. Кто видел.

— Прапорщики, встать! Офицеры — остаться! — скомандовал начальник штаба под конец еженедельного совещания.

Так происходило всегда, так в армии ,будет и впредь. Нарушать субординацию не положено. Не стоит подчиненным видеть как начальство дерет младших командиров. Потом придет очередь младших офицеров, и все повторится. Все как всегда...

Однако заместитель командира части по воспитательной работе, в просторечии, начпо, сегодня немало повеселил военных.

— Лейтенант Вояр!

-Я! — вставая, ответил Виктор.

— Объясните офицерскому собранию, что за ужасные сказки вы рассказываете личному составу, поднимая их посреди ночи. А это, заметьте, грубейшее нарушение распорядка дня! Или сознательное ваше издевательство над подчиненными! И заодно объяснитесь, почему это про Вас ходят слухи о неумеренном пьянстве и увлечении замужними женщинами.

— Попал Витя, — мелькнула мысль у многих присутствующих в зале. — Мальчишку подводят под суд чести.

— Начну со второго вопроса, — спокойно ответил лейтенант. — Слухам верить вообще не стоит. К примеру, ходят слухи, что вы, товарищ полковник, не только пьяница, но еще и наркоман. И, соответственно, лицо нетрадиционной сексуальной ориентации. Но я же слухам не верю, правда? Хотя, в части про второй момент слышали многие...

Несмотря на вбитую годами привычку сдерживаться, зал грохнул хохотом. Полковник Махровский налился нездоровым румянцем. Да так, что присутствующим стали явственно видны сизо-багровые лопнувшие сосудики на щеках, неминуемо выдающие давно и много пьющих людей. Собравшиеся в пьянках толк понимали, потому хохот усилился.

Махровский, не выдержав откровенно проявленного собравшимися презрения, быстро вышел из зала.

Лейтенант Вояр развел руками и поинтересовался:

— Мне объясняться дальше, или и так понятно?

— Товарищи офицеры! — привычно перехватил управление начштаба.

Присутствующие встали.

— Все свободны, — обрадовал командир. — Командиру батальона, начальникам отделов и служб организовать ознакомление с приказами в подразделениях. Вояр, после совещания — ко мне.

— Есть!

Через пятнадцать минут Вояр, вытянувшись по стойке "смирно", стоял на ковровой дорожке генеральского кабинета. Командир что-то писал, не поднимая глаз от заваленного бумагами стола.

— Товарищ генерал-майор, лейтенант Вояр по Вашему приказанию прибыл!

— Проходи, лейтенант, присаживайся, — отмахнулся от уставного приветствия генерал Рябцов. — Сейчас поговорим.

Дописав пару строк, генерал нажатием кнопки на пульте вызвал порученца, и, передавая ему бумаги коротко распорядился:

— Отдашь начальнику штаба. Пусть готовит приказ.

Затем встал из-за стола, прошелся, разминая ноги, по кабинету. Виктор встал синхронно, но оставался на месте, взглядом отслеживая перемещенгия командира.

Затем Рябцов вернулся к столу, и сел напротив лейтенанта.

— Садись, лейтенант.

— Есть! — произнес Вояр, и аккуратно, не касаясь спинки, присел.

— Значит так, — начал генерал-майор. — Стружку с тебя снимать мне не по чину. Но отпустить тебя без взыскания тоже невозможно. Потому, лейтенант, объявляю тебе выговор. Формулировка: за нетактичное поведение со старшим по званию. После того, как поговорим, зайдешь в строевой отдел, доложишь. И ротного в известность не забудь поставить.

— Есть выговор! — вновь вскочил со стула лейтенант Вояр.

— Да не мельтеши, — скривился Рябцов. — Ты мне лучше вот что объясни: то, что ты проделал с замполитом на совещании, это оно само или расчет?

— Расчет, товарищ генерал-майор!

— Докладывай.

— Есть. Товарищ генерал майор, полковник Махровский учился, не знаю где, методам манипуляции. Но учился плохо. Потому допустил ошибку, использовав слово "слухи". Как следствие, был пойман на простейший, хрестоматийный прием полемики, описанный еще античными авторами и с успехом применявшийся всеми, кому не лень. От Цицерона до отцов Церкви и современных политиканов.

— Суть, название?

— Суть в том, что оппонента следует неуверенно защищать от якобы насквозь лживого обвинения. Названий много. Мне нравится самое старое — "мыть в грязи".

— Что ж, узнаю школу. Дед покойный учил?

— В основном, говорил, что надо прочитать. И так, рассказывал случаи из жизни.

— Да, пожил он славно. И помер вовремя. Не увидел бардака этого, — задумчиво произнес Рябцов.

— Не увидел, это точно, — согласился Вояр. — Но просчитал заранее. И кое-что подготовил. Если бы не он, меня бы тут не было.

— Теперь по первому вопросу. Что бы ты ответил замполиту?

— То, что информацию, влияющую на боеспособность, необходимо доводить до личного состава в части их касающейся, максимально быстро, обеспечивая длительно действующие психологические эффекты. Что и было исполнено.

Добавлю: то, что этого не сделала служба офицеров -воспитателей, говорит лишь об их служебной халатности. Но этот момент — на усмотрение трибунала.

Генерал тяжело вздохнул, покатал желваки на скулах, и, будто на что-то решившись, спросил:

— Вспомни, кто ты по военно-учетной специальности?

— Артиллерист.

— А служишь?

— В батальоне охраны.

— Особо режимной части, — продолжил генерал. — Не наводит на размышления?

— Недостаточно информации, — тут же ответил Вояр. — Случайных людей здесь нет. Так или иначе, чтобы сюда кто-то попал служить, на человека должен быть составлен специальный запрос. Потом — проверка, которую далеко не все проходят. Так что, как я здесь оказался, представления не имею. Хотя, теперь, пожалуй понятно. Вы же и распорядились.

— Угадал, Витя.

— А то что у меня могут быть какие-то свои планы, не думали?

— Не о том спрашиваешь, — отмахнулся Рябцов. — В общем, как молодого и дикорастущего, да еще и с идеями, назначаю тебя командиром сводной тактической группы. В соответствии с полученными из главка указаниями. Проще говоря, усилишь караул.

Что тут скоро устроят соседи, осознаешь?

— Отчетливо. Радует только то, что мохнатых на один рывок и хватит. Но он будет.

— Все правильно. Замирение автономии начнут ближе к осени. Почему так поздно, понимаешь, не маленький.

— Отчетливо.

— Вот и хорошо. Проявишь себя нормально — получишь внеочередное звание и возможность активно поучаствовать в этом деле. Нет — на гражданку с позором. Все понял?

— Так точно!

— Задачу поставит начальник штаба. Свои соображения доложишь в письменном виде утром. Свободен.

— Есть!

.

.

Глава 4.

Дорогой мой читатель! Если вдруг тебе случалось "стоять под знаменами", то ты, наверное, помнишь, о чем говорят офицеры в курилке. Особенно, кадровые.

Если кому служить не пришлось, то, пожалуй, раскрою страшную военную тайну: офицеры в курилке любят говорить о пенсии. Тема эта раскрывается перед неподготовленным слушателем в полном объеме и огромном многообразии деталей. Регулярно отравляя легкие никотином, начинаешь понимать правила пенсионного летоисчисления, отличия календарной выслуги от льготной, назубок учишь положения о надбавках.

Принимаешь активное участие в решении животрепещущей проблемы: стоит ли становиться старшим офицером? Младшие-то уходят на пенсию в сорок лет!

Сочувствуешь носителям папах, что невозможно добиться правды, и получить по выходу в запас гектар пахотной земли строго там где призывался в ряды, а также коня и шашку, как это написано в никем не отмененном постановлении РВСР. Правда, обидно? Особенно тем, кто призывался, например, из Москвы. Аллах с ним, с конем. И шашкой, скрепя сердце, тоже пожертвовать можно... Но вот гектар пахотной земли где-нибудь на проспекте Вернадского — от такого подарка судьбы ни один полковник бы не отказался!

Теперь попробуйте охарактеризовать армию мирного времени максимально кратко. Желательно одним словом. Что получилось?

Фи, как грубо...

Зато понятно, почему что при малейших отклонениях от установившегося порядка жизни ЧП неминуемо. Что и произошло.

... Паша Веровочкин, розовощекий мальчик с тонкой шеей и наивными голубыми глазами выглядил сущим ребенком даже после учебки. Как все ласковые домашние детки, он был слегка трусоват. Потому на пост в автопарк ставить его не стоило. Более того, это было категорически запрещено. Потому как молодых в автопарк ставить вообще нельзя. Почему? А хотя бы потому, что тонкое железо, остывая к вечеру, может издавть столько разных звуков... Впрочем, сейчас расскажу.

Рядовой Веревочкин был горд: первый караул, и ни одного замечания пока ему не сделали. Обязанности караульного он выучил и рассказал как стишок. Все тринадцать запретных для часового пунктов (есть, пить, курить, говорить, оправляться, передавать, принимать...) были доложены на разводе с выражением. Его даже похвалили. В общем, служба начинала налаживаться, и это ему даже нравилось.

Он строго соблюдал маршрут движения, и через каждые пятнадцать минут пунктуально втыкал телефонную трубку в гнездо и докладывал о том, что на посту все в порядке.

— И что такого? — думал Паша. — И не так это сложно, отстоять свои 4 часа.

Так он думал ровно до того момента, как солнце зашло за горизонт. Совсем скоро ему послышались легкие шаги. Кто-то совершил перебежку прямо за рядом стоящих у забора машин.

— Стой, кто идет! — выдал наш бравый часовой уставную фразу.

Но никто не отозвался. Более того, неизвестный, задев что-то железное, переместился на пару метров левее.

Далее боец действовал, как ему представлялось, строго по уставу: сделал предупредительный выстрел в воздух. В ответ тоже стрельнули, но как-то тихо и глуховато. На голову рядового Веревочкина посыпались щепки от ворот бокса.

В таких обстоятельствах стоять — жуткая глупость. Паша быстренько плюхнулся на живот, отполз за угол, и побежал к ближайшей телефонной розетке. В караул поступило сообщение о нападении на пост.

Доложив, Веревочкин храбро пополз обратно. Прислушался, и выпустил по предполагаемому диверсанту щедрую, патронов на десять, очередь. Пули, прилетевшие в ответ, снова выбили из гаражного бокса щепу и каменную крошку.

Так продолжалось до прибытия тревожной группы.

Почти одновременно с докладом о нападении на автопарк, начальнику караула пришел доклад о нападении на склад ГСМ. С тем лишь отличием, что часовой сообщил, что в него стреляют из оружия с глушителем.

Выслав единственную тревожную группу в автопарк, начкар доложил о нападении оперативному дежурному. Тот, в строгом соответствии с должностной инструкцией, проделал следующее: поднял по тревоге подразделения усиления, объявил боевую тревогу в части и сообщил о своих действиях командованию.

Через пять минут часть напоминала развороченный муравейник. С грохотом распахнулись ворота автопарка, заскрипели решетчатые двери оружейных комнат. По домам офицерского состава прошел шквал телефонных звонков и топоча сапогами, побежали посыльные.

Начальник КЭЧ, он же старший по говну и пару, честно отрабатывая инструкцию, включил режим светомаскировки.Проще говоря, рванул рубильник, и света не стало. Строго говоря, инструкция составлялась на случай войны и бомбежек, но кто же обращает внимание на такие мелочи в состоянии стресса?

Бесследно светопрекращение не прошло. В точке сбора инженерно-технической службы при погрузке в автотранспорт отттоптали руки двум майорам. Третий, до погрузки даже не добежал. С разгона налетев лбом на ствол растущего между двумя пятиэтажками дуба, он только мотал головой, и сидя на земле с разбросанными поперек тропинки ногами, тупо повторял:

— Мужики, за что?!

Старого образца полевая фуражка, откатившись, застыла на траве с треснувшим пополам лакированным козырьком.

Стоит ли говорить, что рядовые срочной службы также не избежали ни царапин, ни вывихов?

Тревожная группа, прибыв на территорию автопарка, с ходу отстрелялась по неизвестному супостату, успевшему переместиться куда-то за забор. Тот бойко ответил длинной очередью.

Тем временем прошло почти сорок минут, и прибыли подразделения усиления из расположенного неподалек ДШБ. Они бодро замкнули кольцо по периметру части, и принялись прочесывать лес, стреляя в подозрительные места. Канонада, раздающаяся со стороны Объекта, такому modus operandi только способствовала. Итог: трое раненых от дружественного огня, пара подвернутых в горячке ног.

Еще спугнули мужика из соседнего села, который, выехав с дамой сердца на природу, не нашел места для утех получше, чем в посадках неподалеку от части. Приняв во тьме бойцов за грабителей и душегубов, мужик отчаянно отбивался, и сумел монтировкой нанести травмы средней тяжести двоим десантникам.

Личный состав части принял активное участие в завертевшейся вокруг командиров мирного времени неразберихи. Было бесследно утрачено шесть единиц стрелкового оружия, погнут ствол РПК, утеряна пара штык-ножей, травмировано четверо рядовых и один сержант.

Сводная тревожная группа лейтенанта Вояра прибыла на склад ГСМ практически одновременно с теми, кто сейчас упоенно стрелял из автопарка. Оценив ситуацию, Виктор скомандовал часому:

— Отставить стрельбу.

По инерции, тот выпустил еще полрожка в сторону предполагаемого противника, но команду выполнил.

С той стороны стрельба вспыхнула с новой силой.

— Всем следовать в курилку, — отдал распоряжение лейтенант. Там и отдохнем от этого дебилизма.

— Разрешите вопрос, товарищ лейтенант? — обратился к Вояру сержант Сапожников.

— Разрешаю.

— Так нападение же... Стрелять надо.

— Вот я и говорю, — ответил лейтенант. — Пусть идиоты стреляют. Им, видать, нравится. Вы что, не замечаете, что пули идут намного выше емкостей?! Значит, стрельба ведется из-за горки и неприцельно. Иначе тут давно бы был жаркий пионерский костер. Теперь всем понятно?

— Так точно, — раздалось несколько голосов.

— Так почему вы еще не в курилке? — удивился Вояр.

Рассевшись вокруг врытой в землю бочки, изображающей пепельницу, личный состав дружно дымил пайковым "Памиром", когда в крытую беседку вошел лейтенант. На попытку вскочить, он напомнил:

— В столовой и в курилке команда "Смирно" не подается.

— Так мы чисто из уважения, — прозвучало в ответ.

— Ребята, — сказал Вояр. — О том, что я вам объяснил, желательно молчать. Кому положено, конечно, поймут, но тоже молчать будут. А вот если ответственные товарищи осознают, что шила уже не утаишь, у часовых, стоявших по обе стороны пригорка, будут неприятности. Оно нам надо?

— Да нет, нам оно ни к чему — дружно прогудели собравшиеся.

— Сапожников!

— Я!

— Бери фонарик и составляй ведомость расхода боеприпасов. Как самый дотошный и сознательный. А я, пожалуй, напишу пока рапорт... И даже в двух вариантах. Военный должен писать часто и много.

— И не трусись, — добавил он, глядя на покинувшего пост часового. — Глядишь, еще в отпуск поедешь!

Когда стрельба стала затихать, наблюдатель, засевший на высотке 182,4, нервно поинтересовался:

— Ваха, нас что, кто-то неудачно опередил?

— Нет, гяуры с ума сходят, — лениво протянул Ваха, четко просчитавший ситуацию.

Глава 5.

Как от века заведено, инцидент долго и тщательно разбирали. При такой масштабной порче имущества, утере оружия, большом (не спишешь!) расходе боеприпасов и зашкаливающим травматизме без этого никак. Командиры частей, подразделений и начальники служб извели кучу бумаги и стерли языки, объясняя свои действия.

В итоге, отцы командиры пришли к очевидному выводу: нападение неизвестных террористов обязательно было и его следует считать успешно отбитым. Эта версия устраивала всех как нельзя лучше. Смущало только отсутствие мертвых вражьих тел, но написали, что противник всех своих унес с собой. Или как-то похоже.

Паша Веревочкин, как ему и предрекали, поехал в отпуск сроком на 10 суток не считая дороги, увозя с собой фотографию у Знамени и благодарственное письмо родителям. Наверное, он был один из тех немногих, кто так и остался в блаженном неведении относительно своей роли в грандиозном бардаке, царившим всю ночь на территории Объекта.

Начальника караула, скрепя сердце, представили к медали "За боевые заслуги". Помните, наверное: несение службы в карауле является выполнением боевой задачи.

Начальники рангом повыше получили ордена.

Про остальных просто не знаю. Однако, пострадавшие вскоре были забыты, имущество — списано, а жизнь пошла своим чередом.

У нас частенько говорят о награждении непричастных и наказании невиновных. Так вот, следует говорить о награждении виновных и казни праведных. Так оно честнее будет.

А вот зло ли это, стоит задуматься. В данном частном случае рядовому-раздолбаю многие были даже до некоторой степени благодарны. Начальник штаба задумался, а стоит ли слепо придерживаться "планов на все случаи жизни", роазработанных и утвержденных лет тридцать назад.

Начальники отделов и главный инженер тоже размышляли о многом. В частности, стоит ли вообще в сложившихся обстоятельствах тащить в лес заветные зеленые контейнеры, или таки лучше отсидеться в прекрасно оборудованных фортсооружениях, которые и не всякой-то бомбой возьмешь.

— Опять же, — думали они, — почему это мы убрали все оружейные шкафы в штаб? И бронеколпаки пустые стоят... Вопрос-то получается серьезный .

До начальника КЭЧ таки дошло, что включать светомаскировку при отсутствии бомбежки — глупо. Да и до — тоже. GPS никто не отменял.

— Надо будет, — думал он, — и в полной темноте достанут. Зато людям-то какое неудобство. И вообще, обидно выглядеть в глазах сослуживцев тупым уродом, чуть что хватающимся за рубильник.

Даже генерал-майор Рябцов, и тот подумал:

— Если бы даже этого Веревкина не было, то его стоило бы придумать. Это ж надо, на ровном месте устроить части абсолютно объективную комплексную проверку боеготовности, причем без особых жертв и разрушений! Не зря Миних говорил, что Русь управляется напрямую Богом, ох не зря.

Вслух, правда, генерал ничего такого не озвучивал.

Начальник штаба задумчиво барабанил костяшками пальцев по письменному столу. Получалось фальшиво. Что-то все время мешало сосредоточиться. Весь его прошлый опыт аж вопил, сопротивляясь предложению, которое озвучил стоящий перед ним молоденький лейтенант.

— Ладно, — наконец сказал он. — В конце концов, другие варианты еще хуже.

— Так точно!

— Иди уже...

Сделав четкий поворот налево-кругом, лейтенант Вояр вышел из кабинета, аккуратно, но плотно прикрыв за собой дверь.

— Пусть попробует, — подумал полковник. — Офицер он неплохой, понимающий. В ситуации с мнимым нападением на пост разобрался как бы не первым. Но вот ведь какое дело, ни словом ни жестом не стал намекать, что он тут самый умный. Правильный мальчишка. Пусть пробует. Поможем.

Еще до восхода солнца, когда горизонт только-только начал сереть, в Грибовку въехала небольшая колонна . Несколько тяжело груженых машин и полевая кухня. Телефонная связь была отключена еще с вечера, неожиданно. Подавлением мобильной занялась служба РЭБ Объекта.

У парочки соглядатаев не осталась другого выхода, кроме как попытаться передать хозяевам срочную информацию лично. Однако, наскоро завербованные пособники боевиков оперативной подготовки не имели и иметь не могли. Потому, попали в добрые и надежные руки выставленных накануне начальником ОО секретов.

Собранные перед правлением люди недовольно гомонили, вполголоса ругаясь на непонятную председателеву блажь и зряшную, по их мнению, потерю времени.

У юного, но полностью седого лейтенанта с пронзительно яркими синими глазами оказался неожиданно сильный голос. Говорил он спокойно, вроде бы и не слишком громко, но слышно было всем. И говорил так, что собравшиеся примолкли, боясь проронить хоть слово.

— Те кто могут, вывозите детей и женщин. Немедленно. После разгрузки вещевого имущества, каждый автомобиль может спокойно взять на борт 20-25 человек. Рейс до ближайшей станции — 20 минут. Далее — электричкой по известным вам адресам. Родственники, знакомые, друзья — кто куда может. Ориентировочный срок — два месяца.

Мужчины, особенно те, кто в себе не уверен, уезжайте тоже. Худого вам никто не скажет. Не всем, как говориться, дано. Командование выделяет вооруженное сопровождение. Время на сборы — два часа.

— И чего это ради? — прозвучал в настороженной тишине глумливый тенорок местного алкоголика, Володи Мухина. Этого невысокого, всегда слегка пьяного жилистого мужичка со скверным характером в деревне терпели исключительно за талант к механике.

— Вопроса ждал, — спокойно ответил лейтенант. Сейчас утро, туман, не все видно. Но кто помнит, за вон тем полем и лесополосой — воинская часть. И склады. В том числе и вооружения. Бородатые мальчики в автономии заигрались. Им нужно оружие.

Потому, если бы мы сюда не приехали, случилось бы следующее: в Грибовку приехали бы автобусы с вооруженными людьми. Далее, тех кто решился бы оказать сопротивление, пристрелили. Остальных бы погнали через поле прямо на склады, заставляя кричать, чтобы часовые не стреляли.

Только вот понимаете, Устав никто не отменял. Часовые обязательно будут стрелять. Ваши близкие погибнут. Плохо погибнут. Там минные заграждения и пулеметные точки есть, чтоб вы знали. Еще вопросы?

— Что ты лейтенант, нагнетаешь, — послышался блатной говорок откуда-то из середины толпы. — Сами разберемся.

В толпе послышалось напряженное шевеление, и оратор неожиданно замолк.

Лейтенант, как будто стирая с лица какое-то напряжение, провел по нему ладонью, и негромко заметил:

— Недавно я вернулся из предгорий. Ездил хоронить деда. Похоронить успел, но там была резня. Один, примерно такой же умный, сказал: "Сам разберусь" Оказалось, ошибался. Разобрались как раз с ним. Лично наблюдал, как выглядели его кишки на заборе.

Здесь такого не будет. От автономии полторы сотни верст. Развлекаться со вкусом и снимать кино про расчлененку боевики не будут. Просто порежут-постреляют всех, кто будет несогласен бежать на посты и громко орать: "Не стреляйте родненькие!"

В общем, так: сход может принять любое решение. Тут вы в своем праве. Жизнь ваша, вам и распоряжаться ей. Думайте. Пять минут у вас есть. Потом разворачиваю колонну обратно.

Закончив, лейтенант подернул левый рукав и внимательно посмотрел на часы.

Взгляды собравшихся скрестились на бессменном, как Кащей, председателе колхоза. Егор Васильевич некоторое время поперхал горлом, и выдавил:

— Согласны. Баб, детишек — к родне. Правление копеечку даст. Прямо сейчас. Другой вопрос, что делать оставшимся? Их как думаешь защищать, а лейтенант?

— Командование объявляет сборы и переподготовку воинов запаса. Прямо по месту жительства. Без отрыва от работы. Если согласны, остается только вписать в приказ фамилии, поставить на довольствие и вручить оружие. Иного способа нет.

Глава 6.

Откинувшись в эргономичном кожаном кресле, аналитик устало закрыл покрасневшие от бесчисленных бумаг и созерцания монитора глаза.

— Zaigralis, vkonets, или как там это у них говорят, — подумал он. — Надо докладывать руководству. Совершенно ясно, что фоновый уровень террора многократно превысил допустимые значения. Статистику посчитают только к вечеру, но выводы уже просматриваются.

— Это что ж теперь будет?! — думал он, прихлебывая кофе. — Мягко надо было, осторожно, выверено. Как лягушку в кипятке варят, потихоньку. А эти что творят?! Уму непостижимо, выживший из ума алкаш и сановное столичное ворье спустило с цепи бородатых младенцев! А те не нашли ничего умнее, чем объявить подлежащим уничтожению целый народ! К слову сказать, значительно более многочисленный и цивилизованный. Последствия настолько очевидны, что для их оценки аналитики не требуются. Эдак и без работы остаться можно!

Многочисленных обывателей переживающей не лучшие времена страны волновали значительно более приземленные вещи. До недавнего времени основной проблемой было заработать себе на хлеб насущный. Теперь к ним прибавилась еще одна задача: выжить.

Что в предгорьях, что в самом центре страны, люди почувствовали: жить стало опасно. Любая сволочь с корочками и при оружии или просто при оружии может сделать с тобой и твоими близкими все, что угодно.

Дочку, сестру, жену, любимую могут насильно засунуть в лихо подъехавший к тротуару автомобиль, и все. Ее больше нет. Счастье, если просто изнасилуют и отпустят.

Мужчину по малейшей прихоти новых хозяев жизни могут избить, зарезать, просто пристрелить или как полтора века назад посадить в земляной зиндан, пахнущий болью и нечистотами.

Осознав реальность, можно накатить стакан-другой и расслабиться, в надежде, что пронесет. Можно поверить в чушь, что несется из зомбоящика, как в святое откровение. Можно каждый день, засыпая, смотреть в отблески от фар на беленом потолке, и молить Господа о воздаянии.

Но ведь есть и другие варианты, правда? И отдельные (не будем показывать пальцем!) граждане решили, что самое время что-то продать и приобрести оружие. В строгом соответствии с Заветом и Законом, если кто в курсе.

Лихое время первоначального накопления капитала выбросило на улицу массу людей, дружащих с руками и головой. Одним из них был Юрий Иванович Светличный, руководивший инструментальным цехом крупного завода лет примерно двадцать. Солидный, уверенный в себе мастер, который, даже подыхая с голода, никогда бы не пошел торговать трусами, биодобавками или катать тележку на оптовом рынке.

Найти работу по специальности, если тебе под пятьдесят? Нереально. Если почитать объявления, абсолютно всем работодателям необходимы специалисты лет до тридцати со стажем работы по специальности, превышающим возраст. И вдобавок, куча рекомендаций, которых Светличному было взять просто негде. Вся его жизнь прошла на том самом заводе, цеха которого превратили в супермаркет с издевательским названием "Солнечный рай".

Здраво оценив свои возможности, не лишенный коммерческой жилки и доли здорового авантюризма, Юрий Иванович решил удовлетворить возникший у сограждан неудовлетворенный спрос. Потому, сдал квартиру в столице в долгосрочную аренду, собрал всеми правдами и неправдами добытые инструмент, станки и оснастку, и переехал жить в Грибовку, где у него был доставшийся по наследству дом.

На момент, когда начались описываемые в книге события, Светличный с сыновьями закончил оборудование мастерской и приступил к прототипированию. —

Что нужно человеку, несогласному погибнуть просто так? — рассуждал мастер. — Сносно стреляющее железо при наличии патронов сделать несложно. Есть куча конструкций с приемлемой трудоемкостью Наиболее характерный пример — Стэн, чуть посложнее конструкции Коровина, Судаева, Шпагина или к примеру, что-то вроде Узи.

Но основная беда как раз в том и состоит, что боевых патронов честному человеку как раз-то и негде взять. И денег у него — минимум.

Нет денег, значит, себестоимость следует активно снижать. Отсюда вывод: при сохранении функциональности, максимально использовать для изготовления деталей штамповку и литье. Сталь не отолью, но для такого дела и цветнина будет не слишком-то и дорога. У пакистанцев получается неплохо, а я чем хуже?

— Какой калибр оптимален для оружия нищих? — размышлял оружейник. — А это смотря, что человеку доступно, и способен ли он самостоятельно собрать на кухне патрон. Некоторые ведь не могут...

Значит, базовое — это то, что рассчитано на использование строительных патронов. Их диаметры — 5,6, 6,8 и 10 мм. Совсем редко встречаются и двенадцатимиллиметровые, из обрезков патрона 7, 62х54. В остальных случаях разумно рассчитывать на самодельные сборные патроны из тонкостенной трубки диаметром либо восемь, либо 10 миллиметров. Толщина стенки у нее довольно большая — как минимум, 0,75 миллиметра, потому калибры получаются слегка нестандартные: 6.5 и 8.5 миллиметра если считать по дну нареза. Если использовать МПУ, то по дну нареза получается 9,27 миллиметра, в точности как у пистолета Макарова.

Вот на них для начала и остановимся. И сделаем ставку на системы типа дерринджера — это для тех, у кого в кармане совсем пусто и револьвера с самовзводом — это для тех, кто может позволить себе чуть больше. К тому же, обе конструкции в крайнем случае допускают раздельное заряжание и, в отличие от пистолета, всегда готовы к бою. В конце концов, если проблема не решена двумя-тремя выстрелами, то дело плохо.

Оба прототипа были готовы за неделю и отстреляны в ближайшей лесополосе. Все получилось. Оставалось подготовить штамповую оснастку и литьевые форму, и спокойно зарабатывать деньги.

За сбыт никто не волновался — методы безналоговой торговли солью были прекрасно известны еще древним китайцам, и Юрий Иванович был, что ни говори, человеком образованным, и кое-что знал о сетевых технологиях.

Но Мастера — это такие люди, которым чаще всего поперек сердца делать только то что необходимо для заработка на хлеб насущный. У каждого Мастера есть идея, и не одна.

Вот Юрию Ивановичу и пришло в голову сделать автомат со сбалансированной безударной автоматикой и отсечкой на три патрона — нечто, впитавшее в себя идеи Хилла-Фаркауэра, некоторые пропорционально уменьшенные узлы всем известного Максима, эксцентрик Мараховича и рейку от Льюиса. Ствол, как лучшие морские орудия, был нарезан по полукубической параболе, что потребовало серьезной доработки синусной машины.

Светличный прекрасно понимал, что конструкция по своей сложности больше похожа на часы с кукушкой, чем на честное оружие пехоты, но ничего с собой поделать не мог. Идея воплотилась в металл, и отодвинула будущие заработки на месяц.

Как ни странно, оказалось, что получившаяся система мало того, что безотказна. Это, в общем-то неудивительно. В том же Максиме, ставшим за неизвестное никому количество войн эталоном надежности аж триста пятьдесят одна деталь. (По данным Виккерса, уже послуживший в войсках пулемет выдержал на испытаниях полтора миллиона выстрелов без поломок, только стертые стволы меняли.) Удивительно было другое: из нового автомата после купания его в грязи можно было непрерывным огнем положить всю тридцатипатронную обойму в старую немецкую каску. Со ста метров. Одной длинной очередью.

Глава 7.

На проходной ни Вояра, ни бойцов тактической группы останавливать не стали. Напротив, услужливо и быстро открыли ворота. Слова о пропусках застыли в мгновенно пересохшей глотке охранников из какого-то там ЧОПа, стоило им встретиться с безразличным взглядом молодого офицера, затянутого в ладно пригнанную полевую форму старого образца.

Охрана моментально покрылась холодным потом. У обоих сторожей предательски заныло внизу живота. Ослабли ноги. Один из них потом признался, что нечто подобное он чувствовал разве что в детстве, когда в зоопарке на Пресне встретился глазами с метровым в холке северным волком.

Взгляд, мельком брошенный на них, содержал в себе все кошмары детства, когда просыпаешься, плавая на простынях в холодном поту. Оттого, что во сне убегал от чего-то или кого-то формы не имеющего, но безусловно ужасного. Привратником почудилось, что живот каждого из них уже вспорот штыком и оттуда медленно выпадают перекрученные, скользкие сизые кишки, которые они судорожно пытаются засунуть обратно, понимая что это все равно бесполезно. На проходной нехорошо запахло. Что поделаешь, будучи в панике, сфинктеры мочевого пузыря и прямой кишки мозг контролировать перестает. Популярное выражение 'обделаться от страха' не на ровном месте появилось. Суровая правда жизни.

Нажимать кнопку открытия ворот чоповцы рванули синхронно. Столкнулись лбами, но едва не потеряв сознание, поставленную задачу все-таки выполнили.

Пару раз стрельнув из глушителя сизым выхлопом, машина с бойцами проехала к дирекции. Лейтенант и сопровождавшие его солдаты, недовольно скривившись от воцарившегося в помещении зловония, не спеша прошли через проходную и двинулись в ту же сторону.

Прозвучала негромкая команда:

— К машине. Из кузова горохом высыпались солдаты.

Оставив на стоянке парный пост, военнослужащие проследовали в здание дирекции.

Вахтер, едва бросив взгляд на неожиданных посетителей, мгновенно разблокировал турникет и дематериализовался, что для человека его возраста и комплекции было как минимум, делом удивительным и странным.

Сверившись с заботливо вывешенным на стене списком, визитеры поднялись на второй этаж.

Небольшая приемная. Слева — кабинет директора, справа-главного инженера. Отделка еще советская — фанера, крашеная под дуб. На расставленных вдоль стен стульях — несколько дожидающихся окончания планерки посетителей.

Из примет нового времени — разве что пластиковые окна и дежурная улыбка выдрессированной секретарши, мгновенно среагировавшей на посетителей.

— Вы из в/ч 000 000? Сожалею, подача электроэнергии вам прервана сегодня в ноль часов по причине хронических неплатежей Министерства Обороны.

Лейтенант потянул на себя дверь в директорский кабинет.

— Туда нельзя!, — рванулась секретарша из-за стола.

Легкий поворот головы. Два встретившихся взгляда. Сидящие в приемной посетители, вжавшие головы в плечи. Старающиеся стать меньше и незаметнее.

— Ой, — пискнула девушка, с которой во мгновение ока слез самодовольный лоск близости к Людям Решающим Вопросы.

Хлопок закрытой доводчиком двери. Стрекот каблучков по коридору. Истошные рыдания в дамской комнате, распухшие губы, покрасневшие глазки, размытый макияж. До самого конца рабочего дня бедняжку, то и дело срывающуюся на истерические рыдания, отпаивали чаем и утешали подружки из планового отдела.

Не заходя в кабинет, лейтенант негромко произнес, гася деловой гомон планерки:

— Встать. На выход.

Ослушаться не посмел никто.

Как только из приемной вышли разом поскучневшие и притихшие люди, лейтенант мазнул взглядом по людям, ожидающим приема, и так же негромко произнес:

— Приема сегодня не будет. Все свободны.

Пару часов спустя, Ваха Мирзоев, уже успокоившись и покурив, достал из портфеля тяжелый, как кирпич спутниковый телефон. Набрав код, вышел на связь. И сразу же услышал неприятный вопрос.

— Ваха, почему не обесточили объект?!

— Ваши (уважаемый), — донеслось сквозь треск помех спутниковой связи. — Мы ничего не смогли сделать.

— Ты хочешь сказать, что зря потратил деньги и напрасно обнадежил уважаемых людей?

— Нет, ваши, — сглотнул внезапно пересохшим ртом абонент. — Все было сделано, как говорили. Люди взяли деньги и обесточили подстанцию. Якобы, за неплатежи. Но вот потом все пошло не так, как планировалось.

— Рассказывай.

— На ТЭЦ прибыла какая-то сводная группа из интересующей нас части. Командовал ей лейтенант Вояр. Я был там, все видел. Это волк, ваши, белый волк.

— Почему белый? — безразлично откликнулась трубка.

— У него особая примета. Седые не только волосы, но еще и усы, и брови.

— Что же он сделал?

— Я в приемной сидел, когда они вошли . Секретарша пыталась не пускать, жала ногой на какую-то кнопку. Наверное, милицию вызывала. Ей улыбнулись, она разревелась и куда-то сбежала.

Директор, главный, бухгалтерия — все сами у стенки во дворе построились. На коленях стояли, не вру! Посетителей отпустили. Страшно было. Очень.

— И?

— Всех, мамой клянусь, лейтенант к стенке поставил. Честь по чести зачитал какой-то страшный забытый закон. Люди его молча стояли. Страшно. Казалось, вот-вот... Многим стало плохо. Большинство обгадилось. Стрелять, правда, не стреляли. И оружием тоже не грозили. Но оно было, и все всё понимали. На их подстанцию уже подали питание.

— Почему говоришь "его люди", а не просто солдаты?

— Потому что это его люди. Я видел их глаза.

— Завязывай с травкой, Ваха. Милиция приезжала?

— И прокуратура тоже.

— И что?

— Люди говорят, лейтенант их вынудил открыть дело о попытке подрыва обороноспособности государства. Статей много, все страшные.

-С подстанцией решить можно?

— Теперь нет. Там постоянно дежурит солдат и пяток охотников из Грибовки.

— С кабелем?

— Тоже нет. Он глубоко, и датчики есть. Тревожная группа будет через пару минут. К тому же неизвестно, насколько точны старые планы.

— Значит, обойдетесь. Завтра перед рассветом начнете, к обеду закончите. Люди Руслана будут в райцентре уже к вечеру.

Вечером Вояр, едва держась на стуле, ужинал в выделенной для тревожной группы старой караулке сухим пайком. Ввиду позднего времени, в городке было уже все закрыто, а идти чуть не три километра в батальон было влом.

Обратив внимание на восковую бледность, залившую лицо командира, дневальный рискнул спросить:

— Может, в госпиталь позвонить, товарищ лейтенант?

— Отставить госпиталь. Скажи, чтобы заварили крепкого чая и позови командиров отделений.

После краткой постановки задач на следующие сутки, один из бойцов неуверенно спросил:

— Разрешите вопрос, товарищ лейтенант?

— Разрешаю, но впредь обращайтесь по Уставу.

— Что это было, товарищ лейтенант? В дирекции, на проходной, потом...

Лейтенант слегка замешкался, что сильно удивило подчиненных, привыкших, что Вояр действует и решает мгновенно, а ответы на любые вопросы ему как будто нашептывает некто, незримо стоящий за плечом.

— И действительно, как объяснить ребятам, за плечами которых лишь скверно изученная школьная программа, да армейская учебка, что такое невербальное воздействие? — задумался Виктор. И слегка, кончиками губ улыбнувшись, ответил:

— Они увидели то, чего готовы были испугаться. Старый фокус, в Ведах описан подробно.

Вояр забыл упомянуть об одной малозначительной подробности: для того, чтобы прочитать о забавах кшатриев, необходимо, как минимум, уметь читать на санскрите. Богатый, надо сказать, язык. Речь людей понимающих. Психотехники, изложенные на нем, уже много веков сознательно не переводятся на другие языки.

Во-первых, затруднительно, если вообще возможно, точно передать все слои понимания и оттенки смыслов. А во-вторых, ни к чему это. Спички детям не игрушки.

Ситуация в точности такая же, как и с некоторыми трудами Фомы Аквинского, которые тоже никто и никогда не переводил с меднозвучащей латыни на язык профанов. Sapienti sat.

Глава 8.

Получая оружие, Костя Свистов поинтересовался у общества:

— Участковый-то наш где? Где гроза самогонщиков и стоящих на трассе бабок с пирожками и пучком редиски?!

— Очнулся, болезный, — ехидно сказали в ответ. — Еще до того, как наш лейтенант приехал, стражи порядка покидали шмотье в багажник, да и дали по газам.

— И куда же они? — не унимался Костя.

— В сторону . Менты, они всегда запах жареного чуют.

— Ну вернись только, сука! -выдохнул Константин, чувствуя, как сами собой до хруста сжимаются кулаки и каменеют желваки на скулах.

— Вернется он, не сомневайся. Как Егорий-победоносец, с копьем и на белом коне. Власть, она завсегда такая, — терпеливо разъяснили ему.

— Не всякая. Возьмем, к примеру Васильевича. Он, хоть и в возрасте, но рядом, с карабином в руках, — парировали откуда-то из конца второй шеренги.

— Разговорчики! — рявкнул сержант, прекращая бессмысленную говорильню.

Вечером того же дня случилось в Грибовке событие и вовсе удивительное.

Ты что это, Володенька творишь? — со сдержанной укоризной спросил сосед, унюхав до боли знакомый запах.

Разогнув спину, Мухин неохотно ответил:

— Нешто не видишь? Брагу выливаю. Самогонку-уже.

— Зачем так-то?! — всплеснув руками, запричитал сосед. — Стояло бы оно, да каши не просило, глядишь, и пригодилось бы однажды.

— Тут так, — раздраженно ответил Володя. — По бусу мне ствол ни к чему. Под банкой я мало что помню и иногда такое творю, что сам себе удивляюсь. Потому — нахрен. И так под честное слово в списки включили.

— Да мне б отдал! Зачем же добру-то пропадать?! — продолжал сокрушаться сосед.

— Вдвоем мы точно в соблазн впадем, — буркнул Мухин, выливая остро пахнущие сивухой остатки спиртного.

И повторил, словно утверждаясь в каком-то крайне важном для себя решении:

— Нахрен.

Устал, — констатировал Вояр. Даже чайник крепчайшего, сладкого, как патока, чая не сильно помог. — Ладно, спать. Кажется, что надо было, сделал. Впрочем.... Дневальный, ко мне!

— Товарищ лейтенант...

— Отставить, рядовой, просто скажи бойцам, чтобы, по возможности, с вечера побрились. Не приказ, предчувствие...

И лейтенант Вояр прилег отдохнуть.

Сразу он никогда не засыпал. Сначала — полное дыхание. Приподнимается живот, воздух начинает поступать в расправляющиеся легкие. Затем поднимается диафрагма, воздуха в легких становится больше. Завершается вдох лишь тогда, когда "до немогу" приподнята грудь и расправлены ребра. Затем задержка дыхания — воздухом этого мира следует наслаждаться, пока ты вообще можешь это делать! И лишь потом — выдох. За то же время и в том же порядке. Шестьдесят четыре удара сердца вдох, задержка и выдох — столько же.

Затем, продолжая дышать в установившемся темпе, вызываем ощущение тяжести и тепла в конечностях, по телу проходит волна, расслабляющая каждую мышцу. Глаза прикрыты. Зрительный нерв транслирует с мозг картинку: неопределенно-темного цвета пелена с частыми мелкими светящимися точками. Чисто физиологический эффект.

Затем следует прокрутить на этом темном полотне картинки наиболее значимых сегодняшних событий, никак их не оценивая. Это произойдет само собой. И последнее: погасить картинку, чуть сосредоточиться, и через одну из светящихся перед внутренним взором точек провалиться в негостеприимную, холодную, серо-жемчужную мглу, расцвеченную радужными всполохами. Место, где сосредотачиваются все смыслы и можно получить ответ. Иногда даже на те вопросы, которые не задавал.

Все эти действия вместе называются словом, которое современный человек хоть раз, да слышал: аутотренинг. Несмотря на долгое описание, на практике процедура выполняется предельно просто, и позволяет великолепно отдохнуть за те краткие минуты, которые тратятся на ее выполнение.

Скажу прямо: научитесь слушать себя, и в нужный момент подсознание взвоет: опасность! В прессе нередки упоминания, как, находясь буквально на разных сторонах Земли, мама способна ощутить, что с ребенком — беда. Или один из близнецов — почувствовать, что с братом или сестрой происходит неладное. Любящий буквально ловит настроение любимого. Примерам несть числа, но феномены эти официально изучают крайне неохотно. Да и зачем изучать то, что давно изучено, классифицировано и разложено по полочкам? Так что, наш герой — вовсе не какое-то, из ряда вон исключение.

Листая воспоминания прошедшего дня, лейтенант вспомнил облик одного из сидевших в приемной директора ТЭЦ.

— Угроза. Скоро. Час, много — два, — эхом откликнулось подсознание.

Третья сигнальная система лишена способности ошибаться. Получая от нее предупреждения, действовать следует немедленно.

Вояр упругим, почти кошачьим движением соскочил с постели, и быстро одеваясь, вполголоса скомандовал.

— Подъем!

Дневальный продублировал команду значительно громче. И за время, пока прогорает спичка, подразделение стояло в строю.

Ожила рация.

— В сторону Грибовки через райцентр проследовала колонна с боевиками, — проинформировал оперативный дежурный. Расстреляли пост ГАИ, перемещаются открыто. Головной дозор у акбаров отсутствует. В селе уже знают. Вариант первый. Как поняли?

— Понял. Выдвигаюсь, — ответил Вояр.

— Конец связи, -закончил разговор оперативный .

Гудя моторами, колонна рванула в сторону Грибовки. Дорогой разговаривали мало. Свой маневр знал каждый. И каждый был собран и сосредоточен перед первым в жизни боем. Всех без исключения бил по нервам легкий мандраж.

Чисто жизненное наблюдение: ошалев от безнаказанности, крови и вольного грабежа, любые разбойничьи формирования начинают закономерно пренебрегать элементарными правилами ведения войны. В этот момент для герильерос, повстанцев или воинов пророка становится фатальным любое грамотно организованное сопротивление. Это — закон без исключений.

При таких исходных, грамотно спланированная засада всегда превращается в бойню вполне промышленных масштабов.

Устанавливать на дороге фугасы времени попросту не было. Потому автобус, следующий во главе колонны и замыкающий ее грузовик сожгли из гранатометов. После того, как чадно дымя, машины наглухо закупорили единственную дорогу, по колонне длинными очередями начал работать крупный калибр, неоднократно проклятый расчетом за неимоверную тяжесть укладок. Соленый солдатский пот окупился сполна. Затраты труда на принудительное ограничение сектора обстрела неподъемными булыжниками — тоже. Потерь от дружественного огня не было.

Тактическая группа лейтенанта Вояра и собранные в Грибовке призывники с азартом расстреливали боевиков, пытающихся выскочить из охваченной пламенем техники. Расстрел занял считанные секунды.

Как это и бывает всегда, без накладок не обошлось. Небольшой группе противника удалось выскочить из-под сосредоточенного огня. Что поделаешь, для всех, кто сейчас встал на защиту села, это был первый в жизни бой.

Огрызаясь скупыми очередями, бандиты рванули к светящимся окнам ближайшего дома. Им стреляли вслед, но неверные сумеречные тени и клочья предрассветного тумана сбивали прицел. На поле все время прибавлялось неподвижно лежащих фигур, но большая часть бегущих уже опрокинула чисто символическую ограду и бежала к горящим теплым светом окнам.

— Не завидую я сейчас хозяевам этого дома, — задумчиво произнес рядовой Шулаев.

— Да, — подтвердил кто-то из местных. — Приехал Юра под старость лет в отчий дом. Хотел пожить спокойно, а тут полный рататуй и похороны с танцами.

Дальнейшее стало для сочувствующих неожиданностью приятной, а для боевиков — напротив, фатальной.

Свет в доме неожиданно погас. Мелькнул короткий отблеск открываемых настежь окон. В предрассветных сумерках, забились, затрепетали бледными огоньками бабочки дульного пламени.

Светличный и его сыновья стреляли по силуэтам, слегка подсвеченным сзади заревом от горящей колонны, отчего фигурки бандитов казались плоскими , будто вырезанными из темного картона.

С пятидесяти метров? Это, считай, в упор. Три ствола? Сосредоточенным огнем? Из оружия, сделанного руками Мастера?

До дома не добежал никто.

— Ни х... себе, — выдохнули невольные зрители. И пошли проверять, не осталось ли годных для допроса подранков и чего-нибудь полезного.

Глава 9.

Содержимое карты памяти небольшой видеокамеры личный состав просматривал всего через пару часов после боя.

Всего лишь короткая хроника, фрагментарно описывающая судьбу тех, кто встретил боевиков на прекрасно оборудованном блокпосту, но испугался и не нашел ничего лучшего, как сдаться им в плен.

Смотрели в молчании. От скрупулезно заснятых подробностей короткой, занявшей буквально несколько минут, расправы было тошно.

Слегка утешало лишь то, что изуверы уже были аккуратно сложены в рядок, и, смотря в небо пустыми, запорошенными пылью глазами, дожидались, когда на них глянет командование. Парочку выживших куда-то увел Васильевич, активно общавшийся с ними на гортанном наречии.

Когда видео закончилось, молчание стало ощутимо давить на нервы. Солдаты, только что вышедшие из боя, никак не могли понять, как вообще возможно добровольно подставить горло под нож.

Первым общее недоумение выразил Шулаев.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!

— Обращайтесь.

— Прошу, разъясните, почему люди, у которых была возможность умереть в бою, этого не захотели.Мы смотрели внимательно: руки были связаны только у одного, которого зарезали последним.

У них всех возможность умереть по-людски — была! Любой мог — по людски! И даже если нет возможности врагу в горло вцепиться, то хотя бы прими железо на грудь! Сделай резкое движение, и тебе не откажут!

Как они вообще могли?! Вообще, это можно, стоять раком, и слышать, как режут товарищей, как с хлюпаньем выходит из горла кровь?! Почему они предпочли умереть так, по-скотски?!

В Вояра уперлась добрая сотня взглядов. Местных вопрос тоже сильно интересовал. Внимание собравшихся чувствовалось как прикосновение чего-то тяжелого, физически ощутимого, заинтересованно-внимательного.

Следовало либо говорить правду, либо потерять уважение навсегда.

— Ситуация на скоренько выставленном на границе с автономией блокпосту в точности повторила то, что происходило с мирным населением. Которое вело себя абсолютно так же. В итоге, тех, кто не убежал, обратили в рабов или замордовали до смерти.

Кто это сделал? Те, кого воспитали в строгих национальных традициях. Традициях , что и говорить, характерных. Даже сказки у них, и то с душком. Одна так и начинается: пошли три брата на разбой. Природные уголовники, воспитанные в верности тейпу и плевавшие с высокой горки на пропагандистскую чушь о всеобщем благе, мире и безопасности.

Однако, у сегодняшних жертв и палачей есть кое-что общее. Как тех, так и других такими вырастили и воспитали. Целенаправленно, организованно, в масштабе самого гуманного в мире государства.

Характерная особенность тех, кто пострадал: родовые традиции не поддерживаются, институт семьи — полуразрушен, общество в целом — атомизировано.

Почему? Да все просто. В мирное время бойцы не нужны. Более того, и думать-то разрешено исключительно в строго очерченных для безгласного податного сословия рамках.

Если в человека с детства закладывать психологические блоки, тщательно воспитывать "таких как надо", то на выходе получаем раба, даже не подозревающего, что он раб. Морального урода, не способного ни вовремя убежать, ни защититься.

— А как же в войну? — спросили откуда-то с мест. — Ведь сколько героев было! Тех же абреков за неделю выкинули, когда нужда была...

— Ключевое слово: нужда. У власти, не у конкретного гражданина. Потому психологические блоки в ту войну были частично сняты. Для того существуют известные много-много веков процедуры инициации. Они намного проще, чем методики перевода в безгласное состояние.

Ответственные товарищи с соответствующими допусками прекрасно знают, каковы на самом деле те, кого они презрительно называют гребаным электоратом, быдлом, лохами или просто обывателями. Знают, и стараются изо всех сил. Думаю, они уже анализировали ролики аналогичного содержания и горды проделанной работой. Высший класс, без шуток, ни отнять ни прибавить!

Думаю, в эти дни они тихо пьют шампанское и гордятся итогами многолетней работы. В нерушимом государстве рабочих и крестьян были заранее подготовлены механизмы самоуничтожения, работу которых мы в данный момент и наблюдаем.

Народы, запятнавшие себя предательством, были всего лишь отселены. Жестко, грубо, но не смертельно. Им дали возможность жить и ненавидеть. А в нужный момент аккуратно вернули в родные края. Националисты всех мастей, не только из горцев, а вообще все получали относительно короткие сроки заключения.

И не надо сказок о неимоверной гуманности государства — оно живет голой целесообразностью. И если в каких-то проявлениях вам чудится человеческое, заклинаю: креститесь. И лучше думайте. Если не получается, значит, для достоверных выводов не хватает информации.

Нетрудно вспомнить, как махровым националистам позволили сорганизоваться и до обмороков мечтать о мести под видом развития и сохранения самобытной культуры. Наладить связи с зарубежными диаспорами, получить необходимые для подрывной деятельности ресурсы. Теперь пожинаем плоды.

Замечу, что людей, оставшихся способными на поступок, после той войны долго и тщательно изводили. Пусть и под красивые слова, но это — тоже факт. Некоторых устранили физически почти сразу, большую часть — помаленьку, брали измором.

Народ, вытащивший на своих плечах неимоверную тяжесть войн, революций, индустриализации, перманентно держали в состоянии депривации. И методично убеждали, что русские — сплошь косорукие уроды, разгильдяи и пьяницы. Страшная это вещь, долговременная депривация. Результаты вы наблюдали сегодня на экране.

Зато в национальные образования широким потоком текли дотации. То есть деньги, фактически вырванные из голодных ртов русских людей. У бестолковых абреков были квоты для поступления в институты — национальные кадры, как же!

Такое дело, ребята, за наш счет жирели и набирались сил инородцы, желающие нашей погибели.

Самый главный, подлый, грязный, бережно хранимый секрет любой государственной машины: как из человека разумного вылепить то, что пригодится в нужный момент.

Если конкретно про автономию, так для них специально устроили бурный карьерный рост офицеру-националисту, которого, с его воззрениями, не стоило подпускать к армии на пушечный выстрел. Его даже сделали генералом, чтобы придать дополнительную значимость в глазах соплеменников.

Сегодня вы положили в пыль негодяев, присланных именно им. Но это, поверьте, еще не сказка, только присказка. На этом лекцию по прикладной психологии предлагаю считать законченной.

— А как же Вы?

— Мне вовремя подсказали, что к чему. Что недопонял, перечитал и уточнил.

Посмотрев на людей, Виктор сделал обрадовавший его вывод: никому из них идея сдаться в плен в голову не придет. Уже понимают.

Но вот чего он не мог даже предположить, так это того, как отзовутся сказанные им слова.

Глава 10.

Посыльные добросовестно оповестили и проинструктировали всех, кто оставался в домах.

Юрий Иванович, проверив свое экспериментальное, штучное во всех смыслах оружие, сел дремать в кресло. У сыновей то ли нервы по молодости лет были крепче, то ли доля здорового пофигизма больше, но они легли спать. Раздеваться, правда, не стали.

Как следует наработавшись за день, парни заснули практически в тот момент, когда их головы коснулись подушек. Таково одно из преимуществ молодости, что тут еще скажешь. А вот Юрий Иванович о сне не мог и помыслить — слишком уж было тревожно.

Ночь длилась и длилась. Она была бесконечна, секунды тянулись как часы. Время, обычно текущее быстро, будто ручеек по камушкам, стало вязким, сочилось медленно, как живица из надрубленной сосны. Казалось, его ход вот-вот замедлится совсем, и рассвет никогда не наступит.

Не выдержав долгого сидения в темноте, Светличный зажег свет, аккуратно проверил оружие. Потом заварил крепкого, горького черного чаю и решил отвлечься чтением. Так удалось хоть немного отвлечься от застывшего, вязкого течения времени и пронзительного холода в животе.

Наступил момент, и от дороги донесся звук сдвоенного взрыва. Затем — рокот тяжелого пулемета и приглушенное расстоянием стаккато автоматных очередей. Сыновей будить не пришлось, Юрий Иванович еще только набирал в грудь воздуха, а они уже стояли рядом.

По причудливо драпированному сумерками и предрассветным туманом полю в сторону дома зигзагами перемещались плоские, подсвеченные багровым пламенем черные фигурки.

— Из окон. Как учил, — с веселой, поднявшейся откуда-то со дна души злостью крикнул Светличный детям, гася свет.

— Умницы, добро берегут, не поленились распахнуть окна,— тепло подумал он о сыновьях, ловя на мушку вырвавшуюся вперед тень.

На этом все мысли и кончились. Темные фигурки повалили доисторический плетень, и уже бежали по огороду. "Трр"— слегка дернулось в руках оружие, и тень легла, бессильно переломившись в поясе.

Расстрела — по другому такое и не назовешь, Юрий Иванович практически не запомнил. Вот попавшая под майку раскаленная гильза, оставившая мокнувший еще неделю ожог — запомнилась. Кислый запах сгоревшего в доме пороха — более чем. Но все это было уже сильно позже. Когда вернулась привычка запоминать, сопоставлять и анализировать.

Неприятный был, кстати, момент. Уж что-то, а понять, что суть его занятий скрыть уже не получится, и не родившийся бизнес, в который уже было вложено столько труда и денег, благополучно накрылся, Светличный понял мгновенно.

В другое время и в иных обстоятельства так оно бы и было. Но в данном конкретном случае мастер ошибся.

Несмотря на истинно райский климат, плодородные земли и обилие воды, Предгорья никогда не были таким уж тихим земным раем. Плодородная земля — лакомый кусок для любого хищника. Потому кровь в этих местах лилась столетиями. Почти без пауз. Последними относительно мирными временами было три десятка лет после Великой войны. И наступили эти благодатные времена не вот, а чуть ли не полтора десятка лет после того, как бесноватый в бессильной злобе отравился. Да и то, назвать точное время наступления так недолго продлившихся спокойных времен не взялся бы ни один историк. Словом, от века эти места считались неспокойными.

Егор Фролов, душа и бессменный хозяин Грибовки, знал про эти дела как бы не получше любых архивистов. Здесь, в этих напоенных солнцем и дыханием свежего ветра местах, прошла жизнь как минимум, четырнадцати поколений Фроловых.

Пережив несколько войн, чисток, разнообразные реформы, перестройку в конце-то концов, этот высохший, невысокий человек с выцвевшими невыразительными глазами стал носителем бесценного опыта социальной организации и выживания, о размерах и богатстве которого в приличном обществе принято глухо молчать.

Кстати говоря, невыразительный, соперничающий с черепашьим по эмоциональности взгляд, появился у Егора Васильевича далеко не разу после рождения, а был качеством благоприобретенным. В жизни товарища Фролова случался тот еще покер.

Все остальное, то есть высокое звание Героя Труда и ордена, которых Егор Васильевич никогда не носил, непредставимо-большой для обыкновенного обывателя круг знакомств, незримая паутина взаимных обязательств серьезных людей, раскинувшаяся на полстраны — все это стало всего лишь обязательным приложением к личности руководителя, ошибавшегося за свою жизнь считанное число раз.

— А вот тут ошибся, — казнил себя Васильевич. — Расслабился, понимаешь, столько лет спокойных. Вот и забыл, как на самом деле оно бывает. Хорошо, лейтенант этот вовремя. И прав он, кстати, танцы только начинаются, хотим мы этого, или не хотим.

— Проще всего, да и разумнее, ни во что не влезать. Через пару месяцев, когда черная дыра будет окончательно сформирована, начнется войсковая операция. Можно и отсидеться. Потом, конечно, тоже времена будут не сахарные, но как-то проживем, — привычно отождествляя себя с людьми, живущими в селе, рассуждал председатель.

Однако лейтенант, явно рискнувший погонами, карьерой и даже может быть свободой ради совершенно посторонних людей, не шел из головы.

Фролов прекрасно помнил, как следует поступать. Случались, знаете ли сходные ситуации. И хуже времена бывали. Разве что, подлее не было.

Но вот решиться на поступок, это совсем другое. К тому же, раньше, тогда, на Столицу можно было надеяться, а теперь именно она и явилась негласным режиссером полыхнувшего вокруг кровавого безобразия. Следовало крепко подумать.

— Подумать, говоришь, — ехидно отозвался в голове внутренний скептик. — А не стал ли ты часом, похож на премудрого пескаря, а Егор? Понимаю, скорблю, сочувствую. Старость не отменишь, да.

Товарищ Фролов поднял телефонную трубку. Динамик услужливо отозвался противным длинным гудком.

Глава 11.

Cоздание черной дыры в экономике всегда требует немалых жертв.

— Зато потом! — облизывались в предвкушении заинтересованные лица.

Перспективы радовали настолько, что не поскупились на раздачу танкистам тугих пачек денег трупного оттенка с портретами мертвецов. И те честно отработали по красивому белому зданию, где сидели до отвращения непонятливые люди.

А чтобы не отсвечивал народ, завалили пару домишек на простонародной окраине и подорвали не слишком мощное взрывное устройство в метро, куда приличные люди давно не спускаются.

До обывателей сразу не дошло, ну так ничего, процедуру пару раз повторили.

Министерство обороны забрасывало командиров частей, оказавшихся в зоне обострения безумия, циркулярами общего характера, буквально призывая не обострять.

Как не обострять, не объясняли. А в неожиданно оказавшихся почти в полной изоляции частях, любой рядовой буквально спинным мозгом чуял, что еще немного, и на посты хлынет визжащая от ненависти толпа.

Но стрелять по мирному населению категорически запрещено. Зато намеков о том, что никто не обидится, если военным случится уносить ноги из зачумленного края, бросая технику и склады с оружием, было предостаточно. Особо непонятливым открытым текстом обрисовывали варианты. Ни за что не отвечая, в телефонном режиме.

Вот и думай... Сейчас обещают, намекают, а потом могут и так и эдак повернуть.

Дальнейшее развитие событий было достаточно неопределенным, но служивых никак радовать не могло. Каждый из них буквально чувствовал, как на шее затягивается петля. Вот-вот, и придавит.

— И не моги сопротивляться! — снова и снова уточняли из высоких кабинетов.

— Не может быть, чтобы не было выхода, — думали многие. И выход нашелся.

Право же, ну что в таких обстоятельствах может сделать всего-навсего председатель колхоза? Пусть даже это и передовое, крепкое хозяйство. Правильный ответ : ничего. А вот стронуть с места лавину, послужить последней крупинкой, кристаллом, попавшим в перенасыщенный раствор — да сколько угодно!

В самом что ни на есть глобализованном, наисовременнейшем обществе, продолжают существовать никем не отмененные старые законы, чисто представительские институты власти, законы пещерного общежития и нестареющая, вечная тактика межплеменных войн.

И то, что на первый взгляд кажется бесполезным, зачастую является дополнительным, пусть и крайне редко применяемым, инструментом стабильности.

В стране, пережившей Гражданскую, Отечественную и добрый десяток вообще никак не объявленных войн, таких законов много. Иначе просто быть не может.

До времени, правовые нормы, касающиеся прав и возможностей местных Советов, тихо лежали под спудом. Будто оружие, похороненное в пыли.

Здраво оценивая перспективы своих хозяйств и предприятий, местный директорский корпус был с радостью готов оказать всемерую поддержку любому подходящему человеку, который просто не побоится взять ответственность на себя. И от действий которого можно бы было в любой момент откреститься. Ну, мало ли как оно повернется...

Конечно же, все эти люди были депутатами Советов разных уровней. От поселкового до областного. Злоключения столичных коллег были приняты близко к сердцу.

— Если с ними так, то нас просто походя размажут, — справедливо решили товарищи, и утроили усилия, попутно заручившись поддержкой еще не окончательно деморализованных армейских командиров.

Итогом организационных мероприятий, проводимых в бешеном темпе, стали внеочередные выборы нового состава местных советов, проведенные в стиле сельских сходов, то есть без малейшего формализма.

Не позабыли объявить вне закона тех, кто в тяжелый час, пренебрегая своими обязанностями перед людьми, просто исчез в неизвестном направлении.

Столичные реформаторы в тот момент были заняты более насущными делами. Затраты на экипировку разбойников, танковый биатлон и прикладную взрывотехнику следовало как можно скорее компенсировать.

По поддельным авизо в автономию уходили гигантские суммы денег, оставляя без зарплат и пенсий сотни тысяч человек. На железной дороге бесследно исчезали составы с материальными ценностями. Организовывались аукционы, где люди полезные, нужные и, самое главное, управляемые, за гроши выкупали целые отрасли промышленности.

Занятые великим переделом, столичные сановники как-то упустили из виду, что Советы имеют право в особый, угрожаемый период, объявить о создании Народного Ополчения. И право это никто не успел отменить.

Помните, я упомянул о бесценных сокровищах социального опыта, накопленного народом? Настало время, и старинные наработки пошли в дело.

И что немаловажно, нашелся толковый человек, которого было совсем не жалко. Никому не родня. Ни штатский, ни военный. Слегка местный. Чужой, короче. И как поначалу предполагали, полностью управляемый.

—

Свои обещания я всегда выполняю. Представление на внеочередное воинское звание 'капитан' ушло спецсвязью. Теперь — второй вопрос. Наградные листы. Заполнил? —

Никак нет, товарищ генерал-майор. Такой задачи не ставилось. А лезть самому — неэтично. —

А вот ротный твой озаботился. Счел правильным. И начальник штаба его поддержал. —

Так может, я посоветуюсь с капитаном Кузовлевым? —

Твое дело. Но к утру чтобы все было исполнено. —

Есть. —

А теперь, Вояр, бегом в госпиталь. —

Я здоров, товарищ генерал-майор! —

Напротив, — усмехнулся генерал. — Ты контужен и находишься на излечении.

Вояр изобразил на лице немое изумление.

— Приказать не могу, — слегка смутился Рябцов. — Но разделяю умеренность как минимум, десятка серьезных руководителей, что ты за последние дни свой потенциал продемонстрировал далеко не полностью.

Генерал сделал долгую паузу. Испытующе глянул на стоящего навытяжку лейтенанта. И вполголоса спросил:

— Потянешь организацию Народного Ополчения на территории автономии и примыкающих к ней районах?

— В одиночку — нет.

— А если тебе помогут? Армия — неофициально, но действенно. Местная власть — гласно и открыто.

— Гарантировать, опять же, не могу, но все возможное сделаю.

— Мальчишка! — неожиданно рассмеялся генерал. — Вопрос как раз о том, что сделать надо — невозможное!

Глава 13.

Виктор с интересом разглядывал небольшой, похожий на игрушку пистолетик. Два вертикально расположенных ствола, курок, короткая, буквально под два пальца рукоятка, отделанная шлифованными деревянными накладками. Черно-фиолетовое, цветом как грозовое небо, воронение и невероятная, буквально не от мира сего, чистота отделки поверхностей. В руке оружие сидело очень плотно, как влитое.

— Возьмите, если понравилось.

Порывшись в карманах, Вояр достал кошелек. Нашарил монетку, и протянул ее оружейнику.

— Денег Вы не возьмете. Но есть примета..

— Да, я знаю, Виктор... Подарил бы автомат, да конструкция еще не доведена.

— Видел, как она не доведена. Впечатлен, если честно. Да и не я один.

— Ну как вы не понимаете?! Стрельба велась, почитай что в лабораторных условиях. Идеально вычищенное оружие, калиброванные патроны, отсутствие вокруг пыли, песка, грязи.

-Слегка понимаю, Малимона читал, интересовался, как проводятся испытания.

— Вот потому пока и не предлагаю. А так, Вам не жалко.

— А вот это, значит, уже отработанная конструкция? — поинтересовался Вояр, баюкая на ладони дерринджер.

-Это — да! Патент Элиотта, аж 1865 года. Излюбленное оружие картежников, дам полусвета, авантюристов и нищих. За океаном оно выпускается больше столетия. И признаков, что уйдет с рынка совсем — нет. Совершенство, в своем роде.

Дешево и очень серьезно. Два всегда готовых к бою ствола. Запредельная надежность и дешевизна производства. Осаленная свинцовая пуля, наносящая страшные раны. Антибиотиков в 19 веке как бы не было. А сейчас — микробы уже к ним адаптировались. Плюс — тупое рыльце пули, буквально вбивающее в рану частицы грязной одежды. И никакого, в принципе, ограничения по калибру в пределах разумного.

— Как оно разбирается, не покажете?

— Чуть хуже, чем системы, привычные Вам, — ответил оружейник. Без отверточки не обойтись. Зато, просто. Вот, извольте видеть: снимаем накладочки, и механизм как на ладони.

— Да, действительно просто. А этот крестик, значит, ставит боек то в верхнее, то в нижнее положение?

— В патенте эта деталь названа cam, кулачок. С ее помощью боек колеблется от верхнего до нижнего положения, однозначно устанавливаясь в одно из них. Обратно провернуться ему мешает плоская пружина, вот она, посмотрите.

— Да, вижу.

— И еще одна маленькая хитрость, заложенная автором патента 51440: ось качания расположена строго на линии симметрии блока стволов.

— Это как раз очевидно. Ось вращения строго посредине, а разница высот сторон кулачка как раз и обеспечивает удар то по верхнему, то по нижнему капсюлю. Действительно, просто и остроумно! Ни отнять, ни прибавить! И все-таки, Юрий Иванович, неужели Вы не внесли в конструкцию чего-то от себя? Не поверю, знаете ли.

— А вот посмотрите на накладочки изнутри. В них сменные проставки в патронники и запасной кулачок. В итоге, стрелять можно как стандартным патроном, так и составным боеприпасом, из пули и строительного патрона. Что, так сказать, под руками будет. Для оружия последнего шанса такое важно. И боевая пружина у меня не плоская, а стандартная, спиральная. Экстрактор, как видите, подпружинен. Стало на четыре детали больше, но никак не отразилось на надежности. И меняется легко.

— Вроде, просто. А ведь удивительная в своем роде вещь! При такой маленькой длине, такой серьезный ствол.

— Да, ход пули по нарезам почти восемьдесят миллиметров. Сравнимо с ПМ. Вполне. Но тут еще и нарезка ... специфическая.

— Расскажете, или секрет фирмы?

— Да нет никаких секретов. Попался мне как-то в руки учебник по внутренней баллистике некого подполковника Ингаллса. Двенадцатого еще года издания. Нет, не в бумаге конечно. Подобные раритеты немало стоят, зато добрые люди его оцифровали и выложили в сеть.

— Интересно, что вы могли почерпнуть из такой древности?

— Мелочь. Оптимальную форму нареза в стволе и метод ее расчета. Та самая полукубическая парабола, что применялась в морских орудия в те времена, когда из черного, желтого, бурого и прочих дымных порохов пытались выжать все. Очень было интересно читать. Особенно начиная со 173 страницы.

Теперь-то это не особо актуально, но делать хуже, чем могу... Нет, не буду.

— Расскажите, а? — заинтересовался Вояр.

— Извольте. Суть дела в том, что резец крюковой протяжки, выполняя в стволе нашу параболу, режет ее с увеличивающимся шагом. Лишь последние два с половиной калибра шаг постоянен ради стабилизации пули.

— И что это дает?

— Многое. Нетрудно понять, что чем круче нарез, тем сильнее он сужается. Резец-то в протяжке закреплен строго по оси! В итоге, пуля постоянно переобжимается. Меньше потери пороховых газов. По отношению к стандартной нарезке с постоянным шагом, процентов на пять. Врезание становится более мягким, уменьшается возможный эксцентриситет, меньше потери энергии. Выше точность, больше начальная скорость.

— Так ли это важно для оружия, из которого стреляют в упор?

— Говорил же, противно делать хуже, чем способен. Особенность характера. Я все же, инструментальщик.

— А почему такое не применяют массово? На стрелковых системах посерьезнее, да уже на автоматах и винтовках выиграть пять-семь процентов начальной скорости, это кое-что!

— А нет смысла. Массовая технология, технология для вооружения миллионных орд, это ротационная ковка. На плохой случай — дорнирование. Прогрессивную нарезку по таким технологиям не исполнить. Да и нет смысла, считают заказчики. И так современное стрелковое оружие в большинстве случаев может больше, чем стрелок. Вот поэтому и не делают...

— Понятно, Юрий Иванович. Я чего пришел-то. Расширяться вам надо. Помещение и станки нашли. Чего будет не хватать, добудем. Людей обучить сможете?

— А чем я по вашему, тридцать лет занимался?! Именно этим: учил людей и обеспечивал производство.

— Ну, так значит, договорились?

-Конечно!

Уже собравшись уходить, Вояр вдруг остановился, обернулся к Мастеру, и широко улыбнулся:

— А я ведь вспомнил, как называли в Штатах Ваш подарок. Они называли его Poor Men Judge. Ближе всего по смыслу будет "судья нищего".

— Не романтизируйте железо, — недовольно откликнулся Светличный. — Какой там судья?! Всего лишь инструмент, один из многих. Судят люди.

Глава 14.

Годом позже, отвечая на вопросы крайне заинтересованных господ в одинаковых костюмах, профессор Стэндфордского университета, господин Малковиц, устало и монотонно повторял:

— Никакого феномена не было. Никогда. Что там придумывают журналисты, это не более чем их личные мнения. Просто оказалось, что в один прекрасный момент щуку бросили в пруд с карасями. Природный манипулятор, к тому же получивший прекрасное домашнее образование, оказался в окружении людей, у которых власть годами повышала уровень внушаемости. Помните, они одно время с огромным успехом вытащили на телеэкран местечкового психиатра. Для коллективных сеансов, так сказать.

В общем, оставалось только брать и лепить.

— О каком образовании Вы говорите?! — недовольно сморщился один из серых. — Господин Вояр заканчивал механико-математический факультет. Специализировался на теории множеств, предмете настолько отвлеченном, что нормальные люди им никогда и не интересуются. Воспитывался преимущественно дедом. Тот действительно когда-то был физиологом, но о его работах никому ничего толком не известно. Зато известно, что его когда-то вышибли из академических сфер по поводу острого психического расстройства. Ну и кто кого и чему, главное, мог научить нашего героя?

— Нет, с людьми вашей профессии положительно невозможно иметь дело! — возмутился потомок сербских эмигрантов. — Они посмотрели первый попавшийся учебник по теории множеств и сделали вывод, что она бесполезна, так как непонятна лично им! И не найдя работ старшего Вояра в открытом доступе, сочли, что их и не было.

— У нас хорошие эксперты! — огрызнулся один из серых.— И Вы, профессор, один из них. Потому излагайте, что накопали, а выводы предоставьте делать нам.

— Хорошо, — неожиданно миролюбиво согласился Малкович, вспомнив о грантах, любезно предоставленных ему на исследование проблемы. — В общем-то, с точки зрения неподготовленного человека со стандартными, принятыми в обиходе реакциями, Вы правы. Однако такого рода казуальная атрибуция страдает неполнотой.

— Говорите проще, профессор.

— Хорошо, — вновь согласился Малкович. — Я не поленился поговорить со всеми бывшими одноклассниками Вояра. Всеми, кто был доступен на момент моей поездки в Россию.

— И что же вы выяснили.

— Например то, что у нашего героя были достаточно забавные развлечения с самого детства. Можно сказать, с младших классов.

— Подробнее, пожалуйста.

— Хорошо, -еще раз повторил Малкович. Как вам нравится первоклассник, развлекающий друзей наскоро созданными зрительными иллюзиями? Или наивными рисунками, свидетельствующими о неплохом знакомстве с работами Мориса Эшера? Один из них я выкупил. Гляньте, что нарисовал семилетний Вояр, не стесняйтесь, господа!

-Да, это мы как-то пропустили...

— Вы просто не знали, что искать. А я — знал. Потому не поленился просмотреть чудом сохранившиеся библиотечные формуляры Виктора, особенно записи, оставшиеся в системе межбиблиотечного абонемента. Была у Советов такая милая привычка, хранить МБА формуляры по двадцать пять лет. Там — книги на шести, как минимум, языках. В том числе, на арабском, греческом, латыни, санскрите. Про английский и немецкий и говорить-то неудобно. В советской школе, сами понимаете, такого никто не учил.

И заметьте, — привлекая внимание слушателей, профессор воздел вверх указательный палец. — В автобиографии указано стандартное: английский со словарем. Как вам это нравится, господа?

— Скрытен, выдержан, опасен, — прокомментировал один из серых.

— Совершенно верно! — вновь воздел вверх палец профессор. Но знаете, это далеко не все. У нашего милого школьника была привычка играть в шахматы по правилам кшатриев.

— Это как?

— В игре обязательно делаются перерывы. Скажем, каждые десять минут. И один из партнеров вправе снять с доски или переставить любую фигуру. Если вернувшийся этого не заметит, все правильно. Заметит — штраф. Есть минимальное и максимальное время, за которое необходимо сделать ход. Обычно минимум — три минуты, максимум — пять. Чтобы не возникало разногласий, запись ходов обязательно ведет кто-то третий.

— Интересная игра.

— Именно, — согласился профессор. — Колоссально обостряются способности к запоминанию, господа.Особенно когда начинаешь играть сразу на нескольких досках, а на ход есть лишь все те же три минуты. Теперь Вы станете возражать, что элементы специальной подготовки уже прослеживаются?

— Возражать не будем, — в один голос отозвались собеседники.

— Так ведь это еще не все. Когда наше дитятко подросло, пришел черед ролевых игр со сверстниками, в которых они охотно участвовали. Потому как было интересно. И вот так, между делом были повторены классические эксперименты Гальтона, Павлова, Милгрема, группы Монарх и Стэндфордского института. Некоторые очень забавные детские истории свидетельствую о том, что объект изучения не только читал, но и творчески переработал воззрения Ортеги и Ле Бона применительно к советскому социуму. Но безусловно, под наблюдением эксперта.

И последнее. Та самая теория множеств, о которой так презрительно отозвались ваши эксперты — на самом деле является фундаментом математической логики. Страшненького, по большому счету, инструмента...

— Последний вопрос на сегодня, профессор. Охарактеризуйте Ваше видение ситуации вокруг исследуемого феномена.

Досадливо скривившись при повторном упоминании так не понравившегося ему определения, проф ответил:

— В автономии и ближайших к ней районах сложилась типичная для любой смуты ситуация. Как гражданская, так и военная администрация, застигнутые тектонического масштаба подвижками общественных процессов по сути были одинаковыми людьми: гражданскими менеджерами. То есть, личностями, склонными минимизировать любые риски и всегда готовыми к разумному компромиссу.

По большому счету, утвердившимся в столице реформаторам было вполне достаточно обозначить перед каждым из оказавшихся между молотом и наковальней, ясные и однозначные гарантии сохранения уровня доходов и влияния в регионе, и затею с новым составом Советов и Ополчением неминуемо бы свернули. От добра добра не ищут.

Но так уж сложилось, что реформаторы к моменту описываемых в книге событий полностью ошалели от безнаказанности. Остановить их могла только пуля или петля. В точности по старине Марксу, писавшему об отношении деловых людей к пороговым уровням доходности бизнеса.

В строгом соответствии с постулатами никогда не мывшегося (исторический факт, господа!), страдающего от паразитов и десятка кожных болезней бородатого еврея, прежняя элита была приговорена. Как минимум, к утрате активов и бегству.

Азбучная истина, безусловно известная вам: без крайней нужды никого не следует загонять в угол, тем более, заранее обрисовывать нерадостные перспективы. Планируя чье-то полное и окончательное уничтожение с жертвой следует вести себя уважительно, бережно и до поры не пугать.

Такой линии поведения придерживаются не только разумные люди, крупные хищники ведут себя точно так же, используя страх лишь в самом конце охоты. Когда исход уже ясен и осталось только окончательно деморализовать испуганную жертву. Но фундаментальный закон загонной охоты на людей был нарушен.

Назначенный по критерию личной преданности и управляемости политический бомонд и новоявленные олигархи попросту не могли поступить по-другому. А чего еще можно ожидать от людей, привыкших безнаказанно разворовывать все, до чего дотягиваются руки: от гуманитарной помощи до собственности, созданной поколениями их предков.

Стратегии на сколь-нибудь далекую перспективу у помойных крыс не бывает. Ее с успехом заменяют всегда готовые к вылету "Джеты" и "Гольфстримы", и полученные от нас методики.

У методичек, руководящих указаний и прочей макулатуры есть два фундаментальных недостатка: во-первых, всего предусмотреть невозможно. Во-вторых, система, управляемая в "ручном режиме", не создает обратных связей, обеспечивающих ее дополнительную устойчивость. Потому, реагирует на неожиданные изменения шаблонно и с большой задержкой.

Даже столкнувшись с типовым, абсолютно законным противодействием, государственная машина оказалась способна лишь к предписанным реакциям. Что по определению, всегда проигрывает в эффективности обостренному инстстинкту самосохранения людей, поставленных на грань выживания. В таких случаях государство способно победить лишь за счет чудовищной инерции запущенных процессов, то есть далеко не всегда.

В подавляющем большинстве случаев, наибольшие шансы на победу имеет та сторона, за которую играет Личность. Тоже старый закон. Еще Заратустра замечал: "Была бы Личность, а уж История случится обязательно".

Короче говоря, в создавшихся обстоятельствах объект закономерно эволюционировал в политика.

— А что, политики так уж серьезно отличаются от нас, грешных? — скептически подняв брови, осведомился один из серых.

— Несомненно. Большая политика — занятие не для человека, во всяком случае такого, каким его предполагает большинство. Одновременно обладать беспощадно — объективным, предельно логичным мышлением, каменным сердцем и стальными яйцами — это немного слишком для добропорядочного гражданина, как выразился в 50-х годах 20-го века один знаменитый француз. Он, кстати, всеми упомянутыми качествами обладал в полной мере, потому к его словам следует относиться серьезно.

При всей внешней схожести с людьми, ведущие политики — это, совершенно отличная от всего остального человечества категория двуногих прямоходящих. Не умнее, не лучше, не цивилизованнее остального человечества. Но — другие. Можно сказать, это погонщики людей по призванию, обуреваемые сверхценными идеями. Люди с повышенным в разы по отношению к норме уровнем энергетики, полностью лишенные каких-либо моральных ограничений. Даже если они с пеной у рта доказывают обратное.

Стоит заметить, что большинство идей, захватывающих воображение народных кумиров, им не принадлежит. Более того, зачастую это изысканно-алогичные, человеконенавистнические, вредные для живущих порождения извращенных умов кабинетных теоретиков. Тем страшнее бывает, когда подобное непотребство воплощаются в жизнь.

— "Я освобожу вас от химеры совести" — говорил один из них.

— "Гастреливать, непременно надо больше гастреливать", — изящно, с чуть картавым французским прононсом, приобретенным за долгие годы эмиграции, грассировал другой.

Явление, широко известное как харизма — на самом деле явственная, легко читаемая в глазах, жестах, манере себя вести готовность убирать преграды на своем пути любыми способами. Такого действительно следует бояться. И боятся. А чтобы оправдать свой подсознательный страх, говорят о почтении, трепете перед авторитетом, благородством, уважении и прочем, призванным хоть как-то прикрыть инстинкт самосохранения вопящей от ужаса голой бесхвостой обезьяны.

Радует лишь одно. По-настоящему серьезных политиков не бывает много. Появление яркой личности в этой области человеческой деятельности неминуемо приводит к тому, что менее одержимые либо уходят в тень сами, либо уничтожаются физически.

— Ну, это мы и сами знаем, — ответили благодарные слушатели.

Глава 15

Пункт приема граждан. Так стыдливо и уклончиво написали на табличке. На самом деле — лагерь беженцев. Людей, которых государство защищать не собиралось, но убить сразу уже не выходило. Здесь собрались те, кому действительно некуда деваться. Кто мог, те добежали до родни. В то лето таких мест, пропитанных отчаянием, страхом и безысходностью как-то вдруг стало много.

Ряды выставленных по линейке разномастных палаток. Частично армейских, частично изготовленных из того пластика, что идет на навесы для торговых точек и автомобильные тенты. Несмотря на поднятые пологи, там форменная душегубка, а зимой можно просто сгореть или задохнуться от дыма армейских буржуек, которые когда-то ставились в вагоны для перевозки восьми лошадей или взвода солдат.

Дорожки. Частично это наскоро сколоченные из досок настилы, частично — гравийная или вовсе песчаная отсыпка, судьба которой — быть втоптанной в грязь после первого дождя.

Несколько криво поставленных фонарей на бетонных тумбах, строительные бытовки, приспособленные для администрации. Запах казенной еды, лицемерная забота. Хлорка, выедающая глаза и запах фекалий из неглубоко отрытых ям туалетов.

Без-на-де-га... Жа-ра... Тоска... Короче, классическое состояние депривации.

Теперь, дорогой читатель, слушайте вводную. Есть неделя, много — две. Человеческий материал, качество которого нетрудно представить. Из него необходимо сделать несгибаемых стальных бойцов, способных, даже умирая, не ослабить хватку закостеневших в последнем усилии рук на глотке врага.

Как, возьметесь? Или Вас такому не учили?

Удивительно! Ибо стоит полистать немного макулатуры, и можно сделать вывод, что любой офисный червячок, глазом не моргнув, вполне способен советовать Вождю и Учителю. А уж крепкий спецназовец — так и вообще! Не поморщившись остановит бронированные полчища. Или как минимум, пленит бесноватого ефрейтора на счет "раз". Ну вот, извольте проявиться, господа хорошие. Hic Rhodus, hic salta!

Не получается? Ай-яй-яй... Где же Вы, знатоки и инженеры душ человеческих?

Между тем, наши невежественные предки решали подобные проблемы легко и непринужденно. Кто был обучен. Или хотя бы читал нужные книги.

Итак, люди хотят вернуться домой. И, разумеется, отомстить. Но их души растоптаны, они бежали в страхе, они не уверены в себе. Пограничье, сумерки души, готовность уверовать.

Виктор поступил просто.

Во-первых, правильные добровольцы приходят в ополчение сами, своей волей. Пускай сначала их будет мало, но решение должно быть осознанным.

Командир никого никуда не зазывает. Не агитирует. Для этого есть подчиненные, которым поставлена задача объяснить, что возможность вернуться появилась. И есть лидер, который все делает правильно, перед которым враги, от которых будущие ополченцы бежали — прах.

Сомневающимся доходчиво объясняли:

— Чем он лучше тех офицеров запаса, которых среди вас так много? Да есть небольшое отличие. Вы маетесь здесь. Он — действует там. Вы-дискутируете, он кладет абреков в пыль...

Или так

— Да, я видел, как их глазницы заносит придорожная пыль.

По-другому нельзя, потому как люди охотно подчиняются только авторитетным личностям. Которые знают, как надо. Скандальный в свое время эксперимент Милгрема был лишь иллюстрацией к столетиями использовавшимся властью методам.

И большинство слышавших сказали:

— Записывай меня, сержант.

Так делается первый шаг к тому, чтобы деморализованный, находящийся в состоянии импринтной уязвимости обыватель, проще воспринял отказ от собственной воли и быстро уверовал в силу дисциплины. Которая действительно сила.

Затем людей переодели в форму старого образца со складов мобрезерва, открытых Советами для ополчения.

Форма меняет человека. Точнее, помогает ему измениться. Точно так же, как требования педантично придерживаться уставного порядка, иметь свежий подворотничок, говорить коротко, по делу, придерживаться уставных форм обращения.

На этом этапе потихоньку начинает рождаться новая общность спаянных одной целью людей. Пока переодевались, приводили себя в порядок, формировали отделения, взводы, роты, успели создать у окраины Грибовки полевой лагерь, оборудованный по всем правилам.

Как теперь принято делать на тренингах в некоторых крупных корпорациях, каждого из ополченцев товарищи отрыли из земляной могилы.

И тогда, наконец, настал момент задействовать магию имен. Ополченцы получили позывные. Точно так же, как разбойник получает кличку, послушник — монашеское имя, жена — фамилию мужа, а разведчик или писатель — псевдоним.

Зачем? Так это тоже просто. Бежавший от страшных моджахедов Семен Плетнев не вдруг решится выстрелить в упор или воткнуть штык в такое податливое, мягкое человеческое тело. Его учили не делать людям больно, уважать окружающих, соблюдать законы, уступать, соглашаться.

Беженец Плетнев на поступок не способен, а делать его рядовым Плетневым или ополченцем Плетневым, превращая в пушечное мясо — для правильного командира поступок невозможный, низкий, непорядочный. Потому в мир приходит ополченец Плетка, вполне способный в самое короткое время стать боевой машиной, если на то будет его воля и достанет везения.

На такие радикальные способы преображения личности армия чаще всего не идет. Проще потерять чуть больше народа в боях, чем получить на выходе сплоченную группу испытанных боевых братьев. Таких себе молодогвардейцев по жизни.

Новое имя, опаленное пламенем боя, намертво прикипает к душе. Так, что не отдерешь. Не снимешь, как форму, не сдерешь, как погоны. Опасно. В мирное время, которое рано или поздно настает, люди с психикой бойцов дьявольски, до скрипа зубовного и непроизвольной дефекации, неудобны политикам. Власть это понимает. Но Вояр сделал именно так.

Еще через день ополченцы скандировали: "Сила в дисциплине, сила в общности". Из нескольких вариантов они выбрали понравившийся им жест, которым в дальнейшем приветствовали друг друга: кулак крепко сжат, согнутая правая рука поднята к плечу.

Им рассказали о силе действия и силе гордости. Эти темы достаточно специфичны, хотя и достаточно изучены людьми, интересующимися правильными книгами. За недостатком времени и обилием узкоспециальной терминологии от подробных разъяснений я, пожалуй, воздержусь.

Затем бойцы ополчения с оружием в руках приняли присягу на служение народу. Заметим, не стране или Правительству, но именно народу, как это было в незабвенном 1918 году.

Во время краткого боевого слаживания, у воинов Народного ополчения закономерно появились вербальные штампы — специфические речевые обороты, понятные только своим.

Итак, в итоге трудов нашего героя на пустом ранее месте возникла новая общность людей, скрепленная:

а) Общим врагом.

б) Общей идеологией. Поначалу, как это всегда и бывает, навязанной, но в дальнейшем ставшей частью души любого ополченца.

в) Языком, употребляемым только в данном сообществе. Ополченцы почувствовали себя "особенными" и отделились от окружающего мира.

г) Благодаря трудам и авторитету командира, психика бойцов трансформировалась. Уже через неделю она была способна отторгать, блокировать любые попытки внедрения ментальной заразы.

Срок, за который сознание адаптируется к новой реальности естественным образом — от пятнадцати до двадцати восьми дней. Как его сократить, известно давно. И на вечерней поверке Виктор объяснил людям свои намерения. Они согласились, что время не ждет. Потому в оставшееся время было много ночных тревог и сладкого чая из разнотравья.

О многом передумав, большая часть бойцов неожиданно покаялась перед товарищами в прошлых грехах. И были прощены, возродив душу для новой жизни.

Инициация произошла через десять дней с момента, когда первый из ополченцев, Семен Плетнев сказал: "Записывай меня!"

Примечание: Дабы никого не вводить в соблазн, глава по настоятельной просьбе уважаемых автором людей сокращена примерно на две трети. Оставлен тот минимум, которого достаточно для понимания дальнейших событий.

Глава 16.

Пока ополченцы понемногу становились единым целым, центральная власть и фундаменталисты игрались в свои игры. Религиозные фанатики, до крови расчесав язвы старых обид, заявили о суверенитете и объявили о создании отрядов самообороны.

В столице отреагировали нервно: в предварительных договоренностях тряпкоголовым отводилась роль пылесоса, вытягивающего материальные ценности в нужном направлении, и не более. На лучшем аэродроме автономии приземлились транспортные самолеты, набитые бойцами МВД и персоналом следственных групп.

Лучшего подарка для новоявленного президента и его полевых командиров представить было сложно. Это даже не десант, который может перестрелять пара пулеметчиков с крепкими нервами. Это куда как глупее. Люди, запертые в залитых керосином жестянках посредине простреливаемого во всех направлениях бетонного пустыря, какими бы они ни были крутыми профессионалами, попросту бессильны.

До сих пор сложно сказать, что это было: сознательное и злонамеренное потворство бандитам или все-таки вопиющая некомпетентность руководства. Думаю, и то, и другое.

Огромная, сильная страна получила оглушительную пощечину от горстки мохнатых бандитов. Теперь моджахеды имели возможность говорить с позиции силы. И они своего добились. За жизни солдат с бандитами расплатились армейским оружием со складов и отводом воинских контингентов за пределы автономии.

В пожар плеснули еще немного керосина. Великий передел на маленьком клочке плодородной земли в 17 тысяч квадратных километров приобрел характер ширящегося лесного пожара и ежеминутно был готов перекинуться на остальную территорию страны.

— Витя, — булькнула и захрипела ЗАСовская радиостанция.

— На связи, товарищ генерал-майор, — ответил Вояр, проклиная привычку начальства теребить подчиненных в полночь-заполночь.

— Ты в курсе, что было на аэродроме?

— Да.

— В столице приняли решение сохранить жизни тех, кто сейчас сидит под прицелом в этих сараях с крыльями. В обмен — оружие со складов и отвод частей.

— Мои действия?

— Поднимай всех и вывози все, что успеешь. Потом помочь не сможем. Транспорт будет у тебя через полчаса.

— Понял, приступаю.

— И подумай о складах Госрезерва, что в соляных шахтах. Через пару дней боевики придут и туда. Не успеешь, кормить людей будет нечем.

— Встретим.

— Там место голое, учти это. Так как в Грибовке сделал, не выйдет.

— Не беспокойтесь, товарищ генерал-майор, учту.

Живое творчество масс — не фигура речи. Идея, завладевшая массами и ставшая материальной силой — не выдумка кабинетных теоретиков.Особенно, когда эти люди твердо решили вспомнить о данных им родителями именах, лишь вернувшись домой.

— Вот, казалось бы, неделю назад они были деморализованной толпой, а теперь смотри-ка, — думал Виктор, следя за слаженной работой подчиненных, оборудовавших полевую базу хранения.

От раздумий разваливалась голова. Боевики воюют около двенадцати дней. Соответственно, ближайшую неделю будут находиться на пике боеспособности.

Открытый бой с ними невозможен. Боеспособность только что сформированного ополчения — двадцать процентов от возможной. Пятикратного превосходства нет. Следовательно...

Здесь необходимо сделать небольшое отступление и изложить некоторые простые истины, выскользающие из сферы внимания диванных полководцев.

Кривая Дробяжко, Отчет Крюгера, график боеспособности ГШ СССР, исследование ученого монаха Септимуса, наставления по вождению войск и мемуары солдат удачи трогательно единодушны.

Разве что, Септимус и многочисленные мемуаристы, в отличии от военных психологов, не пользовались графиками для иллюстрации высказываемых мыслей. Но что с графиками, что без них, а смысл один.

В среднем, пик боеспособности достигается на 14 день с момента начала военных действий (срок адаптации психики). В полную силу солдат способен действовать пару дней, не более. После этих двух золотых дней еще неделю боеспособность сохранится на относительно приемлемом уровне, после чего быстро упадет чуть ниже исходной.

После лунного месяца боев люди должны получить полноценный недельный отдых.

Что это значит? В первую очередь то, что усталый батальон может быть наголову разгромлен ротой на пике боеспособности. Что усталые солдаты треволжны, мнительны, способны при малейшем поводе впасть в панику и даже бежать с поля боя.То же самое можно сказать и о свежих частях...

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться! Ополченец Кащей.

— Разрешаю.

— Вы всем на утреннем построении поставили задачу подумать, как можно без лишних потерь пришемить хвост тем, кто придет к Соленому озеру. Я придумал.

— Докладывай.

— Есть! Товарищ лейтенант, помните, как для повышения психологической устойчивости мы друг друга в землю закапывали?

— По сути говори.

— У Соленого степь. Ровная степь. Я те места знаю досконально. Засаду там организовать негде. Но мы организуем. Для отвода глаз. Потом они отойдут. А сами вот что сделаем...

... Когда головной дозор огрызнулся огнем, основная колонна встала у границы давно заброшенного кладбища, давно заросшего дикими травами. Деревьев тут никогда не росло — слишком уж близко к поверхности подступала соль.

Все произошедшее дальше в пересказе напоминало буйные фантазии потребителей психоактивных веществ. У каменных надгробий беззвучно вспучилась и разлетелась в стороны мелкой пылью рыжая, пересохшая в камень, земля.

Те, кто смотрел в сторону кладбища, не поверил своим глазам. Картинка, транслируемая в кору головного мозга зрительным нервом, была невозможна, немыслима, непредставима. Из-под каменной твердости почвы в обрывках полуистлевших саванов, на всем протяжении колонны вставали мертвецы.

Секундного замешательства оказалось достаточно. Как потом посчитали, мнимые покойнички успели выпустить по колонне чуть не полмашины "Шмелей", что уверенно гарантировало нужный результат.

Выживших добили кинжальным огнем древних как мир АК. Не всех. Парочку нагрузили весьма специфическими подарками и отправили восвояси.

Последствия второго успешного боя лейтенанта Вояра были несколько парадоксальны.

В мире, где даже правоверные читают на ночь глядя непредставимую ерунду по зомби, вампиров и прочую нежить, люди способны родить такой слух, что разбирая его этиологию, напрочь запутается бригада лучших психиатров.

Явление, известное в миру как ФГМ, в сочетании с основным религиозным архетипом наблюдателей и желанием как-то оправдаться за поражение, породило легенду о командире, воля которого способна поднять с любого погоста полчища агрессивно настроенных мертвецов. А от жутких слухов до полной потери способности к сопротивлению — один шаг.

... Короткая очередь практически в упор разносит голову благообразного старца.

Только что он с напором и патетикой, достойной Картофельного Батьки, настаивал на том, что в селе действует законно сформированный отряд самообороны. Потому, дескать, ополчение обязано поделиться, и отдать бедным селянам сорок автоматов.

Пока ноги болезного еще подергиваются, аксакалам выдвигается встречное предложение:

— Сдадите сто. Срок — два часа.

Через сорок минут джигиты приносят ровно сто автоматов. Клейма на них в основном, южноевропейские, иногда попадаются изделия китайского производства.

Тут же следуют неудобные вопросы:

— Откуда? Кто? Когда?

Затем подворья проверяются на предмет наличия зинданов. Стоит ли конкретизировать судьбу тех, в чьих домах их находят?

Экстренный полевой допрос подозрительных лиц. Далее — по стандартной процедуре. Попутно собирается взрывающееся и стреляющее железо, которое уже никогда не пригодится хозяевам.

Рутина. Но необходимая. Вернувшись домой люди должны жить, не опасаясь удара в спину.

Никто не занимается оценкой происходящего в категориях мирного времени. Мораль проста: политика и дипломатия хороши для партнеров, держащих себя в неких рамках.

Для нелюдей, потерявших берега, набор инструментов воздействия несколько иной. Тотальный террор, это такая штука, ...обоюдоострая.

Ополченцы — не политики. Простые люди, взявшие в руки оружие, чтобы вернуться домой. Соответственно, им нравились исключительно простые решения.

После первого же удачного дела, они при помощи мобилизованных рабочих депо разобрали ведущую к Солжа-Пале железную дорогу и обрушили насыпи. На большом протяжении было взорвано полотно основных шоссе, сделав их непроходимыми для грузового транспорта.

Повалили опоры электропередач и проводных линий связи. Сотовая связь устойчиво блокировалась мобильными армейскими комплексами РЭБ. У правоверных остались разве что проводные телефоны времен Второй Мировой и современные спутниковые терминалы. Что того, что другого было обидно мало.

Со складов отходящих частей оружия и боеприпасов воинам Пророка удалось получить до обидного мало. Ополчение успело раньше, а военные в ответ на претензии заявили, что не разбираются в сортах гражданских вооруженных формирований, так что вы, ребята, там как-нибудь уж сами бодайтесь, что чье.

Воистину велика была беда, постигшая воинов пророка: в их распоряжении остались разве что козьи тропы на Юге, по которым, сами понимаете, серьезных грузов не подашь. Можно было пробовать прорываться по полевым дорогам, но дело это ненадежное. Блокпостов, методы борьбы с которыми отработаны еще в раннем Средневековье, просто не было.

Зато на обочинах дорог стояли предупреждающие плакаты о действии заградотрядов. Отчаянные прорывы автоколонн с блокированной территории беспощадно пресекались огнем на поражение.

Попытки просочиться с гражданскими также не имели успеха. Организованные по древним смершевским методичкам, фильтрационные пункты надежно выявляли гордых джигитов, привычных к тяжести оружия, после чего путь у них был один — до ближайшего овражка. Согласно старинному, но никем не отмененному приказу Верховного .

Ошибиться было затруднительно — больно характерные отметины на теле остаются у тех, кто долго носит оружие и пользуется им. Для того, чтобы боевика не опознали сразу, необходимо, как минимум, пару недель отмокать в радоновых ваннах. А такие возможности имеет далеко не каждый.

Есть еще одна мелочь: можно свести характерные мозоли, залечить потертости, но в короткий срок убрать характерную моторику практически невозможно. Тем более, непроизвольные реакции.

Началась методичная, тошнотворно-медленная, всего по 10-12 километров в день, но неотвратимая, как движение древнего парового катка, зачистка территории.

Столичные политтехнологи пребывали в полном замешательстве. Совместно с работодателями и Генпрокуратурой. Все, что делалось ополчением, полностью соответствовало законам, которые отменить было нереально.

Посланные из столицы следственные группы либо таинственно, бесследно пропадали, либо начинали делать вещи, прямо противоречащие негласно полученным инструкциям. К примеру, тщательно протоколировать зверства, совершенные фундаменталистами. Родилась известная ныне всем "Белая книга".

То, что невозможно запретить, следует возглавить. Центральная власть объявила о начале операции по наведению в автономии конституционного порядка и спустила с цепи правозащитников.

Самозваный президент, получивший в свой адрес традиционную для Востока посылку, осознал: счет пошел на дни.

Сделать такой вывод бывшему боевому офицеру было несложно. При глубине планируемой операции в 170 километров и скорости продвижения 10 км в день, на удушение автономии уйдет 17 дней. Если отбросить пятидесятикилометровую полосу гор на южной границе, куда никто не будет лезть, то и того меньше. Но если учитывать необходимость отводить часть бойцов на отдых, то до месяца. Не более.

— Городских боев не будет. Очаги сопротивления обойдут, блокируют и методично зачистят, — прикидывал он перспективы ближайшего будущего.

И тогда он решил:

— Неверным следует объявить джихад.

Глава 17

Погоны капитана и орден Красной Звезды Вояр получал в строевом отделе. Без всякой торжественности. Командир соединения то ли был очень занят, то ли не знал, что сказать.

— Вот. Прими, — буднично-спокойным тоном произнес подполковник Шеховцев, протягивая коробку с орденом, погоны и выписки из приказов.

— Служу России! — произнес Виктор положенные по Уставу слова.

— Доволен? — уже неофициально спросил подполковник.

— Конечно, — искренне ответил Вояр. — Еще Драгомиров как-то сказал, что честолюбие, оно как х@й: иметь надо обязательно, но демонстрировать не стоит. Однако, Вы же прямо спросили...

— Это правильно, — хмыкнул Шеховцев. — Демонстрировать не надо. Не те обстоятельства и не те игрушки, чтобы радоваться погонам, которые носят ротные. Сколько у тебя сейчас в строю?

— В строю, боеготовых — три тысячи сто двадцать семь человек.

— А в учебке твоей хитрой?

— Еще без малого восемь тысяч. Точно не скажу, цифра меняется , идут люди.

— Я слышал, не только наши.

— Да. Добровольцы не то, что из других областей едут — есть люди, из Югославии, Франции, Штатов, Англии. Утром приехала большая группа немцев. Говорят, дома с тряпкоголовыми уродами власть разобраться не дает, так хоть здесь душеньку отведем. Спасибо товарищу генерал-майору, если бы не его кадры из запаса — зашился бы!

— Эту заботу ты лучше цени молча.

— Понял.

Шеховцев, собираясь с мыслями, замолчал. Наморщил лоб, тяжело вздохнул и наконец, слегка запнувшись, сказал:

— Главный подарок — другой. Капитан Вояр уволен в запас. Три дня назад. По состоянию здоровья. Ты ж контуженный, Витя. Понял?

В общем, благодари всех богов, которые тебе известны. И командира. А еще — полковника Мазницу в главке. Если бы не он... Но в училище мы на соседних койках... В общем, действуй, как считаешь нужным.

— Вот за это — спасибо! — отозвался Виктор. — Значит, могу быть абсолютно свободен?

— Сдашь взвод, и свободен, — всем своим видом показывая, что разговор окончен, сухо произнес Шеховцев. — Иди, что ли. И на всякий случай оставь себе пропуск.

— Есть!

— Спасибо, товарищ генерал, — думал Вояр, сбегая по ступеням штаба. — Можно сказать, с крючка сняли. Или Вам просто неохота за меня отвечать, ежели что не так?

Те, кто в те дни интересовался происходящим в предгорьях, почти безуспешно пытались разобраться в потоке противоречивой информации. Власть еще не определилась, точнее, не получила свежих инструкций, но на всякий случай действительно значимую информацию если и не замалчивали, то топили в потоке ничего не значащих фактов.

Однако, сколь-нибудь внятной информационной политики пока не было. Зато было одно обстоятельство, которое никак не могли учесть младореформаторы, подготовленные по заграничным лекалам: наш народ умеет читать между строк и пока что больше верит не телевизору или газете, а рассказу, переданному из уст в уста. Смутные времена приучили людей, что рассказаннная случайным собеседником сплетня слишком часто оказывается надежнее любых официальных сообщений.

Вы, конечно же читали "Тюремные тетради", написанные Антонио Себастьяно Франческо Грамши . Уклончиво-лукавую, мудрую и страшную книгу о том, как захватить и удержать власть.

Что, у нас издавалась только первая часть? Причем, мизерным тиражом? Жалость-то какая! А ведь именно там, в этой книге, и описаны технологии, опираясь на которые бодрые ребята из Идеологического отдела заставили людей разрушать страну своими руками.

Сила и согласие, вслед за Макиавелли повторил Грамши — вот две опоры любого государства. Согласие — значительно важнее. Если хотя бы пассивного согласия управляемых нет, сила не поможет. Ее попросту не будет. Источник власти — людская воля. Только она, и ничего кроме нее.

Потому, главная задача власти — добиться согласия управляемых. Как угодно, любыми способами. Главное, чтобы люди хотя бы не возражали.

Но вот ведь незадача, незадолго до описываемых событий власть решала как раз обратную задачу — задачу смены формы правления. И надо отдать ей должное, решило успешно.

После таких деяний культурное ядро почти беззащитно. Прежние установки были грубо заменены новыми идеологическими конструкциями. Слабыми, еще толком не устоявшимися. Коллективная воля — полуразрушена.

Тем и страшен переходный период, что новым властям во многом приходится опираться на старые идеологичесмкие конструкции. В такое время возможно всякое.

"Молекулярная агрессия в культурное ядро общества", как установил сеньор Антонио, это не изречение некой истины, неизвестной доселе. Это всего лишь вал книг, журнальных статей, телепередач, в которых нужные власти установки повторены бесконечное количество раз. Это — то самое длительное усилие аппарата управления, из которого рождается коллективная воля народа.

"Пассивная революция" была спроектирована в соответствии с разработками Грамши. Советник одного дирижера-любителя писал откровенно: "Трансформация российского рынка в рынок современного капитализма требует новой общественной организации и радикальных изменений в ядре нашей культуры".

Не учли только одной мелочи. Люди советской страны за последнее столетие пережили столько негуманных экспериментов властей, что говорили сами о себе: 'Нас и дустом пробовали. Но живем'. В их подсознание с молоком матери впитался безусловный императив: власть всегда врет. Не потому ли наш человек, плоть от плоти многократно обманутых родителей, внимательно прислушивается к слухам и более всего доверяет информации, почерпнутой из личного общения?

Слухи о невероятных событиях в предгорьях, от которых официальные новостные агентства презрительно отмахивались, ширились, находили подтверждения и потому заставляли обывателя серьезно задуматься.

Разговор двух подружек, случайно встретившихся в парке.

— Колю помнишь?

— Помню. Как он там?

— Письмо прислал. В ополчении он. Пишет, люди решили вернуться домой. И, чтобы получилось наверняка, взяли в руки оружие.

— Что еще пишет?

— Пишет, что люди жестко настроены на справедливость и понимают ее правильно.

— Подожди, уляжется все, станет спокойнее, и пообрежут крылышки нашим героям.

— Теперь вряд ли. Николай писал, что дурных боле не будет. Оружие никто не сдаст.

— Поодиночке выдернут. Как после Отечественной самых прытких да убежденных дергали.

— Об этом тоже подумали. Некому дергать будет. Прежние дергальщики убежали, аж пыль за спиной . Новых туда не пустят.

— Так силой задавят. Войска введут.

— А ты подумала, из кого те войска состоят? Какие у тех солдатиков дома проблемы?

— Наймут.

— Вряд ли. Это тебе не в столице из танков пострелять. Там, говорят, доллары пачками танкистам лично министр раздавал. И то, не все соглашались. Да и сколько их было? Так, смех один. И вот что еще: заявление об отказе от гражданства СССР не писал никто. Вспомнить об этом никогда не поздно.

Ополчение обсуждало несколько другие вопросы.

Командир прав! — горячился худенький парень в еще не обмятом хб. — Это не враги, это всего лишь противник. По большому счету, мы с ними — две стороны одного явления. Из них сделали палачей, нас вырастили как жертв.

А потом их на нас тупо натравили. Простейшая манипуляция на религиозном архетипе и вульгарной экономике. Ты же знаешь, столичный житель тратил на потребление в 17 раз больше, чем житель автономии.

— И что? Я тратил меньше вместе с ними, но резать никого не пошел!

— Так власть что сделала: дала родоплеменной верхушке слегка побезобразничать, предоставила в вожаки целого генерала. Абреки на Бентли кататься начали... А потом раз, и демонстративно отрешила главаря от власти и пообещала предметно разобраться с грехами каждого. Тряпкоголовым нечего терять, понимаешь? Да и саудиты с денежками подсуетились. Проповедники, инструкторы, оружие для затравки. Не могло не полыхнуть.

Дальше по-разному быть могло. Но вместо того, чтобы окончательно стать грязью, мы проснулись и будто наваждение какое с себя стряхнули.

— Еще скажи, что ты им благодарен, — тяжело вздохнув, саркастически ответил ему собеседник, дядька уже в годах и явно с опытом. Во всяком случае, форма на нем сидела с тем особым шиком, который отличает сверхсрочников от иных-прочих.

— Знаешь, больно такое говорить, но действительно благодарен. Кровавый, конечно урок вышел, жуткий, но по-другому, видать и не бывает. По-другому увидеть истинного врага — трусливого барана и пи@араса, что жил у любого из наших в голове, было не суждено.

— И у тебя, значит, тоже?

— И у меня. Будь мы мужчинами, ни войсковой операции, ни ополчение собирать — ничего бы не нужно было!

Ты помнишь, сколько тут всего людей до перестройки жило?

— Миллиона полтора. Может, чуть меньше.

-Ну, если и меньше, то на чуть. Русских тут было — две трети. В городах — три четверти. Вот и вышло, что на своей земле мы позорно проиграли противнику, уступающему в численности в три-четыре раза.

Если нас, как последних скотов, нагнула всякая нечисть, значит, мы были просто дерьмом. Сам понимаешь, чтобы быть тверже дерьма, достаточно быть хотя бы глиной.

В тех местах, откуда мы бежали, спасать уже практически некого. Значит, понять надо, как такое вышло. Чтобы больше, значит, ни у кого и никогда не получилось.

Я думаю, что ненависть — не помощник. Она просто туманит голову и заставляет совершать странные поступки. Значительно важнее понимание, что наши враги сами по себе, в сущности, и не виноваты. Они лишь делали с нами то, что мы позволяли им делать.

— Выходит, ты такой умный, что все понял и разложил по полочкам.

— Не все. Но уверен, что командир точно знает, как, что, почему и зачем.

Всего лишь час назад собеседники стояли в строю. Рядом стояли такие же, как они, бывшие изгои, бывший электорат, бывшее податное сословие. Их души захлестывала, как волна, радость от обретенной силы, гордость за то, что спины распрямились, и рядом — товарищи, которым можно доверить жизнь. Час назад они узнали главное — они лишь часть, малая часть тех, кто по всей стране решит сам позаботиться о своем будущем.

Глава 18.

Блокированный ополчением, обесточенный город, из которого сбежало мирное население. Не работает водопровод, забита канализация. Жара. Слышно, как в комнате по соседству с кабинетом постукивает дизель-генератор.

Верные люди докладывают о начинающейся эпидемии желудочно-кишечных заболеваний — чтобы кипятить воду нужно топливо и керосинки, которые не у всех есть. Охрана готовит пищу прямо во дворе президентского дворца. На кострах. Но запасы еды тоже не бесконечны.

Оружие есть, но еще неделя-другая, и защищаться будет некому. Самые умные бегут. Абреков не останавливает даже угроза расстрела.

— Что происходит, Ахмад? — спросил верного соратника глава самопровозглашенного государства. — Я получил посылку. Русы так никогда не делали!

— Делали, дорогой. И не так давно. Например, в Египте. Там захватили советских геологов. Так вот, не прошло и двух суток, как вождь того племени получил сверток из свиной шкуры с головой брата. До того момента он даже не знал, что брат куда-то пропал, понимаешь? Геологов отпустили. И потом долго-долго извинялись.

Кстати, эти гяуры не поленились приложить уши и пятачок, чтобы сомнений не было, что шкура именно свиная. Я знаю, тебе тоже положили...

— Совсем страх потеряли, гады. Получается, мало мы их!

— Наоборот, слишком много. Видишь ли, не только в комментариях к Корану записано, что демонстрация крайней жестокости — это одновременная демонстрация слабости. Власть сильна согласием и небольшим, буквально фоновым уровнем террора.

Переходя известные границы, ты фактически заявляешь, что иных способов удержать ситуацию, кроме как утопить проблему в крови, у тебя нет.

Как только начинается резня, ты становишься недоговороспособен. С тобой просто не о чем говорить. На террор правильные люди отвечают террором, и террористы заканчиваются.

Сколько раз в истории владыки в ответ на партизанщину вырезали всех, кто выше тележного колеса?

— Не сосчитать.

— Им это тоже известно.

— Похоже, так.

— Они сильнее, понимаешь? Их больше. В их памяти дремали сотни выигранных сражений. Теперь русы проснулись. Остановить такой каток — сил не хватит. Ни у нас, ни у тех, кто затеял эту авантюру. Фюрер, и то не смог.

Отправляя посылку, нам дали понять, что договариваться не будут. Дальнейшее — вопрос времени.

— Не скажи. У нас добровольцы со всего ближнего Востока, куча националистов и уголовников со всей страны. Армию в нужный момент придержат или просто подставят под удар. Кто остается? Вчерашние пахари из ополчения?

— И чему тебя только в твоих академиях учили, — скривился муфтий. — Забыл, что лох с пистолетом страшнее атомной войны? Или не знал? Они же края не видят и рассматривать не собираются. Никакой войны не будет. Мы их как скот резали, и с нами так же поступят. Если раньше не подохнем от голода и повальной дизентерии. Лекарств ведь тоже нет.

Боюсь, надо искать способы договориться. Нам с тобой так или иначе, конец, но детей спасти еще можно.

— Не паникуй, еще повоюем. Вспомни, сколько денег вложила в нас Столица, и сколько интересного мы можем поведать миру.

— Да я не паникую, напротив, что еще остается, как не повоевать. Хотя бы для видимости. Чтобы потом спокойно подставить глотку тем, с кем станут разговаривать.

Компромат свой можешь засунуть... Ну, ты понял, не поможет. Будем упорствовать — сотрут с лица земли детей. Аллах от нас отвернулся .

— Да ладно, — недоверчиво хмыкнул бандит в генеральских погонах, протягивая руку к негромко, но противно пищащему спутниковому телефону.

Палец нажал зеленую кнопку. На немыслимо высокой орбите аппаратура зафиксировала: цель на месте. Дальнейшее было делом техники. Во всяком случае, те кто планировал операцию, выбрали мощность боевой части, обеспечивающую поражение цели с вероятностью, приближающейся к 100 процентам.

Собеседникам закончить разговор было не суждено . Взрыв похоронил их в куче битого камня, горелых досок и покореженной арматуры. Муфтий был прав: компромат не пригодился.

Разговаривая с ополченцами, отвечая на их вопросы, Виктор часто вспоминал разговор , случившийся больше года тому назад. Отложив газету, он, помнится, сказал:

-Дед, все идет так, как ты предсказывал! Нас пытаются убедить, что мы же во всем и виноваты! Мол, Союз с нашего согласия рушили, олигархи нашим попущением появились, разворовали и испохабили все вокруг тоже вроде как мы сами. И вообще, через слово намекают, что мы косорукие пьяницы и люди чуть ли не второго сорта в сравнении с благословенной Европой. Не к добру это...

— Заметил — хорошо. Не додумал — плохо. По другому быть не могло. Управляющие структуры настойчиво загоняют в подсознание обывателя чувство вины. Что государство, что церковь — все они одним миром мазаны. Ибо наилучший подданный или прихожанин — это тот, который кается и платит, платит и кается. А не качает права, как это у нас было принято.

Теперь мы за все будем виноваты. За Ивана Грозного и Крымскую войну, за русско-японскую, за Гражданскую и Отечественную, за культ личности и перегибы на местах, ибо все это якобы с нашего соизволения происходило.

Впору стишки сочинять: "За окошком дождь и град/Это русский виноват". Ну, и так далее. Народ проглотит.

— Не должны! Глаза ведь режет!

— Тебе, может и режет. Ты привык вычленять из потока впечатлений все, напоминающее попытки тобой управлять. И то не всегда получается. Что тут говорить о тех, кого такому не учили.

Массами манипулировали всегда и продолжают манипулировать, рассчитывая, что такое положение вещей вечно. Людей умно, подло, цинично заставляют желать странного, — в очередной раз озвучил дед старые истины. Напоминать о них он не стыдился никогда.

— Да помню! Ты еще как-то сказал, что начиная со времен Великой французской революции, история человечества превратилась в спектакль или хронику развития технологий управления массами, настолько она нелогична.

И потом добавил, что, фараоны, дожи и прочие самодержцы были слегка гуманнее нынешних людоедов.

— Дорвались до рычагов, называется. Как дети до мороженного.

— А я тут каким боком?!

— Значит, помнишь?

Виктор помнил. Седьмой класс, такое же жаркое лето. Вдруг ставшие каменными большой и указательный пальцы деда, жестко выкручивающие ухо.

Память сработала не хуже машины времени. Вот что значит вовремя предъявленный стимул! Прошлое ожило, приобрело объем, тени и краски.

— Ты сколько заплатил?— холодно поинтересовался дед, и воздух вокруг стал тяжелым, липким, а сердце начало бестолково барахтаться.

— Три копейки.

— А сколько забрал мороженного?

— Тоже три. Батончика.

— По 28 копеек, значит. Всего на восемьдесят четыре копейки. Вот тебе рубль, Витя, беги и отдай деньги. Больше так не делай, — казалось, от голоса деда начинает вянуть трава.

— Понял, бегу, — ответил он тогда. И побежал, сжимая в кулаке мгновенно пропитавшуюся потом бумажку. Господи, как же стыдно-то было...

Доводя до логического завершения воспоминания о неприятном, дед продолжил:

— С мороженным, это была элементарная манипуляция. Пускай, с элементами Эриксоновского гипноза. Ты, паршивец, тогда воспользовался только что усвоенным методом прерванного стереотипа. Помнишь?

— Да помню, сколько можно-то?!

— Сколько нужно, столько и буду. Теперь скажи мне, если бы эта тетка даже и хотела бы, смогла бы она тебе что-нибудь противопоставить?

— Нет. Без вариантов.Так же, как ни один гражданин бывшей Страны Советов не может противостоять грандиозной манипуляции, затеянной идеологами.

— Правильно, Витя. Инвазии в культурное ядро нельзя противопоставить книгу, статью, выступление в любом из средств массовой информации. Забьют информационным мусором, заболтают, обольют грязью.

Выход — личное общение с доверяющими тебе людьми. Дальше все пойдет само собой. По законам распространения слухов или вирусной инфекции. Когда здесь полыхнет, у тебя такая возможность будет. И ты это сделаешь. В память обо мне, Глебе, Антонио, Виктор Михайловиче. Я просто не доживу.

— Да ладно! Не торопись помирать-то!

— Витя, ты должен объяснить так, чтобы люди поняли. Ты это умеешь, — спокойно продолжил дед. — Я что, зря потратил двадцать лет жизни на твое воспитание?!

Когда граждане поймут, что их согласие на изменение общественного строя в СССР было получено обманом, многое изменится.

Осознание того. что тебя попросту "развели", для нормального человека нестерпимо. Понять, что твои действия продиктовал не рациональный расчет или жизненный опыт, а воля манипулятора — горько. Люди пожелают узнать подробности. И узнают, что "согласие" на перемены достигалось в ходе сложного процесса, шаг за шагом.

Самое главное, все использованные против нас технологии далеко не новы. Зато они надежны как каменный топор и проверены опытом поколений.

Самые любознательные доберутся до учебников, заранее переведенных для идеологов с английского языка под видом критики буржуазных методик пропаганды и рекламы.

Наступит момент, когда придет понимание, что власть воспользовалась тем, что мы привыкли доверять друг другу, что программа манипуляции осуществлялась как безжалостная тотальная война против каждого и всех, кто не числил себя элитой. И символом этой войны станет расстрел у здания телевидения, ставшего главным оружием современных конкистадоров.

— И тогда?

— Власть потеряет согласие, свою главную опору. У вас появится шанс.

В начале операции по принуждению к миру сразу выяснилось: армия не просто в жутком состоянии, это натуральный сброд. Оборванные, немытые призывники с тонкими детскими шейками и первые "контрактники", процентов 80 из которых были либо тупым спившимся дерьмом, либо откинувшимися с зоны пассажирами.

О наемных "профессионалах" стоит рассказать отдельно. Нормальных людей среди них было крайне мало. Разве что, те, кто на момент развала волею судеб остался в бывших советских республиках и теперь был вынужден подписывать контракт с МО просто ради получения гражданства. Их было немного, человека по два-три на роту, но к таким отношение было теплым. По большому счету, их принимали в подразделениях даже несколько лучше, чем своих.

Меньше всех в войсках были представлены жители столицы и евреи. Призывников из Москвы и ближнего Подмосковья на роту в среднем набиралось от трех до пяти человек, а вот еврей в войсках был явлением значительно более редким — не во всяком полку встретишь. Найти в подразделении башкира, эвенка, татарина, осетина, черемиса или мордвина было намного проще .

Но это так, лирическое отступление. Вернемя к главной теме. Все пережившие ту войну вспоминаю бардак при вводе войск как нечто кошмарное, причем настолько, что объяснить это людям, не принимавшим участие в том веселье нереально.

Вместо золотой осени — дожди, грязь. Подразделения без командования и командиры, безуспешно разыскивающие подчиненных. Тотальное воровство всего, что не приколочено гвоздями.

Одному из моих друзей более всего запомнился едва не раздавившей его прямо в палатке "Камаз", за рулем которого сидел до бесчувствия пьяный тыловик, а заблеванный водитель валялся в кузове. Из той палатки не успело выскочить шесть человек.

Высшее командование сознательно сводило на нет все преимущества армии, как организованной структуры. Ее бросали туда, где численное превосходство и лучшее вооружение не имели значения. Вовремя не подавались боеприпасы, бездарно использовалась авиация и бронетехника.

Столице было остро необходимо поражение. Зафиксировать результаты грандиозного грабежа при наличии победоносной армии было нереально. Нет для воров страшнее кошмара, чем солдат-победитель, вернувшийся домой!

Потому войска при малейшем намеке на успех, оттаскивали, как хрипящего пса на поводке. Потому подразделения загоняли в тактически безнадежные ситуации из которых русские солдаты умудрялися выбираться разве что попущением Божьим. И только тогда, когда Бог не забывал посмотреть в их сторону. В дополнение к афганскому синдрому власти был остро необходим синдром кавказский.

В тактическом эфире непрерывно светились правозащитники и депутаты-либералы, призывавшие сдаваться боевикам под их личные гарантии. К ополчению они не совались — одного умного либерала, выглядевшего точь-в-точь, как поросеночек в человечьей одежде, бойцы прокатили на пинках до ближайшей выгребной ямы.

А вот среди армейских излишне доверчивых было много — хоть отбавляй. В первый же день таковых нашлось семьдесят четыре человека. Неделей позже их обезображенные трупы со следами изуверских пыток были найдены в развалинах рядом с бывшим консервным заводом.

Ополчение было просто вынуждено влезть в кровавое и бессмысленное безумие штурма столицы по самую шею. Иначе было просто нельзя. Политическая, чтоб ее, целесообразность... Там Виктор и познакомился со Львом Егоровичем.

Была потеряна связь со 1.. мсбр и 8.. мсп, и ополчение выступило на помощь. Все, кого Вояру удалось собратьна месте . Счет времени шел на минуты. Ополченцы, в самоубийственной атаке прорвав кольцо окружения, прибыли в расположение 8АК, которой командовал генерал. Виктора немедленно провели в штаб.

Генерал производил странное впечатление. Обтертый бушлат, треснувшая линза старомодных очков, шея, замотанная цветастым шарфом, надтреснутый, простуженный голос. То ли сельский учитель, то ли агроном.

Но задачи Лев Егорович ставил четко:

— Ополчению предлагаю собрать остатки 8.. полка и майкопской бригады, вывести всех к пвд разведбата. Приказать не могу, просто прошу: помогите, ребятки.

— Соберем, — ответил Вояр, четко повернулся через левое плечо и пошел к своим. После этого они полдня собирали по подвалам обоссавшееся от страха мясо и выводили его в расположение разведчиков.

Набралось до обидного мало, не более двух рот.

— Мы в оперативном окружении, капитан. Помощи не будет. — сказал генерал после доклада о том что поставленная задача выполнена. — Как это вышло, вопрос второй. Но ты можешь уйти, шансов выжить здесь почти нет. В конце концов, вы же не армия, это не ваша война.

— Мы знаем, куда и зачем шли. И война эта — наша!

Лев Егорович выстроил собранное по углам воинство напротив шеренги ополченце и своих бойцов, после чего сказал всего лишь несколько фраз. Те кто был там, никогда не забудут эту речь.

Относительно цензурными и ласковыми в ней были разве что такие выражения, как "драные мартышки" и "сраные пи@арасы". А в конце он сказал:

— Боевики превосходят нас в численности в пятнадцать раз. И помощи нам ждать неоткуда. Но если нам суждено здесь лечь — пусть каждого из нас найдут задохнувшимся под кучей вражеских трупов.

Давайте покажем, как умеют умирать русские бойцы и русские генералы! Не подведите, сынки...

Дальше был страшный, жуткий бой, в котором из ополченцев осталось в живых всего лишь одиннадцать человек. Примерно та же картина была и у армейцев. До боя во взводах было не более двадцати человек, после — не более трех.

Один из солдат, переживших тот бой, потом вспоминал:

— Когда они прорвались в расположение, дело дошло до гранат, которых оставалось мало. Стало ясно, что нам всем конец — и тогда я увидел настоящих русских людей. Страха уже не было. Была какая-то весёлая злость и отрешённость.

В голове осталась одна мысль: '"батя" просил не подвести'. Раненые сами бинтовались, сами обкалывались промедолом и до последнего продолжали бой.

Затем мы с вайнахами сошлись в рукопашной. Они побежали. Это был переломный момент.

В противостоянии двух характеров — кавказского и русского, наш оказался твёрже. Именно в тот момент я понял, твёрдый стержень в нас есть, его нужно только очистить от налипшего дерьма.

Пленные, глядя на нас, даже не скулили — выли от ужаса в голос и валили в штаны. Потом зачитали радиоперехват — по радиосетям боевиков прошёл приказ : 'ополчение, разведчиков из 8АК и спецназ ВДВ в плен не брать и не пытать, а сразу добивать и хоронить как воинов'. Мы очень гордились.

С тех пор я наблюдаю и стараюсь брать на заметку всплески русского характера. Динамика изменения, в принципе, приятная, но до полного пробуждения ещё очень и очень далеко.

В тот день армия фактически побраталась с ополчением. Дальнейшее было предопределено. Люди в форме, как это всегда случается на войне, задавали себе и другим вопросы о том, кому потребовалось творящееся в стране безумие.

Но вместо обычных отговорок и бессмысленной демагогии, в этот раз они получали точные, развернутые, аргументированные ответы. Перед ними предстала голенькая, слабо улыбающаяся, дрожащая от нестерпимого стыда Истина.

Знание для немногих стало достоянием десятков тысяч крепких, здоровых и крайне разозленных мужчин.

Первый вопрос, которым задавались люди, был, чаще всего, таким:

— И все-таки, ну почему?! Почему все рухнуло в одночасье?! Почему 280 миллионов рассудительных и сильных людей позволили сломать свою вполне благополучную жизнь? Не было ни репрессий, ни голода, ни жутких несправедливостей. Мы же имели работу, ездили в отпуск на Юг, получали бесплатные квартиры. Почему теперь инженеры у метро с энтузиазмом торгуют сигаретами и прочей мелкой розницей, словно беспризорники в НЭП?

Ответ был обескураживающе прост:

— Известно: 'избалованные массы настолько наивны, что считают всю нашу материальную и социальную организацию, предоставленную в их пользование наподобие воздуха, такой же естественной, как воздух, ведь она всегда на месте и почти так же совершенна, как природа'. Если кому интересно, был такой испанец, Ортега и Гассет. Он и сформулировал.

Два поколения советских людей выросли при полной иллюзии отсутствия угроз и опасностей. Иллюзию эту внедрили глубоко , чтобы при случае ей воспользоваться.

Советский человек считал смешными и нереальными угрозы, в среде которых живет человек на Западе: войны, безработица, безденежье, невозможность получить образование, бедность, бесправие. Все это люди с удовольствием вытеснили из своего сознания. И стали беззащитны.

— И это все?

— Нет. Еще русский человек во все времена верил в Святость Слова.

— А что, цари, церковь и прежние генсеки не врали?

— Врали, конечно, но это была неправда ритуала. Этикет, своего рода. Такая ложь сознание не деформировала и здравого смысла не лишала. А вот в годы перестройки мы столкнулись с иным типом лжи — разрушающей ориентиры и без специальной подготовки практически нераспознаваемой.

— Подробнее можно? — просили люди.

— Можно и подробнее. Люди, вынесшие на своих плечах создание Страны Советов, руководствовались самым разумным критерием выбора пути — стремлением к сокращению страданий.

Они не читали Никомахейской Этики, но сформулировали не хуже Аристотеля: "Человек должен искать не наслаждений, а отсутствия страданий. Нет худшего безумия, чем пытаться превратить мир в увеселительное заведение и ставить себе целью наслаждения и радости".

Идеологи перестройки убедили самых активных сменить приоритеты и подсунули светлый миф о счастливом Западе. Несчастные придурки приняли миф за образец, сочтя собственную жизнь недостойной. Вспомните подлые фильмики с расчесыванием язв общества под общим лозунгом: "так жить нельзя!".

Массовая зависть к идеализированному образу чужого дома — признак разрыва со здравым смыслом. Такое не может не привести к катастрофе в доме собственном.

Стремление к наслаждению не имеет границ и пределов, а потому с ним несовместимы два главных столпа русской культуры: солидарность и бескорыстие. Пряников-то на всех всегда не хватает!

Отсюда — идеологическая компания по внедрению новых представлений о человеке и его правах. Главным было сломать идею о равенстве людей, которую сначала вульгарно исказив, довели до абсурда, а потом заместили социал — дарвинизмом.

Людей убеждали: человек-животное стадное. За коллектив и равенство — стоят слабые. За личность и свободу — сильные, определяющие прогресс, люди.

Простейшая манипуляция, не правда ли? Разве что, затратная по времени и ресурсам. Но дело того стоило.

Крах государственности СССР наступил для постороннего наблюдателя непостижимо быстро.Что и показало, насколько хрупко и беззащитно идеократическое государство перед атаками именно в духовной сфере — если вовремя сформированы уязвимые точки.

Сомневающимся рекомендую стенограмму сессии Верховного Совета РСФСР, что утвердила беловежское соглашение. Присутствовавшие описывали происшедшее так: "Ветераны, Герои Отечества, генералы Комитета Государственной Безопасности — все проголосовали послушно, как загипнотизированные, не задав ни одного вопроса. Под глумливые присказки удалого Хасбулата: 'Чего тут обсуждать! Вопрос ясный. Проголосовали? Ну, приятного аппетита'".

— Чего уж там, до сих пор кушаем! — сжимали кулаки люди с оружием.

— Именно так. И заметьте, никого не удивляют высказывания, что Россия — побежденная страна и выплачивает законную контрибуцию победителям, чем и обусловлены ее беды. Люди этого как бы не слышат и в своих рассуждениях не учитывают.

— Зато мы учтем, — решили солдаты.

Глава 19, часть 1

Во время просмотра собравшиеся тяжело молчали. Наконец, по экрану прошли финальные титры, тихо прожужжал механизм микролифта, помощник вынул кассету и передал ее шефу.

Руководитель первого федерального телеканала господин Брешковский был человеком воспитанным, образованным и культурным. Потому он не растоптал только что просмотренную видеокассету ногами, не бросил ее в урну, а аккуратно, даже не стукнув о полированную поверхность, положил ее на стол. задумчиво пробарабанил пальцами залихватский мотивчик, сморщил лоб, и наконец сказал:

-Проекты с первого по четырнадцатый придется временно притормозить. В АП сам доложу.

Замы и начальники отделов потрясенно выдохнули:

— Да как же так?!

— А так, — ответил Брешковский. — Лучше мы возобновим перечисленные программы потом, чем безвозвратно потеряем результаты многолетних трудов сейчас. Пока что заткнете дыры чем-нибудь научно-популярным, или футболом каким, что ли....

Высказавшись, руководитель продолжил выбивать пальцами нервную дрожь. Не дожидаясь слов о конце планерки, народ потянулся на выход. Попадать под горячую руку расстроенного начальства не хотелось никому, а программу передач теперь действительно надо было составлять заново. Очень много работы...

Оспорить решение босса не взялся бы никто: профессиональным манипуляторам хорошо известно, что процесс модификации сознания по природе своей, тоталитарен. Если в разгар представления раздается громкий крик: "а король-то голый!", манипуляцию следует немедленно прекращать, независимо от того, какие деньги были вложены в проект.

Содержание видеокассеты, так расстроившей большого начальника, вполне соответствовало криво приклеенной самоклейке с надписью из множества черных точек, явно выполненной на матричном принтере. Неизвестные создатели программы назвали свой труд просто и незатейливо: "Как нас дурят".

Кассета была приобретена у ближайшего к телецентру метро, и по словам продавца, уже неделю была популярна у покупателей. Фактически, это была запись телевизионной программы возрожденного телевидения автономии.

Молодой диктор в полевой форме говорил:

— Когда в наш дом пришла беда, центральные телевизионные каналы оказались на стороне врагов народа. Трагедию, постигшую без малого три сотни тысяч русских людей, они сначала предпочли не заметить. А потом, когда не замечать было уже нельзя, как могли, искажали реально происходившие события.

Помимо явной лжи и умолчаний, телевидение вбросило в обиход множество ложных слов и терминов. Военных неожиданно стали называть "федералами". Какие ассоциации способно породить это слово? Оно же лежит совсем в стороне от таких понятий, как ""правительственные войска", "армия", "силы правопорядка". Слово "федералы" заставляет вспомнить о конфедератах времен Гражданской войны в США. Ассоциация — северяне и южане. Телеведущие называют откровенных бандитов партизанами. Они желают, чтобы зритель, вопреки логике счел, что наша трагедия — всего лишь конфликт сторонников двух различных типов государственного устройства.

Потому в сегодняшней передаче мы расскажем об основных принципах манипуляции сознанием, практикуемых в средствах массовой информации. Наш канал никогда, слышите, никогда не будет пользоваться этими подлыми приемами. Рекламы здесь тоже не будет. Мы существуем только и исключительно на отчисления предприятий автономии и добровольные пожертвования граждан, а значит, свободны говорить правду.

Манипуляция человеком — во многом, знание тайное. Но нам помогли добрые люди. Они собрали информацию по крупицам, систематизировали ее и сегодня Вы узнаете, каким образом телевидение заставляет вас желать странного и совершать самоубийственные поступки. Вы узнаете, как честным людям промыли мозги до такой степени, что они согласились на реставрацию капитализма и без боя отдали заводы, фабрики и шахты вновь возродившимся кровопийцам.

Итак, мы начинаем. Оставайтесь с нами — произнес диктор, и на экране появилась заставка: застывшие в одном строю солдаты и ополченцы на фоне покрытых снегом горных вершин.

Затем на экране появилась раскрытая книга. Проплыли титры: любимый многими Оксфордский словарь. Камера приблизилась, и перед глазами зрителя предстало определение: "манипуляция есть 'вид применения власти, при котором обладающий ею влияет на поведение других, не раскрывая характер поведения, которое он от них ожидает'.

— Заложенного в нас природой,— продолжил диктор — недостаточно для того, чтобы мы были людьми. Мы дополняем биологически обусловленное — культурным. Культурное — плод творчества многих людей и даже поколений.

Соблазн сделать из ближнего своего бездумную куклу был всегда, но лишь в наши дни технологии манипуляции применяются в промышленных масштабах.

В качестве первого шага на пути возврата к осознанной жизни рекомендую: никогда не включайте радио или телевизор в фоновом режиме. Иначе вы сильно облегчите труд специалистов по промыванию мозгов — нужные им установки неожиданно всплывут из подсознания, и вы ничего поделать с этим не сможете.

Запомните: главное — разумная осторожность. Постарайтесь осмысливать все, что до вас пытаются донести. Это почти не помогает против более изощренных приемов воздействия, но необходимо в качестве первого шага.

Любая манипуляция сознанием — это всегда взаимодействие. Вы можете стать жертвой только в том случае, если выступите как соучастник, соавтор манипулятора. Если вы усомнились, задумались, то жертвой вам стать не суждено. Промывание мозгов — не насилие, а всего лишь смертельно опасный соблазн, подсунутый прямо под нос не желающим думать.

Каждый из нас обладает разумом, свободой духа и свободой воли. Это накладывает на нас обязанность: устоять, задуматься, не впасть в соблазн.

Основной признак состоявшейся манипуляции состоит в том, что многие из нас вдруг перестают внимать разумным доводам. Они как будто желают быть одураченными. Не увеличивайте числа несчастных, смотрите передачи "Народного телевидения".

На экране пошла нарезка: не отягощенные излишним интеллектом телезрители, расслабляющиеся у экранов с чипсами и пивом. Диктор за кадром продолжил:

— Главная причина того, что вам успешно морочат голову проста: подавляющее большинство не привыкло тратить на сомнения силы ума и души. Окунуться в поток информации намного легче, чем перерабатывать его критически.

Но мы предложим вам несколько несложных правил анализа, которые помогут вам, без особых усилий сортировать информацию по признакам наличия в ней симптомов манипуляции. Потом вы будете пользоваться нашими методиками подобно жителю мегаполиса, на автомате передвигающегося по лабиринтам подземки или опытному водителю, могущему не уставая колесить по дорогам весь день.

Разумный человек вполне может засекать сообщения, подготовленные с единственной целью: повесить ему на уши лапшу. Понять замыслы повара сложнее, и чаще всего, не требуется — такие упражнения требуют слишком много усилий.

Достаточно просто чувствовать подвох, и не верить, не задаваясь загадкой, а что же надо мошенникам. Чтобы уцелеть, не стоит исследовать, чем больна бегущая на вас собака с мутными глазами и пеной на морде. Надо посторониться...

... В элитном банном комплексе человек, сильно напоминающий Генерального Прокурора, поправил на плече съезжающую вниз простыню, отхлебнул пивка и ответил:

— Нет, привлечь не можем. Но если очень надо, можно им всем по карманам героин рассовать. Эксперты заявляют, что ничего противозаконного кассета не содержит. Скорее, на основании изложенных там фактов можно привлечь к ответственности за недобросовестную рекламу большинство как государственных, так и коммерческих телеканалов. Кстати, тоже неплохой бизнес!

Что ни говори, народ здорово обнищал за годы перестройки. Ничего личного. как любят выражаться англосаксы, всего лишь одна из методик управления массами.

Еще фараоны знали, что удерживаемый в состоянии постоянной депривации человек пребывает в стрессе.Ему семью, в конце-то концов, кормить надо!

При Советах надо было просто поискать, измудриться и притащить домой. Потом проблемы усугубились — продуктов на полках магазинов стало сколько угодно, но денег для их покупки хватало уже не всем.

И большинство, то самое, которое источник любой власти, стало послушным, покорным и управляемым. Ему почему-то хотелось питаться не с помойки или оптового рынка, а из приличных магазинов. Отдыхать бывшим советским людям тоже хотелось со вкусом, где-нибудь в Анталии или Таиланде. В точности, как показывали по телевизору.

Что происходит с теми, у кого спина сгибается недостаточно быстро и гибко, по телевизору тоже показали. В криминальной хронике. Да что там телевизор! На любой помойке рылись те, кто не вписался в Прекрасный Новый Мир или по старости лет был Новому Миру не нужен.

Классика: чтобы надежно атомизировать общество, следует держать большинство в том состоянии, когда у этого самого большинства есть что покушать сегодня, но на завтра уже может не хватить, а продержаться без какого-то источника постоянного дохода сколь-нибудь долго — нереально.

Неуверенность в завтрашнем дне — мощный стабилизирующий фактор. Он в современном мире позволяет существовать даже таким режимам, которые полностью лишены какой-либо поддержки и морального авторитета.

Анахронизмы вроде общественного мнения и морального авторитета успешно заменены внедренной в подсознание масс мыслью: лодку раскачивать не стоит, ибо будет только хуже.

— Все воры и подонки, — рассуждал благоразумный обыватель . — Кто ни дорвется, начинает безудержно воровать, что бы во время избирательной компании ни говорил.

Потому людям нового времени так нравятся бразильские сериалы. В них обличают и низлагают власть . Для нищего плебса — самое упоительное зрелище после гладиаторских боев.

Так все и было организовано в России. Строго по науке и в соответствии с методиками, многократно проверенными в иных краях.

Но вышло прямо по Шекспиру: "И начинания, вознесшиеся мощно,/ Сворачивая в сторону свой ход,/ Теряют имя действия"

Итак, каковы же были планы и что не учли?

Во-первых, наши граждане всегда имели некоторую необъяснимую с точки зрения здравого смысла склонность реализовывать сюжеты из кино и литературы в реальной жизни. Подумать об этом власть даже не догадалась.

Во-вторых, кавказская бойня была затеяна для того, чтобы обыватель больше ценил свое нищее, полуголодное, не слишком безопасное положение и утешался мыслью: ну, пока хоть не режут.

В третьих, войну предполагалось выиграть, но так, чтобы армия была надолго деморализована, а некоторая часть горцев стала дополнительной опорой власти, своего рода, преторианской гвардией. Или, если хотите, аналогом "Дикой дивизии" царских еще времен. Для решения некоторых, особо щекотливых вопросов, лучшее решение придумать сложно.

Стремительно организовавшееся в автономии ополчение своими действиями перечеркнуло все, запланированное по пунктам два и три. Более того, подало нежелательный пример для остальных граждан великой страны. Фактически, в обществе был реализован классический ветвящийся процесс. Цепная реакция.

Стоп-кадр: в тесной двухкомнатной хрущевке пахнет кровью и горелым порохом. Хозяин и старший опергруппы — на кухне за стаканом чая. Белую от пережитого ужаса женщину и заплаканную девчонку увели соседи. На столе в пластиковом пакете — кургузый двухсвольный пистолетик.

Оперуполномоченный только что прикладывал его к ладони одного из покойников.

— Значит, в протоколе так и напишем. В квартиру гражанина Ложечкина ворвались два пока не установленных гражданина. Хозяина отттеснили, семью положили на пол. Затем добрались до денег, полученных от продажи садового участка, и их, как водится, не поделили. В результате имеем два трупа. Ты все понял?

— Понял, товарищ милиционер.

— Смотри, не подведи.

Милиция неожиданно вспомнила, что она -не что иное, как вооруженный народ. К тому же, многим было нестерпимо стыдно за то, что их коллеги натворили в автономии.

Задорное цоканье каблучков в темном переулке. Ох, не стоило девушке гулять так поздно!

Навстречу, как в старой сказке, несколько гопников. И не разобрать в темноте, сколько их. То ли трое, то ли больше.

— Иди к нам, красавица!

— Отойдите!

— С норовом лошадка, — усмехается, делая шаг вперед вожак. — Ничего, сейчас объездим.

Тонкая девичья рука незаметно ныряет в сумочку, болтающуюся у бедра.

— Будешь вести себя смирно, даже не порежем, — озвучивает ближайшие перспективы темная тень, имитируя объятия. — Ну же!

Гремит выстрел, тень молча ломается в поясе и рушится на мостовую. Остальные разворачиваются и бегут.

Они знают, у девчонки в руках недорогой двухзарядный пистолетик из автономии. Всего лишь двухзарядный. Но стреляет он тяжелыми свинцовыми пулями, выходные отверстия получаются размером с кулак. Стать второй жертвой не хочется никому.

— Не обострять ситуацию! — гремели на планерках в областных УВД начальственные крики. — В сложившейся ситуации мы фактически бессильны. Вы что, хотите завести пару сотен уголовных дел, до отказа забить СИЗО, а потом повиснуть на ближайшем фонаре? Так это пожалуйста, без меня! А пока я тут начальник, делайте, как говорят. К тому же, по большому счету, народ в своем праве.

Вы же знаете: очнувшиеся профсоюзы требуют отмены закона о предприятии 90 года и возврата к старой его редакции. Новых хозяев просто выкидывают из кабинетов, а вы мне тут про двухствольные пукалки докладываете!

— Объявлять чрезвычайное положение, вводить войска! — предлагали горячие головы.

— Солдат с Марса завезете? Или вам неизвестно, что сорокатысячная группировка в автономии распропагандирована и Центру подчиняется лишь формально?!

— А фактически?

— Фактически, они стали частью местного ополчения.

Социологи и аналитики быстренько вспомнили не слишком афишируемую истину:

"Любая моральная или юридическая категория — это лишь прикрытие реального соотношения сил. И не более того. Только прикрытие. Всё решает сила, закон создаётся ею лишь для придания видимости благопристойности насилию.

Никакой закон, никакой договор, никакой правовой принцип не может существовать в случае,если изменилось реальное соотношение сил, его породившее".

Глава 20.

Собеседник был из тех, кто способен говорить часами, но ничего конкретного в итоге не сказать. Вот только времени у Вояра не было. Потому он жестко заметил:

— Бадри, нам обоим известно, что 'есть логика намерений и логика обстоятельств, и логика обстоятельств сильнее логики намерений'.

— Не думал, что такой молодой человек помнит слова моего великого земляка, — задумчиво произнес смуглый гость с той стороны Хребта.

— У меня простой вопрос: да или нет?

— Все-таки вы очень молоды, Виктор. Такие вопросы в корне противоречат традиции ведения переговоров.

— А мы не ведем переговоров! — широко улыбнулся Виктор. — Какие переговоры может вести командир ополчения с человеком из-за гор, не имеющим никакого официального статуса? Мы так, по соседски вопросы выясняем.

От этой широкой, искренней улыбки Бадри, прошедший к тому моменту и зону, и ад приватизации, и кромешный ужас периода первоначального накопления, почувствовал, будто он оказался вне времени и места, там, где никто, ничего, никогда не слышал о веках прогресса, гуманизме и правовых нормах. И перед ним, лицом к лицу — самый страшный хищник этих мест. В животе заныло, по спине поползла струйка пота.

Но он не зря смог подняться с самых низов. Собравшись, переговорщик спросил внешне безразличным голосом:

— Почему вас так волнуют лагеря беженцев в Ущелье?

— Потому что это — лагеря подготовки боевиков и места последней перевалки оружия, которое потом стреляет здесь, в нас.

— Смею вас заверить...

— Не стоит. Либо мы прерываем нашу беседу, либо вы прямо, четко. без уверток отвечаете на прямо поставленный вопрос. Я знаете ли, не дипломат, — все так же улыбаясь сказал Вояр.

— Да,— подумал Бадри. — Этот молодой человек действительно не дипломат. Недавно, отчаявшись быть выслушанным самодовольными арабами, он обронил: "У них слишком много денег и нефти, чтобы прислушиваться к окружающим".

И что же? Деса-Питух, крупнейшее нефтяное поле, жемчужина в тюрбане вчерашних погонщиков верблюдов, горит. Уже вторую неделю. Горят нефтепроводы, хранилища, фонтанируют пламенем сорванные оголовки скважин. Горят нефтяные терминалы, исходят последними каплями коптящего пламени искореженные взрывами задвижки.

У шейхов появился серьезный повод сосредоточиться на своих проблемах.

Специалисты говорят, что потушить такое практически нереально. Подобные пожары умели тушить только большевики и только направленными ядерными взрывами.

Сознание услужливо подсунуло картинку из последнего новостного блока "World News": столбы жирного черного пламени, видные за сотни километров. Скачущие, как в приступе лихорадки, графики биржевых котировок, голоса комментаторов, похоронными голосами вещающие о невосполнимых потерях рынка.

За спиной этого , похожего на студента, парня, незримой тенью стоят несколько десятков тысяч вооруженных и прекрасно мотивированных людей, — продолжал размышлять Бадри. — В его распоряжении доходы десятка заводов и как минимум, семи крупных нефтяных месторождений.

За его спиной — абсолютное, фанатичное доверие населения, полностью подконтрольные местные Советы и незримая поддержка уцелевшего с советских времен директорского корпуса и силовиков.

Никто не знает, каковы интересы возглавляемой им структуры в ближайших к автономии областях, но этническую преступность оттуда будто метлой вымело.

Да что там ближайшие области?! Где, спрашивается, сейчас те, кто поддерживал боевиков за счет денег, зарабатываемых в обеих столицах? Где они, гордые владельцы заводов и оптовых рынков? Были люди, и нету их.

Как любят говорить на Кавказе: "Кто бежал — бежал, кто убит — убит". Только, в данном случае, неизвестно, кто бежал, а кто убит. А неизвестность делает страх нестерпимым.

Этот парень не забыл никого. В числе прочих, исчез внук известного детского писателя, под чьи гарантии сдалось семьдесят четыре человека.

Истерзанные тела солдат потом нашли, но столичный демократ предполагал себя выше любого суда. Видать, ошибался.

По слухам, его потрохами пальнули из пушки в сторону заката. И все молчат. Все знают, и все молчат.

Мэры обеих столиц срочно отбыли поправлять нервы на Лазурный Берег, и от каких-либо комментариев воздерживаются.

Силовики сделали вид, что идет следствие, и отвернулись в сторону.

Сколько их поддержит сидящего напротив, если что? Нет ответа.

Но самое страшное, что никто не может упрекнуть этого человека в том, что он что-либо использовал в своих личных интересах. Он ходит в старом хб, спит в солдатской койке, ест с ополченцами из одного котла.

Так что же мне делать?!

Точнее, так: что он способен сделать с земляками, зарабатывающими свой хлеб в этой стране? Что будет с газопроводом зимой, что будет с моими бизнес-интересами и семьей? -в голове, как в калейдоскопе, мелькали возможности и вероятности.

С трудом сглотнув в горле ком, Бадри выдавил из себя единственно верные слова:

— Мы не можем сказать вам "да". Наше молодое государство не вполне самостоятельно. Все решения, я имею в виду, значимые решения, принимаются за океаном. Посол их лишь озвучивает.

Вояр заинтересованно, тепло смотрел на собеседника. И Бадри, наконец, решился:

— Мы не можем сказать "да". Но мы отвернемся и ничего не заметим.

Через неделю базы подготовки боевиков были залиты адским пламенем горящего мрачным, тускло-красным огнем зажигательного состава. По ущелью плотно отработали ампульные огнеметы времен прошлой войны. Все, пытавшиеся выскочить из мышеловки, были скошены кинжальным огнем.

Как я уже говорил, ополченцы предпочитали простые решения. И больше всего хотели как можно быстрее закончить войну.

—

— Господа, я собрал вас с единственной целью, — негромко, но с тщательно подчеркнутым раздражением говорил бородатый глава АП, слегка напоминающий нацепившего костюм от Бриони муджахеда.

— Мне поставлена задача довести до вашего сведения, что хроническое неисполнение тем, обязательных к освещению в СМИ, будет иметь самые негативные последствия. Для каждого из вас. Лично. И бить будем не только по карманам!

В конце своей недолгой речи господин Волощук сорвался на откровенный визг. Мгновенно осознав неловкость ситуации, он, уже более спокойным голосом, продолжил:

— Разумеется, вы обязаны разъяснить мне причины сложившейся ситуации. Вы случае необходимости, вы получите всю возможную помощь. Пожалуй, начнем с руководителя Первого Канала господина Брешковского.

— Я согласен, что темники хронически не исполняются, — с покаянным видом начал господин Брешковский. — Но администрация тоже должна осознавать, в каком положении мы оказались.

— Что за положение у вас такое?! — недовольно буркнул Волощук. — Аппаратура есть, электричества в достатке, методичками вы на каждый чих снабжены. Знай себе, гони картинку! А вот этого последнего вы как раз и не делаете. Ох, не зря Ленин таких как вы дерьмом нации величал, ох, не зря!

— Так в том и дело, что в ситуации, когда нам оказывается серьезное информационное противодействие, методички не работают! — страдальческим голосом воскликнул Брешковский. — Сергей Борисович, вы же не только Краснознаменный институт заканчивали, вы же и журналистику изучали!

— Продолжайте, — сухо отреагировал Волощук.

— Вы, Сергей Борисович, давно не были в городе, — продолжил Брешковский. Но если бы вам в голову пришла фантазия прогуляться внутри Кольца или, не дай Бог, спуститься в метро, то вы бы обязательно заметили множество плакатов, призывающих просто расслабиться, налить себе пивка, насыпать тарелочку чипсов или соленых орешков и славно подремать у телевизора.

— Что, народ перестал смотреть телевизор? — недоуменно поинтересовался глава АП.

— Не то чтобы перестал, -тщательно подбирая слова, ответил хозяин первой кнопки. — Скорее, перестал делать это правильно, как предписано благонравному обывателю. С момента появления этих проклятых кассет с методиками манипуляции сознанием, практикуемых в СМИ, значительная часть населения смотрит телевизор весьма критически и с видеомагнитофоном под рукой.

— Клипы записывают? — поинтересовался Волощук.

— Да нет. Рвут куски из новостных блоков и передач политической направленности. Главный приз ассоциации предприятий автономии надеются урвать.

— С этого момента подробнее, пожалуйста, — медленно процедил враз подобравшийся руководитель аппарата.

— Если подробнее, то дело в том, что ассоциация предприятий автономии и отдельные наши фрондеры из ассоциации предпринимателей и промышленников сообща объявили конкурс на самого внимательного телезрителя. С очень весомыми призами — от квартир в Москве и Ленинграде и автомобилей нескольких марок до миксеров, кофеварок, путевок на престижные курорты и прочих вкусностей.

Еще одна неприятность: ассоциация "TV-Free America" выкупило у автономии права на серию телепрограмм о манипуляции сознанием, перевела текст и распространяет материал в англоговорящих странах. И призов они добавили. В том числе и таких привлекательных, как поездка в Диснейленд.

Кстати, продажи видеоматериалов у них идут "на ура". О поддержке "TV-Free America" заявили более 20 миллионов бывших телезрителей, Национальная медицинская ассоциация, около 60 тысяч школ. Духнедельный (отпускной) бойкот телевидения стал национальной программой, к которой присоединились 42 штата. В общем, нами недовольны серьезные люди.

Кстати говоря, главные призы получают телезрители, опознавшие все четырнадцать основных типов манипуляции сознанием и успевшие сделать видеозапись. Таких, думаю, будет немного. Нас, и то учили всего лишь двенадцати видам подпороговых воздействий.

Зато тех, кто способен опознать наиболее простые и очевидные для внимательного зрителя типы обмана, будет много. Ну, так и кофеварок господа предприниматели заготовили в достатке.

Ненадого замолчав, Брешковский залпом осушил стакан воды, вытер мгновенно выступивший на лице пот, поправил галстук и неуверенно осведомился:

— Я продолжу?

— Разумеется, продолжайте.

— Итак, что мы имеем на данный момент? С точки зрения постороннего, не посвященного в тонкости професии наблюдателя, мы в большинстве. Ну что может значить в масштабах страны мелкий региональный телеканал и пара древних радиостанций?! Может показаться, что ничего. Однако, это далеко не так.

Раз за разом наша информационная политика дает сбои. Можно даже сказать жестче: она попросту перестала работать.

Вот, к примеру. Раньше мы могли поставить в качестве иллюстрации желательного нам тезиса картинку, снятую в другом месте, в другое время, по другому поводу. Помните, как удачно один телеканал использовал ролик с голыми по пояс людьми, говорящими через проволочную сетку спортплощадки как доказательство наличия концлагерей у сербов?

— Безусловно. Потом эти ребята даже выиграли дело о клевете, поскольку в ролике нигде прямо не говорилось, что съемка ведется через ограждение концлагеря.

— Это у них. Нам просто звонят возмущенные попытками подтасовок граждане. Звонков таких — уже сотни. Скоро будет больше, хотя мы делаем все, что можем. И мне почему-то кажется, что наши люди в суд обращаться не будут, — предательски дрогнул голос Брешковского.

— Как же, делают они, — недовольно буркнул Волощук. — А кто это у нас позабыл вычистить из кадра год и дату? Не ваши ли подчиненные?! Кто пустил в программу "Спокойной ночи, малыши" агитационный микрокадр с частотой и длительностью, вдвое превышающей рекомендованную? Не мелочась, так сказать?

— Но ведь не выше предельно допустимой? — попытался оправдаться Брешковский.

— Не выше, — закипая, согласился Волощук. — Но кто вам, дубам стоеросовым сказал, что больше значит лучше?! Ох не зря на Руси говорится: хотели как лучше, а получилось как всегда. Увеличили длительность свыше рекомендованной и были схвачены за руку.

Рейтинг популярнейшей передачи, которую смотрели детки и взрослые, упал ниже плинтуса. Вот, так сказать, и все результаты вашего напряженного труда... Ладно, что там у вас еще?

— У существенной части телезрителей наблюдается возмущение употреблением нами слов-амеб, многочисленными случаями подмены понятий. Люди, осознав, что главная ставка делается на непроизвольное запоминание, с легкостью противодействуют нашим попыткам навязать им какое-либо мнение. Просто, отслеживая наиболее часто повторяющиеся тезисы. Стало невозможным эффективное использование стандартных стереотипов и большинства мифов. Как серых, так и черных.

— Вы употребили словосочетание "у существенной части". А что же остальные?

— Остальные, это либо ничтожно малая часть людей, использующих телевизор как средство заполнения пустоты, либо любители интеллектуальных упражнений. На данный момент самое популярное из них называется так: угадай, каким способом твой мозг хотели поиметь сегодня.

Прочие, не желая напрягаться, вообще не смотрят телепрограммы, ограничиваясь записями интересующей их тематики. А что, выбор есть, реклама, напротив, отсутствует. Кое-кто даже демонстративно вынес телевизор на помойку.

— Полагаю, господин Брешковский перечислил все основные проблемы, с которыми вы столкнулись.

— Нет, — вступил в разговор директор Нового Телеканала. — Далеко не все. Например, я могу добавить, что перестали иметь эффект приемы дробления информации. До недавнего времени это был наш основной прием культурного подавления масс. Разрывая информацию на слабо связанные фрагменты, нам с легкостью удавалось снижать значимость любых, даже трагических событий или вообще лишать их значимости. Теперь, если мы чуть завышаем степень мозаичности подачи материала, нас просто перестают смотреть.

Мы потеряли свое главное преимущество — доверчивого зрителя, для которого реальный мир казался гораздо менее истинным, чем его экранное отражение.

Аппаратчик задумчиво выбил дробь на полированной поверхности стола.

— Господа, а нет ли у нас способа доказать, что методы, при помощи которых создавались структуры автономии, их пропагандистские технологии, способы подготовки и воспитания ополченцев имеют характер значительно более изощренной манипуляции, чем наши?

— Попробовать, конечно, можно, — задумчиво высказался директор Второго канала. — Только вот, шансов мало.

— Поясните!

— В автономии возрождено идеократическое общество. Примерно такое, каким был Союз в его самые первые годы. А как известно, идеократические сообщества манипуляцией не занимаются, они прямо и открыто объясняют свои действия и цели.

Плохо еще и то, что свалившаяся нам на голову идеократия уже привита от классических способов скрытого воздействия. Они жестко поделили мир на своих и чужих и просто не способны доверять информации извне.

— А нельзя ли представить этого... Вояра неким новым фюрером, рвущимся к власти? Поддержка промышленников в этом случае нам только в пользу. Ведь у обывателя в мозгах устойчиво сидит стереотип: фюрера привели к власти промышленники.

— Во первых, фюрер уже мало кому интересен, его демонический облик заслоняют кошмары сегодняшнего дня. Во — вторых, слишком много последнее время пресса писала об успехах, достигнутых экономикой Германии в 1933-39 годах. Так что эффект может получиться обратный.

— А хоть бы и фюрер, — подумают многие, продолжил директор TV-2. — Все лучше нынешнего бардака. В смутные времена вообще резко усиливается притягательность образов диктаторов и самодержцев. Так что, как бы хуже не сделать.

Родительскому собранию в школе номер 28, что по улице Фридриха Энгельса, суждено было закончиться грандиозным скандалом.

Известное дело, не требующий дополнительных подтверждений факт: самая читающая в мире страна всегда была склонна реализовывать на практике захватившие ее граждан идеи.

Недавно избранный председателем родительского комитета молодой мужчина с обманчиво неторопливыми движениями и сломанным носом боксера в одно движение оказался у стоящей на краю сцены кафедры. Затем он небрежным движением отстранил директора, не дав тому закончить изобилующую сложными терминами речь. Положил на край кафедра увесистую стопку из трех учебников, и наконец, произнес:

— А теперь дружно стряхиваем лапшу с ушей! Товарищ директор нам тут озвучил, что основная задача школы — воспитать сознательного и дальнейшее бла-бла-бла.

Поясняю: товарищ директор просто озвучивает дозволенные речи, ибо у него под задницей есть начальственное кресло .

На самом деле, если государство говорит гражданину о патриотизме и сознательности, оно, несомненно, желает поиметь его в особо извращенной форме.

По иронии судьбы, потенциально пострадавшие — это мы и наши дети. Чего, согласитесь, допустить никак нельзя.

Зал отозвался на последние слова одобрительными шепотками. И даже портреты основоположников марксизма-ленинизма смотрели на оратора со стены с явной симпатией.

Подняв руку, докладчик одним движением прекратил шепотки в зале.

— Говорить буду коротко, заболтать людей до полной потери ориентации в пространстве и времени, это не наше!

Итак, какова задача школы? Да просто помочь ребенку разобраться в окружающем мире и дать фундаментальные знания о нем. Повторю для особо задумчивых: школа воспитывать не должна вообще! Это-дело папы с мамой. Они дитю только хорошего желают.

О государстве мы такого сказать не можем. Ему нужны оловянные солдатики-мальчики и самочки-девочки. Причем в не слишком большом количестве. Мало того, что нынешняя власть организовала нам голодное время здесь, в предгорьях они вообще сотворили то, что иначе как геноцидом назвать невозможно.

Теперь внимание: демократы не раз проговорились, что от всего населения бывшего Союза достаточно оставить от десяти до пятнадцати миллионов людей для обслуживания транспортных путей и месторождений полезных ископаемых. Полторы сотни тысяч таких как мы, загубленных в предгорьях душ, пенсионеры, роющиеся в помойках, малолетние проститутки — вот плоды воспитания истинных, молчаливых и со всем согласных патриотов. И это я еще не все перечислил!

Против народа развязана война. Против нас с вами — война! Против детей наших! Понимаете?!

Зал глухо зашумел. Представитель районо и директор постарались скорчиться и стать как можно более незаметными.

Тем временем, оратор продолжил:

На войне как на войне! Хотим, чтобы из детей делали дерьма в промышленных масштабах, хотим, чтобы их мозги остались чисты от привлекательных образов маклеров, киллеров и валютных шлюх, значит, надо контролировать процесс.

Вот, перед вами лежат три учебника по химии для восьмого класса. Нижний талмуд — это немецкий учебник 1936 года издания. Там можно найти то, что теперь преподают не во всяком вузе. Тот, что потоньше — наш, послевоенных времен. Сойдет, как по мне. А вот эта брошюрка с яркими картинками, что не толще журнала мод — издана для наших деток. Тут дурных нет. Понятно, кого из них желают вылепить.

Так что делаем следующее. Каждый, кто в курсе, рекомендует правильную книгу для обучения детей по необходимым им предметам. По ней и учимся. В лес, походы, еще куда — вместе, родители и дети. Иначе мы через пяток лет локти кусать будем, но будет уже поздно!

— Я не позволю! — неожиданно обрел дар речи представитель органов народного образования. И неожиданно замолк, затравленно оглядываясь по сторонам.

Сидящая рядом с чиновником дама загадочно улыбнулась.

— Оставьте его Софья Марковна. Вы, конечно же, прекрасный хирург, но это не здесь и не сейчас! — прозвучало с кафедры.

После чего речь продолжилась:

— В большинстве школ города, собрания родительских комитетов пришли к выводу о том, что нам навязывают систему образования мозаичного характера, не позволяющую выстраивать целостной картины мира. Сами понимаете, фрагментарные знания могут быть сколь угодно обширны, но пользоваться ими дети не смогут.

При этом своих отпрысков власть имущие отправляют учиться за границы, туда, где им помогут вырастить еще более опасное, системно мыслящее поколение наших врагов.

При такой постановке вопроса с каждым следующим поколением культурная пропасть между нашими и их детьми будет только углубляться. И их дети будут значительно лучше подготовлены к реальной жизни. По абсолютно объективным критериям.

Дело кончится тем, что очередное поколение наемных работников ничего не сможет противопоставить изощренным технологиям промывания мозгов. Но мы — еще можем!

Так что за работу, товарищи! Иначе наши внуки даже не поймут, за что они вправе будут заклеймить наши имена проклятием!

Мы понимаем, что лучше классического гимназического или лицейского образования ничего не придумано. Буквально копировать ничего не стоит, но основа у нас есть. Всех, кто може помочь конкретизировать знания, необходимые нашим детям, после собрания прошу немного задержаться.

— Небольшое добавление, — прозвучало из зала.

— Пожалуйста, — не стал возражать докладчик.

— Не знаю, как должен называться этот предмет, но считаю, что наряду с оказанием первой помощи и навыками по теме гражданской обороны, дети должны изучать, как избегнуть манипуляции, как не стать жертвой государства и вора на доверии.

Как теперь выяснилось, ложные, навязанные извне цели губят ничуть не хуже ковровых бомбардировок. Я тут статистику посмотрел: почти все бывшие советские республики за первые три года перестройки потеряли столько же народа, сколько было убито за полтора года Великой Отечественной.

Если дело так пойдет дальше, то за несколько лет, мы сами не заметим, как окажемся в стране, гордящейся тем, что ее нефть и газ еще кому-то нужны.

— Но таких учебников у нас нет, и никто не владеет материалом по этой теме в необходимом для преподавания объеме!

— К счастью, теперь есть, — ответил поднявший вопрос мужчина.— Мой брат служит в автономии. Вчера передал изданную там брошюру как раз по затронутой нами теме. Я прочитал и убедился: изложение связное, список литературных источников присутствует. Думаю, вопрос только в том, чтобы ее размножить. Кто-нибудь имеет доступ к светокопии?

— Да,— прозвучало несколько голосов из зала.

— Тогда, давайте учить детей и учиться сами.

Через неделю, учитель истории, произнес:

— Дети, у этого предмета еще нет названия, я не владею материалом в той мере, которую можно было бы счесть достаточной для преподавания. Поэтому учиться мы будем вместе. Условное, рабочее название дисциплины: "Обман и манипуляция". Оценок тоже не будет — их поставит нам сама жизнь.

Нашему поколению она поставило твердую двойку. Какую оценку заработаете вы, узнаем лет через двадцать.

Итак, с чего начинается любой обман? С подстройки и присоединения. Что цыганка на вокзале, что диктор на телевидении — ведут себя одинаково. Их цель — проникнуть к вам в душу, заявив как киплинговский Маугли: "Мы одной крови — ты и я!"

Один умный человек, умевший внушать миллионам условно здравомыслящих людей все, что приходило ему в голову, как-то написал: 'В подавляющем большинстве простые люди имеют настолько женскую природу, что рассуждение возбуждает их мысли и их действия в гораздо меньшей степени, чем чувства и эмоции. Их чувства несложны, они очень просты и ограниченны. В них нет оттенков, все для них — любовь или ненависть, правильное или ошибочное, правда или ложь' Г. Блумер в книге 'Коллективное поведение' пишет: 'Функционирование пропаганды в первую очередь выражается в игре на эмоциях и предрассудках, которыми люди уже обладают'. Любой из нас помнит, как 'раскачивали' в советском человеке уязвленное чувство справедливости

Вывод, который мы обязаны сделать, прост: нас постоянно провоцируют жить не разумом, а чувствами. Чувства годятся любые — просто потому что любое сильное чувство надежно отключает здравый смысл. Не зря, ох, не зря индийские мудрецы просили богов о бесстрастии...

Присоединение — первый шаг манипулятора по этому пути, первый шаг к тому, чтобы заставить любого из вас реагировать предсказуемо, рефлекторно, будто амеба, которую ткнули иголкой.

Потом мы будем говорить и о более сложных методах управления вашей психикой, о том, как политтехнологи добиваются желательных им реакций подпороговыми методами воздействий, но это случится чуть позже.

Итак, присоединение. Мы назвали его первым шагом, но на самом деле, сначала манипулятору необходим интерес. Адресованное вам сообщение должно быть намертво связано с чем-то интересным вроде футбольного матча, хорошего фильма, весточки о родных и так далее. Присоединение следует потом.

Манипуляторы используют только присоединение к чему-либо, хотя известно и присоединение по языку, этнической принадлежности или любимому занятию. Но злодеям важнее всего именно присоединение к каким-либо навязываемым им лозунгам, ценностям, действиям или идеям.

Проходя между рядами, преподаватель негромко, внятно, под запись излагал:

— О первом шаге я вам уже говорил. Крик Маугли может выглядеть так: мужики, православные, коллеги, братья и сестры, пацаны, братва и так далее. Если в дальнейшем выявляется, что оратор собственную позицию излагает уклончиво, слова и метафоры его туманны, то перед вами явный манипулятор.

Немедленно последовал вопрос:

— А почему?

— Потому, что ясное изложение своих интересов и идеалов немедленно включает психологическую защиту у тех, кто в навязываемые установки не верит.

Наполеон однажды сказал: 'Представившись католиком, я мог окончить вандейскую войну; представившись мусульманином, я укрепился в Египте, а представившись иезуитом, я привлек на свою сторону итальянских патеров. Если бы мне нужно было управлять еврейским народом, то я восстановил бы храм Соломона'.

Вот еще один, древний. испытанный еще в Великой французской революции прием захвата — представление вредоносных сообщений в виде 'запретного плода'. Именно тогда возник 'самиздат' — изготовление и распространение нелегальной и полулегальной литературы.

Но каждый раз — отметьте это особо, манипулятор действует как ваша беспокойная, тревожащая тень, а вовсе не как учитель или сторона спора.

Наличие сторон, каждая из которых имеет свое мнение, может спровоцировать дискуссию, а тогда скрытое внушение невозможно. Потому всегда следует просить собеседника ясно изложить свою точку зрения, — так или примерно так объясняли учителя в тысячах российских школ.

Власть ничего не могла с этим поделать — от вирусного проникновения в заранее ослабленное культурное ядро общества защиты пока не придумано. А органы народного образования не горели желанием вступать в конфликт с разъяренными родителями.

Глава 21.

Ноги передвигай! — ругался путник сам на себя. Помогало слабо. Нижние конечности шевелились с трудом. Свинцовая тяжесть заполняла все тело, каждый шаг требовал серьезного волевого усилия. Воздух входил в обожженые легкие с надсадными хрипами, сердце билось где-то под горлом.

Рюкзак с походным барахлом был давно сброшен в пыль. Он был невыносимо тяжел и с ним было никак не дойти. Затем в кусты полетела пропитанная потом куртка, и останавливаться точно стало нельзя. Мягкая зима предгорий убивает ничуть не хуже до звона промороженной тайги или влажного ада сельвы. Путник это знал.

Более всего хотелось присесть и немного отдохнуть. Но человек точно знал, что присев, он уже не встанет. Потому шел. Под конец пути, он перестал прятаться и выбирать дорогу.

Свое задержание патрулем , путник воспринял как избавление от немыслимой, гнущей плечи и душу тяжести. После чего сообщил, что ему непременно и срочно надо к генералу Рябцову. И потерял сознание.

Привести задержанного в чувство путем обливания его холодной водой не удалось. Не помогли и пощечины. Загнавший себя человек, слабо улыбаясь, уплывал туда, где забот не бывает. Дыхание становилось все более редким, пульс слабел.

Начальник патруля, спинным мозгом почувствовав какую-то грандиозную пакость, вызвал из госпиталя машину с дежурным врачом. В итоге, это многим спасло жизнь .

В итоге спешно проведенной интенсивной терапии, к утру состояние задежанного опасений больше не вызывало.

Первое, что сделал больной, придя в сознание — вновь потребовал встречи с генералом, отказавшись что-либо сообщить по сути. Разве что, слабым голосом сказал:

— Полковник Степанов, Главное управление. Ваш командир знает меня лично.

Вечером собрался Военный Совет. Генерал -майор Рябцов коротко доложил:

— Это, действительно провокация. Мне, как и предсказывал Степанов, пришло указание подготовить отправку всех имеющихся инженерных мин и мин в десантном варианте на завод-изготовитель. Якобы по соображениям секретности, перегрузка назначена на разъезде двадцатый километр, что раньше не практиковалось никогда. Ранее мы вывозили специзделия из части не автомобильным, а железнодорожным транспортом и сопровождали их до завода, благо, в части имеется собственная железнодорожная база.

— А насколько опасны эти ваши игрушки? И главное, сколько у нас есть времени? — поинтересовался Фролов.

— Крайне опасны товарищи. И, согласно полученным из главка указаниям, у нас семьдесят два часа. Уже семьдесят один, — уточнил Рябцов, глянув на часы.

— Про опасность хотелось бы поконкретнее, — заметил герой штурма Солжа-Пале, генерал-лейтенант Лев Егорович Рохин.

Вояр вместе с остальными офицерами пока что хранил молчание.

— Чтобы вы осознали размеры опасности, поясню, — с неловкостью, говорящей о вопиющем нарушении режима секретности, ответил Рябцов. — Инженерная мина — это 20-30 килотонн. Мина десантного исполнения — это почти полный аналог американской ХМ-128. Ее тротиловый эквивалент от 500 тонн до трех килотонн. Позволяет уничтожать важные объекты, не слишком к ним приближаясь.

Если это добро попадет в руки боевиков, сложившийся баланс сил будет нарушен. И никто не сможет предсказать, где в очередной раз разверзнется ад. Хотя бы потому, что боевая часть инженерной мины легко помещается в багажник легкового автомобиля.

Более того, в силу того, что государство оказалось не в силах обеспечить охрану, ее обеспечат наши заклятые друзья. На полностью законных обстоятельствах, ради мира на Земле, безопасности человечества и прочих правильных слов.

Они и так нашим демократам новые системы охранной сигнализации оплатили, а тут еще такое...

— Почему Вы думаете, что нападение произойдет на территории автономии? До Урала дорога длинная, удобных мест и тихих полустанков много. Дорогой бдительность охраны неминуемо притупится, все можно будет разыграть как по нотам. Так почему обязательно здесь?— спросил Вояр.

— По словам Степанова, чтобы повесить на новые власти республики всех дохлых кошек в округе, — ответил генерал Рябцов. — Это, своего рода, провокация в провокации. Столица останется в выигрыше во всех случаях.

Предположим, боевикам захват удался. Тогда нам конец. А столица обретает право на сколь угодно жесткие меры зачистки территории. Точнее, той ее части, что не будет выжжена боевиками.

Есть вариант, что отобьемся. Тогда последует заявление, что ополчение перехватило контроль над ядерным оружием. И вновь — сколь угодно жесткая зачистка с участием международного контингента.

— А как же кодоблокировочные устройства? — поинтересовался Лев Егорович, нервно дернув бровью. — Помнится, в Академии нам объясняли, что их обойти нереально.

— При полной разборке — реально, — жестко ответил Рябцов. — В конце концов, бомба это всего лишь корпус, заряд и система автоматики. Достаточно найти грамотного электромеханика, и он проложит новую взрывную цепь от разогревного источника тока на токовые детонаторы. Напрямую. Не настолько уж это и сложно. Вся эта кодовая муть работает лишь в одном случае: когда предполагается, что внутрь никто не полезет. А они и полезут, и электромеханика грамотного найдут. Если уже не нашли.

Неожиданно, осунувшееся от хронического недосыпания лицо Командующего, озарила улыбка. Никто из присутствующих не удивился. Разве что, некоторые поежились от пробежавшего по спине холодка. Они уже усвоили мимику Виктора и потому знали: улыбка поставленного в сложное положение Вояра означает бесславную гибель тех, кто заставил его ТАК улыбаться.

— Трое суток, товарищи, это почти что вечность, — мечтательно улыбаясь, сказал Вояр. — Трое суток, это много, товарищи.

Затем, резко посерьезнев, коротко распорядился:

— Запись совещания остановить.

Любой из бойцов, воевавший Там,( так, почему-то избегая прямого упоминания конкретных мест, говорили в народе), оказавшись в краткосрочном отпуске, сам того не осознавая, становился и агитатором, и пропагандистом. Чаще всего, тогда, когда мужчины, уже неплохо посидев за накрытым столом, выходят покурить. Как известно любому, именно в такие моменты чаще всего и случаются разговоры "за жизнь и текущий момент". Впрочем, значения таких дискуссионных площадок, как курилки, кухни и гаражи я бы тоже отрицать не решился.

Семен Плетнев, приехавший в краткосрочный отпуск к родне, ощутил в себе талант проповедника как раз между салатами и горячим.

— И что за чушь вам в души пихают, а мужики? — с легким недоумением спросил он. — Какой, к лешему русский фашизм, какой геноцид, какие такие попытки реставрации проклятого прошлого?

— Так говорят. Так пишут.

— А вы, значит, рады стараться. Уши развесили и греетесь на солнышке. Приходи, значит, любой-всякий, и вешай нам на них макароны подлиннее!

— Ты лучше по делу говори! Остряков тут каждый второй, да и шутки твои — старые.

— Могу и по делу. С чего начинать-то?

— А вот хотя бы с геноцида. Вы там, говорят, совсем маленький гордый народ к ногтю взяли...

— Народ никто не трогал. Кто чист — к тому вопросов нет. А вот прочие бородатые до сих пор ответить затрудняются, куда это они почти две сотни тысяч душ отправили.

Так это ничего, мы каждого спросим. Может вразумительно объяснится.

На самом деле, все просто. Чтобы зачистку территории от бандитов признать геноцидом, надо, как минимум, переписать все энциклопедии мира и заодно Конвенцию ООН от 1948 года. Там все изложено доходчиво.

А что воют некоторые — так это не надолго. Я заметил, что после пережитого хорошо понимаешь, где она, гуманность, а где так — сопли по ветру.

С фашизмом еще проще. Умберто Эко как-то на досуге сформулировал 14 признаков. Если дать себе труд полюбопытствовать, то возникает закономерный вопрос, где он, тот фашизм. Или, может, тут у вас что-то куда как похуже образовалось?

Поясняю: при отъявленном фашисте Гитлере в Германии домов не взрывали, берлинской подземкой немецкий обыватель пользовался без опасения, что его мозги по стенкам расплещутся. Заводов на металлолом тоже вроде как фашисты у себя не разбирали, а сволочь криминальная, которая тут с понтами на мерсах ездит, даже дохнуть невпопад боялась.

Отсюда возникает вопрос: что здесь творится, торжество демократии или война власти против собственного народа?

— Это да, с этим не поспоришь, — согласились собеседники Семена.

— Я о том и говорю. То, что здесь творится, для нас дико. Скажите, в какой еще стране, полуживая от водки пьянь может под Новый Год сказать: "Вот вам мой преемник. А я отдохну, пожалуй..." Такого ни при каком фашизме люди в кошмарном сне представить не могли. Чтобы мразь, воровавшую гуманитарку у голодных, кончившую своего шефа, чтобы тот случайно не проговорился о делах их скорбных, да на вершину пирамиды?!

Ведь это то же самое, что какого-нибудь абрека за убийства русских солдат и игру в футбол отрезанными головами Героем России назначить! Но вы всего лишь почесались в недоумении и пошли дальше водку жрать. Что, неправ я?

— А у вас, по-другому, что ли? Такое же начальство, гори оно синим пламенем! Сиди и надейся, что хуже не будет...

— У нас — по-другому! Здесь я, оглядываясь, хожу. Все время чувствую, будто пакость какая-то за спиной. А там спокоен. Как думаете, почему?

— И почему же?

— Да просто потому, что Советы у нас не на бумаге. Справедливость и равенство — не на словах. Солдат с офицером один паек трескают. Командир в том же хб, что и я, ходит. И законы простые. Не те, что на бумаге, а те, что в обиходе. Обманул — навсегда лишат доверия , и за обман взыщут. Украл — умрешь. Без вариантов.

— Это все жиды виноваты, — неожиданно донеслось из темноты, подсвеченной вразнобой вспыхивающими на кончиках сигарет рубиновыми огоньками.

— Это мозги ваши покалеченные виноваты! При чем тут жиды? — нервно отреагировал Плетнев. — Вот, в моем взводе есть такой Миша Ройзман. Мы его ласково величаем жиденком. Чужих он всегда поправляет, говорит:"Я не жидёнок. Я — жидяра!".

— Ты это к чему говоришь?

— Да к тому, что как-то раз вляпались мы в засаду. Боевики орали: "Русня, сдавайтесь". Мишка в тот момент был ближе всего к пролому в стене, который выходил на ту сторону. Он и ответил. Сначала долбанул из подствольника, а потом добавил на словах:"Отсосите, шлемазлы!".

Потом этот виновник всех ваших бед тащил мою простреленную тушку как бы не двенадцать километров. Вы еще считаете жидов источников ваших страданий и готовы их на ноль множить? Не вопрос. Только начинать придется с меня!

И кстати, оружие вайнахам раздавал не жид Березуцкий, а вполне себе русский Драчев, герой Афгана. Где обидевшие всех жиды, ребята?

А вот у нас их достаточно. К примеру, генерал-лейтенант Рохин. Выстоял против пятнадцатикратно превосходящего противника. Спас многих. Здесь бы его убили, а пистолет вложили в руки кому-нибудь из близких, больно уж он откровенно изъясняется.

Могу еще рассказать. Хотите, про жидов, хотите — про бурят с эвенками или татар. У нас и башкиры есть. Вот, хотя бы мой бывший командир взвода. Во время того проклятого штурма, когда боеприпасы кончились, он двоих бандитов просто запорол ножем, а потом, чтобы не попасть в плен, еще пяток проводил к Аллаху, подорвав гранату в руках.

Так какую нацию виноватить будете?

— Может мусульман? — тут же возникло предположение.

— Говорил уже, среди наших были и есть татары. Верующие. Если говорить конкретно про мой батальон, то скажу про того, который пару месяцев назад уволился. Нынче он в Белореченске живет. В мечети служит. Желающим подискутировать о провинностях его единоверцев и их тотальной вине могу адресок дать... Если кто отважится, конечно.

...Лекционная аудитория, амфитеатром спускающаяся к кафедре. Негромкий, спокойный голос лектора, анализирующий статью одного из главных глашатаев и трибунов Революции.

— Одна из наших самых страшных ошибок состоит в том, что в обществе была допущена цензура на мысли разрушительного содержания и книги явно искажающие реально существующие взаимосвязи причин и следствий.

В результате, как минимум, два поколения советской интеллигенции были просто не способны что-либо противопоставить интеллектуальной заразе, тем самым психическим вирусам, роль и значение которых в формировании исторических процессов стали Вам известны.

Сегодня попробуем разобрать одну из таких статеек.

Цитата: " Господа реакционеры думают, что психология — самый разрушительный фактор: "мысль — вот гадина!". Нет ничего ошибочнее. Психика — самая консервативная стихия. Она ленива и любит гипноз рутины. "Великая в обычае есть сила, — говорит Годунов, — привычка людям бич или узда" ("Смерть Иоанна Грозного"*). И если б не было мятежных фактов, косность мысли была бы лучшей гарантией порядка".

Игнорирование значения психологических факторов — фирменный знак революционера — экстремиста. Рассыпая перед читателем алмазные россыпи ярких ассоциаций, Стальной Лев Революции воздействовал именно на подсознание, тщательно избегая сколь-нибудь связных логических аргументов.

Далее, как водится, следует банальность, отрицать истинность которой никто не возьмется. Следующий шаг — отсылка к авторитету классика, прием, готовящий безусловное согласие с весьма спорным тезисом следующего абзаца.

Зачитаем: " Но мятежные факты имеют свою внутреннюю логику. Наша ленивая мысль упорствует в их непризнании до последнего часа. Свою самоуверенную ограниченность она принимает за высшую трезвость. Жалкая! Она всегда в конце концов расшибает свой лоб о факты. "Реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, — писал когда-то Достоевский, — опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп...".

Господа реакционеры ошибаются. Если б наша коллективная судьба зависела только от мужества нашей мысли, мы и до сих пор питались бы травой в обществе царя Навуходоносора. Не мысль поставила нас на задние лапы, не она согнала нас в общинные, городские и государственные стада, не она ввела префектов в их священные канцелярии, и — да позволено будет прибавить — не она их выведет оттуда.

Большие события — те, которые каменными столбами отмечают повороты исторической дороги, — создаются в результате пересечения больших причин. А эти последние, независимо от нашей воли, слагаются в ходе нашего общественного бытия. И в этом их непреодолимая сила".

Итак, мы что мы видим? Комбинацию нескольких общеизвестных истин, отсылку к авторитету и очень туманное заявление о больших причинах. При этом автор считает возможным сделать вывод о том, что сила больших причин неодолима, а читатель, таким образом, лишь щепка в бурном потоке реки Истории.

После такой подготовки убедить неискушенного в изощренном софизме человека масс можно в чем угодно. Вместо логических аргументов у него в голове намертво засели каменные столбы, зеленая травка и царь Навуходоноссор.

Именно по перечисленным мною причинам речи гениальных ораторов двадцатого века, бросавшие миллионные толпы в смертные бои, довольно скучны и невыразительны при попытке прочитать и осмыслить их, найдя в каком-нибудь томе собрания сочинений.

Весь секрет их воздействия в том, что перегруженный образами и парализованный магией авторитета, мозг простого солдата не успевал толком осознать, о чем идет речь. Но в момент, когда сомнения в нем все же могли зародиться, туда вталкивали желательное оратору утверждение и требовали немедленного действия.

Обратите внимание на примечательное заявление этого демагога: "Событий мы не делаем. Самое большее, если мы их предвидим."

Ради этой фразы и плелись пышные силлогизмы. Демагог поставил перед собой задачу: вызвать в читателе чувство бессилия, заставить склониться перед некими крайне вольно трактуемыми "объективными законами истории".

Но мы-то с вами знаем, что верно как раз обратное. История — не все сметающая волна цунами. Да, она инертна, как тяжелый мельничный жернов, но любой из нас способен не то что притормозить, но даже заклинить его. А три-четыре сотни единомышленников в состоянии сменить в государстве форму правления.

Именно на действиях малых групп Лев Давидович построил тактику удачного переворота 1917 года и неудачного — 1927. Однако, в ноябре 1927 товарища Троцкого повергли его же оружием — отточенной до совершенства тактикой малых групп.Рекомендую внимательно прочитать замечательную книгу Курцио Малапарте.

Мы поговорим об этом подробнее в лекциях, посвященных теории и практике организации государственных переворотов.

Глава 22.

Примерно за неделю затеянной Столицей провокации, генерал Рябцов, мирно ужиная в компании жены, услышал вопрос:

— Ваня, объясни мне, глупенькой, как это вообще могло получиться, что такое количество умных, состоявшихся, зрелых, битых жизнью мужчин признали безусловное лидерство Вояра. Он же ,буквально только что взводным был...

— Нам он нравится, — неразборчиво пробурчал Иван Владимирович, делая вид, что тщательно пережевывает бифштекс.

— Ваня, ну кого ты пытаешься обмануть? — подперев лицо ладошкой, сказала боевая подруга, внимательно разглядывая знакомое ей до последней морщинки лицо мужа.

— Ты это пионерам можешь сказать: нравится. И то, засмеют! Так как оно получилось-то на самом деле, что никому не известный лейтенант стал хозяином края?

— Просто, — ответил генерал. — Поначалу Виктор проявил инициативу и его заметили. Потом оказалось, что каждому из нас, было что терять в случае вероятной неудачи. Сошлись на том, что Вояра — не жалко, а пользы может быть много.

— А потом сами не заметили, как утратили над ним контроль?

— Если бы, — пробурчал генерал. — Все мы прекрасно замечали, только вот желания влезть и взять ответственность на себя ни у кого не было.

И еще: оказалось, что этот молодой человек, даже в условиях дефицита времени, стресса, недостатка информации, каждый раз находил чуть ли не единственно верные решения. А получив возможность распоряжаться материальными ценностями, ни копейки не присвоил. Люди смотрели внимательно, поверь мне.

Через пару месяцев мы закономерно залезли в эту историю по самые уши. Вояр стал известен, приобрел статус. И до кучи — тысячи фанатично преданных ему вооруженных сторонников.

Теперь не мы управляем процессом. Мы реализуем его замыслы. Причем, с удовольствием, как это ни странно.

— Неужто недовольных нет?!

— Кто поумнее, тех все устраивает. Остальные — просто понимают, что в Столице нашей самодеятельности не простят никогда, ни при каких условиях. Хоть обрядись в рубище, посыпь голову пеплом и приползи к порогу на коленях. Все равно, не спасет.

Так что, все как в твоей любимой песенке. Помнишь, что ты мне однажды у костра спела?

— Связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой, связал нас черт с тобой веревочкой одной! — задорно откликнулся мелодичный голосок Нины.

— Так и есть, милая, связал. Крест-накрест веревочкой и бантик сверху!

— А если серьезно?

— Если совсем серьезно, то получилось вот что: у любого руководителя мирного времени, в погонах или без, привычка исполнять приказы, инструкции, ритуалы, давно утратившие смысл — неистребима.

За четкость, точность, решительность и слаженность действий в стандартных ситуация мы заплатили гибкостью мышления. В нестандартных ситуациях мы неповоротливы, инертны и способны иной раз с треском проиграть даже инициативному непрофессионалу. Не любой из нас, но по отношению к системе в целом это справедливо.

Главная причина состоит в том, что дрессированные службой и жизнью люди всегда готовы склониться перед чужой силой, если внутренне ее ощутят. Или топтать претендента на лидерство с особой жестокостью, если почувствуют, что он слаб или ошибается.

Мы — ощутили. А он — не ошибается.

... Когда Вояр закончил перечислять, что следовало сделать в связи с возникшей угрозой, генерал вспомнил об этом разговоре, и устало подумал:

— "Веревочкой одной..."

Примерно то же самое, пусть и иными словами, сформулировали все присутствовавшие в оперативном зале. Для этих людей жизнь четко разделилась на два периода: "до" и "после".

Ни ополченцы, ни строевые командиры подобными вопросами себя не терзали. Для них было главным исполнить поставленные задачи как можно лучше.

Гудели от напряжения антенные поля, уходили в ночь люди с оружием, нетерпеливо взвизгивая турбинами, выруливали на взлетные полосы самолеты. С тяжелым гудением рубили винтами воздух вертолеты, летящие исполнить волю Командующего.

Не оставили без внимания и средства массовой информации, особенно неподконтрольные или вовсе независимые от Столицы. Доверенные журналисты, как гончие на сворке, буквально дрожали и повизгивали от предвкушения сенсаций, славы и жирных гонораров.

Разумеется, не обошлось и без досадных накладок, ну куда же без них? Воспользовавшись суматохой и некоторым ослаблением бдительности, совершили побег два больных на голову смертника, подготовленных в лагерях саудитов.

Боевики, обретшие за последние месяцы буквально сверхъестественную осторожность, всунулись в приготовленную для них засаду лишь частично. Их преследовали остаток дня и всю ночь, но несколько человек все-таки умудрились унести ноги из западни на разъезде.

На исходе отпущенных автономии трех суток, оперативный дежурный в/ч 00000 доложил оперативному Главка, что погрузка техники сорвана, так как колонна была атакована силами нескольких бандформирований.

Ввиду безусловной опасности для груза и сопровождающих, колонна отведена обратно в часть, изделия вернули в хранилища. Безвозвратно утрачено два учебных специзделия, перевозивший их грузовик. Имеется трое легкораненых.

— Откуда среди груза вообще взялись макеты?! — недоуменно поинтересовались из Столицы.

— Так в все в соответствии с "Руководством службы", — ответил оперативный части. — При полном возврате изделий на завод-изготовитель, вместе с ними отправляется и учебная техника.

На том конце провода некоторое время помолчали, а потом зловеще осведомились:

— Значит, приказ об отгрузке не выполнен?

— Так точно. — не стали отрицать в части. — Виду объективных обстоятельств.

— Пригласите к телефону командира! — мембрана телефона неожиданно зазвучала голосом начальника главка, генерал-полковника Карасина.

— Есть!

Оперативный переключил разговор на кабинет Рябцова.

— Рябцов, — повторили в Столице. — Ты почему, сукин кот, приказов не исполняешь? Погоны жмут?!

— По объективным причинам, товарищ генерал-полковник.

— Какие объективные причины?! Не мог совладать с кучкой заросших грязью бандитов?! Не мог задержить погрузку до завершения зачистки местности?! — бесновалось начальство на том конце провода.

— Нападающие действовали силами до батальона, товарищ генерал-полковник. Имели тяжелое вооружение. Это в вашем понимании кучка? — возразил Рябцов.

— Почему не выполнен приказ?!

— Потому что не было уверенности, что по пути следования не случится повторного нападения. Пленные показали, что о месте и времени погрузки были осведомлены заранее. Потому я счел отправку чрезмерно опасной. В Главке совершенно определенно есть изменники, координировавшие действия боевиков.

— А вот это уже не твоего ума дела! — заорал, теряя самообладание, начальник главка. — Об этом есть кому подумать! Твое дело было — отправить и доложить!

— Так точно. Отправить и доложить изменникам Родины, что их приказ исполнен. Так вот, не вышло у вас, товарищ генерал полковник. И кстати, верните домой семью полковника Степанова. Честью прошу, не позорьтесь. Человек волнуется, третий день жене и дочкам дозвониться не может.

— Ты на что рассчитываешь, генерал?! — с нескрываемой угрозой прошипели на том конце провода. — Может, у тебя еще и доказательства есть?

— Так точно, товарищ генерал полковник, есть. Показания пленных, полковника Степанова и целый рюкзак принесенных им документов. Ну и еще кое-что по мелочи...

— И кому же ты это все предъявишь? — голосом, способным заморозить птицу в полете , спросил генерал-полковник Карасин.

— Министру обороны, Президенту, депутатам.

— Тебя. Никто. Слушать. Не. Станет, — тяжелым от ненависти голосом произнес начальник главка.

И уже не в силах сдержаться, добавил:

— Ты долго будешь завидовать мертвым, Рябцов. Очень долго...

— Это вряд ли, — отозвался Иван Владимирович, безукоризненно копируя интонацию бойца Сухова из "Белого солнца пустыни".

Затем, неопределенно хмыкнув, генерал-майор Рябцов добавил:

— Вы бы сказали напоследок что-нибудь доброе, жизнеутверждающее. Не мне, так хоть тем, кто сейчас приник к своим радиоприемникам и телевизорам.

Их же явно тошнит от вас, право слово...

Предельный лаконизм архитектуры. Ни портиков, ни скульптур, минимум лепных украшений. Кованый фонарь. Почти черная, в тон кирпичу, дверь со скромной десяткой из латуни, кремовая решетка-ромашка над ней, неизменный бобби в котелке с гербом у входа. Резиденция лорда-казначея. По совместительству, премьер -министра Объединенного Королевства.

Светлый узорчатый паркет каминного зала под ногами смущенного руководителя секретной службы. На сей раз ему даже не предложили сесть. Хозяйка раздражена. Она требует ответов, а не предположений. Он же пока может только предполагать.

— Итак, мистер Си, как прикажете понимать сегодняшний инцидент в Хитроу?

Этой женщине нельзя врать. Ни в коем случае. Лучше сказать, как есть, иначе...

— Выясняем. Пока что информации недостаточно.

— А мне что прикажете делать? У кого, как не у вас я должна получать самую точную и достоверную информацию? Или мне следует заменить Службу десятком пронырливых репортеров?Они, почему-то все узнали раньше вас.

— Их предупредил неизвестный нам источник. Был телефонный звонок в редакцию. Через спутник. Откуда-то из Азии. Это все, что пока нам известно.

— Так как же, мистер Си, следует понимать беспрепятственную посадку самолета, принадлежащего известному тряпкоголовому уроду, но без него самого? Зато с бородатым шахидом и макетом ядерной бомбы на борту! К слову сказать, очень реалистично выполненным макетом.

— Где хозяин, мы уже выяснили. Только вот толку с этого знания-никакого. Что касается макета, так удивляться, что он выполнен реалистично, не стоит. Это — точная копия инженерной мины, давно стояшей на вооружении у русских. Использовалась при тренировках расчетов, обслуживающих такого рода технику и готовящих ее к боевому применению.

Как только что сообщили кузены, аналогичный борт совершил посадку в Нью-Йорке. Как и тот , что приземлился у нас, он принадлежит одному из династиии арабских погорельцев. Оттуда SWAT выкурил точно такого же шахида, донельзя раздраженного тем, что ни бомба, ни пояс не сработали. Примечательно, что оба террориста проходили обучение в одном и том же тренировочном лагере, у одних и тех же инструкторов.

— Как по вашему, мистер Си, с какой целью был организован этот цирк?

— Полагаю, госпожа Премьер-Министр, с единственной. Нам жестко намекнули на то, что мы заигрались. Что мы уязвимы. Что мы в любой момент можем получить пару Хиросим, биржевой крах, панику и полный хаос в стране.

— Королевство не потерпит шантажа!

— Полагаю, это не шантаж. Скорее, настойчивое приглашение к диалогу.

— Присаживайтесь, мистер Си, — сменила гнев на милость хозяйка.

— Как вы предполагаете, способны ли отправители такого необычного приглашения к диалогу, реально применить ядерное оружие?

— Несомненно. Аналитики считают, что лидер ополчения уже перестраховался на случай наших попыток решить вопрос силой. Мы действительно уязвимы. Как и Соединенные Штаты, наша страна живет морской торговлей. Тотальный контроль контейнерных перевозок либо вызовет коллапс экономики, либо будет заведомо неэффективен. Кто знает, возможно бомбы уже на нашей территории.

Нам наглядно показали, что нет никакой необходимости отправлять на смерть своих людей, это с удовольствием сделают нами же прикормленные фундаменталисты.

— Такое могло произойти раньше?

— Сомневаюсь. Все лидеры, имеющие доступ к ядерному оружию, так или иначе, входят во всемирный клуб ВИП-персон. Независимо от той риторики, которой они пользуются в данный момент.

Им нравится путешествовать, пользоваться бриллиантовыми кредитными картами, у них есть недвижимость и бизнес-интересы за рубежом. Им есть что терять, они предсказуемы и до последней возможности ведут себя в рамках приличий. Или если угодно, цивилизованно, то есть в рамках навязанных им представлений о правильном и неправильном.

В данном случае, мы действительно встали лицом к лицу с серьезнейшей проблемой. У нас нет рычагов давления на тех, кто в данный момент творит в России очередную революцию. Они никогда не учились в наших школах и институтах. Мы почти ничего о них не знаем.

Может быть потом, когда нам удастся нащупать точки соприкосновения, внедрить в движение нужных нам людей, прикормить самых яростных, уничтожить непримиримых. Может быть, тогда...

— До вашего "тогда" еще надо дожить, мистер Си.

— Да, госпожа Премьер-Министр.

— Ну что же, грех не поинтересоваться устремлениями этих в высшей степени достойных джентльменов, — наморщив лоб в тяжком раздумье и оттого постарев лет на двадцать, сказала Железная Леди.

...Берни Роджерса, прибывшего накануне из автономии с неким сенсационным материалом, господин Брешковский принял без промедления.

Во-первых, всем было известно, из какой семьи происходит Берни, и с этим следовало считаться.

Во-вторых, парень заслуженно считался настоящим профессионалом. Репортажи Роджерса всегда становились событием. Талант, кристальная честность и внимание Берни к деталям позволяли твердо рассчитывать , что получив эксклюзивный ролик, телеканал только выиграет.

Когда на экране возник крупный план пожелтевшего от времени постановления РВСР, Брешковский насторожился. Когда по экрану поплыли машинописные строки: "На случай измены и предательства высшим руководством интересов народа, гибели или отсутствия комиссаров на местах, предусмотреть нижеследующий порядок действий...", настороженность сменилась беспокойством. По мере просмотра, беспокойство плавно переросло в панику.

— Вы же понимаете, Берни, это я в эфир выпустить не могу. Меня просто растерзают, и это еще слабо сказано.

— А вы посмотрите вторую часть, мистер Брешковский, — меланхолично ответил журналист, и в пару глотков осушил дежурную бутылку с "Боржоми". Он волновался не меньше своего визави, но тщательно старался удерживать poker-face. Традиции старой доброй Англии и все такое...

Просмотр отснятого материала занял всего несколько минут, после чего, Брешковский непонимающе уставился на собеседника. Удивление распорядителя первой кнопки было настолько велико, что хватило его лишь на сакраментальное:

— И ты, Брут...

— Да, Вы все правильно поняли, — облегченно рассмеялся Роджерс. — Я действительно выполняю просьбу господина Вояра ознакомить вас с текущей ситуацией. В силу моей к вам симпатии и нашей давней дружбы, я уговорил Командующего дать вам возможность выбора.

— Ценю, — прохрипел Брешковский мгновенно севшим голосом. Рука его слепо шарила по столу в поисках минералки.

— Вот, — Берни всунул в руку Якова Самуиловича высокий стакан с пузырящийся водой.

Брешковский, стуча зубами о стекло, сделал пару жадных глотков. Перевел дыхание. Закурил, предварительно тщательно размяв сигарету. Это дало мгновения, необходимые для принятия решения. Впрочем, что там было выбирать, выбора как раз и не было.

— Я с вами.

— Рад за Вас, Яков. — очень серьезно произнес Роджерс.

— Меня беспокоит только возможность чрезмерно нервной реакции спецслужб, — окутавшись клубами дыма, неуверенно высказался Брешковский.

— Они намекнули, что не видят в предстоящих событиях никаких нарушений законности. Потому, вмешиваться не будут.

— Чтобы эти, да не вмешивались?! Не верю, — тоном Станиславского высказался Яков. — Скорее всего, все идет именно так, как они и надеяться не могли. Иначе обязательно бы влезли.

— Бросьте, — отмахнулся Роджерс. — История учит нас, что никакая активность спецслужб не может противостоять воле большого числа решительно настроенных людей. Максимум, на что они способны, это реагировать на доносы и реализовывать отдельные оперативные разработки. Когда идет барагоз, эти ребята профессионально прячутся по щелям, чтобы в дальнейшем предложить свои бесценные услуги победителю.

— Но когда победитель уже известен ..., — задумчиво протянул Брешковский.

— Совершенно верно.

— Cкажите мне Берни, когда материал должен пойти в эфир?

— В ближайшие часы узнаем, Яков. Пока что подготовьтесь к приему картинки из автономии. Радиорелейные линии будем использовать отечественные, спутниковый канал — арендован лично мной. Главное, не волнуйтесь, и не переживайте, я буду рядом.

— Тогда по пять капель за удачу, Берни?

— Имеет смысл, дружище!

— Дорогие взрослые, — внезапно произнес Брешковский тоном бессменной ведущей передачи "Спокойной ночи, малыши".

Затем, наслаждаясь удивленным лицом собеседника, щедро расплескал янтарную влагу по тяжелым низким стаканам, и продолжил:

— Настало время рассказать вам сказку о том, как в некотором царстве-государстве жили-были президент и его любимый парламент. О том, как они были счастливы, как нежно и с выдумкой любили друг друга. И как они умерли. В один и тот же день и час.

Закончилась четвертая по счету бессонная ночь, наступило серое, дождливое, безнадежное утро, промелькнули насыщенные краткими докладами дневные часы, и когда сумерки потихоньку начали превращаться в ночную тьму, в оперативном зале прозвучало:

— А что, товарищи, не пора ли нам глянуть на дело рук своих?

И начальник штаба включил самый обыкнолвенный телевизор.

Усталые от хронического недосыпа люди с интересом разглядывали картинку. Каждый из них сделал очень многое для того, чтобы самая важная в их жизни телепередача передача была радовала глаз.

Надо отдать должное: тандем блестящих профессионалов превзошел каждого из них по отдельности. Да и остальные каналы, дабы случайно не пострадать, вынужденно включились в работу, конечная цель которой их попросту пугала. Зато было понятно, что все мы грешны, а потому шаг влево...

В итоге, по всем каналам показывали одно и то же.

Передача была оформлена как прямое включение регионального телеканала. Вроде бы, ничего особенного, но если учесть, что дело происходило в прайм-тайм, а из сетки полностью выкинули рекламу и популярнейшую передачу про поле чудес (не будем уточнять, где), то сразу становилось понятно, что повод экстраординарный.

Так оно и оказалось. Репортажи сменяли друг друга. И каждый ошеломлял, будто выстрел в упор.

Первым дали съемки поля боя. Бешенно ревущее пламя пожирающее Зил-131, от которого буквально за несколько минут осталась искореженная сизая рама, покрытая хлопьями копоти.

Неубранные тела боевиков, вперившиеся в низкое, плачущее дождем небо залитыми водой глазницами. Оборванная, понурая колонна пленных.

Краткие выдержки из показаний многих людей, из которых следовало, что власть покусилась совершить страшное злодеяние: во имя сохранения себя самой спалить предгорья в испепеляющем огне цепной реакции. Фрагмент разговора генерала Рябцова с генерал-полковником Карасиным на фоне их фотографий и старой кинохроники с рвущимся в небеса зловещим, подсвеченным адским пламенем багрово-черным, заворачивающимся внутрь и одновременно расползающимся вширь, грибом.

Соблюдая законы жанра, дали слово приглашенным экспертам.

— Да, предательство, — уныло констатировали должностные лица высоких рангов на фоне фотографий Хиросимы, которыми украсили стены студии.

— Действительно, налицо признаки государственной измены, — подтверждали слегка растрепанные военные, неведомо как принявшие решение поделиться известными им фактами с телезрителями.

— Решение принималось с ведома Президента, Министра Обороны и глав парламентских фракций, — подтверждали и те, и другие.

Комментирующие выглядели кающимися. Костюмы от лучших дизайнеров производили впечатление рубищ отъявленных грешников. Гостей студии била нервная дрожь, они периодически дергались и отводили глаза, будто на них направляли не безобидную камеру, а как минимум, пушечное жерло . Безжалостная оптика подробно, останавливаясь на малейших деталях, крупным планом показывала судорожные сокращения мимических мышц, подергивающиеся кадыки, капли пота, ползущие по коже, серые, землистого цвета лица, так непохожие на прежние самодовольные физиономии хозяев жизни.

— А это уже Берни, его стиль — подумал Виктор. — Странное дело, как люди, говорящие о справедливости лишь ради личных выгод, предлагающие честность по заказу и хамство по прейскуранту, смогли создать настоящий шедевр?

Тем временем, по экрану поплыли крупные планы пожелтевших от времени машинописных страниц .

Седой, слегка сгорбленный Председатель Конституционного Суда Хорькин тут же пояснил, что данное постановление РВСР имеет силу закона, является документом прямого действия и никем не было отменено, а потому обязательно к исполнению.

На таком фоне создание Совета Командиров и Совета Народных Комиссаров выглядело совершенно естественным и логичным. Куда деваться, правительство и парламент оказались замараны в известной субстанции по самые брови, а хаос в стране никому не нужен.

Так же естественно прозвучало сообщения, что назначенные в ключевые министерства и ведомства комиссары из числа проверенных в боях товарищей, уже приступили к работе. Пошла картинка из министерств — воины, не успевшие сменить камуфляж на деловые костюмы, деловито осваиваются в коридорах власти.

С телеэкрана повеяло давно знакомыми образами, уважение к которым воспитывалось поколениями. Телезрители из тех, кто, кто постарше, довольно улыбались, одновременно зябко поеживаясь. Понимание, что легко не будет, пришло мгновенно.

Закончилась передача, как в таких случаях и положено, призывом к спокойствию с сдержанности. Многие сочли, что наступил праздник, и ринулись за спиртным. Кто-то в кладовку или буфет, кто-то к ближайшему ларьку. Окна на многих кухнях горели в тот день до самого утра утра, на улицах толпилась возбужденная молодежь, а пиротехники сожгли как бы не больше, чем в новогоднюю ночь. Однако, в целом, все прошло более или менее мирно.

К утру в народе окончательно укрепилось мнение: СССР возрождается, и такому благому делу неплохо бы и помочь. Люди стали неторопливо приглядываться, а что из изгаженного и исковерканного можно поправить прямо у себя на улице, во дворе, на работе.

Может, начать с того, что послать лесом фирмочку, через которую директор банкротит некогда процветавшее предприятие, да спасти уникальные станки, обреченные на переплавку? Пожалуй, что и господ акционеров, тоже пора наладить по известному адресу.

Много мыслей возникло у людей, внезапно осознавших, что появилась возможность вернуться в казалось бы, навсегда потерянный мир. Мир, где не было безработных и бездомных, а чтобы умереть с голоду, надо было иметь недюжинную силу воли. В том мире не было рулетки, олигархов, бандитов и шлюх. Воры не купались в бассейнах с шампанским и не летали на личных самолетах. Там не было безудержных наслаждений, но и страдания было намного меньше. В том мире дети безопасно гуляли в парках в любое время года и суток. А родители знали, что их всегда будет чем накормить. За такое был смысл побороться.

— Ну, держитесь, господа! — решило обычно молчаливое большинство.

Уже через час после того, как закончилась передача, на российско-украинской границе пограничники деловито паковали вещи, старясь сохранить максимум полезного для семьи и дома.

— Неровен час, завтра все бульдозерами сгребут без разбора, а тут половина своего, честно нажитого, — думали по обе стороны границы.

Похожий на согнутого заботами ушастого Добби, которому так и не подарили заветный носок, Президент воздержался от комментариев и спешно уехал на дачу, где его предшественник так любил работать с документами.

Может быть, он рассчитывал переждать неразбериху подальше от опасного во всех отношениях эпицентра событий, может, просто поехал, куда глаза глядят. От безнадежности и еще потому, что соваться в войска было никак нельзя.

Бесцельно перебирая на столе безделушки, он выслушал доклад руководителя администрации. Реальная ситуация оказалась намного хуже чем можно было предполагать.

Первым, еще при выезде из Кремля, исчез немногословный, флегматичный полковник с чемоданчиком кодированной связи. Неожиданно оказалось, что спецсвязь не работает уже пару часов как. Сотовая — выключена по всей стране. В проводном телефоне — ничего, кроме длинных гудков. Армейская радиостанция при попытке установить связь, разразилась дикой какофонией из шипения, треска, волчьего воя и щелчков. Постоянно закрепленный за объектом вертолетчик, не говоря никому худого слова, улетел в неизвестном направлении. Да что вертолетчик, обслуги и то, осталось меньше половины.

Все, что оставалось у бывшего владыки — это горстка лично преданных ему бойцов из службы охраны, глава аппарата, да машины кортежа.

По раскладу выходило, что беглецами займутся в лучшем случае завтра, в худшем — с минуты на минуту.

И тогда гарант отдал последний приказ:

— Вот список. Эти заговорить не должны ни при каких обстоятельствах. Вытаскивайте семьи. На посольства не надейтесь — джентльмены и на порог не пустят. Вот номера счетов и коды. Я остаюсь.

Ждать пришлось недолго. Будто сорвавшийся с фиксаторов нож гильотины, ударил по нервам звонок телефона.

— Господин, Президент, — доложил охранник. — Тут к Вам приехали.

— Кто?

— Полковник Степанов и двое сопровождающих.

— Всего двое? Что им надо?

— Говорят, по поручению СНК. К вам.

Несколько секунд охранник слышал в трубке лишь тяжелое дыхание.

— Покажи им дорогу, — наконец ответил президент, ставший таковым в качестве новогоднего сюрприза для нации.

Про себя же гарант подумал:

— Эти не отвяжутся. А откажешь, поволокут за ноги.

Из интервью Председателя СНК "Комсомольской Правде".

— Наши читатели хотели бы знать, что новая власть планирует делать дальше. Некоторые опасаются репрессий, поговаривают даже, что не за горами новый 1937 год.

— Это несколько вопросов. Начну отвечать с полследнего. Нового 1937 года не будет. Кстати, картина того 1937 года, что был, чудовищно искажена пропагандой. Если посмотреть реальную статистику, то получится, что у простого рабочего шанс попасть под репрессии был порядка полутора процентов, у руководителей среднего звена — около двадцати, а вот у верхушки партийного и армейского руководства — приближался к восьмидесяти. Кого действительно зачистили жестко, так это карательные органы, занявшиеся под шумок элементарным сведением счетов и мародерством.

Теперь о будущем. Если вы представляете его как нескончаемый митинг под барабанный бой. Если воображение рисует развевающиеся знамена освещаемые отблесками пожаров, хоровое скандирование лозунгов и прочую непотребщину, то спешу заверить читателей: такого не будет.

Репрессий ожидать не стоит.

— А как же милые сердцу ура-патриотов картинки? — задал очередной вопрос журналист.

— Это как? — недоуменно приподнял брови Виктор.

— Ну примерно так: патриоты, поймавшие за штаны рыжего Чуба. И сам Чуб, истошно орущий, что отдаст все, совсем все, до последнего миллиарда... Фигура диктатора, в мундире, но без лица, произносящая нескончаемую, но такую нужную и умную речь, — обнаруживая неплохое знакомство с классиками, близко к тексту процитировал корреспондент.

— Вы это серьезно?

— Да нет, конечно. Просто многие интересуются, не пойдут ли отбирать у людей то, что при крахе социализма прилипло к рукам. Боятся люди.

— Пусть не боятся. Я же уже сказал репрессий не будет, хотя не скрою, горячие головы в движении есть. Но мы просчитали ситуацию, и решили, что овчинка выделки не стоит. Кто что успел стащить, пусть оставит себе. Не из страны вывез.

Крупные предприятия, месторождения нефти, газа, металлов и прочего конечно, вернутся в собственность государства. Частных банков не будет. Но если управляющий был эффективен, пригласим поработать.

— Как-то не верится.

— Убедитесь в дальнейшем. На данный момент ясно: средства от повальных конфискаций не смогут компенсировать нанесенного стране урона. Сейчас важнее согласие и гражданский мир.

— Амнистия, получается? — задумчиво переспросил журналист.

— Нет, просто забвение. Открыта новая страница в жизни страны. И сразу же пачкать ее девственную белизну кровью просто некрасиво. Это не означает индульгенции воришкам на будущее. Напротив, забыв о прошлом, за то, что будет совершено с завтрашнего дня, спросим полной мерой.

— Означает ли это пересмотр уголовных дел?

— Да. Более того, мы считаем, что человека нельзя унижать неволей. Вдумайтесь, более девяносто процентов из тех, кто попал в тюрьму, рано или поздно возвращаются обратно. Тогда, какой смысл содержать за счет общества воровские академии, кормить омерзительную свору законников и крючкотворов, мало чем отличающуюся от своих клиентов? Симбиоза власти и бандитов не будет.

— Тогда как Вы предлагаете решить проблему преступности?

— У нас закончилось отведенное для интервью время, извините, побеседуем как-нибудь потом, — Вояр с сожалением посмотрел на часы.

Колонка обозревателя, популярнейшая газета " The Observer":

Если кто-то себе представляет насильственную смену власти, как чудовищное кровавое безобразие в стиле хоррор, то он ошибается. Хорошей иллюстрацией к моим словам может послужить очередной переворот в России.

Мы увидели, что по-настоящему профессионально подготовленный захват власти произошел быстро, практически бескровно и в общем-то незаметно для обывателя. Или скорее, неожиданно. Люди легли спать в одной стране, а проснулись уже в совсем другой.

Примерно так, кстати, случилось в перестройку. Разве что, процесс был сильно растянут по времени. Сверху прошумело, как-то вдруг поменялись мелькающие на экране лица, и все вновь успокоилось.

Вопить о том, как их, несчастных, обманули, граждане начали намного позже. Как раз тогда, когда было уже поздно.

Правда, для этого понадобилось, чтобы перестройка плавно мутировала в перестрелку, бодрые ребята разобрали родной завод на металл и щебенку, а остатки сбережений сгорели синим пламенем в топке далеких от гуманности реформ. А до того молчаливое большинство тихо спало под убаюкивающее бормотание голубых экранов.

Страшные башни противобаллистической защиты, дважды в сутки вгоняющие население в состояние религиозного экстаза — всего лишь слегка преувеличенное описание воздействия на нашу психику обыкновенного телевидения. Гиперболизированное описание платоновской пещеры теней, и ничего более.

На сей раз самое мощное оружие подавления неожиданно вывернулось из рук кукловодов. Инвазия в культурное ядро и немного насилия — рецепт остался старым.

Золото, омытое человеческой кровью, победила честная сталь, омытая в крови врагов, и вовремя сказанные слова.

Российские граждане с удовольствием участвовали в практически бразильском по накалу страстей сериале , в котором власть лишали даже видимости легитимности. Последняя скрипела зубами, но ничего поделать не могла, поскольку неожиданно оказалось, что расплачиваться за обвальное понижение уровня жизни народа и ограбление страны все-таки придется, что бы им там не обещали зарубежные кураторы.

Надо отдать должное новой власти: крови действительно пролилось немного. Намного меньше, чем ее лилось в перестройку. Адресные зачистки, несколько исповедей младореформаторов в прямом эфире, и власть как перезрелый плод с ветки, упала в руки новой команды.

Провокация, связанная с попыткой передачи оружия массового уничтожения в руки боевиков, всего лишь ускорила неизбежное.

Теперь мы наблюдаем своего рода Реставрацию. Организованную дотоле неизвестными людьми, нигде и никогда не декларировавшими своих целей. Потому, хотелось бы знать, каким будет возрожденный СССР и с какими угрозами столкнется свободный мир?

Ответов пока нет. Известно лишь одно: в одну и ту же воду немыслимо войти дважды.

Глава 23.

— Виктор, вы бы отдохнули, что ли. Которые сутки на ногах, а завтра надо быть в столице. — задумчиво сказал Лев Егорович.

— Да я выкроил пару часов, — ответил Виктор.

— Ну, пройдитесь подышите воздухом, что ли. Без вас справимся. Обязательно надо отвлечься, по себе знаю. Или вот, со Светличным поговорите. Он вторые сутки пытается к вам прорваться.

— Зачем?

— Говорит подарок принес. Лично делал. Уважьте человека, Виктор.

— Ну, положим, Юрия Ивановича грех не уважить. К нему и прогуляюсь.

Небольшой автомат, лежащий на столе, казалось, родился из сгустившихся сумерек. Матовое серое покрытие металла, не дающее бликов. Причудливые узоры перекрученных слоев ядра и заболони горного ореха.

— Порадовали, Юрий Иванович! Спасибо!

— Старался.

— Только вот, ответьте мне на пару вопросов, ладно?

— Как не ответить. Спрашивайте, Виктор.

— Патроны и ствол нестандартные. Отсюда и вопросы. Вот к примеру, вы говорите, что начальная скорость пули хорошо за километр, а пуля-то свинцовая. Меня как артиллериста на военной кафедре учили. Помимо всего остального, рассказывали и о стрелковом оружии. И сам читал, что уж там.

Так вот, по-моему у Федорова было написано, что свинцовая пуля будет просто сорвана с нарезов при таких скоростях. С этой проблемой первыми столкнулись французы, когда попробовали разогнать винтовочную пулю быстрее шестисот метров в секунду.

— Да, было такое дело с винтовкой "Лебель".

— Значит, правильно помню, что они были просто вынуждены применить мельхиоровую оболочку.

— Так у них ствол был цилиндрический. Здесь же я воспользовался идеями, высказанными еще Герлихом.

— Что-то помню. Вроде, насадки такие на стволы у англичан были, да и у немцев противотанковая пушка.

— Да. Ту немецкую пушку мы пытались повторить, идея была хороша, но не справились с механообработкой. Брака было в три раза больше, чем годных стволов, а надо было быстро и много. В итоге, подкалиберные боеприпасы оказались эффективнее и проще. В нашем же случае все получилось по-другому.

— Мемуары Грабина я тоже читал.

— Так вот, для Вас главное знать, что это-работает. Что я буду забивать вам голову подробностями?

— Мне интересно, Юрий Иванович!

Тогда извольте. Начну с того, что в стрелковом оружии идеи Герлиха так и не были реализованы. Даже знаменитая винтовка "Хальгер" имела обычный цилинрический ствол. Мы же сделали так: В конце цилиндрического участка ствола порох все еще продолжает гореть. И горит до стабилизирующего участка.

Пуля входит в сужение и, так сказать, складывает крылышки. Да, вот эти самые, с двух сторон от пластиковой втулки. Диаметр ее уменьшается на треть, после чего она попадает в последний, цилиндрический участок ствола, где и стабилизируется.

— За счет чего?! Там же нарезов нет!

— Сами подумайте, энергия вращательного движения, подобно кинетической, пропорциональна квадрату угловой скорости. Только вместо массы в формуле стоит момент инерции, а он пропорционален четвертой степени от диаметра. Если диаметр изменился, стал меньше на треть, то момент инерции уменьшится грубо в пять раз.

Виктор прикинул в уме порядок цифр.

— Если точно, от первоначального момента инерции останется 19 процентов.

— Тогда Вы понимаете, что произойдет дальше.Законы сохранения-то никто не отменял! Следовательно, энергия вращательного движения, полученная пулей, должна остаться неизменной после уменьшения ее диаметра.

— Это очевидно, — заметил Вояр, и тут же расплылся в улыбке. — Черт, да она и без всякой нарезки начнет крутиться в два с лишним раза быстрее! Это же получается воплощенный ужас ! Тяжелая пуля с закаленным сердечником, с равной эффективностью работающая как по защищенной, так и по незащищенной цели.

Свинец, который можно разогнать так, как это не удается сделать, используя пули с твердой оболочкой, буквально сжирающей нарезы!

— Вот видите, Вы все поняли. Добавлю, что износ ствола по сравнению с оболочечными боеприпасами минимален.

Виктор задумался. Потом тяжело вздохнул:

— Однако, и тут не без капли дегтя. Такое оружие противоречит соглашениям о гуманных средствах ведения войны. Тут же даже при легком ранении — выходное отверстие с блюдце будет.

— Война сама по себе негуманна. И лично я тех конвенций не подписывал, — ответил оружейник. — Но как охотник, замечу, что оставлять подранков — плохое дело. А как боец, добавлю: всякий кто решит попробовать нас на прочность должен знать, что воевать будем на уничтожение, до последнего гада в его логове. Как батя мой, что от Волхова до Берлина дошел.

— Все правильно, Юрий Иванович. Вооруженный народ воюет по своим правилам. Конвенций не придерживаемся, пощады не даем и не просим.

...В Первомайском сквере с незапамятных времен стоял выкрашенный зеленой краской павильон, называемый в народе "Броневиком". Может, за защитный колер, может, за отделку наружных стен клепаными железными листами. Было, что ни говори, в этой пивнухе что-то военное.

Публика там собиралась относительно интеллигентная. Рядом, как ни крути пара институтов, военный НИИ, управление ЮВЖД, да и до старого корпуса Университета — всего лишь одна остановка.

Какие люди, такие и речи — когда еще сказано! А если живешь в который год сотрясаемой новостями стране, то волей-неволей поднимаешься до обобщений. Да таких, что куда там бородатому Карле. Местные любители пива легко задавили бы несчастного интеллектом. Такое уж это место...

Доцент Завадский, сделав пару самых первых, самых вкусных глотков местного "Жигулевского", услышал:

— Это не реставрация СССР и не смена лиц перед поездкой на лафете. В кои-то веки появилась действительно ответственная личность, чей приход реально означает перемены к лучшему.

— А с прежним что?

— Узнаем в свое время. Конечно, кранты ему, однако сообщат, думаю, попозже. Никому не нужен вакуум во власти. А так, работают люди худо-бедно.

— Это точно, — донеслось от соседнего столика. — И худо, и бедно...

— Да, лучше бы быстрее, но подобное исходит от еще не забытого умными людьми традиционного понимания роли лидера.

— Говорил бы уж проще, вождя, или к примеру, отца народов... Партии вот все отменили. Дикость какая-то! — вступил в разговор молодой парень, до этого момента сосредоточенно обдиравший леща.

— Это вам, молодым, кажется, что дикость, — не удержался от реплики Завадский. — А с партиями поступили абсолютно правильно. Если почитать программу любой из них, так получится, что все они — против всего плохого и за все хорошее. В общем, разницы никакой. И вообще, партия — это от слова "part", часть. Может ли часть решать за целое? Думаю, нет.

Нас слишком долго дурили разными там "-измами" и высшими соображениями. На самом деле, соображение есть лишь одно — максимально возможное благо, которое возможно обрести, оставаясь в рамках этики. Ради этого мы живем. И только при таком условии можно мириться с существованием государства в той или иной форме.

А партии, да что партии-то?! Ну, разогнали десяток банд — только воздух чище стал. Разницы-то у бандитов и партийцев — никакой. Что те, что другие — нормальному человеку враги лютые. Разве что, партийные опасней, потому как умнее. Опять же, риторика у них изощреннее. Но бандит не перестает быть бандитом, взгромоздившись на трибуну Думы.

Модные учителя демократических манер происходящее у нас иначе как дикостью считать не могут. Зато в их понимании нормально, когда пара клоунов раз в пять лет появляются на публике, чтобы один из них потом, на очередную пятилетку занял, скажем Овальный кабинет. Чтобы потом, когда придет время, уступить место очередной марионетке. Вот это норма, это правильно, демократично и цивилизованно!

— Ты к какому выводу нас подталкиваешь, а? — спросили у доцента.

— К очевидному, — смочив пересохшее горло парой глотков, — продолжил Завадский.

— Налицо была полная деградация власти, как института, ответственного за политику государства. Вот скажите, кто персонально ответственен за трагедию в предгорьях, за бомбежки сербов, за кровь в Приднестровье и Средней Азии? Кто принимает решения о процентной ставке и бомбежках мирного населения?

Кто власть, и где она, в конечном итоге? Расплывчатое нечто с ниточками, уходящими за горизонт? Всем же понятно, что не те клоуны, что тешат публику на выборах.

Так вот, товарищи, спешу вас поздравить! Или огорчить, тут уж кто как поймет. Пришел человек, решившийся взять ответственность на себя.

Нет, не так: пришла команда, которая, наплевав на вой демократов и политиков, наплевав на национальность и религиозные предрассудки, обычай и замшелые теории, захотела для себя и людей всего лишь достойной жизни. Не счастья, нет, счастье недостижимо...

В результате, мы видим живое, сакральное воплощение сути власти, как ее понимали древние. Гераклит, к примеру...

-Выводы, доцент! Гераклита мы тоже иногда почитываем. — поторопили Завадского.

— Вот вам выводы: локальный конфликт, предназначенный для деморализации общества и уничтожения наиболее активной его части, неожиданно привел к появлению большой группы людей, общими усилиями взявших судьбу за горло.

Потом они просто не имели права и возможности остановиться. Люди, отвоевавшие себе право жить , просто вынуждены были взять власть. Иначе в покое бы их не оставили.

Впервые власть берут не ради нее самой. Для нас всех это не просто смена лица, а судьба, и пока она не определилась...

— Лучше молчать и просто пить пиво, — закончил мысль сосед.

— Берни, скажите, зачем вы так спешили? Мы с вами могли бы встретиться и завтра, к тому же, не потребовалось бы выкидывать деньги на чартер.

— Это не чартер. Самолет прислал отец.

— Вот как?! Тогда это стоило намного дороже. Гнать борт из Эдинбурга на Кавказ... Или вам не дают покоя лавры Джона Рида?

— А хоть бы и так, — ухмыльнулся Роджерс. Я даже придумал, какими словами начну книгу.

— Так какими же?

— А хоть и вот такими: "Весь мир с изумлением устремил на восток свои взоры в тот момент, когда по нем проносился вихрь потрясающих событий. А многие ли верили в них, когда эти события безмолвно трепетали в социальных недрах, как младенец во чреве матери?

Ныне великие и грозные события дрожат от напряжения в социальных глубинах всего "культурного" человечества. Кто пытается уловить их общий облик и назвать их по имени, того официальная мудрость считает фантастом. Политическим реализмом она величает холопство мысли перед мусором повседневности".

Приступ смеха буквально сломал Виктора в поясе. Вояр смеялся долго, с удовольствием. Затем вытер слезинки в уголках глаз и сухо констатировал:

— Тогда любой культурный человек просто обязан вспомнить продолжение:

"Кажется, будто новый век, этот гигантский пришлец, в самый момент своего появления торопится приговорить оптимиста будущего к абсолютному пессимизму, к гражданской нирване.

— Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! — гремит ружейными залпами и пушечными раскатами завершающееся двадцатое столетие.

— Смирись, жалкий мечтатель! Вот оно я, твое долгожданное двадцать первое столетие, твое "будущее"!..

— Нет! — отвечает непокорный оптимист: — ты — только настоящее!"

— И мы оба это понимаем, — Берни меланхолично потянул из кармана твидового пиджака фляжку, неразлучную спутницу джентльмена.

Ровно десять унций концентрированного спокойствия с запахом торфяного дыма. Качнув блеснувшую серебром флягу на ладони, жестом предложил собеседнику присоединиться.

— Нет, спасибо. Нужна чистая голова, — ответил Виктор. — Значит, вас просили ненавязчиво поинтересоваться нашими ближайшими планами?

— Да. Отец позвонил и сказал: "Если уж ты помогаешь этим ... , то неплохо бы заодно вспомнить об интересах семьи и родины. Поговори с ним откровенно, а потом позвони мне. "

Так он сказал. И это значит, что старика попросил кто-то с самого верха. Все очень серьезно.

— "And so I'm here, armed"

— "With sword and honor", — закончил очередную цитату Роджерс.

Собеседники, уютно расположившиеся в салоне "Гольфстрима", километр за километром глотающим расстояние на пути к столице, почти синхронно вздохнули.

— И теперь читателям интересно, что я скажу о своих ближайших целях?

— Не читателям, Виктор. Родине и семье. Они, как вы знаете, многое сделали для торжества демократии на этой части суши.

— Да как не знать, Берни. Нам их помощь еще долго расхлебывать.

Однако, предвосхищая ваш самый главный вопрос, скажу: разрушать до основания мир насилия и несправедливости мы не собираемся.

Дурное это дело, бродить между развалин.

У нас довольно мало времени до посадки, поэтому ответы на основные вопросы я дам уже на земле, а пока расскажу, чего мы точно не хотим. И почему пришлось брать власть.

Знаете, Берни, еще учась в университете, я начал переписываться с одним умным и несчастным человеком, генералом Владичем. Он уже тогда сидел в Гаагской тюрьме.

— Известная личность. Но ему не повезло. Решился плевать против ветра, — грустно констатировал Берни.

— Так вот, он прислал мне письмо. Более того, согласился на его возможную публикацию. Не желаешь ознакомиться?

— Если он согласен с возможностью, что его слова будут опубликованы, то разумеется. Надеюсь, генерал понимает, что текст могут разодрать на цитаты, искажающие смысл написанного.

— Ему это безразлично, ответил Виктор, извлекая из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

По мере того, как Берни вчитывался в письмо, на его лице остро обозначились морщины, он начал морщить лоб и механически жевать фильтр незажженой сигареты. Письмо, что и говорить, поражало...

" Виктор, мой дорогой друг и брат!

Я считаю, что Россия оказалась в трудной ситтуации не только из-за экономической вакханалии и войны в горах, но и из-за общей охоты натовских сатрапов, которые во-вот пойдут к вам через Окраину.

Они (Запад и США) вводят санкции против России, окружают eё, шантажируют и через Окраину провоцируют войну, собирая свои войска и оружие вдоль границ России — подстрекают мини-государства Европы и мира, поливают грязью российское государство и правительственные учреждения.

Почему они это делают?

Они хотят сатанизировать государственное руководство, и распространяют "геббельсовскую ложь", которую круглосуточно запускают через свои телевизионные и печатные средства массовой информации. Они убеждены, что их ложь, повторяясь десятки раз, станет правдой! Эта тактика помогает им с 1988 года — от перестройки, то есть 'передавки' Горбачева.

Теперь они на границах России.

Я бы не стал недооценивать их систему космического наблюдения и "спящих шпионов", которые отслеживают объекты, изучают территорию и ищут слабые точки в устройстве страны, за которой наблюдают и которую готовят в жертвы.

Они создают неправительственные организации и провокаторов типа участников гей-парадов, насаждают среди молодежи наркоманию и пороки — алкоголь, табак, поощряют бунты молодого поколения, отравляя их "демократическими ценностями" и давая ложные обещания, и разными способами поливают грязью все ценности страны! Зная слабости верующих в Аллаха, их они тоже травят на вас, как охотничьих собак на зверя.

Своё расширение и войны по всему миру они объявили 'демократическими достижениями', но теперь весь мир видит, какую они приносят демократию!!

Русские люди должны во всей полноте осознать, с кем имеют дело ополченцы , на которых все мы смотрим сейчас с надеждой.

На хрупком льду осколков бывшего СССР наливаются жизнью тысячи наших бывших зеркальных отражений — местечковые националисты. И неважно, на каком языке они говорят.

Вот-вот, совсем уже скоро, эти призраки обретут плоть и заживут своей буйной, вольной и короткой жизнью. Такова воля ожививших их.

Мы вдоволь насмотримся на мерзости, творимые ожившими отражениями, бывшими когда-то соотечественниками и имевшими имена.

При удобных обстоятельст?вах отражение может разбежаться и своим бычьим лбом так вдарить в лоб любому из нас, что неизвестно еще, чьи мозги останутся на стене.

И мотиваций у этого зеркального отражения куда больше — ополченцам нужна всего лишь свобода, а их противнику нужна месть за всю историю Окраины. Сразу, и за всю!

И уже не важно, чего там в этой истории они себе досочинили и сколько лишних веков приписали.

Вся эта снисходительность, все умные рассуждения на тему, что, мол, братья, вы сами заплачете, когда поймете, что карман дыряв, а Европе вы не нужны, — гроша ломаного не стоят.

В гробу они видали ваше миролюбие и снисходительность. Мира не будет.

Фашистам Окраин удалось главное: они нашли и предложили стаду т.н. "национальную идею", которую не пожелали искать в Кремле.

Эта идея проста: (а) мы хорошие, а нас обижают, отчего и все беды, (б) обидчик богатый и слабый, ибо трусливый, значит, его надо ограбить, (в) и когда мы его поставим на колени, все мы будем жить хорошо. Эту идею можно эксплуатировать долго. Тем более, что Запад оплатит все счета.

Сегодня можно констатировать: идеологи "АнтиРоссии" сумели-таки раскрутить и внедрить в массы пресловутую национальную идею, сплачивающую ряды и канализирующую гнев, боль, обиду, ярость, накопившиеся в обществе , указав на злобного врага, с которым нужно покончить во что бы то ни стало, и тогда все будет хорошо.

Это очень хорошая технология. Это, собственно, технология победы. Тот, кто хорошо мотивирован, всегда побеждает того, кто желает только, чтобы его оставили в покое.

В таком режиме люди легко убивают, легко умирают и остановить их, что-то подписав, нельзя. Они идут до конца, потому что верят.

Ваши столичные идиоты не смогли, не разобрались, не поняли, что в рамки "купи-продай" сюжет не умещается, и теперь уже совершенно неважно, что верещат наемные соловушки, доказывая, что все правильно, а кто против, те негодяи и мерзавцы. Пусть верещат. С ними даже не нужно спорить, потому что они застыли в вечном вчера, объясняя то, что объяснять уже не нужно.

Никаких вторжений. Никаких авиаармад и танковых клиньев. Экономическое изматывание, запугивание штабов, мелкие укусы со всех сторон силами фанатичной или безропотной мелкоты, которую уже нельзя привести в чувство по-настоящему, потому что в этом случае против "агрессора, переступившего красную черту"сплотится весь Запад, — а к этому варианту Россия, научившаяся только стремлению стать частью Запада, никак не готова, а значит...

Величавые бояре в горлатых шапках до сих пор не понимают, что их уютный мир гикнулся, — и хоть сто раз вслух, по складам, с выражением прочитай им текст, все равно не поймут. А стало быть, и советы давать нет нужды. Киви взлететь не дано.

Да уже и не могу: пока понимал, что делать, пытался, а нынче сказать нечего.

Теперь, если кого-то и читать, то лишь (зачеркнуто)...

Прощай."

— Страшно, — тихо вымолвил Берни, прочитав последние строки. В этот момент он был совсем не похож на богатого и веселого журналиста, душу веселых компаний и никогда не унывающего организатора пикников с дамами полусвета.

— Тебе-то что, — без тени каких-то эмоций констатировал Вояр. — Будешь спокойно жить в своем Эдинбурге, иногда вспоминать лихие времена за рюмкой бренди...

Роджерс вновь потянулся за флягой. Отхлебнул. Замер, прислушиваясь, как внутри, по пищеводу, скользнул огненный комок. Затем растянул губы в подобии улыбки, тяжело вздохнул, и сказал:

— Отец не понимает главного. Хотя и мог бы. В конце концов, у него был один голубоглазый друг, которого считали арабом сами арабы. И что же? В итоге Томас, сын Томаса, так и не смог наслаждаться старостью и бренди у пылающего камина. Помните бой в Солжа-Пале?

— Где ваше поведение никак не вписывалось в рамки предписанного для беспристрастного охотника за новостями? — жестко спросил Вояр.

— Да, — опустив глаза, согласился Роджерс. — Там, взяв оружие из рук умирающего, я стал одним из вас.

...Здороваться полковник Степанов не стал. И в самом деле, зачем желать здоровья тому, кому оно уже не пригодится?

Он положил на стол лист бумаги с коротким текстом. Порылся в кармане пиджака и достал раскладную картонную елочку, обильно посыпанную чем-то блестящим. В одно движение приладил сверху кроваво-красную звездочку. Затем поставил получившееся украшение на стол.

Бывший гарант обалдело наблюдал за манипуляциями полковника невыразительными, истинно чекистскими свинячьими глазками.

— Вы читайте пока, не отвлекайтесь, — последовала ласковая просьба.

"Я устал и ухожу..." — текст начинался до боли знакомыми словами.

— А если я откажусь? — стараясь, чтобы в словах прозвучала скрытая угроза, спросил человек, во всех смыслах ставший бывшим.

Он когда-то думал, что умеет придавить любого лишь интонацией. Оказалось, что свита вежливо подыгрывала.

Никто из пришедших даже не вздрогнул. Смеяться, правда, тоже не стали. Разве что, тяжело вздохнул человек с камерой. И на лице у него появилось скучающее, устало-тоскливое выражение. Будто у театрального критика при просмотре заведомо бездарной постановки.

— Никаких претензий, — охотно ответил Степанов. — Абсолютно никаких. Мы вас отпустим. Мне такой вариант понравится даже больше.

— Тогда оставьте меня в покое!

— Вы не дослушали. Или не поняли. Вас отпустят на все четыре стороны, но в Северной столице, при большом стечении народа, до крайности вами недовольного. Вы изволили воровать у голодных. Забыли? Так вам напомнят.

Есть и второй вариант. Пойдете на все четыре стороны в предгорьях, поближе к уцелевшим фундаменталистам, у которых к вам тоже есть вопросы.

Они, скорее всего, сделают вас кинозвездой, не озадачиваясь вашим согласием.

Есть и такой вариант: организовать встречу с выжившими из подорваных по вашему приказу домов и метро

Так что, цените доброе к себе отношение, поскольку вариантов очень много.

-Хорошо, я зачитаю эту вашу филькину грамоту.

— Замечательно! Ребята, включайте запись! Или как там у вас : мотор! — радостно воскликнул Степанов.

Записывать особо было нечего. Дольше ставили свет.

Пара минут работы оператора, и все закончилось. При этом, текст был зачитан трижды.

Однако, запись остановлена не была.

— Последняя формальность, — объявил полковник.

На стол лег изрядно потертый "Макаров". Как водится, с одним патроном.

— Без суда?

— Суд станет форменным позорищем для страны. Кому оно надо, официально признавать, что у нас к власти способно пролезть такое убожище? И вообще, не расстраивайтесь так, — доброжелательно добавил Степанов.

— Медэксперты говорят, что на многих мумиях приравненных к богам фараонов впоследствии были обнаружены следы зверских пыток. Видать, тоже никто не хотел сор из избы тащить.

— Хоть отвернитесь, что ли...

Когда-то его двигали наверх за исключительно удобные начальству качества: неизменную готовность услужить, полное отсутствие собственных идей и моральных принципов, обилие компромата и соответственно, полную управляемость.

Крошку Добби всегда было кому стереть с лица земли. Но поводов он не давал, а потому ушастого карлика двигали все выше и выше. Уж больно был удобен.

Понемногу, он привыкнул видеть себя в центре обитаемого мира и наслаждаться полной безнаказанностью.Сначало ее давали удостоверение — вездеход и оружие, потом — связи и круговая порука, чуть позже — высокие должности.

Экс-президент сломался быстро. У всех, кто годами наслаждаетсяся полнейшей безнаказанностью, души с червоточиной.

Впрочем, пошалить на прощание он попробовал. Привычным жестом передернув затвор, крошка Добби направил ствол на Степанова. Тот лишь ухмыльнулся:

— Ну детский сад, штаны на лямках! Вы посмотрите: только что эта лысая обезьяна отдала приказ о безусловной ликвидации пары десятков близких ему людей. А честно уйти — трусит! Значит, мочить народ тысячами где попало и когда ни попадя — можно, а за себя — сердце в пятки падает?

Вы хоть понимаете, милейший, что смерть — не самое страшное, что может с вами приключиться?

Бывший работник органов это прекрасно понимал. Человека можно просто забить — таких умельцев много. Можно посадить, к примеру, на героин, и он станет жалким, покорным животным, готовым на все ради дозы.

Можно отдать гордеца в руки профессиональных мозгокрутов, и через несколько часов беседы, клиент сам наложит на себя руки. Да еще придумает такой способ, что и отъявленный садист замрет в немом восхищении.

Есть варианты и похуже. Например, персональный ад до конца дней в тихой палате с мягкими стенками. И еще есть...

Ствол дрогнул и опустился. Плечи сидящего за письменным столом человека сотряслись в немых рыданиях. Он был так исполнителен, он так старался. Ну, не забывал о своих, так что уж там, все мы такие. За что?!

Тихо жужжал мотор включенной камеры. Трое мужчин ждали развязки.

... Борт совершил посадку во Внуково. Разогнав ряженых с караваями, солонками и большими рюмками спиртсодержащих жидкостей, охрана подогнала машину к трапу.

Мэр и силовики, построившись в шеренгу, тщательно демонстрировали почтение и преданность. Пришлось жать руки и говорить ни к чему не обязывающие протокольные слова. — Удивительно, — подумал Виктор, встретившись взглядом с очередной номенклатурной личностью, слегка серой и покрытой от волнения мелкими бисеринками пота. — Меня, кажется, воспринимают просто как стихию, явление природы, к которому надо просто притерпеться. Как к тем кто был до и будет после.

Машины кортежа, проглатывая километр за километром и постоянно меняясь местами, промчались по проспекту Вернадского. Когда выскочили на набережную, из-за темной громады высотки на большой скорости выметнулась пара БТР-ов. Они наверняка стояли наготове, с работающими моторами. Еще пара присоединилась к кавалькаде машин уже на подъеме.

Боровицкая башня. Виктор не мог видеть, но точно знал, что охрана уже заменена, линии связи под контролем, караульную службу несут ополченцы.

Водитель вежливо уточнил:

— Куда сейчас?

— К Сенатскому дворцу, — ответил Виктор.

Справа и слева заскользили почти сливающиеся с сумерками в тусклом свете фонарей стены. Машина остановилась точно напротив парадного входа. Шофер выскочил из-за баранки, рванулся открыть дверь, но его вежливо отстранили.

— Товарищ Председатель Совета Народных Комиссаров! Добро пожаловать в Кремль! — сказал один из них.

Виктор сразу же узнал по голосу Рябцова. И спросил у него, едва выбравшись из машины:

— Так я выполнил приказ, товарищ генерал-лейтенант?

— Я генерал — майор, — недоуменно ответил Иван Владимирович.

Потом вытянулся в струнку и ответил по уставу:

— Служу России!

И помолчав мгновение, все же ответил:

— Я просил сделать невозможное, а получилось — невероятное! Безумие, просто безумие, но все получилось! И никто до сих пор не понял, как.

— Общими усилиями, — улыбнулся Виктор. — И вот что: до завтра приведите форму одежды в соответствие, товарищ генерал-лейтенант.

— Есть!

Вторым встречающим был Рохин. Вояр крепко пожал обоим руки. Генералы смотрели без улыбки, их явно колотила нервная дрожь.

— Ну что тут стоять, — решил Вояр и сделал шаг вперед, к центральной двери великого творения Казакова. Рябцов махнул рукой, привлекая чье-то внимание. И едва Виктор сдела первый шаг по ступенькам, дверь распахнулась. Сенатский дворец встречал нового хозяина.

Сзади, в полушаге, шли спутники. Охрана и прочие близко не подходили.

Не оборачиваясь, Виктор попросил:

— Войдем вместе, товарищи! Дверь достаточно широка, и это наш общий триумф. Жаль, Фролова нет.

— Завтра прилетит.

Прошло всего несколько секунд, и под ноги троих комиссаров легло великолепие Шохинской лестницы, украшенной изрядно потертой ковровой дорожкой. Богиня правосудия благосклонно глянула на пришедших.

В бьющий по глазам роскошью Екатерининский зал они вошли вместе. — Рабочий кабинет подготовлен, — проинформировал Рохин.

— Как ... все прошло?

— На удивление спокойно, — разочарованно ответил Рябцов. — Даже удивительно. Охрану заменили буквально за сорок минут. Признаться честно, мы настраивались на жуткую кровавую драку. И людей инструктировали в том же духе. А тут — тишина, как на погосте. Никто даже не шевельнулся лишний раз. Только и слышали: да, конечно, чего изволите.

Вояр понимающе пожал плечами. Он видел: оба генерала не то чтобы в шоке, но явно обескуражены, что им не оказали даже видимости сопротивления.

Он тоже настраивался увидеть поражающее до глубины души дворцовое великолепие, а тут оказалось, как в средней руки провинциальном музее. Много лепных украшений и осыпающейся позолоты. Не хватало только табличек: руками не трогать. А так, обычный музей, причем не в лучшем состоянии.

Осталось только еще раз пожать плечами и сказать:

— Все прогнило. Сверху донизу. Сгнило и воняет! Если даже отборные войска не пожелали это защищать, значит, Кремль стал помойкой. И действительно, что общего у воинов со сборищем жуликов и воров, которых по недоразумению именовали АП и Правительством?

У дверей кабинета на втором этаже, того самого, что так часто показывали в фильмах про войну, их встречали двое мужчин. Один — грузный и бородатый, теребил в руках папку с тисненой надписью: к докладу. Второй, слегка постройнее, с явно угадывающейся военной выправкой и бесстрастным лицом, держал в руках обтянутый черной кожей чемоданчик.

Рохин сделал отстраняющий жест и трое вошли в кабинет. Тот самый, отделанный дубовыми панелями. Огромный письменный стол с узнаваемым орнаментом на переднецй стенке. Два потертых кресла коричневой кожи перед ним. Над столом — портрет Ленина, читающего "Правду".

На краткий миг Виктору захотелось проснуться. Он даже прикрыл глаза, мотнул головой. Вновь открыл. Но ничего не изменилось. Высокие двери, ковровая дорожка, лампы с зелеными абажурами, стол для совещаний, зеленое сукно, радующее цветом усталые глаза.

Тишина, царящая в самом сердце Кремля давила плечи, как многотонная каменная глыба. Слышно собственное, обычно беззвучное дыхание, биение сердца и ток крови. Голоса спутников то звучат набатным колоколом, то кажутся тонкими и высокими, будто писк комара.

Устало опустившись в кресло, Виктор в полной мере ощутил всю непомерную тяжесть взятой на себя ноши. Той самой ноши, сбросить которую на Руси чаще всего можно лишь вместе с головой.

Разговор в заводской курилке .

— Кругом такая задница! Заводы стоят, колхозы да совхозы разорили хлеще чем в прошлую войну. Пенсионеры, веришь ли, по помойкам куски подбирают. Люди рады, если зарплату всего лишь кварталом позже платят. Даже не знаю, как Команданте выкрутится. Кроме ополчения ему особо и опереться не на кого, да и оно, по большому счету неоднородно.

— Ну мы-то без заказов не сидим, слава богу. Из рук готовую продукцию выдирают! Особенно новые автоматические винтовки Светличного. В три смены пашем. Так что не переживай. Только вот скажи, почему ты Командующего Команданте окрестил?

— Так ты не слышал? Фидель письмо ему прислал. В газете было. Так и назвал: Команданте Виктор.

— И о чем он писал?

— Да ничего особенного. Поздравил со вступлением в должность Председателя СНК, а дальше там про идеалы революции. Обычное дело, в общем.

— Так почему Команданте?

— А потому, что получилось у нас почти как на Кубе. Званий выше капитана в ополчении не присваивали. А старший над капитанами, это команданте и есть. Старая испанская традиция. А что, мне нравится, — вступил в разговор незаметно вошедший в курилку Светличный. — А то последние годы идешь по столице, а навстречу сплошь майоры да полковники. Капитана почти и не встретишь, а ведь известно было, что большинство этих старших офицеров Арбатского округа разве что бумажки со стола на стол перекладывали.

И вот что мужики, не переживайте за Вояра, справится он, придумает, вывернется. Это напоминает мне одну старую историю, про бетонные батареи. Точнее, про способность принимать нестандартные решения. Как раз про то, что Вояр умеет делать превосходно.

— Расскажи, Юрий Иванович, — заинтересовались курильщики.

— Про что?

— Да про батареи те бетонные. Тут много кто заново отстривается, а отопление, сам знаешь, в копейку встает.

— Пожалуй, расскажу, — задумчиво начал Светличный. — Чисто как иллюстрацию к той простой мысли, что умение думать порой позволяет сберечь серьезные деньги.

В общем, дело было так: приехал я к приятелю на дачу, а он как раз из трехчетвертной трубы "калачи" гнет. Опалубка какая-то рядом стоит. Но ничего не понятно. Ну, я его и спросил, как, мол, да что. — И что?

— А то, что денег у него в обрез было. А отопление сделать надо было позарез. Вот он подумал как, почитал пару старых книг, и сделал.

Над приятелем моим смеялись все, кому не лень было. Аж животики надрывали. Говорили, не будут, дескать, твои каменюки дом греть. А они согрели, да как бы не лучше, чем чугунные!

И только через год люди подробностями интересоваться стали: расскажи, мол, Петр Иванович, как и нам денег сберечь. До того только зубоскалили.

— Значит, слепил все же знакомец ваш пулю-то из дерьма, да? — ехидно поинтересовался Володя Мухин, характер которого после отказа от спиртного испортился окончательно.

— И вовсе даже не из него, — хладнокровно ответил Светличный, уже давно привыкший к подковыркам Мухина. — Как бы и не лучше получилось, вот в чем дело-то.

— Да не может быть! — выразили свой скепсис присутствующие. Чугун или биметалл — они вон сколько стоят, а бетон?

— Я тоже не верил, — спокойно сказал Юрий Иванович. — А потом Петр мне старый учебник показал. Автор, кажется, Киссин. Издание уже послевоенное, сорок седьмого года.

В общем, почитал я и изумился: коэффициент теплоотдачи у чугунных радиаторов 8,5 вт/м2/С, а у бетонных — 11,5 вт/м2/С, да и еще бетонные больше тепла излучают, чем отдают конвекцией, что до крайности важно.

— Это с какого бока?

— А с такого, что конвекция — это когда поток воздуха потолок согревает, а радиация — это когда на тебя будто солнышко светит. В магазинах стоят конвекторы, а человеку, чтобы комфорт был, радиаторы нужны. К тому же, при отоплении конвекторами комфортная температура — 24 градуса, а с радиаторами — 16 достаточно. Заодно и топливо сэкономить можно.

— Так почему же?!

— А кому это выгодно? Стоимость батарей — больше половины от цены системы. Какой производитель обрадуется, когда любой-всякий сам себе батареи зальет по цене в пять-восемь раз ниже, чем они в магазине бы обошлись?

— И ведь и правда, — дружно согласилось общество.

— Вот я вам про что и толкую: у Вояра все получится! Он, может, про бетонные батареи и слыхом не слыхивал, но действует именно в таком стиле — лучший из возможных результат с минимальными затратами.

Постой, Юрий Иванович, хрень какая-то получается, — очень серьезно спросил вечный балагур Мухин.

— Ведь так выходит, что имея под рукой массу технических решений, упрощающих жизнь, мы упрямо делаем как не надо. Так, что ли?

— А это смотря что считать необходимым. Помнишь песенку, где поется: "Было время, и цены снижали"?

— Как не помнить, помню.

— Так вот, как давно их не снижали и почему?

— Как Сталин умер, так и перестали. А почему снижали — бог весть, не задумывался.

— Все просто. Снижали потому, что росла производительность труда. Товар действительно становился дешевле, при тех же издержках производство только росло. А перестали потому, что это сознательно сделали невыгодным.

Лысый ублюдок Хрущев, не будучи в силах сразу отменить советскую власть, сделал ее для начала убыточной для народа. Фонды, остающиеся в распоряжении предприятий, стали зависить от прибыли. А прибыль — от себестоимости. Установили двадцать процентов. Теперь подумайте, кому это стало надо, что-то внедрять, чего-то добиваться?

— И впрямь! — раздалось несколько голосов. — Да любому директору стало выгоднее увеличить себестоимость, без разницы как. Хоть ручной малопроизводительной работой, хоть завышением материалоемкости.

— Правильно рассуждаете, товарищи! — отозвался Светличный. — Именно такая простановка вопроса планирования экономики — от прибыли предприятия, нас и доконала. Результаты сами видите.

— Не может быть, чтобы только это!

— Да не только, — согласился Юрий Иванович. Сословность, опять же. Сынок первого секретаря обкома частенько становился первым секретарем там же, где был им отец. Пример? Да хотя бы Воронеж, династия Игнатовых. Сын инженера — инженерил, рабочим тоже предлагали гордится династиями. Действовавшие при Сталине социальные лифты отключили, в итоге имеем то, что имеем.

Это, конечно не все причины бедствий наших, но они из существенных.

— Так как же Команданте с этим справится?

— Не знаю, но в нем — уверен!

Родовой замок в зеленом пригороде Эдинбурга. — Сэр Эдвард, вы говорите, что ваш сын привез ответы на наши вопросы, но категорически отказываетесь ознакомить с ними кого-либо, кроме госпожи Премьер— Министра. — Именно так дело и обстоит господа. — И все-таки, можем ли мы побеседовать с Берни? Как-никак, на все-таки следует убедиться, что он желает сообщить что-то действительно важное. -К сожалению, он устал. Не только от перелета, но и от того, что последнюю неделю спал лишь урывками, часа по два, не более. Соответственно, чтобы оставаться в форме, ему приходилось принимать стимуляторы. Теперь он дома, и потревожить его сон вы сможете, только перешагнув через меня. Я выразился достаточно ясно, джентльмены? — воинственно задрав подбородок, заявил сэр Эдвард. — Я все-таки отец ему! Даже если кое-кто этого не учитывает! — Да что же, в конце концов такое привез ваш сын, чтобы с этим нельзя было познакомить членов Тайного Совета Её Величества, — раздраженно пробурчал сэр Энтони. — К тому же, мы наслышаны о его не слишком благовидных поступках во время последнего русского переворота. — Спасение цивилизации, в том виде, как мы ее понимаем, господа, — хладнокровно ответил сэр Эдвард. — Из этого не слишком значимого обстоятельства вытекают все мои дальнейшие решения.

-А что, будет, кому спасать? — скептически поинтересовался присутствующий при разговоре джентльмен со стертыми чертами лица.

Такое лицо было у этого джентльмена, что через пару часов и не вспомнить, как память не напрягай. Безусловно, облик был благоприобретенным и безошибочно указывал на полную волнений и забот профессию.

— Вы хотели указать нам на упущенные при анализе обстоятельства, не правда ли, мистер Си? — устало спросил сэр Эдвард.

— Да сэр! Именно на упущенные вами обстоятельства. Ваш юный диктатор вскорости будет нейтрализован. Люди сведущие докладывают, что он обречен.

— И кто же эти сведущие люди? Впрочем, не отвечайте. Спрошу иное: ваши сведущие люди прогнозировали, что лейтенант, создавший полгода назад отряд ополчения, станет хозяином страны? Хоть на минуту?

— Нет, сэр.

— Тогда вам следует набрать на их место гадалок с ближайшей ярмарки. Обойдется это существенно дешевле, а качество прогнозов не пострадает. Нет, извольте уж дослушать! — сэр Эдвард сделал отстраняющий жест рукой.

— Джентльмены, Вам ведь известно, что удалившиеся от дел большевики сделали ставку на крупных собственников?

— Да. Мы им рекомендовали поступить именно так.

— И сколько же по вашему наберется таких, по-настоящему крупных, способных сопротивляться, подкармливать своими деньгами боевиков, и даже организовать покушение на тирана?! — Не более трех сотен.

— И, значит, вы уверены, что три сотни этих ваших олигархов способны уничтожить человека, в распоряжении которого все ресурсы страны и огромная армия преданных лично ему головорезов?

Вы предполагаете, что молодой человек, взлетевший силой своего ума и воли на вершину пирамиды, не способен разглядеть угроз, исходящих от не слишком многочисленных оппонентов?

— Мне докладывали...

— А мне совершенно безразлично, что вам докладывали! В Хитроу садится самолет с обезумевшим бородатым моджахедом и макетом ядерной бомбы, а вы ни сном, ни духом!

В Сенатском дворце меняется хозяин и заодно форма правления в стране. Мистер Си узнает об этом postfactum! Мы, соответственно, тоже.

В адском огне сгорают наши инвестиции в Саудовскую Аравию. Секретная служба, военная разведка, хоть кто-нибудь помешал такому развитию событий?!

Как вы считаете, джентльмены, стоит ли исключать вероятность, что где-то неподалеку нет ядерного фугаса? О котором, разумеется, мистеру Си просто забыли доложить?

— Исключать подобную возможность нелепо, — отозвался сэр Энтони.

— Итак, все присутствующие понимают, что прогнозы мистера Си можно засунуть разве что в камин. Или в мусорный ящик! Кто-нибудь способен мне напомнить, сколько большевиков поставили на дыбы Российскую империю?

— Двадцать тысяч плюс-минус две, — тут же последовала реплика.

— У Вояра только ополченцев — сорок тысяч! И не думайте, что это герильерос, какими их считают. Это люди, по своей собственной воле прошедшие целенаправленное психическое кондиционирование! При этом, имеющие очень высокий, по сравнению с иными странами, уровень образования. Готовые управленцы, или как в тех местах сейчас вновь модно говорить, комиссары.

Не стоит забывать о почти что пятидесятитысячной, если считать с тыловыми службами, группе войск, также прошедшей психическое кондиционирование. Итого — девяносто тысяч бойцов!

Вы понимаете, что это такое?!

— Разумеется, — откликнулось несколько голосов.

— Тогда я задам вам еще один вопрос. История полна рассказами об уничтожении противников того или иного царя, тирана, президента, генерального секретаря и так далее. Иногда речь шла о необходимости отправки в небытие классов, этнических групп и даже народов.

Как вы считаете, станет ли Вояр исключением?

Глава 24. Какое дело до законов и легитимности тем, кому уже давно не платили зарплату? Они понимают простое: в правлении предприятия — воры. Главный раньше на черной 'Волге' ездил, райкомом руководил. Теперь, председатель правления АОЗТ, или как его там. И у него опять черный лизузин и пара джипов с охраной. Короче, вор. Сука патентованная.

Раньше в смену на заводе работало до сорока тысяч человек. В три смены. Теперь смена одна, а работников и десяти тысяч не наберется. Говорят, будут сокращения, и куда идти потом?

А еще прошел слух, что скоро остановят литейку, а потом и весь завод. Как уже было рядом, на экскаваторном. Там теперь уже почти все на иголки порезали.

— А не поинтересоваться ли нам их хитрой бухгалтерией? — решили выборные.

Просто так поинтересоваться не получилось. Сначала не пускала охрана, а когда в заводоуправление, снеся чоповцев , ворвался бурлящий поток людей, одновременно вспыхнули бухгалтерия и архив.

И все-таки ясности достичь удалось. Её внес старенький бухгалтер Бронштейн, по годам и виду — ровесник медленно умирающего завода.

— Так почему нам не платили?

— Чтобы вы сами ушли.

— Куда?!

— Да кого это волновало...

— Что, работаем плохо, продукция наша никому не нужна?

— Напротив, продукция нужна, да только не всем ваше существование нравится. Например, немцам. Да и итальянцам тоже. Рынок открыт, так зачем им конкуренты?

— Значит, врали нам, что продукцию не покупают?

— Врали. Сделай мы еще три раза по стольку, и все равно бы все забрали, больно цены у нас привлекательные.

— Значит, продукция продается нормально, деньги в кассе есть. Почему же не платили?

— Потому как средства выводились, а предприятие готовили к банкротству.

— Зачем?

— А это — вопрос не ко мне, это вопрос политический. Оно ведь как? Можно заработать на том, что создал, это честно и хорошо. А можно и на том, что разрушил. Это не так хорошо и вовсе нечестно, — старик-бухгалтер в упор посмотрел на обступивших его людей, утер слезящиеся от яркого солнца глаза краем коричневого нарукавника и жестко сформулировал:

— Измена, ребятки. Вы теперь наяву увидели, кто такие враги народа. Только вот что вы с этим знанием сделать сможете?

И по стране полыхнуло.

Практику автономии, в которой любой достигший совершеннолетия человек имеет право на владение оружием без какой бы то ни было регистрации, СНК распространил на всю страну.

Некоторые даже не сразу поверили:

— Как, купить любой может? Просто прийти и купить, будто булку хлеба?

— Да, так, — отвечали им.

— А как же преступники, судимые, психи?

— Глупости изволите говорить. Психов со стволами быстро отстреляют. Судимы люди опять же бывают по-разному. Вышел — значит рассчитался. Да и не будет скоро никаких зон. А преступники — да что преступники? Они всегда каким-то образом находили возможность вооружиться. Какие бы запреты ни действовали, какие бы суровые ни были времена. Вот и выходит, что в убытке всегда оказывался честный и законопослушный.

— Оно вроде и так, а боязно как-то.

— Что боязно? Иметь возможность защититься или шанс ответить за свои поступки прямо на месте их совершения? Боись не боись, а так оно и будет. Люди поддержали. К тому же, Команданте сказал так: 'Если кто-то попробует под самыми благими предлогами изъять у народа оружие, то он народу — враг'. Я лично с такой постановкой вопроса согласен.

— Что дальше? — задавали себе вопрос многие. Будущее манило и страшило одновременно. Хотя бы, потому, что достоверно предсказать действия новой власти не брался никто. Особенно, после того, как Председатель Совета Народных Комиссаров публично признал правоту британского журналиста Роджерса, заявившего:

— Вам же, фактически, не на кого опереться! Нынешняя российская элита по сути своей, деструктивна. А на штыках ополчения можно было завоевать власть, но, как говорят, усидеть на них...

— Вы правы, — хладнокровно ответил Вояр. — Однако, существуют проверенные временем рецепты, о которых писал еще Ключевской. И Совету Народных Комиссаров они известны.

— Следует ли это понимать, как отказ от традиционной российской идеологии, рассматривающей Запад как безусловное зло, причем, Зло с большой буквы?

— Мы никогда не считали себя связанными какой-либо идеологией. Захват власти не был самоцелью. Фактически, нас вынудили сделать то, что было сделано. Потому мы совершенно свободны в выборе манеры действий, лишь бы они пошли на пользу людям. Пожалуйста, постарайтесь довести эту мысль до сведения ваших читателей.

Благо большинства — единственная оправданная цель существования власти. Не идеи коммунизма, не демократия и либерализм, одно лишь благо большинства.

— И как далеко вы способны зайти по этому пути? — Об этом лучше всего сказал наш великий поэт: 'Придите к нам! От ужасов войны/Придите в мирные обьятья!/Пока не поздно — старый меч в ножны,/Товарищи! Мы станем — братья!'

— Хотелось бы больше узнать о технических деталях реализации столь блестящей идеи, — слегка скептически высказался журналист.

— Берни, вы, насколько я помню начинали писать цикли статей, непредвзято анализирующих нынешнюю ситуацию. Насколько я знаю, их готовы опубликовать несколько ведущих изданий.

— Это так.

— Тогда позвольте помочь Вам с выбором тем.

— С удовольствием приму Вашу помощь, Виктор. Но зачем это надо вам?

— Затем, что беспристрастно проанализировав ситуацию, Вы и сами придете к выводу, который я уже сделал. И, что более важно, поможете сделать правильные выводы своим многочисленным читателям.

— Ну, меня больше знают как тележурналиста, специализирующегося на освещении событий в горячих точках..., — неуверенно отозвался Роджерс.

— А теперь узнают как аналитика, — парировал Вояр. — Итак, первая тема, которую многим следует обдумать называется 'вырождение элит'.

Как-никак, первый же вопрос интервью был именно на эту тему. — Согласен, — ответил Берни. — Начнем с вырождения элит.

— Тогда послушайте:

в любом упорядоченном обществе элита — лучшее, что у него есть. От направления действий элит, их отношения к своему народу зависит многое. Чаще всего действия элиты определяют судьбу государств. Эти утверждения можно найти во множестве книг. Справедливость их проверена временем. А коли так, будущее наше выглядит незавидно.

Рассмотрение вопроса о происхождении постсоветских элит, следует начать с того, по какому принципу производился их отбор в лихие перестроечные и предперестроечные времена.

Бывший замминистра экономики СССР Сабуров как-то давал интервью немецким журналистам. Запись их разговора можно легко отыскать.

Предельной четкостью и точностью формулировок Сабурова можно только восхищаться. Все же, он не только экономист, но и поэт. А поэты частенько выражаются точнее, чем математики, юристы и богословы вместе взятые. И сказал он следующее.

1.На момент демонтажа СССР в стране ни у кого не было достаточно денег для выкупа за справедливую и реальную цену отраслей и предприятий, подлежавших приватизации.

2. В случае проведения открытых торгов, все потенциально прибыльные предприятия, подлежавшие приватизации, были бы выкуплены иностранными инвесторами.

3. КПСС, складывая с себя номинальную власть, собиралась и в дальнейшем контролировать экономику, управляя ей во благо своих бывших функционеров и их наследников.

4. Иностранные инвесторы, которые могли выкупать собственность по ее реальной стоимости, никакого теневого контроля над собой бы не допустили.

5. Потому было принято решение создать собственных 'буржуев' из числа актива и близких к власти людей, которых контролировать было бы возможно.

6. Как результат, был создан класс полностью подконтрольных власти людей, названных в дальнейшем олигархами. Приватизируемые предприятия передавались им в собственность за чисто символическую цену.

К сказанному Сабуровым следует добавить, что элементарная логика предполагает, что назначенцев на столь ответственную работу связывали дополнительными, нигде не публикуемыми обязательствами.

И конечно же, любого из назначенцев хозяева могли в любой момент нейтрализовать, обладая на них серьезнейшим компроматом. Такое делается всегда. Просто ради удобства контроля. В дальнейшем, у многих новоназначенных олигархов периодически случались отклонения от диктуемой ими линии поведения. Расплата всегда была скорой и строгой. Изгнание с лишением собственности, смерть или долгое тюремное заключение. Яркий пример тому — судьба всем известного Михаила Борисовича Дворковского.

Как человек, он многим симпатичен, но при ближайшем рассмотрении дела становится ясно, что у бедолаги реально 'поехала крыша'. Его засадили в конечном итоге вовсе не за политику, хотя и за нее тоже, а за несколько шкурное желание продать полученную в доверительное управление собственность на мировом рынке за реальную цену.

К чему все эти слова? Да просто чтобы проиллюстрировать утверждение о директивном или наследственном характере вхождения в постсоветскую элиту ее современных представителей.

А если элита исходно была назначена, то сразу же возникает вопрос: 'По какому принципу происходил отбор?'

Для тех, кто застал СССР и помнит принципы работы его административного механизма, ответ дать несложно. При подобных назначениях решающим обстоятельством является единственное качество кандидата — лояльность. Учитывались также подотчетность, подконтрольность и степень управляемости.

Для того, чтобы уверенно войти в постперестроечную элиту, было также необходимо:

1. Иметь поддержку власти.

2. Быть полностью аморальным.

3. Обладать везением, достаточным для того, чтобы не сесть в тюрьму и не быть убитым в процессе дележа наследия СССР.

Наши элиты, вылезли из грязной пены перестройки. Почти как Афродита из пены морской. Только в первом случае пена была погрязнее и явственно отдавала кровью.

Это были выходцы из партийных, комсомольских и советских работников, силовики и примкнувший к ним уголовный элемент.

Творцы перестройки были по-своему, гениальны. Они прекрасно понимали, что жить и питаться чуть лучше других возможно только преступая закон.

Особенно, в насквозь зарегулированном советском обществе. И они заставили проявить себя во всей красе огромные массы сограждан, остро желающих хорошо жить. Причем не за счет работы — бессмысленность этого пути уже была очевидна, а за счет совместного разграбления госсобственности.

Расчет был прост: когда в грабеже участвуют многие, это уже не преступление, а дележ. И комплекс вины за содеянное — общий. Независимо от того, что кому в реальности досталось.

Я часто удивляюсь, почему никто до сих пор не написал книги о роли уголовников в истории государства. Они одними из первых включаются в демонтаж любого государства. Конкистадоры, пираты, джентльмены удачи всех мастей первыми чувствуют, где можно поживиться и сразу туда устремляются. Так было всегда. Так случилось и в перестройку.

И как во все времена, те, кто точно оценил ситуацию, стал вполне респектабелен. Иные выбились даже в президенты.

Те, кто тенденций не понял, пали в многочисленных 'разборках', сгинули в тюрьмах или просто утратили награбленное.

Процесс становления постсоветских элит был чудовищен. Бандиты убивали, резали и жгли. Бывшие силовики и ответственные работники проделывали все то же самое. Разве что, в силу воспитания, по большей части чужими руками.

Через несколько лет, всем потребовалось хорошо выглядеть. Для этого было остро необходимо навести на общество гиен хотя бы легкий макияж.

Потому вместо банд стали использоваться охранные агентства и коррумпированные правоохранители. На первые места в рейтинге часто используемых методов конкуренции и сведения счетов вышли не разборки с автоматами и бейсбольными битами, но возбуждение уголовных дел против неугодных и рейдерские захваты, подкрепленные судебными решениями. Преступность теперь процветает в симбиозе с правоохранителями. Безусловно, мелочь и люди в профессии случайные по-прежнему греют нары.

Серьезные люди, как и ранее, 'решают вопросы'. Их великолепно знают, но в рамках системы они недосягаемы для 'правосудия'. Это и не нужно. В случаях, когда решение вопросов при помощи правоохранительных органов затруднено, нанимают специально подготовленных для таких случаев людей, не обращающих внимания на законы и установления.

Таким образом, люди во власти имеют дополнительный ресурс влияния, состоящий из негодяев, используемых по мере надобности. Собственно правоохранители от откровенного криминала не отстают. В первую очередь, их заботит не война с преступностью, а подконтрольность криминальных источников дохода. Потому, кто что контролирует, тот то и имеет. ОБНОН торгует наркотиками, ГАИ покрывает угоны и ставит на учет ворованные машины, угрозыск грабит, службы государственной безопасности покрывают потоки контрабанды, и так далее.

Наша элита криминальна по своей сути. Обратите внимание, какие горы компромата вываливают кандидаты перед и в ходе выборов друг на друга. Подозреваю, что большая часть его — чистейшая правда.

Итак, элита не только криминальна по сути, но и не имеет иных целей, кроме грабежа и власти. Она, по сути, враждебна самой себе. Ну посмотрите на ту же Украину. Нет в ней президентов, против которых не возбуждались бы уголовные дела. Последний и вовсе оказался корыстной слабохарактерной поганью, бросил все и тихо живет в Ростове.

Премьеры и того краше. Покажите, где еще одновременно сидели бы два бывших премьер — министра, да еще и в разных странах. Если уж наши господа с такой звериной лютостью жрут представителей своей тусовки, своего клана, то обывателю и вовсе ничего доброго ждать не приходится.

Совершенно ясно, ни назначенцы перестроечных времен, ни их дети априори элитой в классическом ее понимании являться не могут.

Это — в чистом виде враги народа, чье назначение состоит в организации упорядоченного грабежа остатков народного достояния.

Оглянитесь вокруг, и Вы увидите плоды их деятельности практически во всех областях жизни народов СССР и всех отраслях экономики некогда сильной державы.

Говоря простым языком, нами управляют назначенные сверху мародеры и приходящие им на смену детишки, еще более наглые и циничные в своем пренебрежении интересов народов, населяющих территорию бывшего СССР.

Обреченность постсоветских элит кроется в их принципиальной аморальности. Они — переносчики смертельной заразы, привитой большевиками.

Заразные болезни, как известно, способны порождать эпидемии, поражающие целые народы.

Ведут себя представители элит соответственно. Старшее поколение склонно грешить в тиши. А вот о забавах мажоров прекрасно осведомлен каждый, способный смотреть телевизор и читать.

Описаниями того, как сотрудник компетентных органов или чей-то сынок переехал по пьяному делу одного или нескольких человек, а то и вообще снес остановку, переполненную людьми, пресса заполнена до отказа.

Золотая молодежь практически открыто предается всем мыслимым и немыслимым порокам, творя при этом непредставимое для психически здорового человека. Пресыщенные жизнью мажоры колются, нюхают, убивают сограждан в сатанинских ритуалах, сжигают заживо и скармливают собакам изнасилованных ими девушек. И только немногие бывают осуждены.

Второе и третье поколение назначенной на нашу голову элиты — это преимущество скоты с отверстиями для удовольствий. Морали, заставляющей переделывать окружающий мир к лучшему, у них нет и быть не может. Исключения немногочисленны и только подтверждают общее правило.

Их отцы, кроме лакейской преданности и готовности выполнить любые указания сверху, зачастую имели неплохие деловые и профессиональные качества. У сыновей и внуков — ничего, кроме амбиций и аморальности.

Когда дитятко страхуют от неприятностей всеми возможными способами, бойцом стать невозможно. Разве что, палачом и садистом. Купленный на папины деньги диплом престижного вуза не идет ни в какое сравнение с образованием и опытом работы, полученными самостоятельно.

Теперь примем во внимание, что социальные лифты для выходцев из низших слоев общества с началом перестройки были предусмотрительно реформаторами отключены. Все, приехали. Убогонькая и развращенная элита не имеет шансов со временем стать лучше. Следовательно, лишена шансов на полноценное воспроизводство. Ибо среда ее обитания не предполагает возможностей честной конкуренции.

Собственно говоря, даже личностные характеристики владетелей бывших советских республик разительно ухудшились. В России уровень руководства помельчал до подполковника безопасности, что, кстати, совсем даже неплохо на фоне той же Украины, выбравшей себе в вожди дважды несудимого завгара. Немало забавляли в свое время ролики c жующим в прямом эфире галстук руководителем независимой и гордой Грузии. Есть ли смысл говорить об интеллектуальном и профессиональном уровне на местах? Театр уродов, право слово.

Вырождаясь и деградируя, наши правители превращаются в сборище монстров, которые подлежат тотальному уничтожению. Иначе жертвами окажемся мы и наши дети.

Когда — то протестантская мораль с ее уважением к своему и чужому труду создала элиты промышленно развитых стран. После каждого из ее представителей (вспомним Круппа, Тиссена, Бессемера, Кольта, Форда) оставались не только семейные капиталы, но и новые отрасли промышленности, доселе не существовавшие.

После нашего аморального сброда, лишь по ошибке называемого элитой, остаются лишь загаженные развалины.

Случается, что доведенный до отчаяния народ вспоминает о чувстве самосохранения. И выражает свое отчаяние в виде бунта, приводящего к гражданской войне. То есть к явлению, прекрасно нам известному, избежать которого стремится любой психически здоровый человек.

Элита постсоветских стран — гнойник, стремящийся прорваться народным бунтом. Который никогда не заканчивается хорошо ни для одной из сторон.

Господа наши, следуя примеру Соловья-разбойника из старого анекдота, азартно пилят сук, на котором сидят.

При этом, наиболее умные из наших лучших, прекрасно понимают ситуацию. Но остановиться и прекратить не могут. Сообщество негодяев не дает себе подобным просто так, без последствий, выйти из прибыльного дела.

То, что сейчас не наблюдается серьезных возмущений социума, ровным счетом ничего не доказывает. Хотя некоторые признаки есть. В Михайловке, доведенные произволом милиции до отчаяния, селяне разгромили отделение милиции. В N-ске — заставили мэра сбежать, а потом тихо понизить задранные им же до небес коммунальные платежи.

Регулярные майданы, волнения типа Болотной опять же. Пусть кем-то проплаченные. Но проплаченных казачков там — не более 15 процентов. Остальные приходят, потому что жизнь становится все хуже. Им безразлично, против чего протестовать.

Процессы, происходящие в обществе, как я уже говорил, описываются экспоненциальной функцией. Затем — кризис. То, что украинцы описывают выражением 'терпец урвався'.

Чтобы стало понятнее, проиллюстрирую на простейшем примере. Предположим, что на пустыре по весне появился сорняк. Один. Завтра их стало 2. Послезавтра — 4. Так и продолжалось, пока пустырь зарос полностью. Скажем, за 60 дней. Понятно, что за 59 день заросла ровно половина пустыря. Учтем, что пустырь при этом может быть сколь угодно большой площади. Невнимательный наблюдатель может заключить: 'Вдруг заросло. И откуда только взялось столько этой гадости!' Он будет неправ. Если рассмотреть для того же пустыря уже не геометрическую прогрессию, а степенную, то завершение процесса займет считанные минуты.

Таков механизм созревания социальных взрывов. Для несведующего все происходит вдруг. Для сведущего — закономерно.

Деструктивные элиты, составленные из врагов народа, обречены. Свой крах они начали готовить с момента возникновения. Их существование приносит непрерывные страдания народам русского мира. А несвоевременный уход может обернуться гибелью многих, потерей государственности и культуры.

Мы остро нуждаемся в тотальной зачистке общества. К своему глубочайшему сожалению, вынужден напомнить, что зачистка общества означает неминуемое кровопролитие.

Замечу, что это никак не связано с особенностями идеологии будущего общества. В данном случае идеология станет лишь способом организации части общества, которая будет производить зачистку.

Отсутствие или вырождение элит приводит к тому, что без периодических кровопусканий общество вырождается. Гражданские войны, заставляющие сына стрелять в отца и брата — в брата — способ обретения обществом единства. Не лучший, замечу!

Вдруг становящиеся необходимыми отстрелы руководства — не лучший метод избавления общества от зажравшихся скотов. Значительно проще не допустить их появления. Иначе говоря, в обществе должен идти непрерывный процесс очищения. Подразумевающий воспитание элиты, способной поколениями решать однажды сформулированные обществом задачи. Элиты, из поколения в поколение сохраняющей преемственность задач и идеалов.

Сейчас мы находимся в нехорошей ситуации. Надо резать по живому. Но поймите, ежедневное зло, помноженное на миллионы и годы, убивает нас постепенно, но вернее.

К сожалению, народы бывшего СССР существенно ослаблены последним столетием негативного отбора и на данный момент серьезно деградировали.

Высока вероятность, что у социума в данный момент не существует резервов, позволяющих задействовать механизмы самоочищения.

Мы нашли в себе мужество это честно признать.

— Не ручаюсь за точность цитаты, — сморщив лоб, сказал Берни, — Но такое уже говорили. Помните: велика и обильна наша земля, но порядка в ней нет...

Предпраздничное столпотворение в железнодорожных кассах.

-Билять худой, — проворчал горбоносый красавец в адрес немолодого мужчины, не пожелавшего уступать дорогу гордому сыну гор. И тут же попытался пролезть дальше.

Однако, мужичок оказался неожиданно крепок, и место в очереди уступать не пожелал.

— Неприятностей хочешь? — прошипел джигит.

— Малый, — с жалостью, будто разговаривая с убогим, обронил мужчина, — мне видится, что все наоборот, их возжелал ты .

Сжав в кулак жилистую руку завсегдатая тренажерного зала, горец попытался изобразить замах, как это он всегда делал в таких случаях. Но встретив взгяд неожиданного противника, вдруг осознал, что сегодня явно не его день.

Толком не размахнешься. Тесно. Люди кругом. Взгляд этот. Что-то сильно не так, спинным мозгом почувствовал нахал. От нехорошего предчувствия по спине пробежал холодок.

Пожилой человек смотрел на джигита... Плохо смотрел. Безразлично. Как смотрят на проползающего мимо таракана за несколько минут до того, как помещение с пола до потолка зальют дихлофосом. Миг, и до тонкого слуха дитя природы донесся характерный, четкий щелчок металла.

Звук, перепутать который с чем-то другим невозможно. В кармане потертого плаща заступившего дорогу мужчины, встал на боевой взвод пистолет. Рука горца автоматически нырнула под пиджак, к удобно расположенный под ним кобуре. Сработал рефлекс мелкого бандита, зарабатывающего себе на жизнь лихостью, но не умом.

— Не успею, — неожиданно осознал абрек, завороженно глядя на натянувшуюся ткань. — Мужик плаща жалеть не будет. Старый у него плащ. Вон, как края рукавов обтрепались. Старья не жалко. Выстрелит прямо через карман.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, человек кавказской национальности, как пишут в протоколах, вынул руку из-за пазухи. Открытой ладонью вперед. Чтобы сомнений не было. Может, дядька в безоружного стрелять не станет?

Люди в очереди ни слепотой, ни глухотой не страдали. С разных сторон послышались разочарованные выкрики:

— Давай, мужик, вали его! Мы все подтвердим, что он первый на тебя кинулся!

— Давай, что медлишь? — спросили молодые ребята откуда-то сзади, и послышался еще десяток аналогичных сухих щелчков. — Мы добавим, если патронов не хватит! А то у тебя, небось, эта дешевая двухзарядка!

От лица недавно такого гордого джигита отхлынула кровь. Ослабели колени. Лишь громадным усилием воли удалось сдержать горячую струйку, потекшую было по ноге. Стараясь стать как можно незаметнее, горбоносый сжался, сгорбился, и, бормоча неразборчивые извинения, а потом и вовсе подвывая, бросился бежать.

В родном тейпе за подобное поведение его бы просто заплевали, но старейшины далеко, а жизнь, она одна. И кто там говорил, что наши люди безнадежны и рабы по сути своей?! Вы дайте им оружие , тогда и поговорим.

... Джон Моран, один из наиболее влиятельных членов Конгресса, еще утром отключил все телефоны, а секретарю велел всем говорить, что его в радиусе досягаемости нет.

Он исчез. Пропал, канул, испарился.

Следовало подумать, и подумать крепко.

Лучше всего думалось в мастерской. Джон любил работать руками. Никакого ЧПУ, хотя он мог бы позволить себе купить хоть завод. Нет, только классической компоновки станки, голова и руки. От такой работы мозг очищается, и приходят зачастую неожиданные, но верные и точные решения.

Сегодня, как и всегда в случае тяжелых раздумий, он точил вещь достаточно головоломную. Куб токаря. Это, если кто не знает, кубик, в котором, не выпадая, болтаются еще три поменьше. На стеллаже этих кубов стоял уже добрый десяток, как память о миновавших житейских бурях.

Работать следовало предельно аккуратно, безупречно подготовленным инструментом, поэтому добрый час Моран занимался доводкой резцов.

И все равно, затеянное молодым российским лидером не давало ему покоя. Настолько, что он дважды неточно выставил самый главный, финишный резец, в заточном приспособлении.

— Команданте Виктор прав, — думал он. — Прав на все сто процентов. Зря мы вообще затеяли эту перестройку. Зря рушили Союз. Как, впрочем, и зря финансировали его создание... И чем нас, спрашивается, просто Россия не устраивала...

Врагов, особенно таких, беречь надо, лелеять и холить. Не может нормальное государство без врагов жить. Развитие прекратится.

А воровать в оборонке уже начали так, что человек, несведущий и не поверит. Настолько чудовищны были цифры в последнем докладе специальной комиссии Конгресса. И ведь это только то, что не удалось скрыть. До трети военного бюджета уходит как в песок на разные сомнительные затеи. Добром это не кончится.

Получается, что иного выхода, кроме того, что предлагает Вояр, просто нет.

Моран тяжело вздохнул. — Годы, однако, — с легкой печалью подумал он, с усилием снимая увесистый трехкулачковый патрон и устанавливая на шпиндель токарного станка планшайбу. Можно было, конечно, работать и в четырехкулачковом патроне, но это было бы чистейшим читерством, да и точность в таких случаях немного, но страдала. Джон же привык добиваться наилучшего из возможных результатов.

Полчаса спустя обрезок латунной болванки превратился в сверкающий куб. Установив в заднюю бабку сверло, мастер приступил к обрабоке первой из шести граней. Затем сверло сменила фреза. Дно отверстия должно быть плоским.

Волнение унялось, руки и голова работали четко и точно. Безупречная координация движений, идеальный инструмент, аккуратность, последовательность, внимание — все как всегда. Turners cube — вещь такая, ошибок и разгильдяйства не простит.

— В любом случае, сделанного не воротишь, да и вывезли мы тогда из Союза примерно на триллион, что было совсем не лишним. Надо же как-то кормить безмерно расплодившихся бездельников внутри страны.

Эх, кому расскажи век назад,засмеяли бы! Белые в Америке — меньшинство! Еще в большем, безнадежном и страшном меньшинстве оказались те, кто желает хоть что-то создавать. Наследники идеалов, на которых создавалась Америка, и в меньшинстве... Но ведь это правда. На изобретателей, трудяг, воинов смотрят как на голубиный помет. А ведь это их трудами была создана держава!

Большинству же нужно полное жвачки корыто и как можно больше зрелищ. Всех остальных эти животные считают просто уродами.

Что самое гадостное, их представители есть и в Конгрессе, и в Сенате. И черный Президент, пришествием которого давно пугали, еще не самое страшное. Страшнее вырождение нации, отравившейся латиносами, черными и прочим сбродом. Страшно и то, что уничтожив Союз, мы остались в одиночестве. Хотя, была ли она вообще, та нация? Так, с миру по нитке.

Приходится констатировать, что грезившегося отцам-основателям плавильного котла не получилось.

Поэт заметил верно, запад есть запад, восток соответственно, это восток. И с места они не сойдут. Безумием было надеяться привить протестантскую мораль недавно слезшим с пальмы диким обезьянам и приятно смуглявеньким потомкам гордых идальго. Не говоря уже о прочих...Всяких. Заплатим мы за это страшно. Уже сейчас видно. что безмерно расплодившиеся уроды пытаются сделать извращения, противные самой сути человека, признанной нормой.

Хотя, что это я о будущем? Уже платим. Четверть заключенных в мире — наши. Каждого шестого приходится кормить, выдавая талоны. Деньгами — нельзя, помрут от передоза или просто пропьют. Пробовали, помним.

Муже, ското и прочих ложцев не останавливает даже их принципиальная бездетность. Они с энтузиазмом превращают в уродов чужих детей. Если так пойдет и дальше, то у нас утвердится новая форма правления:содомитская. Так что наш социум нуждается в чистке ничуть не меньше русского. Такой, чтобы от уродов только мокрые пятна остались... И вот еще что: страшные пьяные комми на медведях остались в прошлом. Теперь мир дружно ненавидит размахивающего дубиной кривоногого ковбоя.

Армагеддон стал неизбежностью. Его можно лишь слегка отсрочить, но не предотвратить. В свое время мы в погоне за прибылью выводили производства в Азию и страны третьего мира. Скоро они смогут взыскать за непредусмотрительность.

Отблескивающий особым, маслянисто-желтым, приятным глазу цветом свежеобработанной латуни, кубик встал в простенькое приспособление. Всего лишь разрезанная втулка с четырьмя продольными проточками под зажимаемые ребра.

Полчаса сосредоточенной работы, и проточка из трех ступеней на первой грани исходного куба был закончена. Сменив резец, Джон принялся растачивать донышко каждой ступени вбок, формируя первую из граней трех внутренних кубиков.

— Китай, да... Кто бы что ни говорил, они не забыли ничего. Ни опиумных войн, ни грабежа, растянувшегося на столетия, ни двадцати миллионов жертв во времена второй Мировой. И это не русские, шарахающиеся из стороны в сторону. Сосредоточившийся Китай способен выдерживать однажды взятое направление поколениями, не обращая внимание на смену лидеров. Национальная идея для них — не пустой звук. Это они пока продолжают нам улыбаться, пока...

Расточив одну грань, Моран аккуратно ослабил фиксаторы, вытащил оправку и перевернул деталь на другую сторону.

Процесс повторился. Ступенчатое отверстие, расточка фрезой, подрезка граней. Монотонные, повторяющиеся операции вернули мысль на наезженную дорогу.

— С джапами вышло еще поганее. Хотя, казалось бы, куда уж поганее, чем с китайцами.

Победить-то мы их победили, да вот только в угаре от собственной мощи никто не вспомнил о том, что в таких случаях надо бить наповал. Или не нарушать законов Божьих вовсе.

Надо же было додуматься, сбросить две бомбы, не подумав, как это может отозваться через много-много лет... Теперь мы видим, что тени на обгоревших в ядерном огне развалинах продолжают взывать к вечному Небу. И пепел, что давно унес ветер, все так же стучит в сердца японцев. Они помнят...

Запретив им иметь армию, мы сами дали им возможность развиваться бешеными темпами. Теперь узкоглазые способны сделать бомбу за пару недель, а любимое развлечение у них — создание роботов. Разных, совсем разных.

Нам пока что улыбаются, сгибая спины в ритуальных поклонах. Сегодня мы сильнее. Но ключевое слово — сегодня. А завтра?

А завтра узкоглазые с той же улыбкой сунут нам в печень остро отточенную железку, сплюнут, и пойдут пить чай.

Думаю, когда они сочтут, что час расплаты пробил, нас ждет множество высокотехнологичных сюрпризов. По большей части, у нас же и украденных.

Но пока что мы находимся в том волшебном промежутке между сегодня и завтра, когда вдруг понимаешь, что еще многое можно успеть. И мы успеем!

Упали последние пылинки стружки. По инерции сделав пару оборотов, замер шпиндель. Вот и еще одна грань полностью обработана. Аккуратно собирая стружку, Джон подумал: — Да, ресурсы. Восток умеет ждать. Умеет и ударить, когда время пришло. Но для этого нужны ресурсы. Нефть, газ, металл. Война требует многого.

Мы сдуру чрезмерно ослабили Россию, и туда устремились китайцы. Без всякой войны они уже контролируют шесть процентов экономики. На следующий год будет восемь.

Когда-то на всем Дальнем Востоке их было менее двухсот тысяч.При Советах — вообще около сорока,вместе с корейцами и вьетнамцами. Той статистике можно было верить. Сколько сейчас, точно сказать невозможно. То ли шесть, то ли восемь миллионов. И ведь не разберешься толком. Пользуясь тем, что для европейца все азиаты на одно лицо, подданные Поднебесной умудряются вдесятером пользоваться одними и теми же документами.

Китайцы не завоевывают. Они просачиваются и грабят. Подчистую выкорчевывая кедр и лимонник. Вывозя с лесопилок даже пни и оставляя за собой пустыню.

В приграничных городах давно выкуплены дома и созданы национальные анклавы, куда русский просто не войдет. Даже милиция.

Японцы тоже считают, что Дальний Восток и Сибирь им не помешают. У них-то совсем ничего нет, разве что, душа да руки. Баловаться с длительной инфильтрацией не будут. Времени просто нет.

Они будут действовать проще, прямолинейнее, как в начале века. Купив местную верхушку, просто высадят оккупационный корпус. Надо только договориться с китайцами. Если те, конечно, согласятся делиться тем, что давно считают своим.

Впрочем, они согласятся: враг-то общий. Так что, договор состоится. А когда это произойдет, будет плохо, очень плохо...

Было бы время, и оставались бы там у власти те, кого смели в мусорную корзину истории, можно было бы попробовать помочь России накачать чуток мускулов, да и стравить ее с азиатами. Но времени как раз и нет.

Кубик вновь повернут в оправке. Третья грань. Новые мысли на ту же тему.

— Рождерс, статья этого журналиста о вырождении элит. Берни писал о России и прочих лимитрофах типа Украины, Прибалтики и Молдовы, но ими дело не ограничивается. Эта зараза есть и у нас. Не в такой степени, но есть.

— А может, и в такой, если не хлестче, — возразил Морану внутренний голос, всегда представлявшийся Джону принадлежавшим старому, циничному скептику-лепрекону, надежно спрятавшему фамильный горшок с золотом и втихомолку посмеивающимся над всем окружающим миром. Иллюзии для этого существа не существовали, пустыми умствованиями альтер-эго не маялось, чем и было крайне полезно. Очищенная от эмоций логика доступна не каждому.

Четвертая грань. Обработав ее Джон устроил себе кофе-брейк. Ненадолго.

Вспомнился гранит скрижалей, рвущийся к небу. Он знал тех, кто оплатил труд каменотесов и продиктовал слова, которые следовало высечь на на неподвластном времени граните.

— Идиоты. Плоские мозгами, будто ленточные черви, — подумал он. — И аналитики их таковы же. Прямые извилины, линейные модели. Что толку, что обсчитывают их самые мощные в мире компьютеры. Вот этих ребят точно пора останавливать. Они уже складируют в укромных местах миллионы пластиковых мешков для тел, заказывают оружие и боеприпасы, и готовятся к тому, что представляется им неизбежностью.

Пятая грань.

Закончив расточку, Моран подумал.

— А ведь странно. Если бы я не знал, кто такой Вояр, то по его манере действий решил бы, что это чистейшей воды минитмен. Из тех, пропитанных духом настоящей Америки. Странно все это.

Мы столько лет готовились к смертельной схватке с русским, а ведь у нас общего намного больше, чем это принято замечать.

И они уж всяко симпатичнее цветных. Вот только это их поголовное пьянство...

— Ты опять неправ, — вновь откликнулся голос со дна души. — Про пьянство русских просто принято думать. Статистика говорит иное, ты же в курсе, Джон, припомни-ка.

— Пожалуй, так, — согласился со внутренним скептиком Моран. Второе меньше наших, в пять раз меньше англичан. Про ирландцев ... промолчу. Про французов, у которых в винодельческих районах детей грудью не кормят, вспоминать не буду. О немцах и прочих чехах-тоже.

Но возразить все-таки могу. Те пьют после работы, а вот русские-вместо! И до упаду!

— Это тебе просто нравится так думать,— вновь отозвалось в душе, — косорукие лентяи просто не смогли бы восстановить страну после той войны.

Они просто надорвались. Об этом, кстати, писал их поэт еще в начале века: " Мы, как послушные холопы, держали щит меж двух враждебных рас, Монголов и Европы."

— Наверное, так, — согласился Джон. — Они действительно надорвались.

Остановив станок, Моран перенес деталь на верстак и тщательно залил проточенные грани термоклеем. Плотно и исключительно аккуратно. Он не допустил, чтобы осталась хоть маленькая пустота. Иначе внутренние кубы сдвинутся в самый неподходящий момент, и деталь будет испорчена.

Все. Последняя, шестая грань. Рассверлили, проточили, подрезали. Теперь греем воду и опускаем в нее кубик. Ненадолго, иначе клей превратится с сопли, и его придется удалять дольше. Так, хорошо, клей размягчился но не потек. Выковыриваем его.

Усмехнувшись, Моран осмотрел получившуюся игрушку и поставил ее на стеллаж.

— В следующий раз буду точить китайские шары, они интереснее, — подумал он.

Аккуратно убрав инструмент, Джон вымыл руки, переоделся, и включил телефоный аппарат.

— Ричи, — сказал он секретарю. — Позвони на аэродром. Мы вылетаем в Москву.

— Как там писал этот хитрый японец? Конец истории? Да нет ребята, история продолжается! — подумал Моран, садясь в автомобиль.

Конгрессмен никогда не читал русской классики, но слова о том, что история была пришпорена и понеслась вскачь, молотя дураков по головам золотыми подковами, ему бы понравились.

Глава 25.

Стену дождя прорезал свет фар. Водитель такси с наработанным годами извоза изяществом притер машину поближе к залитым дождем ступеням.

За панорамными окнами бушевал штормовой ветер, срывающий с валов шапки пены. Свинцовой тяжести удары обрушивались на волнорезы и жадно слизывали песок намытых к курортному сезону пляжей. В такие моменты становится понятно, почему это море назвали Черным.

Вздрагивающие от порывов холодного ветра стекла и мутная пелена, закрывшая горизонт, придавали особое очарование уюту небольшого кафе, выстроенного в опасной близости к склону, круто обрывающемуся к воде. А запахи кофе, корицы, жареного на огне мяса и фруктовый аромат делали обстановку почти домашней.

Вошедшего встретил радостный гул голосов и стол, накрытый так, как это умеют лишь в одном городе мира. Том,в котором говорят, что "наш город конечно не первый, никак и не второй". А на стене, между цветами и воздушными шариками висел транспарант: "Мы ждали".

-Друзья... — растроганно выдохнул вошедший.

— Держи, Мишка, — виновнику торжества всунули в руку бокал с вином. Сразу несколько человек, перебивая друг друга, попробовали сказать что-то приличествующее случаю. Получилось невнятно, но по сути, правильно.

— Спасибо, спасибо всем вам! — растроганно выдохнул Мишка. Тонко запел хрусталь.

И сразу: поцелуи, объятия, сбивчивая скороговорка до боли родных голосов. За стол сели не сразу, но все-таки сели. И начался праздник!

Впрочем, нам интересно не застолье. Нам будет интереснее узнать, о чем говорили.

— И все-таки, Миша, зачем ты поехал туда ?

— Решил, что так — правильно.

— Тебе ли не знать, что таких вот как ты во все времена использовали, а потом подводили под молотки. Вспомни Геров Гражданской...

— Не тот случай.

Запах духов разбутил воспоминания, на которые организм отреагировал однозначными физиологическими реакциями и легким, будто от шампанского, головокружением. Тем неприятнее было услышать от той, кого он считал единственной и любимой, что она пришла лишь попрощаться.

— Нам надо расстаться, Миша...

— Почему?!

— Ты убивал. У тебя чужие глаза. — А ты так ничего и не поняла.

— И не собираюсь!

— Понял.

— Прощай.

— Прощай.

— Надолго домой?

— Нет.

— Это правильно. Знаешь, здесь всех, кто воевал в ополчении, объявили военными преступниками и обещали судить. Так что, осторожнее.

— Чего уж там. После нашей гулянки полгорода знает: Миша таки вернулся целый и даже веселый. Какая уж там конспирация... Значит, говоришь,могут арестовать?

— Нет. Арестовывать точно не будут. Живи спокойно. Тебя постараются не заметить. Ваших вообще стараются не замечать. Какие там аресты, я вас умоляю! Будем пить вино и жарить мясо, на рыбалку пойдем.

— Значит, с одной стороны я военный преступник, и с другой — совершенно незаметен. Дядя, вы им денег дали?

— Миша, пока ты был в дороге, безпека демонстративно прихватила пару ваших.

— И что?

-Не перебивай! В общем, нам сначала громко и радостно сообщили о поимке военных преступников. Теперь эти шлемазлы тихо восстанавливают следственные изоляторы и ищут толпу без вести пропавших вертухаев. И заодно, прокурора со следственным судьей, выдавшим ордер. Но все равно, веди себя осторожнее, ладно? Могут и ведь по-тихому придушить.

— Понятное дело.

— И хорошо. Иди, а то тебя гости заждались.

По дороге к столу Мишу снова придержали за рукав.

— Не жалеешь?

— О чем?!

— Жизнь в грязи, дырки в организме. Проданная за бесценок фирма. Квартира в центре, разменянная на стволы и взрывчатку. Это, ты считаешь, не поводы? Что в итоге, возвращение к разбитому корыту?

Миша с брезгливой жалостью посмотрел на бывшего партнера.

— Переживаешь, что решу переиграть обратно? Так не беспокойся, не стану. Все остальное, как я понял, лирика?

— Не совсем. Я действительно не понимаю, зачем тебе было ввязываться в чужую драку.

— Не вижу смысла пояснять.

— Ладно, не хочешь — не надо. Тут с тобой серьезные люди встретиться хотели.

— Через пару дней. Я все-таки отдохнуть приехал.

Ровно через два дня перед домом остановился пафосный седан, сопровождаемый двумя кубообразными внедорожниками охраны. Из седана вылез человек неопределенного возраста, раздраженно отмахнулся от охраны, пытавшейся забежать впереди шефа и лично нажал кнопку домофона.

— Здравствуйте, — сказал Миша. — Чем обязан.

— Многим, молодой человек.

— Я вам или вы мне?

— Я — вам, — терпеливо пояснил гость. — Кстати, меня зовут Юрий Станиславович.

— Очень приятно. Миша.

Гость испытующе поглядел в глаза собеседнику. В следующее мгновение его ощутимо передернуло. По позвоночнику прокатилась холодная волна. Такой взгляд, цепкий, но совершенно невыразительный Юрию Станиславовичу случалось видеть разве что у знакомого патологоанатома и ветеранов, прошедших сквозь огонь. Такие замечают многое, но не удивляются ничему.

Поспешно опустив глаза, гость сказал: — Ну, как вас зовут, я знаю давно.

-Изволите говорить загадками, Юрий Станиславович, -улыбнувшись, заметил Миша. — Пожалуйте в дом, вы явно приехали не просто так.

Улыбка совершенно изменила молодого человека. Открытое лицо, ямочки на щеках, искренняя, доброжелательное выражение лица. Короткие русые волосы и гладкая, розовая после бритья кожа создавали обманчивое впечатление, но глаза... Эти глаза определенно видели слишком много того, о чем не принято говорить. — Предельно серьезный молодой человек. Не хотел бы я с ним столкнуться на узкой дорожке, — подумал Юрий Станиславович, проходя в дом.

— А мы все такие, — не оборачиваясь, спокойно констатировал Миша.

— Вы что, мысли читаете? — встревоженно сказал гость. — Похоже старею, заговариваться начал.

— Да не беспокойтесь, Юрий Станиславович, просто вы очень громко думаете, — вновь улыбнулся Миша. И принялся готовить кофе.

Несколько минут спустя, Юрий Станиславович отставил чашку с недопитым кофе и произнес: -Собственно говоря, я здесь из-за Елены.

Миша ответил недоуменным взглядом. Гость уточнил.

— Дело в том, молодой человек, что когда-то доктор биологических наук Коренева была моей женой. Мы расстались, однако если бы с ней что-то случилось, мир для меня потерял бы большую часть ярких красок. Много лет через третьих лиц я финансировал ее исследования, о чем впоследствии жалеть стало поздно.

Михаил молча, внимательно смотрел на Юрия Станиславовича, комкающего в руках салфетку.

— Поймите, я никогда не верил, что ее исследования могут иметь какой-либо практический выход.

-Вы настолько хорошо разбираетесь в тематике исследований?

— Мы вместе заканчивали биолого-почвенный. Так что, слегка разбираюсь. Узнав о теме доклада, я звонил, уговаривал, молил, да чуть ли не на коленях стоял. Знал, что обратно она может не вернуться. Но она все-таки поехала. Чтобы спасти, срочно требовалось чудо. И это чудо сотворить можно было только своими руками. В итоге, мне удалось проинформировать Команданте. Дальнейшее вы знаете.

— Мне никто не давал права говорить с вами о делах службы, — жестко ответил Миша. — Этого никто и не требует. Вы знаете что я знаю и vise versa

— Допустим.

Миша навсегда запомнил залитый черной в свете луны кровью песок Адриатики и рвущие темноту в клочья вспышки дульного пламени. Такое не забывается. Он никогда не обсуждал приказы, но эвакуация ученой дамы стоила слишком дорого. И теперь ему остро захотелось выяснить, стоила ли игра свеч.

Тем временем, гость продолжил: — Клочкова никто и никогда не мог обвинить в неблагодарности. Помощь семьям погибших оказана. А вам, поскольку вы живы, я решил сделать подарок. Не беспокойтесь, это входит в договоренности с вашим руководством.

На стол легла папка с бумагами.

— Это документы на право собственности, — продолжил Юрий Станиславович.

Отодвинув бумаги, как нечто малозначимое, Миша спросил: — Оно того стоило?

— Вы в курсе сути проекта? — вопросом на вопрос ответил Юрий Станиславович.

— Биотехнологии и все такое.

— Верно, но только в общих чертах.

— Уточните, если не сложно.

— С удовольствием. Елена сделала опытный биореактор. На выходе — обогащенное всеми восемью незаменимыми аминокислотами мясо, неотличимое от натурального. Так-то вот.

Произнеся эти слова, Клочков хитро прищурился и стал похож на старого, мудрого, саркастичного лепрекона, из безопасного далека глумящегося над очередным незадачливым искателем надежно припрятанного горшка с золотыми монетами.

Тяжело вздохнув, Юрий Алексеевич продолжил: — Фактически, это волшебный горшочек из сказки. Лена всегда была несколько не от мира сего, вечно подбирала птичек со сломанными крылышками и бездомных котят. Этот ее проект из той же серии — "счастье для всех". Дальше вы знаете.

— Я тоже в детстве котят домой таскал. — В отличие от вас, она готова заниматься этим до конца жизни. Так вот, говоря по простому, реактор закрывает проблему голода, делая ненужным животноводство, бойни и частично, мясокомбинаты. И это при том, что даже опытная установка окупилась бы за пару недель. Чтож не окупиться-то, при себестоимости в пять раз более низкой, чем аргентинская говядина!

В общем, волею судеб мне теперь от этого проекта деться некуда. Активы выведены, пора в дорогу. Да и вам здесь задерживаться неразумно.

— Одно удивляет, — задумчиво пробормотал Миша. — Ладно, я толком не поинтересовался сутью происходящего, но те кто знал, что ж они так мелко?

— Чему вы удивляетесь? Вам мало погибших товарищей и шрамов на теле? — недоуменно спросил Юрий Станиславович.

— Если сказанное вами — правда, то только одному: почему не шарахнули атомной бомбой?

-Боюсь, это лишь вопрос времени.

Несмотря на ранний час, люди, собравшиеся в ресторанчике "Фанкони", были заняты обсуждением текущего момента.

— О какой-такой критической ситуации в России вы изволите рассуждать? — скептически поинтересовался один из собеседников, наслаждаясь свежезаваренной "Арабикой" и первыми, утренними, а потому особенно вкусными затяжками табачного дыма.

Этот курильщик был из правильных. Ибо курил сигары ручной работы, прикуривая от длинной деревянной спички длинной ровно три и одна шестая дюйма, или восемь сантиметров, если мерить в богомерзкой метрической системе. Подождав, пока кончик сигары равномерно затлеет, табачный гурман вопросительно глянул на собеседника.

— Так это же совершенно очевидно, Давид! — ответил мужчина с весьма характерной внешностью, позволяющей безошибочно сделать вывод о его религиозных убеждениях и национальной принадлежности, — И таки да, сразу видно, что вы совершенно не следите за прессой.

— За прессой я не слежу, тут ты прав, Моше, — ответил Давид, прополоскав рот сигарным дымом. А вот факты отслеживаю, и этого вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что все совсем не так, как пишут. Сам знаешь, газеты правду говорят лишь в исключительных случаях.

— Но это все-таки натуральная катастрофа! — не согласился Моше. — И помяни мое слово, она таки долбанет по нашему маленькому бизнесу! Ты же знаешь, сколько уважаемых людей в одночасье лишились активов. Это погром, Содом и Гоморра в одном флаконе! Вот вспомнишь еще мои слова! Нет, Давид, хочешь не хочешь, а ехать надо.

— А я бы так не нервничал, Моше. Во-первых, мы живем в другом государстве...

— Ой, не смешите мои тапки, — нервно расхохотался Моше. — А то тут кто-то не помнит, что такие как у нас государства создаются за одну ночь и рушатся за пару часов? А потом всегда начинается веселье. Сколько правительств пыталось пановать в ту Гражданскую! Спросите у любого грамотного , и он обязательно собьется и перечислит не всех. Стоит ли ждать, что в ЭТУ Гражданскую бардака будет поменьше?

И потом, при чем тут временные местные власти? Хозяин таки придет, и меня это откровенно пугает.

— Что ты имеешь в виду?

— Да хотя бы парочку последних Декретов Команданте. Например, "О защите общественных интересов" и "О врагах народа".

— Меня уже давно не впечатляют декреты, законы и громкие заявления. Как сказал один умный, у нас строгость законов полностью компенсируется их тотальным неисполнением.

— Если бы это было так... — горько вздохнул Моше. — Если хочешь, я расскажу тебе, как Декреты выглядят на практике.

— Не откажусь.

— Помнишь лучший афоризм Лема, Давид?

— Это ты о том, что движущей силой истории является глупость?

— Угадал. Так оно и получается. Против новой власти были использованы точно те же методы, что в начале века применялись против большевиков.

Перво-наперво, был организован дефицит продуктов питания. Точнее так, небольшие перебои с поставками. Все остальное граждане сделали сами.

В качестве запала использовали СNN — спутниковые антенны есть у каждого второго.

Под тревожащую музыку камера показала полупустые полки супермаркета. Для того, чтобы зритель не сомневался, что скоро на тех самых полках будет совсем пусто, в углу экрана в нужный момент появилась картинка для сравнения: те же полки неделей раньше.

Видеоряд подкрепили диалогом между покупателями, волокущими к кассе забитую товаром тележку.

— Внук, неплохо бы кроме сахара и гречки купить хотя бы ящик спичек, — говорит пожилая, скромно одетая женщина, утирая испарину со лба. Облик подобран идеально. Потертое демисезонное пальтишко неопределенно-практичного цвета, вязаная на руках шапочка, усталое лицо с добрыми морщинками у глаз. Такие люди вызывают инстинктивное доверие.

— Да хорош, ба. По моему, ты перестаралась со своими апокалиптическими прогнозами, — отвечает молодой человек.

— Эх, молодо-зелено, — горестно вздыхает женщина прямо в камеру. — Сколько уж на моей памяти всего было — не перечесть. И пришлось мне, внучек, усвоить, что во времена перемен перво-наперво либо пропадает, либо дорожает самое необходимое. Да так дорожает, что и не укупишь...

Ни единого слова неправды, так ведь? И совершенно естественным после такого вступления выглядит прогноз солидного дяденьки в костюме и при галстуке, сводящийся к простейшему, понятному каждому паническому выкрику: "Спасайся кто может".

-А что, вполне надежная технология. Так снимали Хрущева, так добивались согласия граждан на уничтожение Советской Власти, — отреагировал Давид. — Ничего нового, но ведь действует-то безотказно? Да и нет такого закона, чтобы наказать владельцев крупных торговых сетей, несвоевременно завозящих продукты.

Да, все как всегда, — вздохнул Моше. — Деловые люди, решая политические задачи, заодно избавляются от залежавшегося товара. Сколько раз граждане в итоге скармливали продукты мышкам или выносили на помойки — не перечесть. Прошедшие беды редко кого делают умнее... Власти-то все равно веры нет.

— А что могло измениться? — скептически поинтересовался Давид. — Хотя я слышал, что пару торговых сетей комиссары отжали в свою пользу.

— Все было куда как жестче, — бесстрастно, как о чем-то перегоревшем, сказал Моше. — Власть заявила: сговор, провокация, организованное сопротивление, инспирированное извне.

Поняв, что попали в непонятное, хозяева торговых сетей и оптовых баз взахлеб каялись, без утайки рассказывая о том, сколько стоит организовать народное недовольство. Не спасло. Им таки пришлось напоследок позировать на фоне выщербленной кирпичной стены и спин бойцов комендантского взвода.

В память врезалось: в свете автомобильных фар танцевали снежинки, налипая на выщербленную кирпичную стену.

Прервавшись, Моше потянулся к графинчику, щедро плеснул коньяка в винный фужер и залпом выпил. Помотал в воздухе рукой и добавил:

— Извини, что-то я расчувствовался.

— Это ничего, я в курсе твоих потерь,— сочувственно сказал Давид. — Просто не предполагал, что все так серьезно. Думал, просто всиловую имущество отжимали. Скажи, а что дальше-то было?

— Комисcар, не помню как звать, объявил о национализации крупных торговых сетей. Потом специалисты проконсультировали граждан, как хранить продукты, чтобы купленное не пропало. Вот, собственно, и все.

— Сильно. По логике вещей получается, что пострадали не только оптовики.

— Сложнее сказать, кто не пострадал, — закашлявшись, будто коньяк попал ему не в то горло, ответил Моше.

-Постойте! — из припаркованной на стоянке машины неловко выбрался полный мужчина.

Старик, возвращающийся с прогулки, недоверчиво посмотрел на одышливого толстяка, спешашего к нему, и взял собаку на поводок. Губы искривила гримаса презрения к странному типу, пренебрегающему собственным здоровьем.

— Ох, — вместо приветствия выдохнул толстяк. И тут же поправился:

— Здравствуйте, Юрий Алексеевич.

— Добрый день, — сухо произнес старик.

— Спешу обрадовать — вас ждут. И не смотрите так укоризненно! Полнота -это последствия. Долго лежал, а кушать надо было, иначе восстановиться было проблематично.

— Кто ждет? — недовольно спросил Юрий Алексеевич.

— Как кто? — удивился толстяк. — Команданте, конечно. Он, знаете ли, когда-то зачитывался вашими книжками. Решили сделать примерно так, как вы и писали. Пойдете в команду?

— Вы это серьезно? — недоуменно спросил писатель. — И это, документик бы ваш какой посмотреть. В руках толстяка со скоростью атакующей гадюки раскрылась красная книжечка.

— ЧК, значит, — констатировал Юрий Алексеевич.

— Правильно, — со смешком согласился собеседник, которого, как оказалось, зовут Олегом Владимировичем. — А чего ради отказываться от добрых традиций? Комиссия Чрезвычайная, но и ситуация под стать названию .

— Боитесь потерять власть, а с нею и головы? — саркастически заметил писатель.

— Конечно боимся, — с легкой иронией ответил посланник. — Тем более, по всем расчетам, нас и в живых быть давно не должно. Команданте, к примеру, по логике вещей должны были зарезать прямо в родном доме, а потом намотать кишки на забор.

Со мною хуже, я успел убежать, но почти что умер от тоски и безысходности, когда убедился, что ласковый боженька терпеливо смотрит с небес, как бородатые уроды насаживают детские трупики на трубы от дорожных знаков.

Мы действительно боимся. Но только одного — не суметь остановить пришествие Темных Веков. Юрий Алексеевич внимательно смотрел на собеседника.

— Седины нет, — думал он. — Морщин тоже. Улыбчив. Но, почему мне вдруг показалось, что передо мной старик из страшной сказки? Старик, обратившийся в полноватого мужчину с располагающими манерами, но не сумевший или не пожелавший заколдовать глаза.

— Для достижения еще большего соответсвия мы готовы выдать вам паспорт на фамилию Факельный или Зброяр и присвоить звание полковника. Как вам такое, а Юрий Алексеевич? Вам останется только прошептать: "О как я угадал!".

— Я могут отказаться? — срывающимся от волнения голосом спросил писатель.

— Да. Бесспорно.

— В таком случае я отказываюсь играть в ваши безумные игры! — жестко резюмировал писатель.

— Хрюка, рядом! — литератор развернулся в сторону подъезда.

— "Откуда-то среди них появились ужасные, невежественные, неграмотные, грубые первохристиане. Тупые. Не один из десяти, а куда меньше", — писатель замедлил шаг.

-"Всегда проигрывали в спорах с образованнейшими римлянами, которые знали и поэзию, и философию, и языки, и отличались широтой взглядов..." — Юрий Алексеевич остановился.

— "И все-таки эти новые разрушили могучую и незыблемую Римскую империю! И создали свою цивилизацию. Ломайте и вы этот старый дряхлый мир. Вы-ростки нового!" — пистолетным выстрелом прозвучало в спину.

Литератор обернулся, тяжело выдохнул и спросил:

— Может, я хоть собаку домой отведу? И да, вы правы. Чем бы это все ни кончилось, я же себе потом не простил бы...

— "Добро пожаловать в нашу крепость, полковник Факельный", — выдал еще одну цитату Олег Владимирович.

-Так я соберусь? — нервно засуетился литератор.

— Не стоит. Собаку лучше взять с собой. Так ей будет веселее. Мы же в охотхозяйство едем, — ответил Олег Владимирович. — На природе, сами знаете, и работается лучше. Я вот тут брезентом заднее сиденье застелил. Так что за обивку не опасаюсь. Бытовыми мелочами мы вас обеспечим, за эти мелочи тоже беспокоиться не стоит.

— Тогда едем, — потерянно произнес Юрий Алексеевич.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — пропел себе под нос Олег Владимирович, направляя машину в сторону кольцевой.

— И вообще, не беспокойтесь вы так, — продолжил он. — Считайте, что у нас вскорости состоиться что-то вроде конгресса футурологов, то есть, мероприятие вами многократно описанное. И компания соберется что надо!

— Угу, — неразборчиво буркнул слегка ошалевший писатель.

— Да вы не сомневайтесь. Кроме вас будет еще Алекс Рогов и еще один классный парень из Штатов, Тимоти зовут. Обещаю, скучать не придется.

— Ну да, ну да — нейтрально-вежливо отреагировал Юрий Алексеевич.

Тем временем, машина взревев форсированным двигателем, принялась проглатывать километр за километром, приближаясь к местам, где обожал охотится памятный народу многозвездный бровеносец.

Глава 26.

Раздвинув тяжелые портьеры, Тимоти с интересом посмотрел за окно. Буквально за ночь слякотный, унылый осенний пейзаж природа преобразила в истинный храм зимы. Непорочная белизна искрящегося под низким солнышком снега, готические контуры припорощенных белым елей, серо-стальная лента еще не скованной морозом реки — все порождало ощущение торжественного великолепия. Через полчаса они встретятся с самым неоднозначным из лидеров современного мира, чтобы помочь ему вогнать историю в какой-то немыслимый вираж.

— Интересно, — начал рассуждать Тимоти, — Что это будет? Казалось бы, эта загадочная страна уже видела все мыслимые и немыслимые формы общественного устройства. Рабовладение? Проходили. Феодализм? Тоже не минули. И так со всеми остановками вплоть до реставрации капитализма. Дело не дошло разве что только до педерастического интернационала.

Неслышно вошедший технический работник коснулся панели управления установленной в углу огромной плазменной панели.

— Хай! — раздалось оттуда. — Я готов к общению. Если кто не знает, меня зовут Гера. И кто-нибудь, присоедините наконец веб-камеру. Мне хочется видеть собеседников!

— Гера, вы подключились намного раньше оговоренного времени, — с улыбкой сказал техник. Но, уже включаю. Кажется, и Стивен уже на линии.

Экран разделился по вертикали. Первую половину заняло изображение челоовека, назвавшего себя Герой, на второй появился сидящий в инвалидном кресле Стивен.

— Хай, — слегка оторвав ладонь от подлокотников, приветствовал он собравшихся.

Затем, по птичьи качнув головой влево-вправо, инвалид с сожалением признал:

— Я, похоже, слегка поторопился.

— Синхронный перевод работает, — вполголоса констатировал техник.

— И вовсе даже не поторопился, — сказал прямо с порога плотный дядька в строгом костюме. Сегодня он ничем не напоминал одышливого толстяка, так изощренно соблазнявшего популярного литератора из замкадья на дальнюю поездку. Сегодня Олег Владимирович двигался с вызывающей опасение грацией крупного хищника, перетекая с места на место подобно шарику ртути.

-Мы с Алексом уже тут.

— Аита ре-а! — приветствовал собравшихся бородатый мужик, будто сошедший с картин Васильева.

— Команданте будет чуть позже, то есть вовремя — деловито продолжил Олег Владимирович. — А Юрий Алексеевич вот-вот подойдет. Доктор сказал, что процедуры много времени не займут.

— А что с ним такое? — с интересом осведомился с экрана Гера.

— Производственная травма, — ухмыльнувшись, сообщил присутствующим Олег Владимирович.

— К полковнику Факельному подошел местный егерь с книжкой и поинтересовался, отвечают ли писатели за свои высказывания, или они как дети малые.

— И что? — в один голос спросили Стивен и Тимоти.

— Я же говорю, производственная травма, — развел руками Олег Владимирович. — Дернуло же в свое время уважаемого Юрия Алексеевича написать, что борода — признак ...э, лица с нестандартной ориентацией.

— Правильно полковник огреб, — убежденно высказался Алекс, любовно оглаживая бороду. — Был бы рядом, не преминул бы добавить.

Присутствующие с уважением посмотрели на сжатый кулак популярного писателя, по размерам существенно превосходящий детскую голову.

-Надеюсь, он уже принес свои извинения? — поинтересовался Стивен, слегка приподнявшись в кресле.

— Оба. Принесли. — внушительно сообщил Олег Владимирович. Приподняв край рукава белоснежной сорочки, он поглядел на часы и сообщил:

— Начинаем через пятнадцать минут. Кофейный автомат — в углу, самовар сейчас принесут. Если кто пожелает крепенького, бар за портьерой.

— Позвольте, вы же писали о том, что употребление алкоголя, табака и прочих затуманивающих разум веществ — удел слабых, — поинтересовался Гера.

— Мало ли что я писал, — буркнул литератор, присматриваясь к этикетке приличного односолодового шотландского пойла. — Стресс у меня! Сначала час Хрюку в лесу отлавливал, потом получил в глаз от восторженного читателя, теперь вообще непонятно что предстоит. И вообще, что за непонятная страсть у наших людей: путать личность писателя с личностями его персонажей?

— А это, батенька, особенность национального характера, благодаря которой мы тут и собрались, — тоном заправского лектора высказался Олег Владимирович. — К примеры, вы и сами как-то обмолвились, что все нации созданы писателями. Другими словами, появление наций — результат подтасовки фактов и манипуляций образами.

— По крайней мере, это честно, — огрызнулся Юрий Алексеевич. — Я что, вот Алекс, к примеру огорошил читателей более тяжелой истиной: народа нет, есть люди.

— И на том стоять буду, — прогудел Рогов.

— Да никто ваши заявления и не оспаривает, — заметил Олег Владимирович. Просто, перед тем как приступить к работе, вы должны учесть, что наш человек, происходящий из традиционного общества, вообще очень уязвим. Особенно к образам. Поэтому, постарайтесь не злоупотреблять запуском в массы лозунгов типа: "Ради блага всех людей, встретил юсовца — убей". У нас команда интернациональная.

— Но ведь неплохо получилось? — надулся гордостью Юрий Алексеевич.

— Неплохо, в один голос согласились Стивен, Гера и Тимоти. — Даже слишком хорошо. Нам такого точно не хочется. Потому как мы и есть те самые юсовцы. И не любим самоубиваться.

— Так, не сбивайте, — продолжил Олег Владимирович. — Я всего лишь прошу учесть одну особенность нашего человека, гибельную для страны особенность. Это чрезмерная художественная впечатлительность. Русский по духу способен дорисовывать целые миры, получив в свое распоряжение даже очень скудный, мятый, затертый обрывок образа.

— Да, — согласился сидящий в кресле инвалид. — Артистичность души. Способность воспарить, а потом, подобно Икару, опалить крылья и грянуться грудью оземь. Чтобы оставаться в рамках, требуется или жесткая внутренняя самодисциплина, или шоры идеологии.

Стивен помолчал, немного подумал, и закончил: — Наверное, я все-таки русский.

— Конечно русский, — без тени сомнения отреагировал Юрий Алексеевич. — Только наш человек способен размышлять над гигатонной ядерной войной и космическими поселениями, сидя в моторизованной каталке!

-"Приказ номер один, превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже три четверти века к нему не подготовляла бы вся русская литература... Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература", — процитировал Розанова Олег Владимирович.

— Безответственные у вас литераторы, — хладнокровно обронил Тимоти. — В "Технологиях..." я как раз о таких мерзавцах и предупреждал, хотя Розанова читать не доводилось. Зато довелось читать Бунина. Так вот, когда в 1906 г. расстреливали восставших матросов в Кронштадте и они копали себе могилы, комендант генерал Адлерберг издевался: 'Копайте, ребята, копайте! Вы хотели земли, так вот вам земля, а волю найдете на небесах'. После расстрела могилы сравняли с землей, и по ним парадным маршем прошли войска и прогнали арестованных. Этого не вспомнил Бунин, а вспомнил рубль, щедро выданный им бабе Махотке. И записал этот рубль в книгу откровений!

— В общем, я понял вашу мысль, Олег Владимирович, — обратился с экрана монитора Гера. — В реальном мире Россия непобедима. Кто пробовал, может подтвердить. Учтя уроки прошлого, враги вторглись не в вашу земную жизнь — мир огня и холода, железа и крови, домашнего тепла и лютой разрухи. Война была проиграна в мире воображения.

— Все началось раньше, много раньше, — заметил Алекс. — Дело пошло от символистов, футуристов и дошло до сатанизма Булгакова. К беде ведет не художественное возвеличивание дьявола, но мягкое убеждение читателя, что именно в этом — истина. А это всего лишь яд, произведенной больной душой талантливого морфиниста.

Начавший рисовать какую-то сложную схему, Тимоти оторвался от карандаша и бумаги, и высказался:

— Сложно, но выполнима. Главное, что нам, подобно политтехнологам Запада, не придется рисовать в воображении людей цепочку ложных целей, в итоге сводящуюся к банальному переделу активов и влияния.

— Придется закрыть глазки и всей страной шагнуть в сингулярность, — мгновенно понял суть поставленной задачи Юрий Алексеевич.

— Не думаю, что это будет легко, — скептически скривился Гера.

— А и ладно, — хохотнул Рогов. — Может, коней в шампанском и не искупаем, но кошака пивом точно обольем!

Неожиданно, присутствующие, повинуясь какому-то неясному, но непреодолимому побуждению, встали. Все. В том числе и те, кто был за океаном. Стивен, и тот, предпринял отчаянную попытку подняться из кресла. И это ему почти удалось!

Только потом до них дошло, что в гостиную стремительно вошел молодой человек. На первый взгляд — более или менее обычного вида.

— Таких двенадцать на дюжину, — подумали присутствующие. Впрочем, мысль эта пришла им в головы, когда они уже стояли на ногах, вытянувшись по стойке смирно.

— Харизма, — решил Юрий Алексеевич.

— Наваждение, — подумал Гера.

— Здорово! — внутренне восхитился Стивен. — Как там у них в рекламе? А, вспомнил: надо чаще встречаться. Вот встретимся еще пару раз, и я не то что встану, бегать по утрам начну!

— Садитесь, прошу вас, — с некоторой укоризной обратился Вояр к присутствующим. — Ну что же вы так, в самом-то деле...

Только теперь собравшиеся заметили, что легендарный Команданте пришел не один. Его сопровождал пожилой генерал в полевой форме.

— И действительно, что это мы? — подумали приглашенные, и сели, начиная понемножечку приходить в себя.

— Пока мы понемногу привыкаем друг ко другу, — глуховатым, явно простуженным голосом сказал Виктор, — самое время расставить точки над "ё".

Во-первых, я никогда, даже в кошмарном сне, не видел себя на этой должности.

Второе, времени придумывать что-то оригинальное и сугубо свое просто нет. Признанные аналитики облажались столько раз, что веры им нет.

— Плоскатики, — пробурчал Юрий Алексеевич. — Линейные мозги, линейные модели. Потолок — взаимодействие двух огородов при отсутствии вредителей.

— Согласен, — кивнул Команданте. — Продолжаю.

Итак, пункт три. Ни мне, ни моим ближайшим сподвижникам не приходилось раздумывать над судьбами цивилизации и способами обустроить страну. Это делали вы. Мы реализуем то, что вы считали лишь мысленным экспериментом или средством привлечь читателя. Выбирая из предложенного многообразия рецептов самое вкусное. Альтернатива — диктатура крупных корпораций. Надеюсь, последствия вы представляете?

— Зримо, — включился в разговор Тимоти. — Дело идет к явлению, которое я назвал бы не иначе как высокотехнологичным феодализмом.

— Иначе говоря, жесткая стратификация общества, полное перекрытие социальных лифтов, угасание научно-технического прогресса, — дополнил Гера.

— Ежу понятно, — фыркнул Юрий Алексеевич. — Технический прогресс возможен только на фундаменте добротного массового образования, а его давно уже нет.

— Примерно так , — согласился Стивен. — Оставшиеся ученые превращаются в подобие жрецов-хранителей технологий. А ля Древний Египет. Уже наблюдаем.

— И заодно, — вставил Гера, — реализуются давние планы Римского клуба по радикальному сокращению населения Земли. Останется полмиллиарда из нынешних семи с небольшим. Платежеспособный спрос рухнет. Разработка новых технологий станет ненужной и полностью прекратится.

— И ведь действительно, потребление невозобновляемых ресурсов сократится, — констатировал Юрий Алексеевич, — но платой будет наш общий крандец. Проще говоря, медленное умирание.

— Неинтересно, — резюмировал Стивен.

— Есть неприятности и попроще, — спокойно заявил Рохин. — Общество наше фактически расколото по социально-экономическим показателям. Каждый восьмой — в крайней нищете. Каждый третий — просто нищий. К среднему классу себя может с натяжкой отнести каждый пятнадцатый. К богатым — каждый сотый. И никто не доверяет власти.

-Я могу поинтересоваться? — спросил Стивен.

— Безусловно.

— В таком случае, скажите, что думают те, на чьих штыках вы сидите?

— У них сложные чувства, вступил в разговор Вояр. — Включите трансляцию.

— Делаем, — ответил техник.

— Товарищи, — обратился к присутствующим генерал, — в этом ролике собраны наиболее типичные ответы на частые вопросы.

В гостиную ворвались сильные голоса уверенных в себе людей. У них спрашивали, они отвечали.

— За что мы воюем?

— За Союз . Это же ясно!

— А кто во главе союза?

— Вояр, конечно. Главы территорий соберутся, и выберут . Открыто выберут, в прямом эфире по TV, чтоб все видели и слышали, кто за кого голосовал, и почему.

— Ладно, а их откуда возьмете?

— Так мы выберем. Мы — военные. Гражданским нельзя доверять выборы власти. Им вообще нельзя доверять. Они продадут свои голоса за кулек гречки, бутылку пива, гамбургер, мелкую денежку — за все, что ни предложат.

— А военные не продадут?

— Нет, мы не продадим. Нас жизнь научила, что и как устроено в политике.

— Ладно, вы выбрали мэра, а кто его контролирует? Парламент?

— Нет! К черту парламент! Нам не нужна банда продажных дармоедов. Мы лучше сами проконтролируем. Оружие есть, воевать умеем, так что удержим мэра в рамках.

— Значит, у вас получится военная хунта. Так?

— Да. И это уж точно лучше, чем продажная демократия.

— Ладно. А кто будет принимать законы, если нет парламента?

— А на хрен эти законы нужны? Только чтоб адвокаты и банкиры наживались.

— Что, вообще не нужны законы?

— Ну... Какие-то нужны, но только небольшие. Можно взять что-нибудь древнеримское. Древние римляне сочиняли коротко и ясно. Про это даже в энциклопедии сказано.

— Ладно. А строй какой? Капитализм или социализм?

— Ни то, ни другое. Хватит с нас этих 'измов'. У нас свое будет.

— Тогда прямой вопрос: что с правом собственности на землю, и на предприятия?

— Ну, это просто: земля должна быть у фермеров и у солдатских семей. И никакой там скупки земель крупными корпорациями и банками. За это сразу к стенке. Банк вообще должен быть один у каждой автономии. И чтоб мэр решал как обращаться с деньгами.

— Ладно, а предприятия какие должны быть? Частные, или государственные?

На этом этапе респонденты начали путаться. С одной стороны, они соглашались, что в современном мире нельзя прожить только на маленьких семейных предприятиях. Но, с другой стороны, они очень негативно относились к крупным коммерческим компаниям (называя эти компании 'жуликами, ворами, и врагами народа'). Не лучше было у них отношение к государственным компаниям. Кто-то из офицеров заговорил о 'шведском социализме' и 'участии профсоюзов в управлении предприятием', но тоже запутался. Короче: в вопросе свободы бизнеса и дележа прибавочной стоимости служивые барахтались, как в виртуальной трясине, и пускали идеалистические пузыри.

— Обратили внимание, Алекс? — спросил Команданте.

— Это же, фактически, мой текст, почти что слово в слово! Только вот услышать его в исполнении соотечественников... Никак не мог ожидать!

— "О, как я угадал!" — с завистливой иронией процитировал Гера. — А меня всегда привлекала идея о некотором метапространстве, в котором мирно уживаются человеческие и нечеловеческие сущности, боги, герои и мы, грешные, — неожиданно заметил Стивен.

— Известное дело, — обронил Юрий Алексеевич, — философская школа турбореализма как раз так и считает, помещая наш материальный мир в один из пыльных углов метавселенной.

— Бред, — лаконично прокомментировал Тимоти.

— Ой, не скажите! — вступил в разговор Олег Владимирович. — Давайте я покажу вам людей, биография которых до боли похожа на придуманные Алексом судьбы литературных персонажей?

На экране появилось изображение молодого человека в потертой летной куртке.

— Совпадения имен нет, — продолжил Олег Владимирович. — Этого парня зовут Вадик Шашлов. Звездой Африки его никто и никогда не называл. Зато как совпадает все остальное! Вплоть до сожжения криминальных авторитетов в ресторане при помощи самодельного огнемета. В Мытищах тогда не только ресторан — стоянка дотла выгорела! И да, в дальнейшем наш герой отличился в небе Колумбии и Африканского Рога. Вот, кстати, и его шеф — на экране появилась фото плотного негра средних лет. Уж поверьте, этого hombre можно с полным правом называть Шоколадным Зайцем Апокалипсиса, тем более, что у него пара соответствующих заводиков имеется. Чисто кондитерской направленности. Да, и дочку зовут Амелией...

— Похоже, у жизни и вымысла больше общих точек, чем мы можем себе представить, — задумчиво сказал Стивен.

— Если суммировать требования тех, кто с оружием в руках отстоял право на жизнь, то получается следующее, — приглушая командный голос, прогудел генерал, — то получается следующее:

Во-первых, они не желают, чтобы плодами победы воспользовались сладкоголосые мерзавцы. Итог: парламента у нас теперь нет.

Во-вторых, никто не желает, чтобы голос дебила и алкаша был равен голосу воина и труженика. Следствие: придуманный вами, Гера, социальный индекс обретает плоть и кровь, становясь не просто благим пожеланием, а просто одним из обстоятельств жизни простого человека.

В третьих, мы приступили к реализации идеи конкурсного правительства.

— И мне, значит, скоро придется писать адаптированный под Россию вариант Хартии? — грустно осведомился Алекс.

— А вы как думали? — ехидно прищурился Команданте. — Это только в своих произведениях вы могли на место России вставить некую Сайберию. Согласитесь, не наш вариант!

— А потом... — начал Гера, но сбился и замолчал.

Озвучивать очевидные вещи в присутствии таких собеседников смысла не имело. Все поняли, как и где сомкнутся вымысел и реальность.По комнате будто бы прошел морозный вихрь, хотя натоплено было изрядно.

— Don't worry, history will be kind to us for we intend to write it! — попытался успокоить присутствующих Стивен. И синхронист впервые запоздал с переводом.

Потом стало поздно, голос переводчика был безжалостно прерван срочным сообщением: в Малороссии — переворот.

Глава 27.

Бывший ротный Кузовлев как-то естественно, буквально силой обстоятельств, стал комиссаром — пропагандистом. Почти что замполитом, которых он искренне презирал всю свою сознательную жизнь.

А что? Кто-то же должен объяснять гражданам суть и смысл происходящих в стране перемен. В противном случае, информационный вакуум был бы мгновненно заполнен шустрыми делягами от политики, за многие годы в совершенстве научившимися использовать гнездящиеся в подсознании обывателя злобные суеверия. Ими же, кстати, туда и вколоченные.

Как и любому профессиональному пропагандисту, выступать приходилось перед самой различной аудиторией: от горластного сборища дворовых активистов до не менее склочного собрания ученых мужей. Не говоря уже про трудовые коллективы всех разновидностей. Даже в обществе слепых как-то пришлось говорить о текущем моменте.

Поражало одно: маститые доктора наук оказывались столь же слепы в вопросах устройства государства и общества, как и портовые грузчики, которых эти вопросы волновали лишь применительно к степени наполненности холодильника. Да и вопросы в любой аудитории задавались примерно одни и те же.

— Команданте обещал: репрессий не будет. А вы что творите? — часто спрашивали относящие себя к среднему классу.

— Прошлое забыто и перечеркнуто. Но никто:слышите, никто не собирается прощать попытки внести рознь в общество, провоцируя экономические неурядицы путем организации сложностей с продовольствием, невыплатой зарплат, вывозом капитала. За такое — к стенке! Это не говоря уже о попытках террора, диверсий и откровенного саботажа.

— А чем вам не угодили священники? Что, у нас гонения на веру?! — спрашивали пораженные вирусом православия или иной религии.

— Да верьте хоть в Будду, хоть в Христа, хоть в вороний грай, — в сотый раз отвечал Геннадий. — Только учтите, религию превращать в партию и пытаться ограничивать свободу тех, кто не разделяет ваших верований — запрещено, ибо смертельно опасно для жизни людей. Потому за агрессивную религиозную пропаганду — расстрел на месте.

Интеллигенцию интересовало, почему новая власть в принципе не признает понятие авторского права. — Все просто, — объяснял бывший ротный. — Самый умный из нас больше взял у общества, чем отдал ему. К тому же, вечно паразитировать на однажды придуманном просто некрасиво. Любое интеллектуальное достижение, удачная конструкция или технология должны быть в полном распоряжении тех, кто способен этим знанием воспользоваться. Следовательно, total copyleft, что вовсе не исключает поощрения талантливых и изобретательных граждан, но предотвращает появление паразитов. В новом Союзе места для них нет.

— Вы что, действительно решили уничтожить государство?! — беспокойно спрашивали обыватели изи всех социальных слоев.

— Разумеется, — отвечал Кузовлев. — В точности как дедушка Ленин учил. Другое дело, что в силу множества объективных причин у большевиков духу на такое дело не хватило. А возможность, между прочим — была!

— Да как можно?! Государство хоть и не всегда право, но оно как-никак создало и охраняет цивилизацию, — возражала интеллигенция.

— Наглая, беспардонная ложь! — отвечал бывший ротный. — Государство это типичный социальный паразит, широко применяющий насилие в целях самосохранения. — Это же общеизвестно, науки, ремесла, мораль, религия, этика, счет и письмо — все это появилось задолго до государства.

— Вы уничтожаете профессиональных управленцев, — спрашивали бывшие чиновники. — С кем останетесь?

— По этому поводу никто не беспокоится, — устало повторял Кузовлев. — По настоящему эффективные системы управления могут быть построены только там и тогда, когда прежних менеджеров без жалости выкидывают на помойку. В полном составе. Примеров тому — несть числа.

— Ближайшая цель Совета Народных комиссаров?

— Вырвать страну из феодализма.

После этих слов аудитория обычно начинали недоуменно крутить головами, или хуже того — пальцами у виска. Приходилось дополнительно пояснять:

— Что бы вам в школе не втирали, феодализм никуда не пропадал. Просто функции феодалов брали в свои руки либо предствители капитала, либо осточертевшая всем номенклатура. Социальный конфликт между государством и общиной, тянущийся со времен античности, просто слегка модифицировался с течением времени, принимая облик социализма, фашизма, либеральной демократии и прочих антигуманных монстров. — И в чем же вы усмотрели эту антигуманность? — обычно спрашивали самые въедливые.

— Как в чем? — привычно удивлялся Геннадий. — Да хотя бы и в том, что государство не общается с подданными на языке экономических категорий. Оно предпочитает гадить гражданам прямо в мозг, аппелируя к патриотизму, традициям, вечным ценностям, национальной идее и прочей белиберде. И вечно обвиняет налогоплательщиков в аморальности, эгоизме и безответственности. Народ плохой — говорят политики, потому-то все и рушится.

Мы декларируем:" Salus publica suprema lex". Институты управления вторичны, они обязаны подстраиваться под потребности людей. Государство-вампир должно сдохнуть.

— Ого, — удивился бывалый человек, слегка освоившись в камере. — Да у вас тут курорт, граждане!

— Не суди опрометчиво, — грустно ответил ему сиделец, по всем признакам отвечающий понятию "смотрящий". — Больно уж круто все поворачивается.

— Да я пока не сужу, — осторожно сдал назад новенький. — Просто говорю о том, что вижу.

— И что же ты, мил человек, заметил? — с обманчивой ласковостью спросил смотрящий.

— Многое. Во-первых, с этапа пришли, и никого через строй вертухаев с дубьем не гнали. Раньше, помню, бывало такое. Теперь, смотрю, нет. В камере народу немного. Не то что раньше — набьют как сельдей в бочку и спишь по очереди. Телевизор есть, телефоны не отбирают. Компьютер на столе. Вон, ножницы железные лежат открыто, а это же запрет! Ремонт недавно делали. Не дует. Тепло. Кормежка хорошая настолько, что аж удивительно. Фильтр, вот смотрю, для питьевой воды вам Хозяин повесил. А мне-то и ржавую хлебать доводилось...

— Оно так, — грустно согласились зеки. — Только вот, земеля, скоро в камерах еще просторней станет. Не знал?

— Нет, — обескураженно протянул новенький, начиная мучительно соображать, что где-то рядом притаилась беда. Или, во всяком случае, что-то грандиозно подлое.

С минуту поморщив лоб, и так ничего и не сообразивши, он задал естественный в сложившейся ситуации вопрос:

— А что, закон какой новый придумали?

— Угадал, — невесело ухмыльнулся старший. — Придумали.

— И что?

— А все просто, — объяснили новичку. — Завтра пойдешь и сам все узнаешь.

— Нет, вы уж подскажите, чего ждать-то? — забеспокоился новичок. — Издеваться будут?

— Да нет, успокоили его. — Издеваться не будут. Даже чаем угостят. С конфетами.

— Так в чем дело-то?! — взмолился новенький, с которого вдруг и сразу сошла вальяжность человека, прибывшего на очередную отсидку в родную и насквозь знакомую среду.

— Усовершенствованное судопроизводство. — разъяснил старший. — Все следствие теперь в лучшем случае, две недели длится. И то потому что кроме твоих показаний надо еще по возможности все улики собрать, да подельников расспросить. Тебя-то еще в первый день до задницы расколят.

— Это как?

— А так дорогой, — откликнулось сразу несколько голосов. — Сам все расскажешь и пояснишь. Никаких секретов. С тобой будет беседовать следователь и два верификатора. К приборчику хитрому подключат.

— Прибор тоже обмануть можно, — попытался возразить бывалый сиделец.

— Можно противодействовать прибору, — уныло разъяснили сокамерники. — Надуваться там, напрягаться не вовремя, таблеток нажраться, если вдруг есть. Но понимаешь, тут такое дело: во время беседы ведется видеосъемка и регистрируется четырнадцать или пятнадцать параметров твоего состояния, так что попытка соскочить будет видна сразу. На первый раз просто предупредят.

Теперь не просят: скажите истинно, скажите ложно. С тобой просто беседуют, фиксируя сокращения мимических мышц и все прочее, что там они пишут. Ты вот чайку согласился попить или сказал чего, а реакция-то уже зафиксирована. Потому выход один: говорить все как на исповеди. Не выйдет по-другому-то!

Да вот, если интересно, брошюрка на столе лежит, почитай. Там просто написано.

— А если упрусь?

— Дело твое. Таких умников мы видели. Все уже червей кормят. Ты вот говоришь: уют, порядок, кормежка как дома. А ведь и тут все просто: раз в неделю вертухаи и прочие следаки сами под прибор идут. Их как бы не больше нашего постреляли. А на судей и прокурорских и вовсе, говорят, мор был. Теперь они все по струнке ходят.

Объяснили им комиссары: лишение свободы не есть лишение здоровья и права потрындеть по телефону. Издеваться над людьми нельзя. Наживаться на заключенных — смертельно опасно. Кто жив, идею поняли правильно. Только не легче от того, понимаешь?

— Попал, вот это называется: конкретно попал, — обхватил голову руками новичок. Что ж это деется, и что же делать?

— Надеяться на лучшее, — посоветовали ему. — Может, и признают, что способен искупить нанесенный людям вред. Как мы, например.

— А если нет?

— Тогда, сам понимаешь, — развел руками смотрящий. — Либо изгнание, либо вышка. И неизвестно еще, что страшнее.

— Ну, изгонят, — еще не понимая в чем дело, начал новенький.

— Не тупи, — устало пояснили сокамерники, — отсюда выпнут, а туда, куда пнут, не дойдешь. Кому ты там, такой хороший, нужен? И хорошо, если сразу пристрелят. А то говорят, было: на нейтральной полосе по два дня подыхали. Так-то вот...

Руководитель секретной Службы Ее Величества упорно цитировал известные из газет факты, мялся, суетливо пытался искать в портфеле неизвестно куда запропастившиеся документы, но на прямо поставленные вопросы о ближайших планах СНК так ничего конкретного и не ответил. Чем закономерно вызвал крайнее раздражение членов Тайного Совета и Её Величества лично.

Наконец, его спросили прямо:

— У вас что, в России агентов не осталось?

И мистер Си был вынужден признать:

— Да, не осталось. ЧК работает несколько грубовато, но предельно эффективно. Примерно так, как действовал Че Гевара, расстреливая при малейшем подозрении. Правда, в отличие от Че Гевары, произволом здесь даже не пахнет.

— А как такое возможно?

— Дело в том, — разъяснил мистер Си, — что люди Вояра используют самые современные методы верификации. А в случае злонамеренного противодействия просто ломают волю подследственных, накачивая их спецпрепаратами. Инсулиновый шок, диэтиламид лизергиновой кислоты, каннабиноиды и еще бог знает что. В итоге, ни платных, ни добровольных информаторов, готовых делиться секретами комиссаров, у нас не осталось.

— Странное дело, — укоризненно покачал головой лорд Эшли. — С одной стороны вы уверенно заявляете, что в распоряжении СНК появилось множество закрытых в свободном мире технологий, а сдругой стороны, представили нам в качестве обоснования что-то невразумительное, вроде газетного дайджеста и результатов опроса коллег сбежавших яйцеголовых. И как прикажете к этому относиться перед принятием серьезнейших внешнеполитических решений?

— Стоит ли говорить, что уже давно любая разведка получает 80 процентов информации из открытых источников? — задал риторический вопрос мистер Си. — Я повторяю, господа, комиссары вскрыли ящик с такой поганью, что скромный сундучок Пандоры на его фоне представится заполненным детскими игрушками! И остановить их нам нечем.

— Иначе говоря, — холодно резюмировала королева, — вы призываете нас пойти на поводу у этого мальчишки?

— Оставим в стороне эмоции. — примирительно произнес лорд-хранитель Малой Печати. — Мы говорим о фактах. А факты таковы: почти все наши технологии морально устарели на четверть века, а в основном даже на полвека. В свое время мы встали перед сложным выбором. Нам следовало либо готовиться к радикальной пересборке общества, ибо новые технологии неминуемо рождают новые формы общественных отношений, либо остановить прогресс.

Ничего экстраординарного господин Вояр не сделал. Он всего лишь дал зеленый свет давным-давно закрытым проектам, реализация которых по тем или иным соображениям была признана нами опасной или несвоевременной.

— Говорите проще, — перебил оратора Канцлер. — Вояр спустил с цепи целую свору наших кошмаров. И придумал лозунг: "Постиндустриал — сегодня!"

— Как следствие, — продолжил речь хранитель малой Печати, — в желающих разрабатывать новое Эльдорадо, недостатка не предвидится. Могу напомнить, еще Ленин говорил, что капиталист с удовольствием продаст большевикам веревку, на которой его же и повесят. Сожалею, но по всей видимости, он был прав, пусть в данном случае речь идет и не о большевиках.

— Эти хуже. — пробормотал Председатель, лорд Ник. — Они не только декларируют политику предельной целесообразности, они ей следуют. Методично и неукоснительно.

Канцлер, лорд Джордж, заметил:

— Может, пора сказать слово кавалерии Святого Георгия?

— Полагаю, что это не решит наших проблем, — высказался мистер Си. — Мало того, что физическое устранение Команданте затратно и трудноосуществимо, оно вряд ли принесет желаемые результаты. А вот последствия могут быть самыми нехорошими. Боюсь, что и инспирированные нами волнения в Малороссии принесут Королевству результаты, обратные желаемым. Там все пошло не так, как мы предполагали.

— Почему вы делаете такие выводы? Отдельные эксцессы и сбои это еще не тенденция! — раздраженно заявил Министр Иностранных Дел.

— Когда эксцессов слишком много, то это, к сожалению, уже закономерность. Кроме того, один господин, которого уже цитировал лорд-хранитель как-то сказал, что идея, овладевшая массами, становится непреодолимой силой. В данном случае, идея налицо, массы прониклись и поняли. Следовательно, желаемого эффекта кавалерия Святого Георгия не добьется.

— Но мы все же попробуем? — осведомился Министр.

— Так что там за неприятности с Малороссией? — решила уточнить королева.

Чавкая в жирном воронежском черноземе, колесо Сансары с хрустом прокатилось по судьбе свидомых хлопцев. Хоть старую песню вспоминай, о том как почти такие же хлопцы умолкли навеки. Впрочем, вжавшийся в холодную оттепельную грязь сичевой стрелец Петро Борисенко думал лишь об одном:

— Обманули, гады! Улыбчивые, вежливые сладкоголосые гады!

Если бы его попросили рассказать Королеве о том, во что загнали несчастных рагулей ее слуги, хлопец наел бы множество соответствующих ситуации слов.

Как это бывает на войне, после огненного шторма, сорвавегося с низкого зимнего неба, боец добровольческого батальона внезапно прозрел.

— На кой хрен, спрашивается, мне сдался тот Воронеж, а с ним и те клятые Ростов и Ставрополь? — тяжело ворочались мысли. — И чего это мне дома не сиделось.

От мыслей о жене и дочери стало и вовсе погано. Затекшая под одежду холодная грязь быстро вытягивала оставшиеся крошки тепла из стремительно коченеющего тела.

— Заполучил богато грошей та вильный грабиж? — ехидно осведомился внутренний голос. — А ведь мог вовремя остановиться!

— Суки, лощеные вежливые мрази, — думал Петро, замерзая в раскисшем черноземе, о тех, кто согнал дурачье в стаю и использовал как пушечное мясо. Сами-то небось, случись что, на самолет и в теплые края! А мне тут...

Петро ошибался. Те, кого он имел в виду, оказались в ничуть не лучшем положении. После стремительного закрытия всех дипломатических представительств России в ответ на серию провокаций и пары пограничных инцидентов, в стране Великих Укров, собственноручно выкопавших Черное Море, начали происходить странные вещи.

Сначала бесследно пропал высланный для вразумления русского Крыма "поезд дружбы", набитый под самую крышу спешно собранными отморозками. Был, и не стало. Железнодорожники только руками разводили. Впрочем, что с них взять, с железнодорожников? У них и раньше поезда пропадали. Правда, не с людьми, а по большей части с материальными ценностями. Но, как высказался один мудрый еврей, то дело такое, тогда не сейчас. Слышавшие решили: то ли еще будет!

Так оно и вышло. При первой же попытке несанкционированного отбора газа из доставшейся в наследство от Союза трубы, комиссары хладнокровно остановили транзит. По форс-мажорным, как они заявили, обстоятельствам. Не обращая внимания на вопли подмерзающей Европы и стенания братских народов, неожиданно вспомнивших о славянской общности.

— На свете есть люди, — хладнокровно разъяснили в Кремле. — А народ — суть изобретение государства. Химера, иначе говоря.

— Ну, люди, так люди, — решили свидомые и отправили представительную делегацию договариваться о попилах и откатах. Тем более, с прежней властью эта технология была отработана превосходно. Делегацию приняли. Внимательно выслушали. Непонятное пару раз переспросили. И неожиданно, за попытку нанести ущерб благосостоянию людей, отправили работать на стройки народного хозяйства, которые при новой власти множились как грибы после дождя.

Обидевшись, Незалежная высказала москалям свои территориальные претензии и пошла в наступление всеми силами и средствами. В смысле всеми силами, которые удалось быстро собрать. И средствами из тех, что еще не успели продать в жаркие и не очень страны. В общем, толпа получилась большая и даже частично озброенная, но армией это не назвал бы даже сильно нетрезвый ефрейтор. Так, сброд при полуисправной технике.

Кончилась авантюра, конечно, позорно, но на победу никто и не рассчитывал. Из тех, конечно, кто был в здравом уме. Расчет был на другое: следующие слова сценария должно было озвучить международное сообщество. После соответствующего к нему обращения.

Демократическая общественность уже стояла на низком старте, но тут выяснилось, что одновременно с началом военной операции с четырех концов вспыхнула битком набитая народными избранниками Рада. По странному стечению обстоятельств, точно такая же судьба постигла еще несколько строений в столице. В частности, помпезное здание на Банковой.

Горело, как у нас водится, жарко и сразу с четырех сторон. Пожарные, как и следовало ожидать, никого не спасли. И какое-то время люди думали, что никто не выжил.

Не в меру бойкий репортер намекнул Команданте на то, что без ЧК тут дело явно не обошлось, на что получил хладнокровный ответ:

— Когда в общественных местах собирается такое количество пламенных революционеров, пожара не избежать

. Некоторые вспомнили стихотворение Шевченко, написанное аж в 1851 году:

Хохол останется хохлом

Хоть ты пусти ЕГО в Европу

Где надо действовать умом,

Он напрягает только жопу.

И потому-то на Руси

Завещано аж Мономахом:

"Связаться Боже упаси!

С тремя — жидом, хохлом и ляхом ".

Коварен жид, хотя и слеп ;

Кичливый лях — похуже бляди,

Хохол же — съест с тобою хлеб,

И тут же в суп тебе нагадит.

Вспомнили, прониклись, и согласились с Команданте, что все только начинается. И скоро мир в очередной раз будет с изумлением наблюдать за чудесами, что будут откалывать на плодородных южнорусских землях пара— тройка гетьманов, сотня-другая атаманов и несчитанные партизанские отряды. Каждый из которых будет непременно с предателем. А то и не одним.

Глава 28.

Небольшую, всего на полторы сотни страниц книгу Берни назвал просто: 'Триарии'. Там он собрал все известное о генезисе нынешней Российской власти, моральных особенностях ее защитников и предполагаемых целях их деятельности.

Книга завершалась утверждением автора о том, что эти люди спасают Цивилизацию. Не более и не менее.

... Мы слишком долго лгали себе, — прочитали люди.— Лгали до тех пор, пока в мире не накопилась критическая масса грязи и лжи. Третья Мировая Война, могла бы эту кучу лишь слегка уменьшить и замаскировать запах гнили запахом свежей крови и горелого мяса. Но это стало бы всего лишь временным решением.

Миних не зря говорил, что Россией Бог управляет напрямую, иначе объяснить ее существование невозможно. Стоит ли удивляться, что человек, показавший выход из тупика, родился именно там...

Сказать, что книга произвела впечатление разорвавшейся бомбы было бы неправильно — слишком уж это сравнение затерто. Сказать, что для многих она стала откровением? Тоже не стоит. Об откровениях ныне талдычат целые дивизии мошенников, ссылающихся на божественную чепуху.

Наверное, правильно было бы воспользоваться сравнением, примененным одним из студентов Оксфорда в разговоре с приятелями:

— Мир встал на ноги.

Не слишком нуждаясь в деньгах, Роджерс неожиданно стал автором архискандальнейшего бестселлера. И как следствие, законной добычей репортеров, мишенью папарацци и звездой желтой прессы. Что поделать, такой оказалась оборотная сторона известности.

Масла в разгорающийся огонь добавило и то обстоятельство, что лекции Берни в университетах начали частенько оканчиваться потасовками между восторженными сторонниками высказанных идей и столь же яростными их противниками.

Закономерным следствием стали несколько приглашений из-за океана. Тема была горяча, интересовала многих, и в желающих использовать это обстоятельство для повышения престижа той или иной alma mater недостатка не было.

Поначалу власть не особо обращала внимание на выводы и тенденции, озвучиваемые популярным лектором. Общество потребления уже давно дошло до той степени деградации, когда толпы новоявленных гуру несут всякую чушь, пользуясь любым возможным информационным поводом. Одним больше, одним меньше — какая разница?

Однако люди, прислушавшиеся к словам лорда, сына и внука лордов с родословной длиной как товарный состав, все же нашлись. А вслушавшись, сопоставив и сделав соответствующие выводы, пришли в ужас. В момент, когда федеральный судья подписывал решение о срочной депортации Берни, последний как раз приступил к чтению лекции в МТИ. Закончить ему не дали.

Тезис о том, что Кассандра всегда обречена на непонимание и гонения, блестяще подтвердился. Да и как ему не подтвердиться, если элита полностью понимает правоту излагаемого, но готова пуститься во все тяжкие, чтобы предсказание не сбылось? Умирать всегда неприятно, но умирать, четко представляя себе последовательность неприятных событий — неприятно втройне.

Некоторый пиетет по отношению к английской аристократии, вопреки здравому смыслу оказавшийся в Штатах неистребимым, не позволил властям заковывать Роджерса в наручники. Его более или менее мирно вывели из аудитории под негодующие выкрики и свист студентов и посадили в вертолет. Терпеть на своей территории отъявленного смутьяна продвинутая демократия не желала и лишней минуты. А доставить Берни в аэропорт к моменту вылета ближайшего трансатлантического рейса можно было только воспользовавшись воздушным транспортом. Задавив пупырчатое земноводное, власть скрипнула зубами и раскошелилась на транспорт и строгих сопровождающих.

Винтокрылый аппарат взмыл в воздух. Минут десять сопровождающие приходили в себя после бурного прощания со студенческой аудиторией, у которой неожиданно, в количестве, способном изумить постороннего наблюдателя, нашлись пустые бутылки, петарды и прочие забавные игрушки, обычно использующиеся отмороженными футбольными болельщиками. Потом, слегка придя в себя, сопровождающие угостили Берни кофе, и один из них произнес:

— Док, вас ведь можно так называть, вот вы мне скажите...

— Можно и так. Можно и просто Берни. Я, понимаете ли, совершенно чужд приписываемых английской аристократии предрассудков, — ответил Роджерс.

— Замечательно, Берни! Тогда скажите мне, — продолжил сопровождающий, на ходу формулируя вопрос, — Я тут недавно прочитал, что вы, оказывается, злоупотребляли статусом репортера и принмали участие в военных действиях.

— Без комментариев.

— Ладно, махнул рукой любопытствующий. — Бородатые уроды ни у кого из нас сочувствия не вызывают. Возможно, вам пришлось в них раз-другой пальнуть ради сохранения собственной жизни. Бывает. Но ради Всевышнего, объясните, отчего вы стреляли в несчастных дебилов?

— В кого? — изумленно переспросил Берни.

— Ну, в этих, у которых еще ленточки на форме желто-голубые, — пояснил полицейский. — Вы, конечно, могли и не знать, но ведь желто— голубая лента — символ нашего 'Down Syndrome Awareness Motion'!

Получасовое объяснение символики лимитрофа и привычек его обитателей ничего не дало. Выслушав рассказ Роджерса, полицейский так и остался в полной уверенности, что есть на матушке -Земле место, полностью населенное даунами. И даже президент у них такой же, не зря он на инаугурации использовал галстук милых сердцу любого придурка цветов.

Да и как еще назвать тех, кто верит, что Атилла — це их Гатыла, Христос народился в Галичине, Будда — мешкав в прикарпатской Буде, а Черное море их працовытые предки просто выкопали под настроение.Или, как вариант, с дикого бодуна.

— Тяжело, конечно с ними, — подытожил в конце концов страж порядка.— Но мы же гуманные люди, правда?

Впрочем, не так уж он был непробиваем, этот страж. Ко всему прочему, сержант полиции Ивенс умел слушать и задавать вопросы. После того, как он выяснил все его интересовавшее, наступило долгое молчание.

Более никто из сопровождающих даже не пытался вступать в разговор.

Выводы свои сержант озвучил, уже прощаясь с Берни у трапа самолета. С категоричностью истинного рыцаря правопорядка, Ивенс заявил:

— Вы убедили меня, док.

Берни рассеянно кивнул. Его мысли были заняты тем, как и главное, чем может встретить его Англия. Интуиция буквально кричала о скорых и очень существенных неприятностях. Здравый смысл настаивал на своем.

Ивенс, приняв рассеянность за недопонимание, уточнил:

— Я про этих, hohlov, которые, якобы, дебилы. Точнее, канают под честных дебилов. Тех ведь нам, нормальным ох как жалко! Так вот, они вовсе не дебилы, это они так разводят простаков на деньги! — с гневом выдохнул он. — Циничные обманщики! Господь бросит их в Ад, не примет ни одно из деяний и даже все их благие поступки уйдут впустую!!!

На том попрощались. Магия слова 'лорд' продолжала действовать. Депортаторы расщедрились на место в бизнес-классе. И даже сосед по креслу, а здесь таковых в ряду было только два, к тому же разделенных столиком, оказался смутно знаком.

Пока Берни мучительно соображал, где же они могли встречаться с этим джентльменом, вспыхнуло световое табло о том, что ремни можно уже расстегнуть. Лайнер только что раскинул крылья над Атлантикой, а сосед тут же сам решил внести ясность:

— Привет Берни! Но ты меня вряд ли помнишь.

— Извини, и правда, что-то не припоминаю, — развел руками Берни.

— Немудрено. Но ты обязательно вспомнишь после того, как я тебе намекну: день Святого Патрика, ровно восемь лет назад.

И Берни вспомнил. Правда, с некоторым стыдом, как всегда и вспоминаются грандиозные попойки, дальнейший разврат и прочие безумства. Память услужливо подсказала: именно этот парень нарисовал на его аккуратно разрезанной вдоль белой майке профили Фиделя, Че и десницу благословляющего их святого Дункана. В центре полотнища, само собой, получилась дырка. И тот же веселый художник закономерно пририсовал к ней тужащуюся задницу, а рукава украсил сильно стилизованными, но безошибочно опознаваемыми изображениями эрегированных фаллосов. Да уж...

— Вот, хлебни, — звякнула фляжка о стекло и в руку ткнулся край тяжелого низкого стакана.

— Ох, — поморщился от домашнего горлодера Берни. Память одобрила пойло, резко обострилась и стала подсовывать совсем уж веселые картинки.

Пляшущая на столе красотка с роскошной рыжей гривой. Летящая веером со стола посуда. Бармен, пытавшийся что-то извлечь из-под стойки, но получивший в лоб пивной кружкой от другой красотки.

Та, что угомонила служителя прилавка была шатенкой и понимала только по-французски. Как она там оказалась, интересно?

Потом — как наяву — вспомнились сраженные молодецкими ударами дубовой скамейки полисмены. Хлопающая на ветру злосчастная майка с портретами. Удар откуда-то сзади-сбоку. Далее — фрагментами. Прибитая огромными гвоздями к дымовой трубе злосчастная разрисованная майка. Хмурое утро в участке и семейный адвокат, вылетевший из Эдинбурга еще ранним утром, а потому недовольный и хмурый. Рев голосов за решеткой:

— Свободу Ирландии и гордым шотландским горцам!

По мнению оравших, это он и был гордым шотландским горцем. Он, Берни Роджерс.

— Ох, и повеселились мы тогда, зато теперь есть что вспомнить,— констатировал Берни.— Смешно вспоминать, а ведь меня и всех кто тогда ужинал в пабе, просто траванули продвинутыми галлюциногенами. Не знаю зачем. Может просто так, а может для того, чтобы потом держать мальчиков из хороших семей на коротком поводке. Мы тогда могли такое учудить, что и за всю жизнь отмыться бы не удалось. Но все-таки было весело!

И капризуля-память в знак согласия возвратила имя сидящего в соседнем кресле:

— Ну, привет, Алпин! Чего поседел? Раньше, помнится, ты был рыжим...

Несколькими минутами позже:

— Я смотрел ваши репортажи, Берни. Проняло до печенок. Запомнил, как пели эти ребята под расстроенную гитару:

'Взрываем век своей судьбой, ломаем круг. Друзья, мы с вами — соль земли, Отчизны честь. А поименно вспомнят ли — Бог весть.

Стоит за нами в этот бой Восток и Юг. Кто жив еще, вставай сейчас, пока мы есть. А кто родится после нас — бог весть'.

— Перевод несовершенен. Накала слов, интенсивности переживаний он не передает. И, автор еще не знал: за нами все четыре стороны света.

— Вы правы, Берни. Но должен признаться, я немного понимаю по-русски. Так вот: эти воины — каждый из них — действительно чувствуют себя триархами. Последними в рядах. Легли оказавшиеся бессильными гастаты, бесславно пали принципы. Остались воины, которые осознают: есть только они и бездна мерзости, накатывающая волной, закрывающей Вечное Небо. Может, потому-то они и сражаются как дьяволы во плоти?

— Нет, Алпин. Это — воинство Всевышнего, — Берни внимательно присматривался к малейшим сокращениям мимической мускулатуры собеседника и движениям его глаз.— Дьявол умен, он обходит их десятой дорогой, стараясь ненароком не попасться на глаза разъяренных русских. Почитайте историю. Так было всегда, так есть и пребудет вовеки.

Пока в воздухе не растаяли звуки последней фразы, Альпин смотрел на визави не менее внимательно. Что это было? Бог весть. Возможно, у него оставалась отчаянная надежда увидеть в собеседнике хотя бы тень неискренности, игры, расчета. Но тщетно. Берни был абсолютно искренен.

Алпен дрогнул, опустил глаза, но все-таки решил уточнить:

— Ты стал одним из них, Берни?

— Нет, я остался собой. Мы можем поговорить лишь о том, что я приобрел некие новые качества. И кстати, дружище. Как ты сам понимаешь, я не верю в совпадения....

— Acu rem tetigisti.

— В куртке Роджерса негромко заурчал сигнал вызова . Разговор естественным образом прервался. Берни нажал зеленую клавишу и поднес трубку сателлофона к уху.

— Slainte mhath! — произнес простуженный и охрипший, но оттого не ставший менее узнаваемым голос Команданте. И тут же что-то твердое с сухим щелчком ударилось в мембрану с того конца телефона.

— Погоди, Виктор, не говори ничего, — Роджерс перехватил трубку левой рукой до упора вдавил трубку вызова стюардессы.

— Сэр? — с профессиональной вежливостью спросила материализовавшаяся у кресла стюардесса.

— Бутылку скотча и два стакана, — коротко распорядился Берни, после чего продолжил разговор. — Если я правильно понял повод, по которому ты стучишь стаканом у моего уха, то...

— Пока ты катался по миру с лекциями, мы это сделали. Только что завершилось голосование. Ты угадал! Хартия — принята! Обновленному Союзу — быть!

-Умные люди всегда говорили, что история Союза так глупо закончится не могла, — непроизвольно расплывшись в улыбке, высказался Берни.

— В общем, ждем, — устало прохрипел севший голос Команданте, и в трубке послышались злые короткие гудки.

Принесенную стюардессой выпивку Берни разлил по стаканам, не произнеся не слова.

Взяв в руки стакан, Альпин задумчиво покачал в руках, и осторожно высказался:

— У телефона достаточно громкая мембрана, так что, слышно мне было хорошо. Не могу сказать, что разделяю твое Ликование, Берни, потому предлагаю совершенно нейтральный тост: за мечту! Они у всех, как известно, разные.

Выпили, выдохнули, налили еще. Подумав, Алпин добавил:

— В память о той вечеринке, Берни: при малейшей возможности беги к своим новым друзьям и пока не схлынет ажиотаж, не высовывай оттуда носа! Ты — еретик!

Роджерс вскинул голову, воинственно выпятив тяжелый подбородок. — Я всего лишь честный репортер, которому несколько раз пришлось самому позаботиться о спасении собственной жизни. Равно как и жизни доверившихся мне людей.

— А я — культуролог, — прозвучало в ответ.

По лицу Берни пробежала гримаса, означающая легкое презрение.

— Напрасно, — хладнокровно отметил Альпин. — Напрасно ты так плохо думаешь о людях моей специальности. Некоторые из нас в основном занимаются тем, что договариваются с людьми, убивающими за неверное слово. Пойми, стремление быть предельно точным в формулировках въелось в меня намертво.

— И что же?

— Ты привык к иллюзии безопасности, Берни. И ко всем этим бредням вроде Habeas corpus и иже с ними. А я учился на спортивную стипендию, уже зная кое-что про изнаночную сторону нашего бытия, которую ты научился мало-помалу замечать.

Я анализировал тон и содержание твоих репортажей, книг, лекций. Потому могу с полной уверенностью повторить: для постороннего наблюдателя, равнодушного к скоромному обаянию джентльмена из общества, ты еретик! Последовательный до скрипа зубов, объективный как зеркало в ванной, и это самое неприятное. Понимаешь, еретики не всегда начинают как сознательные выразители крамолы и проводники по запретным путям...

— Продолжай.

— Поначалу ты даже не задумывался, что подрываешь основы. Ты полагал, что дело обстоит как раз наоборот. Твои статьи и репортажи просто дышали беспристрастностью и верой в Идеалы. Но к твоему же несчастью оказалось, что ты научился размышлять. И ты начал задавать людям вопросы. Уверены ли они, что технический прогресс не остановился? Понимают ли читатели, что в новом тысячелетии следует пересмотреть взгляд древних иудейских козопасов на моральные ценности? И вообще, могут ли эти моральные ценности и история, подогнанная под хронологию Ветхого Завета, считаться Незыблемыми Истинами?

— Ты всерьез покопался в моих статьях.

— Работа такая, — серьезно ответил Алпин. Так я продолжу?

— Давай, интересно же! — искренне ответил Берни.

— Раз от раза вопросы становились все злее и конкретнее. Почему государство, плодя бесчисленные толпы бездельников, обирает работающих, отнимая у них все больше и больше. Ты, помнится, насчитал семьдесят центов прямых и косвенных поборов с заработанного доллара.

— Было дело.

— Приятно ли обывателю узнать, что он не обладает сознательным бытием, а потому реальная стоимость его личности и жизни пренебрежимо мала? Сделанный тобой ретроспективный анализ неопровержимо доказал, что имеющиеся мировые религии — всего лишь результат лихо закрученных многоходовок, которые правильнее всего было бы назвать аферами, чем они, в реальности и являются?

В результате, масса твоих читателей слегка обеспокоилась и принялась искать бреши в предложенных умозаключениях, чисто ради сохранения собственного спокойствия. И что же? Дырок, несообразностей, лжи там не оказалось.

— Там и не могло их быть.

— Теперь многие, Берни, очень многие вновь захотели быть. А государство предстало просто братвой с большой дороги, без которой можно и обойтись. Твой приятель Вояр наглядно показывает, как это сделать. Дело идет к большой крови, и ты можешь оказаться одним из первых пострадавших. А мне не слишком-то понравится помнить, что я даже не удосужился ни уберечь, ни предупредить бывшего собутыльника.

— Ни получить выгоды от содеянного, — саркастически ухмыльнулся Роджерс.

— Pauca verba, — вернул улыбку старый приятель. — Ты уже понял, мы хотим быть первыми, и готовы помочь. Для начала, самолет до Лондона немного не долетит.

—

— Глава 29.

— — Не помню где, но точно приходилось читать, что мужика одного в первую мировую , взрывом тяжелого снаряда не убило, а каким-то образом забросило на дерево в одних подштанниках, — подумал спешно приехавший генерал Рохин, глядя на Председателя СНК, задумчиво сидящего в разодранной одежде на куче битого кирпича. Затем окинул взглядом картину разрушения и прикинул:

— — Тут фугас как минимум, на полтонны подорвали. Шансов выжить, по всем расчетам, не должно было быть ни у кого. Но выжившие все же есть.

— Вслух генерал не сказал ничего . Просто подошел, отдал честь и коротко спросил:

— — Какие будут распоряжения?

— Виктор неуверенно улыбался, пытаясь прижать к окровавленному лбу здоровенный клок кожи. По лицу тонкой струйкой стекала кровь. Смешиваясь на коже с пылью и грязью, она превращала лицо Команданте в подобие маски из фильмов ужасов.

— Притормозив медиков отстраняющим жестом, Вояр сказал:

— — Искать исполнителей и заказчиков бессмысленно. Ты это понимаешь, Лев Яковлевич? Кстати, которое это у нас?

— — Семнадцатое.

— — Вот. Ты все понимаешь. Справедливость — она разная, — с видимым усилием, но очень внятно выговорил Виктор, заваливаясь набок.

— Облака цементной пыли не желали оседать как минимум, еще час. В воздухе резко пахло кровью и горелой взрывчаткой. То, что минутой раньше представляло из себя новенький с иголочки спортивный комплекс, теперь превратилось в месиво искореженной стали, битого кирпича, обломков бетона, дерева и пластика.

—

Неделей позже генерал Рохин навытяжку стоял перед больничной койкой. Докладывать приходилось о вещах крайне неприятных. Команданте, замотанный бинтами до глаз, принял доклад, полулежа на подсунутых под спину подушках, и недовольно поинтересовался:

— Вы, генерал, хоть понимаете, что наворотили?! Где вы вообще взяли этих психованных абреков?! Насколько я понял, бывший депутатский корпус уничтожен полностью. Владельцы заводов-газет-пароходов в очереди стоят, номерки на руках пишут, кто и когда перед Создателем отчитываться будет!

Да, кстати, кто вам дал право без разбора валить руководство всех конфессий?!

В слегка сузившихся глазах Вояра бушевал ледяной шторм. По спине испытанного боевого генерала потекла струйка холодного пота. Но, собрав волю в кулак, Рохин спокойно ответил:

— Вы.

— А нельзя ли последнее утверждение расшифровать подробнее? — с холодной, вгоняющей в жуть, вежливостью поинтересовался глава государства.

— После того, как вы оказались на большичном, состоялось расширенное заседание СНК. На нем и были приняты соответствующие решения. Товарищей, их реализовавших, абреками назвать никак нельзя. Искать их нигде не пришлось. Это исключительно наши кадры. Преимущественно ополченцы, добровольно прошедшие психокондиционирование. Предельно честные и ответственные люди. Их воспитали вы, Команданте! И они решили сделать все максимально качественно.

— А чем, позвольте спросить, вы руководствовались, принимая те самые решения?

— Вашими же высказываниями.

— Напомните.

Генерал слегка прикрыл глаза, сосредотачиваясь, после чего начал монотонно цитировать:

"Сдадимся — даже мысль о справедливости объявят крамолой.

Право решать, как жить, можно взять только силой.

Гражданская война — вечна. Меняются лишь формы и интенсивность.

Всех вражин за один раз не отстреляешь. Процедуру следует регулярно повторять.

Недовольных, использующих террор как разновидность антидепрессантов, умиротворить невозможно. Возможно лишь упокоить.".

Цитируя, Рохин делал между фразами долгие паузы, предоставляя Виктору возможность вспомнить, где, что и при каких обстоятельствах говорилось.

Неторопливо оборвав датчики, Команданте откинул одеяло, и, охнув, коснулся ногами пола.

— Представляю, как Он вопил в Небеса: 'Господи, я не этого хотел!', — улыбнувшись углом рта, заметил Виктор. — Но, делать нечего. Не можешь предотвратить — возглавь!

Вбежавший в палату доктор был развернут в обратном направлении тихой просьбой:

— Пожалуйста, дайте хоть тапочки какие. Ногам холодно.

Пришедшие следом, столь же безропотно отправились за одеждой.

Встречаясь в эти дни с людьми, комиссар Кузовлев не уставал повторять:

— Божий дар с яичницей путать не след! Если кто-то с оружием или пачкой банкнот в руках отстаивает тезис, что справедливость — это когда никто не живет лучше чем он, то мы его поправим ровно теми же способами.

-Ну да, — однажды последовала реплика из зала. — В народе очень популярно мнение, что счастье не в том, что у твоей коровы приплод хороший, да молока много, а в том, что у соседа вся как есть скотина сдохла.

— Именно! — согласился Геннадий. — Спасибо вам, товарищ, верно указали на типичный пережиток крестьянской морали. А в силу того, что вчерашние крестьяне или горожане в первом-втором поколении составляют подавляющее большинство населения, эти психологические выверты устранить будет крайне сложно. Но мы справимся, поверьте!

Доцент Завадский, во время традиционных в 'Броневичке' политических дискуссий, вспыхивающих среди любителей пива обыкновенно между второй и третьей кружками, выражался куда как более жестко и определенно.

— А что бы вы хотели? — высказался доцент, аккуратно поставив опустевшую кружку на край стола. — Все происходящее изумительно логично, я бы даже сказал, математически выверено.

— Это террор! Где свобода?! За что боролись?! — неожиданно бросил в пространство один из дежурных либералов. Таких в 'Броневичке' не жаловали, но особо и не гнали. Порядки в самой интеллигентной пивной города были вполне демократичны — куда там Гайд-парку.

-Э, батенька, — отреагировал на реплику Павел Иванович. — Нельзя же так. Это в вас уже водочке лишней много. А так, понимали бы, что, во-первых, чистка неизбежна, во-вторых, если вы за что и боролись, то языком, а в третьих, свобода есть категория сугубо умозрительная. Мы всегда чем-то, да ограничены.

Возражений не последовало.

— Начну, пожалуй, с правомерности применения такого понятия, как 'террор'. Видите ли, элементарная логика требует привлечения к процессу реформирования людей верных. И не только привлечения, а еще и возвышения. Что мы и наблюдаем. Никого из старых 'политических тяжеловесов' во главе наркоматов нет.

Что по этому поводу должна думать элита?

— Риторический, однако, вопрос — пробурчал кто-то из соседей, творя в кружке классического 'елецкого ерша'.

— Правильно, риторический! — обрадовался Завадский. — Элита, видя творящееся безобразие, сначала бурчит сквозь зубы: 'быдло', 'твари безродные', 'из грязи — в князи', а потом переходит к практическим мероприятиям по нейтрализации выскочек.

Результат — острая форма гражданского конфликта. Проще говоря — война. Но при таком неравенстве сил, которое мы наблюдаем, при том, что традиционно всемогущая 'кавалерия святого Георгия' оказалась бессильна, войной происходящее тоже называть неловко.

Да, налицо полный набор конфликтов: социальных, личностных, классовых. При их бесконтрольной эскалации они неминуемо уничтожат ополчение как структуру. И, разумеется, в первую очередь лидера и идеолога реформ. Попытки уже, как мы знаем, предпринимались.

Вояр просто вынужден был понять, что попытки договориться добром, обречены на провал. Затем стиснул зубы, и принялся раскапывать огромную кучу навоза, гордо именуемую обществом. Силой вещей, он просто не имел права остаться 'нормальным' в понимании обывателя. И дай бог ему суметь пройти по краю, не потеряв себя.

Павел Иванович хлебнул еще пару глотков, прочищая горло, уставшее от долгой речи. Затем, пару раз кашлянул и закончил:

— Вывод: те, кто криком кричат: 'террор, террор!' — неправы. Никто никого не пугает. Ополчение всего-навсего проводит элементарно необходимые санитарные мероприятия.

В знак особого расположения, Президент принял Морана на ранчо. Они, будто два старых приятеля, сидели в плетеных креслах на оплетенной виноградом просторной веранде старинного особняка с видом на поросшую изумрудной травой лужайку, на которой, устало опустив лопасти, замер вертолет.

— Вам со льдом? — спросил Президент, изображая радушного хозяина.

— Если можно, чистого, господин Президент, — ответил сенатор.

— Здесь и сейчас — просто Джордж, — стянув тугую от нескольких операций и закачанного под нее силикона кожу в подобие улыбки, ответил Президент.

— Как скажешь, Джордж, — вернул улыбку сенатор.

— Однако, к делу, — слегка отхлебнув водичку со льдом, лишь слегка закрашенную виски, — продолжил потомок первопоселенцев. — Вам, говорят, удалось разобраться в том немыслимом бедламе, что воцарился в России с приходом ... этого ... Команданте.

Последние два слова хозяин дома практически выплюнул. От раздражения у Президента прорезался тягучий акцент южных штатов, заставляющий растягивать гласные и глотать окончания слов.

— Не в полной мере, Джордж, — одним глотком залив в глотку обжигающую влагу, ответил Моран. — Что-то понял, что-то осталось 'скрыто в листве', как поэтично выражаются узкоглазые.

Глядя на покрытое перистыми облаками блекло-голубое небо, он вспоминал...

Утопающий в полумраке кабинет. Массивная мраморная лампа с зеленым абажуром. Горящий камин. Отблески пламени, высвечивающие матовые дубовые панели и картины в тяжелых рамах. Безукоризненно одетый улыбчивый молодой человек со столь же безупречными манерами.

-Ей-богу, он бы вполне органично вписался в компанию студентов любого из наших университетов, — подумал тогда Джон.

Потом он уже не был в этом так уверен.

Аккуратно зачесанные назад светлые до белизны волосы. Тщательно подстриженные усы, свежий розовый шрам над правой бровью. Аура победителя.

Ничего нарочитого, искусственного, демонстративного. Но на мгновение они встретились взглядами, и Морану показалось, что от Команданте исходит физически ощутимый жар, будто от печки или большого хищного зверя.

В тот же момент Джон осознал, насколько неуместно представлять этого человека в развеселом студенческом сообществе. Может, когда-то, давно, так оно и было. Но не теперь...

Стоило лишь присмотреться, и стало видно, что Виктор никогда не был блондином — просто поседел. Неровный шрам на лбу — след от последнего, бог весть которого по счету, покушения.

Сенатора вернула обратно тягучая, будто густой сироп, речь Джорджа.

— Начнем, пожалуй, с личных впечатлений, — продолжил разговор хозяин ранчо, показав взглядом на опустевший стакан.

— Да, пожалуй, — кивнул, перехватив взгляд Моран. — Личные впечатления, говорите?

— Именно, — подтвердил собеседник, изображая радушного хозяина. — Знаете, господин Президент...

— Джордж, — мягко перебил хозяин.

— Знаете, Джордж, такое выражение глаз я видел лишь у деда и пары его приятелей. Когда-то их кишки пытались выпустить наружу, отравить горчичным газом, перемешать с землей десятидюймовыми фугасами, но они все же умудрились вернуться домой. Почти не изменившись. Вот только глаза... У Виктора они смотрят точно так же. При этом, во всем остальном он умудряется выглядеть невинно и благовоспитанно, будто примерный колледж-бой.

— Это я тоже заметил, — мягко перебил хозяин. — Смотришь, и воображение упрямо отказывается представить Виктора стреляющим в упор или разбивающим голову противника прикладом, хотя без чего-то такого дело не обошлось. Вы, значит, тоже заметили, что образы не стыкуются?

— Да, это бросается в глаза сразу.

— Теперь скажите, что за ..., — Президент сделал паузу, будто стараясь удержаться от просящегося на язык крепкого словца,— он исповедует?

— Вы знаете не хуже меня, Джордж...

Президент, не дожидаясь окончания фразу, перебил:

— Разумеется, всем, кто умеет читать или слушать, известно, что они демонстративно заявили об отказе от каких-либо идеологических догм.

Но так не бывает, слышите, не бывает! Чтобы вести за собой людей, надо нечто большее, чем декларации в стиле salus populi suprema lex! Да любой проходимец говорит на выборах ровно то же самое, только намного красноречивей!

— Вот с этой стороны я проблему и не рассматривал, — пробормотал Джон, гипнотизируя стакан взглядом.

Излагать сложившееся в России положение так, как он его понял, не было ни малейшего желания. Напротив, хотелось как можно скорее убраться отсюда. И как можно дальше. Но для этого следовало закончить разговор побыстрее, оставив самое вкусное себе.

— В конце концов, — думал Моран, — объяснить Джорджу произошедшие в России перемены не удастся. Он просто не примет таких объяснений.

И действительно, кто поверит, что там вдруг нашлись крутые парни, не пожелавшие принять Всемирный Демократический Идеал: золоченый Роллс-Ройс с макаками внутри?

Мне совсем не странно, что люди, способные своротить государство, обратились к элементарному здравому смыслу, а вот господин Президент — не поймет. Сословная ограниченность — это не просто слова. Что-то другое, вроде границ личной преданности или склонности запустить руку в подотчетные фонды Джордж видит без всякого рентгена, насквозь. Но представить себе мотивы, выходящие за рамки Великой Триады он не способен — слишком долго ему вбивали в голову, что такое невозможно в принципе.

Зря, кстати. Тот же Сталин однажды предложил людям внебиологическую идею: побороться за величие Державы и справедливость. Именно такую, какой ее в тот момент представляло большинство.

Парадокс, руководствуясь стремлением стать супердоминантом, то есть безусловно биологической мотивацией, дядюшка Джо умудрился заставить большинство населения страны жить высшими целями. Потому-то его до сих пор вспоминают с придыханием в голосе. Впрочем, кто как. Мартышки в человеческом облике, да, ненавидят.

Так что, во избежание, лучше всего о главном промолчать.

Моран бросил еще один долгий тоскливый взгляд на стакан. Потом посмотрел на бутылку. Потом — на вазочку со здорово подтаявшим льдом.

— Don't beat me around the bush, — проворчал Джордж, щедро расплескав виски по стаканам.

— Что ж, — вздохнул Джон. — Вы помните последнюю пресс-конференцию Команданте?

Произнеся эту фразу, сенатор внимательно смотрел на Президента. Джордж слегка кивнул. Он помнил.

— Во-первых, Джон, не стоит называть мальчишку Команданте. Нам и одного хватило через край! Во-вторых, да, помню.

Более всего раздражает, что господин Вояр активно пользуется риторикой, приличествующей, скорее, Отцам-Основателям, а не азиатскому диктатору. Вы это имели в виду?

— Да, господин Президент.

Собеседник более не возражал против официального обращения, косвенным образом давая понять, что разговор начался серьезный.

— Хорошо, — продолжил Джон. — Тогда вы помните, насколько хладнокровно Виктор заявил в присутствии свободной прессы, что цель операции в Автономии — частичный геноцид. Проще говоря, он во всеуслышание признал, что его цель — уничтожение нескольких этнических общностей.

— Да, это было проделано с хладнокровием, приличествующим не человеку, а скорее, камню, — проворчал Джордж. — Это ж надо, набраться хамства и заявить, что пример взят с нас!

— Буквально он сказал следующее, — уточнил сенатор.

— Что вы хотели, господа? Вспомните, хотя бы, собственную историю. Индейские племена никак не вписывались в общество, которое решили создать ваши предки. Теперь потомки тех, кто уцелел, живут в резервациях.

У нас — аналогичные проблемы. С той лишь разницей, что наших индейцев можно условно считать белыми, и что наши предки всячески воздерживались от радикальных решений, стремясь решить дело при помощи уговоров и культурной ассимиляции. Теперь на подобное просто жалко времени и ресурсов.

Господа! Считайте, что мы взяли на вооружение опыт ваших Отцов — Основателей. Сообщества, живущие пережитками родоплеменных отношений, будут ликвидированы.

— Почему вы считаете их опасными? — последовал вопрос.

— Наши индейцы считают своими только близких по крови. Все прочие — потенциальные жертвы. И, господа, я совсем забыл — скупо добавил Команданте, — наши действия великолепно вписываются в решения Великих Держав, принятые после Второй Мировой войны.

Особенно если учесть, что люди, заварившие кровавую кашу в предгорьях, являются прямыми потомками и идеологическими наследниками тех, кто, уклонившись от священного долга защиты Родины, активно сотрудничал с гитлеровцами.

В Отечественную войну деды тех, кто пытался убивать моих сограждан вчера, либо не явились на призывные пункты, либо в дальнейшем дезертировали. Однако это не помешало им в 1942 году, когда судьба государства висела на волоске, отправить эмиссаров к немецкому командованию с предложением услуг. И, в дальнейшем, сформировать пять батальонов, прославившихся зверствами и подлостью, от которой с души воротило даже видавших виды палачей СС.

— Сами понимаете, господин Президент, это заявление шокировало даже видавших виды журналистов. Особенно после того, как аналогичные факты были озвучены пресс-службой СНК в заявлении по поводу недавнего пограничного инцидента.

Пожалуй, стоит сказать еще пару слов о конфликте с Окраиной, на который так рассчитывала просвещенная Европа, — продолжил Моран, — а также о сказанном по этому поводу Вояром.

— Господа закономерно поддались многовековой инерции мышления, — с очаровательным бесстыдством, достойном лучших образцов античности, — разъяснил ситуацию глава СНК.

-При этом, Джордж, он придерживался образцов не той, почти полностью выдуманной античности, которая с безрукой Венерой и многочасовыми прениями в Сенате Вечного города, а той, которая после минутного разбирательства отправляла многотысячные толпы на смерть. Во всяком случае, он сказал прямо:

— Выкормленная вами элита Окраины сознавала, что единственная роль, за которую им готовы платить, это роль отравленного кинжала в нашу спину. Или, хотя бы, лужи слизи и гноя, на которой мы просто обязаны были поскользнуться.

Наша собственная элита была ничуть не лучше. Она, силою обстоятельств, была вынуждена изображать хранительницу имперских традиций и оплот несуществующего 'русского мира'. Дело шло к образованию нового перманентно тлеющего очага гражданской войны, коллапсу экономики и дальнейшему дроблению постсоветского пространства.

Но, вопреки вашим ожиданиям, господа, мы решили действовать по своим правилам. Нельзя множить горе и страдания братского народа. Потому, отвечать за безобразия в первую очередь должны их зачинщики.

...Тяжело вздохнув, Моран выпил остаток виски, и слегка покачал тяжелый низкий стакан. Не успевшие растаять льдинки с шорохом пересыпались на одну сторону.

— Знаете, — продолжил Джон, — я тогда подумал, что это одно из громких заявлений, на которые мир уже давно привык не обращать никакого внимания. Оказалось, нет. После провокации на границе, сгорела набитая народными избранниками Верховная Рада. По нацистским лагерям точечно разгрузились ракетоносцы — спасать там было некого. Были сметены с лица земли доставшиеся 'незалежным та свидомым' от Советской власти арсеналы и склады боеприпасов.

Пока Окраина отходила от шока, неизвестные вывели из здания на Банковой не успевшего вовремя сбежать гаранта с компанией. Не прячась, но и не говоря долгих речей, прислонили к стенке и дали пару скупых очередей.

Затем СНК, ввиду несомненных рисков и тотального воровства, перекрыл транзит нефти и газа в Европу и рекомендовал уважаемым партнерам самим навести хоть какое-то подобие порядка на контролируемой ими территории.

После этих безобразий, комиссары вновь потеряли какой бы то ни было интерес к Незалежной, и вернулись к своим делам. Так, как будто ничего заслуживающего внимания и не происходило!

На попытку поднять истерику, ввести санкции, заклеймить позором, призвать к новому крестовому походу, СНК реагировал флегматично.

— Виновные будут наказаны. Незамедлительно, — кратко озвучил пресс-секретарь. Крестьянин, солдат, рабочий или торговец не должны нести ответственности за дела политиков. Ни по ту, ни по эту сторону границы.

Моран не стал уточнять, что во второй раз он уже не думал о том, что это простое сотрясение воздуха. И действительно, десяток наиболее одиозных деятелей европейского истеблишмента погибли в течение суток самыми разнообразными, но неизменно далекими от гуманности способами.

Это была какая-то новая разновидность войны, предполагавшая персональную ответственность политика и его близких за содеянное. Причем не по результатам военной компании и длительного судебного разбирательства, а практически немедленно. Буквально завтра.

Закончив говорить, Джон протянул руку к стояшей на столике коробке с сигарами.

Более всего в этот момент ему хотелось как можно быстрее покинуть ранчо. Моран, как когда-то, еще во времена молодости, когда они оба учились в Итоне, просто не мог подобрать слов, которые следовало сказать Джорджу, чтобы тот понял очевидное.

Правда, во времена молодости речь шла всего лишь о премудростях математического анализа, который так и остался для слишком прямолинейно мыслящего Джорджа всего лишь загадочной, будто письмена майя, абстракцией. И примерно столь же полезной в повседневной жизни, как заметки давно умерших аборигенов обоих Америк. Теперь от понимания Президента зависели вещи неизмеримо более важные.

И все таки, сенатор, — отвлек Морана от размышлений голос Джорджа. — хотелось бы услышать о Ваших личных впечатлениях чуть подробнее.

Встреча с Команданте, действительно, оставила в памяти много яркого. Собственно, эмоциональная перегрузка стала сказываться почти сразу. Буквально через пару минут разговора, Джон поймал себя на том, что перестает вовремя реагировать на реплики собеседника. Пришлось даже извиниться:

— Извините, Виктор, я немного теряюсь.

— Понимаю, — улыбнулся в ответ Команданте.

Стоящее чуть поодаль третье кресло пустовало. Собеседникам переводчик был не нужен. Джон, будучи внуком эмигрантов первой волны, неплохо понимал по-русски, а его собеседник изъяснялся на безукоризненно правильном, стерильно чистом литературном английском. Слегка старомодном, канувшем в Лету языке, на котором уже не говорят даже дикторы радио и телевидения. Впрочем, речь, которую можно услышать разве что на старинных фонограммах, была вполне понятна.

После того, как обязательные фразы были сказаны, сенатор , ценя свое и чужое время, перешел к делу.

— О чем бы ни затевался разговор, он будет о деньгах, — выслушав Морана, хмыкнул Команданте .

Без слов подтверждая сказанное, Джон развел руками. После чего удостоился краткого, всего в десяток фраз, анализа сложившейся в России ситуации.

— Мы предложили людям не идеологию, а мечту, выходящую за пределы чисто животных потребностей в пище, доминировании и размножении, — говорил Команданте. — И подкрепили ее сугубо материальной возможностью достоверно определять склонности и таланты любого конкретного взятого человека. Сами понимаете, что дальнейшее — дело техники.

-Это невозможно! — возразил Моран.

— Возможно. И даже не секрет. Церебральный сортинг — это подбор не только специалистов для всех отраслей и областей человеческой деятельности, но даже и мужа с женой. И в самом деле, чтобы они не цапались, их мозговые структуры, отвечающие за межличностное общение, должны быть сходны.

Самое главное из того, о чем говорил Вояр в тот момент, врезалось в память Морану в виде кратких, как классические максимы, реплик.

— Сотня гениев — это власть над миром.

Сразу вспоминалась история с фунтом и одним-единственным гением финансов. Ясное дело, если гениев тысячи, события пойдут так, что вы и не поймете, что и как произошло, пока вас не поставят перед фактом. Если, конечно, ваше знакомство с фактами будет признано целесообразным...

— Цитооктанический атлас — появился в СССР еще в пятидесятых годах, но, скорее всего, никогда не появится в Штатах.

Это тоже было понятно. Так произойдет исключительно из-за финансовых соображений, позволяющих докторам брать деньги с людей, у которых в автокатастрофе вынесло полмозга, обещая им когда-нибудь полную регенерацию мозговых клеток.

Джон, поначалу, оценил сказанное как невозможное, немыслимое, вроде ожившей каменной химеры, ни с того, ни с сего покинувшей постамент.

Ознакомившись с фактами, он сменил мнение. Оказалось, что химера не только ожила. Камень и металл веками разрабатываемых абстракций вдруг наполнился жизнью, встряхнул крыльями, стряхивая пыль и голубиный помет, и отправился в полет. Невозможное стало лишь еще одним из обстоятельств жизни. Воплощенный ужас летит, широко расставив крылья и обнажив в довольной улыбке кинжально-острые клыки. Вот-вот, бегущая по земле тень накроет толпу, и кто знает ...

Новая цивилизация, оказывается, возникла прямо перед невидящими глазами официальных аналитиков и заранее проплаченных пророков. Под самым носом!

-Цивилизации вообще возникают быстро, — подумал Джон. — Худо другое... Худо то, что мы прозевали момент, когда она была слаба, как едва держащийся на ногах и трясущийся от холода в жаркий день новорожденный ягненок. Теперь... А что теперь?

Остается только проклясть предков, изгонявших из общин наиболее умных и активных. Те и другие практически не подлежали социализации и в большинстве своем, соседям были малосимпатичны. По мере развития человечество расселялось, изгоняя слишком умных или слишком жестоких все дальше и дальше от Восточной Африки, признанной колыбели цивилизации.

Понятно, где в итоге оказалось наибольшее количество людей, способных придумать что угодно и выжить где угодно. В России, где же еще?

Моран прекрасно понял, что это немыслимое прежде 'новое' пока что скрыто от глаз толпы. Но, тем не менее, существует — 'факт огромный и неопровержимый', как однажды написал Твен. Новое пришло в мир и стало столь же несомненно, сколь несомненно существование адского пламени в недрах гигантской кальдеры, поросшей заповедным лесом.

Вчерашние ополченцы превратились в легендарных командиров, пламенных комиссаров и расторопных администраторов. Изобретения, лежавшие под спудом, вырвались из лабораторий и стали технологиями, методики психокондиционирования и ускоренного обучения обеспечили подготовку десятков тысяч специалистов каждые несколько месяцев.

Пятая колонна уничтожена ...до пятого же колена.

В голову Морана пришло удачное сравнение:

-Этот парень держит руку на рубильнике, и только от него зависит, когда мир окажется залит потоками света.

Потом он вспомнил, что это тоже сказал Твен, и спросил о более интересном:

— Команданте, это случайно не ваши люди уволокли из Нью-Йорка Невилла Нэша?

— Того самого, который сформулировал систему эллиптических уравнений, позволяющих удержать плазму в узде?

— Да.

— Никто его никуда не тащил, — недовольно проворчал Команданте. — Мистеру Нэшу просто помогли остаться в живых. По его же настоятельной просьбе. Разумеется, после того, как он был ознакомлен с ближайшими перспективами.

— А вы знаете, что он был, как минимум, четвертым?

— Да. Но чего вы так опасаетесь, Джон?

— Ну, вам-то опасаться нечего. После известных событий, ваше государство, честно говоря, уже и так стало изгоем в глазах цивилизованных людей. А у нас есть определенная репутация, — слегка обиделся сенатор.

— Небольшая поправка: тех, кого принято считать цивилизованными. Но мы-то с вами понимаем в чем тут суть, правда? И у нас чертовски схожи жизненные интересы. И даже некоторые идеалы! — и до того момента чопорный, как викторианская леди, Команданте, вдруг подмигнул сенатору.

-Э... да, — не сразу собрался с мыслями Моран. — Только если руководствоваться вашей логикой, Виктор, цивилизованных нет и никогда не было.

В голове медленно ворочалось:

— Бойня на Адриатике, кровавый четверг в Нью-Йорке — это лишь для того, чтобы вытащить из неприятностей доктора Клечковскую и профессора Нэша. Прибавим к этому сотни потенциальных гениев, уже начавших работать. Что они сотворят? Неизвестно.

Хотя, достаточно уже известного. Возможность почти неограниченно черпать энергию реакции синтеза и сказочно дешевый белок — это даже независимостью не назовешь. Это — нечто большее! Это, действительно, приговор ... многим.

— Вы упускаете из вида еще пару значимых обстоятельств, — вновь улыбнулся Команданте.

— О чем вы? — озадаченно осведомился Джон. Только что он с удивлением обнаружил, насколько быстро и непредсказуемо меняется выражение глаз собеседника. Это одновременно сбивало с толку и завораживало.

— Вы сейчас думали о энергии и хлебе насущном, — бесстрастно констатировал Виктор.

— Да, — не стал притворяться сенатор.

— Значимые вопросы. Но я, пожалуй, добавлю, что волею судеб мы унаследовали разработки по полимерному азоту и сверхпрочным пластикам, выдерживающим температуры, которые способна создать, разве что, сварочная дуга. Это — первое.

-Хорошенькое дело, эта ваша 'воля судеб', — проворчал сенатор. — Остается только надеяться, что обошлось без стрельбы.

— Люди пришли сами, — ответил Виктор, глядя сенатору в глаза. — Как раньше писали фантасты, у нас тут сложилась ситуация, когда 'десять тысяч всякой сволочи' со всего мира решили построить устраивающий их мир. Сами. Для себя. Без оглядки на идеологические химеры. Перечисленные примеры прорывных технологий — лишь частности.

Главное — в том, что мы отказались от механизма чисто биологической эволюции человека.

— Хорошенькие же у вас частности! Полинитриды металлов, и жаростойкие термореактивные пластики с керамическим связующим. Да вы добрались до святого Грааля материаловедения! — взволнованно произнес сенатор. — Взрывчатка, на порядки более мощная чем есть сейчас, высокоэнергетические пороха с правильными характеристиками процесса горения. Стрелковое оружие и артиллерия выходят из тупика, в коем они пребывали более столетия.

— И сверхлегкие гиперзвуковые летательные аппараты, обшивка которых способна поспорить по прочности с титаном, а по легкости — с перкалью, — подхватил Вояр.

Прямо у Морана на глазах, мир, в котором даже ресурс обыкновенной электролампочки не может быть более согласованной величины, с грохотом рушился в пропасть, превращаясь в ничто.

Джон наконец, понял, перед каким выбором его поставили. Кто сидит перед ним в обманчиво-расслабленной позе, с легкостью читая мысли и предугадывая реплики.

Молодой человек с мясом выдрал у Судьбы свой персональный ключик от ящика Пандоры. И уже успел с грохотом откинуть запыленную крышку.

— Скорее всего, он ...не совсем человек, — вдруг подумал Джон.

— Говорил бы прямо: нелюдь, — отозвался внутренний скептик из пыльного уголка подсознания. — Любой, кто с легкостью меняет правила игры, пренебрегая устоявшимися паттернами, традицией, моралью — однозначно нелюдь. Теперь пищи, не пищи, а придется жить по его правилам.

Кстати, не худо бы взять с него пример. Очень уж этот парень эффективно поработал с оппонентами!

— Да пошел ты! — попробовал утихомирить свое альтер-эго Моран. — Ругаться с самим собой — вообще-то моветон, — обиженно огрызнулось подсознание. — Да и чего волноваться-то? На твою бессмертную душу никто не покушается.

От осознания того, каким путем теперь пойдет история, участилось дыхание и моментально пересохло в горле. Джон судорожно сглотнул. Радушный хозяин немедленно откликнулся:

— Может, хотите что-нибудь выпить?

— Да. Желательно, что-нибудь покрепче стоящей на столе водички.

— Джин, виски, коньяк?

— Если есть, водки.

— Чтобы в России, да не было водки? — рассмеялся Вояр.