Дверь на горе

— Вот и поезжай!

— Так ты меня и отпустишь!

— Не отпущу, конечно. Не то купишь. Сам большой и широкий, сам поеду..

Степанчиков опять перестал что-либо понимать. Он переводил богатую фразеологизмами речь товарищей так буквально, что больная голова сама приходила в ужас от нарисовавшихся картин.

Увидев Каня, умершего и воскресшего, Пянтег издал боевой клич. Под ёлкой начинался военный совет.

Сегодня плетёные рукава принимали решения быстрее, чем знатоки на выезде обычно определяются с выбором спиртного. Автомобиль вышел из строя всерьез и надолго (А не стоило называть машину "Большой Провал"...), дело могло дойти до ночлега, но оставаться возле трассы, в запретной для костров зоне, никто не хотел.

"Ребята, завтра же День святого Боромира, на Белой Парме фестиваль славянской музыки только разворачивается, наших там стоит немерено. Впишемся в палатках" — вспомнила Бисер. "За одно и поиграем... Дорога с другой стороны, но здесь рядом, по полям, и пешком подняться можно". На том и порешили. Кудым отправлялся в Сылву за запчастями. Починив фургончик, он должен был пригнать его в лагерь и найти там пешцев, чтобы продолжить движение в Ошкерос.

Музыканты не взяли с собой ничего, кроме своих инструментов, намереваясь завоевать с их помощью все прочие блага. До поля битвы за удобства следовало еще добраться, но что такое семь гаков для крепких молодых людей? Михаил не поинтересовался, когда хлопал по лбу "За". Теперь жаловаться было поздно. Третий час маячил перед изнурёнными жарой путниками высоченный холм с лысиной и монастырем на макушке, манила прохладой полоска леса, дорога же всё немилосердней кривлялась под Солнцем, точно следуя причудливым границам частных владений.

— Скука. Скука. Скоро мы?

— Не ворчи, кань. Скучно — давай поиграем в какую-нибудь игру.

— Бисер, я знаю, какая игра подошла бы нам с тобой лучше всего. Но, к сожалению, её автор не потрудился указать правила...

— Жаль.

— Я, наверное, не дойду, помру от жары. Скажи, куда мы идём? Ведь на ту гору, да? — Степанчиков снова застонал, перекладывая из руки в руку кожаный кофр с гитарой и громыхал трещотками, которые великодушно забрал у задыхающейся девушки.

— Это Белая Парма. Когда весной тайга уже зеленеет, на ней еще лежит снег. А кыргызы называют её "Злой горой" — они осаждали вершину два года и не смогли взять. Монахи из обители святого Боромира обороняли ее вместе с беженцами-крестьянами, причем тогда укрепления монастыря были земляными и деревянными, а не как сейчас.

Михаил уже не первый раз слышал в речи аборигенов знакомые слова. Но они относились либо к еде — навроде "пельменя" и "шаньги", или уходили корнями в греческий и латынь. Вспомнив, как он прокололся с пацаками, Кот поспешил изгнать из головы очередной кинематографический образ.

— А ну-ка, расскажи мне побольше про этого святого.

— Боромир и Властимир были сыновьями принцепса Воислава, который завоевал Славини и изгнал оттуда готов. Когда Воислав умер, то старшему — Властимиру — досталась богатая земля на севере полуострова, а Боромиру — опустевший, разоренный Анастасием Карфагенским юг. В церкви говорят, что Боромиру явился ангел господень и приказал идти к романскому папе, папа велел окрестить славян и благословил принцепса на борьбу с франками. В школе учат, что папа сам приехал к Боромиру в Неаполь и заключил с ним соглашение. Боромир и его дружина принимают ортодоксальное христианство, а папа договаривается с франками о нападении на Властимира — чьи шашни с арианами очень беспокоили Латеранский дворец — и подбивает на восстание христиан Равенны и Медиолана. Так оно и случилось. Франки убили Властимира в очень тяжелой битве. Свежая дружина брата вытурила франков обратно за горы, Боромир стал принцепсом Славини и вошел в историю как креститель славян. Равноапостольный уравнял в правах своих воинов и свободных романцев. При его сыне огромную власть получила церковь, правнук Воислава, родившийся после чумы, уже не говорил на славянском языке и носил латинское имя Павел.

— Спасибо, Бисер. Я запомню.

— Не за что. Грибной бульон. Я люблю историю не меньше языков. Только почему ты этого всего не знаешь? Святой Боромир — это же небесный покровитель клукеров!

— Я ведь описывал тебе по секрету свой мир. Там нет Бармы, и Боромира тоже не было.

— Давай по секретничаем еще!

Маленькая колонна растянулась по ворге среди картофельных полей. Первым с картой в руках и струнным ящиком за спиной совершал широченные шаги Пянтег. В ста метрах за ним, с почти невесомой флейтой, перебирала ногами Настук. Следом, волоча два барабана, семенил маленький Трасамунд. Поднятая им пыль не долетала до идущих рядом гитариста и вокалистки.

— Ой, смотри, кто там?

— Руч. Она охотится на картофельных кур.

— А что едят картофельные куры? Картошку?

— Нет, лидийских жуков.

— Лидийских?

— Ну у них десять полосок, как на лидийском флаге.

Степанчиков понял, о каких насекомых идёт речь. Еще бы! С ними, полосатыми, были связаны одни из самых первых и самых неприятных воспоминаний детства.

Тот же зной. КАВЗик, набитый женщинами и мужчинами — отцовскими коллегами с предприятия — почти полтора часа ехал по незнакомым дорогам. По пути попадалось уйма интересных вещей, но автобус не останавливался ни в живописном селении, ни у речки, ни у могучего леса. Его целью было лысое, однообразное картофельное поле. Пассажиры опускали ручку двери и разбредались по рядам ботвы, чудесным образом отыскивая среди них собственную делянку. Их пустые ведра предназначались не для ягод, а для колорадских жуков. Картошка Степанчиковых занимала около двенадцати соток. Чтобы успеть уничтожить всех вредителей до отхода автобуса, в деле задействовали и малыша — вручили пластиковое ведро до пояса, продемонстрировали три вражеских ипостаси, нехитрую тактику боя с пищевым конкурентом и поручили несколько рядов с другой стороны участка.

Шагнуть. Подставить ведро под куст. Потрясти ботву над ведром. Осмотреть обглоданный куст, найти на нем уцелевших жирных личинок и руками отправить их в тару. Раздавить оранжевые жучиные кладки. Стряхнуть ползущих гадов со стенок. Шагнуть... Куст за кустом, ряд за рядом. Руки ребенка становились красными от выделений личинок, голова под смешной белой панамкой кружилась от жары, поднимающихся паслёновых испарений и смрада из ведра с насекомыми. Работа продвигалась столь медленно, что казалась бесконечной. Но от того, как наполнится осенью овощная яма в гараже, более чем от постоянно теряющих ценность денег и длины очередей зависела сытость всей семьи.

Вечером собранную добычу вывали на твердый грунт полевой дороги и давили ногами. Если дело происходило вблизи огорода, то жуков можно было, залить водой и настаивать пару недель, чтобы потом разводить и опрыскивать этой гадостью зеленых гусениц на капусте и новых личинок на картошке.

Здешние поля выглядели намного приятнее — хозяева появлялись на них чаще раза в месяц — и вовсе не кишели американцами. Но испарения от ботвы всё равно нервировали нос и возвращали Кота на семнадцать лет назад.

— Птицам нельзя есть лидийских жуков, они ядовиты. — разговор успешно отвлекал от воспоминаний.

— Только картофельные куры могут ими питаться, их специально выводили очень много лет, а до того жуков собирали руками.

На хуторе громко залаяла собака, лиса свернула охоту и рыжей молнией сиганула через дорогу, проскочив в двадцати шагах от Каня.

— Бисер, как будет по-мортски "маленькая руч?"

— Ручпи. А что?

— Я буду называть тебя "Лисёнок". Ты не против?

— Нет. — зарделась пермячка — Просто...

— Ветерок, ветерок, бабушка умерла! — прервав романтический момент, громко заголосил далеко в впереди Пянтег.

— Ручпи, что там случилось?

— Ничего. Пянтегу жарко, вызывает ветер.

К трём часа дня измученные жарой и жаждой, залитые потом музыканты достигли лагеря клукеров на вершине Белой Пармы. Прохладный ветерок, прудик, питаемый холодным источником монастыря, ключевая вода доставили блаженство и верующим, и атеистам. Ребята встретили знакомых и нашли большую пустующую палатку. У них еще были силы искать на пёстром лугу друзей, а непривычный к походам, едва отошедший от алкогольной интоксикации организм Степанчикова рухнул на коврики и категорически отказался выползать из под брезента.

Прошло не больше двух часов, когда Каня разбудили тихие голоса у входа в палатку. Кот различал только женский, погромче: "Михаил — великий музыкант. Но он очень устал и спит. Ему нужны силы... Да, но этого окорока мало. Вы знаете, сколько он ест, он с другой планеты... Пересыпьте картошку сюда... Мёд? Лучше не надо. Эта бутыль маэстро на один зубок, но когда напьется, то изуродует все инструменты в лагере. Посмотрите, что он сделал с гитарой!.. Тогда рассола нужно побольше... Ты думаешь, этой курицей можно насытиться?.. Он обожает копченых хариусов, широколобок своих неси обратно". Когда пришелец не выдержал и кашлянул, несколько человек прыснули от палатки в разные стороны, внутрь заглянула Бисер. "Ты вовремя проснулся, иначе мы бы не съели всех продуктов даже за неделю. Приводи в себя в порядок, подкрепляйся и давай репетировать, а то морда — будто обрыв бодал"

В десять вечера группа Киндзадза сделала ку и дала "часовой" концерт из джаза и русского фолка на предфестивальной сцене, который окончился практически на рассвете ввиду полного изнеможения участников и вошел в историю клукерского движения. Оригиналы любительских записей и фотографий, сделанных слушателями в ту ночь, продавались на аукционах за бешеные деньги, факт самого присутствия на Белой Парме становился среди неформалов законным предметом гордости.

На следующий день, уже без всяких усилий Ручпи, к палатке путешественников началось настоящее паломничество. Клукеры поменяли программу фестиваля и требовали повторного выступления, участники ансамбля валялись без сил и понимали, что сейчас их выручит только своевременное явление фургончика. Спасение пришло, но с другой стороны.

Сизь прогулялся до монастыря и нашел там автобус с группой туристов из Ошкероса. Выяснив, что в салоне найдётся еще с десяток свободных мест, пацак, ни мытьем так катаньем, уговорил водителя оказать транспортные услуги в обмен на деликатесные продукты питания.

Музыканты уложили снедь в кофры, собрали инструменты и удалились в лес "репетировать". По дороге их нагнал Онка — аккордеонист, присоединившийся к коллективу еще накануне концерта. Онка Пянтег решил забрать с собой, так как с ним состав молодой группы приобретал законченный вид.

По количеству растительности на лице и остальном теле новичок оставлял Пянтега далеко позади. Онка принадлежал к народу айнов, он приехал в Барму с Тихого океана. В дефолтной реальности этот удивительный азиатский этнос почти не сохранился, но здесь привезенный вандалами картофель в корне изменил судьбу и западных, и восточных культур. Айны смогли отстоять от натиска с юга два крупных острова, образовали единое государство, колонизировали Камчатку, Курилы, Алеуты, ряд архипелагов Полинезии и Северную Австралию. Последняя война между айнами и Сёгуном, как поведала пришельцу Лисёнок, случилась тридцать лет назад. Она началась с потоплением ниппонских броненосцев в портах Архиепископства Орегон, а закончилась ничьей после провала высадки самураев на Столичный Остров.

Земледелие и высокие аграрные технологии у бородачей насаждали датские миссионеры из ордена Христа-Меченосца. Под дулами пушек и мушкетов охотники Нового Сконе сгонялись в коммуны, жили в каменных зданиях, крестились, знакомились с картофелем, тыквами и пшеницей. Через два поколения новый образ жизни вошел в привычку, крупные коммуны стали городами, образованные аборигены практически заменили собой тонкий слой европейцев, продолжая наступать на еще не "окультуренных" соплеменников. Когда орден Христа-Меченосца попал в опалу и был распущен, монахи Нового Сконе посоветовали королю откушать рыбу-кузовок. Прибывшую возвращать строптивцев обратно в каменный век армию айны встретили огнестрельным оружием. Год спустя корабли айнов сами совершили переход через полокеана и разрушили Новый Висбю. Датчане отступились, стравили бывших подопечных с Ниппоном и навсегда оставили дальневосточную теократию в покое.

Развитие айнов всё еще сохраняло догоняющий характер, поэтому Магистр Ордена постоянно посылал способных молодых людей в европейские университеты. Одним из таких счастливчиков и являлся новый киндзадзист Онка.

За историческими беседами незаметно пролетело четыре часа. Отдохнувшие и прибодрившиеся музыканты высадились в пункте назначения — на набережной небольшого прикамского городка Ошкерос.

Степанчикову хватило десяти секунд, чтобы поставить крест на своих планах ночевать в родной квартире.

— Ков, это не то место!

— Ты уверен? Вот Кама, вот речка — Нытва, вот холмы с обрывом...

— Я же говорил в Керке: мой город — на левой стороне!

— А мы, по твоему, на какой?!!

Степанчиков ничего не перепутал, просто в Барме стороны реки определяли относительно истока, а не устья, как это делалось в дефолтном мире.

— И что теперь делать?

— Надо достать лодку или сесть на корабль. Мы будем идти по реке и я обязательно узнаю свою гору.

Глава 20.

Любовь и "голуби".

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

Изысканный бродит жираф.

Н.Гумилев. "Жираф"

Идея Каня была признана разумной. Деньги на билеты решили добыть импровизированным концертом перед горожанами и речными туристами. Сам "виновник торжества", помимо огорчения и тоски по дому, испытывал еще и некоторое облегчение от того, что расставание с Ручпи переносится на неопределённый срок.

Не успели затихнуть над портовым бульваром последние аккорды Summertime, на которые Бисер сама сочинила новые стихи, как через жиденький круг слушателей к музыкантам протолкался Кудым. "Ребята, сворачивайтесь! Беда!"

Водитель поведал суть проблемы, пока оставшаяся почти без пожертвований группа шла к фургону.

— Я долго не мог починить "Большой Провал", сегодня утром пришлось еще раз ехать в Сылву. Там встретил перепуганного Билера — на Вольную Керку был полицейский налет, среди них имелись люди в дорогих костюмах, они ищут тебя и тебя за то, что вы убежали из клиники! Как только я починил фургон, то сразу рванул на Белую Парму. Там всё гудит будто улей при медведе: клукеры ждали концерта, а музыканты исчезли. Еще там толчется какой-то тип, собирает вчерашние плёнки и всё пытается разузнать о вас побольше... Сколько вы тут уже наиграли? Десять минут? Горожане запомнили, скоро сюда приедут по нашу душу

— Мы вас не оставим, — ответил на молчаливый вопрос Кова и Каня пацак. — Давайте уедем за кордон и отсидимся там, пока эти в Барме будут сходить с ума. И что мы им дались?

— А кто будет искать холм? — слабо возразил пришелец.

— Забудь про холм, иначе тебе потом будет очень приятно вспоминать даже шаквинскую больницу.