— Я найду тебя на другом конце света и даже на другом свете. Ты же знаешь, — сказал Арон. — Идём, прошу. Я больше не дам тебе встревать в неприятности без меня.
Его голос, взгляд, улыбка сжимали грудь холодной лапой тоски.
Всё было слишком, до боли похоже.
Таша чувствовала, как разливается под кожей кровь от колотящегося сердца. А вместе с ней — как всегда — отчаянное, невыносимое желание протянуть ему руку и пойти с ним; куда угодно, главное — с ним...
— Ты ненастоящий, — прошептала она.
Сомкнуть веки было чудовищно трудно. Сделать шаг — ещё труднее.
И всё это было ерундой в сравнении с тем, как заледенела её кровь, когда она открыла глаза и увидела, что его нет рядом.
Почти купилась, дура...
Шаг. Шаг. Шаг. Главное — не задумываться, сколько ещё таких шагов осталось.
Таша знала, что остававшееся за её спиной тут же переставало быть тем, чем казалось. Здесь каждый её шаг рождал новую реальность, и стоит ей обернуться, случится что-то страшное.
Честное слово, единственное, чем Алексас мог бы искупить свою вину — самому пройтись по этой троп...
— Таша...
Она замерла, как вкопанная.
— Та-аша...
Этот голос она узнала бы во сне и наяву.
Голос её величайшего страха.
— Стоять спиной к собеседнику не очень-то вежливо, девочка моя, — мягкий, спокойный голос за её спиной был полон странных чарующих отзвуков. — Ты ведь не забыла правила хорошего тона?
Это опять Лес. Просто Лес.
Таша шагнула вперёд.
— Похоже, забыла. — Она услышала, как что-то позади неё укоризненно цокает языком. — Куда же ты? А твой рыцарь так ждал твоего возвращения...
— Таша, уходи, быстро!
Новый голос заставил её вздрогнуть.
Алексас?..
— Неосмотрительно было оставлять его одного, очень неосмотрительно. Что бы там он про себя ни думал. Ох уж эти молодые люди с их самомнением. — Лиар за её спиной вздохнул. — Небольшой урок пойдёт на пользу его гордыне, как думаешь?
Судорожный выдох. Приглушённый стон сквозь закушенные губы.
Слышать это было даже больнее, чем душераздирающие вопли.
— Кричи, мальчик. Лучше сразу. Всё равно ведь заставлю.
— Нет, Таша, уходи!..
...и как же Воин, Палач, самая тёмная душа в королевстве — смог безнаказанно войти в лес?
Таша замерла на полуобороте.
— Это... неправда, — прошептала она. — Вы мне только мерещитесь.
— Мерещимся? — тихий, до жути приятный смешок. — И это тоже?
Крик Алексаса заставил её прикусить губу почти до крови.
Таша зажмурилась, отчаянно удерживая своё тело на месте: сопротивляясь всему своему существу, отчаянно желавшему обернуться.
Но если это и вправду они...
...если враг сейчас за её спиной...
...если...
Таша зажала уши ладонями.
И помчалась вперёд: вперёд, вперёд по прямой, как стрела, тропе.
Это неправда, неправда, непр...
Под ногу что-то подвернулось, на миг подарив пьянящую невесомость полёта — и, чудом успев подставить руки, Таша рухнула прямо на россыпь кроваво-алых маков.
Она вскинула голову почти мгновенно. Моргнула, не в силах поверить увиденному.
Поляна, на которой она лежала, заросла цветами от края до края. Ландышами и ромашками, фиалками и незабудками, тюльпанами, васильками и сонмом других. Поляну кругом обступила стена раскидистых голубых елей; сверху искрилось звёздами ночное небо.
Посреди круга стояли, с любопытством глядя на неё, девочки в пёстрых платьицах. Года по четыре, не больше. Их было шестеро, и они выглядели бы почти обыденно, если б не исходившее от них слабое сияние — и огромные, вдвое больше них самих, раскидистые крылья бабочек за спинами.
Феи...
Таша осторожно встала. Ободранные ладони горели огнём.
— Здравствуйте, — неуверенно произнесла она.
Феи переглянулись, и одна — кудряшки цвета осенней листвы, веснушки и огромные глаза цвета озёрных вод под полуденным солнцем, — шагнула вперёд. Платье её было соткано из красных кленовых листьев, цветы не приминались под хрупкими босыми ногами.
Девочка взмахнула тонкой рукой; пальцы её казались кукольными, они выглядели прозрачными, как фарфор. Выжидающе взглянула на Ташу.
Та опустила голову.
У её ног, по щиколотку утопавших в цветочном ковре, лежал большой глиняный горшок, доверху набитый золотом.
— Нет, нет. — Таша мотнула головой. Она уже взяла себя в руки. — Это мне не нужно. Я хочу...
Ещё один взмах — звёздный свет рассыпался в гранях рубинов, алмазов и изумрудов, которым уступило место золото.
Взгляд феи морозил кожу мурашками. Такая жёсткая и мудрая проницательность читалась на детском лице, такая тень и глубина таилась в детских глазах...
— И это мне не нужно. И это тоже. — Таша улыбнулась, взглянув на расшитую жемчугами и каменьями юбку, возникшую на ней вместо тулупа. Она не видела платья целиком, но знала, что оно достойно прекраснейшей из принцесс. — Простите, что отвергаю ваши дары. Но я пришла, чтобы попросить глоток воды из вашего источника, и только.
Фея не произнесла ни слова. Лишь прищурилась чуть.
Глядя в её глаза, Таша откуда-то поняла всё, что она хочет сказать.
— Да, честно говоря, я не очень-то этого хочу. Вернее, этого хочу не я, а мой друг. — Она коротко выдохнула. — Но то, чего я хочу на самом деле... вы мне этого дать не можете. Никто не сможет.
Фея долго смотрела на неё; в глазах старой, бесконечно старой женщины, так странно смотревшихся на детском личике, проявилась неизбывная печаль.
Сделала шаг назад.
Стайка фей расступилась одновременно с этим шагом. Цветы под их ногами качнули головками, прежде чем растаять в чистом воздухе пёстрым маревом.
Когда вместо цветов проявился обложенный камушками родник, весело журчащий, исчезающий ручейком среди белых колокольчиков, фея изогнула ладонь в приглашающем жесте — и Таша низко склонила голову.
— Спасибо, — сказала она, медленно подходя ближе.
Феи отступили ещё дальше, открывая ей проход.
Таша осторожно опустилась перед источником на колени. Сдёрнув варежки, сложенными ковшиком ладонями зачерпнула воды — студёнее льда, прозрачнее стекла, — и выпила.
От горла к животу прокатилась холодная волна.
Миг спустя голова взорвалась изнутри болью, заставившей её закричать.
Видения...
...умирающая волчица на залитом кровью ковре; мёртвый Арон на красной глине; человек в чёрном, летящий в бездну; альв, величающий Ташу 'её высочеством', воины среди вспышек заклятий, она сама, невесть откуда взявшимися крыльями ловящая ветер...
Не видения, вдруг поняла Таша.
А затем — вспомнила.
Боль достигла высшей точки, выжигая что-то в голове безжалостным огнём — и исчезла.
Спустя некоторое время Таша наконец сумела понять, что лежит на снегу, скрючившись, дыша часто и отрывисто. Ещё спустя какое-то время — приподняться и оглядеть ночной лес.
Лёд, обливший берёзы и рябины, слабо серебрился в лунном свете. Феи исчезли вместе с обманчивой зеленью Зачарованного леса.
Вместе с ментальными барьерами, наложенными Ароном на её сознание.
Тариша Тариш Бьорк, она же Таша Арон Кармайкл, она же Тариша Арондель Морли и Тариша Альмон Фаргори, законная наследница престола Срединного королевства и особа, приближённая к заговорщикам, подняла варежки со снега. Натянув их на озябшие ладони, кое-как встала; пошатнувшись, ухватилась за ствол ближайшей берёзы. Постояла, собираясь с мыслями, глядя на тропку, начинавшуюся от её ног и убегавшую вдаль.
Найдя в себе силы оторвать руки от ледяной опоры, сделала один неуверенный шаг. Другой.
Глядя в темноту, в которой она видела так остро, как видят только оборотни, Таша зашагала по тропе: отчего-то не сомневаясь, что та, снова убегая вперёд, на деле ведёт её назад.
Дела-а, думала она, слушая снежный скрип под ногами. Ну и чехарда теперь в голове...
Но одно она всё-таки понимала достаточно ясно.
То, что убийство Алексаса за эту прогулку временно отменялось.
* * *
В обсерватории царил его величество бардак. На столе соседствовали пыльные свитки, кучи очиненных перьев, скомканные бумаги, звёздные карты и древние чашки из-под чая с заплесневелыми лимонами внутри. Круглую комнату оккупировали стопки книг, изогнутые под столь угрожающим углом, что обрушению их мешало разве что чудо. Напротив большого круглого окна, приткнувшегося под самым куполом крыши, сиял чистотой внушительных размеров телескоп. Он явно был здесь единственной вещью, за которой хозяин обсерватории действительно следил.
Когда на лестнице послышался неясный шорох, хозяин как раз сидел в кресле перед телескопом: старик, кутавшийся в плед, задумчиво кусавший мундштук трубки — табака в ней не бывало уже лет десять. Морщинистое лицо с крючковатым носом облаком окружали седые, по-мальчишески густые и ершистые кудри.
Светлые — до того светлые, что могли показаться слепыми — глаза обратили свой взгляд на дверь.
— Мхм... входи, Арон, — ещё до того, как раздался стук, хрипловатым голосом молвил звездочёт.
Амадэй, пригнувшись, прошёл в низкую дверку.
— Добрый вечер, Гирен.
— Не столь добрый, видать, раз ты удостоил меня своим посещением. Мхм, — казалось, хмыканьем старик скрывает рвущийся кашель. — Учитывая, что ты-то прекрасно знаешь: когда мне хочется кого-то повидать, я спускаюсь сам.
— Проницателен, как всегда. — Арон встал, опершись ладонями на пыльный стол. — Гирен, мне нужна твоя помощь.
Взгляд зелёных глаз скрестился с бесцветными.
— Мхм. — Наконец оттаяв от изучающей неподвижности, старик погрыз трубку. — Знаешь, Арон, а я догадываюсь, что тебе нужно. И я, мхм, удивлён, что ты смеешь просить меня об этом, помня о моей клятве.
— Да. Я помню о ней. Но если сейчас ты не воспользуешься своим Даром, могут погибнуть двое детей.
— Считаешь, что это оправдает, мхм, клятвопреступление?
— Считаю, что это оправдает гибель твоей дочери. — Не отводя взгляда, Арон шагнул вперёд. — Оправдает то, что ты, ни в чём не виновный, проклял свою силу и бежал в глушь. Похоронив Дар в себе, дав зарок никогда не использовать то, что дала тебе Богиня в помощь другим.
— По тебе, может, и оправдает, — голос старика зазвучал глухо. — У вас вообще странные принципы, мхм.
— Ты сказал девочке не выходить из комнаты. Она тебя не послушалась. Лиден никогда тебя не винила — ты же защищал их. Свою семью. Кто мог знать, что единственной жертвой твоего защитного круга в ту ночь окажется Лира?
Старик промолчал.
— Я понимаю, почему ты возненавидел и степень магистра, и пост в Гильдии, который привёл в ваш дом того некроманта, и магию, погубившую твоего ребёнка. Но сейчас эта магия может спасти как минимум две жизни. Скорее четыре. А, возможно, и все семь. И четверо из тех, кого нужно спасать — дети, а ещё двоих вполне можно считать недалеко от них ушедшими.
Господин Гирен долго смотрел на него.
— Ну загляну я в телескоп, положим, — сказал он потом. — Ну увижу я, что наши девочки на волосок от смерти. Ну скажу тебе, кто из них где... и что дальше? Мхм? — Звездочёт ожесточённо клацнул зубами о дерево трубки. — Что тебе дороже, Арон? Семь жизней — или сорок?
Дэй не ответил.
— Мы не справимся без тебя. Половина ещё больна. И Лид мне рассказала, что у излеченных наблюдаются странные признаки... мхм. Непростая эта болезнь, Арон, ой непростая. И, мхм, не только сама болезнь. Что-то странное во всём этом есть. Много на своём веку повидал... магистр бывший, в конце концов. Это непростой тиф, и пришёл он к нам, мхм, не просто так. Его кто-то наслал. И мнится мне, ты отлично знаешь, кто это мог быть.
— Тогда ты понимаешь, почему мне невыносима даже мысль о том, что наши девочки могут быть в руках этого человека?
— Не совсем человека, мхм. — Господин Гирен качнул кресло на ножках. — Разве ты сам не можешь их найти?
— Я пытался, — ровно откликнулся Арон. — Что-то закрыло от меня их обеих.
— Ааа, — протянул звездочёт. — Эффект 'зеркальца Лиара'?
— Вроде того. Либо они уже у него, либо рядом с ними находится что-то, куда мой братец заключил частицу своей сущности, и я тут бессилен. А стоило мне прочитать ту заметку в листке...
— Да, тут и трёх догадок не нужно, чтобы понять, что у Таши это кубок. — Старик качнул головой. — Твой братец определённо умеет планировать. Начинаю им, мхм, восхищаться. В каком-то плане. Во всяком случае, сыграть с ним в аустэйн было бы интересно... мхм. И что ты будешь делать, если окажется, что девочки у него? Бросишь нас? Обречёшь жителей своего пастырства на гибель ради двух... мхм, да нет, что там душой кривить — одной девчонки? Я ведь прекрасно вижу, что до Лив тебе особого дела нет. Любишь её постольку-поскольку. Профессия у тебя такая, мхм, амадэйская. Обязывает всех любить. Да и Таша расстроится, если поймёт, что на её обожаемую сестрёнку тебе...
— Я не знаю, что я буду делать. — Дэй отвечал вроде бы негромко, но голос его был звучнее любого крика. — Наверное, молиться. Но жить в незнании... — Арон шагнул ещё ближе, взглянув на старика сверху вниз. — Гирен, предупреждаю: если ты откажешься мне помочь — я тебя заставлю.
Не отводя глаз, звездочёт тихо стукнул отложенной в сторону трубкой.
— Кто она для тебя, Арон? — без обиняков спросил он.
— Ты знаешь.
— Нет, не знаю. Дочь, которой у тебя никогда не было... мхм. — Он презрительно скривил губы. — С одной стороны этот ваш закон о невозможности любить, а с другой... ты — воплощение света, добра и справедливости. Ты обязан всех людей любить, как детей своих. Тепло и ровно, никого не выделяя, не делая различий между дурными и праведными. Богиня тебе пример. А с этой девочкой... я же вижу, ты совсем другой. Она... заставляет тебя чувствовать себя живым, да? И тысяча прожитых лет за плечами перестаёт давить непосильным грузом... — Старик прищурился. — Наверное, мхм, я могу тебя понять. Я много читал о таких, как ты, в Адамантской Школе подробно изучают феномен бессмертных. И вот смотрю я на тебя и мучаюсь вопросом... так ли уж, мхм, отечески твои чувства?
— Гирен, — устало сказал Арон, — просто загляни в телескоп, пожалуйста.
— Просто, мхм, непорядочно как-то будет по отношению к Таше...
— Гирен, я прошу тебя в последний раз. По-хорошему прошу.
Старик, дёрнув плечом, фыркнул: даже фырканье его подозрительно напоминало 'мхм'.
— Ладно... будем считать, что просьба Возлюбленного Богиней снимает с меня грех клятвопреступления. — Подвинув кресло к телескопу, он приник глазом к окуляру. — С кого начинать, ваше Зрящество?
— Таша.
— Как я и думал. — Одной рукой господин Гирен крутанул рычажки телескопа — пока пальцы второй чертили странные знаки, повисавшие в воздухе сплетением зыбких прозрачных линий. — Угу, угу... мхм... О-па, даже так... в общем, — вынес вердикт старик, отстраняясь от окуляра, — красавица наша по Зачарованному лесу бредёт.
— По Зачарованному лесу?..
— Ага. С Алексасом под ручку. Или с Джеми, кто их знает. Мхм... Выглядит вполне себе сносно. Счастья немеряного на лице незаметно, но и следов ужасных страданий — тоже.
