Вселенная Метро 2033: к далекому синему морю

— Слезай, — мужик потрепал лосёнку за холку, погладил Быка, — Тихо, Бурый, тихо, мой хороший. Я видел, как ты детку хотел защитить. Не бойся, слезай. Хотя, посиди. Сейчас Жива придет, уведет зверей. Бурый волнуется, за дитё переживает.

— Так я посижу, покурю?

— Посиди. А курить ты б бросал. Вредная привычка.

— Угу.

Из кустов появилось существо. Существо оказалось женщиной. Возраст не угадаешь. Круглая, полноватая, укутанная в какие-то телогрейки и в нескольких юбках. В чувашском платке на голове. Или в мордовском? Чёрт знает. С сумкой на боку.

Женщина на Морхольда внимания не обратила. Совершенно. Видать, привыкла, что здесь по деревьям мужики с рогатинами постоянно сидят. Подскочила, что-то лопоча, к лосёнку, не думая и не боясь отогнала быка. И начала таскать из сумки какие-то банки, тут же, несмотря на снег с ветром, запахнувшие травами, медом, чем-то типа дёгтя, совсем непонятными вещами.

— Ветеринар? — поинтересовался Морхольд. — Здрасьте...

— Я лекарь, — буркнула тётя, — мне всё равно кого лечить. Хотя вот этих лечить приятнее, чем дураков, сидящих на деревьях.

— А зачем меня лечить? — еще сильнее поинтересовался Морхольд.

— Завтра поймёешь, — снова буркнула тётя, — слезай и иди с Шимуном. Спину тоже поправим.

— Я Шимун, — мужик наклонил голову. — А ты кто?

— Морхольд. — Морхольд задумался и прислушался к себе.

Хреново, но тётя видно и впрямь лекарь. Пока шёл и готовился к бою, ничего не замечал. Но валяние в грязи в Отрадном на пользу не пошло. На глаза давило, в носоглотке ощутимо карябали крохотные коготки. Дас ист нихт безондерс гут, йа.

— Чего ты там трындишь? — Шимун повесил ружьё на плечо. — Бредишь уже? Температура?

— Это не есть хорошо, — снова буркнула тётя, — немецкий, неуч.

— Век живи, век учись.

— Ну-ну, — она вытерла руки о юбку, и сняла с широкого пояса с кармашками верёвку. — Бурый, дай шею.

Бурый покорно подставил мощную выю с хомутом-ошейником. Тётя Жива привязала веревку и пошла куда-то в кусты. Лосёнок потянулся следом. Шимун проводил их взглядом, наклонился и поднял Морхольдовы пожитки.

— Что со спиной?

Морхольд аккуратно сполз и поморщился.

— Хрен знает. Взрыв был рядом. Ну вот, в себя пришел, а оно вот так.

— Ладно, пошли. — Шимун потопал к кустам. — Поздно, холодает. Под крышу надо.

Крыша оказалась непростая. Крыша была на колесах. Огромного фургона, запряженного лосями. Морхольд выдохнул и решил не удивляться ещё больше. Не получилось.

Размер транспорта он смог понять, только подойдя. С половину нормальной шаланды на восемьдесят два куба, не иначе. Одна вторая грузовой фуры, охренеть не встать. На трех мостах, именно так. С двойными широченными покрышками на каждом. Со стенками, плотно закрытыми толстым промасленным брезентом. С натуральной и открытой сейчас дверью на "корме". В которую кто-то только что зашел. И даже с чем-то вроде наблюдательной башенки на макушке. Лосей, запряженных в фургон оказалось десять. А как ещё тащить эдакое чудо?

— Вот так и живем, — Шимун улыбнулся, — нравится?

Сейчас по душе Морхольду пришелся бы даже свинарник. Лишь бы сухой и с крышей. Но говорить об этом он, само собой, не стал.

У задней части фургона имелась, так сказать, дополнительная опция. Навес, опирающийся на два крепких столбика. Под ним, как-то чихав на ветер и лютые осадки, мирно горел костерок. В специально вырытой ямке, сумасшедше пахнув чем-то вкусным. Даже, скорее всего, не просто "чем-то". А очень даже какой-то кашей. И с мясом.

Морхольд даже застыдился. Так бурно и громко заявил о себе желудок. Шимун, покосившись через плечо, только улыбнулся.

— На всех хватит, Янка варит.

Точно, возле котла, висевшего на металлическом раскладном треножнике, суетилась узенькая девичья фигурка. Помешивала, даже что-то подсыпала. Жива, виднеющаяся с задней стороны, у лосей, все продолжала колдовать над привязанным к колеса лосёнком.

— Встречай гостя, Ян, — Шимун подошёел и плюхнулся на раскладной стул для пикника. — Это Морхольд.

Яна подняла голову и посмотрела. Насквозь, очень чистыми серыми глазами. Улыбнулась, став похожей на какую-то милую антропоморфную диснеевскую мышку. И еще милее шмыгнула курносым носом.

— Здрасьте!

— Здравствуйте, — он поискал глазами вокруг и прицелился на колоду, явно служившую и для рубки дров, и для рубки мяса.

— Стой, друг, — Шимун протянул руку к двери. Оттуда протянули еще один складной стул. — На, садись.

— Спасибо. — Морхольд собрался было сесть, но не вышло.

— Куда садись? — Жива появилась из-за фургона, сердито смахнула с лица пот. — Марш внутрь, быстро!

Он послушался. Шагнул к опущенной складной лестнице, когда фургон чуть просел, выпуская двоих. Мрачного крепыша в фуфайке и ОЗК поверх неё, и рыжего тощего парня с хитрым тонким лицом.

— А, да, — Шимун повернулся к ним. — Морхольд, это Петя. А вот этот рыжий любит, когда его зовут Гамбитом. Глупо, но приходится терпеть. Парни — Морхольд. Честный бродяга, защитник лосят и просто хороший человек... наверное. И немножко больной.

Пётр буркнул что-то вроде "свалился на нашу голову" и протопал куда-то к лосям. Гамбит весело оскалился сахарно-белой ухмылкой и протянул узкую сильную ладонь.

— Болен? — длинная и подбритая пополам бровь весело изогнулась вопросительным знаком. — Шизофрения? Дизентерия? Или просто почесуха?

— Болтун и трепло, — Жива покачала головой, — брысь Пете помогать.

— Ухожу, ухожу, и в тот же миг, веселое созданье, включив форсаж...

— А волшебного пенделя за такие слова? — нахмурилась Жива. — А?

Шимун усмехнулся, глядя на прыснувшего в снова повалившую крупу Гамбита. И повернулся к Живе:

— Так ему, Жив, не есть что ли?

— Нет, — буркнула тетя, — вот именно ему не есть. Ему пить. Яна, вскипяти чайник. Большой. И завари ромашку, с медом. И...

— И малину запарю, — девушка улыбнулась, показав щербинку между верхних зубов, — все понятно и ясно.

Приятно удивившись Морхольд полез внутрь. Нерешительно встал у самой двери. Покосился на резиновую дорожку, уходившую к нескольким перегородкам из ткани, делившим фургон на части.

— Чего встал, — поинтересовалась Жива, — боишься, что съедим?

— Наследить не хочется. У вас чисто тут.

— Воспитанный... надо же. Заходи.

— Стой.

Морхольд засопел.

— Позови Шимуна. Пожалуйста.

Жива покрутила пальцем у виска:

— Ты чего своё и моё время тратишь зря?

— Позови.

Она вздохнула и, откинув толстый полог, берегущий тепло, выглянула наружу. Шимун появился почти сразу. И серьёзный, это становилось ясно глядя ему в глаза. Прищуренные и внимательные.

— За мной могут идти, — Морхольд прикусил губу, — простите, ребят, сразу не сказал.

— Кто?

— Не знаю. Не человек, чудовище просто. Огромный, не просмотришь, даже если захочешь.

— Ты ему чем насолил?

Морхольд шмыгнул носом. Внутри фургона оказалось не просто тепло. Здесь было именно осязаемое тепло. Живое, волнами идущее от печки, спрятанной где-то за занавесками-перегородками.

— Не сдался ему и не помер. Вот, думаю, и обидно стало. Мало ли, вдруг он головы коллекционирует и ему моя сильно понравилась.

— Вон чего... — Шимун поскреб подбородок. — Да и черт с ним. Иди лечись. Ты малыша спас, не бросим же мы тебя. Иди, говорю, не переживай. Иди!

Морхольд посмотрел прямо в его глаза. И поверил. Да, он мог просто идти отдыхать. Шимун говорил правду. Он мог защитить всех своих близких. И даже его, идиота и почти инвалида Морхольда.

Жизнь странная штука. Он всегда боялся оказаться именно вот так, когда его собственное тело не слушалось. Страшился даже представить что-то подобное. И сейчас, когда оно все же случилось, мир не перевернулся. Да, всё стало другим. Но Морхольд неожиданно для самого себя принял перемены стойко. И помощь принимал так, как никогда бы раньше себе не позволил. Он не любил оставаться в должниках. Но выхода-то не было.

Жива ждала его ближе к "носу" фургона. Нетерпеливо постукивала ладным и хорошо стачанным ботинком и хмурилась. Морхольд, плюнув на приличия, потопал к ней. Заглянул в предлагаемый закуток. Хмыкнул.

Светильник из консервной банки с жиром и фитилём из куска полотняного ремня. Наружняя стенка полностью прикрыта несколькими овчинами. Топчан, крепкий, сколоченный из досок, накрытый той же овчиной. Подушка... Морхольд снова хмыкнул. Подушка явно оказалась со складов "Икеи", не иначе. Ага, даже этикетка осталась. И откидной столик, на котором уже стояла парящая большая миска с водой.

— Раздевайся, садись, — Жива достала из одного из кармашков медицинские ножницы, — быстро давай.

Морхольд закряхтел, стаскивая плащ и остальное. Сапоги сползали неохотно, промокшие насквозь. Брюки он стаскивал шипя от вновь прорезавшейся боли в спине.

— Трусы можешь оставить, — разрешила Жива, — стриптиз в твоем исполнении мне неинтересен.

— У меня кальсоны, — обиделся Морхольд, — и не собирался их снимать.

— Скажу — снимешь, — она показала ему на топчан и зажгла пару свечек, взявшихся неожиданно ярко, — а теперь сиди, молчи, делай что скажу и отвечай тоже как скажу.

— Слушаюсь, мой генерал.

— У-ню-ню я тебе, — погрозила пухленьким пальцем и продолжила извлекать медикаменты, фармакологию и гомеопатию, — не сметь самому перевязки снимать.

Морхольд, чуть стесняясь собственных, густо пахнущих, онучей, наконец-то сел. В крестце явственно щелкнуло и кольнуло. Сильно кольнуло.

— Мм-м, да тут дело вовсе и не взрывах... — она покачала головой, — Раньше-то таким многие страдали. Хотя, надо думать, и взрывы ваши, мальчишичьи, роль сыграли. Ну-ка, мил друг, повернись на свет. Ого, вот это синяки. Тебя о что так приложило? Не знаешь? Да и ладно. Руку давай, да не дёргайся, не откушу. Костлявая больно, чего в ней есть? Стрептоцид и линамент по Вишневскому, ну, конечно, что еще мужик может прилепить на такие открытые повреждения кожного покрова и мягких тканей?

Морхольд слушал, сопя и чётко понимая, что его клонит в сон. Тарахтение Живы работало как надо, это он понял сразу. Лекарь из неё, видно, хороший. Так и стоило многим врачам поступать: болтать, болтать, заговаривать пациентов, пока их же и кромсают. На своём опыте убедился.

Как-то Морхольду пришлось переносить под местным, не самым сильным, наркозом, вскрытие и чистку панариция. Если бы не хирург-краснобай, он бы пару раз запрыгнул на стенку. А так, слушая анекдот за анекдотом, и не заметил, как палец превратился в тугой белый и пахнущей стерильностью кокон. Пока тот густо не набух красным от раскромсанной первой фаланги и вырезанного ногтя. Так и тут, пока он это вспоминал, Жива уже ловко срезала повязку с глаза.

— Ох ты ж, как тебя резануло, бедного. Так, потерпи, сейчас будет щипать. Чего, чего, ну-ка, не дергайся. Да, жжёт, а как ещё? Терпи, сказала. Вот, вот так хорошо. Чем пахнет? Ты все равно такого не знаешь. Вытяжка из трав и страшный секрет... поможет. Воспаление убирать надо. Видеть? Сколько пальцев? Ну... могло быть и хуже. С собой дам? А кто тебя отпустит? Да и посмотрим, как ты завтра-то будешь. Чувствовать, чего ещё? Да лет тебе сколько, милый? Ну, почти как мне, да, ровесники. А откуда могу про стриптиз знать, по-твоему? Так...

Она смахнула пот со лба. Пригревало знатно. Тяжёлая подушка сна давила сильнее. Морхольд хотел улечься и заснуть. Но тётя-ровесница, трындыча и трындя, не разрешала. Хотя уложить на живот уложила.

— Терпи, так надо. Барсучий жир, змеиный яд, жабья икра и кровь некрещённых младенцев. Да ну тебя. Чуешь, чем пахнет? Народная медицина многое умела... и умеет. Образование? Нет у меня образования. Ролевик я, с большим стажем игр перед войной. Смешно? Кому как. Там и научилась, и до этого училась. Ага... вот здесь больно? Тихо, не маленький мальчик! М-да... Да, Янчик, заноси.

Девчушка зашла, держа в руках деревянный круглый поднос с кружками. Тремя. С густо валившим от них паром. Поставила на столик, рассыпалась в веснушках улыбки и ушла. Доброе и светлое тёплое существо, прям как небольшой золотистый кусочек солнца. Морхольд улыбнулся. Легко и очень-очень по-доброму. Давно не встречалась такая солнечная личность.

— Э-э-э, милок, ну-ка т-п-р-р-у! -Жива щёлкнула его по лбу пальцем. Щелчок вышел ощутимым. — Куда зенки бесстыжие вытаращил, а? Да у тебя по глазам твоим паскудным видно, что кобель кобелем. Я тебе сейчас вот клизму поставлю. Понял?

Морхольд уткнулся лицом в подушку и улыбнулся. Тётка Жива ему нравилась. Суетилась, ворчала, что-то там надувалась как квочка, но всё равно нравилась.

— Так... слушай внимательно. Спасибо, Яночка. Лежи, бестолочь, дай мази впитаться. Спасибо за ведро. И ещё воду да, поставь сюда. Будет пить, будет. Как пёс шелудивый лакать из лужи после случки начнет. Лежи, говорю.

Стукнуло. Морхольд вздохнул. После принесёного поганого ведра о каком тут кобелячестве речь-то может идти?

— Выпьешь ромашку, малину. И потом вот это. Воняет? Потерпишь. Я ж терплю твои портянки у себя под носом. Это последнее, залпом. И под одеяло. Потеть, сильно не орать, по нужде в ведро. Быстро!

Он послушался. Выпил первое, второе и третье. После третьего, где явственно ощущался спирт вперемежку с целым луговым, полевым и лесным букетом, а также шишки, коренья и почки, Живе явно не стоило переживать о его, Морхольда, непослушании. Как сидел, так и рухнул, начав покрываться горячей липкой испариной.

Жива взяла серое в черную клетку залатанное шерстяное одеяло и накрыла бродягу. Одела на светильник стеклянный колпак, приспособленный из потолочного плафона, и ушла. Лекарка прекрасно знала, что будет дальше.

Холод сменялся палящей жарой. Острые раскаленные иглы проникали повсюду. Алые клещи, только из огня, с жутким хрустом ломали суставы и дробили ребра. Прозрачный, похожий на отливку стекла, коловорот со скрипом вкручивался в голову. Сразу в нескольких местах. И сразу же за ним, наваливаясь со всех сторон, Морхольда окутывало колючее снежное одеяло.

Лёд ломил все тело, выгибал позвоночник и перехватывал горло. Продирал морозом прямо под кожей, заставлял зубы выстукивать затейливый мотив кастаньет. Щипцами, обжигающими от толстого инея на них, пытался добраться до самого сердца.

Морхольд, сжавшись в комок, плакал. Слёзы, не останавливаясь, катились по лицу. Мешались с потом, пропитавшим и подушку, и одеяло. Горло, сипло хрипя, перехватывало еле слышные стоны. Рот, сухой и трескучий, ныл. Сил дотянуться до большой кружки с водой просто не было. Совершенно.

Его снова скрутило. Морхольд уткнулся в воняющую потом и грязью подушку, вцепился зубами, прокусив наволочку и добравшись до синтетики набивки. Хлопок трещал, наполняя рот мельчайшими волокнами ткани. Изнутри, раскручиваясь пружиной, начинал выходить вой.

Занавеска отлетела в сторону. Прохладная, не пугающая льдом ладошка легла ему на голову. Чуть позже по лбу прошлось мягкое и ворсистое, смахивая едкий текучий пот.

— Тихо, тихо... — Яна, присев на топчан, гладила его по волосам. Морхольд, спрятав лицо в подушку, старался не смотреть на неё. Такой стыд ему не попадался. Так перед девушками он не позорился.