Злато в крови

Но сейчас говорилось о типично детской дружбе, которая началась с тех пор, как оба себя помнили.

— Как говорится, в детском садике у нас был один горшок на двоих: это сближает. Ну, в четыре года мало что запоминается, хотя я была своего рода уникумом. Отца вот помню до сих пор, как будто его в меня хладной сталью врезали.

— Странное имя для мусульманина? Верно. Настоящее было что-то вроде Абулфатх. Верно! Это же он мне дал прозвище Никэ, греческий синоним своего родимого. В отрочестве он побратался с кем-то по имени Карен. Юношей или девушкой? Не знаю. В Британии это женское имя, а у армян, скажем, мужское. Эту страницу его жизни лучше не шевелить. В Братство и мою сознательную жизнь он пришел уже с именем погибшего. Считается, что когда твой "кровник" уходит, ты отчасти живешь за него, сохраняя в себе обе сущности.

— Вообще-то дело могло обстоять и не так трагично, — добавила Селина, — ведь до берегов той лэнской речушки, где мы с ним промывали песок в поисках золотых зерен и микроскопических самоцветных осколков, война не добралась. Побратим мог быть отцов, отчего тот и дал новорожденному сыну его имя в качестве второго, расхожего. Ты не обращай внимания, Грегор, если я буду путаться в показаниях, ладно?

В Оксе мы учились за деньги богатой лэнской диаспоры, он на минералога и златокузнеца, я — на лингвиста и создателя порождающих грамматик. Нет таких факультетов? А почем ты знаешь, может быть, где-то и есть. Наша разница в годах тянула лет на пять-шесть, но он был талантище, а я — простой малолетний гений, поэтому и начали свой курс, и кончили его мы одновременно.

Естественно, Братство взяло нас обоих к себе. Деньги-то чьи были потрачены, соображаешь?

Так вот, у Карена случилось долголетнее хобби на почве ценных минералов: древнее Перу. Белые Инки, серебряные прииски, золотые россыпи, города Вилькобамба и Пайтити, вулкан Сангай и рассказ Джека Лондона "Пропащая", действительно пропавшая экспедиция Фосетта — всё пошло у него в ход.

— Так что, он опустился до кладоискательства?

— Нет, вовсе нет. Ему не было интересно искать то, чему суждено было

стать похороненным. Видишь ли, это хобби у него имело корень в чисто алхимических интересах. А они владели им всецело, вплоть до того, что наша студенческая гоп-компания, завалившись к нему в гости, принуждена бывала пить кофе из огнеупорных керамических тигельков, примощенных на край антикварного атанора. Да, ты знаешь, что сарацинская алхимия и произошедшее из нее Великое Делание европейцев имели в виду прежде всего самого человека? Стадии Нигредо, Альбедо и Рубедо одновременно проходили сырье в колбе и сам естествоиспытатель. Гниющая смесь серы и ртути, белое серебро и красное золото. Земля, Луна и Солнце. Смерть, возрождение и слияние со всем сущим, если выразиться коротко и примитивно.

Так вот, что касается перуанского казуса, Карен обратил свое высокоумие на сведение воедино двух вещей. Во-первых, золотые изделия, какие описывали непосредственные наблюдатели времен перуанской Конкисты, были чрезмерно реалистичны. Это удивительно для тех, кто хорошо знает стиль древнего центральноамериканского искусства. Они в изобилии встречались в каждом богатом доме или вокруг него. Инка Гарсиласо де ла Вега и многие испанские историки наблюдали в здании так называемого Кориканче, или "Золотого Двора", в государственном "Золотом Саду Куско" и частных "садах" знати целые золотые поля маиса в натуральную величину с листьями, початками и даже волосками на них, со стеблями и корнями; стада лам с их детенышами, кроликов, лис, диких кошек, оленей, тигров и львов, ящериц, улиток и бабочек. Пастухи срывали в этом саду золотые плоды с золотых яблонь; на других золотых деревьях и кустарниках золотые пчелы собирали нектар с цветов. По земле ползали золотые змеи с глазами из темных драгоценных камней, сновали туда-сюда золотые жуки. Примечательно, что каждое растение и многие животные изображены были не единожды, а от маленького, едва видного над землей побега до целого куста в полный его рост и совершенную зрелость, от крошечного сосунка до взрослого зверя.

Таким образом, фигуры всех животных, птиц, деревьев и трав, которых родит земля, и всех рыб, которых выкармливают море и пресные воды королевства инков, воплощались в драгоценных металлах с величайшим искусством. Да что там! Иногда копировались подобным образом даже неживые предметы: верёвки, мешки для зерна, корзины и дрова, наколотые для отопления помещений. Все это выглядело одной из самых причудливых и непостижимых фантазий, созданных человеком...

Скучно слушать?

— Ну, особо слюнки распускать я не намерен. Славны бубны за горами...

— И отлично. Так что тебя во всем этом поразило больше: изобилие драгметалла или дотошность воспроизведения?

— Последнее.

— Ты прав, у нас с Кареном наблюдалась похожая реакция. Зачем им это понадобилось, скажи?

— Вопрос поставлен верно, — ответил я с важностью. — Но ответа вы все равно не получили, потому что тогда ты бы мне иначе это рассказывала.

— Ну да. Ладно, теперь слушай про то, что идет вторым номером. В самом государстве Белых Инков золота не было ни грамма. Предполагается, что владыки облагали данью окрестные княжества. Ну, это самое дело удостоверено документами.

— Кипу, — хмыкнул я. — Подобие секретной грамоты, но не настоящего языка для точного общения.

— Ага, ты начинаешь въезжать.

— А что тогда у них было?

— Серебро Потоси. Эти рудники и рабов на них нещадно эксплуатировали и прежние, и новые хозяева. На всех хватило.

— Альбедо, — произнес я задумчиво. — Серебро обращали в золото? У них что же, водились самостийные алхимики? Жрецы какие-нибудь?

— Карену и это не было так уж интересно. Он сразу свел воедино две вещи: то, что золото получают из низшего металла и по этой причине оно безусловно является продуктом метаморфоза, и существование развитой культуры золотых "реплик". Культуры создания... порождающих копий.

— Последний термин — мой скромный вклад в теорию, — вздохнула Селина. — Карен думал, что они просто оживают — их ведь старались ваять в масштабе один к одному.

Итак, мой друг утверждал, что все это золото находилось на стадии Рубедо, было живым, истинным, предназначенным для обновления всего, что склонялось к упадку, умирало или угасало. Поэтому безуспешны любые попытки его отыскать: после завоевания инкской империи оно автоматически перешло, так сказать, в рабочий режим. Но искаженный.

— Попросту растаяло, — ответил я. — Надорвалось, пытаясь восполнить стремительно гибнущие поля, леса, зверей и людей. Ведь испанцы приносили своему дьяволу прямо-таки гекатомбы из индейцев. Собаками травили, я помню такую гравюру.

— Растаяло — или, вернее, перешло в спору. В маисовые зерна, вылущенные из початка. Погрузилось в стадию глубокого сна, невидимого для человеческих глаз. Теперьэто был темный детрит, нестабильное вещество, соединяющее два царства: минералов и растений. Мелкие частички мертвого вещества, взвешенные в воде или попавшие в почву благодаря распаду тканей, но способные зародить в себе жизнь. И вся алхимическая реакция была планомерно повернута вспять: от Рубедо и Альбедо снова к Нигредо. Кстати, испанцы, как до них майя, интуитивно пытались своими кровавыми зверствами разбудить землю, которая, как они полагали, привыкла к таким...гм...вливаниям.

— И что нам с того? В чем тут история, когда я слышу одну теорию?

— Грегор, а ты представь себе, на что может быть способна такая почва, если ее всколыхнуть. Ты думаешь, из нее снова появятся золотые статуэтки — и не более того?

— Снова не история, а сплошные фантастические домыслы.

— Слушай еще, коли не совсем надоело. "Живое золото", или ребис, или философский камень, способствующий трансмутации любого несовершенного творения в идеальное, является также эликсиром жизни. Пурпурного цвета. Одним из секретных мест, где инки захоронили свой золотой запас, называли Вилькобамбу, легендарный город долгожителей.

— А Понсе де Леон во Флориде искал источник вечной молодости. Поиски Эльдорадо велись в параллель со стремлением обрести вечную жизнь.

— Жизнь истинную, — кивнула Селина, поправляя меня. — Да, уважаемые конкистадоры были ж таки не простыми хапугами, а имели смысл в своих головах. Впрочем, многое разбилось о жадность испанской солдатни и испанской короны. И мы оба уперлись бы носом в стенку, если бы не мой личный хирург.

— Я слышал. Хорт?

— Нет, но Гранд-Медикуса на нас ополчили именно его усилия. Доктор Линни, они с побратимом оженились на сестрах-погодках. Этот Линни задолго до нашего Мастера Римуса пробовал отполировать мою шкуру до состояния гладкости, и не без успеха.

— Погоди, у тебя же была беспечальная оксфордская юность. И чисто научная деятельность в могучей тайной организации.

— Я же предупреждала тебя, что буду путаться в показаниях. Шрамы-то — вот они, до сих пор виднеются, если не напьюсь честь по чести. Так вот, Линни стал проводить весьма дерзкие медико-минералогические параллели. Ему тоже было интересно принять участие в мозговом штурме и отыскать истинное золото хотя бы виртуально. Так вот, он как-то спросил меня, что означает слово "платина". Ну, для того не надобно быть великим лингвистом. "Серебришко", "серебрецо", отход при добыче настоящего серебра. Платина крайне тугоплавка, поэтому ее никак не могли пустить в дело. Потом догадались подмешивать в золото вместе с серебром: платина тяжелее, серебро — легче золота, и выходила прелестная подделка. Прямо радость фальшивомонетчика! Несколько позже платину объявили вне закона и топили в реках и морях буквально тоннами. Теперь волосы рвут, сам понимаешь.

— Что, попросим Ролана снова заняться подводным поиском? Он у нас в этом спец, сама знаешь.

— И как бы даже в шутку, — продолжала Селина, — Линни надоумил нас, что истинное золото также стоит поискать в шлаках и отвалах, образующихся при добыче золота обыкновенного. Но ведь он медик, работает с живым и по живому.

— Ты имеешь в виду, что золото — это, в алхимическом смысле, прежде всего сам человек?

— Умница. Ставлю высший балл. Нам троим этот балл выставил Хорт, когда узнал через третьих лиц, чем мы себя озадачиваем.

В голосе Селины, однако, не было слышно никакого торжества. Она замолчала, и надолго. Неясные картинки клубились перед моим мысленным взором: высокие древесные стволы, растущие из омертвелой почвы, клубящиеся травы, раздвинувшие первородную тину многообразные и диковидные предки животного царства, наконец, прямоходящие. Но отчего-то на людей они походили не более, чем каменная скорлупа на птенца, стройный обелиск — на дерево, из которого его изваяли, подобный густой смоле нектар — на виноградину, полную багряного сока. Словно умершие боги вновь пришли на эту Землю, чтобы вручить земле и людям свою кровь, как было сделано ими до начала времен.

И тут я остановился, боясь своих домыслов.

— Люди зачарованы тем, что считают своей ортодоксией, своей генетической нормой, своей эталонной моралью и прочими своими логическими вывертами, — и не видят никакого добра в том, что устроено непривычно для них, — заключила Селина. — А ведь чуждое может оказаться наиважнейшим.

Слегка наскучив застекленными музейными зрелищами (с приключением, пережитым среди старинного серебра, не сравнилось ничто), мы отправлялись по лавкам, охапками скупая тугие, как кожа, и такие же тяжелые лэнские шелка, гладкие и с рисунком, вотканным в основу, кружева, нисколько не уступавшие Селининым, костяной фарфор эроского производства и, конечно, любимое ею серебро всех видов и разновидностей. Я к тому времени уже взял на заметку, что она любит им обвешиваться. Две, а то и три побрякушки, помимо кольца; например, браслет и подвеска на шее, или медальон в одном стиле с фермуаром, — так и спать ложится.

Однажды Селина показала мне простую брошь в тонкой окантовке, которую особенно расхваливал ювелир:

— Знаешь, как такие зовут? "Женская отрада". Лучший подарок даме сердца. Если воину удается сломать в битве или поединке меч противника — а это посложнее, чем убить, — осколок поменьше по необходимости ломают еще раз и обводят золотом, чаще серебром или платиной. Работа эта адская: используют алмазные резцы, как для огранки бриллиантов, и наждак. Отпускать сталь, чтобы стала более ковкой, — дурной тон. Рисунок, украшавший дол, неизменно стараются сохранить, вписать в новое окружение. Лезвие почти не притупляют, иногда даже снимают фаску с прочих трех сторон. Знаешь, вот чего я не увижу, — это японского хамона посередине такой бляхи! Самурайская сталь этим рисунком, как бы матовой волной, делится пополам: с режущей стороны жесткая, с тылу гибкая. И практически не ломается.

— Но тут в обводе почти правильный круг.

— Об чем я нынче и толкую. Хотя в последнее время такое тщание обзывают вымученным.

— Хочешь получить такой подарок?

— Милый мой Старший Брат! Ты мне не кавалер, а я... я сама воин.

Не думайте, что все наши путешествия были идиллическими: та давняя история, когда меня похитили из этого мира, нависала надо мной постоянной угрозой, пока, наконец, угроза не сбылась. Описывать мои потусторонние блуждания слишком тяжело, как я уже говорил одному моему бессмертному братцу, и не имеет непосредственного касания к тому, что произошло потом между мной и Селиной.

Словом, когда я выцарапался из этой ловушки, вид у меня был совершенно неузнаваемый: лохмотья, шрамы и морщины по всей коже, колтун на голове, повсюду грязь — как метафизическая, так и до ужаса реальная. Хорошо еще, что я сохранил оба моих горемычных глаза.

Так вот, отчего-то я направился не к тем собратьям, кто нес надо мной караул в часовне во время прошлого пленения и пребывания в сетях и нетях, не к тем обладателям Мысленного Дара, которые могли четко удостоверить мою внутреннюю идентичность, а прямиком к Селине, даже не зная толком, где ее искать, и угадывая путь ощупью, ультразвуком, будто нетопырь.

Она оказалась, по-моему, на своем любимом европейском севере. Когда я предстал перед ней, едва выделяясь на сумрачном вечернем снегу, она стояла на пороге. Невесомые белые перья не таяли на босых ступнях, стан был облачен в роскошный стеганый халат из синей с золотом парчи, с глубокой пазухой — чтобы ветер не заплескивал, — стоячим воротом и к тому же перехваченный посередине широким атласным кушаком, Оттого манеры у Селины были ледяные, а осанка — до чрезвычайности прямая.

— Вроде как опять Грегор, — произнесла она вместо "здравствуйте". — Был Принц отребья, стал — одно отребье. Если ты — это он, то должен помнить мое любимое ругательство. За которое ты меня прозвал "Мадамой Дюбарри".

Обстоятельства я помнил: эта кличка возникла по ассоциации, на фоне моей любимой мебели в стиле Людовика Пятнадцатого, короля, что в конце своей жизни подсел на сквернословие простолюдинки. Но вот первопричина прозвища...

Я покорежился и дрожащими губами произнес заветную формулу.

— Верно. Вот это самое ты и есть. Стыдно разумному существу такой силы быть у черта на побегушках. Да я бы оба свои глаза отдала, чтоб такого не допустить!