Злато в крови

....Где-то на задворках или в преддверии рукотворного туземного рая отыскал я пустую хижину со смутным намерением поселиться здесь; в хижине же этой на низеньком тростниковом ложе, что составляло единственную его меблировку, — увидел и поднял книгу. И книга эта меня совершенно покорила, мало того — озадачила. Полиграфическое совершенство, выраженное в плотной и тяжелой белизне лучшей мелованной бумаги, редкостной и дорогой высокой печати, в переплете из пурпурного коленкора, прилаженном без малейшего перекоса, в тугом отставе, который и не думал отклеиваться от корешка, и благородно глянцевой суперобложке, со вкусом иллюминированной кадрами из культовой киноленты, в узорчатых инициалах, политипажном орнаменте и чудных гравюрах на фортитуле и форзаце, в изысканном шрифте с серифами, наконец, в самом тексте, явно выправленном не бездушной машиной, а старорежимным корректором, — это, не побоюсь сказать, идеальное воплощение современного миниатюризованного увража, то бишь солидного подарочного издания, — служило для того, чтобы преподнести читателю некую сомнительную историю. Анонимный автор, прибегнувший к услугам странного издательства, не защитившего копирайтом чьи бы то ни было права, уже одним названием своей поделки, "Злато в крови", отсылал читателя к небезызвестной в религиозных кругах серии Анны Райс, которую в нашем богоугодном заведении прочел (ночами скрывая холодный ксеноновый фонарик под тощим одеялом) едва ли не каждый пятый семинарист. Прочел, не дожидаясь маячащего в неизвестных далях перевода десятой книги "Хроник", потому что ему, высокоумному, было всё равно, рутенский то был или английский текст, а порочная жажда его была велика.

Так вот, если совсем кратко, а то я устал наворачивать периоды: после того, как я проглотил, стоя на месте или лежа на той самой постели, половину текста, — мне стал понятен замысел анонимного графомана. Он явно желал создать пародию: имена то искажал, то нет, известные по "хроникам" ситуации то комментировал, то цитировал другим стилем, предоставляя чтецу до всего доходить самому. Дочитав, уже в моем личном укрытии, почти до эпилога, я почувствовал, что пародия не так проста: мысль, в ней заключенная, удивительным образом противоречила заданному серией и сериалом канону.

Но сам эпилог... Нет. Пока воздержусь.

ЗЛАТО В КРОВИ

Он, естественно, стал говорить, что ему известно многое,

о чем я еще не знаю: о разных опасностях, подстерегающих

вампиров, о каких-то особых типах людей, убийство

которых может оказаться гибельным для меня самого...

Дэниэл Моллой. Интервью с вампиром

Глава первая. Римус

Тогда, когда всё это началось, я в прекраснейшем месяце мае был в прекраснейшем городе Лэне, который все местные жители знают как Вечный город Лэн-Дархан. Город, который живет сам по себе, не платя дани и не подчиняясь никому, помимо Владыки Утра.

Я не питал насчет него никаких иллюзий, хотя слышал от молодых сплошные восторженные отзывы, и многие годы медлил с его посещением — вовсе не потому, что мы не можем пересечь большую воду; полная чепуха. И не потому, что, как и все мы, опасаюсь своего Заоблачного Дара. Лэн привлекал меня не более, чем какой-нибудь Стерлитамак или ранее Фустат.

Однако в тот час, когда город открылся передо мной на фоне хмурой грозовой тучи, накрывшей западные горные хребты, я вспомнил именно Фустат. Вернее, Каир, его блистательного потомка. Еще вернее — Толедо времен этого странного грека Доменико Теотокопулоса. Старая слоновая кость и сияющий голубой фарфор, башни и стены, парки и сады, а вокруг — белые одноэтажные дома с темными крапинами окон, точно кубики какой-то игры, сжатые в пригоршню широкой долины с нависающими со всех сторон лесистыми горами. Жемчужина посреди мхов. Отполированная кость самого времени.

Вся ночь была впереди, начиная со странного невидимого заката. Я видел светлые стены Кремника, одетые вечерним и полуночным рокотом колоколов, взлетающие выше гор кружевные иглы минаретов, бродил в старом центре города по тротуарам, замощенным дорогим клинкерным кирпичом, и мостовым из дикого камня. ( Погибель для современных авто, да их сюда и не пускали — трава невозбранно пробивалась между швов, уютные кафе манили устроить посиделки прямо перед ногами прохожих.) Дома и дворцы здешней знати пленяли арками входов, крутыми водопадами лестниц, шипами и резьбой на стенах, стройными сталагмитами шпилей и сталактитами, обрамившими ниши,— не столько подземное царство в духе мосараб, сколько священный бред Гауди, который в этом месте вроде бы и не погибал под колесами трамвая "Желание". Оружейные, ковровые, шелковые и парчовые лавки; прямые развалы тусклого, с чернью, серебра; ресторанчики и кофейни, соблазняющие даже меня своими пряными и утонченными ароматами; театры и клубы, чьи вывески были освещены изнутри, как китайский фонарь; и книги, книги всех времен и народов, которые приютил магазинчик букиниста: не обязательно старца, вышедшего прямо из лавки древностей, но, может быть, его юной внучки, чудом уцелевшей в книжных передрягах.

Меня предупреждали: если увидишь тут роскошный Коран в рукописном оригинале, не приценяйся и не торгуйся, а спроси у хозяина, сколько он возьмет за хранение Благородной Книги. А если твои устремления не столь серьезны — что же, не клади на нее свой алчный взор, тут имеется пища не для одних мусульманских душ. Чуть пониже Корана я заметил прекрасный инкунабул на толстой, мягкой бумаге, легко принявшей и сохранившей натиск печати — и "Метаморфозы" Овидия были украшены так богато и изысканно, что походили на рукопись более ранних времен. В стиле, скажем, Ван-Винкена, так ценимого нашим драгоценным Грегором. "Но это ведь тоже о любви, — ответила на мое удивление миниатюрная девушка в кружевной шали поверх иссиня-черных кос, доставая книгу и принимая деньги, — лучшие в мире книги всегда пишут о любви".

И бессонный народ на улицах — деловой, но без фанатства, слегка разгульный, но не нарушающий пристойности, жадный до новинок и все-таки не дающий им себя увлечь. Юный и бодрый, невзирая на возраст. Я не видел ни над одним тех мрачных желто-оранжевых ореолов, которые указывают нам на добычу, однако ничуть о том не жалел.

Да, я был увлечен. Очарован. Я забыл о времени и не слушал птиц. Я не обратил внимания на то, что пустеют улицы и извне, со стороны современных кварталов, уже не доносится рокот бессонного мотора. Я пропустил паузу между двумя вздохами Города Веков.

И был ошеломлен, когда из-за цепи гор, нависшей надо мною, вырвалось ярое солнце и хлестнуло меня как бичом. Меня сразу охватил жар — устрашающий, едва не погибельный, мешающий думать. Инстинктивно я пригнулся, сжав ладонями пылающие веки и лихорадочно соображая, где мне укрыться в чужом месте и как я теперь поднимусь в ту мою пещеру, откуда я вышел много часов назад. Но тут сзади на меня набросилось нечто тяжелое, душное, абсолютно непроницаемое — и неживое.

— Идем скорее, ну! — произнес голос непонятного тембра, не мужской, не женский. Альт или контральто, звенящее, как небольшой колокол. — Только не спите на ходу... ради всего...

Да. Руки, жаркие и необычайно сильные, которые удерживали вокруг меня плащ, несомненно, почувствовали крепость и хлад моего тела, я из последних сил удивился, что за кратким перерывом в речи не следовало ни перебоя пульса, ни остановки в движении, а меня всё тащили куда-то, я загребал носками уже не брусчатку, а крупный гравий, не улавливая рядом и тени человеческой мысли, гравий сменился песком и ракушками, да скорее же, я знаю куда, приговаривал мой спаситель, ну да, я знаю и кто, сделайте же последнее усилие...

Гладкий пол под ногами, тяжелый лязг за спиной, прохладная тьма, благословенная затхлость впереди и вокруг нас. Капюшон сняли с моей головы.

— Можете смотреть, и на меня тоже, — произнес голос. — Свет идет строго поверху, из этаких узких продухов с кошелями. Надеюсь, вам это не опасно.

— Что? — спросил я. — Это.

Мы стояли на круглой площадке, позади нас — тяжеленная с виду металлическая дверь, по сторонам — стены из ракушечника, круто вниз ведет узкая винтовая лестница.

— Вокруг нас — жилая крестьянская башня. На вас — мой дождевик. Нам холодную грозу вроде как обещали, да пронесли мимо. А я — это кто, а не что.

Напротив меня, придвинутого к стене, стоял человек. Женщина. Слабый свет, дурманящий меня, однако в общем безобидный (в панике я не учел, что и яркое солнце не может повредить мне сколько-нибудь значительно), освещал светлые вьющиеся волосы, нежно-смуглую кожу без румянца. Изогнутые брови темны и почти сходятся в переносице, темны и глаза — удивительные, цвета минувшей грозы. Слегка впалые щеки, изящные скулы. Тонкий нос похож на стрелу, очертания карминно-алых губ — тугой персидский лук. Лет пятьдесят с большим привеском, но осанка безупречна, даже слишком. Если бы не колебание груди, не шуршание крови в аорте, не тихое биение сердца — я бы счел ее одной из Проклятых в отличном — просто отличном — гриме.

— Вы поняли, кто я.

— Уж не сомневайтесь. Ну надо ж, а я-то приняла вас за примитивного альбиноса, только что мал-мала не в себе.

— И не боитесь?

— Ну а боюсь, и что теперь — дела не делать?

Мне показалось, что она усмехнулась. В это время я успел не то чтобы погрузиться в ее мысли, но уловить их запах. Свежесть и покой, мир в себе и во вселенной вокруг, полное приятие всего и вся, некая...мягкая ироническая безнадежность.

— Вы от жизни... ничего не ждете...

— Знаете, уж если вы в силах философствовать, то зря я на вас силы тратила.

— Не...зря, — кое-как выдавил я.

Что-то сверх моей обыкновенной дневной слабости, переходящей уже в прямую кому, заставило меня промедлить.

— Я и вы. Увидеться?

— Конечно, и не могите инако мыслить. Я тут вроде владельца. На двери мощный цифровой замок, я его защелкну, но вон там имеется хитрая кнопочка. Найдете, с вашими-то способностями. Да и с самим замком разберётесь поди. Апартамент глубоко внизу. Лампу не зажечь?

— Нет. Да. Не то. Обещаете?

— Вечером непременно. Если, конечно, ногу не сверну или там шею. Жизнь наша такая.

По крутой лестнице без перил и площадок я не столько сошел, сколько сполз. И провалился даже не в сон, а в полное беспамятство.

Открыл глаза я, по всей видимости, ранним вечером и с трудом выбрался из кучи недвусмысленно гнилой соломы. Благо хоть в здешний земляной пол не зарылся. Мое зрение улавливало в неясном свете "продухов", который к тому же скрадывали прикреплённые понизу железные карманы, какие-то лари, тюки, четырехугольные корзины из прутьев с плетеными крышками, грубой работы амфоры, воткнутые в пол острием. Продуктовый склад, по-видимому, решил я, поднимаясь вверх. Это оказалось легче спуска, поэтому моя любознательность ожила и взыграла. Когда у самой входной двери, немного выше "кнопочки", обнаружилось нечто вроде трапа, прикрепленного к стене понизу и вверху уходящего в глухой каменный свод, я поднялся по нему тоже. Разумеется, я уперся вовсе не в потолок, а в тугой люк того же пошиба, что и парадная дверь. Заперт он не был, и я оказался в жилой части дома.

Здесь было даже уютно, невзирая на хлопья пыли по всем углам, занавес из паутины, скрадывающий решетку из прутьев толщиной в мое запястье, замурованных в оконные проемы одновременно с возведением донжона, и патину легкого светлого праха на всех предметах обихода. Дубовые стропила под сводами, дубовый паркет на полу, прикрытый дряхлым восьмиугольным ковром, почти бестелесные призраки стеганых одеял в узкой стенной нише, истлевшие кожаные подушки и валики. Из перекрестья потолочных балок струился тусклый хрустальный водопад — такие люстры, как я знал по опыту, способны до бесконечности множить свет одной-единственной свечи или лампады.

Я смотрел на это недолго: ловушек мы не любим. Отряхнулся от пыли и трухи, выскользнул наружу, на всякий случай изображая из себя одного из местных, и оказался в безлюдном переулке. Слышимая жизнь протекала здесь за глинобитными заборами с высокой калиткой, поверх которой шла арка, увитая глицинией или розами — деревенька посреди оживленной столицы. И — скажите на милость! Моя давешняя знакомая уже была тут, шла впереди меня, поминутно оборачиваясь. Мы встретились глазами: ее оказались вовсе не синевато-серыми, а буквально васильковыми. Я догнал ее, как мог неторопливо, чтобы не пугать лишний раз, — и пошел рядом.

— Хотел бы я знать, моя...

— Инэни, то есть "малая" госпожа. Если б я была девица — то "сэнна".

— ...моя инэни, зачем, собственно говоря, вы затруднились меня выручать.

— А, чепуха. Просто безусловный спасательный рефлекс.

— И чего вы здесь дожидались. Благодарности или приключений на свою голову?

— Ни того, ни другого, потому что...Да, с кем имею честь? С господином...

— Римусом. Просто Римус.

— Просто Селина. Полностью — Селина Армор. Имечко, я думаю, ничем не беззаконней вашего. Кстати, даме следовало бы представиться первой, но замнем. Так вот, ждала я не благодарности — потому что, уважаемый Римус, солнышко особого вреда вам бы не причинило, а кое-что иное люди приняли бы за рутинный случай самовозгорания, описанного Диккенсом: бочка уксуса, парочка расхожих заклинаний — и порядок. И не приключений ждала — потому что я их не ищу, они сами меня находят во множестве.

— Так вы и в самом деле всё поняли.

— Ну...смотря что вы имеете в виду подо "всем".

— То, что я не человек.

— Кто б сомневался. Детализировать?

— Да, — сказал я резко.

— Вы из Тех, кто Охотится в Ночи. Цитата из Барбары Хэмбли, простите. Обладатель Темного Дара. Тот, кто Пьет Кровь.

— Довольно, — оборвал я. — Вы, как и прочие, не верите. Выламываетесь.

— Если бы я сказала, что вы, к примеру, иностранный агент, ваша реакция была бы иной?

Наши руки сомкнулись — со стороны почти дружески, но я держал ее пальцы так цепко, что едва не сломал. Но только едва: сила в них обнаружилась не дамская.

— Камень и лед. Слишком большая для меня роскошь — отрицать очевидное, — сказала она своим необычайным голосом. — Поймите: на меня в моем разнообразном бытии свалилось и грозит свалиться столько всяких прелестей, что быть опустошенной элегантным древним вампиром — это, считайте, мирный конец, овеянный романтическим флером.

Я отнял руку. Улыбнулся и получил в ответ улыбку и дыхание на своем лице. Запах мяты, полыни и весенних почек, слитый с ароматами кожи и крови; последний еле пробивался наружу. И еще один тяжелый аромат, гораздо более меня потревоживший. Пойдя вслед за ним, я увидел как бы миниатюрного паучка, который сидел на верхушке левого легкого. Но видение тут же исчезло, я решил было, что мне примерещилось.

— Бывший туберкулез, а до того была рана. Залеченная, — объяснила Селина. — Проза гражданской войны. Шрамы остались, что поделать.

— Рубцы я, кажется, могу убрать, — предложил я,

— Спасибо, не надо затрудняться, — ответила она до крайности вежливо. — Уж очень я солнышко люблю.