| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Она вспомнила, как лекарь говорил что-то про звездообразные пятна. Где же они? Брат выглядит, как обычно, если бы он был так тяжело болен, то разве это не было бы заметно?
Дотронувшись до руки Хайнэ, лежавшей поверх одеял, Иннин чуть было не отдёрнула пальцы — таким горячим, почти обжигающим был брат. Поколебавшись, она раскидала в стороны многочисленные покрывала и, нависнув над Хайнэ, потянула в разные стороны полы его длинного шёлкового халата. Белоснежная ткань разошлась, открывая взгляду ещё более светлую кожу бёдер, испещрённую пятнами разных оттенков розового и багрового цветов.
Как будто кто-то пролил на чистый лист рисовой бумаги красноватый сок агуалы.
Значит, это правда.
Иннин хотела укрыть брата обратно, но в этот момент он, открыв глаза, посмотрел на неё мутным взглядом, и она так и застыла с покрывалом в руках.
За двенадцать лет жизни и брат, и сестра ни разу не проявляли заботу друг о друге, и сделать, точнее, показать это теперь было сложно, почти невыносимо.
Пересилив себя, Иннин грубоватым движением прикрыла брата тканью и застыла, напряжённая, как стрела. Взгляд Хайнэ заскользил по подвешенным над кроватью светильникам.
"Пересчитывает", — поняла Иннин, невольно похолодев.
Каково это — проснуться и обнаружить, что над тобой уже почти что проводят похоронный ритуал?
— Я... пришла попрощаться, — внезапно вырывалось у неё. — Мама увезёт тебя обратно в Арне, а я останусь здесь. Ты ведь всё равно не хочешь, чтобы я ехала с тобой, так?
Хайнэ ничего не ответил.
Иннин вдруг показалось, что изменения в его внешности происходят прямо у неё на глазах: скулы заостряются, щёки бледнеют, глаза западают.
В голове пронеслось: он был таким красивым. Иннин частенько дразнила его этой красотой, но в глубине души гордилась тем, что её брата захотят себе в мужья самые знатные девушки столицы.
И что теперь?
Если слова жрицы — правда, то даже если Хайнэ не умрёт...
— Я стану жрицей и вылечу тебя. — Иннин сама не ожидала от себя этих слов, но она произнесла их, и её вдруг охватило невозможное облегчение, такое сильное, что из глаз чуть было не хлынули слёзы. — Да, да. Они говорят, что ничего не могут сделать, но я смогу.
Взгляд Хайнэ оставался всё таким же — мутноватым, но осмысленным, и совершенно лишённым каких-либо тёплых эмоций. Иннин даже почудилось в этом взгляде презрение.
— Ты что же, думаешь, что это отговорка? — дрожа, произнесла она. — Чтобы успокоить свою совесть?
Хайнэ, по-прежнему ничего не отвечая, зашевелился. Когда он переворачивался на бок, широкий рукав его халата задрался, и Иннин увидела, что всё его предплечье густо усыпано такими же пятнами, что и бёдра. Вздрогнув, она соскочила с кровати и бросилась к дверям.
Лишь в коридоре она упокоилась и побрела вперёд, как во сне.
Толкнув первые попавшиеся двери, Иннин зашла в какую-то залу, чтобы побыть в одиночестве, не видеть никого, и чтобы никто не смог увидеть её.
Она остановилась посреди комнаты, уставилась невидящим взглядом в пол.
"Как же моя мечта? — колотилось у неё в висках. — Мой путь? Испытания..."
На этот раз сдержаться не удалось — слёзы бессилия, отчаяния и обречённости хлынули по её щекам. Иннин подняла руки, чтобы вытереть их, и внезапно увидела сквозь пелену, застлавшую глаза, что-то яркое, сверкнувшее, словно пламя факела.
Она замерла в той позе, в которой была, точно обращённая на месте в камень.
Он. Рыжеволосый Хатори.
Как она только могла его не заметить.
Иннин попыталась было продумать варианты отступления — незаметно вытереть лицо, быстро развернуться и уйти, но в ней как будто вдруг что-то надломилось, и из глаз хлынул новый поток слёз.
Эта неспособность совладать с собственным телом вызывала в ней глубочайшую растерянность, и она замерла на месте, больше не пытаясь ничего сделать, только широко распахнув глаза, из которых продолжали литься слёзы, уже как будто сами по себе.
— Что ты на меня смотришь? — наконец, проговорила Иннин.
Из-за слёз, стоявших в глазах, она не видела лица мальчишки — только смутный силуэт и пламя, яркое пламя волос, но знала, что он стоит на месте и не отрывает от неё взгляда.
Смотрит, как она плачет.
Она, которая в течение нескольких последних лет не показывала слёз никому, даже матери. Не плакала вообще...
— Я плачу... — каждое слово давалось с большим трудом. — Я плачу, потому что мой брат умирает, а меня гораздо больше волнует, что из-за этого я не смогу попасть во дворец и стать жрицей. Вот поэтому.
Проговорив это, Иннин потеряла последние остатки сил и рухнула на колени.
Слава Великой Богине, мальчишка не стал подходить к ней, утешать, что-то говорить — Иннин была безмерно ему за это благодарна.
А, впрочем, он же был немой...
Так или иначе, но поток слёз в конце концов иссяк.
Выплакавшись — впервые за несколько лет — Иннин почувствовала себя лучше и поднялась на ноги. Сил как будто прибавилось, отчаяние тоже куда-то ушло, хотя ситуация и трудный выбор, который ей предстоял, оставались всё теми же.
Она взглянула на Хатори прямо и решительно, взглядом, которым говорила: "Да, я плакала перед тобой, ну и что?"
Тот смотрел на неё как-то странно, но интуиция подсказала Иннин, что дело не в пролитых ею слезах.
Тогда в чём?
Взгляд её вдруг упал на собственные рукава, расшитые цветами, и она поняла ответ: сегодня утром Хатори видел перед собой взлохмаченную девчонку в исподних штанах и рубахе, мало чем отличающуюся от оборванок в Нижнем Городе. А теперь перед ним госпожа в шёлковых одеждах, вся унизанная драгоценностями.
Хорошо хоть причёску она растрепала...
Или не хорошо?
Иннин вдруг захотелось, чтобы он увидел её во всём парадном облачении — многослойных накидках и роскошном головном уборе — и это желание ей не понравилось, почти испугало. Кто он такой? Вор, оборванец... Правда, Хатори, не побоявшись наказания, принёс Хайнэ обратно, и это говорило о том, что он, по крайней мере, не подлец, но всё равно. Нет никакой разницы, как она будет выглядеть перед ним.
Звук хлопающих крыльев отвлёк Иннин от этих мыслей.
Она вскинула голову и увидела белоснежную птицу — ту самую, которую Хайнэ привёз из дворца. Наверное, клетку унесли из его комнаты, чтобы брата не разбудили громкие звуки...
Иннин подошла ближе.
До чего же несчастной выглядела эта птица — слишком большая для своей клетки, вынужденная свернуть крылья, изогнуть длинную шею, чтобы хоть как-то в ней поместиться. Зачем она Хайнэ? Он всё равно не будет в состоянии о ней заботиться...
Закусив губу, так, что самой стало больно, Иннин схватила клетку, раздвинула перегородки, выводящие на террасу, и, не дав себе времени опомниться, выпустила птицу на волю.
Та выбиралась из клетки как будто даже неохотно — и никуда не полетела, а перепрыгнула к Иннин на плечо.
Шелест её больших белых крыльев чем-то напоминал долгий печальный вздох.
— Он болен и умирает, — прошептала Иннин. — Лети.
Тогда птица, как будто поняв её речь, тяжело взмахнула крыльями и полетела — сначала немного неуклюже, но постепенно приноравливаясь и взмывая всё выше.
Иннин проводила её взглядом, и к глазам снова подступили жгучие слёзы, но на этот раз она смогла сдержаться. Вернувшись в зал и поставив пустую клетку на пол, она вдруг заметила на её дне небольшой свёрток.
Развернув его, Иннин обнаружила семена — уже наполовину проросшие.
Что это было такое, она не знала, но понимала: если их сейчас не посадить, они погибнут. Умрут, как...
— Принеси мне горшок с землёй и воды, — скомандовала Иннин. — Быстро!
Хатори безмолвно исчез за дверями зала, и тут только она поняла свою ошибку: он же не слуга, он вообще первый раз в этом доме, где он всё это найдёт?
Но у неё почему-то появилась странная, противоречащая логике уверенность: найдёт и принесёт.
И так оно и оказалось.
Мальчишка принёс всё, что было нужно, через четверть часа, не больше.
Стараясь не задумываться о том, как это ему удалось, Иннин опустилась на колени и принялась выкапывать ямку в земле. Занятие, подобающее служанке — но Иннин почему-то хотелось сделать это сейчас самой.
Она хотела было приказать Хатори полить сверху воды, но он неожиданно сделал это сам, без её слов. А после взял несколько семян и опустил их в землю.
Иннин вздрогнула: что он себе позволяет, она ведь хотела сделать это сама! И почему он взял не все семена, а только половину?
Она хотела было возмутиться дерзостью мальчишки, но вместо этого взяла оставшиеся семена и повторила его действие, случайно соприкоснувшись с его рукой, оказавшейся удивительно тёплой. Замерев на мгновение, Иннин принялась утрамбовывать землю, и в этот момент у неё вдруг помутилось в глазах.
Это продолжалось секунду, не более, а потом самочувствие пришло в норму, но вместе с тем Иннин охватило какое-то новое, странное, никогда ещё не испытанное ощущение. Ей почудилось, что она как будто плывёт по волнам, расслабившись и отпустив от себя всё то напряжение, которое перед этим помогало двигаться вперёд. Раньше ей казалось, что она должна что есть силы карабкаться вверх, преодолевая все преграды. И вот теперь перед ней встало последнее препятствие, но она, вместо того, чтобы перешагнуть через него, как будто отступила в сторону.
И это было грустно, но в то же время принесло умиротворение.
— Ладно, — прошептала Иннин. — Я поеду с Хайнэ домой, я останусь с ним. Пусть даже это будет означать, что я никогда не попаду во дворец...
Она вздохнула и, закончив с посадкой семян, поднялась на ноги.
Руки её были в земле и в грязи, роскошные одежды тоже выпачкались, но на душе было хорошо.
* * *
Принцесса Таик ворвалась в покои своей матери, как ураган, растолкав стражу и наплевав на все правила приличия.
— Госпожа, вы слышали о том, что произошло сегодня на площади, и до сих пор ничего не предприняли?! — закричала она. — Вы собираетесь что-нибудь сделать?!
Императрица, которая со вчерашнего дня пребывала в спокойном расположении духа и не выпускала из своих рук белых бус, полученных от "посланницы", подняла на неё взгляд.
— Нет, — сказала она.
Из груди принцессы вырвался полустон-полурычание.
Потом она сумела взять себя в руки.
— Госпожа, мне сказали, что это снова были белые птицы. Вы понимаете, что это значит? Это заговор! Вчерашнее событие и сегодняшнее имеют между собой связь! Помимо того, что это дерзкая, отвратительная насмешка, это ещё и опасно! Эти люди, кем бы они ни были, сеют в народе семена недоверия к императорской семье и религии, они подговаривают народ к восстанию! Как вы можете быть так равнодушны?! Неужели вы хотите всех нас уничтожить?!
— Я хочу всех спасти, — сказала Императрица.
Даран, всё это время сидевшая на подушках возле её ложа, прикрыла глаза.
Неистовство и безрассудство принцессы Таик, её желание, не думая ни о чём, перейти к крайним мерам, вызывали у неё раздражение, однако воодушевление, охватившее Императрицу, было не многим лучше.
Госпожа обрела своё успокоение, но, позабыв о мучавших её прежде страхах, она перестала видеть и реальную опасность.
Произошедшее на площади внушало Верховной Жрице самые серьёзные опасения: если в простонародье появилась девочка, обладающая феноменальными способностями, то это очень, очень плохо. Простые люди должны быть уверены в том, что силой, необходимой жрице, потенциально обладают лишь женщины знатного происхождения. Даран прекрасно знала о том, что в действительности эти способности могут быть у каждого, но до сих пор никому не удавалось реализовать их без помощи наставницы и определённых условий, возможных лишь во дворце и в Храме. Но если это каким-то чудом произошло...
Всё это грозило обернуться ситуацией, схожей с тем, когда бурные воды реки, долго сдерживаемые плотиной, наконец, её прорывают.
Следовало что-то предпринять, чтобы не допустить наводнения.
Самым простым выходом представлялось разыскать новоявленную волшебницу и либо подкупить, либо уничтожить. Но, во-первых, до того момента, как удастся это сделать, может пройти слишком много времени, а во-вторых.... Где одна, там и две.
Даран опасалась, что даже если эта странная девочка замолчит навсегда, вслед за ней появится ещё одна, а потом ещё, и тогда всё будет кончено.
— Возможно, нам действительно следует пойти на некоторые уступки, — проговорила она. — Дать женщинам из простонародья надежду на то, что для них возможен путь жрицы. Одна-две девочки в год, не больше, это не будет нам многого стоить. И в то же время каждая будет надеяться на то, что именно она, или её дочь, станет избранной, и не позволит себе предосудительных толков и мыслей.
Губы принцессы Таик скривились в нехорошей улыбке.
— Каким же образом вы объясните людям такую возможность? — спросила она. — Скажете, что всё это время, три тысячи лет, Великая Богиня ошибалась, утверждая, что людям, рождённым в низшей среде, не может быть дано права приближаться к ней?
На это Даран пока не знала, что ответить.
Она поклонилась.
— Каковы ваши предложения, Госпожа?
— Я уже говорила об этом, — отрывисто произнесла принцесса. — Сильнее всего на людей действует страх. Власть должна внушать благоговение и ужас! Никаких уступок, даже в малейшем. За любое слово, направленное против императорской семьи, жриц, или же богини, полагается смертная казнь. И нужно сделать так, чтобы у нас было больше осведомителей. Пусть каждый второй в этом городе и в этой стране станет доносчиком и шпионом, на это я не пожалею денег и драгоценностей!
— Хватит, — перебила Императрица. — Выйди отсюда. У меня нет больше сил слушать твои исполненные злобы слова.
Принцесса Таик стиснула зубы, но ослушаться не посмела.
— Как ты думаешь, если она полюбит кого-нибудь, это смягчит её сердце? — спросила Императрица, когда дочь покинула зал. — Или же она вовсе не способна на любовь? В кого она такая? Не в своего отца. И разве в меня?
Даран опустила взгляд.
— Я не думаю, что любовь недоступна принцессе, — поколебавшись, ответила она. — Вот только её любовь будет... неистовой. Вряд ли она сможет смягчить её сердце.
— И всё-таки я надеюсь на это, — возразила Госпожа. Какое-то время она молчала, рассеянно перебирая в руке белые бусы, а потом продолжила: — Для неё уже подходит то время, когда пора вступать в первый брак. Но я собираюсь дать ей ещё времени. Столько, сколько потребуется... чтобы найти того человека, которого она полюбит. Пусть возьмёт в мужья кого угодно, пусть даже человека не самого подобающего происхождения, но того, к кому она будет испытывать искренние чувства.
Даран снова прикрыла глаза.
Ещё одна совершенно невозможная идея, неужели Госпожа сама этого не понимает?
Разве можно принцессе вступать в первый брак, от которого у неё будут наследники, повинуясь простой сердечной прихоти? Да и, самое главное, зачем это нужно? Если принцесса полюбит кого-то, она всегда сможет вступить с этим человеком во второй брак или попросту взять его в любовники.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
