Пророк, огонь и роза - Ищущие (книга 1). Часть 1

Изувеченными руками

до Счастья я дотянусь,

Невидящими глазами

концу пути улыбнусь,

С больными немыми устами,

с утерянными слезами,

с растерзанной, порванной грудью -

Таким новый облик мой будет,

Такой я однажды вернусь.

Ольга Аболихина

Часть 1. Встречи и возвращения.

Глава 1

В третьем месяце Ветра — предпоследнем месяце года и первом месяце весны — когда только-только стаял снег и на деревьях набухли первые почки, в Аста Энур, тысячелетней столице Астаниса, случилось два знаменательных возвращения.

Первой вернулась после многолетнего отсутствия принцесса Таик, старшая дочь Императрицы и её наследница, вернулась с блеском и роскошью, чтобы показать, что больше не опасается ни заговора, ни интриг мятежной Эсер Саньи — что было правдой, и что дворец отнюдь не испытывает затруднений с деньгами — что было ложью.

А вскоре после неё из такого же двенадцатилетнего изгнания, или, скорее, укрытия, вернулась госпожа Ниси со своими тремя детьми, составлявшими жалкий, однако ценный обломок семьи Санья, ибо были они теми немногими Санья, которые не сбежали вслед за своей предводительницей в западную провинцию Канси, чтобы устроить там подобие государства в государстве, а остались верны истинной правительнице, пусть и потерявшей большую часть своего былого великолепия, состояния, а заодно и рассудка.

Но два этих возвращения если и были связаны, то только в планах Аста Даран, Верховной Жрицы. Госпожа же Ниси, бывшая в миру её младшей сестрой, искренне полагала, что возвращается ненадолго и лишь для того, чтобы позволить двоим своим старшим детям, близнецам Иннин и Хайнэ, которым исполнялось по двенадцать лет, пройти церемонию взросления в столичном Храме, получив благословление своей высокопоставленной тётушки, Верховной Жрицы.

Иннин, к тому же, собиралась пойти по её стопам — с самого детства она была одержима мечтой стать жрицей и, овладев силами стихий, творить чудеса, рассказами о которых были полны все легенды о волшебницах и кудесницах древности. Жрицы владеют невиданными силами, им доступна магия... и пусть свидетельства об их могуществе изрядно потускнели и потеряли в убедительности за последние сто-двести лет, но народ всё ещё в это верил. И уж совершенно точно верила сама Иннин.

Жаждавшая встречи с Верховной Жрицей, заочно ставшей её кумиром и богиней, она ждала этого момента на протяжении последних трёх лет, изучая, как одержимая, толстенные книги, необходимые для будущей служительницы Богини, и представляя себе впечатление, которое произведёт на Даран своими познаниями и способностями.

И вот долгожданный момент настал.

Верховная Жрица, принявшая при третьем посвящении имя Аста Даран, что означало "вечерняя звезда", вышла из экипажа и отправилась по дороге, вымощенной камнями одного размера и одного цвета — белого, точно первый снег.

Дорога вела в дом, знакомый ей с детства — начиная с незапамятных времён, семья Санья ежегодно останавливалась здесь на пути из провинции в столицу и обратно.

Даран шла, прикрыв глаза: во-первых, она опиралась на руки двух своих помощниц и учениц, и нужды в том, чтобы заботиться, куда ступает нога, не было. А, во-вторых, окружающий пейзаж был знаком ей до последнего дерева, до последнего ручейка, журчавшего в отведённом ему в саду русле.

Черепица, покрывавшая изогнутые крыши главного павильона дома, была изумрудно-зелёной, и такого же цвета была верхняя накидка Верховной Жрицы — вчерашней ночью, ровно в полночь, жрицы, настоящие и будущее, а также все, кто желал, чтобы благословение стихии пролилось на них, переменили цвета своих одеяний на синий, зелёный и фиолетовый.

Первый день третьего месяца Воды, час, когда вечерняя звезда появляется на небосклоне, год Нинезии, Владычицы Морей, и её символическая обитель — восьмой западный квартал столицы, в котором был построен дом семьи Санья — соединялись, и сулили Даран благоприятные возможности.

В том числе для того, чтобы примириться с врагами и забыть давние обиды — по крайней мере, так утверждалось в Великой Книге Толкования Символов, о чём Верховной Жрице с превеликой торжественностью сообщил Главный Астролог.

Впрочем, Даран прекрасно знала, что Великой Книге Толкования Символов — по крайней мере, тому её варианту, который ежегодно пополнял библиотеки благодаря труду дворцовых переписчиков — всерьёз могли доверять лишь астрологи, которые давно уже ничего не понимали ни в символах, ни в собственном искусстве.

А во-вторых, разве могли быть у Верховной Жрицы, посредницы между богами и людьми, защитницы страны, целительницы тела и души, какие бы то ни было враги?

И уж тем более, в доме, который когда-то был домом её матери, и в котором, согласно записям, она сама появилась на свет.

Даран насмешливо изогнула губы, вспомнив толкования седого старичка Астарио, который, похоже, всерьёз верил в собственную способность читать по звёздам, и тут же скрыла усмешку, склонив голову в лёгком церемониальном поклоне.

Госпожа дома Санья, Ниси, её младшая сестра, наклонилась гораздо ниже — концы её чёрных волос, выпущенные из причёски, почти коснулись камней.

Здесь, на крыльце павильона, в окружении свиты Верховной Жрицы, их приветствия не должны были отличаться от приветствий двух едва знакомых между собой дам.

И лишь гораздо позже, оставшись с сестрой наедине, Даран сможет сказать чуть насмешливым, властным тоном: "Астарио утверждает, что сегодня я должна найти в этом месте своих врагов и примириться с ними, потому что следующая такая возможность выпадет мне только через двенадцать лет. Но у меня здесь нет врагов! Или, может быть, это ты затаила на меня обиду за то, что я родилась старшей дочерью и стала жрицей, в то время как ты была вынуждена унаследовать состояние родителей, взять себе в мужья человека, которого выбрала, и воспитывать горячо любимых детей?"

Впрочем, даже если у Ниси и имелся повод для затаённой злости, то никаких подобных чувств младшая сестра, покорная, добрая, любящая, испытывать не могла — Даран была в этом совершенно уверена.

Трое детей Ниси — Иннин, Хайнэ и их восьмилетняя сестра Нита — стояли поодаль, пышно разодетые по случаю визита высокопоставленной родственницы, и смотрели на дворцовую свиту с таким жадным любопытством, на которое только могут быть способны дети их возраста. Все трое черноволосые, черноглазые, с очень белой кожей — в их жилах текла чистейшая, не разбавленная ничем кровь первых императриц.

Кровь богинь, всесильных волшебниц и самых прекрасных женщин, которых только могла породить эта земля на заре времён.

Теперь, в эпоху процветания торговцев и опасного упадка традиций, высокое происхождение ценилось меньше, чем раньше, но Верховная Жрица делала всё, чтобы закрепить расшатавшиеся устои, а заодно дать своим племянникам то положение при дворе, которое им подобало.

Собственно, этой цели и был посвящён приезд Ниси в столицу, формально приуроченный к ежегодному празднику в середине третьего месяца Воды, во время которого главы всех важнейших семейств приезжали в Аста Энур, чтобы выразить почтение императорскому дому, а также оставить в столице немаленькую часть своего годового дохода, потраченную на пышный выезд, подобающее случаю роскошное облачение и пожертвования храмам.

Раскланявшись с госпожой Ниси, гости прошли внутрь.

Слуги поднесли Главному Астрологу, сопровождавшему Даран, роскошно выполненные гороскопы детей госпожи — ещё одна пустая, никому не нужная формальность. Что может сказать господин Астарио, который не слишком-то хорошо помнит собственное имя?

Однако на формальностях зиждется традиция, и Даран всеми силами поддерживала бесчисленных дворцовых астрологов, хиромантов и прочих толкователей судьбы, давно уже растерявших истинное знание своих предшественников и ставших бесполезными прихлебателями, несмотря на личное к ним отношение.

Старичок, тем временем, растерянно переводил взгляд подслеповатых глаз с троих черноволосых ребятишек на два листа меловой бумаги с искусно изображёнными на них звёздными сферами.

— Почему только два? — наконец, выразил он суть своих сомнений.

— Господин, вероятно, не знает о том, что госпожа Иннин и господин Хайнэ — близнецы, — почтительно сообщил один из слуг. — Они родились в один день и один час.

Даран напоминала об этом Главному Астрологу пять или шесть раз и сейчас с удовольствием закатила бы глаза, если бы была, как когда-то, дерзкой девчонкой, не питавшей ни малейшего уважения к замшелым старикам, однако Верховная Жрица не имела права ни выдавать своих эмоций, ни даже испытывать их — сверх дозволенного.

А вот Иннин незаметно поморщилась, это от внимания Даран не укрылось.

— Гм... эээ... — пробормотал астролог, очевидно, обнаружив свою оплошность и смутившись её. — Что ж, в таком случае позвольте мне сказать, что я вижу необычайные возможности для обладателей сей карты рождения, чрезвычайно благоприятное сочетание звёзд, слава и почести для госпожи Иннин... — Он перевёл глаза с девочки на мальчика. — Множество прекрасных детей у господина Хайнэ...

Иннин насмешливо улыбнулась, отведя взгляд, и Даран поняла её без слов: внешность её брата вкупе с его благородным происхождением делало его завидным мужем для любой девушки, которая хотела иметь хороших детей — это было понятно и без предсказаний господина Главного Астролога.

— Рождение восьмого числа, в третий месяц Воды, в год, освящённый покровительством Астезии, шестого воплощения Великой Богини Аларес, сулит удачу и процветание. Драгоценные камни, чей дух будет вам близок — изумруд, аметист и...

Скосив взгляд, Даран незаметно изучала внешность девочки.

Высокая, выше своего брата-близнеца больше, чем на полголовы, тонкая, одетая, как и Хайнэ, в просторные штаны и шёлковую тёмную рубаху. Через неделю с небольшим, в день своего двенадцатилетия, они получат право менять цвет одежды по своему вкусу и согласно указаниям Великой Книги Толкования Символов, а пока что единственной яркой деталью в облачении брата и сестры была бирюзовая лента в их волосах — знак наступившего месяца Воды.

Тёмные глаза Иннин были живыми, блестевшими, несмотря на то, что речь Главного Астролога совершенно определённо внушала девочке скуку. Внезапно она повернула в голову и посмотрела прямо в лицо Верховной Жрице — с восторгом, однако без излишнего раболепства, а ещё так прямо и откровенно, как вряд ли было возможно для двенадцатилетней девочки, воспитывавшейся в провинции и ещё не прошедшей церемонию взросления.

Даран ощутила в груди полузабытое волнение.

"Я хочу этого! — пронеслось в её голове. — Хочу, чтобы она прошла мой путь, стала такой, как я, и в конце концов заняла моё место!"

— Госпожа, как вам известно, в обязанность жрицы входит подготовка одного из детей, достигших соответствующего возраста, к обряду взросления, — обратилась Даран к сестре. — Поэтому я и приехала к вам. Я хочу забрать одного из ваших детей во дворец, где он или она проведёт оставшееся до церемонии время.

— Это великая честь для нас, что ваш выбор пал на наш дом, госпожа, — ответила Ниси, кланяясь. — Прошу простить нас за то, что мы так одеты, а дом совсем не убран, но ваш приезд стал для нас полной неожиданностью...

Разумеется, этот выбор был предрешён ещё двенадцать лет тому назад, а к "неожиданному" приезду гостей готовились не меньше, чем полтора месяца, и ни для кого это не было секретом, однако все старательно делали положенный вид. Даран знала, что многим не по душе это обязательное лицемерие и соблюдение пустых формальностей, и что некоторые даже начинают высказывать недовольство вслух, но только не её сестра.

Ниси всегда была мягкой, покорной, чтила традиции и не показывала возмущения, даже если что-то происходило вопреки её желаниям.

В этом она была мудра — по крайней мере, так считала Даран.

Ведь если ты родилась позже, и у тебя нет возможности всецело распоряжаться своей судьбой, как у старшей дочери, то есть ли смысл роптать? Всё равно ничего не изменишь.

Первого мужа Ниси, человека из дальней ветви их семьи, выбрала ей мать, теперь уже покойная, и, вероятно, дочь не испытывала к отцу своих детей большой сердечной склонности, однако никогда не пыталась перечить, и через десять лет в награду за послушание Даран позволила ей большую вольность — взять второго мужа из низшей касты, и не просто в любовники, а именно в супруги.

Верховная Жрица дала ей разрешение на брак с Андо, простым крестьянином, скрепя сердце и вопреки собственной политике не отступления от традиций ни на шаг, однако это была её благодарность младшей сестре.

— Кому же выпадет счастье поехать с вами, госпожа, моему сыну или моей дочери? — спросила Ниси, улыбаясь.

Даран снова скосила взгляд на Иннин: та знала, что выберут её, и не должна была волноваться, но всё же её бледные щёки слегка окрасились румянцем. Хайнэ также знал, что у него нет шансов, и поэтому стоял с довольно меланхоличным видом человека, не ждущего от судьбы каких-либо подарков.

Верховная Жрица отвела взгляд, и губы её тронула лёгкая улыбка.

— Вашего сына Хайнэ, госпожа, — провозгласила она голосом, в котором лишь очень наблюдательный собеседник уловил бы едва заметные нотки усмешки.

Мальчик и девочка одновременно вскинули головы. Каждый из них не мог поверить в услышанное, однако чувства, испытываемые обоими, несомненно, разнились как небо и земля.

Возможность поехать с Верховной Жрицей во дворец, ступить на запретную территорию, пройти через Великие Ворота, увидеть все четыре зала Стихий — кто из детей не мечтал об этом? Всего лишь несколько счастливцев каждый год удостаивались такой чести, и Иннин всю свою сознательную жизнь прожила с мыслью, что попадёт в число избранных — ведь она была старшей дочерью, а Верховная Жрица была сестрой её матери.

И теперь такое великое разочарование!

"Ничего, — подумала Верховная Жрица, продолжая улыбаться. — Ты должна уметь принимать удары судьбы, даже когда она неожиданно отбирает у тебя то, что ты считала своим по праву. Это жизнь, моя милая девочка. Если ты хочешь победить, то должна в первую очередь научиться проигрывать".

Ниси, несомненно, тоже была удивлена, однако сумела быстро совладать со своими чувствами.

— Мы с радостью принимаем ваш выбор, госпожа, — сказала она, преклонив колени и улыбнувшись.

Все остальные последовали её примеру, и только Иннин стояла, неестественно выпрямив спину. Тёмные опущенные глаза её сверкали, лицо было перекошено от боли и гнева, и ни малейшей попытки выдавить из себя формальную улыбку она не предприняла.

Даран решила не обращать внимания на эту дерзость, тем более что она прекрасно понимала чувства девочки.

После положенных церемоний она взяла взяла Хайнэ за руку и повела его к выходу. Тот выглядел так, как будто до сих пор не мог поверить в нежданно-негаданно обрушившееся на него счастье и был явно перевозбуждён от волнения — ладонь его была мокрой от пота, глаза лихорадочно блестели, на щеках пятнами проступил румянец.

"Нервный, чувствительный тип организма, — безошибочно определила Даран, последний раз видевшая Хайнэ, когда ему от роду было несколько дней. — Из тех, что превосходно подходят для связи с духами. Он был бы превосходной проводницей, если бы ему повезло родиться женщиной".

Однако Хайнэ родился мальчиком, и, значит, путь жрицы был ему недоступен.

Впрочем, чрезмерная чувствительность могла принести пользу и мужчине — чаще всего, это одновременно означало и большую чувственность, что высоко ценилось и означало большие шансы на успех в личной жизни.

Вырастет таким же, как и многие другие — изнеженным красавцем, утончённым ценителем удовольствий, любимцем женщин.

Хотя есть, конечно, и другой вариант — стать таким же, как его отец, всю жизнь провести в страданиях из-за невозможности получить желаемое.

Взгляд Даран скользнул по высокой фигуре мужчины, стоявшего в задних рядах — Райко, первого мужа Ниси и отца её троих детей. Всё та же чистая кровь семьи — белая кожа, чёрные длинные волосы — но бледность эта казалась болезненной, тёмные глаза горели на осунувшемся лице, как уголья, лоб был изборождён морщинами — следствие горьких мыслей.

Конечно, судьбу его нельзя было назвать слишком счастливой — карьера учёного была прервана необходимостью уехать в провинцию с молодой женой, к которой он, по-видимому, не испытывал большой склонности, а теперь ещё в доме появился её второй муж, человек, намного ниже его по происхождению, и Райко должен был чувствовать себя униженным.

Но, с другой стороны, большую часть своих огорчений он принёс себе сам. Исключая одно-единственное, но то было дело давно минувших лет...

В любом случае, если судьба накладывает ограничения, то разумно ли все молодые годы посвящать страданиям из-за крушения заветных планов? Не лучше ли было бы извлекать благоприятные возможности из имеющегося, как поступала Ниси?

Райко стоило бы поучиться у своей жены.

Оставалось надеяться, что его дети последуют примеру матери, а не отца, и будут более счастливыми.

С этими мыслями Верховная Жрица направилась в сопровождении племянника, свиты, младшей сестры и всех её домочадцев в сад. Хайнэ к этому времени успел слегка успокоиться и даже украдкой корчил гримасы Иннин, следовавшей за ними мрачной тенью.

Однако та не обратила на брата никакого внимания, взгляд был её прикован в фигуре Верховной Жрицы.

Улучив мгновение, когда они оказались почти рядом, она внезапно прошептала:

— Вы поступили так со мной специально. Я никогда вам этого не прощу.

Даран остановилась.

В действительности проницательность девочки, легко угадавшей её истинные чувства, и даже дерзость Иннин приводили Верховную Жрицу едва ли не в восторг, однако она не собиралась показывать племяннице, что чем-то выделяет её среди остальных, и какую судьбу для неё готовит — наоборот.

— Чего ты не простишь мне, милая? — спросила она холодным и равнодушным тоном. — Разве я обязана была выбрать тебя? Твоя мать сказала о том, что одно моё посещение вашего дома — честь для вас, которой никто не ждал.

— Это ложь! — запальчиво крикнула Иннин. — Мы давно ждали вас, и всё было предопределено! Вы в последний момент изменили решение... чтобы сделать мне больно!

Она кричала так громко, что люди начали оборачиваться.

— Ты обвиняешь Верховную Жрицу, ту, что говорит с Богиней, во лжи?

Даран мягко улыбнулась, показывая, что принимает всё это за детскую выходку, дерзкую, но простительную, и как бы приглашая остальных последовать своему примеру, что и было сделано.

Разноголосый смех наполнил сад, освещённый мягким зеленоватым светом фонарей.

Иннин, поняв, что смеются над ней, покраснела, потом побледнела и низко опустила голову, едва сдерживая слёзы унижения.

Этот день должен был стать её триумфом, а обернулся разочарованием и позором.

Что ж, через это тоже нужно пройти.

И Верховная Жрица отвернулась от девочки, более не удостоив её ни единым взглядом. Она снова переключила внимание на племянника.

Сев вместе с ним в экипаж и опустив шёлковые занавески на окна, Даран самолично сняла с него верхние накидки, чтобы переодеть его в одежду, в которой он мог ступить на землю дворца — по-прежнему безо всякого узора, как и полагалось ребёнку, не достигшему возраста взросления, — однако светлую.

Раздевая племянника, Даран заметила на его коже несколько синяков и ссадин и, догадываясь об их происхождении, усмехнулась.

— Это след тяжёлой руки твоей сестры? — спросила она, легко касаясь бледной кожи.

— А у неё, между прочим, остались синяки не хуже! — моментально взвился Хайнэ, мотнув головой, так что концы его длинных волос, собранных в высокий хвост на макушке, хлестнули Даран по руке. Впрочем, он тут же опомнился, понимая, что подобное признание говорит отнюдь не в его пользу и забормотал что-то маловразумительное: — То есть... я имел в виду...

— Так ты, получается, отвечаешь ей тем же? Проявляешь непочтительность по отношению к своей сестре, старшей дочери и наследнице рода?

Даран говорила не то чтобы очень строго, и Хайнэ, увидев, что его не собираются отчитывать, чуть расслабился.

— Мы часто ссоримся... и даже дерёмся, — честно признался он, пряча виноватый взгляд.

— И после возвращения тебя, очевидно, ждёт хорошая взбучка, — улыбнулась Даран, подыгрывая ему. По выражению лица помрачневшего Хайнэ она поняла, что попала в точку, и положила руку ему на плечо. — Но ведь это произойдёт не раньше, чем через неделю, не правда ли? В нашем непостоянном мире горе и радость беспрестанно сменяют друг друга. И одна из мудростей состоит в том, чтобы, помня об этом, уметь наслаждаться выпавшим тебе счастьем, даже если вслед за ним последует расплата.

"Или, наоборот, принимать страдания, веря в грядущую награду", — мысленно добавила Даран, однако вслух произносить этого не стала.

Облачённый в светлую одежду племянник сел напротив неё, глядя на неё почти таким же восторженным взглядом, как и его сестра недавно, и экипаж тронулся с места.

* * *

Поздней ночью Верховная Жрица вернулась в дом сестры, на этот раз в полном одиночестве. Какое-то время сёстры просто смотрели друг на друга — они не виделись двенадцать лет, почти с того самого момента, как в горной провинции появились на свет близнецы Санья. Три года назад Ниси, правда, приезжала в столицу испросить разрешения на недозволенный по закону брак, но тогда встреча сестёр почти ничем не отличалась от той, что произошла несколько часов назад — огромное количество людей вокруг и невозможность сказать друг другу хоть одно слово, которое бы не было формальностью.

Даран внимательно смотрела на лицо сестры, смиренно опустившей перед ней взгляд. Той было уже тридцать, на десять лет меньше, чем ей самой, и Даран была уверена, что её сестра, как и прежде, не пользуется ни уловками, ни помощью жриц для того, чтобы продлить свою молодость, однако Ниси по-прежнему казалась совсем юной девушкой. Таково было влияние чистой крови.

— Ну, рассказывай, — сказала Даран, усаживаясь на подушки и расправляя полы своей пышной верхней накидки. — Что собираешься дальше делать?

— Дождусь церемонии взросления, а потом вернусь в Арне, даже если дети предпочтут остаться здесь, и ты захочешь взять их под своё покровительство... — ответила Ниси, смиренно улыбаясь.

— Я не об этом, — перебила её сестра. — Я о твоём втором муже.

Вынужденная произносить множество ничего не значащих фраз во время официальных церемоний, Даран терпеть не могла лишних формальностей в личных разговорах и предпочитала сразу же переходить к делу.

— Собираешься родить от него ребёнка? — прямо спросила она.

Ниси молчала, но взгляд её был красноречивее слов.

— У меня уже есть трое детей от мужчины семьи Санья, — наконец, сказала она. — Не думаю, что будет очень плохо, если я рожу ещё одного, чья кровь будет не столь чиста. Брак не считается по-настоящему законным, а мужчина — выполнившим свой долг, если он не дал жене детей. Андо и без того страдает в моём доме.

Возразить на это было нечего.

Даран вздохнула и отвернулась.

— По крайней мере, рожай мальчика, — посоветовала она. — Тогда ты хотя бы избежишь спора за наследство, который неизбежно разгорается между сёстрами.

"Если одна из них не настолько покорна, как ты", — мысленно добавила она.

Но рассчитывать на это не следовало — судьба порой преподносит странные сюрпризы, и дети непохожи на родителей, как огонь и вода.

— Прости, сестра, но я не хотела бы больше прибегать к твоим методам, — внезапно произнесла Ниси. — Пусть родится тот, кто родится, без вмешательства нашей воли. Я хочу, чтобы это решали боги, а не те, кто называют себя посредницами между ними и людьми.

Верховная Жрица стремительно повернулась к ней. Неужели это был скрытый выпад?

Ниси по-прежнему смотрела в пол, и на щеках её проступил румянец, однако губы были решительно сжаты. Даран внезапно поняла, что сестра не откажется от своей идеи — она всегда была покорна, однако Даран не решалась испытывать границы этого смирения и давить на сестру абсолютно во всём, памятуя о крови Санья, которая порой преподносила неприятные сюрпризы.

Среди предков их семьи были великие императрицы и волшебницы, однако были также и бунтовщики, и еретики, и сумасшедшие.

— Ты не хочешь спросить об Иннин? — внезапно произнесла Ниси, очевидно, желая уйти от темы.

— А что она? — нехотя поинтересовалась Даран. — Очевидно, страдает и мечтает мне отомстить. Пусть.

— Ты была для неё полубогиней, — сказала Ниси с мягким укором. — Она несколько лет бредила этим днём, мечтала приехать в столицу, увидеть тебя и стать твоей ученицей. Они запоем прочитала все книги про толкование символов и правила поведения той, кто хочет готовить себя в жрицы, которые только смогла найти в библиотеке. Она заочно обожала тебя, хотя я почти не говорила с ней о тебе и даже не показывала ей твой портрет.

— Пусть, — повторила Даран. — Любому идеалу рано или поздно предстоит быть развенчанным. И лучше раньше, чем позже. Пускай ненавидит меня, я не против.

— Так ты сделала это для того, чтобы заставить её тебя ненавидеть?

— Вовсе нет. — Верховная Жрица пожала плечами. — Наверное, ты в каждом моём действии видишь скрытый смысл, и, может статься, ты права, но в глубине души мне не чужды и простые человеческие чувства. Мне хотелось сделать приятное твоему сыну. У Иннин ещё будет шанс увидеть дворец, а для Хайнэ, после того, как он достигнет двенадцатилетия, вход на территорию Четырёх Залов будет закрыт навсегда. Я хотела, чтобы он увидел их хоть раз в жизни. Считай, что этим я искупаю свою вину перед ним за то, что отправила вас в провинцию и на двенадцать лет отрезала от столичной жизни. Надеюсь, свою вину перед тобой за это я уже искупила.

— Поверь, я ничуть не сожалею о нашем вынужденном изгнании, — улыбнулась Ниси. — Для меня вид гор и лесов, утопающих в осенних красках, гораздо милее, чем столичные дворцы.

— Для тебя, но не для твоих детей, — возразила Даран. — Сама говоришь, что Иннин бредила мыслями о пути жрицы. Возможно, Хайнэ тоже мечтал попасть в столицу.

— Ты бы не стала так утверждать, если бы слышала, что он говорил о дворце. Он не хотел сюда ехать, даже на несколько дней. Его излюбленным занятием всегда были прогулки в лесу и горах, в этом он похож на меня.

— И, тем не менее, он отправился со мной с большой радостью, — напомнила Даран и подумала, что лучше прекратить спор. Если сестре нравится считать, что сын унаследовал её склонности, то не следует её разубеждать — пусть это сделает сам Хайнэ. Или не сделает, если у него не хватит духу, но это уж его дело. — Ладно, посмотрим, что он скажет, когда вернётся из дворца.

— Если он вдруг захочет остаться в столице, то я не буду возражать, — пообещала Ниси. — Ты ведь позаботишься о нём?

— Конечно. — Даран милостиво улыбнулась. — Что ж, я думаю, мне пора. Верховная Жрица не может отсутствовать слишком долго.

Она поднялась на ноги, расправляя складки одеяния.

— Не хочешь увидеть Иннин? — спросила Ниси. — Я думаю, если бы ты хотя бы сказала ей пару слов наедине, или просто поздоровалась, это бы облегчило её разочарование...

— Нет, — ответила Даран жёстко.

Ниси не стала настаивать.

— Всё же подумай о том, что я тебе советовала, — сказала Верховная Жрица, покидая дом.

Сестра какое-то время глядела ей вслед — как она шла по залитому лунным светом саду, подобрав шёлковый подол одеяния, одна, без своих помощниц и свиты прислужников — а потом развернулась и пошла вглубь дома.

За деревянной перегородкой виднелся отблеск фонаря, и Ниси хотела было уже отчитать слуг за то, что те не погасили в доме свет, однако, пройдя в комнату, увидела Райко, и в первую секунду даже испугалась — показалось, что это не живой человек, а неупокоенный дух, из тех, что возвращаются после смерти в место последнего обитания и пугают жителей дома жалобными стонами.

Райко сидел за низким столом с кистью и переписывал какую-то книгу — довольно бесполезное занятие, если учесть, что переписчиков в стране было во много раз больше, чем писателей, и труд любого из них покупался довольно дёшево. Он оторвал угрюмый взгляд от страницы, мельком посмотрел на жену и снова вернулся к своему занятию.

Ниси остановилась. Она направлялась ко второму мужу, и Райко, путь в комнату которого она забыла с тех пор, как родила Ниту, послужил ей живым упрёком. Она была почти уверена, что первый муж никогда не испытывал к ней страстной любви и, следовательно, не ревновал сейчас к Андо, но несмотря на это, женитьба на ней послужила косвенной причиной его жизненных неудач, и Ниси испытывала перед ним чувство вины.

Когда-то давно Райко мечтал о месте учёного или писателя и делал определённые успехи на этом пути, однако вынужденный отъезд в провинцию разрушил все его планы. Нечего было и надеяться, что кто-то о тебе вспомнит, если ты покидаешь дворец и уезжаешь в деревенскую глушь так надолго — и те люди, которые прежде пели Райко дифирамбы, забыли о нём по прошествии двух-трёх месяцев, с чем он так и не смог смириться.

Теперь, когда двенадцатилетний срок закончился, он мог бы вернуться в столицу и попытаться начать всё с начала, но Ниси видела, что он на это не решится — для этого бы потребовалось бы слишком много сил, а его вера в себя была подломлена предыдущей неудачей.

Она заговорила с ним больше из жалости.

— Через несколько часов наступит рассвет, и Хайнэ попадёт во дворец. Кто бы мог подумать!

— Да уж, — равнодушно согласился Райко. — Не думал, что твоя сестра предпочтёт его. Вероятно, это какие-то дворцовые интриги. Что ещё можно ожидать от этой женщины? — в его безразличном тоне появились нотки скрытой злобы, однако тут же исчезли. — В любом случае, мне жаль, что мой сын вынужден участвовать во всём этом.

— Но что если сам Хайнэ рад и захочет остаться в столице?

— Пусть остаётся, — всё так же безразлично ответил Райко. — Пусть погружается в этот водоворот разврата, пусть растрачивает свою жизнь на бессмысленные любовные связи, на доставление удовольствия старым интриганкам. Или пусть найдёт ту, которую якобы полюбит. Женщину, которая будет издеваться над ним, которая выжжет его дотла, разрушит его жизнь и душу... Пусть он однажды проклянёт её и приползёт обратно. А если же этого не случится, если он посчитает подобную жизнь за счастье... — бледное и худое лицо Райко искривилось, — то я отказываюсь признавать его своим сыном!

Слова его были наполнены ядом и горечью, и Ниси, наделённая сострадательным характером, не могла испытывать к нему злости, однако и уважать также не могла.

Отказавшись от дальнейших попыток продолжить разговор, она отправилась в спальню второго мужа.

Было уже достаточно поздно, однако Андо, как и Райко, не спал. Родом он был из маленькой деревушки, жители которой ложились спать с заходом солнца, поскольку знать не знали о том, что такое фонари, а свечи ценили на вес золота, и первое время Андо был настолько взбудоражен возможностью использовать для работы ночное время, что не ложился спать до рассвета.

Со временем он избавился от этой привычки, однако порой, когда был слишком захвачен каким-то делом, по-прежнему ложился спать слишком поздно. Он постоянно что-то мастерил — корзины, рамы для картин, ящики для столов, а также расписывал шкатулки, ширмы, веера.

Ниси смотрела на это с улыбкой — какой смысл трудиться над предметами мебели и обихода, если они могут заказать всё то же самое, выполненное лучшими мастерами страны? Но, с другой стороны, если это доставляет ему удовольствие...

Порой она чувствовала себя виноватой и перед Андо тоже. Жители его родной деревушки отчаянно ему завидовали — ещё бы, много ли таких людей, кому выпадает удача связать судьбу с богатой женщиной благородного происхождения?! — однако принесло ли это ему большое счастье?

Попав в дом жены, он лишился возможности видеть своих родных и вообще выходить за пределы дома — таковы были правила, установленные для подобных случаев — и если Райко жаловался, что его считают существом низшего сорта, то Андо был таковым вдвойне. Дети жены относились к нему, в лучшем случае, как к ещё одному слуге, её гости смотрели на него как на забавную зверушку.

Однако он никогда не высказывал претензий и сохранял хорошее расположение духа.

Неужели он мог любить её так сильно, чтобы пойти на всё это?

Поначалу Ниси, привыкшая к тому, что мужчины благородного происхождения буквально засыпают женщин излияниями своих чувств, не могла понять, что у Андо на уме — он ни разу не говорил ей о своей любви и не выражал почти никаких эмоций.

Однако это же и привлекло её в нём после разочарования в столичной жизни с её лицемерием.

К тому же, в конце концов Ниси пришла к выводу, что поступки говорят лучше любых слов.

Ради неё Андо даже смирился с тем, что у него никогда не будет детей... по крайней мере, он сам так считал, а разве может быть что-то худшее для мужчины?

В действительности Ниси с самого начала решила, что дети у них с Андо всё-таки будут, как бы ни отнеслись к этому окружающие, однако не торопилась сообщить об этом решении мужу. Почему? Она не понимала сама.

Все считали её милосердной, однако, быть может, в глубине её души скрывались те же коварство и жестокость, о которых сокрушались поэты и писатели, выводившие горестные строчки о женщинах с сердцем как камень, играющих мужчинами, как игрушками?

Ниси чуть усмехнулась этой мысли.

Андо отвлёкся от своей работы — он расписывал очередную шкатулку — и скосил на неё взгляд.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросил он с лёгкой улыбкой.

— Просто, — улыбнулась в ответ Ниси. — Смотрю.

Она думала о его внешности: пышные, слегка вьющиеся каштановые волосы, борода, загорелая кожа, карие глаза, глядевшие с лаской... это было далеко от канонов столичной красоты, ближе всех к которой был бы Райко, если бы не его морщины и угрюмый вид, но по-своему Андо был красив.

Если у него родится сын, ему придётся тяжело: женщина благородного происхождения не захочет иметь с полукровкой дело, а идти в дом к простой крестьянке он, рождённый в богатстве, скорее всего, не захочет сам. Девочке было бы проще... но ведь Ниси пообещала и сестре, и себе, не использовать методы, при помощи которых можно зачать ребёнка определённого пола.

Она наклонилась и подняла одну из уже законченных шкатулок Андо — она была сделана с большим старанием, однако всё же не слишком умело.

— Зачем ты их расписываешь? — спросила Ниси. — Ты ведь знаешь, что получается плохо. У тебя нет таланта.

И снова промелькнуло в голове: зачем я так жестока? Где присущее мне милосердие, за которое меня так хвалят?

Словно что-то вдруг нашло...

Однако Андо, казалось, не обиделся.

— В Аста Энур посредницами между богами и людьми являются жрицы, — сказал он, глядя на жену ясным взглядом. — Наши женщины не могут становиться жрицами, а другие к нам не приезжают, но наши матери всегда говорят, что увидеть богов можем и мы — они приходят, когда мы трудимся, и безмолвно наблюдают за нашей работой. Возможно, это неправда, и придумано нам в утешение, — добавил Андо спокойно. — Но мои чувства говорят мне то же самое.

— А если я её выкину? — спросила Ниси, вертя шкатулку в руках.

— Мне будет жаль. Но не думаю, что это как-то отразится на том, что я ощущаю.

Ниси, наконец, опомнилась.

Она присела на пол рядом с мужем и обняла его рукой за плечи, стремясь загладить свою жестокость.

— Ты чем-то огорчён, я вижу, — прошептала она.

Андо не стал отрицать.

— Сегодня утром здесь было много людей из дворца, — сказал он. — Я разговорился с одним из слуг, и он сказал мне, что в провинции Кану свирепствовала болезнь, умерло много людей.

Он был родом из Кану, и там до сих пор жили все его родственники, видеться с которыми он больше не мог.

— Ты хочешь поехать к своей семье? — спросила Ниси.

— Нет, что ты, — возразил Андо. — Я не имею право нарушать закон. Но если бы ты могла послать кого-нибудь из слуг, просто чтобы узнать, как...

Он замолчал и уставился на свою недописанную шкатулку.

Ниси потребовалось несколько секунд, чтобы принять решение.

— Я поеду сама, — сказала она.

Андо посмотрел на неё изумлённо.

— Это невозможно, — наконец, возразил он. — Ты не можешь...

— Я поеду сама, — повторила Ниси твёрдо. — И если твои родители больны или ослабли после болезни, я привезу их сюда. Я знаю, что это запрещено, но я сумею настоять на своём. Пожалуйста, не отговаривай меня, я всё равно сделаю так, как решила.

— Разве я могу? — голос Андо по-прежнему был ошеломлённым, однако привычное спокойствие уже начинало возвращаться к нему. — В любом случае, твоё решение — закон.

— Дело не только в тебе. — Ниси всё-таки решила пояснить причины своего поступка, который со стороны мог выглядеть как странное и не свойственное ей сумасбродство. — Дело во мне... Мне тяжело находиться в столице. Можешь считать, что я ухватилась за возможность сбежать, хотя бы на несколько дней. Хайнэ во дворце, а Иннин не нуждается в моей помощи, да и не примет её, так что, думаю, я могу позволить себе сделать то, что принесёт пользу и тебе, и мне.

— Встреча с сестрой тебя не обрадовала? — спросил Андо, глядя на неё проницательным взглядом.

— Я люблю мою сестру, — возразила Ниси не слишком уверенно. — Но не люблю этот город.

Тоном она дала понять, что не желает больше разговаривать на эту тему, и Андо уловил намёк.

— Твой милосердие и в самом деле не знает границ, — улыбнулся он.

"Вот только милосердие ли это? — промелькнуло в голове у Ниси. — Скорее, попытка загладить вину".

Она отвернулась и подошла к окну, глядя на занимающийся рассвет.

— Я прикажу подготовить экипаж, — сказала она. — И поеду сегодня же.

* * *

Вход на дворцовую территорию разрешался лишь в определённое время суток, и практически никогда — ночью, поэтому Хайнэ пришлось ждать своего великого часа до самого рассвета. Тот момент, когда на горизонте появлялись первые лучи солнца, возвещающие приход нового дня, считался наилучшим для того, чтобы пересечь границу, отделяющую священную территорию от внешнего мира.

Большое количество стражников, одетых в соответствующие месяцу цвета, выстраивалось по обе стороны от Великих Ворот и стояло в полном молчании, не шевелясь. Тот, кому предстояло попасть во дворец, должен был пройти по этому "коридору", образованному живыми людьми, в полном одиночестве — никогда и никому, за исключением Императрицы, не разрешалось проходить через ворота в чьём-либо сопровождении.

Даран подняла Хайнэ, проспавшего ночь в том самом экипаже, в котором он уехал из дома матери, ни свет ни заря, и вытолкала на улицу, сонного, дрожащего от утренней прохлады, испуганного.

— Повторяй, — приказала она. — Я, недостойный, прошу тебя, Аларес, Великая Богиня, облачённая в солнце, воплотившаяся двенадцать раз, о большой милости — позволь мне попасть в твою обитель. Клянусь, что не оскорблю тебя ни делом, ни словом, ни мыслью. Клянусь, что всё, что я увижу и услышу, навеки останется со мной, как если бы я был глухим и слепым. И да поразит меня огненный свет твоих очей, если я нарушу свою клятву. Если я поступлю так, то пусть сонмы твоих слуг сотрут моё тело в пыль, а душу навеки извергнут в мир пустоты, и она никогда не получит нового воплощения.

По мере того, как мальчик повторял слова клятвы, голос его становился всё более громким, а глаза — горящими: торжественность момента захватила его.

Даран легонько подтолкнула его в спину, и он, дрожа, пошёл между рядами стражников вперёд. Ворота медленно распахивались, и первые лучи солнца, уже взошедшего на территории дворца, но загороженного от простых жителей города высокой стеной, лились между створками, создавая у идущего полное впечатление, что он попадает из ночи в день, из мрака в свет.

Хайнэ шёл, не отрывая взгляда от огромных крыльев Алай-Хо — полуптицы, полудракона, выложенной в верхней части ворот разноцветными камнями. Когда лучи солнца отражались в глазах птицы, то казалось, что они светятся мерцающим огнём, цвет которого менялся в зависимости от времени суток — сейчас, на рассвете, он был бледно-золотым.

Перешагнув через заветную черту, Хайнэ на мгновение прикрыл глаза.

И тут же остановился, оглушённый звуками — многочисленные птицы, проснувшиеся с рассветом, наполнили сад криками, пением и хлопаньем крыльев. От открывавшегося вида захватывало дух — золотые крыши многочисленных павильонов ослепительно сияли в лучах солнца, сад утопал в цветах.

Даран, шедшая вслед за мальчиком, видела, как он изумлённо озирается по сторонам, то и дело задерживая взгляд на очередной поражающей воображение детали.

Наивный, как любой ребёнок, да к тому же проживший всю жизнь в провинции, он и представить не мог, что всё это на самом деле — лишь раззолоченный фасад, отблеск былой роскоши, призванный скрывать куда менее лицеприятную правду о том, что дела обстоят вовсе не так уж хорошо, а казна Императрицы скудеет день ото дня, пополняемая лишь искупительными дарами предательницы.

Предательница — Эсер Санья, дальняя родственница Даран и давний враг, получившая в награду за своё преступление четверть всех земель Астаниса к востоку от Кансийского моря, и вдобавок прихватившая несколько десятков повозок чистым золотом, женщина, по слухам, владевшая чёрным колдовством, а в реальности оказавшаяся ещё и настоящей Богиней Торговли, была теперь намного богаче Императрицы, своей прежней Госпожи и, несомненно, жаждала сама получить высочайший титул, однако в открытое противостояние пока что не вступала. Она исправно платила в казну налоги и делала Храму богатейшие пожертвования, тем самым спасая свою бывшую покровительницу, преданную и брошенную ею, от разорения, но Даран не питала сентиментальных иллюзий относительно истинных чувств госпожи Санья, несомненно, далёких от раскаяния или вины.

"Она по-прежнему желает получить меня на свою сторону, — думала Верховная Жрица. — Но этого не будет. Никогда".

Теперь ситуация должна была обостриться: из многолетних скитаний по провинциям вернулась принцесса Таик, наследница Императрицы, жаждавшая только одного — мести предательнице Санья, а заодно уничтожения всех членов её семьи, включая тех немногих, кто не последовал за предательницей в западную провинцию, а остался здесь, в столице. В их числе была госпожа Ниси со своим семейством, а также сама Даран, хоть и отрекшаяся давно от своего имени, однако не умевшая, да и не желавшая выпустить из себя свою кровь.

Кровь высочайшую, чистую, божественную — более благородную, чем у самой Императрицы.

Кровь эта, являвшаяся объектом глубочайшей ненависти со стороны принцессы, могла стать погибелью Даран, однако могла и оказаться залогом будущего благополучия, примирения Светлейшей Госпожи с семьей Санья, а также успешной оппозиции Эсер, главный козырь которой заключался в более благородном, чем у Императрицы, происхождении.

По крайней мере, именно на это рассчитывала Даран, приводя своего двенадцатилетнего племянника во дворец, с тем чтобы показать его принцессе.

Хайнэ, которого она не видела с самого его рождения, не обманул её ожиданий — он оказался красив, чувствителен, восприимчив, и, судя по всему, легко поддавался внушению, а, значит, с ним не должно было возникнуть особых проблем.

Ну и, самое главное, совсем скоро он должен был стать мужчиной, способным иметь детей — детей Санья.

Интуиция подсказывала Даран, что это превращение, если оно ещё не свершилось, произойдёт совсем скоро — а, значит, если всё пойдёт по плану, то можно будет, не откладывая, провести свадебные церемонии.

И близнецы из высочайшего рода окажутся на своём законном месте: девочка станет Верховной Жрицей, а мальчик — супругом будущей Императрицы и отцом её детей; Эсер Санье будет нечем крыть подобную комбинацию.

Удовлетворённая этими мыслями, Даран перевела взгляд на своего юного племянника, ошеломлённого и потрясённого открывшейся ему фальшивой красотой.

Впрочем, большинство из людей, попавших во дворец впервые, реагировали точно так же; многих охватывал религиозный экстаз — особенно в храме, где этому способствовал аромат курений. Некоторые даже теряли сознание, и Хайнэ казался близким к такому исходу, но Верховная Жрица отнюдь не желала, чтобы её племянник пролежал остаток дня в постели, поэтому она слегка изменила планы и, не позволив мальчику как следует насладиться окружавшим его видом, провела его в один из павильонов.

Их окружила кромешная тьма.

В глубокой тишине Даран слышала, как быстро и громко колотится чужое сердце.

— Из темноты к свету, а потом снова во тьму, — тихо сказала она. — Это путь, который проходит каждый, и каждый должен сам отыскать дорогу к солнцу, которую потерял. Здесь лабиринт, и ты должен найти выход к противоположным дверям сам. Иди.

— Да... — послышался едва слышный голос.

Даран вышла в те же двери, в которые они вошли, оставив Хайнэ блуждать в темноте, и, обогнув павильон, стала ждать его у выхода.

За свою жизнь она успела провести этим путём несколько сотен детей, поэтому выражение лица Хайнэ, который спустя час или чуть больше добрался до дверей, не было для неё внове. И всё же Даран было приятно смотреть на его волнение, его восторг, его незамысловатую радость снова видеть солнечный свет и упоённость тем, что он смог решить загадку — словом, все те чувства, которые пока что было легко прочитать по его лицу.

"Я хотела бы посмотреть на Иннин на его месте... — промелькнуло в голове у Даран. — Но неважно".

Иннин никогда не узнает о том, что отказав ей в привилегии, Верховная Жрица принесла в жертву и собственные чувства тоже.

Хайнэ выбрался из лабиринта чуть притихшим и уже не таким взволнованным — очевидно, час блуждания в кромешной темноте отнял у него силы для излишних восторгов, но это было и к лучшему.

Даран взяла его за руку и повела в Храм.

У самого входа их встретили две девушки, прекрасные, как богини, и одетые в тончайшие шелка изумрудного и фиолетового цвета.

Не произнеся ни слова и только улыбнувшись, они вручили Хайнэ птицу с белоснежными перьями.

— Это коху, — сказала Даран. — Птицы, которые разводятся во дворце на протяжении тысячелетия и живут только здесь. Нам предстоит проделать путь, символически повторяющий путь Алай-Хо, которая рождается в огне Подземного Мира, потом находит путь на поверхность земли, взмывает оттуда к небесам и, в конце концов, находит райское блаженство в волнах Звёздного Океана. Мы последовательно пройдём через Зал Огня, Зал Земли, Зал Ветра и Зал Воды, и коху остановится в том из них, стихия которого близка тебе по духу. Таким образом мы всегда узнаём истинную природу тех, кто попадает в Храм.

Хайнэ приоткрыл рот, однако задать вопрос, видимо, не решился.

— Говори, — разрешила Верховная Жрица.

— Я думал, принадлежность к стихии определяется по гороскопу, — робко заявил мальчик.

"Так оно и было, когда астрологи ещё не представляли собой то, что представляют теперь — кучку жалких, зазнавшихся лжемудрецов", — подумала Даран с досадой.

Однако сказать этого вслух она, разумеется, не могла, да и не хотела.

— Иногда случается, что это не совпадает, — ответила она вместо этого. — Поэтому мы предпочитаем удостовериться. Гороскоп, точнее, его толкователи, могут ошибаться, но коху — никогда. Она теперь принадлежит тебе, поэтому поговори с ней, дай ей имя, позволь полетать вокруг себя. Признав в тебе хозяина, она сама усядется к тебе на плечо, и после этого мы отправимся в первый зал.

Даран оставила мальчика на то время, что было необходимо ему для общения с коху, и отправилась в Центральный Зал. Там царил лёгкий полумрак, освещаемый лишь огнём небольшого числа светильников — их пламя отражалось, мерцая, в воде, наполнявшей мраморный бассейн, который был выложен по центру зала. Откуда-то издалека доносилась мелодичная музыка, воздух был пропитан лёгким ароматом благовоний.

Пока что всё шло по плану, и Верховная Жрица была удовлетворена.

Вскоре одна из учениц привела с собой Хайнэ; коху сидела у него на плече, хлопая белоснежными крыльями.

— Как ты назвал её? — спросила Жрица.

— Энике Аста Аюн, Птица Звёздных Высот, — смущённо объявил мальчик.

"Ну, все они стремятся дать своей коху наиболее громкое имя из всех возможных, — промелькнуло в голове у Даран. — Это ещё не худший вариант. Помнится, кто-то назвал свою Владычицей Четырёх Царств, Божественной Среброкрылой Повелительницей..."

Спрятав усмешку, чтобы не портить момент, который оставался в памяти всех детей, проходивших проходили через Залы Стихий, как наиболее торжественный в жизни, Верховная Жрица поднялась на ноги и взмахнула рукой.

— Что ж, лети, Энике Аста Аюн, и расскажи нам то, что узнала о своём хозяине.

Птица сорвалась с плеча мальчика и, огласив зал пронзительным ликующим криком, полетела в один из коридоров, безошибочно выбирая путь.

Хайнэ с Даран пошли вслед за ней и остановились перед огромными дверями из чёрного мрамора, инкрустированного золотом.

— Я, Аста Даран, волей богини Аларес исполняющая роль её провозвестницы и служительницы, прошу тебя, о Великая, позволь мне провести одного из твоих детей, Хайнэ Санья, дорогой Четырёх Стихий, — раздельно произнесла Верховная Жрица, воздев руки. — Не лишай его своей милости, как солнце не лишает никого из живущих своего света, и помоги ему найти самого себя на этом пути.

Хайнэ замер и широко раскрыл глаза, глядя, как медленно и абсолютно беззвучно раскрываются двери, ведущие в первый из четырёх Зал.

"Я знаю, что он сейчас испытывает, — подумала Даран с лёгкой грустью. — Это ни с чем не сравнимое ощущение, что ты стоишь в самом начале великого пути, уводящего в беспредельность. Все возможности раскрыты перед тобой, все препятствия тебе по плечу, и неясные очертания далёкой фигуры, облачённой в солнечное сияние, что видится тебе на горизонте, наполняют тебя восторгом и трепетом. Ты хочешь отдать этому всю свою жизнь без остатка".

Взгляд тёмных глаз Жрицы заскользил по лицу мальчика, который стоял, прижав руку к груди.

Для большинства девочек, которые стояли на пороге этих дверей, все возможности, включая величайшее достижение — стать Верховной Жрицей — и в самом деле были открыты, однако не для Хайнэ. Для него путь закончится в Зале Посвящений, в тот же день, когда и начался, и больше он в Храм не попадёт.

Однако пока что мальчик, судя по всему, этого не осознавал — или же был слишком впечатлён, чтобы о чём-то думать.

Вдвоём с Даран они переступили через порог, и двери так же бесшумно закрылись за их спинами.

В зале царила кромешная темнота, не языков считая пламени, вырывавшихся из специальных углублениях в полу. Этот жутковатый огонь, призванный напоминать об ужасах Подземного Мира, освещал стены из такого же чёрного мрамора, как и двери, и бросал на бледные лица вошедших яркие отблески.

— Сейчас мы находимся в Зале Огня, — негромко произнесла Верховная Жрица. — Огонь — низшая из всех стихий, неконтролируемая, буйная и опасная. Мы не любим её, однако именно в огне, в горниле подземного мира, зарождаются души всех живущих существ, чтобы начать свой путь вверх. Если путь выбран верный, то в последующих воплощениях душа поднимается всё выше и выше, от стихии к стихии, чтобы в конце концов погрузиться в Воду, волны беспредельного счастья. Если же человек живёт неправильно, судьба будет снова и снова отбрасывать его в Подземный Мир, наполненный жаром и мраком — не только после смерти, но и в следующих жизнях, в которых они будут рождаться среди беднейшего класса. Большинство людей из простонародья принадлежат к стихии Огня, но если они будут вести праведную жизнь и не роптать на свою судьбу, то в следующей жизни им повезёт родиться под знаком более высокой стихии и в семье, принадлежащей к другому классу. Что касается людей благородного происхождения, то среди них редко встречаются те, чья душа родственна Огню, но всё же они есть. Это не очень хорошо и закрывает возможности для высочайшего служения.

"Впрочем, у тебя таких возможностей всё равно нет, — добавила Даран про себя. — Так что можешь не волноваться".

Однако этот мысленный совет на мальчика не подействовал — он явно испугался, когда коху, полетав по Залу, села на ветку дерева, растущего в центре зала. Точнее, это была скульптура, но в мрачноватом освещении Зала, казалось, что это самое настоящее дерево, обугленное и почерневшее. Оно символизировало судьбу существа, которое не подчиняется божественным законам — в таком случае Богиня Аларес призывает на помощь своих слуг из низшего, подземного мира, и они выполняют её волю, превращая тело неугодного в пепел.

— Она села на ветку, — не выдержал Хайнэ. — Это значит, что моя душа родственна Огню?..

Естественно, что ему не хотелось оказаться принадлежим к низшей из всех стихий — никому из детей этого не хотелось.

— Нет, — улыбнулась Даран. — Дай ей немного времени. Возможно, она полетит дальше.

Хайнэ замер и напряжённо посмотрел на коху. Огонь бросал на её белоснежные крылья, видневшиеся среди угольно-чёрных ветвей, причудливые отблески. Просидев на ветви ещё несколько минут, птица расправила крылья и, вспорхнув, полетела к выходу.

Из груди Хайнэ вырвался вздох облегчения.

— Как же, должно быть, плохо приходится тем, чья коху остаётся здесь, — осмелев, предположил он, явно довольный тем, что не оказался в числе этих воображаемых несчастливцев.

— Да, это не слишком приятно, — пожала плечами Даран. — Некоторые из них находят утешение в учениях сантийских магов, которые считали, что...

Она осеклась, но было уже поздно.

— Кого? — спросил Хайнэ.

Даран чуть прикусила губу.

Это же надо так глупо проговориться. Как у неё только вырвалось? Может быть, она никогда раньше не видела таких глаз, наполненных живым интересом, и не слышала такого взволнованного голоса, и поэтому так забылась? Но ведь нет. Видела и слышала сотни раз. Или дело в том, что Хайнэ всё-таки — родная кровь?

Но Жрица должна быть выше этого...

Даран чуть вздохнула и переключила мысли на другое.

Большого секрета в том, что на месте нынешнего государства Астанис раньше жили народы, именовавшие себя сантийцами, не было, но вот то, что они почитали огонь как высшую стихию, а также что среди их магов были как женщины, так и мужчины — это могло предназначаться разве что для ушей трижды посвящённой.

Верховная Жрица внимательно посмотрела на мальчика, прикидывая последствия.

Вид у него был очень заинтересованный.

"Если я сейчас переведу разговор на другую тему, то он не станет расспрашивать, однако запомнит, и при случае попытается выведать всё сам, — подумала она. — Нет, лучше рассказать и сразу же внушить правильное отношение к тому, что рассказано".

— Сантийские маги почитали низшую стихию как божество, и это стало их роковой ошибкой, — сказала Даран. — Они в буквальном смысле "доигрались с огнём", и были уничтожены своим же пламенем. Долгое время на том месте, где были расположены их города, когда-то великие, простирались только выжженные мёртвые равнины. Потом случилось наводнение, и та местность ушла под воду. Через какое-то время она поднялась обратно, обновлённая, и на этих землях поселился наш народ.

Даран замолчала, не зная, стоит ли сообщать племяннику ещё один факт, имеющий к нему непосредственное отношение: фамилия "Санья" была искажённым "Сантья" — наименованием прежнего государства. Далёкие предки семьи Санья были сантийцами, уцелевшими после катастрофы, и они же стали первыми правителями, точнее, правительницами, в новом государстве.

— Мы почитаем воду как высшую стихию, — сказала Даран, решив повременить с просвещением племянника насчёт его родословной. — И получаем за это дары небес. Наше государство процветает в течение уже трёх тысяч лет, потому что мы следуем божественным законам, которые гласят, что есть высшие сферы, и есть низшие, и что не нужно перемешивать одно с другим или пытаться, как почитатели Милосердного, объявить, что перед лицом богов все равны.

— Почитатели Милосердного? — повторил Хайнэ, жадно ловивший каждое её слово.

— Ересь, распространённая в простонародье. Точнее, бывшая распространённой лет двести тому назад, — пояснила Даран. — Они верили в своего бога, мужчину, которого называли Милосердным. Тот якобы преподал своё учение человеку по имени... а, впрочем, я уже не помню его имени. Но этот человек сумел собрать сторонников и поднять восстание, которое, конечно, было легко подавлено. Когда люди увидели, что сила их так называемого пророка ничего не стоит по сравнению с силами, которыми обладаем мы, они отвернулись от него, и он остался в полном одиночестве, поношаемый всеми, и врагами, и бывшими сторонниками. Его казнили, и ни одна живая душа не оплакала его, и никто даже не произвёл необходимых церемоний. Думаю, ты можешь догадаться, какая судьба ждала его после смерти.

— Он переродился принадлежащим к низшей стихии? — предположил Хайнэ.

— Он не переродился вообще, — сказала Даран значительным голосом. — У тех, кто восстаёт против божественных законов, нет права продолжать свой путь дальше. Судьба сантийцев и пророка Милосердного служит этому наглядным примером.

Она скосила взгляд, проверяя, какие чувства вызвала у племянника эта в высшей степени поучительная история.

Мальчик явно был впечатлён.

— Но ты ничего такого не сделал, и поэтому свой путь продолжишь, — милостиво добавила Даран, улыбнувшись. — Пойдём.

Они прошли через Зал Земли, утопавший в зелени. Здесь всё было очень красиво — многочисленные диковинные растения, цветы, и в центре опять-таки росло дерево, но на этот раз живое, могучее, покрытое пышной листвой. Хайнэ, казалось, был не против, чтобы его коху осталась здесь, но птица опустилась на ветку лишь на несколько секунд и сразу же последовала дальше.

В Зале Ветра было прохладно, пусто и очень светло. Дерево, росшее, как и в остальных залах, посередине, было очень хрупким и серебристо-белым, как будто покрытое инеем.

— Свобода и одиночество, — сказала Даран, не глядя на Хайнэ. — Вот то, что ожидает того, кто дерзнёт взлететь выше горных высот.

Мальчик ничего не ответил.

Оба они смотрели на птицу, опустившуюся на тонкую ветку дерева и почти сливавшуюся с ним цветом своих белоснежных перьев. Полетит она дальше... или не полетит?

Ветер был так же хорош, как и Земля, даже ещё лучше, и Хайнэ наверняка сейчас пытался уговорить себя, что будет доволен таким выбором коху, но в глубине души, конечно, наделся, что его стихией окажется высшая.

Энике Аста Аюн взмахнула крыльями и поднялась в воздух.

Даран оглянулась на племянника.

На его губах медленно расцветала улыбка, ещё немного недоверчивая, робкая — как будто он боялся спугнуть коху своей откровенной радостью.

Верховная Жрица протянула ему руку и повела его в последний зал.

Тот оказался огромным и сплошь заполненным водой. Волны глубокого изумрудного цвета набегали друг на друга с тихим плеском, отражая мягкие огни светильников, у "берега" покачивалась на воде лодка, украшенная цветами. Даран шагнула к ней, взмахом руки приглашая Хайнэ последовать её примеру. Оттолкнувшись шестом от дна бассейна, неразличимого в глубине тёмных вод, Верховная Жрица повела лодку к противоположному выходу из зала.

— А где же дерево? — удивлённо спросил Хайнэ, устроившийся на корме.

— Вот оно, — сказала Жрица, указав на многочисленные цветы бледно-розового и нежно-голубого цвета, плавающие в воде. И пояснила: — Дереву больше незачем расти вверх, оно достигло высочайшей сферы и получило райское блаженство.

Лодка пристала к противоположной стене залы, и Даран, выбравшись из неё, протянула племяннику руку.

— Ну, вот твоё путешествие и закончено. Впереди — Зал Посвящений, — улыбнулась она и распахнула двери.

Хайнэ замер на месте.

Огромный зал имел форму восьмигранника, и над центральным деревом высилась фигура Алай-Хо, выполненная из хрусталя. Дерево тянуло свои ветви, увенчанные крупными плодами, к нему, и Алай-Хо распростирала свои огромные крылья над ним, как будто стремясь заключить в свои объятия.

— Оба они считаются воплощениями богини Аларес, — тихо пояснила Даран, не уверенная в том, что Хайнэ изучал Великую Книгу Толкования Символов и изложенную в ней историю сотворения мира так же прилежно, как и его сестра. — Достигнув высочайшей сферы сначала в виде божественного дерева, а затем в виде Алай-Хо, она обратилась в солнце, и с тех пор освещает Звёздный Океан своими лучами.

Хайнэ, запрокинув голову, посмотрел на терявшийся в вышине купол, усыпанный светящимися в тёмно-фиолетовом сумраке самоцветами.

Потом перевёл взгляд на Алай-Хо — разноцветное пламя факелов, горевших в углах зала, отражалось от хрустальной поверхности, мерцая и разбрызгивая вокруг снопы искр.

Две девушки, те же самые, что принесли Хайнэ коху, теперь вручили ему небольшой свёрток, всё так же безмолвно улыбнувшись.

— Коху представляет собой младшего родственника Алай-Хо, а это — семена растения, которое символизирует божественное древо. Посади его и выращивай в память о своём путешествии, — улыбнулась Даран и подвела племянника к хрустальному дереву. — А здесь ты можешь прикрепить ленту, написав на ней свое желание, чтобы Богиня исполнила его. Это должно быть одно слово, например: "Богатство". Или "Слава", "Мудрость", "Долголетие" — думаю, ты понял.

Хайнэ подали письменные принадлежности, но он медлил и неуверенно косился на Даран.

— Никто не узнает, чего именно ты пожелал, — подбодрила его та.

Тогда Хайнэ быстро написал на ленте какое-то слово и, заметно побагровев, прикрепил её к ветви дерева.

Верховная Жрица милостиво ему улыбнулась и предложила ему пройти в соседний зал, где он, согласно традиции, должен был получить от жрицы пророчество.

Прислужницы увели его, а Даран, тем временем, ничуть не смущаясь, сняла повязанную им ленту с ветки дерева и, развернув её, прочитала единственное слово, написанное поспешно и неразборчиво: "Любовь".

Брови Верховной Жрицы поползли вверх, на губах появилась лёгкая улыбка.

Нет, всё-таки она не ошиблась в этом мальчике: он созрел для любовных отношений, и, значит, всё идёт как нельзя лучше.

Подозвав одну из прислужниц, она велела придумать для мальчика пророчество, каким-то образом связанное с любовью.

— Пообещайте ему счастливый брак с возлюбленной, с которой они будут неразлучны, как две райские птицы, что-нибудь такое, — приказала она и, выждав необходимое время, вернулась к Хайнэ.

Судя по его взволнованному и счастливому виду, пророчество пришлось ему по душе.

— Теперь мы должны поклониться Госпоже, которая милостиво соглашается одарить своей сияющей улыбкой каждого из детей, выходящих из этого Зала, — сказала Верховная Жрица.

— Самой Госпоже? — шёпотом спросил Хайнэ в благоговейном ужасе.

— Нет, её дочери.

"Впрочем, она всё равно когда-нибудь станет Императрицей, иначе я вряд ли взяла бы тебя во дворец" — мысленно добавила Даран и искоса взглянула на племянника.

Румянец волнения уже успел исчезнуть с его щёк, и это оставило её довольной — белизна кожи, не испорченная даже лёгким оттенком красноты, ценилась куда больше.

Принцесса Таик располагалась в собственном павильоне, окружённая любимыми прислужницами, подругами и любовниками.

Хайнэ и Верховная Жрица прошли туда по крытой галерее, раз за разом преодолевая кордоны стражников, и под конец предстали перед высочайшими очами.

— Позвольте представить вам Хайнэ Санью, Госпожа, — произнесла Даран, склоняясь в низком поклоне.

Она опустила голову почти до земли, но это не помешало ей внимательно следить за принцессой взглядом.

"Советую тебе разглядеть его хорошенько, — мысленно внушала она. — Посмотри на его белую кожу, тёмные волосы, глаза, похожие на чёрные ониксы, — все эти признаки чистейшей крови Санья, которую тебе бы очень хотелось иметь в собственных венах. Как бы ты ни кичилась собственным положением, а всё же происхождение твоё ниже, чем наше, и ты прекрасно это сознаёшь, втайне от этого страдая. Что ж, я предоставлю тебе прекрасную возможность породниться с этой семьёй, которую ваша ветвь испокон веков ненавидела и вожделела одновременно. Сейчас этому мальчику двенадцать лет, но пройдёт совсем немного времени, и он сможет подарить тебе детей, и тогда императорская семья по праву сможет сказать, что ведёт свою родословную от божественных предков, первыми заселившими эту землю после того, как она поднялась из моря. И этими словами ты сможешь ответить Эсер Санье и её дочерям, если они когда-нибудь объявят свои претензии на кресло Императрицы".

— Это ведь твой племянник, так? — раздался голос принцессы, резковатый и не особенно почтительный.

Верховная Жрица поклонилась ещё ниже, ничем не выдавая своих чувств.

Её отношения с нынешней Императрицей прекрасными, но с тех пор, как старшая принцесса, относившаяся к ней много хуже, приехала из провинции, дела начали принимать угрожающий оборот. Даран не верила, что Таик удастся настроить против неё мать, но понимала, что её судьба зависит от того, сколь долго нынешняя Госпожа сможет оставаться у власти.

А люди, даже те, кто занимает высочайшее положение, к сожалению, не живут слишком долго. Ситуацию осложняло то, что здоровье Императрицы давно уже было подорвано, рассудок — окутан пеленой мрака, а жизнь, в основном, протекала не в настоящем, а среди туманных призраков прошлого, которых она тщетно пыталась воскресить. Такое состояние Светлейшей Госпожи длилось уже более десяти лет, и слухи о нём успели просочиться в народ, что привело к неизбежному ослаблению авторитета Императрицы. Так что, с одной стороны, приход к власти её наследницы мог в чём-то поправить дела, но, с другой, грозил лично Даран опалой и потерей влияния.

Следовало срочно что-то делать, чтобы упрочить своё положение во дворце.

Надеяться на судьбу, которая продлит годы правления старой Императрицы, а потом в один прекрасный день неожиданно потерять всё, Даран не хотела.

Именно поэтому она решила сделать ставки на Хайнэ и, устроив его брак с принцессой, получить возможность оказывать на неё влияние.

Возможность же вырвать главный козырь из рук предательницы Эсер представлялась дополнительной выгодой, извлекаемой обеими сторонами из этого в высшей степени желательного союза.

— Если бы я до сих пор оставалась обычной женщиной, то да, он считался бы моим племянником, — спокойно ответила Даран на вопрос принцессы. — Но для жрицы любые узы, кроме связи с Великой Богиней, перестают иметь значение.

— Что же ты его до сих пор прятала? — поинтересовалась принцесса, проигнорировав её замечание.

— Его мать была вынуждена уехать в провинцию двенадцать лет назад, для её здоровья полезен горный воздух.

— Но теперь-то он, надо полагать, останется здесь?

— Если вы этого захотите... Госпожа.

Верховная Жрица встретилась с принцессой взглядом, и глаза Таик яростно сверкнули.

"Плохо! — мелькнуло в голове Даран. — Она настолько горда и самолюбива, что ненависть к тем, кто пытается как-то на неё повлиять, может пересилить в ней всё остальное, даже соображения собственной выгоды".

Однако потом Таик снова перевела взгляд на Хайнэ, и как будто смягчилась.

— Ты очень милый мальчик, — сказала она милостиво. — Надеюсь, тебе понравилось во дворце.

Хайнэ вспыхнул и весь пошёл красными пятнами, мигом сделавшими его гораздо менее привлекательным, чем он был в самом начале.

"Как некстати! — с беспокойством подумала Даран. — Я должна была предвидеть это и предотвратить. Непозволительное легкомыслие с моей стороны, и это когда решается моя собственная судьба".

Однако благосклонность принцессы, казалось, не уменьшилась.

— Я подумаю над твоими словами, Даран, и сообщу своё решение, — сказала Таик напоследок.

"Пока что всё идёт по лучшему сценарию, — подумала та. — Но победу праздновать ещё рано. Могут возникнуть непредвиденные затруднения".

Например, в лице самого Хайнэ.

Мало кто откажется, будучи в здравом рассудке, стать мужем Императрицы и отцом её детей, но кровь Санья — это кровь Санья, и иногда она проявляется в виде необъяснимых, совершенно нелогичных поступков.

Даран решила прощупать почву.

И для начала предложила Хайнэ раскрыть двери в один из многочисленных залов.

Тот послушался, не догадываясь о подвохе, и из зала тотчас же донёсся весёлый смех многочисленных девушек — придворных дам и их прислужниц, постоянно живших во дворце.

Это была комната, в котором они переодевались перед купанием в бассейне, и сейчас находились в полураздетом виде.

— Смотрите, какая птичка к нам залетела! — закричала одна из девушек, завидев неожиданного гостя, и подмигнула остальным. — Точнее, целых две! Эй, мальчик, ты такой симпатичный! Сейчас ты для меня, пожалуй, слишком маленький, но вот приходи года через два-три!

И девушки снова дружно захохотали.

Хайнэ выскочил из зала и захлопнул двери, покраснев до корней волос.

"Ему сейчас двенадцать, — подумала Даран. — Маловато, но все дети развиваются по-разному. Если он ещё не вырос в этом плане, то этот случай останется в его памяти лишь как смущающая неловкость. Однако если его чувства уже созрели, то случившееся поможет оформиться его смутным желаниям, которым весьма сложно противостоять в таком юном возрасте. А мне это только на руку".

— Ох, прости, я, кажется, перепутала двери, — сказала Верховная Жрица вслух. — Сложно не заблудиться в таком огромном дворце, даже если живёшь в нём уже больше двух десятков лет, как я. Не самая завидная участь, не правда ли? — шутливо продолжила она. — Ты, наверное, не хотел бы прожить столько времени во дворце, не имея права покидать его без позволения Госпожи! Ведь так?

— А разве это возможно? — спросил Хайнэ, в то время как его глаза говорили: "Я хотел бы этого больше всего на свете!" — Я имею в виду, жить здесь... мне.

— Ну... — Даран сделала вид, что задумалась. — Путь служения для мужчины закрыт, поскольку Аларес наделила частью своей божественной силы лишь женщину. Но если ты очень захочешь жить во дворце, то есть несколько путей этого добиться... стать придворным звездочётом, например. Но я не советую. Астрология — сложная наука, не имея к ней большого таланта, ты рискуешь растратить жизнь впустую. Как твой отец.

Даран действовала наугад — она не знала, какие отношения связывают Хайнэ с его отцом — но удар, судя по всему, пришёлся точно в цель, Хайнэ вздрогнул и отвернулся.

— Или танцовщиком. Актёром. Музыкантом, — продолжила Даран, выйдя вместе с племянником из павильона в сад и кивнув в сторону шёлкового тента, под которым отрабатывали движения манрёсю — придворные артисты, одетые в тонкую полупрозрачную одежду. — Но для этого тоже требуется дарование... кроме того, все эти мальчики воспитывались во дворце и совершенствовали свой талант лет с пяти-шести, так что для тебя, боюсь, уже довольно поздно.

Она подвела Хайнэ поближе, дабы тот имел возможность убедиться в совершенстве движений манрёсю и пришёл к выводу, что ему такого не достигнуть при всём желании.

Из другого конца сада неслись звуки музыкальных инструментов, в пруду неспешно журчала вода. За репетицией танцовщиков также следили несколько придворных дам, время от времени награждая их аплодисментами.

— Ну и, наконец, существует ещё одна возможность, — сказала Даран, возвращая голосу прежний шутливый тон. — Ты можешь стать мужем одной из тех, кто живёт во дворце. И для этого у тебя имеется всё необходимое, даже больше того. Твоё происхождение даёт тебе право претендовать даже на то, чтобы быть выбранным самой Императрицей или её дочерьми. Например, принцессой Таик. Хотел бы ты для себя такой участи? — внезапно прямо спросила она.

Хайнэ сглотнул и неуверенно улыбнулся, но зардевшиеся щёки выдали, что перспектива его более чем заинтересовала.

"Всё, чего я могла, я добилась, — подумала Даран, испытав приятное чувство удовлетворения. — Теперь остаётся только ждать".

— Ну, скажи мне, чего бы тебе ещё хотелось? — переменила тему она. — Сегодняшний день — особенный, и я хочу, чтобы и вечер тебе тоже запомнился. У тебя есть какое-нибудь желание? Может быть, увидеть что-нибудь?

— Алай-Хо, — неожиданно сказал Хайнэ, облизнув пересохшие губы. — Того, который в Зале Посвящений. Я хотел бы ещё раз увидеть его. Это возможно?..

Это было совершенно невозможно.

И всё же Даран порадовалась такому желанию, потому что для Верховной Жрицы невозможного не существует, а племянник, оценив её усилия, проникнется к ней большой благодарностью.

— Боюсь, что невозможно. — Даран выдержала необходимую паузу, чтобы Хайнэ успел расстроиться. — Но... я постараюсь что-нибудь сделать. Хоть это и запрещено.

Сыграв, таким образом, на его детском желании чуда, она предложила ему в одиночестве прогуляться по саду, а сама подозвала к себе служанок, готовивших для Хайнэ комнату.

— Положите в ней побольше книг, в том числе тех самых, — приказала она, понизив голос.

— Иллюстрированных альбомов? — решилась уточнить смущённая служанка.

Верховная Жрица кивнула.

Девушка улыбнулась в кулачок, наверное, представляя себе, как двенадцатилетний невинный мальчик обнаружит возле своей постели альбомы самого откровенного эротического содержания, и какие чувства его при этом охватят.

И Даран на миг испытала жалость к своему племяннику, как будто вся его будущая жизнь со всеми горестями вдруг промелькнула перед ней смутным предчувствием, но мгновение это продлилось недолго.

Глава 2

Покои, в которые Верховная Жрица отвела Хайнэ, наполнял лёгкий аромат благовоний, повсюду стояли вазы с цветами, в одной из комнат находился небольшой мраморный бассейн, наполненный водой такого же тёмно-изумрудного цвета, как и в Зале Воды.

Хайнэ какое-то время сидел возле него, опустив в воду руки, и разглядывая своё отражение, раздробленное лёгкой рябью.

"Это всё правда! — думал он с восторгом. — Я принадлежу к высшей стихии, я ведь всегда любил воду".

Дома у него с сестрой шла постоянная война за первенство во всех отношениях, в которой Хайнэ, в основном, проигрывал, и оттого успел обзавестись чрезвычайно уязвимым (и часто уязвляемым) самолюбием, но теперь оно было полностью удовлетворено, и он был спокоен, больше того, счастлив.

Иннин первой проявила интерес к столице и захотела поехать во дворец, и это автоматически означало презрение и даже ненависть Хайнэ к подобного рода желаниям, поскольку ни один из них ни за что на свете не признался бы в том, что разделяет увлечения другого. Оба считали своим долгом осыпать интересы друг друга насмешками, так что Хайнэ только и делал, что высказывал всяческое презрение к стремлению сестры остаться жить во дворце и стать жрицей. Он продемонстрировал большое неудовольствие перед необходимостью поехать в столицу и участвовать в церемонии взросления и до последнего был совершенно уверен в том, что его чувства — абсолютно искренние.

В первый момент, когда Верховная Жрица объявила, что возьмёт с собой его, а не Иннин, он пришёл в полнейшее замешательство. Потом в нём взыграло торжество удовлетворённого самолюбия: ну наконец-то! Наконец-то Иннин увидит, кто тут на самом деле лучший, так ей и надо!

Потом он испугался: он ведь всегда говорил, подражая матери и в пику сестре, что ненавидит дворец и столичную жизнь, а теперь, получается, добровольно поедет туда, как бы отказываясь от своих слов?

Но ведь не может же он противоречить воле Верховной Жрицы?!

Хуже всего было внезапное осознание, что он и не хочет отказываться, совсем не хочет.

Измучившись от этого противоречия между желаниями, убеждениями и необходимостью следовать правилами, Хайнэ так в результате ничего и не решил и пришёл к спасительному выводу, что "подумает об этом позже". Это принесло ему несколько часов обманчивого спокойствия, во время которого он отдался на волю захвативших его эмоций, старательно заглушая в себе голос совести — или чувство противоречия.

А потом... потом вся прежняя жизнь перестала существовать.

Едва он только переступил порог, отделяющий дворцовую территорию от столицы, как лавина восторга и новых впечатлений смела всё, что было раньше

"Это то место, в котором я всегда мечтал быть! — закричало что-то, ликуя, внутри него. — Это моё, моё родное, самое прекрасное, что я когда-либо видел!"

Дальнейшее "путешествие" по четырём Залам только укрепляло его в этой мысли, хотя это была не столько мысль, сколько какой-то внутренний трепет, какого Хайнэ никогда прежде не испытывал, и все остальные чувства — соперничество с сестрой, желание во что бы то ни стало противоречить ей, не имели в сравнении с этим никакого значения. Об Иннин он и не вспоминал.

Он подумал о ней чуть позже, когда уже находился в отведённой ему комнате, донельзя вымотанный лавиной новых эмоций, приятно опустошённый и всё же совершенно счастливый.

"Я ведь не виноват, что ей это пришло в голову раньше, — думал он в беспокойстве. — Даже если она подумала об этом прежде меня, это ничего не значит. Это мой настоящий дом, я чувствую это, я точно знаю! Это я должен остаться здесь, а не она, я готов отдать ради этого всё..."

В конце концов, Хайнэ даже допустил для себя мысль, что в крайнем случае они с Иннин оба останутся здесь, и хотя эта мысль вызывала тот же внутренний протест, который всегда подстёгивал его продолжать ссоры с сестрой и противоречить ей, новые чувства были сильнее.

Рухнув в изнеможении на постель, засыпанную белыми лепестками каких-то цветов, источавших нежное благоухание, Хайнэ снова и снова перебирал в голове воспоминания прошедшего дня.

В особенный трепет его привела фигура Алай-Хо, распростершей крылья над священным деревом, и история сотворения мира. Иннин старательно изучала Великую Книгу Толкования Символов со всеми изложенными в ней историями, и Хайнэ по этой самой причине ни разу в жизни её не открывал — ну разве только чтобы подложить сестре между страницами засушенный каральник, растение с отвратительным гнилостным запахом.

Сейчас это самое действие казалось ему невыносимо кощунственным. Если в той книге написано то, что сегодня рассказала Верховная Жрица, если там говорится про Алай-Хо и божественное дерево, то как он мог такое сделать?! Лучше бы у него отсохли руки в тот момент!

Впрочем, приступ самобичевания довольно быстро сменился очередным приливом радости. Энике Аста Аюн хлопала белоснежными крыльями, устроившись на ветке дерева, росшего в кадке, и Хайнэ, глядя на коху, испытывал чувство любви — абстрактной, всеобъемлющей, ко всему миру... ну, и не очень абстрактной тоже.

Даран оказалась права в своих подозрениях, что Хайнэ не чужд желаний определённого рода. Точнее, пока что они выражались в его чрезвычайной влюбчивости, которую он, за неимением подходящего объекта в реальном мире, изливал на героинь романов, поэм и стихотворений.

Они с сестрой довольно рано начали читать, Иннин — религиозную литературу, а брат, в противовес ей, мирскую, ту, которую находил в библиотеке отца. Тот разрешил ему брать любые книги и никогда не проверял, что именно сын читает, так что Хайнэ, пользуясь своим положением, читал всё без разбора, в том числе литературу весьма фривольного содержания. И любовь была в этой литературе главной темой — любовь несчастная и счастливая, отверженная и побеждающая, приводящая к смерти героев или же их воссоединению, которое продолжалось и в следующей жизни.

Пару раз Хайнэ слышал, как отец ругает те книги, которыми он сам зачитывался: "Эти хвалёные писатели только и могут, что говорить о любви! Только и страданий, что о том, взглянула она или не взглянула, ответила на любовное письмо или не ответила, и что сказал астролог о совместимости между их стихиями! Где ещё хотя бы что-то? Желание добиться чего-то в жизни, побороть условности, преодолеть препятствия, преодолеть судьбу, в конце концов?!"

В чём-то Хайнэ отца понимал: некоторые условности крайне раздражали и его самого. Например, то, что Иннин, как его старшая сестра, считалась более важной персоной, и что он должен был, не сейчас, так в будущем, подчиняться ей. Одна мысль об этом доводила его до бешенства.

К счастью — а, может быть, и к несчастью — Ниси была слишком добра и снисходительна, чтобы настаивать на соблюдении установленных порядков с раннего детства, и это-то и создало почву для непрекращающихся конфликтов между братом и сестрой. Впрочем, Хайнэ был достаточно умён для того, чтобы не демонстрировать отношение к сестре в присутствии родителей и соседей, потому что понимал: их решение всегда будет в её пользу. Но почему за поддержкой не обращалась Иннин — вот это было для него загадкой. Возможно, думал он, она слишком горда и не желает, чтобы кто-либо ей в чём-то помогал, хочет справиться сама. Для него это было только к лучшему: до тех пор, пока окружающие не вмешивались в его конфликты и споры с сестрой, у него ещё оставался довольно весомый шанс победить. По крайней мере, сам Хайнэ считал, что абсолютно ничем не уступает Иннин.

Впрочем, его противоборствующие настроения и желание идти наперекор касались только сестры, но отнюдь не всех женщин вообще, поэтому ненависти отца к теме любви он не разделял и не понимал.

Он влюблялся в каждую героиню нового прочитанного романа и каждую красивую девушку, о которой слышал разговоры, влюблялся со всей пылкостью, на которую был только способен в свои двенадцать лет, и это было самым страшным его секретом. Он скорее согласился бы умереть под пытками, чем признаться кому-либо в том, что испытывает, и поэтому когда кто-либо поднимал тему любви и брака, Хайнэ приходил в совершенное смятение, страшась, что кто-то может догадаться о его чувствах.

То, что произошло во дворце, а также слова Верховной Жрице о принцессе Таик, стало для него настоящим испытанием, однако в то же время породило и новые, прежде не испытанные эмоции. Впервые объект его страстных чувств приобрёл черты реальной женщины, впервые Хайнэ задумался о том, что те сцены, которые он перечитывал по сто раз в любимых книжках, возможны в действительности, могут произойти с ним. От одно й этой мысли что-то внутри начинало дрожать.

К тому же, сыграло свою роль пророчество, которое огласила ему жрица. Звучало оно так: "Твоя возлюбленная будет видеть тебя безо всех прикрас, очами Богини будет смотреть она, и обнимать взглядом твою душу со всеми её дольными вершинами и бездонными пропастями, и то, что сам в себе ты будешь считать уродством, будет значить для неё не больше, чем крохотная чёрная соринка на белоснежном одеянии божества. Она будет любить тебя, и никто другой не будет для неё существовать".

"Совсем скоро у меня будет возлюбленная! — с трепетом думал Хайнэ, очарованными этими красивыми словами. — А, может быть, даже и супруга!.."

Всё это — восторг, сомнения, смущение, влюблённость в дворец в целом и принцессу Таик в частности — причудливо перемешалось в его голове, и он до вечера лежал в постели, пытаясь успокоиться и в то же время отнюдь этого не желая.

В таком-то состоянии он и обнаружил в своей комнате те книги, которые велела принести к нему Верховная Жрица.

Не сказать, чтобы то действие, которое происходит между супругами или любовниками, было для Хайнэ совершенным секретом — кое-какое представление, почёрпнутое из книг, где, правда, обходились туманными намёками, он имел, но теперь всё впервые предстало перед ним во всех деталях, и поначалу он испугался, но в то же время новое, неизвестное прежде волнение заставило его задрожать от ног до головы.

Потрясённый до глубины души, он внимательно разглядывал откровенные картинки, и странный жар заливал его одновременно с краской стыда.

"Так вот как всё бывает на самом деле! — изумлённо думал он. — Почему же об этом не пишут в книгах? Неужели такое произойдёт и со мной?.."

Мысль эта казалась почти невероятной, однако не неприятной.

Даже больше: преодолев смущение, Хайнэ попытался себе представить возможную сцену с будущей супругой — с принцессой — и тело тут же откликнулось по-новому, заставив его испытать порцию совершенно невероятных ощущений.

Он закутался поплотнее в одеяло, погружаясь в новые для него сладострастные мечты, и в этом момент двери в покои приоткрылись, и в них заглянула девушка.

— Госпожа Верховная Жрица просила передать, что будет ждать вас в саду, идите, пожалуйста, за мной.

От неожиданности Хайнэ только и смог, что весьма невежливо буркнуть что-то вроде "Да, сейчас" в ответ. Он подозревал, что его поведение перед принцессой Таик, равно как и реакция в тот момент, когда он случайно попал в зал, наполненный девушками, представили его в совершенно невыгодном свете — по крайней мере, герои романов в таких ситуациях выдали бы какую-нибудь красивую фразу, приправив её очаровательной улыбкой, и уж точно не стали бы идти красными пятнами и неразборчиво бормотать что-то себе под нос. Но Хайнэ не мог ничего с собой поделать: в провинции Арне, где он прожил всю свою жизнь, поместье семьи Санья занимало огромную территорию, и он мог бродить по ней много часов, не встречая ни единого живого существа, так что весь его опыт общения с противоположным полом ограничивался сёстрами, служанками и наставницей, которые были бесконечно далеки от образа прекрасной госпожи, воспетой в литературе. Девушки во дворце — и особенно принцесса Таик! — были к этому образу близки, но здесь благоговение и восхищение оборачивались для Хайнэ страшной неловкостью.

Одевшись, он вышел вслед за девушкой в сад, сам не свой от смущения, и там она, к большому облегчению мальчика, его покинула.

Мысль о том, что он всегда будет так сильно бояться девушек, привела его в уныние. Как же тогда завоевывать их расположение?.. Исключительно своей красотой?

О том, что он красив, он знал и часто слышал, однако пока что это достоинство не слишком помогало ему связать хотя бы пару слов в присутствии молодой женщины.

Однако тут взгляд Хайнэ упал на соседнюю аллею, обсаженную глициниями, и в голову ему вдруг пришло: а что если принцесса Таик захочет прогуляться и пройдёт именно здесь?.. Едва дыша, он подошёл к дереву и замер, вглядываясь в просвет между ветвями, украшенными пышными соцветиями.

Стояла прекрасная весенняя ночь, тёплая и наполненная ароматами. Из центральной части сада лились звуки музыки и доносились голоса, среди недавно распустившейся листвы деревьев мерцали светлячки.

Хайнэ вздрогнул, обнаружив на своём плече чужую руку.

— Я обещала исполнить твоё желание, — напомнила Даран.

Он кивнул, испытывая лёгкое разочарование.

Впрочем, кто сказал, что принцесса пройдёт именно здесь? Территория дворца огромна...

Верховная Жрица набросила на его плечи плотную накидку тёмно-синего цвета, запахнула её полы и накинула ему на голову капюшон.

— Зал будет полон учениц, тебя никто не заметит, — пообещала она. — Просто держись поближе к углу, и когда я подам тебе знак, выйдешь вслед за мной.

— А если со мной кто-нибудь заговорит? — испуганно спросил Хайнэ, спеша вслед за ней.

— Не заговорит, мы никогда не разговариваем друг с другом во время вечерней молитвы, — покачала головой Даран.

Они прошли через дворцовые павильоны каким-то длинным, запутанным путём и, наконец, снова оказались перед дверями Зала Посвящений.

Даран распахнула их, и сердце Хайнэ сначала подскочило, а потом провалилось куда-то вниз.

Фигуру Алай-Хо заливало фиолетовое свечение, божественное дерево — изумрудное и, сливаясь и перемешиваясь, цветные огни расходились во все углы зала, образуя светящийся контур гигантской восьмиконечной звезды.

Хайнэ позабыл о непристойных картинках, принцессе Таик и своём желании подкараулить её на дворцовой аллее.

— Просто стой здесь и, самое главное, не произноси ни слова, — шепнула Даран, подтолкнув его в угол.

Хайнэ кивнул, не отрывая взгляда от Алай-Хо.

Ему внезапно сделалось хорошо, как будто он после долгих скитаний попал, наконец, в то место, куда стремился, как будто он попал домой.

Девушки в точно таких же, как у него, накидках, некоторые в капюшонах, некоторые с непокрытой головой, стояли молча, но Хайнэ казалось, что они переговариваются на каком-то непонятном, неслышном ему языке — переговариваются с Алай-Хо, и его вдруг охватило отчаянное желание участвовать в этом разговоре тоже.

Ему стало больно в груди, и почти закончилось дыхание — внутри как будто что-то ширилось, разрасталось, рвалось наружу, но от этого, как ни странно, было хорошо, а не плохо.

"Прошу..." — бессильно взмолился он, сам не понимая, чего именно хочет.

А потом Верховная Жрица внезапно снова обратилась к нему, и Хайнэ ощутил это так, словно его грубо и бесцеремонно откуда-то вырывали, из полусна или видения или, вернее всего, из океана, в волны которого он погрузился — прямо на холодный воздух.

— Хайнэ, ты слышишь меня? — с беспокойством спрашивала Даран.

Он с трудом кивнул.

— Меня зовут в покои Светлейшей Госпожи. Подожди здесь, я вернусь и выведу тебя. Ты понял?

— Да, да, я понял, госпожа, — прошептал Хайнэ спокойным голосом.

Даран внимательно вгляделась в его лицо, потом кивнула и вышла из зала.

Мальчик снова возвратился взглядом к Алай-Хо.

"Если бы быть хоть немного поближе", — пронеслось у него в голове.

Он быстро огляделся вокруг себя и осторожно шагнул вперёд.

Никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Хайнэ проскользнул в первые ряды и замер, глядя из-под капюшона на гигантские крылья Алай-Хо, казалось, источавшие снопы серебристо-лилового цвета.

А потом откуда-то сверху грянула музыка, и он снова обо всём позабыл.

Его охватили восторг, ликование — и такое пронзительное счастье, что это было почти невыносимо. Ему показалось, что он уже очутился в волнах Звёздного Океана, купается в ослепительных лучах света, но этого было мало — он всем сердцем и всем своим существом рвался к чему-то, к кому-то...

Цветные огни заметались по залу, и в их мерцающем сиянии Хайнэ вдруг почудилось, что Алай-Хо поднимает свои хрустальные крылья, собираясь взлететь.

По всему телу мальчика прошла волна крупной дрожи, он рухнул на колени и умоляюще протянул вперёд руки.

— О, возьми, возьми меня с собой!.. — вырвалось у него. — Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю!

Его охватило облегчение от того, что он, наконец, нашёл слова, чтобы выразить свои чувства, и в то же время отчаяние, оттого что он отчётливо осознал — никогда этого не будет, он навеки обречён умирать от тоски по чему-то, что не позволит ему приблизиться, не удостоит его и взглядом.

Музыка внезапно прекратилась, и Хайнэ на мгновение как будто увидел себя со стороны: маленькую фигурку, растянувшуюся на мраморном полу. Капюшон слетел с его головы, открывая изумлённым взглядам присутствовавших заплаканное лицо, дрожащие ресницы и бледные губы, выговаривавшие слова молитвы:

— О, прошу тебя, позволь мне служить тебе, отдать свою жизнь, умереть ради тебя, во имя твоё, ведь я твой!.. Прошу тебя, позволь мне всегда быть рядом с тобой...

Хайнэ из последних сил оглянулся — его окружало множество фигур, казавшихся безликими, и все они смотрели на него.

А потом всё померкло.

* * *

Даран вышла из зала в лёгком беспокойстве.

Почему она понадобилась Императрице именно сейчас? Она ведь никогда раньше не звала её во время вечерней молитвы!

И не опасно ли оставлять Хайнэ в одиночестве? Но, с другой стороны, разве есть другой выход... Незаметно вывести его прямо сейчас не представлялось возможным, и игнорировать приказ Госпожи она тоже не смела.

Верховная Жрица прошла в Зал Встреч, остановилась на середине, склонилась в низком поклоне.

Императрица, полная, обрюзгшая женщина, лицо которой, впрочем, было всё ещё красиво, а осанка — величественна, полулежала на подушках. Принцесса Таик тоже была здесь, и Даран это совсем не обрадовало.

— Мне приснился плохой сон, — сказала Императрица. — Растолкуй...

"Всего только! — подумала Даран с облегчением. — Сон..."

Хоть она и не верила, что принцесса Таик сможет уговорить мать низложить её, однако внутренне была готова и к такому исходу.

— Расскажите, что вам приснилось, Госпожа.

Многие люди с возрастом становятся всё более суеверны, их охватывает раскаяние за совершённые поступки и ужас перед посмертной расплатой, оборачивающийся мелочным страхом во всех областях жизни. Императрица оказалась не исключением.

С одной стороны, это было Даран на руку: Госпожа верила в её силы, верила в то, что только она сможет защитить её от всевозможных напастей в реальном мире и в потустороннем, и это упрочивало положение Верховной Жрицы. Но с другой стороны, Даран было жаль смотреть, как угасает этот ум, когда-то лучший в столице, свободный от всяческих заблуждений, разносторонний, блестящий.

— Мне снился огонь, — беспокойно сказала Императрица. — Плохая стихия, плохой знак... Да?

— Госпожа, это всего лишь злые духи пытаются потревожить ваш покой, — мягко улыбнулась Даран. — Вы же знаете, сегодня полнолуние, разгул стихийных сил.

— Мне снилось, что во дворец пробрались враги, что я окружена...

В коридоре послышался шум.

Императрица подняла голову, и в её тёмно-карих глазах мелькнула паника.

— Что происходит? — она, дрожа, приподнялась на подушках. — Стража!

Двери в покои приоткрылись.

— Что-то случилось в Зале Посвящения, говорят, как будто бы туда проник чужой... — быстро проговорила маленькая служанка.

— Так чего же вы ждёте?! — закричала Императрица. — Немедленно пошлите туда стражу, всех, кто есть во дворце!

Госпожа, без сомнения, связала происшествие с приснившимся ей кошмаром, однако Даран сразу же догадалась, что дело в Хайнэ, и похолодела.

— Госпожа... — попыталась было она, однако та никого не слушала.

— Пусть обойдут весь дворец, пусть ищут злоумышленника, — твердила Императрица, тщетно пытаясь встать. — Энерик, ты послала стражу?

Принцесса Таик нахмурилась.

— По-моему, это крайне неразумно — поднимать такую панику из-за непроверенного сообщения о чужаке, проникшем в храм, — в раздражении проговорила она. — А что, если это была просто дикая кошка, Госпожа, а вы отправили ловить её всех стражников во дворце? Клянусь божественным древом, я вас не узнаю, вы не такой были раньше!

Императрица подняла голову, по-видимому, возмущённая этой дерзостью, и внезапно так и замерла, уставившись неподвижным взглядом куда-то в противоположный конец зала.

Даран прищурилась, пытаясь понять, что же так напугало Госпожу, и вдруг тоже застыла на месте.

Секунду назад их в зале было трое — она, Императрица и принцесса Таик, а теперь в дальнем от них углу стояла женщина, на лицо которой падала тень от колонны. И это при том, что противоположные двери не открывались, Верховная Жрица могла поклясться чем угодно!

Принцесса Таик заметила нежданную гостью последней, и из груди её вырвался удивлённый вскрик.

После этого в зале воцарилась мёртвая тишина.

Женщина, одетая в длинный балахон светлого цвета, отделилась от противоположной стены и как будто поплыла по комнате.

"Призрак?! — в смятении подумала Даран. — Нет, не похоже, я бы почувствовала..."

Лицо женщины было скрыто капюшоном, на шее покачивалось длинное ожерелье из белых бусин, на каждой из которой были изображены какие-то странные рисунки или же письмена.

Она остановилась посередине комнаты и чуть поклонилась.

— Приветствую вас, Госпожа, — голос у женщины был глубокий, звучный. — Меня послали те, чьи настоящие имена скрыты тьмой веков, а нынешние ничего вам не скажут, однако я прошу вас поверить, что всё, что я сейчас скажу — правда. Те, кто послали меня, не будут повторять своих предостережений дважды, но они надеются, что вы окажетесь благоразумны, и тем самым, быть может, спасёте себя и свою страну. Выслушайте меня.

Даран, не отрывая взгляда от посетительницы, протянула назад руку и незаметно дотронулась до дверей.

Они были заперты.

* * *

— Госпожа... — донёсся до Ниси испуганный голос. — Госпожа, вы спите?

Она не спала — голова была слишком занята мыслями.

Чем больше времени проходило, тем больше Ниси убеждалась в бессмысленности и откровенной глупости своей первоначальной затеи.

О том, что провинция Кану полностью опустошена болезнью, и там не осталось ни одного живого человека, им сказали уже при выезде из столицы, где пришлось сообщить цель своего путешествия. Однако Ниси в первый момент не поверила, решила, что нужно удостовериться собственными глазами, и приказала продолжать путь.

Вскоре их поджидало ещё одно препятствие: главная дорога, связывающая Аста Энур с центральным городом провинции Кану, оказалась совершенно непроходимой вследствие весеннего разлива рек.

Нужно было поворачивать обратно.

Однако тут в Ниси взыграли врождённые гордость и упрямство Санья, которые, казалось, только возрастали пропорционально числу трудностей. Сдаться? Сложить руки? Ну уж нет! Она ведь обещала Андо.

Ниси приказала найти в ближайшей деревне проводника, который смог бы показать им другую дорогу, обходную и не занесённую на карты, что слуги и сделали.

Но теперь, с наступлением ночи, она начинала приходить к выводу, что допустила ошибку.

Экипаж сворачивал с одной едва различимой в грязи дороги на другую, его колёса, не предназначенные для езды по камням и ухабам, были совершенно разбиты, лошади — загнаны, и сменить их было негде. На них могли напасть разбойники или дикие звери, с провожатым приходилось объясняться жестами — язык благородных людей и простонародья, особенно в самых бедных и отдалённых провинциях, различался настолько сильно, что они понимали друг друга не лучше, чем люди из разных стран.

Раньше Ниси тешила себя мыслью, что, благодаря общению с Андо, знает язык простых людей, но их провожатый изъяснялся на каком-то другом диалекте, из которого она разбирала лишь слово "Госпожа".

Здравомыслие боролось в ней с внутренним инстинктом, призывавшим идти до победного конца, невзирая на любые обстоятельства.

— Поворачивайте назад, — наконец, приняла решение Ниси. — Возвращаемся в столицу.

— Госпожа, похоже, мы заблудились... — пробормотал слуга, тот самый, который её звал. — Этот человек не может понять, что это за дорога, и как мы на ней оказались. И, самое главное, куда нам ехать дальше...

Ниси отдёрнула занавески и выглянула из экипажа.

Вокруг царила кромешная темнота. Луна, взошедшая высоко над верхушками деревьев, казалось, не давала никакого света, и только медленно плыла среди облаков в ореоле бледного, леденящего душу мерцания.

— Конец года, да ещё полнолуние, время самого страшного разгула злых сил... — пробормотал, содрогнувшись, слуга. — Вам не нужно было куда-то ехать в такой период, Госпожа...

— Подождите-ка! — воскликнула Ниси, вглядываясь в темноту. — Я как будто бы вижу там огни. Да, да, так и есть!

Она спрыгнула с подножки экипажа и, подобрав подол накидки, волочившийся по земле, решительно направилась вперёд, к источнику света, слабо различимому впереди за деревьями.

— Госпожа! — хором в ужасе закричали слуги. — Не ходите туда, госпожа!

Они застыли, молитвенно протянув к ней руки и не решаясь последовать за ней, ни один.

Провожатый начал быстро-быстро говорить что-то на своём языке, взмахивая руками.

Ниси посчитала, что это тоже относится к предостережениям насчёт злых духов, и это снова всколыхнуло в ней чувство сопротивления, побеждённое в предыдущей борьбе решением вернуться в столицу.

Она всегда относилась с вниманием к календарю благоприятных и неблагоприятных периодов, составляемому астрологами, выполняла необходимые обряды, чтила традиции.

Но сейчас, когда они оказались в одиночестве на пустынной дороге, лошадям нужны были еда и отдых, а им самим — хотя бы пара часов спокойного сна, и впереди был виден свет, который мог быть как происками злых духов, так и свидетельством близости человеческого жилья, невозможно было из суеверного страха застыть на месте и не попытаться чего-либо предпринять!

Не то чтобы Ниси совсем не испугалась, особенно, когда ни один из слуг за ней не последовал, но ей казалось унизительным поддаваться этому чувству инстинктивного страха.

"Я Санья, — вдруг промелькнуло у неё в голове. — Во мне течёт божественная кровь. Злые духи не смогут причинить мне никакого вреда".

Эта мысль придала ей сил и решимости.

Она распахнула на груди накидку, просунула руку под лиф и нащупала подвеску, с которой никогда не расставалась. Это был светло-оранжевый камень с золотистыми прожилками и выгравированной на нём надписью, не потускневшей, несмотря на долгие годы — мать говорила, что одно из слов означает "Санья" на стародавнем языке, однако значение остальных оставалось неизвестным. Этот камень переходил по наследству к каждой старшей дочери в семье Санья на протяжении уже многих веков, и его должна была получить Даран, но она стала жрицей, тем самым отказавшись от всех прав и обязанностей по отношению к своей семье, и подвеска досталась Ниси.

У камня была интересная особенность: стоило подержать его в руке несколько секунд, как он нагревался от ладони и начинал излучать тепло и свет Ниси очень его любила, хотя с точки зрения людей, разбиравшихся в драгоценных камнях, он не представлял большой ценности.

Дорога, тем временем, повернула, и, оглянувшись, Ниси уже не увидела своего экипажа — только буйный частокол деревьев, казалось, выросших на ровном месте.

А потом луна, как будто смогла, наконец, выпутаться из облаков и ярко осветила окружающую местность. Ниси увидела в сотне шагов от себя небольшое поселение: с десяток покосившихся, наполовину обвалившихся домов, колодец, фигуру фууку — у каждой местности был свой дух-покровитель, принадлежащей к одной из стихий, и как бы бедно ни жили в посёлке, но фууку всегда была украшена живыми цветами и даже драгоценными камнями.

Большинство домов казались нежилыми, но в одном из них горел свет.

Поколебавшись, Ниси шагнула вперёд.

Судя по виду домов, здесь царила крайняя нищета, и рассчитывать на корм для лошадей не приходилось, но уж хотя бы дорогу-то показать им смогут.

Толкнув дверь, Ниси приготовилась изъясняться жестами, но тут ей навстречу поднялась женщина, одетая в длинный тёмный балахон из грубой материи.

— Добро пожаловать, проходите в мой скромный дом, — произнесла она на чистейшем наречии знатных семей Аста Энур.

Ниси на мгновение потеряла дар речи.

Женщина благородного происхождения, здесь?!

Она шагнула вперёд, как в полусне.

В земляном полу хижины был устроен очаг и разведён огонь, бросавший яркие отблески на лицо женщины, наполовину скрытое капюшоном. Ниси видела лёгкую улыбку, игравшую на её губах, и пряди длинных рубиново-красных волос, рассыпавшихся по тёмной ткани. В голову вдруг пришло странное сравнение: ручьи лавы, текущие по чёрному склону вулкана.

— Боюсь, я вынуждена просить вас о помощи, госпожа, — сказала Ниси в лёгком замешательстве. — Мы возвращаемся в Аста Энур и, судя по всему, сбились с пути.

— Я покажу вам дорогу, — спокойно сказала женщина. — Но прежде подходите к очагу, разделите со мной мой простой ужин. Вы ведь замёрзли и голодны, не правда ли? Весенние ночи обманчивы: кажутся тёплыми, и вы одеваетесь не по погоде, а потом на вас налетает промозглый ветер, и вы дрожите, как одинокое деревце на горном склоне. Боюсь, я не смогу предложить вам тёплой одежды, и огонь здесь не слишком согревает, но когда я смотрю на языки пламени, то забываю о том, что стены давно прохудились, и сквозь щели в крыше летит колючий снег.

Ниси слушала её, наслаждаясь произношением и оборотами речи.

Много лет она прожила в провинции, почти что в полном уединении, и отнюдь не считала себя несчастливой или обделённой обществом, но сейчас внутри что-то всколыхнулось: вероятно, это были воспоминания детства, проведённого в богатейшем доме столицы, в котором устраивались пышные приёмы, и звучали умные разговоры.

"Разве я скучала по всему этому?.. — подумала Ниси, испытывая странное чувство. — Нет, нет..."

Женщина поднесла ей чашку с водой и усадила на стул у очага.

Вода на вкус казалась родниковой, но произвела эффект, подобный вину: в груди у Ниси резко потеплело, картина перед глазами чуть расплылась, её охватили блаженство и нега.

"Как хорошо..." — пронеслось в её голове.

— Как возможно, что женщина, подобная вам, живёт одна в глуши и нищете? — эти слова вдруг сорвались с языка Ниси, как будто сами собой. — Неужели вы попали в опалу и были вынуждены отправиться в изгнание? Если это так, скажите мне, моя сестра — Верховная Жрица и имеет влияние на Светлейшую Госпожу. Я могла бы попытаться что-нибудь для вас сделать.

— О, это в самом деле так?

Женщина вдруг опустилась перед Ниси на колени и взяла её руки в свои. Её ладони были очень тёплыми, почти невыносимо горячими, но этот жар не обжигал, а наполнял внутренним трепетом.

— Да, конечно. Обещаю, что сделаю для вас всё, что в моих силах. Клянусь...

Ниси вдруг услышала как будто со стороны, что произносит слова священной клятвы семьи Санья — той самой, что ни один из её родственников не посмел бы нарушить даже под страхом смерти, и на мгновение её охватил леденящий страх. Что происходит, как она могла сделать это?!

— О, я уже не смею ждать от богов каких-либо милостей, — проговорила женщина, сжимая её ладони всё сильнее. — Но добрая мать всегда жаждет лучшей участи для своих детей, не так ли, госпожа? Ваше сердце болит за судьбу вашего бедного мальчика, и вы можете понять беспокойство другой матери за её сына. Моё беспокойство.

— У вас есть сын?.. — с трудом произнесла Ниси, всё больше и больше ощущая себя как во сне наяву.

— Да вот же он.

Ниси с трудом повернула голову, и кровь застыла у неё в жилах.

Минуту назад она видела позади очага лишь вязанку дров, а теперь там сидел ребёнок с волосами такого же цвета, как языки пламени, на которые он смотрел.

— Разве вы его не заметили? Он всё это время был здесь.

Женщина улыбнулась. Ниси по-прежнему не видела её глаз, и сейчас это было почти страшно — показалось, что эта улыбка, ставшая более широкой, почти насмешливой, существует отдельно от лица, а самого лица, может быть, вовсе нет.

— Позаботьтесь о моём сыне. Возьмите его к себе и воспитайте как своего собственного. Вот о чём я вас прошу, — сказала женщина, и её улыбка исчезла, а пламя в очаге взметнулось и затрепетало.

Ниси поднялась на ноги.

Всё её тело, с ног до головы, дрожало, и она ощущала его как нечто чужеродное, не подчиняющееся её воле.

Эйфория, которую она испытывала поначалу, обернулась полной противоположностью, и Ниси показалось, что её терзает изнури какой-то дикий зверь с острыми когтями и огненно-жарким дыханием.

— Теперь вам пора, госпожа, — сказала женщина, поклонившись. — Иначе ваша жизнь окажется в опасности.

Пламя в центре комнаты внезапно погасло, как будто на него налетел ветер, и в очаге остались только тлеющие угли.

Ниси обнаружила себя возле открытой настежь двери.

Перед глазами у неё всё плыло, сердце колотилось так, словно она бежала целую вечность.

— Не думай, что я окажусь неблагодарна, — произнесла женщина, чей тёмный силуэт был теперь едва различим в глубине комнаты. — Вырасти моего сына, и дары императорского дома покажутся блёклыми в сравнении с моей щедростью. Приходи ко мне, когда испытаешь нужду, и я дам тебе всё, что ты пожелаешь.

Дверь захлопнулась перед лицом Ниси.

Холодный ночной ветер дул ей в спину, пронизывая до костей.

Она повернулась, чувствуя себя так, как будто очнулась после долгого забытья: по спине ручьями стекал пот, сердце всё ещё учащённо билось.

В руке её была ладошка ребёнка.

* * *

— На протяжении тридцати веков потомки тех, кому мы дали когда-то своё благословение и помощь, чтобы выдержать натиск стихий, правили в этом государстве, — сказала женщина в белом одеянии. — Их было семеро, три брата и четыре сестры, получившие божественную силу и указания, как избежать смертельной опасности. Но как только угроза осталась позади, они позабыли о том, что мы велели им трудиться в поте лица, чтобы поднять своё государство из руин. "В первую очередь нам нужны дети, которые восстановят наш род, и внуки, которые заселят эти земли", — сказали троим сёстрам трое братьев и, предавшись любви, зачали потомство в кровосмесительной связи. Но последняя сестра, оставшаяся без пары, сказала: "Вы шестеро обрели своё счастье друг в друге, но я осталась одна, и поэтому я буду над вами, я буду вашей госпожой, вы согласны?" Остальные братья и сёстры сочли, что это справедливо, и она стала править. Шли годы — семеро прародителей почти не старели, поскольку срок их жизни был во много раз продлён по сравнению с обычными людьми. Они также ни в чём не нуждались благодаря божественной силе, которой мы наградили их — они могли творить себе жилище, еду и одежду из всех четырёх стихий. Но со временем трём братьям, разомлевшим в блаженстве и неге, даже это показалось утомительным занятием, и они сказали своим жёнам: "Занимайтесь делами сами, а мы будем ублажать ваше тело и дарить вам новых детей, разве этого не достаточно?" Сёстры поначалу возмутились, но потом правительница шепнула каждой из них: "Разве не плохо, что они сами отдают власть в наши руки? Со временем они позабудут о том, что когда-то обладали божественной силой и сами, и тогда вы сможете взять себе других мужей, и удовольствия и детей будет больше в два раза!"

Так оно и случилось. Таким образом, трое братьев, отказавшиеся повиноваться нашей воле, принесли проклятье всем своим потомкам мужского пола, выразившееся в том, что каждый из них получает не меньше, но и не больше того, чего когда-то пожелали их праотцы. Но и четвёртая сестра совершила не меньшую ошибку. Она позабыла о том, что когда-то получила власть благодаря тому, что осталась, в отличие от своих сестёр, в одиночестве, и это было проявлением божественной справедливости, которая награждает тех, кто лишён чего-то в одном, ценными дарами в другом. Правительница позавидовала своим сёстрам, имевшим семьи, взяла себе мужа и родила от него детей. Однако этого оказалось ей недостаточно: у её сестёр к тому времени было уже по несколько мужей и по много детей от каждого. Правительница захотела быть ничем не хуже их, и чтобы добиться своей цели наверняка, взяла себе несколько десятков мужей.

Под конец своей жизни, продлившейся несколько столетий, но не бесконечной, она поняла, какую совершила ошибку: её многочисленные дети поссорились между собой из-за права наследовать её власть и переубивали друг друга. Стремясь уберечь дальнейшие поколения от такой же страшной участи, правительница ввела новые правила: отныне власть могли получать только старшие дочери и только те из них, которые принадлежали к "высшей" стихии воды. Тем самым она взяла на свои плечи ещё более тяжёлый грех, исказив божественную истину, согласно которой все стихии равны, и нарушив наши указания, в соответствии с которыми власть должен получать наиболее достойный, вне зависимости от обстоятельств своего рождения. Наказание пало на тех её потомков, которые остались в живых и назвали себя Санья, несколько веков спустя: благодаря череде интриг представительницы этой семьи были отстранены от власти и более уже никогда не смогли возвратить себе регалии Императрицы. Однако женщины дома Санья остались жрицами и, обладая памятью о той силе, которую когда-то получили их прародители, пожелали сохранить хотя бы часть былого величия.

Но они пошли неправильным путём: вообразили, что дело в той крови, которая течёт в их жилах, и повелели своим дочерям сочетаться браками лишь с теми мужчинами, которые тоже принадлежат к роду Санья. Также, не желая утерять оставшуюся у них власть, они начали вводить дополнительные ограничения для жриц, лишив женщин менее знатного происхождения возможности служить в Храме и придумывая для учениц дополнительные ограничения и испытания.

То, что мы видим сейчас — государство, сгибающееся под тяжестью пустых условностей и раздробленное неравенством во всех сферах. Одна его часть погрязла в бессмысленной роскоши, а вторая — прозябает в чудовищной нищете. Кучка так называемых посвящённых обладает остатками тех сил, которые мы когда-то подарили Семерым, и делает всё, чтобы сохранить свои тайны, меж тем как простые люди начинают сомневаться в существовании этих сил вообще. Всё это явилось следствием роковых ошибок, которые было невозможно исправить — а только нести на себе тяжесть последствий, но теперь пришло время искупления. Сейчас у вас есть возможность похоронить прошлое и изменить мир, построив его на новых началах — равенства и взаимной поддержки. Откройте двери храмов для мужчин и людей низкого происхождения, объявите, что божественная сила есть в каждом, что она не зависит от крови, пола и принадлежности к стихии, перестройте государство в соответствии с законами справедливости и любви и теми указаниями, которые мы давали Семерым — их отголоски вы найдёте в священных книгах, хранящихся у жриц.

Сделав это, вы приведёте мир к процветанию и снова получите возможность общения с теми, кто когда-то наделил ваших предков великой силой, ныне недоступной ни одной из жриц. Не сделав — погибнете, потому что государство Астанис будет сметено с лица земли точно так же, как три тысячи лет назад была сметена Сантья. Вот те слова, которые мне поручили вам передать.

Женщина поклонилась и, сняв со своей шеи ожерелье, подошла к Императрице.

— Примите этот дар в знак того, что готовы прислушаться к моим словам и принимаете помощь тех, кто меня послал. Или же отвергните его и оставайтесь наедине со своей судьбой.

В зале воцарилась глубочайшая тишина.

А потом её прорезал голос принцессы Таик, наполненный такой лютой яростью, что от него задрожали стёкла витражей:

— Бред! Всё это полнейший бред!

Верховная Жрица, однако, была не столь в этом уверена.

— Подождите, — быстро проговорила она. — Как вы предлагаете это сделать? Это невозможно. Нереально. В одночасье перекроить те законы, которые складывались тысячелетиями, и отвергнуть традиции, которые воспитаны в каждом из нас с детства? Люди, рождённые в нищете, хуже свиней. Если сказать, что божественная сила принадлежит им по праву, то они захотят немедленно её получить, и это закончится страшнейшей, кровавой войной. До сих пор мир в нашем государстве держался на преклонении перед жрицами и сознании, что они обладают той силой и властью, которая недоступна никому другому!

Женщина молчала, глядя только на Императрицу.

Та смотрела на предлагаемый ей дар испуганным, недоверчивым взглядом.

Потом неуверенно протянула руку, и ожерелье скользнуло в раскрытую ладонь водопадом белых бусин.

Лицо принцессы Таик, увидевшей это, перекосилось. Она задрожала, стиснула кулаки, а потом молниеносно метнулась к дверям — тем самым, которые полчаса назад непостижимым образом оказались заперты — и, легко распахнув их, закричала:

— Стража!!!

Однако в зал, вместо стражников, ворвались птицы.

Кто выпустил их из клеток, зачем они полетели во дворец, каким образом оказались именно здесь, никто не смог понять и потом.

Зал наполнили пронзительные крики, хлопанье крыльев, перед глазами замельтешили длинные шеи и белоснежные перья.

Когда, наконец, прибежали прислужницы и смогли разогнать птиц, никакой женщины в зале уже не было — только лежал на полу балахон из белой ткани, как будто сбросив его, как змея сбрасывает кожу, посланница растворилась в воздухе.

— Это немыслимо, — гневно повторяла принцесса Таик, расхаживая по залу. — Неслыханно! Невероятно! Так, значит, уважают в народе высшую власть, если кто-то посмел позволить себе эту отвратительную, унизительную, дерзкую насмешку?! Я понятия не имею, кто эта женщина, и при помощи каких ловких фокусов ей удалось проникнуть во дворец и выбраться из него, но она дорого за это ответит! Все, кто хоть сколько-нибудь в этом замешаны, ответят!

Она стукнула кулаком по стеклянному столу, и ваза, стоявшая на нём, перевернулась, цветы посыпались на пол.

— Это какая-то очень сильная магия, — проронила Даран. — Настолько сильная, что я не только не сумею с ней справиться, я даже не могу понять её природы. К счастью, они, кажется, не собираются на нас нападать.

— Ловкие фокусы! — снова закричала принцесса, и глаза её вдруг сверкнули. — Думаешь, я не знаю, что и твоя магия — тоже фокусы?

Даран вздрогнула.

Подобные высказывания могли позволить себе некоторые люди из среды так называемых "свободомыслящих", и Даран, прекрасно понимая, какими последствиями это может грозить, не жалела сил, чтобы попытаться восстановить среди подданных Астаниса авторитет астрологов, знахарей, предсказателей судеб и всех прочих людей, которых она сама считала шарлатанами, но презрение к которым влекло за собой и потерю должного уважения к жрицам.

Всё в этом мире завязано друг на друге...

Вот только что происходит, и чем это закончится, если даже принцесса — будущая Императрица — не верит в силу Верховной Жрицы?

— Впрочем, не волнуйся, я не собираюсь выходить на центральную площадь и сообщать об этих вещах народу, — раздражённо бросила Таик, очевидно, неправильно истолковав выражение лица Даран. — Потому что ты сказала правильно, всё это государство держится на почтении и страхе перед императорской властью и магией жриц! И отсутствие почтения, выразившееся в этой невероятной выходке, объясняется отсутствием страха! С тех пор, как Императрица Наи спалила пророка Милосердного на глазах у своры его почитателей, прошло уже почти двести лет, и народ успел позабыть о священном гневе богини Аларес! Ему слишком хорошо жилось, вот в чём дело! Но я сумею это исправить, пусть каждый будет в этом уверен!

— Вот только ты пока ещё не у власти, — внезапно раздался позади неё спокойный голос. — Я пока ещё жива.

Глаза принцессы расширились.

Всё это время Императрица сидела, не произнося ни слова, и только смотрела на ожерелье, которое по-прежнему держала в руке.

— Я не позволю тебе этого сделать, — сказала Императрица всё тем же спокойным голосом, в котором внезапно послышались отголоски былой властности. — Я решила по-другому. Меня убедили слова этой женщины.

Губы Таик задрожали.

Возразить ей было нечего, она действительно пока ещё была всего лишь принцессой, и мать при желании могла и отправить её в ссылку, и даже казнить.

— Но Госпожа! — воскликнула принцесса. — Вы... вы не можете так поступить, не можете оставить это безнаказанным! Если об этом узнают, это... это будет способствовать дальнейшему ослаблению уважения к императорской власти!

— У меня во дворце появилась посланница и поднесла мне дар, — заметила Императрица. — Что в этом такого, что может вызывать в народе неуважительные толки?

Таик стиснула кулаки.

— Позвольте мне, по крайней мере, наказать тех, кто виноват в том, что у ваших покоев не оказалось стражи!.. — бессильно выкрикнула она, желая хоть на ком-то выместить злобу. — Вы сами перед этим говорили о злоумышленнике!

Императрица чуть побледнела.

— Хорошо, — сказала она менее уверенным голосом.

Лицо Таик осветила победная улыбка.

К этому времени уже стало известно, что виноват в случившемся переполохе оказался Хайнэ, потерявший сознание в Зале Посвящений, и Даран похолодела, понимая, какими неприятностями ему это грозит.

— Прошу вас, госпожа, не будьте слишком строги к этому мальчику, — быстро заговорила она. — Он просто несчастный полусумасшедший ребёнок, подверженный приступам религиозного экстаза и галлюцинациям. В семье Санья издавна стараются поддерживать чистоту крови, устраивая браки между родственниками, но иногда это приводит к тому, что на свет появляется физически или душевно больной ребёнок. Бедный мальчик не виноват.

Она понимала, что своими словами разрушает собственный прекрасный план устроить брак принцессы Таик и Хайнэ, но другого выхода не было.

— Ну и что, в таком случае, это жалкое создание делает во дворце?! — закричала Таик. — Как получилось, что он оказался среди избранных детей?!

— Это моя грубейшая ошибка, Госпожа, — проговорила Даран, глядя в пол. — Моя.

— Что ж, я надеюсь, подобного больше не повторится, — выдавила принцесса сквозь зубы и, ни на кого не глядя, покинула зал.

Даран на мгновение прикрыла глаза.

После того, как она собственнолично заклеймила Хайнэ душевнобольным, и думать было нечего о надеждах, что принцесса когда-нибудь забудет эти слова и возьмёт его в мужья.

"Ничего, я придумаю что-нибудь ещё, — подумала Верховная Жрица. — Я пока что не проиграла. Я не проиграла до тех пор, пока жива".

— Подойди сюда, — внезапно сказала Императрица.

Даран сделала к ней несколько шагов.

— Ты поверила ей? Поверила посланнице?

Верховная Жрица задумалась.

— Госпожа, я... я не знаю, — наконец, честно ответила она. — Возможно, в чём-то... может быть, не во всём.

— И я тоже не знаю, — призналась Императрица. — Но ты видела её глаза? Нет? А я видела. Они были такие... серебристые. Она посмотрела на меня, и я внезапно ощутила такое облегчение и такую радость, каких, наверное, никогда не испытывала. Ты ведь прекрасно знаешь, что все мои последние годы были наполнены только страхом и сожалениями. А она вдруг дала мне надежду, что не всё потеряно. Я почувствовала себя так, как будто меня простили и дали мне второй шанс. Я верю, что эти слова останутся между нами, потому что они недостойны Императрицы, никто не может узнать, что Императрица может думать и чувствовать такое, иначе у моей дочери и остальных будет полное право презирать меня. Но сейчас я не Императрица, я просто человек, который впервые за долгие годы ощутил в своей душе вместо мрака и отчаяние спокойствие и мир. Разве я могу этому не поверить?..

Губы её осветила слабая улыбка, и она сжала руки Верховной Жрицы.

Даран испытывала странные чувства — сожаление, жалость, грусть.

"Вы хотите отойти в мир иной, не потеряв ту надежду, которую неожиданно обрели, — думала она. — Никто не может вас в этом укорить. Но мы остаёмся жить, и свет вашей души, освобождённой от страхов и раскаяния, ничем не поможет нам после того, как вы нас покинете..."

— Давай подумаем, что бы мы могли сделать из того, что она предложила? — спросила Императрица с воодушевлением маленькой девочки. — Как бы можно было это устроить?

"Никак, — подумала Даран. — Это неосуществимо".

— Я вижу, ты всё-таки не поверила ей, — внезапно с сожалением сказала Императрица.

Верховная Жрица вздрогнула.

"Кажется, к ней возвращается ясность мысли, — пронеслось у неё в голове. — Кто знает, может быть, эта посланница всё-таки была благословением? Если Госпожа снова вернётся к жизни и государственной деятельности, станет такой, как прежде... Я должна ей помочь".

— Я с трудом могу представить подобные планы осуществлёнными, — призналась Даран. — Но вы правы, давайте подумаем вместе...

Белоснежные бусины ожерелья, которое по-прежнему держала в руке Императрица, мягко светились в лучах восходящего солнца.

* * *

Когда небо начало светлеть, Ниси вместе со слугами, вооружёнными факелами, вернулась к тому месту, в котором побывала ночью.

Дома выглядели такими же, как несколько часов назад — покосившимися, бедными, вот только вместо фууку в центре поселения в землю был воткнут обгоревший деревянный столб.

— Вот видите, госпожа! — закричал слуга, показывая на него пальцем. — Тот человек был всё-таки прав, это Неприкасаемые!

Ниси внутренне содрогнулась.

Неприкасаемыми звали людей, повинных в самых чудовищных преступлениях против религии, закона, семьи и общества — убийц, растлителей детей, еретиков, мужчин и женщин, уличённых в кровосмесительной связи. Их изгоняли из провинций и позволяли селиться только небольшими группами и вдалеке от городов. На том месте, где обычные жители ставили фууку, у Неприкасаемых, в знак их положения, должен был стоять обгоревший столб.

Оказалось, что именно об этом, а не о злых духах, пытался предупредить ночью провожатый, на которого Ниси не обратила внимания.

Она толкнула дверь хижины.

Очаг в полу выглядел так, как будто огонь там не разводили не то, что несколько месяцев — лет.

— Сейчас здесь нет никаких Неприкасаемых, — сказала Ниси глухо. — Здесь вообще никого нет, разве ты сам не видишь?

— Но они здесь были! — возразил слуга. — И потом... — он помолчал. — Вы меня простите, госпожа, но откуда вы взяли этого мальчика?

Ниси снова посмотрела на безмолвно сопровождавшего её ребёнка.

Точнее, это ночью он показался ей ребёнком, а сейчас, при свете дня, мальчик выглядел довольно взрослым — лет тринадцати, чуть старше Хайнэ.

— Встретила его в лесу, — глухо сказала Ниси. — Он заблудился.

— Но...

— Послушайте меня, — обратилась Ниси к слугам, перебив говорившего. — Я хочу, чтобы каждый из вас забыл о том, что видел сегодня деревню Неприкасаемых. И никогда об этом не вспоминал. Вы поняли?

— Почему, госпожа?

— Потому что я собираюсь взять этого мальчика к себе.

Слуги потеряли дар речи, что было неудивительно.

— В качестве слуги, госпожа?.. — наконец, решился один из них.

Ниси промолчала.

"В качестве моего сына", — подумала она, и сама покрылась ледяной испариной от этой мысли.

Взять к себе в дом Неприкасаемого, позволить ему общаться с родными детьми, называть их братьями и сёстрами!..

Раньше Ниси думала, что совершила совершенно невозможный поступок, взяв в дом мужа из простонародья, но по сравнению с тем, что ей предстояло сделать сейчас, брак с Андо уже не казался чем-то из ряда вон выходящим.

Если кто-то когда-то об этом узнает...

Однако клятва Санья перед Богиней — нерушимая клятва. Ниси и подумать не могла о том, чтобы её нарушить.

"Придётся под каким-то благовидным предлогом с ними расстаться, — промелькнуло у неё в голове. — Жаль выгонять их на улицу, они много лет верно мне служили, но ничего не поделаешь. О, Великая Богиня!.. Что же мне делать?.. Я не могу нарушить слова священной клятвы, и то, что меня каким-то образом вынудили её произнести, не имеет никакого значения. Наверное, та женщина что-то подсыпала мне в воду, какое-то зелье".

— Возвращаемся в экипаж, — сказала Ниси, стараясь, чтобы голос звучал хладнокровно. — Попытаемся отыскать дорогу.

Когда они тронулись в путь, мальчик сел рядом с ней, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отодвинуться.

"Он ведь ни в чём не виноват, — сказала себе она. — Преступление совершила его мать, но не он".

Эти мысли возымели некоторое действие — спустя какое-то время Ниси всё-таки смогла поглядеть на мальчика без подсознательного страха и отвращения.

Произношение и обороты речи выдавали в его матери благородное происхождение, и то же самое говорила о мальчике его внешность. У него были тонкие черты лица, высокий лоб, правильная форма носа и губ, вот только волосы и глаза очень странного цвета, которого Ниси никогда и нигде не видела. В темноте или тени они казались вполне обычными — рыжевато-каштановые волосы, карие глаза, но на свету вспыхивали совершенно немыслимыми оттенками. Волосы — ярко-медным, цветом горящего пламени, глаза — рубиново-красным.

— Как тебя зовут? — решилась спросить Ниси.

Мальчик молчал.

"Не понимает, — догадалась она. — Неужели мать не научила его говорить на своём языке? Или Неприкасаемым это запрещено?.. Может быть, они вообще не могут разговаривать друг с другом? И всё-таки, какое преступление она совершила, и кем был отец её ребёнка?"

Ответов ни на один из этих вопросов не было.

— Ниси, — сказала Ниси, показывая на себя, а потом показала на мальчика и сделала вопросительное выражение лица.

На этот раз тот, кажется, её понял и пожал плечами.

"Не знает? — изумилась Ниси. — Или мать просто не дала ему никакого имени? Но мне придётся это сделать, я не могу оставить его безымянным..."

— Госпожа! — внезапно донёсся до неё голос слуги. — Госпожа! Смотрите!

Она поспешно отдёрнула занавески.

Всё утро стоял сильный туман, в котором едва можно было различить близлежащее дерево, но сейчас он рассеялся, и в лучах взошедшего солнца вдалеке глянцевито блестели черепичные и ослепительно блистали золотые крыши столицы.

Аста Энур находился от них на расстоянии не более часа пути.

— Как же это так! — радостно кричал слуга, правивший лошадьми. — Мы всё утро плутали, думая, что заблудились, а оказалось, что город был совсем рядом! Как же такое возможно?!

Мальчик с огненно-рыжими волосами выглянул из экипажа, и, повернувшись в сторону столицы, внезапно произнёс своё первое слово, но значение его было Ниси неизвестно.

Глава 3

На следующий день Хайнэ вновь проснулся в постели того дома, из которого уезжал во дворец чуть более суток назад, и поначалу испытал горькое чувство разочарования и мучительное — стыда, но потом ему удалось себя успокоить.

Он посмотрел на клетку с коху и подумал, что то, что ему разрешили взять с собой птицу — это ведь хороший знак, так?

Конечно, больше и речи не было о том, чтобы оставаться во дворце до дня церемонии взросления, как было задумано, но это справедливо, он сам виноват. Как он только мог?..

Хайнэ охватило уныние от того, что он так глупо всё себе испортил, но, с другой стороны, все прочие чувства — отголоски вчерашнего волнения — были сильнее. В груди у него до сих пор что-то трепетало — и от мысли о принцессе Таик, и от воспоминания о чувствах, охвативших его в Зале Посвящения.

"Ну пожалуйста, если бы я только мог остаться там навсегда и видеть Алай-Хо и принцессу каждый день!.. — взмолился он какому-то неведомому существу. — Я бы отдал ради этого всё... Я... я даже перестану ссориться с Иннин, только позволь мне это!"

Перед другими Хайнэ никогда в жизни бы не признал, что считает своё поведение неправильным, да и перед собой тоже, но всё же он никуда не мог уйти от истины "Ты должен слушаться свою старшую сестру, иначе ты плохой сын", против которой столь яростно бунтовал. В глубине души он чувствовал себя плохим и виноватым, и сейчас возможность избавиться от чувства вины, которую он впервые для себя допустил, принесла ему радость и облегчение.

Соскочив с кровати, он сдёрнул с клетки коху шёлковый платок и зарылся в него лицом — ткань пропиталась нежными ароматами цветов и благовоний, и Хайнэ как будто на мгновение снова оказался во дворце.

"Я буду хорошим, я буду тебя достоин!" — пообещал он в восторге и благоговении.

И в этот момент дверь распахнулась.

Хайнэ в ужасе отбросил платок — это было первой, инстинктивной реакцией. Он бы скорее умер, чем позволил кому-то увидеть, как он проливает слёзы над своим сокровищем — отрезом ткани, которым прикрывают клетки с птицами.

— Недолго же продлилось твоё счастье, — язвительно протянула Иннин, скрестив на груди руки.

— А у тебя его не было вообще, — напомнил Хайнэ с такой же ядовитой улыбкой. — И уже не будет, какая жалость!

— И за что же тебя прогнали? — осведомилась сестра всё тем же тоном.

— Я показал придворным дамам твой портрет, — сообщил Хайнэ медовым голоском. — И они над ним так долго хохотали, что им в конце концов стало плохо. Вот за это меня и отправили домой, но, клянусь, это того стоило!

— Бедный братик, ты так ничего и не понял, — сказала Иннин с сокрушённым видом. — Придворные дамы хохотали над тобой, просто они слишком воспитаны, чтобы сказать об этом прямо. Поверь мне, я лучше тебя знаю дворец!

— Бедная сестрица, — в тон ей ответил Хайнэ. — Ты столько лет читала про дворец в книжках, однако увидеть его своими глазами довелось не тебе, а мне!

На этом оба исчерпали запас импровизированных колкостей и замолчали, пытаясь придумать новые.

"Последнее слово осталось за мной! — подумал Хайнэ самодовольно, и тут же новая мысль заставила его похолодеть: — Я же пообещал, что не буду больше с ней ссориться..."

Но как это возможно?! Она же первая начала! И что, не отвечать? Смиренно улыбнуться и согласиться с тем, что она права?!

От одной этой мысли щёки начинали гореть, как от пощёчины.

Но если он не может сделать даже этого...

— Ты мне надоел! — вдруг с яростью сказала Иннин, топнув ногой — это означало, что придумать новой насмешки у неё так и не получилось. И тут же, без перерыва, добавила: — Мама собралась завести ещё одного ребёнка. От него.

Хайнэ моментально позабыл и о ссоре, и о своих обещаниях самому себе.

— Чего-о-о-о?!

— Того-о-о-о! — передразнила его Иннин, но уже, скорее, по привычке, чем из желания досадить брату.

Совместные вылазки "за приключениями" и борьба против общего врага — маминого второго мужа — были единственными вещами, которые заставляли сестру и брата на время забыть о перепалках.

— С чего ты взяла? Рассказывай! — потребовал Хайнэ.

Иннин сверкнула глазами, оглянулась, проскользнула в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

— Я подслушивала её разговор с Верховной Жрицей, — мрачно сообщила она. — Мама сама это сказала.

Хайнэ какое-то время молчал, переваривая новость.

А потом в коридоре внезапно послышался шум, и Иннин, подпрыгнув на месте, выскочила из комнаты — в это время дня она должна была сидеть за книгами, а не шушукаться с братом о подслушанных семейных тайнах. Мать их была не слишком строга, однако наставница, которая сопровождала детей во время поездки в столицу, имела право действовать по своему усмотрению и даже выпороть нерадивых учеников.

К слову сказать, за книгами должен был сидеть и Хайнэ, но он посчитал, что ему будет дарована поблажка в счёт вчерашнего происшествия — вчера он потерял сознание, он всё ещё слишком слаб! — и поэтому волновался не столь сильно.

Оставшись в одиночестве, он в замешательстве подобрал отброшенный в сторону платок и, украдкой поцеловав его, положил рядом с клеткой.

Однако это не спасло его от мрачных мыслей.

Как такое возможно? Теперь ещё и это... И если это будет сестра, то она всё равно будет считаться выше его по положению, несмотря на то, что её отец — грязная деревенщина, необразованный выходец из народа? Зачем мама так добра?!

Иногда Хайнэ казалось, что он ненавидит мать за эту доброту, особенно если учитывать, каким злым и нехорошим в сравнении с ней был он сам.

"Может, подсыпать ребёнку в чай порошок из листьев элу-элу? — в отчаянии подумал он. — Кажется, у нас растёт одно в саду..."

В одном из романов, которые он читал, героиня избавилась таким образом от своей старшей сестры, основной претендентки на наследство.

Коху, проснувшись, захлопала крыльями в клетке, и Хайнэ, бросив на неё взгляд, испытал отчаяние — какие белоснежные, чистые у неё перья, и какие же грязные, отвратительные у него мысли.

Всё же он отправился в библиотеку, чтобы перечитать тот эпизод в книге — если, конечно, она имелась в этом доме.

Застав там отца, Хайнэ замер на пороге. Он не то чтобы был с ним особенно близок, но, не понимая причин его постоянной тоски, испытывал к нему мучительную жалость и тяжело переживал все его промахи или огорчения, свидетелями которых становился. То, что мать взяла в дом второго мужа низкого происхождения, казалось Хайнэ невероятно унизительным по отношению к отцу. Он бы мог ещё, пожалуй, понять мать, если бы увидел между ней и Андо ту сумасшедшую любовь, о которой читал в книжках, но этого не было, и Хайнэ пришёл к выводу, что причиной этого странного брака была лишь жалость, или что-то вроде того.

Но почему, в таком случае, матери не жалко отца?!

"Интересно, он знает? " — с тоской подумал Хайнэ.

Решение матери иметь детей от второго мужа, фактически, приравнивало его положение к положению Райко.

— А, ты уже вернулся, — немного рассеянно заметил тот, поглядев на сына. — Это хорошо.

Хайнэ не успел ответить — двери снова раскрылись, и на пороге появилась Даран. Судя по одежде и отсутствию сопровождения, она явилась с конфиденциальным визитом, и была не особенно этим довольна.

— Ниси послала мне письмо с просьбой о срочной встрече, — хмуро сообщила она. — Однако слуги сказали мне, что она вчера на рассвете она уехала и до сих пор не возвращалась.

— Я ничего не знаю, — равнодушно сказал Райко.

— Что ж, в таком случае передай ей, что у меня нет времени её дожидаться.

Даран сделала шаг к дверям, и Хайнэ понял, что должен использовать этот момент.

— Госпожа!..

Он не был готов к тому, чтобы начать изливать душу именно сейчас, тем более, в присутствии другого человека, но Верховная Жрица была единственным человеком, который мог ему помочь, а другого случая поговорить с ней так, почти наедине, могло и не представиться.

— Что тебе? — спросила она.

Тон её был весьма холодным, и в другом случае гордость заставила бы Хайнэ принять ещё более высокомерный вид и, развернувшись, уйти. Но сейчас он, во-первых. понимал, что сам допустил большую ошибку, и у Верховной Жрицы есть все основания на него злиться, а, во-вторых, слишком жаждал вернуться во дворец.

Нужно было каким-то образом вымолить себе прощение.

— Госпожа, прошу вас, простите меня за то, что вчера я нарушил ваши указания, — собравшись с силами, начал Хайнэ. — Я сам не понимаю, как такое могло случиться, я как будто...

— Хорошо, я прощаю тебя, — перебила его Даран.

Он замер в замешательстве. Как же тогда продолжить разговор?

— Вы разрешите мне вернуться во дворец, госпожа?.. — наконец, пробормотал он.

— Нет.

— А после церемонии взросления?.. — решился уточнить Хайнэ.

— Никогда.

Хайнэ снова замолчал.

Он понимал, что это будет трудно, но не ожидал такого резкого и решительного отказа, совершенно выбившего почву у него из-под ног. Растерявшись, он не смог придумать иного варианта, кроме как сказать всё прямо и искренне.

— Госпожа, я хотел спросить... может быть, для меня есть какая-то возможность попасть в Храм? Я бы делал там, что угодно! — с жаром пообещал он. — Я знаю, что это не разрешается, но...

— Ты прав, это не разрешается, — подтвердила Даран всё тем же ледяным, безжалостным тоном.

— Но, может быть... вы не могли бы сделать для меня исключение? — пролепетал Хайнэ.

— Три тысячи лет ни для кого исключений не было. Так почему же его должны сделать теперь? В чём ты такой особенный? Лично я ничего особенного в тебе не увидела.

Это был болезненный удар по самолюбию, но, решившись начать такой разговор, Хайнэ уже не мог остановиться, не доведя его до конца.

— Может быть, во мне и нет ничего особенного, но когда я оказался там, то понял, что это то место, где я хочу быть всегда... Вы понимаете, госпожа? Я чувствую, что я должен быть там, я готов отдать за это всё, что угодно, включая собственную жизнь. Я хочу служить Богине, это мой путь, я точно знаю! Прошу вас, помогите мне...

Он замолчал и поглядел на Верховную Жрицу с мольбой.

Ему казалось, что его искреннее и страстное желание должно тронуть её сердце — ведь вчера она была с ним так добра. Она ведь сама предлагала ему разные способы остаться во дворце! И он сын её родной сестры...

— Ты не первый и не последний человек, с которым случается в Храме приступ религиозного экстаза. Если хочешь знать правду, то это — результат воздействия дыма благовоний, только и всего. Не нужно принимать видения и чувства, вызванные особыми веществами, за знаки своей судьбы. Вообще советую тебе меньше доверять чувствам, — холодно сказала Верховная Жрица, глядя куда-то вдаль. — Твой путь служения заключается в том, чтобы смириться с тем, кто ты есть, и принять существующее положение вещей, тем самым исполняя волю Богини. Тогда, возможно, в следующей жизни ты родишься кем-то другим и получишь желаемое. Больше мне нечего тебе сказать.

Развернувшись, она подобрала подол своей накидки и вышла из библиотеки.

Хайнэ едва сдерживал слёзы.

— Я не хочу ждать другого воплощения, — пробормотал он в отчаянии. — Не хочу!..

— Она права, — внезапно заговорил с ним отец. — Смирись. Тебя в этой жизни ничего хорошего не ждёт. Лучшее, что ты можешь сделать — это вернуться в наш дом в Арне и тихо ждать своего конца.

— Я хочу остаться в столице, — сказал Хайнэ бессильно.

— Я тоже когда-то хотел, — пожал плечами Райко. — Но от этого тебе будет только хуже. Подумай сам. Чего ты можешь добиться? Ты можешь попытаться стать астрологом, или учёным, или медиком, ты будешь стараться, отдавать все силы исследованиям, мнить, что совершил великое открытие, и, может статься, такое в самом деле произойдёт, вот только до тех пор, пока это открытие не одобрит Верховная Жрица, оно не будет иметь ни малейшего значения. А ты сам видишь, что она одобряет только то, что ей нужно. Ты можешь попытаться стать актёром, или музыкантом, или художником, или писателем. Но до тех пор, пока на тебя не обратит внимания какая-нибудь покровительница, будь в тебе хоть уйма таланта, ты никому не будешь нужен. Потом, когда покровительница найдётся и сделает тебя своей игрушкой, ты, возможно, переживёшь несколько месяцев славы: все будут восхищаться твоими дарованиями, завидовать твоим успехам. Но потом ты надоешь своей госпоже, она выбросит тебя на улицу, её подруги не захотят подбирать чужого любовника, и всё, что тебе останется — это воспоминания о былом триумфе, с которыми ты проживёшь до конца жизни, терзая душу несбывшимися надеждами и желанием вернуть то, что кануло в прошлое. Вот то, что ждёт тебя в столице. А, ещё не забудь о том, что в любой сфере любая женщина будет по определению лучше тебя, просто потому, что она женщина, и в ней есть часть божественной силы, а в тебе — нет.

Хайнэ показалось, что отцу доставляет какое-то извращённое наслаждение говорить все эти унизительные вещи, и от этого стало только хуже.

— Я хочу служить в Храме, — прошептал он, хотя и понимал уже, что на отца все его откровения большого впечатления не произведут.

— Хочешь служить Богине, которая ненавидит тебя? — Райко криво усмехнулся. — Которая сделала тебя ничтожеством? Которая считает тебя недостойным целовать её божественные руки и смахивать пыль с её золотых волос? Не будь глупцом.

Слушать это и дальше было невыносимо.

Хайнэ развернулся и вышел.

— Можешь утешать себя тем, что есть люди, которым хуже, чем тебе, — голос отца догнал его уже в коридоре. — Бедняки, Неприкасаемые и прочие.

Пройдя через весь дом, Хайнэ вышел на улицу через двери для прислуги.

В саду он заметил сестру: прячась среди ветвей глицинии, она разглядывала экипаж Верховной Жрицы, который всё ещё стоял у главного входа.

— Ждёшь, когда она выйдет? — не удержался Хайнэ от язвительного шёпота. — Хочешь полюбоваться? Может, влюбилась в неё?

Сестра смерила его уничтожающим взглядом.

— Ты вообще идиот?! — яростно прошипела она. — Мерзкий извращенец! Я её ненавижу!

Судя по этим словам, каких-то милостей от Верховной Жрицы Иннин тоже не дождалась, и это несколько утешало.

— А что? — проворковал Хайнэ, наслаждаясь произведённым эффектом. — Жрица обязана воздерживаться от любовных отношений, но, как известно, на женщин это не распространяется! Может, скажешь ей, что влюбилась, и тогда она возьмёт тебя во дворец? Говорят, некоторые из учениц добивались успеха именно таким способом!

Все эти сведения он вычитал в одной из книжек, очень сомнительной и, разумеется, запрещённой, но каким-то образом оказавшейся в библиотеке отца.

— Это тебе нужно добиваться успеха только таким способом, — парировала Иннин. — Иди поищи себе покровительницу! А я попаду во дворец и без Верховной Жрицы!

— Пффф, — скривился Хайнэ. — Видел я этот твой дворец! Раскрашенная картинка и то лучше! Убожество! Уродство! А магия жриц, о которой ты мечтаешь — это всё сказки для глупцов из простонародья. Никакого волшебства не существует!

— Не смей так говорить!

Сестра хлестнула его по щеке, но в глазах её как будто сверкнули слёзы, и Хайнэ почувствовал себя удовлетворённым.

Пусть ей будет так же больно, как ему.

"Я же обещал..." — снова напомнил внутренний голос.

"Но мне ведь ясно дали понять, что это невозможно! — захотелось закричать в ответ. — Никогда и ни при каких условиях, вплоть до следующей жизни! А мне плевать на следующую жизнь..."

Хайнэ вдруг почувствовал ужасное опустошение.

Победа в перепалке с сестрой снова осталась за ним, но большой радости это не принесло.

— Интересно, почему она до сих пор здесь? — пробормотал он вслух, глядя на экипаж Верховной Жрицы.

— Потому что она разговаривает с мамой.

— Мама же уехала!

— Уже вернулась, недоумок, — презрительно бросила сестра. — Ты что, ослеп?

Тут только Хайнэ заметил второй экипаж.

Он не нашёл, что ответить на это справедливое, в общем-то замечание, и, раздосадованный, повернулся, чтобы возвратиться в дом.

И вдруг заметил среди ветвей соседнего дерева что-то ярко-золотистое, сверкнувшее в лучах солнца.

Огненно-рыжие волосы незнакомого мальчишки, который лежал, свернувшись на ветке, как дикий кот — вот что это было.

— Эй! — Хайнэ так изумился, что даже схватил сестру за локоть. — Ты это видишь? Кто это такой?

Иннин повернулась и заскользила взглядом по деревьям.

— Что? — непонимающе спросила она.

— Ослепла, да?! — торжествующе возвратил колкость Хайнэ.

Сестра ничего не ответила, но пригляделась, и рука её чуть дрогнула — Хайнэ понял, что она тоже увидела незнакомца.

Пару минут они оба молчали, только разглядывали его двумя парами одинаково прищуренных тёмных глаз.

— Я думаю, это вор, — предположила, наконец, Иннин. — Залез на дерево, чтобы стащить грушу...

— Какие груши в конце года? — фыркнул Хайнэ, и, подумав, прибавил: — Наверное, это новый слуга.

— Я всегда говорила, что ты недоумок. Слуга, который забрался на дерево? Попробуй себе такое представить! — издевательски предложила Иннин, отыгрываясь за предыдущие поражения.

Однако оба продолжали смотреть на мальчишку, и перепалка, лишённая привычного обмена прожигающими взглядами, казалась какой-то ненастоящей, не всерьёз.

— Он нас видит вообще? Слышит?

— А я знаю?

Рыжеволосый мальчишка, тем временем, зашевелился, перевернулся и, молниеносно перепрыгнув с ветки дерева на забор, был таков.

Брат и сестра подпрыгнули на месте.

— За ним!!! — не сговариваясь, одновременно закричали они.

Дворец, Храм, Верховная Жрица и обоюдная война вдруг перестали существовать, осталось только одно — Приключение. Что-то похожее происходило иногда и раньше — совместный побег из дома, исследование заброшенных построек на территории поместья в поисках призраков и духов, ночное купание в Малахитовом озере, но сейчас было гораздо, гораздо интереснее! Ведь за забором их ждала столица, огромный город, который оба видели только мельком, из экипажа.

Вскарабкаться на высокий забор и затем спрыгнуть с него — приземлившись в грязь, но мягко — помогла многолетняя практика лазанья по деревьям, и Хайнэ остался доволен собой, но всё равно он понимал, что у рыжеволосого мальчишки получилось намного лучше. Как будто тот всю свою жизнь только и делал, что учился прыгать через высокие препятствия. Да и бегал он куда быстрее. Иннин и Хайнэ гнались за ним изо всех сил, но расстояние между ними постоянно увеличивалось, и не потерять цель из виду помогал только необычно яркий цвет шевелюры, развевавшейся на ветру и создававшей иллюзию, что голова мальчишки объята пламенем.

— Может быть, это лазутчик?! — на бегу, задыхаясь, крикнул Хайнэ. — Что, если его подослали к нам кого-нибудь убить?! Или похитить богатую наследницу, чтобы потом получить выкуп?

В глубине души он не слишком-то в это верил, но очень хотел поверить — чтобы захватывающие и смертельно опасные приключения, о которых он читал на страницах книг, вдруг оказались реальностью. Нечто похожее Хайнэ испытал вчера, когда Даран спросила его про принцессу Таик, и он впервые представил самого себя героем любовной истории.

Иннин, против обыкновения, не стала спорить — вероятно, ей понравилась идея оказаться в центре заговора.

— В таком случае мы должны его поймать! — крикнула она, не оборачиваясь. — Если он опасный преступник, то Светлейшая Госпожа выполнит желание того, кто схватит его и приведёт к ней!

Мысль эта очень воодушевила Хайнэ.

На мгновение он, правда, задумался о том, каким образом они с сестрой поделят добычу, если та всё-таки попадётся им в руки, но потом решил, что как-нибудь разберутся.

Например, разорвут мальчишку на две части.

Живого, обязательно живого, как в сценах описания страшных пыток!

Хайнэ самодовольно усмехнулся: надо же, какой он, оказывается, кровожадный! Тем хуже для них. Им оказались не нужны его лучшие чувства, ну так что ж, пусть получают кровожадного Хайнэ, безжалостного убийцу и палача!

В этот момент он, споткнувшись, чуть было не растянулся на земле и понял, что нужно отвлечься от мыслей, иначе если он кем-то и станет, то только Хайнэ-который-со-всей-дури-расшиб-нос-о-мостовую.

Иннин, успевшая, тем временем, вырваться вперёд, на бегу стащила с себя тяжёлую парадную накидку и отшвырнула её прямо в грязь.

Хайнэ, недолго думая, последовал примеру сестры. В голове промелькнуло, что за такую проделку наставница их точно выпорет, даже сильнее, чем за то, что они вообще убежали, но не мог же он отставать от сестры!

Да и к тому же бежать в одних только штанах и недлинной шёлковой рубахе было куда проще.

— Он сейчас исчезнет! — вдруг завопила Иннин. — Быстрее!

Однако тревога оказалась ложной: мальчишка запрыгнул на очередной забор лишь для того, чтобы подтянув к себе ветку дерева, сорвать с неё несколько плодов агуалы — единственного фрукта, созревавшего ранней весной, очень редкого и дорогого.

Теперь настал черёд Иннин торжествовать.

— Я же говорила, что он просто вор!!!

Хайнэ заскрежетал зубами от досады, что сестра оказалась права.

И оба оказались настолько поглощены охватившими их эмоциями, что произошедшее секунду спустя оказалось для них полной неожиданностью — мальчишка, оглянувшись и, очевидно, заметив погоню, спрыгнул с забора и, вместо того, чтобы снова побежать вперёд, остался стоять на месте.

Иннин и Хайнэ, не сбавлявшие скорости, чуть было в него не врезались, успев затормозить только в последний момент.

Оба согнулись пополам, уперев руки в колени и пытаясь отдышаться.

Рыжеволосый выглядел так, как будто всё это время шёл по улице спокойным, прогулочным шагом.

Хайнэ разглядывал его сквозь занавесившие лицо пряди и не знал, что и думать: волосы, обрезанные до плеч, и простая одежда мальчишки говорили о том, что тот из простонародья. Однако черты лица и манера держаться заставляли думать обратное: он стоял, выпрямив спину, и глядел на брата и сестру таким взглядом, каким никогда бы не посмел посмотреть бедняк — спокойным, прямым, лишённым малейшего намёка на подобострастие или же, наоборот, завистливую ненависть.

"А, может, он не понимает, что мы благородные?" — промелькнуло в голове у Хайнэ.

В данный момент они с Иннин выглядели, пожалуй, не слишком представительно — взмокшие, запыхавшиеся, в пыльной и прилипшей к телу исподней одежде. И даже длинные холёные волосы, считавшиеся основным предметом гордости мужчин и женщин знатного происхождения, вряд ли могли сейчас внушать восхищение, спутанные и выбившиеся из причёски.

Вероятно, рыжеволосый и в самом деле невысоко их ставил, поскольку минуту спустя уселся перед ними на землю и принялся преспокойно есть украденную агуалу, больше не удостаивая брата с сестрой и взглядом.

Хайнэ и рад бы был принять это за дерзкую насмешку, если бы не понимал в глубине души: мальчишка просто-напросто потерял к ним какой-либо интерес, и это было куда обиднее.

— Посторони-и-и-ись! — внезапно донеслись до всех троих крики слуги, правящего экипажем. — Дайте дорогу!

Рыжеволосый поднялся на ноги и с невозмутимым видом пошёл по улице.

Иннин и Хайнэ переглянулись и не придумали ничего лучше, кроме как потащиться вслед за ним.

— Почему никто не видит, что он ест украденную агуалу?! — прошипела Иннин, не отрывая взгляда от фрукта в руке мальчишки, который тот то и дело подносил ко рту, чтобы откусить новый кусок. — Неужели кому-то может прийти в голову, что он её честно купил?!

— Вон там стоит человек из отряда правопорядка, — угрюмо сообщил Хайнэ, кивнув в сторону мужчины в красной накидке. — Иди и донеси на вора.

Иннин какое-то время молчала.

— Сам иди, — наконец, ответила она.

— Не пойду!

— А я почему должна?

— Ну а кому хотелось, чтобы его избили палками за воровство?!

Брат с сестрой обменялись привычными сердитыми взглядами.

"Нас ещё, чего доброго, самих примут за воров, — подумал Хайнэ мрачно. — И, по крайней мере, точно вернут домой".

— Я и сама могу его избить, — заявила Иннин с вызовом в голосе. — И сейчас так и сделаю!

Хайнэ, однако, внезапно пришла голову идея получше.

Увидев у ворот одного из домов ведро, наполненное дождевой водой, он схватил его, в два прыжка догнал рыжеволосого и, не дав себе времени подумать, с ног до головы окатил его ледяной водой.

Тот замер на месте.

— Получил, да?! — победно закричала Иннин.

Чувствовать поддержку сестры — это было что-то новенькое, однако Хайнэ не удалось слишком подивиться этому факту: основным его чувством в данный момент был страх.

Ему удалось кое-как сохранить на лице дерзкую ухмылку, однако ноги предательски дрожали.

Мальчишка был выше его на целую голову и, если судить по тому, как быстро он бегал, еще и намного сильнее...

Правда, их с Иннин двое, но станет ли сестра защищать его?

Если станет, то в этот день с небес полетит алый снег, решил Хайнэ.

Его противник, тем временем, медленно повернулся. С волос, которые, намокнув, потеряли свой золотисто-рыжий оттенок и теперь казались медно-красными, ручьями текла вода. Мальчишка поднял перед собой руку и начал внимательно её разглядывать; казалось, его удивляет вид собственной мокрой одежды и струек воды, бегущих по коже.

Потом он засмеялся.

Хайнэ испытал громадное и постыдное облечение и вместе с тем замешательство.

Это было не просто странное, это было очень странное поведение.

Иннин, судя по всему, думала точно так же.

— Эй, ты, рыжеволосый, — звонко позвала она. — Кто ты такой? Как тебя зовут?

"А вдруг окажется, что он благородный?" — подумал Хайнэ с некоторым опасением, уж слишком грубо разговаривала сестра.

Нет, конечно, если этот мальчишка — из простонародья, то это, наоборот, слишком вежливо, но...

Тот молчал.

— Ты что, немой?

— Да-да, ты немой? — поддержал сестру Хайнэ, не желая выглядеть на её фоне молчаливым или, чего доброго, испуганным. — Если немой, то можешь хотя бы знаками что-нибудь показать!

И он попытался, подавая пример, изобразить некую пантомиму.

Взгляд мальчишки заскользил по площади, на которой все трое оказались почти незаметно для себя.

Казалось, рыжеволосый снова потерял к своим собеседникам интерес, но потом он вдруг показал рукой в сторону громадной фигуры в центре площади.

Она изображала Хатори-Онто, Демона Огня, последнего и наиболее страшного противника Алай-Хо. Достигнув высочайшей сферы Звёздного Океана, Алай-Хо должна была, перед погружением в бесконечное блаженство, снова встретить своего главного врага из мира Подземного Огня, вступить с ним в борьбу и победить. С давних пор эта победа знаменовала собой конец года и отмечалась пышным празднеством по всей стране.

Сейчас на площади заканчивались последние приготовления к началу праздника; бирюзовые крылья Алай-Хо, увитые гирляндами цветов, высоко возносились в небо, Хатори-Онто, облик которого должен был наиболее соответствовать людскому представлению об уродливом, был также "украшен", но по-другому — обгорелыми сучьями деревьев, рваным тряпьём, старыми циновками.

— Почему ты на него показываешь? — не поняла Иннин. — Или... подожди. Тебя, что, зовут Хатори?

Рыжеволосый кивнул.

Хайнэ слегка приоткрыл рот. Нет, он точно из простонародья... Ни одна госпожа благородного происхождения не захотела бы назвать своего ребёнка именем Демона Огня.

А с другой стороны, всё это выглядело так, как будто мальчишка придумал себе имя только что. Может, так и есть? Может, он просто смеётся над ними?

— Ну ты и глупец, — внезапно презрительно сказала Иннин. — Я уверена, что по-настоящему тебя зовут по-другому, а сейчас ты просто показал на первое, что попалось тебе на глаза. Но дело не в этом. Ты что, не знаешь, кто это такие? Это же Хатори-Онто, отвратительное чудовище! Однако даже если ты теперь передумаешь, я всё равно буду называть тебя Хатори, сам виноват.

Она усмехнулась.

"Она что, теперь всегда будет ругаться с ним, а не со мной?" — подумал Хайнэ со смешанными чувствами.

Он не был уверен, что ему этого хотелось.

Впрочем, Хатори пока что никак не реагировал на насмешки — более того, улыбался в ответ. А потом развернулся и молниеносно скользнул в один из переулков.

— Стой!!! — закричала Иннин.

К удивлению Хайнэ, Хатори послушался... точнее, не совсем. Он не остановился, однако чуть сбавил скорость, так что брат и сестра смогли нагнать его и побежать следом, почти не отставая.

Куда именно они держали путь, у Хайнэ не было ни малейшего понятия, однако постепенно он начал понимать, что Аста Энур выстроен ярусами, и они поднимаются всё выше и выше. Хатори вёл их какими-то запутанными переулками, через дворы храмов, то и дело снова перепрыгивая через заборы, и создавалось впечатление, что он прекрасно ориентировался в сложной географии столицы. Волосы его успели высохнуть и, пламенея в лучах солнечного света, снова служили подобием путеводной звезды.

Внезапно он остановился — Хайнэ видел из-за его спины, что дорога на этом месте упирается в невысокую постройку, за которой не было ничего, кроме лазурно-голубого весеннего неба, вдруг раскрывшегося перед тремя спутниками во всю ширь.

— Ну и куда ты нас завё... — начала было Иннин, однако подбежала ближе и осеклась. — О... О-о-о-о!!!

Прямо перед их ногами, как на ладони, расстилалась столица — точнее, то, что называлось Нижним Городом. Хатори какими-то странными запутанными путями привёл их прямиком на вершину Срединной Стены, преграды, отделявшей основную часть столицы от бедных районов. Это была самая высокая стена в Аста Энур, не считая той, что отгораживала территорию дворца.

При этой мысли сердце у Хайнэ забилось чаще.

Всё внезапно перестало существовать — кроме желания снова увидеть Алай-Хо в Зале Посвящений, хотя бы один раз, любой ценой.

— Ты можешь помочь нам попасть во дворец? — обратился он к Хатори. — Проникнуть каким-то образом за Великие Ворота?

В глазах мальчишки, отливавших при ярком свете кроваво-красным, ничего не отразилось.

Тогда Хайнэ оглянулся и показал рукой на крыши дворцовых павильонов, возвышавшихся за их спинами — они были расположены на самом верхнем ярусе Аста Энур и видны из любой части города.

Хатори отрицательно покачал головой.

— Мы можем попытаться спуститься вниз! — внезапно закричала Иннин, всё это ходившая вдоль обрыва.

Хайнэ заглянул вниз, и ему на мгновение стало дурно.

— Мы разобьёмся насмерть, — заявил он.

Высота, на которой они находились, была поистине головокружительной — многочисленные люди, передвигавшиеся внизу, казались совсем крохотными.

— Если боишься — возвращайся домой! — отрезала Иннин. — А я такого шанса не упущу!

Для человека благородного происхождения проникнуть в Нижний Город было, в общем-то, не многим проще, чем для бедняка, который не прислуживал в доме знатных людей, — оказаться в средней части столицы. И уж тем для детей двенадцатилетнего возраста, потому что ни одна госпожа в здравом уме не отпустила бы своего ребёнка в Нижний Город, даже такая добрая мать, как Ниси.

— Причём тут боюсь! — не очень искренне возмутился Хайнэ. — Там просто вонища и грязь, и можно подхватить заразные болезни!

— Я же сказала тебе — возвращайся. Прими ванну, умасти своё тело благовониями, расчеши и надуши волосы, раз так боишься вони и грязи! — ехидно посоветовала Иннин. — А потом пройдись в таком виде по улицам, может, найдёшь возлюбленную!

Хайнэ вспыхнул и больше возражать не пытался.

Иннин, тем временем, уже лезла вниз.

— Тут дальше придётся прыгать! — её голос донёсся откуда-то издалека. — Я-а-а-а-а...

Хатори вскочил на стену вслед за ней и, не став утруждать себя карабканьем по отвесной стене, просто-напросто сиганул вниз.

Хайнэ изумлённо распахнул глаза. Ну вот и всё... этот мальчишка уже в Подземном Мире, потому что невозможно остаться в живых, спрыгнув с такой высоты! Он подошёл ближе и наклонился, чтобы увидеть внизу размозженный труп, однако ярко-рыжие волосы, пламенеющие среди толпы, ясно указывали на то, что их обладатель живее всех живых.

— Невозможно, — пробормотал Хайнэ, опускаясь на четвереньки, чтобы перелезть через край стены.

"Я сейчас умру, просто потому, что не могу показать, что мне и в самом деле страшно", — обречённо подумал он.

Как-то это было глупо — умирать по такой пустяковой причине, но другого выхода он не видел.

Он принялся ползти вниз, цепляясь за выступы, и почти расслабился, решив, что таким образом доберётся до самого конца, однако в какой-то момент ноги не нашли под собой очередной опоры, и Хайнэ понял, что нужно прыгать.

Он завертел головой, пытаясь понять, каким образом это лучше сделать, однако возможности выбирать ему не представилось — пальцы вдруг сами собой разжались, и Хайнэ полетел вниз.

Что-то внутри проделало неописуемый кульбит, и в голове промелькнуло: "Ну, вот и конец!", но он, как ни странно, не испугался. Или, может быть, не успел — всё и правда закончилось слишком быстро.

Каким-то чудом ему удалось не только выжить, но даже не покалечиться — видимо, спасло то, что он рухнул в телегу, доверху засыпанную свежесрезанными цветами, предназначенными для украшения столицы к празднику.

"Ха, это и в самом деле было совсем не страшно", — подумал Хайнэ, улыбаясь.

От аромата цветов, среди которых он лежал, закружилась голова, и вспомнилось, как день назад он лежал в дворцовой купальне, наполненной лепестками роз и лотоса.

От этой мысли внутри всколыхнулась неизбывная тоска, приглушённая было новыми впечатлениями.

Выбравшись из цветочной кучи, Хайнэ на мгновение замер, оглушённый и ослеплённый. Он оказался, судя по всему, на базарной площади — вокруг было очень много людей, просто огромное количество, и все они суетились, толкали друг друга, кричали, смеялись. У торговых рядов зазывали к своим прилавкам девушки, расхваливавшие вышитые бисером ткани, мужчины, демонстрирующие овощи особенной величины, старухи, предлагающие купить у них какие-то снадобья. Шум царил просто невообразимый.

А ещё Хайнэ оказался прав в своих предположениях насчёт вони и грязи.

По сути, все возможные товары — рыба, мясо, фрукты, цветы, одежда, лекарства — продавались в одном и том же месте, протухшие и сгнившие продукты никто не убирал, отходы выливались прямо на мостовую, и запах вокруг царил соответственный.

"Великая Богиня, как здесь ужасно!!! — с отвращением подумал Хайнэ, от природы брезгливый и чувствительный к ароматам. — Как они могут жить так?!"

Тут его взгляд упал на совсем уж неописуемых существ — нищих, рассевшихся по краям дороги и просивших подаяния. Вид их привёл в Хайнэ откровенный ужас — тела их были изуродованы и деформированы, кожа покрыта язвами и струпьями, у некоторых отсутствовали конечности, носы или уши.

На мгновение Хайнэ почудилось, будто он попал в какой-то другой мир, мир воплощённого уродства и безобразия; паника поднялась в нём, захлёстывая волнами, и он бы побежал, побежал на край света, если бы смог протолкнуться сквозь окружавшую его толпу, показавшуюся ему обступившим его скопищем демонов Подземного Мира.

Но бежать он не мог, поэтому только согнулся, спрятав лицо в собственный широкий шёлковый рукав, пропитанный благовониями. Это принесло хоть какое-то облегчение; по крайней мере, вскоре Хайнэ смог заставить себя оглядеться в поисках сестры и Хатори и после этого добраться до них, с осторожностью перешагивая через потоки грязной жижи, заливавшие мостовую.

— Пойдёмте быстрее! — заторопила Иннин. — Нас наверняка уже ищут!

Хайнэ снова затошнило, перед глазами пошли цветные круги.

Признаваться в этом было невыносимо, но перспектива, потеряв сознание, упасть на эту мостовую, ужасала куда больше.

— Мне плохо, — выдавил он.

— Твоя возлюбленная была бы в восторге, что ты такой нежный, — закатила глаза Иннин и тут же добавила сладким голосом: — А, может, ты сейчас её и найдёшь, прямо здесь?

Хайнэ не успел ничего ответить — толпа вдруг забурлила и заволновалась, словно живое море, оттесняя его от сестры. У него в очередной раз случился приступ дурноты; он испуганно шарахнулся в сторону, чтобы не упасть под ноги прохожим, и уцепился одной рукой за оглобли телеги, прикрывая другой лицо. Когда же тошнота прошла, и Хайнэ смог открыть глаза, то он уже не увидел Иннин рядом с собой — только рыжеволосого Хатори, с довольно-таки равнодушным видом взиравшего на толпу, не внушавшую самому Хайнэ ничего, кроме страха и отвращения.

— Вы видите эту девочку? — внезапно разнёсся по всей площади громкий голос. — Если бы всё было так, как утверждают они, если бы силами стихий обладали лишь те, кто рождаются благородными, то могла бы она, рождённая в нищете, делать то, что делает?!

Хайнэ изумлённо вскинул голову.

Толпа снова заволновалась, оттесняя их с Хатори куда-то вправо, но он изо всех сил сопротивлялся натиску, не отрывая взгляда от девочки в центре площади — тоненькой, высокой, одетой в лохмотья. У неё были длинные волосы, белые-белые, как первый снег, и такой вид, как будто она находилась где-то далеко и не видела тех людей, которые её окружали. Прикрыв глаза, она вскинула руки, и площадь вдруг заполнили тысячи птиц.

Их стало видимо-невидимо, белоснежных, хлопающих крыльями, носящимися над головами людей с пронзительными криками.

Девочка взмахнула руками, и птицы исчезли — вместо них откуда-то сверху посыпались цветы, такие же белоснежно-белые.

— Фокусы! Фокусы! — закричал кто-то в толпе.

И тогда Хайнэ увидел нечто иное — огромную фигуру, вдруг выросшую за спиной девочки, как будто сотканную из света и теней. Существо — мужчина с длинными волосами и в длинной одежде — обернулось и устремило на него лучистый взгляд своих тёмно-фиолетовых, как аметисты, глаз.

Хайнэ не успел ничего подумать. Ноги у него сами собой подкосились, и он упал на колени, в благоговении протянув к существу руки, как за день до этого — к Алай-Хо, хотя они не имели между собой ничего общего, полуптица-полудракон и призрак с лучистым взглядом.

А толпа, тем временем, снова бурлила, как неспокойное море. Отдельные выкрики слились для Хайнэ в монотонный гул, похожий на шум воды в водопаде, но потом, когда мгновение, во время которого у него перестало биться сердце, прошло, и призрак исчез, он снова начал различать отдельные голоса.

— Стража! — вдруг закричали вокруг.

Девочка прекратила показывать чудеса, вздрогнула и огляделась. Хайнэ успел увидеть её глаза — такие же фиолетовые, как у того существа, что было минуту назад за её спиной, только более светлые. Сердце у него бешено заколотилось, он рванулся вперёд, чтобы девочка его заметила, но пробиться сквозь заволновавшуюся толпу оказалось невозможно.

— Подожди! — закричал Хайнэ, увидев, что девочка развернулась и побежала, но она его не услышала — легко вскарабкалась на какое-то невысокое строение, а с него перепрыгнула на другую крышу.

Хайнэ начал бессильно озираться по сторонам и встретился взглядом с Хатори, всё это время находившимся рядом с ним.

— Я люблю её!.. — вдруг выкрикнул он совершенно неожиданно для себя, не понимая, зачем он это говорит, вообще ничего не соображая в эту минуту.

С секунду или две Хатори глядел на него ничего не выражающим взглядом. А потом Хайнэ почувствовал, как чужая рука обхватила его запястье, и что-то словно взметнуло его вверх. Базарная площадь со всеми людьми, прилавками, заваленными товарами, грязной мостовой вдруг оказалась у него под ногами, а солнце, к которому он стал ближе на несколько сян, засверкало так ярко, что на мгновение пришлось прикрыть глаза.

— Вон она! — воскликнул Хайнэ, вдруг заметив девочку на соседней крыше.

Она бежала по черепице, как будто летела — едва касаясь её ногами и раскинув руки в сторону, словно крылья; ветер трепал широкие рукава и развевал длинные белоснежные волосы.

— Помоги мне догнать её, — выдохнул Хайнэ, и Хатори, не отпуская его руку, бросился вперёд.

Он побежал так быстро, что в какой-то момент Хайнэ перестал успевать за ним и споткнулся, но Хатори, не обратив на это ни малейшего внимания, продолжал тащить его за собой, вцепившись в запястье с нечеловеческой силой. Это было больно и страшно, но в то же время душу Хайнэ переполняли ликование и восторг — ему казалось, что он вот-вот оторвётся от крыши и взлетит, как воздушный змей на бечёвке, которую разматывает хозяин.

Вперёд, вперёд, навстречу солнцу за белой птицей — он запомнил это ощущение навсегда.

Чувство времени потерялось, все мысли тоже, вокруг был только океан безбрежного света, и простор, и свобода, и погоня за своей мечтой.

Всё закончилось, когда девочка вдруг спрыгнула с очередной крыши вниз.

Хатори последовал её примеру, в последний момент отпустив руку Хайнэ, и тот больно ударился коленями о мостовую, в прямом смысле рухнув с небес на землю. Он поднялся на ноги, морщась от боли, и судорожно огляделся по сторонам.

Девочки нигде не было, однако ткань, занавешивающая вход в один из домов, колыхалась, и Хайнэ бросился туда. Проскользнув под тяжёлый полог, он оказался внутри тёмного помещения, слабо освещённого светом нескольких свечей.

Вокруг было тепло, тихо и до странного уютно.

Девочки здесь не оказалось, но отчаянное желание догнать её, посмотреть ей в глаза вдруг отпустило Хайнэ — на него разом снизошло умиротворение, как будто на растревоженную впечатлениями душу пролили целебный, успокаивающий бальзам.

Он осторожно сделал шаг вперёд.

Всё помещение, на вид небольшая комната, было заставлено какими-то ящиками и завалено пыльными книгами. Хайнэ поднял одну из них, пролистал и внезапно замер, услышав за своей спиной шаги. В первое мгновение он подумал, что это девочка, но сразу же, даже не оборачиваясь, понял — нет, не она. Это Хатори, конечно же, он.

— Её здесь нет, — прошептал Хайнэ. — Она исчезла...

И вдруг вспомнил: он же сказал Хатори, что любит её. Щёки залило краской мучительного стыда: как у него вообще могло такое вырваться?! Лучше умереть, чем позволить кому-нибудь узнать о своих чувствах... но теперь уже поздно.

Он медленно повернулся.

Как ни странно, желание провалиться от стыда прямо в Подземный Мир пропало довольно быстро. Может быть, сыграла роль общая умиротворённость, охватившая Хайнэ, или же всё дело было в том, что мальчишка был немым, и никому не мог рассказать о том, что услышал.

— Ладно, пойдём, — сказал он, всё же испытывая некоторое смущение. — Нужно найти Иннин и возвращаться...

Хатори не двигался с места, глядя на пламя свечей, поэтому на этот раз Хайнэ пришлось взять его за руку и повести за собой.

Вдвоём они вышли на улицу. Хайнэ не имел ни малейшего понятия, где они находятся и куда идти дальше, а Хатори, судя по его виду, продолжал думать о чём-то своём и не выказывал ни малейшей охоты показывать путь, поэтому они шли медленно и без какой-либо цели.

Слегка привыкнув к окружающей обстановке, Хайнэ уже не испытывал к ней такого отвращения — а, вернее сказать, ему было слишком хорошо, чтобы замечать детали, внушающие брезгливость.

"Почему я так счастлив?" — подумал он.

И тут же понял ответ: потому что он увидел её. Даже если они больше никогда не встретятся...

Тут Хайнэ вспомнил про принцессу Таик, в которую успел влюбиться вчера, и его охватила лёгкая печаль. Теперь принцесса, вероятно, потеряна для него навсегда, а ведь не сказать, что его чувства совсем остыли...

На мгновение ему представился сюжет в духе прочитанных романов, о том, как он разрывается между двумя возлюбленными, и грусть прошла — наоборот, ему захотелось смеяться.

В любом случае, радость переполняла его всё сильнее, хотелось куда-то её выплеснуть, и он сильнее сжал руку Хатори.

— Скажи, а ты когда-нибудь видел горы? — спросил он. — Я живу в Арне. То есть жил... — поправился Хайнэ. — Но это неважно, даже если я останусь в столице, то смогу приезжать туда, когда захочу. У нас там огромное поместье. Знаешь, в главном павильоне на четвёртом этаже есть один зал, открытый с трёх сторон. Когда подходишь к самому краю, то вид, который открывается, пугает и завораживает... Если опустить глаза, то ты увидишь бездонную пропасть, если поднять — то солнце, сияющее над вершинами гор. И где-то очень-очень далеко внизу, в ущелье, шумит стремительный горный поток. Этот зал называется Зал Стихий, потому что там можно любоваться всеми из них: Земля, или камень — горы, Ветер — это ветер, Вода — река, Огонь... хотя Огня, видимо, нет. Никогда не задумывался об этом.

Хайнэ, наконец, повернулся к своему спутнику и решился прямо на него посмотреть, испытывая неловкость из-за своей тирады, произнесённой ни с того, ни с сего.

Хатори глядел на него, щурясь от яркого солнца, и насмехаться, вроде бы, не собирался.

Хайнэ охватило какое-то странное чувство. На протяжении всех двенадцати лет своей жизни он видел вблизи разве что детей слуг, которые постоянно жили в поместье. Иногда они с Иннин играли с этими детьми — и именно от них, по утверждению наставницы, набрались простонародных словечек и грубоватых замашек, но всё это было не то.

Настоящих друзей у брата и сестры никогда не было, никого, с кем можно было бы делиться переживаниями, кому поверять свои тайны.

Сейчас Хайнэ вдруг показалось, что он нежданно-негаданно обрёл такого друга.

"Он же не благородный..." — вертелось где-то на краю сознания, но мальчик старался меньше об этом думать. В конце концов, предположение о переодетом вельможе всё ещё оставалось в силе...

— Поехали в Арне со мной, — немного робко предложил он. — Когда-нибудь.

Хатори молчал.

Впрочем, что может сказать немой человек? Мысли Хайнэ унеслись далеко-далеко вперёд: он уже видел себя с Хатори в Арне, представлял, как говорит с ним о незнакомке с белоснежными волосами. Слова "Я люблю её" вырвались случайно, но сейчас Хайнэ только порадовался: значит, можно будет не скрывать всё, как с остальными, напрямую говорить о своих чувствах, говорить о ней. И Хатори никогда не ответит ему насмешкой, как ответила бы сестра, хотя бы просто потому, что он вообще не умеет говорить.

Хайнэ судорожно вздохнул, пытаясь привести чувства в порядок, и потянул Хатори вперёд.

— Смотри-ка! — вырвалось у него, когда он увидел впереди толпу людей. — Мы нашли путь обратно к базарной площади?

Однако он ошибался и понял это довольно быстро.

Это была другая площадь.

Народу здесь скопилось не меньше, однако на этот раз почти все молчали, и царила какая-то тяжёлая, удушливая атмосфера. Хайнэ ощутил это почти физически и испытал неосознанное желание уйти, но Хатори вдруг перехватил инициативу и, легко пробравшись сквозь толпу, вытащил Хайнэ в первые ряды.

В центре площади к столбу был привязан человек.

Напротив него стояла женщина в одежде жрицы, окружённая несколькими мужчинами. Она развернула свиток, который держала в руках и прочитала равнодушным тоном:

— Мато Манари, укравший у своей госпожи кольцо с драгоценным камнем и помимо этого оскорбивший её неучтивыми словами, приговаривается за свои преступления к смертной казни. Тому, кто от рождения принадлежит к низшей стихии, предстоит принять огненную смерть в знак того, что он не заслужил лучшего перерождения вследствие своего непослушания, и родится там же, откуда начал свой путь — в огне и мраке Подземного Мира.

Мужчина, привязанный к столбу, с трудом поднял голову и посмотрел на жрицу воспалёнными глазами.

— Будьте вы прокляты, — сказал он.

Жрица, не обратив ни малейшего внимания на его слова, взмахнула рукой, и в то же мгновение тело приговорённого к смерти охватили языки пламени.

Хайнэ вздрогнул и шарахнулся в сторону, однако Хатори крепко удерживал его запястье.

Омерзительный запах горелого мяса защекотал ноздри, и Хайнэ снова испытал непреодолимый позыв к рвоте.

— Отпусти меня! — в ужасе закричал он, пытаясь вырвать руку. — Пусти, я хочу уйти отсюда!

Однако чужие сильные пальцы продолжали сжимать его запястье, словно в тисках. Отвернувшись от страшной картины, Хайнэ заскользил взглядом по лицу Хатори, и внезапно замер на месте, поражённый догадкой.

Да он же... он наслаждается этим зрелищем, понял он.

Хатори смотрел на извивавшегося в пламени осуждённого завороженным взглядом, уголки его губ были приподняты в лёгкой улыбке, глаза сверкали, как у человека, захваченного страстью.

"Чудовище..." — промелькнуло в голове у Хайнэ.

До ушей его донеслись истошные вопли осуждённого.

— Пусти!!! — снова заорал Хайнэ и, не добившись никакой реакции, что было силы врезал Хатори кулаком по щеке.

Это подействовало.

Тот обернулся, глаза его сузились.

Хайнэ ещё не успел понять, что происходит, как на него обрушился удар, а потом ещё один. Рыжеволосый мальчишка принялся избивать его со вполне спокойным видом, и только в тёмно-алых глазах горела холодная ярость.

Тогда Хайнэ охватила настоящая паника, близкая к помешательству. Где он очутился, что за демон находится рядом с ним, кто ему поможет?!

Он буквально завыл от ужаса, и в этот момент Хатори вдруг отпустил его. Хайнэ ещё успел заметить слегка растерянное выражение на его лице, но ему было уже не до этого — инстинкты требовали одного: бежать, бежать, бежать как можно дальше от этого жуткого места.

Хайнэ бросился продираться сквозь толпу, всё ещё дрожа от ужаса и почти ничего не соображая. Он побежал по улице, спотыкаясь и падая на мостовую, с трудом поднимаясь и продолжая бежать.

Вдруг кто-то преградил ему путь.

— Из благородных, да? — спросила с ненавистью седая женщина в потрёпанной одежде. — Пришёл посмотреть на забавное зрелище, полюбоваться, как заживо сжигают простолюдина?

Хайнэ стоял, низко опустив голову и пытаясь отдышаться.

Женщина подошла ближе и внезапно выхватила из его волос, скрученных в узел, шпильку, украшенную драгоценными камнями.

— Жизнь бедняка оказалась равна стоимости такой вот вещицы, — проговорила старуха. — А у тебя их десятки и сотни.

Хайнэ бросило в дрожь от её голоса. Он поднял голову, попятился и внезапно обнаружил, что взгляды всех окружающих устремлены на него.

"Великая Богиня, как же они нас ненавидят", — в изумлении понял он.

Его снова замутило, картинка перед глазами начала расплываться.

В первую секунду Хайнэ охватила чуть ли не радость — потерять сознание, умереть, да что угодно, лишь бы это закончилось... а потом он понял, чем ему грозит обморок в этой ситуации, и его прошиб ледяной пот.

"Нет, нет, только не сейчас!" — в ужасе подумал он.

Теперь речь шла уже не о том, что мерзко упасть на грязную мостовую. Теперь речь шла о его жизни: если он потеряет сознание, свалившись под ноги этим людям, они попросту разорвут его на части, растерзают, как голодные звери — свою добычу.

— Я ничего вам не сделал, — пролепетал Хайнэ, не представляя, каким ещё образом защищаться. — Не я приговорил его к смерти!..

Он снова попятился, развернулся, попытался бежать, упал — и больше уже подняться не смог.

Глава 4

Иннин вернулась домой только под вечер.

Сначала она пыталась разыскать брата и Хатори, которые как будто провалились в Подземный Мир после произошедшего на площади, потом, решив, что это безнадёжно, сосредоточилась на том, чтобы найти дорогу обратно.

Это оказалось не так-то просто, в первую очередь потому, что стражники у ворот никак не хотели поверить, что она — Иннин Санья, а не какая-то оборванка, пытающаяся обманным путём проникнуть в другую часть города.

Положение спас оценщик драгоценных камней, который подтвердил, что изумруды в кулонах, шпильках и перстнях, которые, Иннин, по счастью, не выбросила вместе с накидкой — настоящие. После этого ей поверили.

Однако она прекрасно понимала, что это затруднение — ничто в сравнении с тем, что ей предстоит по возвращении домой. Проступок её был велик, и нечего было и пытаться свалить вину на брата или рыжеволосого. К тому же, Хайнэ потерялся...

Куда его только унесли демоны?! Лучше бы он и в самом деле остался на вершине стены, испугавшись прыгать!

Иннин ужасно на него злилась.

Она проникла в сад таким же путём, каким они с братом убегали — перебравшись через забор, и вошла в дом через двери для прислуги.

— Ах, госпожа... — всплеснула руками Рису, женщина, которая с раннего детства была для неё нянькой и прислужницей одновременно. — В каком же виде вы вернулись! И верхнюю накидку где-то потеряли... Пойдёмте, пойдёмте скорее в купальню.

Большого удивления в её голосе не было, и Иннин даже растерялась: она была уверена, что в доме царит страшный переполох, и ждала, что как только она вернётся, на неё накинутся с обвинениями и расспросами, а потом устроят взбучку, возможно, даже выпорют. А её зовут мыться в купальню.

— Хайнэ... — начала было она, но Рису её перебила.

— Я знаю, знаю, госпожа, — сокрушённо сказала она. — Господин так до сих пор и не пришёл в себя, уже послали за докторами.

— Так Хайнэ дома?! — воскликнула Иннин.

— Да, госпожа...

Решив не тратить время на дальнейшие расспросы, девочка бросилась в комнату брата, чтобы убедиться во всём собственными глазами. Распахнув тяжёлые, неподдающиеся с первого раза двери, она замерла на пороге. Внутри было темно — только слабо мерцало пламя светильников, подвешенных у изголовья кровати. Хайнэ лежал, переодетый в чистую ночную одежду, и ровно дышал во сне. Особенно больным он не выглядел, разве что чересчур бледным, ну так он всегда был таким.

"Ничем он не болен, — сделала вывод Иннин. — Просто опять упал в обморок от пnbsp;

&ереизбытка впечатлений, как вчера во дворце".

Она чуть ухмыльнулась, уже предвкушая, как сможет дразнить брата, когда он проснётся.

Быть чувствительным считалось хорошо для мужчины, и Иннин не сомневалась, что совсем скоро, когда женщины начнут вырывать её брата друг у друга из рук, Хайнэ ещё возгордится своей красотой и утончённостью, однако пока что он заметно смущался каждый раз, когда речь заходила о его будущей жене или возлюбленной, и это давало Иннин весомое преимущество в их негласной войне.

По крайней мере, сама Иннин, мечтавшая стать жрицей, не собиралась иметь ни мужа, ни возлюбленного, и Хайнэ мог дразнить её разве что, как сегодня, любовными отношениями с другими жрицами, но это было совсем уж глупо.

Вдоволь насмотревшись на спящего брата, Иннин вышла в коридор и прикрыла двери.

— Что с ним случилось? — всё-таки спросила она у Рису, поднявшейся вслед за ней.

— Мы не знаем, госпожа, он всё время был без сознания и не мог ничего рассказать.

— Как же он тогда вернулся?

Иннин вскинула голову и внезапно поняла ответ сама: в другом конце коридора стоял, прислонившись к стене, рыжеволосый мальчишка.

— Это он. Принёс господина на руках, — шёпотом подтвердила догадку Иннин Рису. — Вот только из него мы тоже ни слова не смогли вытянуть. Такой странный мальчишка. Я случайно услышала, что он...

— Не надо, — перебила Иннин.

Почему-то ей не хотелось говорить о Хатори.

Уж слишком непонятно и удивительно было то, что он — вор — вернулся по собственному желанию в то место, от которого, казалось бы, должен держаться как можно дальше. Или он рассчитывал на награду за то, что помог благородному господину добраться домой?

Она посмотрела мальчишке в глаза, и тот ответил ей прямым, невозмутимым взглядом.

— Пойдём в купальню, — сказала Иннин Рису как можно более ровным тоном и отвернулась от рыжеволосого.

Отогнав усилием воли все посторонние мысли, она спустилась на первый этаж, вошла в выложенный мраморной плиткой зал и, сбросив штаны и рубаху, стала ждать, пока служанки наполнят водой бассейн.

— Ах, госпожа, — вздохнула Рису, поднимая её грязную одежду. — Можете никому не говорить, но я-то знаю, что вы были в Нижнем Городе, по запаху чувствую. Не дело это. Не место вам там.

— Да? А где же моё место? — как-то отстранённо спросила Иннин, спускаясь в бассейн.

— Ну как же? Вы будете госпожой этого дома, наследницей семьи Санья, продолжательницей рода, — ответила Рису с какой-то непонятной гордостью.

Иннин вздохнула, закрыла глаза и погрузилась в воду.

"Нет, моё место во дворце и только там", — прошептала она так тихо, чтобы никто не мог её услышать.

Это было то, что она всегда о себе знала, с самого детства. С той минуты, когда мать рассказала ей о своей сестре, и о том, что тринадцать веков назад женщины из дома Санья были императрицами. Иногда, в самых головокружительных и несбыточных мечтах Иннин представляла себе, как возвращает своему дому эту честь, как поднимается по Великой Лестнице в пурпурной одежде и золотом головном уборе, и как все преклоняют перед ней колени. Впрочем, даже если это было и невозможно, путь жрицы был для неё открыт, и она собиралась пройти по нему до самого конца.

Это было то, что она знала...

Тёплая вода успокаивала, аромат плывущих по ней лепестков расслаблял.

Иннин вытащила из воды ноги и руки, позволяя служанкам отмыть их от грязи.

Сама она в это время вернулась мыслями к девочке на площади.

Этот удар был, пожалуй, даже сильнее, чем то, что Верховная Жрица отказалась взять её во дворец и предпочла ей Хайнэ. Промучившись от чувства обиды, унижения и несправедливости весь вчерашний день, Иннин, в конце концов, преодолела их, сказав себе: "Я всё равно попаду во дворец, её благосклонность для этого не требуется! А когда-нибудь сама стану Верховной Жрицей, сместив её, и это и будет моя месть".

Это решение придало Иннин сил и даже какой-то новой отваги.

Но сегодня на площади...

Оказывается, всё то время, что она гордилась своей кровью Санья и мечтала стать самой могущественной жрицей в истории страны, где-то среди лачуг бедняков росла девочка, которая к такому же возрасту научилась тому, чего сама Иннин не умела, и научилась сама, без чьей-либо помощи, потому что ни одна из жриц не стала бы наставлять девочку неблагородного происхождения.

Иннин не то чтобы завидовала, она испытывала растерянность — как такое могло случиться? И, может быть, это знак, что она во всём ошибалась, и у неё ничего не получится?

Ей хотелось бы забыть обо всём, как будто она ничего не видела, но стоило закрыть глаза, как перед ними снова возникала девочка с развевающимися на ветру волосами, с белыми рукавами, как крыльями, которые она вскидывала, чтобы показать новые чудеса.

В груди мучительно заныло.

"Я так никогда не смогу..." — как будто нашёптывал кто-то на ухо.

Иннин даже рванулась из воды от переполнявших её эмоций, но купание всё равно было закончено, так что никто из служанок не заметил, что что-то не так.

Они накрыли свою маленькую госпожу полотенцем, а потом принялись натирать её кожу маслами и укладывать волосы в причёску.

Особенно старалась при этом Рису — судя по её виду, она испытывала почти восторг, помогая госпоже просунуть руки в рукава тончайшей белоснежной рубахи и следом надевая на неё ещё одну, шёлковую, цветную, унизывая её пальцы кольцами с драгоценными камнями и украшая волосы цветами. Примерно так же была увлечена младшая сестра Нита, занимаясь своими куклами и меняя им одним наряд за другим.

Сама Иннин этой игрой никогда не интересовалась, гораздо большее удовольствие ей доставляло забраться в постель с тяжеленным томом Великой Книги Толкования Символов и слышать вокруг удивлённые возгласы взрослых: "Ах, такая маленькая девочка, а уже читает такую сложную книгу!"

Впрочем, была и ещё одна книга, которая увлекала её даже больше — единственная, которую они с Хайнэ буквально вырывали друг у друга из рук, не страшась признаваться, что читают одно и то же.

Это была история про удивительные приключения принцессы Амасты, в детстве украденной из дворца и потому ничего не знавшей о своём благородном происхождении. Преодолев тяжёлые испытания, победив всех врагов и пройдя через все четыре стихии — принцесса побывала в Подземном Мире, в волшебном лесу, который населяли живые деревья, в Стране Орлов, расположенной высоко в горах, и, наконец, пересекла океан — Амаста вернулась во дворец и заняла подобающее ей положение.

Иннин знала эту историю, занимавшую больше тысячи страниц, буквально наизусть и сейчас тоже вспомнила о ней.

"Всё это только испытания, — подумала она, глубоко вздохнув. — Как у Амасты. Я не сдамся! Ничто не заставит меня отступить".

И тут в купальню ворвалась другая служанка.

— Госпожа Иннин, — задыхаясь от быстрого бега, сказала она. — Приехали лекарь с госпожой из дворца, госпожа Ниси зовёт вас в зал собраний.

Иннин вскочила на ноги — так порывисто, что тонкая ткань полупрозрачной верхней накидки, которую Рису в этот момент завязывала на плечах у девочки, чуть было не порвалась.

Её зовут в зал собраний?!

В тех случаях, когда госпоже требовалось принять важное решение, она звала в зал собраний всех домочадцев, и, в первую очередь, старшую дочь, голос которой имел наибольшее значение после матери.

Но она ведь даже ещё не прошла церемонию взросления!

Значит, произошло что-то действительно серьёзное.

Иннин рванулась к дверям.

— Подождите, подождите, госпожа, куда вы! — запричитала Рису, пытаясь её удержать. — Так же нельзя, я ещё не закончила с вашей причёской! Приехала госпожа из дворца, вы не можете показаться перед ней в таком виде!

Иннин разозлилась.

Порой обязательное следование условностям — в этот день можно надеть одежду только таких цветов, господину Главному Астрологу нужно поклониться столько-то раз — невероятно выводило её из себя, и сдержаться никак не удавалось.

— Надоело, отстань! — раздражённо выкрикнула Иннин, и от злости специально выдернула из волос цветы и гребни, тем самым окончательно испортив причёску.

Освобождённые волосы рассыпались по плечам, а Рису, издав горестный стон, принялась подбирать покатившиеся по полу заколки.

Иннин выскочила из купальни, больше не обращая на неё внимания.

В зале собраний уже находились четверо — Ниси, Райко, пожилой мужчина-лекарь и незнакомая женщина в одежде жрицы.

Иннин притворила двери и посмотрела на присутствующих с вызовом — пусть, если хотят, отчитывают её за неподобающий вид, ей всё равно.

Впрочем, взглянув на мать, она несколько устыдилась. Каждый раз, когда её природное упрямство сталкивалось с мягкостью матери, она испытывала некоторое замешательство, и весь её пыл начинал угасать.

Но сейчас Ниси ничего ей не сказала и даже не ответила взглядом, полным мягкого укора, как обычно.

— Господин говорит, что Хайнэ серьёзно болен, — сказала мать, как показалось Иннин, с некоторым трудом.

Иннин вздрогнула.

Серьёзно болен?! Но ещё с утра с братом всё было хорошо...

Тут она вспомнила, что Хайнэ жаловался на площади, что ему дурно, а она не поверила, посмеялась.

— Что с ним, что это за болезнь? — спросила она в замешательстве.

Лекарь почему-то опустил взгляд.

— Мы не можем быть до конца уверены, госпожа, но высыпания в виде разноцветных звездообразных пятен, жар, лихорадка, обморок...

— Это красная лихорадка, — вдруг перебила его жрица. — Чрезвычайно редкое и странное заболевание. В наших книгах хранятся записи обо всех таких случаях, их было не более десяти за последнюю сотню лет. Причины нам неизвестны, способы лечения — тоже. В половине описанных случаев развитие болезни приводило к смерти больного в течение нескольких месяцев от момента проявления первых симптомов. В остальных случаях — к серьёзным увечьям и неспособности продолжения рода.

От холодного и невозмутимого тона жрицы, которым она произносила этот приговор Хайнэ, Иннин прошиб ледяной пот.

— Но что, если это не так?! — закричала она.

— Надейтесь, что мы ошибаемся, — пожала плечами жрица.

В этот момент Иннин стало по-настоящему страшно.

— Что же делать? — спросила она.

— Ничего.

Иннин какое-то время молчала.

— А... обряд? — наконец, пробормотала она.

Она знала, что в тех случаях, когда методы лекарей не дают никакого результата, жрицы могут использовать свои способности для того, чтобы изгнать болезнь.

Конечно, они делают это не для каждого человека, но Хайнэ... он же Санья. В нём течёт божественная кровь, как это возможно, чтобы он умер или не смог иметь детей?!

— Мы ничего не сможем сделать для человека, поражённого этой болезнью.

Иннин переводила растерянный взгляд с одного лица на другое.

— В некоторый случаях помогают чистый горный воздух и постоянные ванны, — жалостливо пробормотал старичок-лекарь. — Не излечиться от болезни, конечно, но хотя бы облегчить её течение. Вот то, что я сказал госпоже Ниси...

В этот момент до Иннин донёсся глухой голос матери.

— Если это единственное, что я могу сделать, то я завтра же увезу Хайнэ в наш дом в Арне, — сказала она. — Иннин, я позвала тебя затем, чтобы ты решила, поедешь ты с нами или останешься в столице.

Иннин застыла, как громом поражённая.

В голове сразу же пронеслось: период, в течение которого жрицы принимают новую девочку на обучение, недолог, и составляет лишь полгода после церемонии взросления. Можно было бы надеяться на привилегии, но ведь Верховная Жрица ясно дала понять, что никаких привилегий не будет, показала, что родственная связь для неё ничего не значит...

"Нет, я не могу сейчас уехать обратно домой, я должна быть здесь!" — хотела было сказать Иннин и осеклась, вспомнив, что "в половине описанных случаев развитие болезни приводило к смерти больного в течение нескольких месяцев от момента проявления первых симптомов".

Она останется в столице, а Хайнэ в это время умрёт в Арне.

Они никогда не были дружны с братом, постоянно осыпали друг друга насмешками, воевали, но сейчас от этой мысли всё внутри как будто перевернулось.

Но если она поедет с Хайнэ, то потеряет возможность стать жрицей!..

— Я... я хотела бы немного подумать, — только и смогла вымолвить Иннин.

Мать кивнула ей, и девочка вышла из залы, придерживаясь за стену.

В голове всё перепуталось, картинка перед глазами тоже расплывалась.

С самого раннего детства Иннин привыкла добиваться своего, и препятствия её не пугали, наоборот, придавали сил, но то, что произошло, казалось совершенно непреодолимой преградой, вставшей на её пути.

Самое забавное, что в прямом смысле это преградой не было, мать ведь не запретила ей остаться в столице, не потребовала возвращаться в Арне вместе с ней и братом.

"Я не нужна Хайнэ, мы с ним всегда ссорились, — попробовала убедить себя Иннин. — Ему будет только лучше, если меня рядом не будет..."

И, вроде бы, так всё и было, но на душе от этих мыслей стало так же тошно, как в те моменты, когда окружающие люди откровенно лицемерили — в угоду условностям или для достижения каких-то своих целей.

Постояв немного в коридоре, Иннин развернулась и пошла в комнату брата.

Там всё было точно так же, как несколько часов назад, только светильники на этот раз были подвешены над всеми углами кровати и в определённом порядке. Пересчитав их количество, Иннин вздрогнула — постель Хайнэ в одночасье превратилась в место, где от тяжелобольного и умирающего отгоняют злых духов.

"Не может такого быть! Что, если это всё-таки ошибка?.." — снова пронеслось в голове Иннин.

Она вспомнила, как лекарь говорил что-то про звездообразные пятна. Где же они? Брат выглядит, как обычно, если бы он был так тяжело болен, то разве это не было бы заметно?

Дотронувшись до руки Хайнэ, лежавшей поверх одеял, Иннин чуть было не отдёрнула пальцы — таким горячим, почти обжигающим был брат. Поколебавшись, она раскидала в стороны многочисленные покрывала и, нависнув над Хайнэ, потянула в разные стороны полы его длинного шёлкового халата. Белоснежная ткань разошлась, открывая взгляду ещё более светлую кожу бёдер, испещрённую пятнами разных оттенков розового и багрового цветов.

Как будто кто-то пролил на чистый лист рисовой бумаги красноватый сок агуалы.

Значит, это правда.

Иннин хотела укрыть брата обратно, но в этот момент он, открыв глаза, посмотрел на неё мутным взглядом, и она так и застыла с покрывалом в руках.

За двенадцать лет жизни и брат, и сестра ни разу не проявляли заботу друг о друге, и сделать, точнее, показать это теперь было сложно, почти невыносимо.

Пересилив себя, Иннин грубоватым движением прикрыла брата тканью и застыла, напряжённая, как стрела. Взгляд Хайнэ заскользил по подвешенным над кроватью светильникам.

"Пересчитывает", — поняла Иннин, невольно похолодев.

Каково это — проснуться и обнаружить, что над тобой уже почти что проводят похоронный ритуал?

— Я... пришла попрощаться, — внезапно вырывалось у неё. — Мама увезёт тебя обратно в Арне, а я останусь здесь. Ты ведь всё равно не хочешь, чтобы я ехала с тобой, так?

Хайнэ ничего не ответил.

Иннин вдруг показалось, что изменения в его внешности происходят прямо у неё на глазах: скулы заостряются, щёки бледнеют, глаза западают.

В голове пронеслось: он был таким красивым. Иннин частенько дразнила его этой красотой, но в глубине души гордилась тем, что её брата захотят себе в мужья самые знатные девушки столицы.

И что теперь?

Если слова жрицы — правда, то даже если Хайнэ не умрёт...

— Я стану жрицей и вылечу тебя. — Иннин сама не ожидала от себя этих слов, но она произнесла их, и её вдруг охватило невозможное облегчение, такое сильное, что из глаз чуть было не хлынули слёзы. — Да, да. Они говорят, что ничего не могут сделать, но я смогу.

Взгляд Хайнэ оставался всё таким же — мутноватым, но осмысленным, и совершенно лишённым каких-либо тёплых эмоций. Иннин даже почудилось в этом взгляде презрение.

— Ты что же, думаешь, что это отговорка? — дрожа, произнесла она. — Чтобы успокоить свою совесть?

Хайнэ, по-прежнему ничего не отвечая, зашевелился. Когда он переворачивался на бок, широкий рукав его халата задрался, и Иннин увидела, что всё его предплечье густо усыпано такими же пятнами, что и бёдра. Вздрогнув, она соскочила с кровати и бросилась к дверям.

Лишь в коридоре она упокоилась и побрела вперёд, как во сне.

Толкнув первые попавшиеся двери, Иннин зашла в какую-то залу, чтобы побыть в одиночестве, не видеть никого, и чтобы никто не смог увидеть её.

Она остановилась посреди комнаты, уставилась невидящим взглядом в пол.

"Как же моя мечта? — колотилось у неё в висках. — Мой путь? Испытания..."

На этот раз сдержаться не удалось — слёзы бессилия, отчаяния и обречённости хлынули по её щекам. Иннин подняла руки, чтобы вытереть их, и внезапно увидела сквозь пелену, застлавшую глаза, что-то яркое, сверкнувшее, словно пламя факела.

Она замерла в той позе, в которой была, точно обращённая на месте в камень.

Он. Рыжеволосый Хатори.

Как она только могла его не заметить.

Иннин попыталась было продумать варианты отступления — незаметно вытереть лицо, быстро развернуться и уйти, но в ней как будто вдруг что-то надломилось, и из глаз хлынул новый поток слёз.

Эта неспособность совладать с собственным телом вызывала в ней глубочайшую растерянность, и она замерла на месте, больше не пытаясь ничего сделать, только широко распахнув глаза, из которых продолжали литься слёзы, уже как будто сами по себе.

— Что ты на меня смотришь? — наконец, проговорила Иннин.

Из-за слёз, стоявших в глазах, она не видела лица мальчишки — только смутный силуэт и пламя, яркое пламя волос, но знала, что он стоит на месте и не отрывает от неё взгляда.

Смотрит, как она плачет.

Она, которая в течение нескольких последних лет не показывала слёз никому, даже матери. Не плакала вообще...

— Я плачу... — каждое слово давалось с большим трудом. — Я плачу, потому что мой брат умирает, а меня гораздо больше волнует, что из-за этого я не смогу попасть во дворец и стать жрицей. Вот поэтому.

Проговорив это, Иннин потеряла последние остатки сил и рухнула на колени.

Слава Великой Богине, мальчишка не стал подходить к ней, утешать, что-то говорить — Иннин была безмерно ему за это благодарна.

А, впрочем, он же был немой...

Так или иначе, но поток слёз в конце концов иссяк.

Выплакавшись — впервые за несколько лет — Иннин почувствовала себя лучше и поднялась на ноги. Сил как будто прибавилось, отчаяние тоже куда-то ушло, хотя ситуация и трудный выбор, который ей предстоял, оставались всё теми же.

Она взглянула на Хатори прямо и решительно, взглядом, которым говорила: "Да, я плакала перед тобой, ну и что?"

Тот смотрел на неё как-то странно, но интуиция подсказала Иннин, что дело не в пролитых ею слезах.

Тогда в чём?

Взгляд её вдруг упал на собственные рукава, расшитые цветами, и она поняла ответ: сегодня утром Хатори видел перед собой взлохмаченную девчонку в исподних штанах и рубахе, мало чем отличающуюся от оборванок в Нижнем Городе. А теперь перед ним госпожа в шёлковых одеждах, вся унизанная драгоценностями.

Хорошо хоть причёску она растрепала...

Или не хорошо?

Иннин вдруг захотелось, чтобы он увидел её во всём парадном облачении — многослойных накидках и роскошном головном уборе — и это желание ей не понравилось, почти испугало. Кто он такой? Вор, оборванец... Правда, Хатори, не побоявшись наказания, принёс Хайнэ обратно, и это говорило о том, что он, по крайней мере, не подлец, но всё равно. Нет никакой разницы, как она будет выглядеть перед ним.

Звук хлопающих крыльев отвлёк Иннин от этих мыслей.

Она вскинула голову и увидела белоснежную птицу — ту самую, которую Хайнэ привёз из дворца. Наверное, клетку унесли из его комнаты, чтобы брата не разбудили громкие звуки...

Иннин подошла ближе.

До чего же несчастной выглядела эта птица — слишком большая для своей клетки, вынужденная свернуть крылья, изогнуть длинную шею, чтобы хоть как-то в ней поместиться. Зачем она Хайнэ? Он всё равно не будет в состоянии о ней заботиться...

Закусив губу, так, что самой стало больно, Иннин схватила клетку, раздвинула перегородки, выводящие на террасу, и, не дав себе времени опомниться, выпустила птицу на волю.

Та выбиралась из клетки как будто даже неохотно — и никуда не полетела, а перепрыгнула к Иннин на плечо.

Шелест её больших белых крыльев чем-то напоминал долгий печальный вздох.

— Он болен и умирает, — прошептала Иннин. — Лети.

Тогда птица, как будто поняв её речь, тяжело взмахнула крыльями и полетела — сначала немного неуклюже, но постепенно приноравливаясь и взмывая всё выше.

Иннин проводила её взглядом, и к глазам снова подступили жгучие слёзы, но на этот раз она смогла сдержаться. Вернувшись в зал и поставив пустую клетку на пол, она вдруг заметила на её дне небольшой свёрток.

Развернув его, Иннин обнаружила семена — уже наполовину проросшие.

Что это было такое, она не знала, но понимала: если их сейчас не посадить, они погибнут. Умрут, как...

— Принеси мне горшок с землёй и воды, — скомандовала Иннин. — Быстро!

Хатори безмолвно исчез за дверями зала, и тут только она поняла свою ошибку: он же не слуга, он вообще первый раз в этом доме, где он всё это найдёт?

Но у неё почему-то появилась странная, противоречащая логике уверенность: найдёт и принесёт.

И так оно и оказалось.

Мальчишка принёс всё, что было нужно, через четверть часа, не больше.

Стараясь не задумываться о том, как это ему удалось, Иннин опустилась на колени и принялась выкапывать ямку в земле. Занятие, подобающее служанке — но Иннин почему-то хотелось сделать это сейчас самой.

Она хотела было приказать Хатори полить сверху воды, но он неожиданно сделал это сам, без её слов. А после взял несколько семян и опустил их в землю.

Иннин вздрогнула: что он себе позволяет, она ведь хотела сделать это сама! И почему он взял не все семена, а только половину?

Она хотела было возмутиться дерзостью мальчишки, но вместо этого взяла оставшиеся семена и повторила его действие, случайно соприкоснувшись с его рукой, оказавшейся удивительно тёплой. Замерев на мгновение, Иннин принялась утрамбовывать землю, и в этот момент у неё вдруг помутилось в глазах.

Это продолжалось секунду, не более, а потом самочувствие пришло в норму, но вместе с тем Иннин охватило какое-то новое, странное, никогда ещё не испытанное ощущение. Ей почудилось, что она как будто плывёт по волнам, расслабившись и отпустив от себя всё то напряжение, которое перед этим помогало двигаться вперёд. Раньше ей казалось, что она должна что есть силы карабкаться вверх, преодолевая все преграды. И вот теперь перед ней встало последнее препятствие, но она, вместо того, чтобы перешагнуть через него, как будто отступила в сторону.

И это было грустно, но в то же время принесло умиротворение.

— Ладно, — прошептала Иннин. — Я поеду с Хайнэ домой, я останусь с ним. Пусть даже это будет означать, что я никогда не попаду во дворец...

Она вздохнула и, закончив с посадкой семян, поднялась на ноги.

Руки её были в земле и в грязи, роскошные одежды тоже выпачкались, но на душе было хорошо.

* * *

Принцесса Таик ворвалась в покои своей матери, как ураган, растолкав стражу и наплевав на все правила приличия.

— Госпожа, вы слышали о том, что произошло сегодня на площади, и до сих пор ничего не предприняли?! — закричала она. — Вы собираетесь что-нибудь сделать?!

Императрица, которая со вчерашнего дня пребывала в спокойном расположении духа и не выпускала из своих рук белых бус, полученных от "посланницы", подняла на неё взгляд.

— Нет, — сказала она.

Из груди принцессы вырвался полустон-полурычание.

Потом она сумела взять себя в руки.

— Госпожа, мне сказали, что это снова были белые птицы. Вы понимаете, что это значит? Это заговор! Вчерашнее событие и сегодняшнее имеют между собой связь! Помимо того, что это дерзкая, отвратительная насмешка, это ещё и опасно! Эти люди, кем бы они ни были, сеют в народе семена недоверия к императорской семье и религии, они подговаривают народ к восстанию! Как вы можете быть так равнодушны?! Неужели вы хотите всех нас уничтожить?!

— Я хочу всех спасти, — сказала Императрица.

Даран, всё это время сидевшая на подушках возле её ложа, прикрыла глаза.

Неистовство и безрассудство принцессы Таик, её желание, не думая ни о чём, перейти к крайним мерам, вызывали у неё раздражение, однако воодушевление, охватившее Императрицу, было не многим лучше.

Госпожа обрела своё успокоение, но, позабыв о мучавших её прежде страхах, она перестала видеть и реальную опасность.

Произошедшее на площади внушало Верховной Жрице самые серьёзные опасения: если в простонародье появилась девочка, обладающая феноменальными способностями, то это очень, очень плохо. Простые люди должны быть уверены в том, что силой, необходимой жрице, потенциально обладают лишь женщины знатного происхождения. Даран прекрасно знала о том, что в действительности эти способности могут быть у каждого, но до сих пор никому не удавалось реализовать их без помощи наставницы и определённых условий, возможных лишь во дворце и в Храме. Но если это каким-то чудом произошло...

Всё это грозило обернуться ситуацией, схожей с тем, когда бурные воды реки, долго сдерживаемые плотиной, наконец, её прорывают.

Следовало что-то предпринять, чтобы не допустить наводнения.

Самым простым выходом представлялось разыскать новоявленную волшебницу и либо подкупить, либо уничтожить. Но, во-первых, до того момента, как удастся это сделать, может пройти слишком много времени, а во-вторых.... Где одна, там и две.

Даран опасалась, что даже если эта странная девочка замолчит навсегда, вслед за ней появится ещё одна, а потом ещё, и тогда всё будет кончено.

— Возможно, нам действительно следует пойти на некоторые уступки, — проговорила она. — Дать женщинам из простонародья надежду на то, что для них возможен путь жрицы. Одна-две девочки в год, не больше, это не будет нам многого стоить. И в то же время каждая будет надеяться на то, что именно она, или её дочь, станет избранной, и не позволит себе предосудительных толков и мыслей.

Губы принцессы Таик скривились в нехорошей улыбке.

— Каким же образом вы объясните людям такую возможность? — спросила она. — Скажете, что всё это время, три тысячи лет, Великая Богиня ошибалась, утверждая, что людям, рождённым в низшей среде, не может быть дано права приближаться к ней?

На это Даран пока не знала, что ответить.

Она поклонилась.

— Каковы ваши предложения, Госпожа?

— Я уже говорила об этом, — отрывисто произнесла принцесса. — Сильнее всего на людей действует страх. Власть должна внушать благоговение и ужас! Никаких уступок, даже в малейшем. За любое слово, направленное против императорской семьи, жриц, или же богини, полагается смертная казнь. И нужно сделать так, чтобы у нас было больше осведомителей. Пусть каждый второй в этом городе и в этой стране станет доносчиком и шпионом, на это я не пожалею денег и драгоценностей!

— Хватит, — перебила Императрица. — Выйди отсюда. У меня нет больше сил слушать твои исполненные злобы слова.

Принцесса Таик стиснула зубы, но ослушаться не посмела.

— Как ты думаешь, если она полюбит кого-нибудь, это смягчит её сердце? — спросила Императрица, когда дочь покинула зал. — Или же она вовсе не способна на любовь? В кого она такая? Не в своего отца. И разве в меня?

Даран опустила взгляд.

— Я не думаю, что любовь недоступна принцессе, — поколебавшись, ответила она. — Вот только её любовь будет... неистовой. Вряд ли она сможет смягчить её сердце.

— И всё-таки я надеюсь на это, — возразила Госпожа. Какое-то время она молчала, рассеянно перебирая в руке белые бусы, а потом продолжила: — Для неё уже подходит то время, когда пора вступать в первый брак. Но я собираюсь дать ей ещё времени. Столько, сколько потребуется... чтобы найти того человека, которого она полюбит. Пусть возьмёт в мужья кого угодно, пусть даже человека не самого подобающего происхождения, но того, к кому она будет испытывать искренние чувства.

Даран снова прикрыла глаза.

Ещё одна совершенно невозможная идея, неужели Госпожа сама этого не понимает?

Разве можно принцессе вступать в первый брак, от которого у неё будут наследники, повинуясь простой сердечной прихоти? Да и, самое главное, зачем это нужно? Если принцесса полюбит кого-то, она всегда сможет вступить с этим человеком во второй брак или попросту взять его в любовники.

Оставалось надеяться, что сама принцесса Таик, несмотря на её безрассудство, всё-таки не вдохновится такой идеей.

Как хорошо бы было, если бы она вступила в первый брак с Хайнэ Саньей! Так было бы лучше для всех.

Но теперь эта возможность утеряна окончательно и бесповоротно.

Несколькими часами ранее Даран получила известие о том, что её племянник болен красной лихорадкой, и только покачала головой: несчастный мальчик, но теперь уже ничего не поделаешь, с ним всё кончено.

— Я хочу остаться одна, Даран, — сказала Императрица. — Не потому, что я сержусь на тебя. Просто я так устала...

— Как вам будет угодно, Госпожа.

Даран поднялась, поклонилась и вышла из зала.

Она и сама чувствовала себя очень уставшей: события и разговоры последних дней привели её в такое состояние, что даже молитва стало невозможной. Прошлым вечером она долго находилась в одиночестве, в полной темноте Зала Уединения в Храме, пытаясь получить ответ: что это была за женщина, и что за магия? Но так ничего и не услышала...

Хотелось надеяться, что дело было лишь в сильной физической усталости, только в ней.

— Аста Даран, — внезапно послышался голос принцессы Таик.

Верховная Жрица напряглась.

&nnbsp;bsp; Принцесса назвала её nbsp;полным именем... почему-то казалось, что это не сулит ничего хорошего.

Она медленно обернулась.

— Да, Госпожа?

— Давай поговорим так, чтобы нас никто не услышал. Впрочем, нас здесь и так никто не услышит, не правда ли? — Принцесса криво усмехнулась и взмахнула рукой, как бы поясняя, что она имеет в виду: огромный коридор был пуст. Где-то далеко, у входа и выхода, толпились стражники, но отсюда невозможно было различить даже золотой рисунок, змеящийся по периметру дверей. — А ведь я ещё помню времена, когда всё было не так... Когда дворец не был наполовину пуст, когда все мои братья и сёстры были со мной, когда каждый день устраивались пышные представления и состязания в искусстве. Мне грустно, когда я думаю об этом.

Даран сдержала желание поморщиться: нотки меланхолии в голосе принцессы были невыносимо наигранными, лицедейство явно не относилось к числу её талантов.

— Мне жаль, что воспоминания детства ранили вашу душу, Госпожа, — произнесла она, стараясь не допустить уж слишком откровенной насмешки в голосе.

— А потом всё изменилось, — продолжила принцесса. — Ты помнишь, как это было, Даран? Как Госпожа распустила половину людей во дворце, как отослала от себя всех своих детей, как её начали тревожить призраки и злые духи? Во дворец пришли упадок и запустение, неудивительно, что подданные растеряли всё своё уважение! — выдержав определённую паузу, Таик вскинула голову и воскликнула: — Но я хочу вернуть всё, как было, и сделаю это! Я хочу, чтобы мой дом и моё имя снова были осиянны величием, чтобы ни один человек в этой стране не мог подумать о них без благоговения!

— Не сомневаюсь, что вы сможете это сделать, Госпожа.

— Так помоги мне в этом!

Даран чуть вздрогнула.

Принцесса просит её о помощи?

— Мы не должны быть врагами, Даран, — произнесла принцесса, отвернувшись и стиснув зубы. Очевидно, эти слова дались ей с трудом. — Моя мать доверяет тебе, ты — единственная, кто сможет убедить её в ошибочности её новой политики. Сделай это, и я не останусь в долгу. Я буду твоим другом, а это немало значит, не правда ли?

"Да, немало", — отстранённо подумала Даран.

А в реальности даже гораздо больше, чем подразумевала сама принцесса.

Смена фигуры, олицетворяющей божественную власть, всегда болезненно отражалась на силе Верховной Жрицы, и Даран понимала, что окажется наиболее уязвимой в тот момент, когда новая Императрица взойдёт на престол. И после этого тоже, если не удастся наладить с Госпожой достаточно крепкую связь...

— Вы понимаете, что просите меня о предательстве моей Госпожи и вашей матери, принцесса? — ровно произнесла она.

— О предательстве? Кто говорит о предательстве? — быстро спросила Таик. — Речь идёт лишь о том, чтобы помочь Госпоже принять верное решение! Послушай меня, Даран, ты ведь сама всё понимаешь! Это воодушевление продлится, в лучшем случае, несколько месяцев, за время которых Госпожа совершит непоправимые ошибки, а потом на неё нахлынут прежние тоска, апатия и страх, а мы все погибнем!

"Шанс, что всё произойдёт именно так, велик", — подумала Даран по-прежнему отстранённо.

А она так и не получила никакого ответа...

— Я готова исполнить любое твоё желание, — внезапно произнесла принцесса. — В знак своего благорасположения и нашей будущей дружбы. Скажи мне, чего ты хочешь, и я это сделаю, сейчас, или тогда, когда передо мной будут открыты более широкие возможности. Я дам тебе священную клятву, поклянусь своей кровью, что не нарушу этого обещания. Ну?

"Принцесса слишком горда, чтобы повторить это предложение дважды, — отчётливо поняла Верховная Жрица. — А мой план с Хайнэ не удался, и другого у меня нет".

— Я... — голос всё-таки на мгновение дрогнул. — Я хочу, чтобы мне самой было дозволено выбрать свою преемницу. И чтобы над той, кого я выберу, не были властны те вещи, которые обычно становятся препятствием на пути Верховной Жрицы.

— Да будет так, — с облегчением сказала принцесса.

И произнесла слова священной клятвы.

В тот момент, когда она удалялась, шелестя тканью накидок, Даран вдруг показалось, что темнота, царящая в обоих концах огромного коридора, начинает сгущаться, ползёт к ней, что тени обступают её так же, как обступили бессилие и усталость, несмотря на то, что в этот момент исполнилось самое сильное её желание.

Слова принцессы были разумны, сделка была взаимовыгодна и не то чтобы бесчестна.

Но тени ползли...

"Возможно, в этот момент я потеряла последнее, что ещё оставалось от моей души", — пронеслось в голове Верховной Жрицы.

Но она тут же переборола себя и усмехнулась этой мысли.

Слова. Всё это только слова.

"Как бы то ни было, я сделала это ради тебя", — подумала Даран, глядя куда-то вверх, туда, где высокие дворцовые своды терялись в зеленоватой мгле.

После этого она развернулась в сторону дверей, противоположных тем, в которые вышла принцесса, быстрым шагом пересекла коридор и потребовала себе экипаж.

К тому времени, когда луна осветила своим мерцающим светом безоблачное и беззвёздное небо, как будто нарисованное чёрной тушью, Верховная Жрица снова появилась в доме своей сестры.

Там было темно и холодно — все выходы в сад закрыты или занавешены тканью, все жаровни и большинство светильников потушены, чтобы не привлекать ещё больше огонь Подземного Мира к умирающему.

Запах особых благовоний, которыми обильно окуривали комнату тяжелобольного, висел в остальных помещениях лёгкой дымкой.

Запах горя, слёз и безнадёжности.

— Госпожа!.. — кто-то бросился к Даран в темноте, и она скорее поняла умом, чем догадалась по голосу: сестра. — Вы узнали о нашем несчастье, вы пришли!.. Есть ли какой-то способ помочь Хайнэ?

Верховная Жрица никогда не считала жалость полезным чувством, а сейчас, помимо этого, она была слишком опустошена для каких-либо эмоций.

— Я пришла не за этим, — отрезала она.

Сестра отпрянула, как от удара.

— Помочь ему невозможно, — так же жёстко продолжила Даран. — Думаю, это следствие совершённых ошибок. Пришло время расплачиваться.

— Госпожа, госпожа... — дыхание Ниси внезапно как будто оборвалось, а потом она проговорила каким-то странным тоном: — Разве это были мои ошибки, госпожа?!

Даран бы даже решила, что в голосе её младшей сестры прозвучал гнев, если бы она не знала, что Ниси гневаться не умеет.

— Мои тоже не окажутся безнаказанны, будь спокойна, — холодно пообещала она. — В своё время я расплачусь за всё.

Ниси как-то странно дёрнулась, а потом застыла на месте, чуть наклонив голову.

В темноте, окружавшей сестёр, лицо младшей казалось похожим на маску, на которой умелой рукой художника были изображены чувства — смирение и скорбь.

Даран решила, что, пожалуй, всё же переборщила с жестокостью, и заговорила о другом.

— Сегодня утром ты в очередной раз попросила меня о невозможном, — напомнила она. — Ты захотела себе в мужья простолюдина, и я позволила это, теперь ты хочешь простолюдина в сыновья, и я снова готова добиться для тебя соизволения. И после всего этого ты ещё меня упрекаешь? Тогда как ты даже не соизволила мне объяснить, откуда у тебя взялись это безумное желание и этот мальчишка-простолюдин.

Cегодня утром Верховная Жрица была порядочно зла на сестру за эту сумасшедшую просьбу и даже не думала о том, чтобы исполнить её, однако теперь она порадовалась, что не ответила резким отказом сразу же. Что ж, это будет сложно, но не невозможно, а после этого сестра как следует подумает, прежде чем сделать или сказать что-нибудь... неправильное.

— Я... встретила его в лесу и не смогла... — пробормотала Ниси, запинаясь. Брови её жалостно сошлись у переносицы, лицо отражало искреннее раскаяние. — Да, вы правы, госпожа. Во всём виновата я, это мои ошибки. Я благодарна за всё, что вы делаете для нас.

Даран не относилась к тем, кому униженное покаяние доставляет удовольствие, поэтому она снова переменила тему.

— Я забираю Иннин во дворец, — сказала она.

Ниси изумлённо вскинула голову.

— Как, госпожа? Разве вы переменили своё мнение? Я думала, вы...

— Я не отказывалась от неё, — возразила Даран. — Я не взяла её с собой сразу — по многим причинам. Можешь считать, что это было испытание. В каком настроении она находится сейчас?

Сестра помолчала.

— Я думаю, она смирилась, — наконец, тихо сказала она.

— Вот и прекрасно, — удовлетворённо отозвалась Даран.

Этот опыт будет полезен для будущей Верховной Жрицы.

Она поднялась на второй этаж, безошибочно нашла комнату Иннин, зашла в неё и притворила за собой двери.

— Собирайся, мы едем, — сказала самым будничным тоном.

Иннин зашевелилась в постели.

Даран впервые получила возможность — а, точнее, позволила себе — внимательно разглядеть её, изучить внешность. Глаза у девочки казались чуть светлее, чем у брата, скорее, тёмно-тёмно-серыми, чем чёрными, а кожа, наоборот, менее бледной. Тёмные волосы были такого же оттенка, как у Хайнэ, но у него они были тяжёлыми, густыми, совершенно прямыми и длиной до середины бедра, а у сестры падали волнами и сейчас, распущенные, даже не доставали ей до пояса.

Даран внезапно представилась картина: Иннин тайком укорачивает себе причёску, назло всем тем, кто внушает ей, что чем длиннее волосы, тем это красивее для благородных господина и госпожи, или просто чтобы посмеяться над ужасом наставницы, или на спор с братом, который на такое святотатство, конечно, не смог решиться.

Может быть, всё было именно так?

Что ж, этого никогда не узнать.

— Собирайся, — повторила Верховная Жрица. — И попрощайся с родными, ты не увидишь их в течение ближайших нескольких лет.

Иннин метнула в её сторону короткий изумлённый взгляд, но ничего не спросила.

Поняла.

Однако по тому, как побелело её лицо, Даран вдруг поняла: не согласится.

Не то чтобы она не подозревала такой исход, конечно.

— Назло мне откажешься от того, что было мечтой твоей жизни? — чуть усмехнулась она. — Очень умно.

Иннин долго молчала.

— Я пообещала Хайнэ, что останусь с ним, — наконец, произнесла она полузадушенным тоном.

Даран вздрогнула.

Вот этих слов она не ожидала совершенно, и это стало для неё серьёзным ударом — обнаружить, что она так ошиблась.

"Я слишком недооцениваю её чувства, — пронеслось в её голове. — Она — не я. Ей всего двенадцать лет..."

— Кровные узы перестают иметь для жрицы какое-либо значение, — вслух произнесла она. — Любовные — тоже. Если ты желаешь стать жрицей, то должна освободить себя от всего, что тебя наполняет, чтобы другое могло войти в тебя. Твои желания и чувства перестают существовать. И это — справедливая цена за ту силу, которую ты обретаешь. Ничто не даётся бесплатно. Если ты не готова платить, что ж. Но я даю тебе время подумать. Я останусь в вашем доме до утра.

Не добавив больше ни слова, Верховная Жрица вышла в коридор.

Она хотела, как и обещала, спокойно ждать до утра, а после уехать — с Иннин или же без неё — но вдруг почувствовала в себе какой-то надлом.

Что же, после того, что она сделала сегодня, она позволит судьбе, или, точнее, непоследовательным чувствам двенадцатилетней девочки, решить всё?!

Она до боли стиснула кулаки под широкими длинными рукавами, пошла вперёд, почти не разбирая дороги. Нужную комнату Даран нашла по тягучему, тяжёлому аромату благовоний, лившемуся из-под дверей.

Зайдя внутрь, она быстрым шагом подошла к кровати больного.

Тот не спал — лежал среди кома смятых простыней и покрывал, опутанный собственными длинными волосами, липнущими к взмокшему телу. Мучился от сжигающей изнутри лихорадки.

В чёрных глазах при виде Верховной Жрицы мелькнула надежда, которой не суждено было сбыться.

— В такой момент тебе следует думать о том, какая судьба ожидает тебя после ухода в другой мир, — жёстко проговорила Даран. — Если ты сейчас проявишь смирение, то будешь вознаграждён. Родишься в следующей жизни женщиной и получишь то, о чём просил сегодня утром. Яви собой покорность. Говорят, что дети, которые появились на свет одновременно, близнецы, делят одну душу на двоих, поэтому нет ничего удивительного в том, что сестра забрала твои силы, они по справедливости должны были достаться ей. Не мешай ей выполнить своё предназначение! Ты своё выполнить уже не сможешь, даже если останешься в живых, у тебя никогда не будет ни жены, ни детей. Так пожелай, чтобы хотя бы сестра сделала то, что велено ей судьбой и Богиней! Не пытайся удерживать её возле себя, запрети ей поступать так! Вот то, что ты должен сделать. Найди в себе силы!

Хайнэ зашевелился, глаза его жутковато и болезненно сверкнули, воспалённые и потрескавшиеся губы искривились.

— Нет!!! — закричал он, с трудом приподнявшись на подушках.

Верховная Жрица вздрогнула.

Вторая ошибка за этот вечер. Или третья?

Всё как будто валилось из рук, все планы рассыпались, привычное чутьё изменило ей.

— Да, — проговорила она с холодной яростью. — Ты всё равно не сможешь ничего изменить. Тебе вообще не следовало рождаться.

Развернувшись, Даран вышла из комнаты, не оглядываясь, и в коридоре столкнулась с мальчишкой, чьи волосы ярко сверкнули в царившей вокруг полутьме.

"Тот самый, которого привела Ниси", — сразу же догадалась она.

И почему-то быстро и гулко, как будто от страха, заколотилось сердце.

Мальчишка смотрел на неё снизу вверх, но смотрел прямо, и взгляд у него был чуть прищуренный и холодный, совсем не детский.

Впрочем, возможно, она опять ошиблась в своей оценке, неправильно поняла тёмный блеск багряно-алых, как осенние листья, глаз.

Сегодня всё было неправильно.

"Полнолуние, разгул стихийных сил", — вспомнились Даран собственные слова.

И обступившие со всех сторон тени.

Глава 5

Ближе к полуночи Хайнэ почувствовал, что температура начинает спадать. Измученный страхом и неизвестностью даже больше, чем лихорадкой, он откинул промокшие покрывала, и попытался подняться на ноги.

Никто ничего не сказал ему прямо, но тени — тени лекаря, жрицы, родителей и слуг, заходивших в комнату, чтобы раскурить новые благовония и поменять светильники — шептались над его кроватью, и из обрывков их разговоров Хайнэ выловил жуткие слова: красная лихорадка.

Эти слова сказали ему гораздо больше, чем предполагали те, кто их произносил.

И пусть сведения, почёрпнутые из любовных романов, не обладали большой достоверностью, они внушали куда больше ужаса, чем мог бы вызвать обстоятельный рассказ лекаря.

Хайнэ открывал глаза, видел пятна на своих руках и вспоминал уродца Касари из книги — бесполого горбатого карлика, перенёсшего в детстве такую же болезнь и вынужденного всю жизнь ходить обмотанным бинтами, чтобы окружающие не пугались вида его гниющей кожи.

Хайнэ закрывал глаза, проваливаясь в жаркую тьму, и ему чудился костёр на площади в Нижнем Городе, и чудилось, что это он стоит, привязанный к столбу, и кричит от невыносимой боли.

Смерть, которой его пыталась напугать Верховная Жрица, казалась в этой ситуации не самым худшим вариантом.

Впрочем, сейчас её тень, порой подступавшая близко-близко, казалось, отступила.

Хайнэ сполз с кровати и заковылял к дверям.

Идти было больно и тяжело: к ногам как будто подвесили свинцовые гири. Кожа на внутренней стороне бёдер и сгибах локтей — участки, покрытые пятнами — горела и саднила, как от ожогов.

Но, по крайней мере, в коридоре стало легче дышать — там невыносимо душный аромат благовоний ощущался не так сильно.

Постояв какое-то время на месте, Хайнэ развернулся и пополз в библиотеку, цепляясь рукой за стену. Никому из домочадцев нельзя было находиться возле кровати тяжелобольного, пока не закончен ритуал изгнания злых духов, но книга могла бы отвлечь от жутких мыслей, помочь скоротать время до рассвета.

Переступив через порог, Хайнэ вздрогнул и замер на месте, вцепившись в стену: слабое пламя свечи, мерцавшее возле стопки книг на столе, выхватило из темноты бледное, меланхоличное лицо отца.

Хайнэ не ожидал его увидеть, хотя, казалось бы, должен был: библиотека была в большей степени комнатой Райко, чем его спальня или любой другой из залов. В первый момент мальчика вдруг пронзило отчаянное желание броситься к отцу, вцепиться в него, умолять посидеть с ним в комнате до утра, закричать: "Спаси меня, спаси!"

Они никогда не были близки, хотя и похожи (в чем именно — Хайнэ не знал, но внутреннее чутьё подсказывало ему, что это так), но сейчас на какое-то мгновение показалось, что разделяющая их преграда может быть снесена, что на пороге смерти или жизни, которая немногим лучше смерти, всё остальное перестанет иметь значение.

И, возможно, так бы и случилось, но что-то всё-таки удержало Хайнэ от безудержного порыва, от искреннего признания в своих страхах и мольбы о помощи, а в следующую минуту он понял, что уже не сможет на это решиться, нет.

— Тебе лучше? — спросил отец ничего не выражающим голосом.

— Да, — пробормотал Хайнэ.

— Хорошо. — Отец смотрел куда-то сквозь него. — А, может быть, и ничего хорошего. Кто знает, какой исход был бы для тебя лучшим. Хотя, пожалуй, я в какой-то степени даже рад за тебя, что всё случилось именно так. Говорят, эта болезнь отнимает мужскую силу и возможность продолжить род, ну так это даже к лучшему. Я бы хотел, чтобы в своё время такое произошло со мной. Тогда бы у меня не было никакой жены и никаких детей, я бы остался в столице и писал книги. Ты можешь поступить сейчас точно так же. Ты счастливый. Я тебе завидую.

Отец чуть вздохнул и, подперев локтём голову, принялся скользить бездумным взглядом по полкам с книгами.

Свеча догорела, истекая последними каплями воска на богато разукрашенные переплёты книг, и библиотека погрузилась в темноту.

— Правда, мать всё равно собирается увезти тебя обратно в Арне, якобы это чем-то поможет, — задумчиво добавил отец. — Но тут уж я не помощник. Я права голоса не имею.

Хайнэ постоял какое-то время на пороге, придавленный этими словами, как каменной плитой, а потом развернулся и пошёл обратно.

Иннин поедет во дворец и станет жрицей, а он поедет обратно в Арне и, если выживет, станет уродливым калекой.

"Смирись, — прозвучал в голове жёсткий голос Верховной Жрицы. — Это — божественная справедливость!"

"Ты счастливый", — как будто насмехаясь, заявил отец.

Хайнэ задрожал и схватился руками за голову.

Изнутри поднималась волна злости, протеста, ненависти против всего сущего.

Почему, почему, почему он?!

Почему только вчера он был во дворце, ему подарили птицу...

"А где же Энике?!" — молнией вспыхнуло в голове.

Хайнэ схватился за эту мысль, как утопающий — за соломинку и, позабыв о боли в ногах, бросился разыскивать коху. Он смутно помнил, что слуги унесли птицу из его комнаты, вот только куда?..

Наконец, распахнув двери в один из залов, Хайнэ обнаружил клетку, вот только она была пуста. Он подошёл ближе, не веря своим глазам.

Дверца была распахнута настежь, коху, очевидно, улетела. Свёртка с семенами божественного дерева, который Хайнэ, уезжая из дворца, положил на дно клетки, а потом позабыл переложить в другое место, тоже нигде не было. По всей видимости, его просто выкинули, не разобравшись.

Губы у Хайнэ задрожали.

"Как же так? Как же так? — подумал он, комкая рукава. — Почему у меня ничего не осталось, почему у меня отобрали всё?.."

И что-то словно разорвалось внутри от этой мысли, как будто в грудь по самую рукоять вонзили кинжал, и его лезвие пробило преграду, доселе сдерживавшую самые сильные эмоции — отчаяние, страх, ненависть, боль.

Хайнэ снова развернулся, пошёл куда-то как в бреду, почти не разбирая дороги.

Посередине коридора он остановился.

Может быть, пойти к кому-то, попросить о помощи? Отца? О да, отец подберёт для него хорошие слова утешения. Иннин?

Запрокинув голову, Хайнэ зашёлся в приступе беззвучного, злого смеха.

Иннин сейчас, должно быть, очень счастлива! О, как она счастлива, как предвкушает, что совсем скоро попадёт во дворец, её мечта исполнена, сама Верховная Жрица приехала за ней!

Хайнэ снова вспомнил слова, которые ему сказала сестра матери, и на мгновение замер, а потом лицо его исказила гримаса ненависти.

— Ну уж нет, — яростно прошептал он в темноту. — Ни за что! Никогда! Пусть, если уедет, мучается угрызениями совести, пусть страдает, я сделаю для этого всё. Если надо, я притащусь умирать к ней во дворец, чтобы она увидела мой гниющий труп, и это воспоминание осталось с ней до конца жизни! Пусть видит его в кошмарных снах, как я теперь вижу... вижу...

Злобная улыбка сползла с его лица.

Он вспомнил о кошмарном зрелище огненной казни, а также о рыжеволосом мальчишке, который потащил его в Нижний Город... что, если именно там он подхватил свою болезнь?!

Хайнэ как будто ошпарило этой мыслью.

Он подскочил на месте, а потом, дрожа, бросился обратно в библиотеку, к отцу, потому что не знал, где найти кого-то другого, а поделиться тем, что он понял, нужно было сейчас же, как можно быстрее.

— Я знаю!.. Я знаю, кто виноват!.. — в отчаянии закричал он, распахнув двери. — Это он, наш новый слуга, это из-за него всё случилось!

Хайнэ видел сквозь полузабытье рыжую шевелюру мальчишки, мелькавшую у коридоре, когда двери открывались и кто-то заходил в комнату, и ещё успел подумать, что изначально был прав — это всё-таки новый слуга, иначе что бы Хатори делал сейчас в их доме?

— Слуга? — бесцветно повторил отец. — Ну так высеки его.

— Высечь?.. — повторил Хайнэ растерянно.

— Ну да. — Голос отца внезапно как будто слегка оживился. — Хочешь, я даже дам тебе кнут? Знаешь, иногда это очень помогает. Тебе плохо, но, по крайней мере, кому-то другому ещё хуже. Ты слаб и беспомощен, но кто-то другой ещё более слаб и беспомощен, чем ты.

Хайнэ на мгновение пробрала ледяная дрожь: он понял, что слухи, ходившие об отце, что тот частенько собирает слуг и служанок и собственноручно избивает их до полусмерти просто так, ради удовольствия — правда.

А он не хотел в это верить...

Отец прошёл куда-то мимо него и вернулся, а потом вложил в правую руку сына холодную рукоять плётки.

— Давай, — равнодушно подбодрил он.

Перед глазами Хайнэ всё плыло.

Ему вдруг показалось, что он очутился в ловушке, попался в какую-то западню, запутался словно в водорослях, или в рыболовных сетях, но выбираться не было ни сил, ни желания.

А вот если отдаться на волю волн... по крайней мере, станет легче.

"Это он во всём виноват, — мысленно повторил Хайнэ, чтобы воскресить в себе утихшую было злобу. — Это по его вине я стану калекой и уродом!.."

Его снова охватил жар, то ли вернувшейся лихорадки, то ли ярости, но было уже не до этого, главным стало — отомстить.

Выплеснуть наружу разрывавшую изнутри ненависть, причинить боль большую, чем причинили ему, убить, уничтожить!

О, как бы он был счастлив, если бы смог разрушить это ненавистный, несправедливый, не принимавший его мир, разрушить его до основания!..

Стиснув в руке кнут, Хайнэ бросился разыскивать рыжеволосого мальчишку, в одну секунду превратившегося в виновника всех несчастий.

И судьба будто помогала ему — ярко-золотистое пламя волос почти сразу же сверкнуло в конце коридора.

— Ты-ы-ы-ы!.. — закричал Хайнэ, затрясшись от бешенства.

Но не успел закончить: Хатори протянул ему что-то, невидимое в темноте, и сказал:

— Вот. — Чуть помолчав, он добавил: — Твоя книга. Твоя?

Хайнэ смотрел на него, так широко раскрыв глаза, что было даже больно.

Сердце пропустило несколько ударов и как будто рухнуло вниз, куда-то в темноту, безмолвие и небытие.

Небытие.

Пустота.

Да, вот что он вдруг почувствовал после своей головокружительной вспышки ярости, как будто демон Хатори-Онто рассёк мир своим громадным мечом напополам, отделив тьму от света и жизнь от смерти.

А, может быть, это и есть смерть, вдруг пронеслось в голове.

Что если это Хатори убил его, а не наоборот?

Но в то же время Хайнэ продолжал всё видеть, и слышать, и даже ощутил тяжесть книги в своей руке, и смог, поднеся её к глазам, разглядеть слова, написанные на обложке.

"Кто бы ты ни был, приди ко мне, и я дам тебе то, в чём ты нуждаешься".

Хайнэ вспомнил, что это та книга, которую он нашёл утром в Нижнем Городе и по случайности захватил с собой.

Вспомнил девочку-птицу, вспомнил призрака с лучистыми фиолетовыми глазами.

— Моя, — прошептал он едва слышно.

К глазам подступили жгучие слёзы.

— Ты обронила её на площади, — продолжил Хатори. — Перед тем, как убежать.

— Обронил, — машинально поправил Хайнэ и вскинул на него растерянный, изумлённый взгляд. — А я думал, ты немой...

— Я не умела говорить по-вашему, — объяснил мальчишка, снова ошибившись в окончании. — Но я научусь. Я быстро учусь.

— Не умел, — снова поправил Хайнэ. — Надо говорить "не умел". Ты ведь не девочка, нет?

— Не умел, — послушно повторил Хатори. — Не знаю.

Хайнэ понял, что "не знаю" относится к вопросу о половой принадлежности и не смог сдержать улыбку. На насмешку это не походило, наверное, Хатори просто неправильно понял вопрос.

Он подошёл ближе, на какую-то секунду вдруг усомнившись: а вдруг он на самом деле не мальчик, а девочка?

Протянул руку, дотронулся до груди, прикрытой единственным слоем ткани — грудь была совершенно плоской.

"Да нет, какая девочка, — пронеслось в голове у Хайнэ. — Даже близко не похож..."

— Ты сильно болеешь, — вдруг сказал Хатори, поймав его руку.

Хайнэ замер на месте.

— Да, — пробормотал он, и лицо его жалко искривилось.

— Так лежи. Тебе надо лежать.

В глазах снова защипало, и одна слезинка даже скатилась по щеке, но Хайнэ успел незаметно её вытереть, благо, вокруг было по-прежнему темно.

Хатори был прав, нужно было возвращаться в спальню, с её кошмарами и удушающим ароматом благовоний, со взмокшими сбитыми простынями и невыносимым одиночеством.

— Мне страшно... — Хайнэ сам не понял, как, и самое главное, почему произнёс то, чего не смог открыть собственному отцу.

Он испугался логичного вопроса: "Чего ты боишься?", но Хатори, ничего не спросив и не отпуская его руку, повёл его по коридору вперёд. В спальню.

Хайнэ расправил смятые простыни и покорно опустился на подушки.

Хатори обошёл вокруг кровати и вдруг, подпрыгнув, сорвал с крючка один из покачивавшихся над постелью светильников, а вслед за ним ещё один, и ещё. Собрав так же методично все зажжённые в чашах курительные палочки, он резким движением отодвинул перегородку, ведущую на террасу, и выбросил всё, что держал в руке, на улицу, как ненужный хлам.

Хайнэ следил за ним изумлённым взглядом.

— Что ты делаешь?.. — пролепетал он. — Нельзя прерывать ритуал изгнания злых духов, я же умру из-за этого...

В комнату ворвались свежий воздух и лунный свет.

— Нельзя... — бессильно повторил Хайнэ и вдруг понял, что уже ничего не исправишь. — Ну тогда хоть останься со мной до утра.

Хатори сел рядом с ним на постель.

Лучи лунного света скользили по его лицу и волосам, скрадывая их кричаще яркий цвет, и Хайнэ вдруг пришло в голову, что он красивый.

"Я тоже был красивым, — пронеслось у него в голове. — А теперь стану уродом, как Касари..."

Он стыдливо прикрыл голые ноги покрывалом и спрятал руки за спиной, не желая показывать изуродовавших его кожу пятен, но добился этим совершенно противоположного эффекта — Хатори заинтересовался его действиями и, схватив его руку, задрал рукав.

Хайнэ попытался было сопротивляться, но надолго его не хватило.

— Ты думаешь, это пройдёт?.. — дрожащим голосом спросил он у Хатори, внимательно разглядывавшего пятна на сгибе его локтя. — Я не стану гниющим, обмотанным бинтами карликом, как Касари?..

Хатори молчал, но по выражению его лица можно было догадаться: не понял вопроса.

— Просто скажи "да", — прошептал Хайнэ.

— Да.

И это прозвучало так хорошо, так умиротворяющее, пусть даже и не являлось правдой, что Хайнэ захотелось испытать это чувство ещё раз.

— Отвечай "да" на все мои следующие вопросы, ладно? Пожалуйста, — попросил он и, дождавшись кивка головой, продолжил: — Я не умру и скоро выздоровею?

— Да.

— Я найду девочку с белыми волосами, и она полюбит меня?

— Да.

— И принцесса Таик тоже полюбит?

— Да.

— Я стану гниющим, обмотанным бинтами карликом, как Касари?

Хатори поднял голову и заскользил взглядом по его лицу.

Хайнэ смотрел прямо перед собой, ничем не выдавая своих чувств.

Молчание тянулось невыносимо долго.

— Нет, — наконец, сказал Хатори.

Хайнэ всхлипнул и, уткнувшись ему в грудь лицом, заплакал. Он плакал долго, и на мгновение его охватил ужас — что он делает, рыдает на груди у простолюдина!.. — но, как и в случае с выброшенными светильниками, исправить что-то было уже невозможно. Поэтому Хайнэ только вжимался в Хатори сильнее, как будто пытаясь спрятаться от осуждающих взглядов, и продолжал выплакивать своё горе.

Мальчишка не шевелился — не успокаивал его и ничего не говорил, и, не открывая глаз, можно было постараться убедить себя, что свидетелем постыдных рыданий стала всего лишь подушка, а не живой человек.

Наконец, слёзы иссякли.

Хайнэ отстранился от Хатори, испытывая облегчение, усталость и неловкость одновременно.

Ему было стыдно, и из-за этого хотелось выгнать мальчишку из своей комнаты и из дома, чтобы не видеть его больше никогда, и в то же время какое-то новое чувство — родившееся доверие — требовало прямо противоположного.

Он был благодарен Хатори, однако не понимал, как и о чём дальше разговаривать с ним.

Взгляд его упал на книгу, которую он до сих пор держал в руке.

— Хочешь, я тебе почитnbsp;аю? — спросил он робко.

— Да.

Хайнэ не был уверен в том, что Хатори выказывает своё истинное желание, а не продолжает следовать указанию отвечать "да" на каждый вопрос, однако открыл книгу на первой попавшейся странице и поднёс её к глазам, стараясь разглядеть строчки в неровном лунном свете.

— Без любви нет жизни, и жизнь зародилась из любви.

Хайнэ замолчал, смутившись. Нет, конечно, с Хатори можно было говорить о любви, и он уже это сделал, тем самым нарушив собственное табу, но если в книге дальше будут любовные сцены...

Раньше он жадно выискивал подобные описания в романах из отцовской библиотеки, однако даже признаться в этом было бы стыдно, не то что прочитать такое вслух.

Он перелистнул на всякий случай страницу и продолжил читать с другого места:

— Если ты спросишь меня, почему всё так несправедливо, то я ничего не отвечу тебе. Но я обниму тебя и утешу, и дам всю мою любовь, даже если остальные скажут, что ты её не заслуживаешь, и даже если ты сам будешь думать так. Потому что, каким бы тебя ни считали все остальные, для меня ты светел, и чист, и достоин любви. Так же и ты относись к другим людям, и давай свою любовь тем, кто в ней нуждается. Скажи им эти слова, от моего имени или от своего, и обними, и утешь, и дай своё милосердие. В минуты самой сильной боли помни о том, что есть те, кому ещё больнее, и помогай им, не думая о себе. Тогда и тебе кто-то поможет, потому что это закон, на котором построен мир — отдавая, ты получаешь взамен. Не сомневайся, что так и произойдёт, а если кто-то скажет, что он годами давал другим любовь, и милосердие, и утешение, а в ответ получал лишь безразличие и поношения, не говори ему, что, значит, его любовь была плоха. Скажи, что закона ничто не изменит, и если никто не хочет отплатить ему тем добром, которое от него получил, то я приду к нему сам, и отдам в десять раз больше, чем он отдавал другим, и скажу, что он — мой самый любимый сын.

Хайнэ снова замолчал, опустив взгляд.

От прочитанного щемило сердце. Оно причиняло боль, но не такую, как жестокие слова Верховной Жрицы о смирении и предназначении, которые вызывали лишь протест и ярость и ничего похожего на желание покориться божественной воле, даже если это сулило блага в следующем перерождении.

Кто же написал эту книгу?

Хайнэ открыл её на первой странице, внимательно изучил титульный лист и фразу, написанную выцветшей фиолетовой тушью: "Эти слова принадлежат не мне, но тому, кто за мной и выше меня, тому, чья любовь и милосердие не знают границ".

И внезапно догадался, что это такое — запрещённая книга, учение Милосердного, о котором ему рассказывала Верховная Жрица во дворце.

На мгновение его охватил ужас, как будто прямо сейчас, из ниоткуда, могли появиться стражники и жрицы, схватить его, отвести на площадь и сжечь живьём, как того простолюдина, повинного в краже и оскорблении госпожи.

"Я прочитал вслух запрещённую книгу!.. — похолодев, подумал Хайнэ. — Что, если он расскажет кому-нибудь об этом?!"

— Ты понял что-нибудь из того, что я прочитал? — осторожно спросил он Хатори.

— Любовь, — сказал тот. — Это ты написал?

"Нет, он не понял, что это такое было", — подумал Хайнэ с облегчением.

— Может быть, и я, — на всякий случай сказал он. — Но лучше забудь про это вообще.

Он откинулся назад, закрыл глаза и постепенно успокоился, снова ощутив то же самое умиротворение, которое охватило его в помещении, где утром он обнаружил учение Милосердного.

А мысли, тем временем, возвращали его всё раньше и раньше в события прошедшего дня, к девочке с развевающимися волосами, летящей по крыше, к чудесам, которые она показала на площади, к призраку с лучистыми глазами.

Какой же чудесный у него был взгляд...

Этот взгляд был полон любви и сострадания, поэтому он и протянул к нему руки, и упал перед ним на колени, мечтая припасть к его груди и остаться в его объятиях навечно...

"Я обниму тебя и утешу, и дам всю мою любовь"...

"Они верили в своего бога, мужчину, которого называли Милосердным, — вспомнил Хайнэ слова Верховной Жрицы, и сердце его учащённо забилось. — Неужели это был он?.. Неужели я видел его?.."

И что-то внутри как будто ответило:

"Да, да! Это правда, кто бы что ни сказал".

Хайнэ приложил руку к груди и тихонько заплакал.

— Тебе больно? — спросил Хатори.

— Нет, мне хорошо, — пробормотал Хайнэ, не открывая глаз. — Я просто кое-что понял... и всё встало на свои места.

Значит, Верховная Жрица была права.

Ему действительно нет места во дворце и в Храме, и он не хочет там быть, потому что ему не нужна Великая Богиня и сила стихий. У него есть он, которого он увидел собственными глазами, от слов которого хочется плакать, и ничто другое не имеет значения. Ни дворец, ни Храм, ни Алай-Хо.

Но всё же думать об этом было больно, и Хайнэ захотел поскорее заснуть. К тому же, лихорадка возвращалась, он снова чувствовал жар, жжение и тошноту.

Закутавшись в покрывало, он свернулся калачиком и прижал к себе драгоценную запретную книгу. Её ни в коем случае не должны были обнаружить, но придумать надёжное место, куда можно её спрятать, Хайнэ сейчас был не в силах.

— Не позволяй никому ко мне прикасаться и снимать покрывало, пока я не проснусь, — пробормотал он. — Даже лекарю.

И почувствовал сквозь сон, как что-то навалилось на него, тяжёлое и мягкое, тёплое.

Чужое тело.

— Что ты делаешь? — из последних сил спросил Хайнэ.

— Не позволяю никому прикасаться, — сказал Хатори. И подумав, пояснил: — Я тоже хочу спать. Если кто-то к тебе придёт и уберёт покрывало, он должен будет сначала разбудить меня.

Длинная фраза далась ему с некоторым трудом, но Хайнэ легко понял смысл.

— А-а-а...

Спать в объятиях слуги-простолюдина — хуже не придумаешь, но объяснение звучало достаточно убедительно. И, к тому же, было так тепло и хорошо...

Наплевав на всё, Хайнэ прижался к Хатори, обхватив его обеими руками, и провалился в темноту.

Разбудили его громкие крики.

С трудом открыв тяжёлые, как будто налитые свинцом веки, он увидел, что за окном уже наступил рассвет — бледный свет вливался сквозь раздвинутые перегородки, в комнате было свежо и холодно.

— Откуда ты взялся, демон?! — в ужасе кричала наставница. — Что ты здесь натворил, как посмел лечь в постель господина?! Ты понимаешь, что с тобой за это сделают?! Гореть тебе в огне у столба на площади Нижнего Города, всеми духами всех стихий клянусь!

Хатори сидел на постели, скрестив ноги, и выслушивал проклятия и угрозы, лившиеся на его голову, с довольно равнодушным видом.

— Я сейчас же прикажу доложить о том, что ты сделал, и тебя отдадут под суд, а пока что тебя выпорют, да так, что ты несколько дней даже подняться на ноги не сможешь, не то, что сбежать, как бы быстро ни бегал!

— Нет, нет! — слабо вскрикнул Хайнэ, выбираясь из-под покрывал.

И тотчас же, словно вторя ему, повторила, появившись на пороге, мать:

— Нет, нет.

— Но госпожа!.. — заломила руки наставница. — Я знаю, что вы благодарны этому мальчишке за то, что он принёс Хайнэ домой, но вы только посмотрите, что он сделал!.. Он выбросил светильники, отгоняющие злых духов, он нарушил обряд, он лёг с вашим сыном в одну постель, это просто беспримерная дерзость!

Ниси смотрела на последствия учинённого разгрома с растерянным видом.

— Я не знаю, как это могло произойти, — наконец, произнесла она. — Но мы не можем выпороть и отдать его под суд, как слугу.

— Почему, госпожа?! — воскликнула наставница. — Он же простолюдин!

— Нет. — Мать прикрыла глаза. — Он Санья.

Хайнэ едва смог сдержать изумлённый вскрик.

— Точнее, он скоро будет носить это имя, — добавила Ниси, отвернувшись. — Я привезла его, чтобы взять на воспитание. Он мой приёмный сын.

Наставница ничего не смогла сказать, только всплеснула руками. Лицо её было перекошено, как у смешных и страшных демонов на гравюрах, и Хайнэ не мог не позлорадствовать. Они с Иннин оба не слишком-то любили свою строгую и невыносимо правильную воспитательницу, но он даже больше: наставница никогда не упускала случая попрекнуть его неуважительным отношением к сестре.

Вот только в этот момент Хайнэ и сам был удивлён не меньше...

Приёмный сын? Мальчишку, которого он посчитал своим слугой, он должен будет называть братом?

С одной стороны, сердце радостно заколотилось от этой мысли: брат — это уж точно лучше, чем сестра, и он, мечтавший о друге, обретёт даже большее. И уже не придётся внутренне мучиться от того, что он берёт за руку грязного простолюдина и даже спит с ним в одной постели, потому что Хатори, должно быть, знатного происхождения, иначе мама никогда бы не взяла его в дом.

Но с другой стороны... он уже привык относиться к нему как к слуге, а теперь, получается, они будут считаться равными?

— Госпожа, даже если так, он всё равно совершил непозволительный поступок! — Наставница, справившись со своими чувствами, сжала губы. — Нарушить обряд, как можно!.. И это тогда, когда мальчик так тяжело болен!

— Я чувствую себя намного лучше, — быстро сказал Хайнэ.

Как бы то ни было, он не хотел, чтобы Хатори ругали за выброшенные светильники.

Вчера ночью он и сам испугался, но в итоге ему действительно полегчало.

К тому же, эти обряды были предписаны жрицами, а со вчерашнего дня всё, что было с ними связано, приобрело для Хайнэ неприятный оттенок.

Он крепче сжал под покрывалом книгу, которая по-прежнему лежала рядом с ним.

Вот где настоящая правда.

— Какое счастье, если так, — сказала Ниси, сев рядом с сыном на постель и гладя его по волосам. — Наши молитвы были услышаны... Но мы всё равно должны будем ехать домой сегодня, всё уже готово к отъезду.

Сердце у Хайнэ болезненно дрогнуло при этих словах.

Но он ведь всё равно решил, что дворец ему не нужен, значит, его ничего здесь не держит.

— Да, мама, — пробормотал он. — Я хочу поскорее вернуться.

— Иннин решила, что тоже поедет с нами, — добавила Ниси. — Я не ожидала от неё этого...

Хайнэ сник ещё больше.

Вчера вечером он радовался, что станет препятствием на пути сестры, но...

— А Хатори? — спросил он с некоторой тревогой. — Он ведь тоже поедет в Арне?

— Хатори? — повторила Ниси удивлённо и посмотрела на рыжеволосого мальчишку с некоторой растерянностью. — Так это твоё имя? А мне ты не сказал...

У Хайнэ появилось странное ощущение, что мать побаивается своего юного воспитанника, и он задался вопросом: почему она взяла его в дом? Кто он такой?

Но решения госпожи обсуждению не подлежат, разве только если она сама не захочет выслушать чужое мнение и не позовёт домочадцев в зал собраний.

Впрочем, может быть, сам Хатори потом расскажет ему...

Хайнэ посмотрел на своего новоявленного брата.

Тот выглядел до странного равнодушным к известию о перемене своей участи. Или он знал об этом раньше? Но тогда почему не сказал этого сразу и вёл себя, как беспризорный мальчишка, лазал по деревьям, потащил их с Иннин в Нижний Город?

Мысли Хайнэ снова потекли в русле сюжетных перипетий прочитанных романов: что если Хатори — тайный сын Императрицы, которого та по какой-то причине не пожелала держать подле себя и отдала на воспитание госпоже из благородной семьи?

Гордый принц...

"Ему бы подошло", — подумал Хайнэ, сам не понимая, почему у него возникла такая мысль: пока что оснований считать Хатори высокомерным, вроде бы, не было.

Но если он такого высокого происхождения, то рано или поздно начнёт вести себя по-другому, и всё станет так же, как было с Иннин...

— Я бы хотел искупаться, — пробормотал Хайнэ.

Мать позвала слуг, чтобы ему помогли, и тут только ему пришла в голову мысль: книга! В комнате было полно народу, он никак не мог достать её из-под покрывала и спрятать где-нибудь на виду у всех.

Улучив момент, Хайнэ наклонился к Хатори и торопливо зашептал, не зная, что ещё предпринять:

— Под покрывалом есть книга, её не должен никто увидеть, пока я купаюсь ...

Хатори, не шевельнув и бровью, сгрёб с кровати всё, что на ней лежало, и поднялся на ноги.

— Что он делает?! — вскричала наставница, уже даже не пытаясь обращаться к нему лично.

— Нужно отнести постирать, — невозмутимо заявил Хатори. — В комнате должен быть свежий воздух и никаких неприятных запахов.

Хайнэ благодарно улыбнулся: помимо того, что придумка оказалась очень ловкой, он и в самом деле нуждался именно в этом.

Выходя в коридор, он бросил взгляд на раздвинутые перегородки и увидел во дворе экипаж Верховной Жрицы.

— Госпожа ещё не уехала? — решился спросить он.

— Она осталась на ночь, чтобы подождать, не изменит ли Иннин своего решения, — задумчиво ответила мать. — Думаю, она уедет не позже полудня.

Хайнэ снова ощутил приступ тоски и уныния.

Времени, пока он ещё может что-то изменить, оставалось совсем немного.

Спустившись в купальню, он начал раздеваться и похолодел, вновь увидев на руках и ногах красные пятна. Почувствовав себя лучше, он уже почти уверился, что выздоровел...

Слуги помогли ему спуститься в бассейн и вымыться.

Разумеется, никто из них не позволил себе каких-либо замечаний или косых взглядов, однако руки их деревенели при прикосновении к поражённой коже, и Хайнэ понял, что его болезнь внушает страх.

"Если уж даже слуги еле скрывают свои чувства, то как на меня будут смотреть все остальные, если я не выздоровею?" — потрясённо подумал он.

Ему хотелось подняться и уйти, однако он не смог придумать для этого предлога, и процесс купания превратился в медленную, мучительную пытку.

Пока его одевали и причёсывали, Хайнэ сидел, оцепенев, и только машинально вытягивал руки, чтобы просунуть их в рукава сначала тонкой нижней сорочки, потом тяжёлого одеяния из тёмно-синего шёлка, и под конец — полупрозрачной накидки.

Когда с одеванием было закончено, двери в купальню раскрыли, и Хайнэ увидел по другую сторону от них Хатори, который сидел на полу в своей, похоже, любимой позе — скрестив ноги.

"А он не побоялся спать со мной, даже несмотря на то, что перед этим видел мои пятна", — подумал Хайнэ, и от этой мысли почему-то стало больно.

Он сделал несколько шагов к дверям и упал на пол.

Вокруг поднялась суета.

— Господин снова потерял сознание! — испугались слуги.

Но это было не так. При падении Хайнэ сильно ударился головой о мраморные плиты, облицовывавшие купальню, и теперь перед глазами было темно, однако он оставался в сознании.

Он попытался встать и не смог — ноги дрожали и отказывались его слушаться.

Хатори обхватил его за пояс и помог подняться.

"Это всё слабость из-за болезни", — растерянно подумал Хайнэ.

— Хочу выйти в сад, — сказал он.

Вцепившись в Хатори, он смог добраться до веранды, сел на каменные ступени и с тоской посмотрел на солнце, которое поднималось всё выше и выше и заливало ярким светом первые весенние цветы, в изобилии распускавшиеся на месте не так давно растаявшего снега.

— Нужно сказать Иннин, чтобы она ехала с Верховной Жрицей во дворец, -проговорил Хайнэ, стараясь придать своему голосу как можно более безразличный тон. — Нельзя упускать такую прекрасную возможность расстаться с ней как минимум на двенадцать лет.

— Она не поедет с нами? — спросил Хатори.

— Нет, она останется в столице, чтобы стать жрицей.

— Жаль.

Хайнэ вздрогнул.

— Она тебе так сильно нравится? — спросил он с наигранным смехом.

— Она мне нравится, — серьёзно подтвердил Хатори.

В груди у Хайнэ заныло от мучительной ревности.

"Это не потому, что с ней интереснее, — подумал он, стараясь себя успокоить. — Может, он влюбился в неё?"

И заметил, как был невзначай:

— Жрица не может иметь ни любовников, ни детей. И развлекаться ей не положено, какая скучная жизнь! Интересно, только если тебе нравится всем приказывать. Впрочем, Иннин как раз такая.

Тут из дома начали выходить прислужницы Верховной Жрицы, чтобы подготовить экипаж к отъезду, и Хайнэ понял, что времени на раздумья у него больше нет.

Он снова вцепился в Хатори.

— Пойдём в столовую комнату, я ужасно голоден!

Было около десяти часов утра, сестра уже должна была спуститься. Дети, не прошедшие церемонию взросления, завтракали и обедали отдельно от взрослых, и поэтому Хайнэ и Иннин, оставаясь на это время безо всякого присмотра, не упускали открывавшихся возможностей и каждый раз устраивали очередное "сражение" не на жизнь, а на смерть, в ходе которого оружием служили и столовые приборы, и блюда, а проигравший был вынужден скрыться в купальне и отмывать пятна "крови", или, точнее, соуса и фруктового сока.

Один раз наставница застала их за этим занятием, и последовал грандиозный скандал. Иннин ругали даже больше: как может она, наследница благороднейшего семейства, подражать в своих играх наиболее грубым простолюдинам, которые любят устраивать шутовские сражения на палках, потому что не обладают более тонкой, более могущественной силой стихий? Она, будущая жрица!

Эти слова произвели на Иннин впечатление, и на какое-то время обеденные битвы прекратились, но потом всё как-то незаметно вернулось на круги своя.

Хайнэ вспомнилось, что те несколько недель, когда сестра вела себя "благоразумно", он почти скучал по всегдашним перепалкам.

Сейчас Иннин сидела одна в большой столовой, где, по случаю солнечной погоды, распахнули огромные окна во всю стену, больше напоминавшие двери, чтобы можно было любоваться расцветающей природой.

Солнечные лучи свободно лились в зал, падая на расстилавшийся по полу подол накидки, которую Иннин не соизволила даже завязать — просто небрежно накинула поверх рубашки и штанов.

Увидев брата, она вздрогнула и как будто оцепенела, но потом чуть подвинулась, освобождая проход.

Хайнэ сел на пол по другую сторону широкого низкого стола, уставленного блюдами. Иннин смотрела неподвижным взглядом на чашу с фруктами, и было странно не слышать привычных язвительных замечаний по поводу выбора того или иного кушанья.

Так прошло несколько минут, в течение которых Хайнэ не мог заставить себя пошевелиться.

А потом он, сделав над собой усилие, протянул руку, схватил кусок порезанной агуалы и что было силы запустил им в сестру, как в прежние времена. Иннин, не ожидав такого, вскочила на ноги и резко потянулась к вазе с фруктами, чтобы отомстить, но так и застыла на месте, подняв руку.

По её бледно-голубой нижней рубахе расплывалось малиново-красное пятно.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Хайнэ. — Я испортил сестрице платье, как же она поедет во дворец? Она не успеет переодеться, и придворные дамы будут кривиться: фи-фи-фи, какая неаккуратная, грязная, как простолюдинка! Впрочем, ты можешь надеяться, что дамы тебе ничего не скажут, ведь они слишком воспитаны, чтобы говорить прямо.

Он довольно ухмыльнулся, почти дословно повторив ту фразу, которую сказала ему сестра накануне.

— Я никуда не поеду, — произнесла Иннин, побледнев.

— Как это не поедешь?! — Хайнэ изобразил на лице изумление. — Ты не можешь! Ты же сама сказала ночью, что собираешься во дворец! Я выздоровел от одной только мысли, что больше никогда тебя не увижу!

Иннин впервые на памяти брата заметно растерялась.

"Я победил. Я решаю, как всё будет", — подумал Хайнэ, и эта приятная самолюбию мысль принесла некоторое облегчение.

— Ну уезжай же, ты мне так надоела, — прошипел он. — Или ты согласилась со мной, что дворец некрасив и неинтересен, и больше туда не хочешь?

Он снова засмеялся.

Иннин бледнела всё больше и больше.

— По-моему, ты раздумал умирать, — наконец, проговорила она сквозь силу.

— Даже не сомневайся, — заявил Хайнэ, скрестив на груди руки. — Теперь, когда я больше не увижу рядом твоего лица, желание жить кипит во мне, как огонь — в телах подземных духов.

Иннин вдруг повернулась и посмотрела на Хатори, который всё это время ходил по комнате и с совершенно бесстыдным любопытством изучал детали обстановки — разглядывал узоры на стенах, принюхивался к цветам, вертел в руках статуэтки с алтаря. Больше всего, судя по всему, его заинтересовал кинжал в богато украшенных ножнах — символическое подношение Хатори-Онто, приготовленное для празднования Великой Битвы и неизвестно почему оказавшееся в столовой. Вероятно, Иннин, которая в день праздника вместе с другими старшими дочерями должна была положить дар к статуе демона, чтобы отвратить его гнев от своей семьи, зачем-то принесла кинжал с собой...

— Я должна ехать? — спросила Иннин у Хатори, неизвестно с чего решив, что именно он может дать ответ на этот вопрос.

Тот взял в руки кинжал и повернулся к ней.

— Отвечу, если подаришь, — заявил он.

Хайнэ показалось, что его окатили ледяной водой.

Сестра тоже переменилась в лице. Неудивительно: до этого она считала мальчишку немым, а теперь он заговорил, да ещё как! Вместо того, чтобы порадоваться оказанной ему чести, он попросил, нет, потребовал себе в подарок ценную вещь, приготовленную для церемонии...

В этой ситуации слова наставницы о беспримерном нахальстве уже не казались преувеличением.

В следующую минуту Иннин, справившись со своими чувствами, подошла к Хатори и выхватила кинжал из его рук.

— Нет уж, сначала ответь, а потом я решу, что с тобой делать, — произнесла она таким тоном, что у любого другого человека застыла бы кровь в жилах.

Вероятно, она до сих пор не знала о решении матери и собиралась приказать Хатори высечь, что было бы, по справедливости, заслуженным наказанием.

Однако тот отнюдь не выглядел напуганным или смущённым.

— С твоим братом всё будет хорошо, — уверенно сказал он, глядя Иннин в глаза. — Он не умрёт.

"Да откуда он может знать?" — подумал Хайнэ горько.

Но сестра, очевидно, ждала этого призрачного подтверждения её надежд, потому что на лице её отразилось облегчение. Она подошла к Хатори и отдала ему кинжал.

— Забирай, — сказала она. — Но это не за то, что ты сказал слова, которые мне хотелось услышать, а за то, что принёс моего брата домой. Ты же ждал награду? Она твоя. Этот кинжал мне всё равно не понадобится, потому что никто из нас не сможет присутствовать на церемонии. Взамен этого я буду молиться за мою семью в Храме.

С этими словами она развернулась и выбежала из комнаты.

И Хайнэ понял, что добился своей цели, вот только впервые вкус подобной победы был настолько горек.

* * *

Экипаж Верховной Жрицы был уже приготовлен к отъезду, поэтому времени у Иннин почти не оставалось. Всё произошло слишком неожиданно, слишком быстро, и она пребывала в некоторой растерянности из-за того, что в последний момент переменила решение, но именно в эту минуту душевного оцепенения страстное стремление к тому месту, в которое Иннин мечтала попасть с детства, пересилило всё.

"Это моё предназначение, — сдалась она. — Пусть будет так".

Она рывком распахнула двери в покои, в которых ночевала Верховная Жрица, и замерла на пороге.

Гордость мешала ей что-нибудь сказать, но, к счастью, Даран всё поняла без слов.

— Я уже спускаюсь. Опоздаешь сесть со мной в экипаж — будешь ждать перед воротами несколько суток, потому что времени выходить и встречать тебя у меня не будет, а просто так тебя никто не пропустит, — заявила она с лёгкой усмешкой. — Так что собраться и переодеться ты не успеешь, поедешь такой замарашкой, какая есть. Но это только твоя вина, мы могли бы отправиться ещё ночью.

Иннин вспыхнула.

"За что она меня так ненавидит? Что я ей сделала?! — промелькнуло в голове. — Почему ей так нравится унижать меня?!"

Точно так же было и позавчера.

И в то же время Верховная Жрица специально приехала, чтобы забрать её с собой во дворец...

Однако времени на размышления не было.

Иннин стремглав бросилась в свою комнату, чтобы захватить с собой хоть что-то — получается, сейчас она уедет на много лет, и в первые годы не сможет даже выйти за пределы дворца, а ей не дают даже несколько минут для того, чтобы собрать вещи.

Она окинула взглядом комнату, торопливо схватила первую попавшуюся накидку, потом выпустила её из рук. Нет, так даже хуже. Лучше уж не брать с собой ничего.

Не удержавшись, она всё-таки прижала к груди тяжёлую книгу в роскошной, украшенной драгоценными камнями обложке — свой любимый роман о приключениях принцессы Амасты, и выскочила в коридор.

Через раздвинутые на террасу перегородки она увидела, что Верховная Жрица уже садится в экипаж.

"Я даже не успею ни с кем попрощаться, — поняла Иннин, и её охватили горечь и возмущение. — Почему она так со мной поступает?!"

Закусив губу, она выскочила на террасу и, перегнувшись через деревянные перила, посмотрела вниз.

Высота показалась ей не такой уж большой, особенно по сравнению со Срединной Стеной, и Иннин, перебравшись через перила и повиснув на руках, спрыгнула вниз, однако упала как-то неудачно, разбив в кровь колени и локти.

Кто-то из слуг, увидевший это зрелище, вскрикнул, но Иннин только сильнее стиснула зубы, поднялась на ноги и, хромая, бросилась к экипажу.

А Верховная Жрица как будто даже не заметила её.

— Трогайтесь немедленно, — приказала она, усаживаясь внутрь.

Главные ворота были уже распахнуты.

"Ненавижу! — яростно подумала Иннин. Ушибленная нога сильно болела, и по руке струилась кровь, но девочка продолжала бежать. — Ненавижу её!!!"

И вдруг она увидела брата.

Не успев ни о чём подумать, Иннин подскочила к нему, торопливо сунула ему в руки книгу и, задыхаясь, проговорила:

— Держи. Я уезжаю, так что она теперь твоя, и все мои остальные вещи — тоже.

Она хотела бы прибавить что-то ещё, но времени не было.

Запрыгнув в экипаж буквально в последний момент, Иннин рухнула на сиденье, и в это же мгновение лошади тронулись.

Верховная Жрица сидела напротив неё, надменно улыбаясь.

Иннин бросила на неё косой неприязненный взгляд.

— Переживаешь, что всё произошло так быстро, без красивой церемонии, полагающейся в таком случае? — усмехнулась Даран. — О, поверь мне, теперь их в твоей жизни будет очень много, не о чем жалеть.

— Это несправедливо! — не выдержала Иннин. — Теперь я много лет не увижу никого из моей семьи, а я даже не смогла с ними попрощаться!

— Они больше не твоя семья, — хладнокровно возразила Верховная Жрица. — У тебя не будет ни семьи, ни любовников, ни детей. Это — только первая жертва на том пути, который тебя ждёт. Не готова? Тогда возвращайся.

Она положила руку, унизанную перстнями, на деревянную дверь, как бы предлагая Иннин открыть её прямо сейчас и выпрыгнуть из экипажа на полном ходу.

Иннин стиснула зубы и, резко откинув в сторону тяжёлую шёлковую занавесь, высунулась из заднего окна экипажа.

Ворота ещё не закрыли, и она успела напоследок увидеть брата, который стоял, прислонившись к рыжеволосому мальчишке.

Вся злость вдруг куда-то улетучилась, уступив место тоске.

— Я вижу, ты уже жалеешь, — усмехнулась Даран. — Или представила себе, какая жизнь тебя ждёт? Никаких любовных похождений...

Верховная Жрица разговаривала с ней так, как будто она была глупой кокетливой девицей, помешанной только на том, как бы пополнить список своих любовных побед ещё одним разбитым сердцем.

Неужели теперь придётся терпеть это отношение до конца жизни?!

— Неправда, — возразила Иннин, с трудом сдерживая слёзы обиды. — Я прекрасно об этом знала! Мне не нужны любовные похождения!

— Не о чем жалеть, — повторила Даран, и на этот раз в её тоне впервые не прозвучало насмешки. — Однажды все принесённые жертвы окупятся многократно.

Иннин молчала, хмуро глядя на свои испачканные землёй и кровью рукава.

— Впрочем, нет, — вдруг добавила Верховная Жрица. — Это утешение для тех, кто слаб духом. А тебе я скажу по-другому. Однажды ты поймёшь, что для тебя просто не было другого пути. Не было, нет и не будет.

Иннин медленно подняла взгляд.

Верховная Жрица сидела, чуть отвернув лицо и устремив задумчивый взгляд куда-то вдаль. На её губах играла лёгкая улыбка, гордая и чуть печальная одновременно.

Придвинувшись ближе к другому окну, боковому, Иннин отодвинула занавесь и выглянула наружу. Золотые крыши дворцовых павильонов в верхнем ярусе города ослепительно сверкали в лучах солнечного света, и кони — самые быстрые кони в столице — стремительно несли экипаж к Великим Воротам.

* * *

"Ну, вот и всё", — подумал Хайнэ, когда экипаж Верховной Жрицы скрылся вдали.

Во дворе, тем временем, полным ходом шли приготовления к другому отъезду.

— Как же так? — рыдала Рису, только что узнавшая о произошедшем. — Уехала навсегда, ни слова на прощание не сказала...

— Не стоит печалиться, — мягко сказала Ниси, которая вышла во двор, чтобы отдать слугам последние распоряжения. — Так должно было случиться.

Хайнэ прижимал к груди оставленную сестрой книгу.

Он вдруг вспомнил одну из упомянутых в ней легенд: во время своих странствий в волшебном лесу, принцесса Амаста узнала историю брата и сестры, древесных духов. Они были рождены от одних родителей в один и тот же день и так сильно любили друг друга, что хотели прожить рядом не сто, а тысячу лет. Великая Богиня удовлетворила это желание, превратив их обоих в деревья с самими прекрасными в мире цветами, которые дети сестры посадили рядом в саду. Но вскоре после этого слухи о деревьях невиданной красоты дошли до правительницы провинции, и она непременно захотела, чтобы они росли в её саду. Дочь сестры была вынуждена подчиниться, однако она никак не могла расстаться с памятью о матери, и поэтому отдала правительнице лишь одно из деревьев. Первое время правительница не могла налюбоваться его прекрасными цветами, однако потом её изъела зависть: она никак не могла забыть о том, что где-то растёт второе такое же дерево, не менее красивое, чем у неё. Ей хотелось быть единственной обладательницей такого чуда, поэтому она послала своего слугу, чтобы он тайно срубил второе дерево. Однако в тот момент, когда это произошло, все цветы с первого дерева опали, и оно в одно мгновение засохло...

Вот как сильна была люnbsp;бовь между братом и сестрой, которые родились и умерли в один час.

Почему же у них с Иннин никогда такого не было?

Хайнэ вновь почувствовал себя хуже — возвращался жар, и при каждом движении подгибались ноги, как будто они были закованы в чугунные колодки.

Не желая привлекать к себе излишнего внимания, он добрался до своей комнаты и рухнул в постель. Через какое-то время ему как будто бы полегчало, однако попытка встать оказалась безуспешной — ноги окончательно отказались его слушаться.

— Нам пора ехать, — сказала Ниси, заглянув к нему.

Хайнэ лежал, закутавшись в покрывало, и молча глядел на неё.

— Тебе хуже? — с беспокойством спросила мать, переступив через порог.

— Нет.

Хатори, всё это время стоявший за спиной госпожи, подошёл к кровати и, вытащив Хайнэ из-под покрывала, поднял его на руки.

Хайнэ ничего не сказал, только глубоко вздохнул и обхватил его за шею.

Хатори вынес его во двор.

Почему-то глядеть на мир с высоты чужого роста оказалось совсем по-другому, чем со своего собственного — по крайней мере, ощущения Хайнэ испытывал странные.

Из дома уже доносился звон металлических палочек, ударяемых друг о друга, и напевы служительниц храма, приехавших для того, чтобы провести обряд очищения в помещении, которое покинул больной, и под эти звуки Хайнэ казалось, что всё вокруг вдруг стало каким-то призрачным, нереальным, и в то же время донельзя чётким.

Они видел мать, ходившую по двору и деловито отдававшую приказания; время от времени взгляд её становился задумчивым, и она как будто куда-то пропадала.

Видел Рису, которая вывела во двор младшую сестру Иннин и Хайнэ, Ниту, и теперь уговаривала девочку постоять на месте хоть какое-то время и не носиться взад-вперёд. Получалось у неё, однако, плохо — возможно, потому, что собственные мысли Рису были далеко: она то и дело прикладывала к глазам платок и украдкой вытирала слёзы.

Видел отца, который спустился вслед за слугами, выносившими из дома ящики с книгами — поездка в столицу в любом случае не должна была продлиться больше месяца, однако Райко увёз с собой чуть ли не половину своей гигантской библиотеки в Арне, занимавшей несколько залов. В руке он держал гибкий прут, и если кто-то из слуг допускал неосторожное движение, ужасно раздражался и хлестал его по спине.

По дороге к экипажу отец чуть не натолкнулся на Хатори, державшего на руках его сына, и только тогда впервые поднял на него рассеянный взгляд.

— Кто это ещё такой? — спросил он таким тоном, как будто сам Хатори не находился рядом и не мог слышать его слов.

— Хатори, — сказал Хайнэ.

— Какое отвратительное имя, — поморщился отец. — Впрочем, у простолюдинов всё всегда грубо, некрасиво и пошло. Невежественные свиньи. Как ты можешь позволять, чтобы он до тебя дотрагивался?

Хайнэ не знал, что ответить, но Райко и не ждал ответа. Болезненно искривив своё красивое лицо, он пошёл дальше.

"Значит, мама даже не сказала ему", — понял Хайнэ, и в душе его поднялись противоречивые чувства.

Очередное унижение отца по-прежнему причиняло ему боль, и в то же время он никак не мог простить ему вчерашнего равнодушия и слов о счастье.

— Госпожа, всё готово, можно выезжать!

Слуги раскрыли ворота.

Суета, наконец, утихла, несколько экипажей выстроились в ряд. Хатори отнёс Хайнэ к последнему из них, усадил его на подушки и сам сел рядом.

После того, как экипажи выехали за ворота, возникла какая-то заминка — из разговоров слуг Хайнэ понял, что главная улица закрыта для проезда, поскольку там проходит репетиция праздничного шествия, и придётся ехать долгим кружным путём мимо дворцовой стены.

В первое мгновение в душе у Хайнэ вспыхнула радость — он снова увидит Храм, пусть даже издалека — однако потом он вспомнил всё, что произошло, и неприязненно пожал губы.

Теперь он еретик, и кара Великой Богини уже на него обрушилась.

— А где же моя книга?! — вдруг всполошился он. — Я забыл её!..

Хатори молча вытащил её из-под своей рубахи.

— О, — с облегчением вздохнул Хайнэ.

Взгляд его упал на кинжал, который лежал рядом с Хатори, вложенный в ножны.

— Зачем он тебе? — спросил он.

С точки зрения Хайнэ, клинок мог представлять ценность лишь в трёх случаях: для старшей дочери, которая должна была использовать его во время церемонии, для утончённого ценителя красоты или для человека, который желал получить выручку, однако Хатори точно не был первым, ничем не напоминал второго, да и продавать полученный "подарок", кажется, тоже не собирался.

Хатори ничего не ответил, однако продолжал глядеть на клинок с выражением, похожим на то, которое появилось на его лице во время огненной казни. Хайнэ вспомнил об этом, и его начало знобить.

"Что, если он убийца? — подумал он. — А мать взяла его в наш дом и назвала моим братом. Он будет спать со мной в одном доме и в одной комнате. Может, он захочет убить меня во сне?.. — Испуганный, он опустил взгляд, и вдруг увидел на своём запястье красные пятна, продолжавшие расползаться по его коже. — А, впрочем, какая разница. Лучше умереть, чем жить так. Меня изуродовали пятна, у меня никогда не будет возлюбленной и детей, я едва могу двигаться... Если он убьёт меня, это будет хорошо".

И, придя к этой малоутешительной мысли, Хайнэ со страдальчески искривлённым лицом придвинулся к своему предполагаемому убийце ближе.

Экипажи, тем временем неслись по улицам всё быстрее.

Впереди зазеленели деревья, рассаженные вдоль дворцовой стены, возвышавшейся над мостовой неприступным белокаменным монолитом.

Хайнэ высунулся из окна, провожая взглядом дворцовые крыши, и грудь ему сдавило от тоски. Ветер растрепал его причёску, бросил пряди волос в лицо вместе с пылью, поднявшейся из-под копыт.

Гигантская площадь перед Великими Воротами была закрыта для проезда, и вскоре экипажам пришлось свернуть на другую улицу, извилистую и уходящую по склону вниз, так что дворцовые крыши остались за спиной, зато по правую руку можно было разглядеть вдалеке кусок Срединной Стены.

Хайнэ вспомнил Нижний Город, и сердце у него забилось чаще.

Она! Девочка-птица!

Он решил, что его в столице ничего не держит, но ведь где-то здесь остаётся она... Неужели он больше никогда её не увидит?

Хайнэ так взволновался, что в голову ему даже пришла безумная мысль выскочить из экипажа на ходу, но, потянувшись к двери, он обнаружил, что по-прежнему не может сдвинуться с места, и замер.

Опустив руку и сделав вид, что просто хотел поправить растрепавшуюся причёску, Хайнэ забился в угол и уткнулся лицом в подушки, с трудом сдерживая слёзы.

Хатори смотрел на него как будто бы с удивлением, словно никак не мог понять владеющих им чувств, и под воздействием этого взгляда Хайнэ щутил странное желание оправдаться, хотя, вроде бы, ни в чём не был виноват.

— Нам ехать почти что трое суток, я умру со скуки в дороге, — пробормотал он, пытаясь прикрыть свою тоску раздражением.

— Почитай книжку, — невозмутимо предложил рыжеволосый мальчишка.

Но Хайнэ больше не хотел видеть свои любимые книги, напоминавшие ему о прежней жизни, которая теперь была безвозвратно потеряна.

Вместо этого во время остановки перед очередными воротами он попросил себе бумагу и письменные принадлежности, и, разложив их на скамье перед собой, принялся писать.

— Что ты делаешь? — полюбопытствовал Хатори, заглядывая ему через плечо.

— Пишу письмо другу, — соврал Хайнэ своему названному брату, ещё не знавшему о том, что никаких друзей у него не было.

Хатори, который, судя по всему, читать не умел, удовлетворился этим объяснением, а Хайнэ продолжил писать — историю, которая могла бы случиться с ним, но не случилась.

Любовь с прекрасной принцессой, любовь с таинственной незнакомкой, встреченной на площади...

И все трое суток, проведённые в дороге, он сочинял себе жизнь, которой отныне у него быть не могло.

Этой выдуманной, иллюзорной жизнью ему предстояло жить следующие семь с половиной лет.

А потом — потом он снова вернулся в столицу.