Практика на Лысой горе

— Злыдень сильный. Если я начну говорить с ним по-своему, то, сам понимаешь, ничего путного не выйдет — просто ничего не останется от университета.

Цимбалист не ответил. Только лишь скривился, показывая, как не хочет лезть в людские дела. Ну, и приближённой к ней нечисти.

— И что мне сделать? — поинтересовался он. — Позвать вашего злыдня на свидание?

Вий-Совяцкий пожал плечами:

— Как проводить свободное время я тебе не указ. Делай что хочешь, но убери его отсюда.

В комнате повисла тишина. Слышалось тиканье старинных часов, свистел за окном ветер, плясала метелица. Цимбалист молча уставился в пол. Несмотря на всю игру и паясничание, Вий-Совяцкий прекрасно знал — боится. Боится, что останется навек за своим Чумацким Шляхом, что никто больше не придёт, и даже Ночная Трембита не развеет леденящую душу тоску. А ведь если так, то и самому так исчезнуть можно. Знал, что блуждают запутанными дорожками Громов и Чугайстрин-младший — заложники Цимбалиста, мольфары сильные да смекалистые. Только долго их всё равно не задержать: либо сами выберутся, либо Гришка заберёт обоих — не сейчас, так позже.

Цимбалист глубоко вздохнул, запустил пальцы в русые кудри:

— Проклясть бы тебя, шановный ректор, так невежливо будет.

Вий-Совяцкий кивнул:

— Вот да. Поэтому лучше подумай над моим предложением.

Пришлось вновь сесть в кресло, так как поясница начала ныть, будь она неладна. Старость — не радость. А спасаться Хвесиными горчичниками — сохрани основатели ПНУМа. Больше такого ужаса не пережить.

Бесёнок шустро слез со стола и подбежал к Цимбалисту. Попытался заглянуть в глаза и погладил угольно-чёрной лапкой по колену. Тот чуть растерянно хмыкнул:

— Какая у тебя домашняя нечисть... ласковая.

Бесёнок расплылся в улыбке и принялся забавно скакать вокруг, словно нарочно пытаясь его развеселить.

— Допустим, я соглашусь, — медленно произнёс Цимбалист и посмотрел на Вий-Совяцкого. — Но что я за это получу?

Ректор пожал плечами:

— Как и договаривались, друг мой. Стихийница — твоя.

— Ах, шановный, — начал было Цимбалист.

Однако дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Чугайстрин-старший. Голубые глаза разве что не метали молнии.

— Позвольте узнать, о чём это вы тут договариваетесь?

* * *

— Что, так и сказал? — Танька смотрела на меня круглыми глазами, даже забыла, что подносила ко рту ложку с йогуртом.

Виталька с Колей тоже притихли. Оказалось, эти оболтусы и не подумали разбегаться, мужественно решив дождаться меня. Ну, и если Чугайстрин надумал бы нас сдать, то и вместе топать к Вию и брать часть вины на себя. Впрочем, тут даже не часть; вино принесли не мы.

Я молча показала им перстень. Коля присвистнул, Виталька нахмурился.

— Слушай, — медленно и как-то немного хрипло произнёс он, — так ведь это... неужто мосяжный?

Я пожала плечами и отобрала у Таньки йогурт. После разговора с Чугайстриным только сейчас случился отходняк и теперь страшно хотелось есть. О, почти не тронуто, да ещё и с клубникой — отлично.

— Дин, а ты уверена, что нужно носить чужую заговорённую вещь? — поинтересовался Виталька тоном 'дура, куда ты смотрела?'.

— Да, знаешь, Красавицкий-Умницкий, меня как-то не спрашивали.

Вопрос почему-то обидел, хоть Виталька и в чём-то был прав. Только меня и правда спросить забыли, хлоп! — и кольцо на пальце.

— И чего делать будешь? — бесцеремонно поинтересовался Коля.

— Не знаю, — честно призналась я и подала Таньке условный знак, что ребят пора выпроводить.

Та поняла с первого раза и встала:

— Так, мы с Диной сейчас будем делать практическую по прикладной магии камней. Вы с нами?

Парни тоскливо переглянулись, поднялись со стульев и направились к выходу. Даже толком не попрощались.

— Злыдня, — хихикнула я, — они надеялись тут, наверно, до понедельника проторчать, а ты их — практическая!

— Сама такая, — хмыкнула она, но тут же посерьёзнела: — Так, а ну-ка давай выкладывай что там ещё. Ведь только предложением дело не обошлось, верно?

Вздохнув, только кивнула, отставила йогурт и уставилась в пол.

— Он про разделение силы знает.

Таня охнула, прижав ладони ко рту. Потом вскочила и принялась нервно мерить шагами комнату.

— Хай йому трясця, — зло прошипела она. — Динка, но откуда? Откуда он мог узнать?

Я пожала плечами, уныло уставившись на перстень. Колечко, колечко, укатилось бы куда-нибудь, а? А лучше б ещё твой хозяин сюда не приезжал.

— Вий мог сказать, больше некому. Кирилл — вряд ли, остаётся только Вий, — произнесла я. — Сама подумай.

— Та думаю, — огрызнулась Танька и устроилась на подоконнике.

Пришлось ей выложить весь разговор. С каждым словом Багрищенко хмурилась всё больше и больше. Дослушав до конца, шумно выдохнула:

— Попали, в общем. С одной стороны, вроде защиту предлагает, с другой... Бред какой-то! Ну, какой может быть тут замуж?

Ответить, по сути, нечего. Сама бы спросила, так вряд ли ответят. Написать родителям, так тут ещё и перехватить письмо могут, всё же не так просто.

Танька задумчиво намотала на палец иссиня-чёрную прядь.

— Слушай, — тихо произнесла она, — есть один способ, можем попробовать докопаться до истины.

Я настороженно глянула на неё:

— Это как?

Взгляд синих глаз был до безобразия серьёзен:

— Ведьминские гадания, — прозвучал ответ. — Конечно, уровнем Солохи похвастать не могу, но кое-что умею. Попробуем?

Я ещё раз посмотрела на перстень. Эх, была-не была, ничего не теряю же. А так, возможно, хоть что-то прояснится. Вскинула голову и выпалила:

— Давай!

Дождались позднего вечера. Танька задёрнула шторы, закрыла дверь на замок. Подумала и набросила на дверь предупреждающее заклятье. Я только покачала головой и встала рядом. Зеленоватая сеть сама соскочила с пальцев. Предупреждать — хорошо, а поставленный барьер всё же лучше. Сеть облепила дверь, замерла нефритовым кружевом, мягко сияющим в полумраке.

— Неплохо, — одобрила Таня, — давай дальше.

Убрали со стола всё лишнее, Багрищенко вынула из шкафа чистую скатерть: скромненькую, с красной вышивкой по бокам, но это даже лучше. Ручная работа всегда заряжена энергетикой мастерицы, а потому нередко помогает во всяких ворожейных делах. На столе появилась паляныця (правда, купленная в магазине, а не печёная, как положено), толстая свеча из белого воска и плошка с водой.

— Ритуал-то мы толком не соблюдаем, — грустно протянула я, — ерунда ведь выйдет.

— Не выйдет. — Танька резко отбросила упавшую чёрную прядь. — Хлеб, знаешь ли, везде одинаковый, вода с Ворсклы — тоже. А что скатерть простенькая, так мы и не на шабаше, и не у гадалки в доме. Главное — настрой.

Красный камень на перстне игриво подмигнул. Я вздохнула. Как же, настроишься тут, что мама не горюй: то кольца против воли надевают, то замуж зовут, то попойку портят. Не жизнь, а сплошная печаль.

Мы сели друг напротив друга. Паляныцю поставили в центре стола. Я окунула пальцы в воду, медленно и чётко зачитала слова заговора. По воде тут же проскочила зеленовато-серебряная рябь. Таня взяла нож, окунула лезвие в воду, по комнате разнёсся еле различимый звон. Поднесла его к паляныце, принялась осторожно вырезать магические символы.

Звон разлетелся снова, пламя свечи задрожало.Чёрные брови Багрищенко сошлись на переносице. Её голос зазвучал неожиданно низко и тягуче, не так как обычно, немного страшно:

— Хлиб та вода,

Зныкны бида.

Вид зэмли до нэбосхылу

Дай мэни дивочу сылу.

Прыведи мене до нього...

Пламя зашипело, заметалось, вспыхнуло, ослепив белым. Я зажмурилась и ойкнула, когда перстень вдруг раскалился до такой степени, что стало невыносимо больно. Автоматически попыталась сорвать его, но куда там...

Стук ножа о стол, длинные ведьмовские заклятия, охрипший от напряжения голос Таньки. Перстень стал прохладнее, я открыла глаза, встретилась с почерневшими глазами подруги и вздрогнула. Вон, даже волосы, будто ветром развевает, хотя никакого ветра тут и в помине нет. Я глянула на стол и ахнула: вместо хлеба — пылающий огненный шар, над ним пляшут красные и зелёные искры. Кажется, что каждое слово Таньки становится такой искрой и обретает свою жизнь. Как завороженная, я смотрела на шар, пытаясь разобрать, что внутри. А ведь точно есть, только...

— Дай руку, — хрипло проговорила она.

Покорно протянула ту, что с перстнем. От прикосновения Танькиных пальцев будто ударило током, к горлу подобралась дурнота, а воздуха перестало хватать. Я охнула и медленно сползла со стула. Вмиг стало жутко холодно, ветер пробрался под рубашку. Я вздрогнула. Стоп. Какой стул? В нос ударили запахи хвои, свежести и дерева.

Осмотрелась по сторонам и так и замерла с раскрытым ртом: вниз сбегала горная тропка, там блестело озеро — синее-сине, словно кто вылил в него всю небесную лазурь. Берега реки зелёные, с жёлтыми и белыми цветочками. Солнечные лучи наполнили воздух едва различимым золотом. А там дальше виднеются зелёные вершины. На Карпаты-то как похоже! Правда, я никогда там не была. Разве что фотографии видела, но... На душе вдруг стало как-то тепло и уютно, словно долго-долго шла и наконец-то оказалась... дома.

'Странное гадание, — подсознательно отметила я, — вроде просили показать возлюбленного, а тут на тебе — прогулка по горам. Впрочем... если горы лучше возлюбленного, то я совсем не возражаю'.

Птицы звонко пели, солнце пригревало, губы невольно растянулись в улыбке. Красотища-то какая! Так бы вниз и сбежать, до самого озера, и разбегу — плюх! И плевать, что одежда намокнет или вода холодная! Не боюсь холода!

Отбросив в сторону сомнения, я побежала вниз, чувствуя нарастающий задор и азарт.

— Эге-ге-гей! — разлетелся по долине голос, и тут же эхом вернулся назад.

Вдруг где-то трубно зазвучал зов трембиты, словно вторя мне. По спине почему-то пробежали мурашки.

Я остановилась и резко обернулась. Невольно ойкнула, когда чуть не врезалась носом в чью-то широкую грудь.

— Что ж ты такая неосторожная, панна? — ласково укорили меня, плечи несильно сжали.

Чугайстрин, точно он. Даже запах тот же — листвы и дождя. Подняла голову и смело глянула в небесно-голубые глаза. Он смотрел внимательно, спокойно, с уверенностью. Ишь какой! Хозяин. Впрочем, что он там говорил? Ивано-Франковск? Неудивительно тогда: как раз горы высокие да озёра синие, глубокие, чистые.

— Нормально, — отмахнулась я.

А он только улыбнулся. И в глазах, будто огоньки вспыхнули. Взял моё лицо в ладони и вдруг прижался к губам. По венам пронёсся жар, голова пошла кругом, листва, дождь и... почему вдруг земля ушла из-под ног? А Чугайстрин держит крепко, целует горячо, так, что самой хочется приподняться на носочки, обвить шею руками, и...

* * *

— А что ты так залетаешь, шановный? — невинно улыбнулся Цимбалист и склонил голову набок, русые кудри скользнули по плечу, на мгновение стал виден багровый рубец на шее — метка от боев с мольфарами разных лет. — Может, мы тут чем неприличным занимаемся, а ты вот так... Стучаться надо.

Чугайстрин не обратил внимания на заявление Цимбалиста и плюхнулся в первое попавшееся кресло, потом перевёл мрачный взгляд на Вий-Совяцкого:

— Что он тут делает?

Отвечать не хотелось. То есть, не совсем отвечать, а выкладывать правду, которая Чугайстрину совсем не понравится. Сохраняя невозмутимое выражение лица, Вий-Совяцкий пронаблюдал, как бесёнок резко поскакал к Чугайстрину, уцепился за штанину и принялся карабкаться по ноге, к колену.

— В гости зашёл, — ровным голосом ответил Цимбалист, — знаешь ли, на моей полонине всё чужие ходят, всё покой тревожат. А последний гость так вообще — окаянный да нерадивый — хотел меня с Чумацкого Шляха сбросить. И приёмы-то всё мольфарские использует, а от самого так и тянет силой фейри, так и несёт. Уж я-то еле удержался, думал, звёзды все пообсыпаются к дидьку лысому. — С каждым словом голос Цимбалиста становился всё ласковее, всё слаще, только в глазах загоралась неприкрытая ненависть. — Вот как думаешь, Григорий Любомирович, откуда бы это фейри взяться на Чумацком Шляхе? Дорога хоть и длинная, петляет по небу туда-сюда, однако всё ж далековато будет от края фейри с холмов. Как бы он мог забрести, а?

Чугайстрин слушал, стиснув зубы; губы аж побелели, голубые глаза нехорошо прищурились. И смотрел он прямо на Цимбалиста, будто хотел испепелить на месте, да только нельзя — ковёр ректорский попортит. Даже крутящийся на коленях бесёнок, и тот не мог отвлечь.

Вий-Совяцкий некоторое время с любопытством наблюдал за противостоянием взглядов, ожидая, кто же сорвётся первым. Однако оба упёртых барана даже не думали отступать. Прождав ещё некоторое время, он звучно хлопнул ладонью по столу.

— Ну, хватит, чай не маленькие.

— Ой, ли? — мрачно отозвался Чугайстрин и тут же снова прищурился: — А коль не вернёт мне Андрейку, тоже скажешь, что маленькие?

— А нечего заморских красавиц совращать, Григорий Любомирович, — почти промурлыкал Цимбалист. — Вот был бы, как все нормальные мольфары — и беды бы не было. А так... Я ещё подумаю. Пусть походит у меня там, поблуждает, коль решился в гости заглянуть.

Послышался треск, Чугайстрин посмотрел на сломанное быльце кресла и медленно положил его на пол. Бесёнок, заметив, что может начаться бедлам, навострил уши.

— Не по своей воле заглянул, — буркнул Чугайстрин, — сам знаешь.

Цимбалист перевёл невинный взгляд на Вий-Совяцкого:

— Шановный пан ректор, ты уж ему скажи, что меня не волнуют причины. Коль пришёл — значит, желал. А раз желал — значит, попал.

Это самое 'попал' прозвучало столь двусмысленно, что тому оставалось только вздохнуть. Век бы жить — на этого злыдня не попадать! Кстати, о злыдне...

— Помочь он нам взялся, — медленно произнёс Вий-Совяцкий, глядя на Чугайстрина. — Злыдня от нашего университета отвадит.

По лицу друга пробежало недоумение. Мол, этот и поможет? А не откушали ли вы, Павел Константинович, дидьковой настойки на хвостах зелёных чёртиков?

Цимбалист сохранял молчание. Только вновь коснулся нарисованных перед собой звёздных струн, и тут же где-то вдалеке печально зазвенели цимбалы. Струны, словно золотистые нити, вдруг пришли в движение, начали переплетаться одна с одной. Вий-Совяцкий и Чугайстрин, затаив дыхание, напряжённо смотрели, что он делает.

— Помогу, коль уж согласился, — мягко, почти певуче произнёс Цимбалист. — Только и вы уж, будьте любезны, выполните своё обещание.

Золотистые струны стали единым полотном. По полотну пробежали очертания гор, глубокого озера, вспыхнули огоньками мелкие цветочки на его берегах.

— Ты что ему пообещал? — севшим голосом поинтересовался Чугайстрин, однако Вий-Совяцкий даже не шелохнулся.

Что пообещал, то отдать и следует. Иначе никак не выйдет. Хотя, конечно, Гришка и против будет.

Полотно под пальцами Цимбалистами превратилось в миниатюрный мирок, словно взяли часть Карпатских гор, уменьшили и перенесли прямо в комнату Вий-Совяцкого. На берегу стояла рыжеволосая худенькая девушка в синих джинсах и клетчатой рубашке. К ней подошёл высокий мужчина: с барткой за поясом, в тёмной одежде, седые волосы рассыпались по плечам. Развернул к себе, сжал в объятиях, впился поцелуем в губы.