По следу снежного человека

К примеру, на побережье океана в Тикси есть военная база стратегического назначения (это не секрет, это всем известно), естественно — друзья лётчиков — штурмовиков совершают круизы совершенно бесплатно. Ну, разве что если бутылочку в благодарность выставят (и это тоже всем известно). Это говорит о мощи и безотказности российской военной авиации, можно представить как вероятный противник в бессильной злобе кусает свои локти... В последние годы, после убытия из России, Вальдемару с самолётами — невезуха: в Германиии халява не прокатывает.

Далее. Давайте вспомним один момент — лётчик Соловаров Александр из С-Пб., в своём письме упоминает о командире сангарского лётного звена Сергееве Эдуарде Сергеевиче, — личность, конечно, колоритная, но к этой истории не имеет абсолютно никакого отношения, так что если вы про него уже забыли — правильно сделали. Но автор от всего сердца выражает огромную признательность Александру за раскрытие образа главного героя повествования. Да, нужно особо отметить — все имена и фамилии героев в этой главе настоящие, и — письмо лётчика, и рассказ Вальдемара привожу по принципу 'как есть', то есть без купюр и с минимумом редактирования: считаю, так будет лучше. Разве что добавил сюда свою коротенькую справку — для полноты картины.

Тайга. В известной песне поётся: 'зелёное море тайги-и-и'... Так вот, под крылом самолёта это действительно величественное зрелище — 'зелёное море-океан': ни конца, ни края у этого моря не видно. Сплошной лесной массив, местами с выпуклостями гор и скал, расчерченный извилистыми дорожками рек, сквозь облака видны частые проблески блюдец озёр, в которых отражаются и сами облака и солнце; весь мир отражается, вся вселенная. Принято считать, что эта песня исполняется во время застолий, — ничего подобного, проверено десятилетиями. Настоящий якутский пацан Waldemar принимал алкоголь с тринадцати лет, другие отмороженные пацаны — чуть раньше или позже, песню эту никто и никогда не вспоминал.

Вызывает удивление — старый отшельник, который никогда и никого не признавал как друга, подружился с подростком. Сам Вальдемар — сын ссыльного поволжского немца, тоже до сих пор не может этого понять — как это так получилось. Старый якут и рыжий пацан. Я могу только предположить — было советское время, а семья Вальдемара, в то время, конечно же, Володи, была убеждённой христианской семьёй, какой-никакой отпечаток в характере имелся, и это было заметно. Володя добрый и отзывчивый человек, легко находит контакт со всеми окружающими людьми. Вы узнаете и о совершенно невероятной дружбе Георгия Ивановича с... Но не будем забегать вперёд.

Вкратце о прибрежном портовском посёлке Сангары. Сангар — женское имя, была когда-то такая удаганка, — в советское время плотно заселенный бойкий и весёлый шахтёрский посёлок, добыча угля. Уголь добывался не только шахтёрами в шахтах, но и рыбаками прямо на берегу Лены: жизнерадостные рыбаки вытаскивали с вертикальных скалистых берегов прослойки угля и при надобности жгли весёлые костры. После того, как народ убедительно напоролся на то, за что боролся, посёлок захирел, обезлюдел. Одно время сюда прибывали русскоязычные беженцы из дружественной солнечной Чечни, но они в гостеприимном посёлке не прижились: не понравились морозы. Шахты уже много лет сами по себе горят, дымят, — это мародёры когда-то воровали оттуда электрокабели и там же выжигали с них изоляцию, в итоге загорелись залежи угля. В результате испытаний ядерного оружия повышен уровень радиации. Зима (так и напрашивается слово 'постядерная') — зрелище и жизнь не из приятных. Всё оставшееся население обезлюдевшего посёлка сейчас разводит на берегу невеселые серые костры и уныло рыбачит — хоть какое-то пропитание. Две головы российского орла усердно используя НЛП, уверяют, что под их чутким руководством жить стало лучше, легче, веселей...

Чувствую, надоел... ухожу-ухожу, не буду мешать...

Вальдемар, Германия

...Так вот, теперь я подхожу к главному. Надо сказать — я бы про это и не вспомнил никогда, если бы ты не начал писать про все эти вещи. Я вообще про это забыл, выбросил из головы, и не вспоминал. Даже после прочтения твоих рассказов про чучуну, не сразу вспомнил.

Не помню — сколько мне было, шестнадцать, или семнадцать. Помню — было это летом, Георгий Иванович предложил:

— Слушай, Бобка, давай съездим в одно место. Я там уже два года не был, хочу тебе кое-что показать, самому вспомнить.

Приехали мы с ним в одно потаённое место, про которое никто, кроме Георгия Ивановича не знал. Ехали на моторе по реке. На одном, довольно резком, берегу были приготовлены брёвна, оказалось Георгий Иванович сам их и приготовил когда-то. Нужно было по этим брёвнам перетащить лодку четыреста метров по лесу. Мне это, скажу честно, не очень понравилось: 'Ока-4' — тяжело ведь, это тебе не 'Казанка'. Попыхтели вдвоём: мы же с ним маленького роста, а он физически тоже не очень развит, а я к тому-же ещё и рыжий; но вдвоём подняли лодку наверх, а там по брёвнам. Самих брёвен с низкого берега не видно, так что если кто не знает, ни за что не догадается, что выше есть путь. Ну, дотащили, спустили лодку в воду. Прошли это озеро. Затем по перешейку, и вышли на речную протоку. Протока — видно заливная. В ней, похоже, вода бывает, когда на реке большая вода поднимается. Красивейшее место! Мы остановились, Георгий Иванович говорит:

— Кидай спиннинг, Бобка! — Я закинул. И тут же — пять килограмм! — Здесь рай, Бобка!.. Сюда люди не ходят: никто не знает про это место. Это место можно только с бертолета (вертолёт) увидеть.

Да, это место — настоящий рай! Щука в этом месте, я заметил, полуозёрная — полуречная, непонятная такая: с красным брюхом, с красными плавниками. Я просто закидывал пустую блесну и тащил её по поверхности воды. Щука прыгает над водой и хватает блесну. Так мы и прикалывались с ним, будто в аквариуме рыбачишь.

Остановились мы на берегу залесённого полуострова, поставили палатку, развели костёр. Я почистил картошку, он рыбу, закинули всё это в котелок. Когда все приготовления к обеду закончили, Георгий Иванович достал из рюкзака большой кусок мяса с костью. Дальше началось интересное.

Он позвал меня с собой, мы отошли от палатки метров на двести-триста к опушке леса, там он подошёл к огромному старому пню. Пень, видно, очень старый, трухлявый. Непонятно откуда он взялся: там же не рубят ничего. Георгий Иванович на этот пень положил мясо и говорит:

— Это чучуне.

Я не понял:

— Кто такой-то?..

Он рассказывает. Это произошло в 1971 году. Когда он нашёл это благодатное место, поставил палатку, именно в том самом месте, где и мы поставили. Он был один, я же говорил — он всегда был один, вроде как отшельник. У него даже собаки никогда не было, сам по себе — человек такой. Порыбачил, поохотился, поел, и к вечеру лёг спать.

Слышит — ходит кто-то рядом. Он опытный охотник, конечно же — лежал в палатке с ружьём. Но человек он не шустрый, размеренный такой, неторопливый, всегда спокойный, всё делает без суеты. Приподнялся на локте, открыл окошечко, знаешь — в палатках окошечки такие маленькие есть, смотрит...

...'Смотрю — ходит человек, такой большой, волосатый, как зверь. И он хромает сильно: одну ногу за собой волочит. Наверное, где-то в тайге поранился сильно'. А Георгий Иванович имел привычку все остатки еды в одном месте складывать на берегу — для чаек, для живности: не пропадать же добру. Так вот, этот 'человек' сгрёб все эти объедки, перевернул кастрюлю, миску, в общем — поел, прямо руками, и ушёл. Охотник говорил очень просто, смешивал русские и якутские слова, но смысл был такой: ...'Я сильно испугался. Когда он ушёл, я из палатки вышел, осмотрелся, заметил на земле кровь, видно, сильно этот чучуна поранился. Мне его жалко стало'... Георгий Иванович ко всему живому относился с огромным уважением, любил природу. Поэтому он собрал всё что имел: тушенку, хлеб, сахар. Сложил всё это в большую чашку, поставил на старый пень и уехал домой.

Дома он не мог найти себе покоя, вроде как зациклился: его всё время тревожили раздумья про этого раненного 'лесного человека'. В итоге он решил, что ему нужна помощь и вернулся обратно. Но теперь он сделал по-другому: он же один не сможет лодку на себе тащить, поэтому он взял в свою лодку 'резинку', затем прошел с ней по лесу, на протоке накачал насосом, и поплыл на ней. Так оказалось гораздо удобнее и быстрей. 'Но я побоялся там ночевать. Я увидел — всё, что я оставил, было съедено, и пустая чашка стоит на месте. И крови уже меньше. Я оставил на пне всё что привёз: сырое мясо, хлеб, рыбу, затем сел на лодку и начал отплывать. Смотрю — 'он' выходит. Взял это всё, и ушёл сразу-же в лес'.

Таким образом, Георгий Иванович ездил к чучуне целый месяц, еду он не брал с собой из посёлка, всё пропитание добывал по пути: на реке, в лесу. Он считал, что чучуна приходит откуда-то 'из мира духов'. В Сангарах ширина Лены восемь километров, и один раз он из-за этого чучуны даже не вышел на работу. Я знаю — на работу он не выходил три раза в своей жизни: один раз из-за чучуны, и два раза не мог вернуться с рыбалки: был южный ветер, и в таком случае Лену переплыть невозможно, даже танкеры встают на якорь из-за очень высокой волны. И простая лодка, отойдя от берега на четыре метра, будет тут же захлёстнута водой. Это очень опасно.

Его рассказам про чучуну я верил. Я не мог ему не верить, я верил ему всегда. Но я не придавал в то время этим рассказам такого особого значения, и поэтому попросту забыл про эту историю, выбросил из головы. Я даже не помню, как Георгий Иванович его называл: то ли 'чучуна', то ли 'тутуна', по-якутски говорил, не помню. Ведь уже столько лет прошло. И ещё — я не мог понять, про что или про кого именно он рассказывал: то ли леший, то ли ещё что-то, мне это было совершенно непонятно: в то время про снежного человека особо не распространялись, и я даже представить себе не мог — кто это такой.

Иногда было так: говорит, говорит по русско-якутски, потом вроде как отключится от всего мира, и уже только по-якутски продолжает, ничего не поймёшь.

В таких случаях я его останавливал:

— Э, тохтоо (погоди, постой, як), Георгий Иванович, я не понимаю ничего, дорогой!

А он в ответ смеялся:

— Э, чэ, Бобка, этот день не придёт дважды, такого больше не повторится никогда... Однако, спой горлом-то!..

Георгий Иванович говорил, что это существо разумно, оно знает природу, оно знает нас. Я его спрашивал — откуда ты, мол, про всё это знаешь, ты что, с ним разговаривал, или ещё что? Нет, отвечает, не разговаривал, но когда выкладывал еду на пень, и стоял рядом, он не выходил. Отходил к берегу — тоже не выходил, прятался. Даже когда метров на сто от берега отплывёт — тоже не появлялся. А вот когда чуть дальше отплывал: метров за сто пятьдесят — двести, тогда выходил. Видно было с такого расстояния очень хорошо.

И с каждым разом, с каждой встречей, расстояние между ними всё уменьшалось, уменьшалось, так было в течение месяца. И 'он' начал говорить охотнику 'спасибо'! Каким образом? Махал рукой! Представляешь!? Он берёт еду, из чашки всё забирает, и машет рукой! Чашку никогда не брал, всегда оставлял на пне. Еды много, так что 'он' и в рот возьмёт, в подмышки запихает, к груди прижмёт, а свободной рукой машет. И с каждой такой встречей охотник замечал, что чучуна всё меньше и меньше хромает, значит — выздоравливает.

Когда в последний раз 'он' вышел, то уже совершенно не хромал, то есть полностью выздоровел. И помахал другу обеими руками. И только после этого 'он' взял всю еду и ушёл. После этого Георгий Иванович приезжал на это место раз шесть, оставлял так же еду на пне, но чучуна из лесу уже не выходил. Он ушёл из этого места навсегда. Его больше там не было. Всё.

Вот, собственно, и вся история о моем друге, о простом человеке — Софронееве Георгие Ивановиче. Потом я ушёл в армию, когда вернулся, Георгия Ивановича в Сангарах не застал: он в это время уезжал погостить куда-то в центр к дальним родственникам. Когда он вернулся, я уже в Якутск уехал. К тому времени сестра жила в отдельном доме, и мой друг Георгий Иванович, расстроенный, к ней прибегал:

— Бобка приезжал?! Как жаль — не встретились мы с ним...

Потом я учиться уехал, и позже узнал — Георгий Иванович умер. На похороны никто не приехал, ни один родственник. Хоронил его авиапорт: он там проработал всю свою жизнь. Говорят — на похоронах присутствовало человек пять, от силы — десять.

Куда подевались все вещи, все лодки, моторы, после его смерти — этого не знаю...

Далее:

Было-не было... Очередное свидетельство из Таганрога... О чем молчит наука, и вещает жизнь... Таежная встреча отчаянного капитана ФСБ с неведомым... Золотые конвои... 'Эх, гранат бы, да сотню сабель'!.. Тайны золотоносных приисков и бандиты из Китая... Гигантские гнезда — рассадники жути — на вековых соснах... Сковородка с жареной картошкой и два кило золота...

ГЛАВА VIII

ДАЛЬНЯЯ ТАЙГА

Следующее свидетельство о снежном человеке из старого дневника Светозара Афанасьева (Таганрог). В начале двухтысячных годов секретная служба безопасности назначила его на прииск в золотодобывающую компанию в глухой сибирской тайге. Каких только приключений ему не пришлось испытать. Но об одной из своих встреч с неведомым он, после долгих раздумий, отважился поведать только в 2012 году. Несмотря на неверие людей и откровенные насмешки, он тверд и решителен в отстаивании своего мнения: северный чучуна существует! Хочу подчеркнуть особым образом — Светозар считает, что сибирский йети строит свои гнезда в тайге на больших крепких деревьях. Его мнение, считаю, заслуживает внимания и отдельного исследования.

В представленных Светозаром уникальных записях описывается встреча со снежным человеком его друга Саньки, но, сдается мне, это не так: яркое изображение и контрастная картинка происшедшего — такое возможно только очевидцу.

Итак, вот его сочное и красивое повествование, которое я постарался сохранить в первозданном виде...

* * *

О службе в Восточной Сибири заговорил я сейчас не просто так, чтобы вам показать — вот он я, глядите, люди добрые, какой герой-таёжник, а потому как именно там, в далёких и диких таёжных краях неземной красоты и произошла моя встреча с неведомым. Впрочем, всё по порядку.

Дело было в конце глубокой осени, под Покрова. Стояли мы старательским участком на добыче золота в глухом таёжном уголке — на реке Малый Патом. Это Восточная Сибирь, далеко на Восток от Угрюм-реки, километров двадцать — тридцать ходу по сопкам до великой сибирской реки Лена. Якутия, где мне пришлось жить и работать, оказалась дикой и лютой. Кругом сопки или как их ещё называют, гольцы — невысокие, до двух или чуть больше километров горы, поросшие сплошь тайгой, а где мелкосопочником, стлаником, вид у них самый что ни на есть 'голый'. Как волны морские вздымаются они и куда ни кинешь взгляд — хоть направо, хоть налево, хоть тебе на север, хоть на юг — везде эти горы на тысячи километров, и тайга, глухая синяя тайга.