Похоже, только я не успел познакомиться с племянницей Колесникова. Вроде совсем недавно приехала, однако один уже считает должным сопровождать ее и поддерживать, другой — первым же делом вспоминает, тревожится. А я даже не помню, как она выглядит.

Мы вышли из штаба и закурили. Проходившие мимо матросы попросили у нас огоньку и с наслаждением затянулись. Самый старый из них, с густыми усами, вдруг спросил:

— Слышали? Красные Киев взяли! Комиссары аж целый митинг на этот счет замастырили!

— Митинг?! — Я переглянулся с Костей. — Митинг — это хорошо! Пойдемте, товарищ Маркелов. А то все без нас закончится.

Затушив недокуренные папиросы, мы едва ли не бегом рванули вперед. Так вот куда отправился и Матвеев, и Ильинский! И вот почему с ними был партиец!

— Постойте! — затормозил Маркелов. — А где этот митинг?

Матрос почесал затылок и развел руками:

— Ну, ты штабной, даешь! Где ж они бывают? Спят — известное дело, в койках, а митингуют на площади.

— На какой площади? На вокзале? — С нетерпением уточнил я.

— Да нет! — Заулыбался он. — Не, не на вокзале. Там, эта, казармы старые были. Мы не здешние, скажем прямо. Ты, браток, держи курс на норд. Там еще тюрьма, кажись.

— Тюрьма? Я понял, — поправив фуражку, сказал мне Маркелов. — Идемте за мной.

Через несколько кварталов быстрого шага я уже задыхался. Лихорадка продолжала напоминать о себе. О том, что мы были близки к цели, указывал низкий рокот тысячи голосов. Вскоре показалось массивное здание местной тюрьмы, за которым на старом военном плацу и проводился митинг. Забравшись на кузов окруженного толпой грузовика, выступал маленький тонкий еврей интеллигентного вида. Голос у него был звонкий и хорошо поставленный.

— Вы не подскажите, кто это? — стараясь быть услышанным в галдящей толпе, громко спросил я у знакомого в лицо военспеца, показывая рукой на выступающего.

— Комиссар юстиции! Целых восемнадцать лет от роду! — саркастически улыбаясь, проорал он в ответ. — Говорит, что наш земляк. В Туле в какой-то газетке работал. Когда успел? Для юстиции поет хорошо. Уже пару песен спел. К сожалению, революционных.

Мы засмеялись.

— Вы Матвеева, комполка, не видели?

Военспец задумался и, вглядевшись куда-то в сторону, после паузы показал рукой:

— Да вот он, вместе с комиссарами стоит! Справа от грузовика.

А затем, внимательно посмотрев на нас с Маркеловым, протянул что-то вроде визитки и отдал честь. Машинально ответив, мы, не теряя времени, через толпящихся солдат стали торить нелегкий путь к грузовику.

Митинг все еще продолжался. Восемнадцатилетний комиссар, завершив очередной бравурный призыв, затянул новую песню. Пел он действительно хорошо. Даже неожиданно хорошо. Ему бы на эстраду или в оперный театр. Впрочем, чем это не театр и не публика?

Во время песни гул голосов смолк. Солдаты с удовольствием слушали 'артиста', некоторые даже подпевали.

— Не комиссар, а просто песня!! — Съехидничал Костя. И, оглянувшись на оставленного где-то далеко позади военспеца, спросил:

— Владимир Васильевич, а что это он нам дал?

Я приостановился. Действительно, пора было взглянуть на 'визитку' — мало ли что в ней? Еще не хватало при комиссарах рассматривать.

На бесцветном кусочке картона печатными буквами от руки было написано: '6 февраля, 18.00, кофейня 'Париж' на Румянцевской'. Протянул Маркелову. Тот прочитал и поднял брови.

— Ого. Тайная вечеря, не иначе. Вы пойдете?

Я неопределенно качнул головой.

— Сложно сказать. По настроению. Скорее нет, чем да.

— Вот и я не знаю, — пробормотал Костя, и мы продолжили свой путь.

Наконец, мы достигли полковника, чья крупная и осанистая фигура возвышалась над толпой, словной утес над прибоем. Задумчиво покачиваясь, он изучающе смотрел на певца-оратора, заканчивающего свое выступление.

— Товарищ комполка, разрешите обратиться! — Прервал я его размышления. Михаил Семенович вскользь посмотрел на меня и кивнул.

— Что за спешка? Мне скоро выступать. Ваш вопрос может подождать?

— Никак нет! Журавин сегодня утром арестован Чекой! И еще два военспеца из третьей роты первого батальона! А именно... — Я оглянулся на Маркелова и продолжил с его подсказки. — Симонин и Жучков.

Матвеев, будто наткнувшись на невидимую преграду, переменился в лице. Быстро глянул на поднимающегося в кузов грузовика Ильинского и негромко спросил:

— Журавина-то за что?

Рассказав ему вкратце об утреннем происшествии, я ожидал немедленных действий полковника. Но он только тяжело вздохнул и обреченно покачал головой:

— Дурак, ох и дурак!... Что ему те картонки сдались!

Надежда на спасение Журавина таяла на глазах. Матвеев явно что-то знал. И, судя по всему, знание это не позволяло рассчитывать на скорое освобождене доктора.

— Михаил Семенович... Так неужели ничем не поможете? — Спросил я в полной растерянности.

Матвеев даже побагровел. Казалось, он взорвется от переполнявшего его гнева.

— Недозбруев! Сначала попадаете в идиотские ситуации, а потом!... Скоро вся местная тюрьма будет состоять из военспецов 68 полка! Вчера Кулыбина расстреляли — да будет Вам известно! Но тот, понятно — от кокаина разум потерял. А Журавин-то?!!!... Вот от кого не ожидал! Вы хотя бы представляете, какое обвинение ему выдвинут?! Я почти уверен — уже хорошо знаком с их риторикой — что-нибудь вроде 'нападение на сотрудника ЧК, находящегося при исполнении'. Понимаете?!

Я понимал. Теперь понимал.

Так и не успокоившись, Матвеев ушел к грузовику. Кажется, наступил его черед выступать. А я все стоял на том же самом месте — раздавленный и оглушенный, вспоминающий свое, совсем еще недавнее, пребывание в ЧК. Никто не верил в мое спасение. Даже я сам. А Матвеев вытащил. Может и Журавина все же спасет? Такой доктор, как Алексей Дмитрич, на вес золота. Должны же и большевики это понимать! Особенно, в условиях не угасающих эпидемий тифа и 'испанки'.

Вокруг двигались солдаты. Выступающих, похоже, никто не слушал. Терпеливо ожидающий Маркелов, наконец, не выдержал и потеребил меня за рукав шинели:

— Владимир Васильевич! Пойдемте! Метель начинается, — и потянул за собой в сторону тюрьмы.

Через несколько минут, пробившись сквозь толпу, мы встали в затишке у тюремных ворот. Надо было покурить и все обдумать.

— Надо, наверное, 'визитку' эту уничтожить, — предложил Костя. И закрывая ладонью от сквозняков, попытался зажечь картонку от спички. У него долго не получалось, но он настойчиво продолжал.

— Ну и место же мы выбрали, — усмехнулся я.

— А я пойду, Владимир Васильевич! Пойду на это сборище. Надоело всего бояться. Посмотрю, кто и для чего нас собирает. Вдруг что толковое окажется.

Мне стало грустно.

— Эх, Константин Иванович! Вы же видели всех наших офицеров, представление имеете. Неужели кто-то из них похож на лидера восстания или предводителя тайной организации? Я не верю. В Москве такая мощная подпольная структура была! И всё прахом пошло, как только настало время решительных действий. Вот и остался каждый при своем — большевики при власти, а мы... простите, сказать совестно.

Маркелов погрустнел и словно ушел в себя. Оставив попытки сжечь 'визитку', он машинально порвал ее на мелкие кусочки.

— А жаль... Жаль, что нет третьей силы.

Я с удивлением взглянул на него. Давно уже никто не решался откровенничать с малознакомыми людьми, какими, по сути, являемся мы друг для друга. Про себя не говорю. Мне свойственны импульсы излишней прямолинейности — за что не раз бывал бит. Но Костя... Костя был осторожен — я успел это не раз подметить.

— Меня Павел — это мой сосед-гимназист — с собой к белым звал. Осенью собирался за Дон уйти, спрашивал, что брать, что пригодится. А я не пошел. Нет, не струсил. Тут другое. Ну не нравятся они мне. Не было внутренней убежденности в их правоте. Вот и дождался, пока большевики не мобилизовали. А Павел ушел, и сейчас я ему почти завидую.

Поеживаясь от промозглой погоды и лихорадки, я похлопал его по плечу:

— Нет ни третьей, ни второй силы. Есть только большевики и сумбурное сопротивление нескольких кучек несогласных. Потому что нет у белых единой идеологии и истинного лидера. Значит никакая это не сила. И будущее, кто бы что не думал, за большевиками.

Нервно сглотнув, Маркелов скривился.

— Наверное, Вы правы. Однако я в это верить не то, что бы не желаю — просто не могу...

За нашими спинами кто-то радостно воскликнул:

— А вот и они!

Собственно, узнать голос было совсем не сложно. Савьясов, конечно. Мы обернулись и вежливо поклонились даме. Ольга — а это была она — по-прежнему находилась под опекой командира второй роты. Приятель наш и сослуживец, Георгий, не выглядел утомленным обществом дамы. Скорее, наоборот — улыбался во все лицо, и глаза его сияли. Даже дурная погода была ему нипочем.

Я воспользовался моментом, чтобы исподволь рассмотреть Ольгу. Приятное лицо, строгие серые глаза, легкий румянец — то ли от непогоды, то ли от волнения. Беззащитной и наивной барышней она не выглядела. Скорее — уверенной в себе и умной. Тонкие губы, да и в целом тонкие черты, красивый овал лица... Однако — при всей привлекательности облика — это был не мой типаж.

Наверное, она замерзала. В довольно легкой шляпе и тонком пуховом платке в такую погоду долго не пробегаешь. Будто в подтверждение моей догадке, Ольга едва заметно втянула голову в плечи.

Между тем, Савьясов рассказывал о том, как они пришли в Чеку, и как на их глазах латыши (или немцы?) провели куда-то вглубь коридора слегка помятого Журавина. Затем Ольге удалось добиться приема у главного чекиста.

— Такой самоуверенный развязный тип, лет двадцати пяти — не больше, — охарактеризовал его Георгий. — Наглый хам, если коротко.

— Слава богу, отпускают Николая Николаевича! Правда, штраф наложили весомый. Мы с Ольгой Станиславовной сейчас из банка идем, узнавали, как скоро можно деньги снять, — подытожил свой рассказ ротный.

— Здесь еще деньги в банках хранят? — Искренне удивился Маркелов. — Воистину: блажен, кто верует!..

— Да, но уже стараются снять все со счетов. Ходят слухи, что личные счета вскоре могут попасть под реквизицию, — пояснила Ольга. Ее голос слегка дрожал — видимо, она совсем замерзла.

— А не зайти ли нам в кофейню — погреться, кофе выпить? — Предложил я. Как и ожидалось, все с удовольствием поддержали идею. И отправились на поиски ближайшего заведения.

В кофейне стоял настоящий густой запах настоящего кофе. В сумраке миниатюрной сцены пожилой скрипач играл грустную еврейскую мелодию. Мы пили кофе с настоящими конфетами и тортом, подшучивали друг над другом и вспоминали анекдоты из жизни. Как-то в стороне оказались сумасшедшие события дня. И даже мысль о Журавине временно отодвинулась на второй план. Я ловил себя на том, что все чаще смотрю на раскрасневшуюся от тепла Ольгу, на выбивающиеся завитки ее волос и даже слегка завидую Савьясову.

— Владимир Васильевич! — Отвлек меня Маркелов. Указывая пальцем на меню, он быстро шепнул мне на ухо. — Посмотрите, где мы!

Золотыми замысловатыми буквами на зеленом фоне было написано 'Париж'. Интересное совпадение. Наверное, нам все же стоило заглянуть сюда вечером.

Глава VIII

1919 год, февраль, 6-го дня, город Сожель

Митинг закончился, и мимо окон кофейни побрели сумбурными толпами люди в солдатских шинелях. О каком-либо организованном движении не было и речи.

— Вот это армия!... И они еще собираются воевать, — покачал головой Савьясов.

Я ухмыльнулся и, не удержавшись, полюбопытствовал:

— А когда Вы, Георгий Николаевич, последний раз занимались со своим личным составом?

Пребывая в прекрасном расположении духа, он заулыбался и, мечтательно уставившись в потолок, с изрядной долей артистизма, отвечал:

— Дай бог памяти... О, вспомнил! Весной семнадцатого! Помню, помитинговали мы тогда от души, нашего помятого комбата с трудом извлекли из крепких объятий революционных солдат и пошли 'строить' личный состав. Самое интересное — получилось. Как миленькие пошли в окопы! И немца остановили.

— Да уж... — подперев подбородок рукой, поморщился, словно от неожиданной боли Костя. — А потом, ночью, что было?

Савьясов с удивлением посмотрел на него, все еще улыбаясь.

— Константин Иванович, вот что-то не припомню Вас в своем полку, в семнадцатом-то году. Откуда знаете?

Маркелов пожал плечами.

— Да что тут знать... У нас та же история была. Ночью часть офицеров — тех, что не спали, да на пути попались — солдаты прирезали и ушли. Практически весь полк тогда дезертировал.

— Вот ведь как... — Брови Савьясова поползли вверх. — Гм... Значит, мы легко отделались. У нас просто ушли. И я, как раз, из тех, кто не спал... И даже видел. Поверьте, Костя, останавливать смысла уже не имело.

Настроение его как-то в миг улетучилось. Маркелов достал карманные часы, взглянул на циферблат и принялся заводить механизм. Кроме нас четверых в кофейне никого не осталось. Скрипач отдыхал и пил кофе у дальнего столика.

Я осмотрелся. Кофейня была в общем-то небольшой — столиков на пятнадцать. Человек шестьдесят одновременно может принять. Костя, заметив мой изучающий взгляд, тихо спросил:

— Как думаете, сколько их будет?

— Двенадцать человек, один начальник и плюс одна миловидная дама, — насмешливо хмыкнул я и столкнулся глазами с Ольгой. Вроде бы случайно, но почему-то оставалось ощущение, что она изучает нас и пытается в чем-то разобраться. — Видимо, не все приглашены.

Савьясов, погрузившись в свои мысли, машинально крутил в руке ложечку и, казалось, не слышал нас. Но это только казалось:

— Прошу прощения, — тут же очнулся он и вопросительно взглянул. — О каких приглашениях идет речь?

Костя замялся. Я же не видел особого смысла скрывать предстоящее мероприятие от Георгия. Человек он порядочный и умный — была возможность в том убедиться. И только на первый взгляд производил впечатление субъекта простецкого и легкомысленного. Ольгу я в расчет не брал. И потому без опасений рассказал о 'визитке', полученной от незнакомого военспеца.

Известие ввело Савьясова в еще большую задумчивость. Ничего не комментируя, он рассеянно перебирал пальцами по столешнице и смотрел невидящим взором на сахарницу.

— Извините, господа, но мне пора домой. Елизавете Карповне следует сообщить о Николае Николаевиче, да и моя помощь, наверняка, нужна, — спохватилась Ольга и поднялась из-за стола. Мы встали, Георгий мгновенно пришел в себя и выразил готовность проводить ее.

— Нет, спасибо, — мягко улыбнувшись, отказала она. — Я и так отняла у Вас сегодня непозволительно много времени. Вы ведь на службе...

Савьясов комично повел бровями и, усмехнувшись, ответил, тем не менее, серьезно:

— Да уж, служба... Нет, Ольга Станиславовна, нет у нас никакой службы. Есть жизненные обстоятельства... — Чуть замявшись, он добавил. — Я не хотел бы отпускать Вас одну после митинга. Красноармейцы наши еще не разошлись, а публика они опасная.