"Гуд бай, Америка-остров...-2"

— Замерзнете ведь.

— Нормально! — сказал Леха. — Видишь, светло. Еще и солнце, того и гляди, соберется.

Из центра выехали. Потянулись странно-изогнутые улочки с невысокими старыми домами. Мигали приветливо светофоры, Володька тихо чертыхался на бесконечный поток транспорта.

А Майка думала, что будет, когда они вернутся домой. О горячей ванне. О

белых-белых чистых, прохладных простынях. О том, как мягко будут улыбаться ей карие глаза, как будут касаться ее тела руки, лежащие сейчас на руле, и пальцы, бегающие сейчас по кнопкам, чтобы настроить сидюшник, пальцы, на протяжении стольких дней отсчитывающие деньги, с въевшимся маслом и грязью, шероховатые от постоянного общения с металлом на холодном ветру...

— Спит, — сказал Лешкин голос. — Я сейчас.

Он вышел из машины, мягко защелкнулись дверцы. Вздохнула, открыла глаза. Володька приложился подбородком к рулю, смотрел в одну точку на улице, мыслями далеко отсюда.

— Пойду до магазина, — сказала она. — К Лешке.

Он сказал "угу", убрал сиденье. Когда она встала на асфальт, ноги уже не слушались.

Павильончик был небольшой, с кучей отдельчиков, набитый всякой компьютерной и музыкальной чепухистикой, витрины до потолка ярко пестрели обложками, а народу было мало. Леха торчал, естественно, у музыкальных развалов.

— Смотри, единственная, — сказал он ей. — На одном МР3-диске вся дискография, архив, клипы, материалы... А по "Gure" есть такой компот? — спросил он у консультанта — молодого пацана с манерной стрижкой.

Майка отошла посмотреть картинки и рекламные постеры... Тут же продавались журналы, книги по тематике. Продавец весело трепался с посетителем, видимо, приятелем.

— Ну, а они?

— Они позже пришли, все уже убрано было...

Они уже прощались, и улыбающийся взгляд посетителя остановился на Майке. Лицо показалось ей знакомым, и он сказал:

— О, привет... Как дела? Все тусуешься, мышка?

Майка вздрогнула и быстро отвернулась. Парень был из той группы с Арбата, тот, который был в голубой рубашке и больше всех ей там улыбался. Сейчас он был в бархатном пижонском свитре, а улыбался без тени смущенья, просто как знакомой.

Майка хотела было кинутся к Лехе, но парень уже уходил, ручкался с другом, не обращая больше на нее внимания.

Как рукой сняло лень и грусть. Остро захотелось к Вовке. Лешка сбивал чек.

Дверца распахнулась сама ей навстречу.

— Ну скоро он? — капризно спросил Володька. — Мне еще надо заехать...

— Сейчас, — взгляд ее непроизвольно следил за удаляющимся по улице бархатным свитром. На душе было тоскливо и неуютно.

Вздрогнула, оживая, машина, вот вышел Леха, вновь поменялись местами — он пробрался на заднее.

— Купил, — довольно рассказал он. — А с тобой кто сейчас разговаривал, сестренка? Знакомый?

— С Арбата, — выдохнула Майка, сама удивившись своему голосу.

— Из тех? — удивленно и вкрадчиво спросил Володька, наклоняясь посмотреть.— Который? Тот?

— Нет, — испугалась Майка. — Это не он меня ударил. Этот просто с ними был.

Володька запустил руку под сиденье, повел машину одной рукой за парнем по улице, другой продолжая что-то искать. Резко тормознул, поравнявшись, бормотнул Лешке:

— Сейчас, — и вылез из машины.

Майка увидела, что он держал в руке, прикрывая углом поворота — черное и узкое, немного выступавшее за ладонь.

Дальнейшее развернулось с невероятной быстротой. Володька перебросил пистолет в правую руку, рукоятью наружу, догнал и дернул парня за шею к себе; и пару раз хлестнул в лицо этой рукояткой, наотмашь.

Тот упал на четвереньки, закрываясь руками. Володька пригнул его коленом к асфальту, быстро за волосы разворачивая голову, и тут хлопнул выстрел.

Истошно закричал на улице парень, завизжала в ужасе Майка, видя, как парень заваливается набок, корчась; как склоняется зачем-то к нему Володька, вытирает дуло о бархатный свитер и спешит к машине; как словно при замедленной съемке, останавливаются и замирают на месте прохожие.

Он размахнул дверцу, кинулся на рулевое сиденье, долбанул по газу, стартуя. Майка отскочила от него подальше, прижимаясь спиной к стеклу, еще не веря, еще не веря, всхлипывая...

Володька крутил руль, не оборачиваясь на них, машину заносило на разворотах на большой скорости, на узеньких улочках...

Потом мельком глянул на застывшую в паническом страхе девчонку и лопнул сам наконец криком, спуская пар:

— Да ничего я ему не сделал, дура! Только ухо прошил, но это на память, порвал, может, по щеке задело, а так — ожог только, я посмотрел. Ожог и шок — оттого и орал... Пусть знают, суки, что за каждое действие отвечать,

* * *

, надо!

Какая-то шушера, я,

* * *

, на тебя руки не поднимаю, а какая-то тварь с помойки — может, да?! Поняла, ты?! Пусть ходит теперь рваный, помнит дурочек с деревни... Овечек пусть в Москве своей долбаной отлавливают, а ты моя, моя; я за свое своими руками убивать буду... Нечего на меня так смотреть! Все. Иди сюда. Сюда, я сказал! Свое я никому не отдаю, ясно?

Леха закрыл глаза. Страшно ему стало только сейчас, и трясти начало только что...

Его не было долго, где-то с час, который Леха и Майка провели, уныло глядя в телек. Вернувшись, он сообщил:

— Уезжаем... — и лицо его при этом максимально ничего не выражало.— Или у тебя еще мероприятия на примете?

У Лешки даже если и были какие-то соображения на этот счет, он предпочел их не озвучивать. А взгляд у Володьки стал — тоскующий...

— А ты как, Май?

И тон такой тоже был непривычен для него. Почти заискивающий.

Она коротко кивнула:

— Конечно.

Невесело поужинали в маленьком кафе; Леха покурил, его подождали.

Съездили за машиной. Леха пересел в "Таврию". Вот и все. Все дороги, которые теперь их ждали — вели домой, и, очутившись один, он ощутил, насколько ему стало легче. Трещал приемник, и даже сигарета показалась ему слаще...

Сами собой вернулись совсем рядом затаившиеся мысли о Ленке, робкие и светло-радостные, словно первая травка на черной прогалине... Разве весна?

Осень, осень назойливо слетала с крон побуревших деревьев, из цинично-холодных серых луж грязью под колеса, утверждалась национально обожаемыми кожаными куртками...

А Леха едет домой. Он устал, безумно вымотался за период бурного существования втроем и едет отдыхать, расслабиться у ног своей слабой и молчаливо-всесильной королевы...

Однако еще в черте города "Купе", мигнув правым глазом, съехала на пустошь за каменными домами в старом стиле к воде. Кустарник закрыл их практически полностью. Лешка подкатился за расслабленно наблюдающему за водой Володьке.

— Ну что, философ? Приехали, что ли?

— Не хочу я на ночь уезжать. Может, с утра? Здесь переспим, Лешка, а то где еще так удачно станем?

Лешка только вздохнул поглубже. День был трудный, и Володьку он понимать на сегодня отказывался.

А с утра Майка с Лешкой разрезвились. Запалили себе веточки-иголочки, дурачились... Хохотали, как сумасшедшие.

Володька потихоньку отогнал кореянку к воде, снял с себя майку, и ею, вместо тряпки, принялся тщательно вымывать салон.

Взрыва шуток над собой он, казалось, не замечал. Салоном не успокоился, принялся за внешний облик, даже крылья над колесами протер. Но что окончательно добило Майку, он велел ей садиться к Лехе и выезжать первыми.

— Встретимся на переезде! — он бодро сжал руку в кулак — жестом испанских патриотов тридцать девятого...

В машине Майка горько глотала слезы.

— Да ладно, брось, — грубовато пытался утешить Леха. — Все устали. Приедем домой — все нормально будет.

— Конечно, нормально. Я его только сразу брошу, обязательно сразу же, а там все замечательно будет... Он меня знаешь, как уже достал — в сказке не сказать — до последней нитки вымотал! Я не могу больше! Все эти томления, капризы, перемены настроения; он как беременный в последнее время, хуже! Что за приступы, Лешка? Конечно, он — парень оформленный, а мы так, соседские дети... Тачка ему, за которую пять минут подержаться разрешили, всех нас дороже выходит, ради нее мы и последнюю рубашку сняли, и задницу ей вылизывали; и Майка нам уже не та — кресло испачкает грязным пальцем... Чмошно же это, Леха! Я даже во сне представить не могла, что человек так меняться может, так раздуваться, как клоп в приемной!

— Набрось-ка ремень, дарлинг, — Лешка неотрывно смотрел на дорогу. — О це, дрянь твою мать, блок-пост, сука!

— Заело...

— Да чтоб его! — Леха скинул скорость почти до минимума, дергая одной рукой через Майку ремень. — Рукой держи! Эх, вломят сейчас за остановку перед ГАИ, заподозрят в чем-нибудь, лошади...

Человек в пятнистой форме уже махал ему приветливо, а Лех, разнервничавшись, заехал на линию.

— Ой, блин, дурак! — обозвал он себя и вылез из машины.

Майка старательно светила лицом, т.е. — улыбалась (как плохая актриса) и прижимала к себе ремень.

В зеркале Лешка, недолго пообсуждав что-то с пятнистой формой, полез за деньгами.

— Ну как ? — с жаром интереса накинулась на него Майка. — Во сколько твой позор оценили?

— В стольник. Я сам отдал. Володька сказал — отдать, что попросят. Такая такса за выезд. За то, что рожи у нас простые и машина "Запорожец". А Детку раскачают, будь уверена, еще и зашмонают сверху донизу. Он тебя потому и не взял, дурочка.

— Как зашмонают, — тихо ахнула Майка. — У него же этот... Вчера которым...

— А за что я деньги платил, малая? — весело ответил Лешка. — Этот, вчера которым — мы провезли, между креслами. Думаешь, глупее паровоза твой мужик?

Прошло минут сорок, пока на переезде показалось мерцающее чудовище. Задумчивый Володька первым делом взял у Лехи сигарету. Закурили вместе, как

подельники...

— Непонятно! — протянула Майка. — А как же ДЕВА, ВКУСИВШАЯ ЯДУ? Где правда жизни?

— Что жизнь, дитя мое? Чертовски увлекательное приключение, поезд метрополитена, где на каждой остановке тебя ждут сюрпризы, а покинуть его нет возможности...

— Отлично! — довольно заулыбался Леха. — Еще пять минут в том же духе? Время пошло.

— Что пять минут? — слабо отозвался Володька. — Это песчинка бесконечности под сапогом истории... Только она может жить вечно.

— Ладно, ладно, Банк Империал и прочая ботва. Знаем. Ну, скажи, сколько стоит растоможить южно-корейский самолет?

— Двести пятьдесят.

— Наркотики искали?

— Ага. Ну что, Майка, дезертируешь ко мне?

— Неа! — мстительно заявила она. — Ты больше меня не разжалуешь. Слезами. Пощады не жди!

— Вот кто талантлив, тот уж талантлив! Ничего не поделаешь, — льстиво кивнул он Лешке. — А перебежчиков обычно хуже кормят, радость моя. Еще поймешь, что я тебе только хорошего желал. А рыжий тебя точно кинет, по лицу видно. По носу. Кинет, купит снова и продаст еще дороже.

— Ну поехали, непатриотичная моя, — вздохнул Лешка.— Мы ему покажем, что такое настоящая мужская дружба.

К Тагилу подкатили часа в два дня, минуя агломераты и карьеры. Город покоился в надежном кольце промышленных предприятий...

Володька еще в пригороде ушел звонить, вернулся с булкой такого горячего хлеба и трехлитровой банкой молока, что у Лехи в глазах потемнело.

Против Майкиного ожидания, по Тагилу прокатиться на "Хундае" не светило, огородами проехали к Елизаровой горке, заброшенному гаражу Лехиного деда, который из-за дальности расстояния и без особой необходимости на протяжении последних лет использовался как склад для гниющей "Таврии".

Леха нашел ключ, машину закатили. Оказалось, все было договорено заранее.

— Я тут останусь, дождусь бушменов, чемоданы сдам и приеду. А если ты, Майка, дома пожаришь картошки, я этого никогда не забуду...

И взгляд у него был такой измученный и голодный, что в это легко верилось.

Лешка отвез Майку домой. Потом, поколебавшись, решил вернуться за Володькой — как тому пришлось бы выбираться с дедовой глухомани.

Она проехала совсем рядом, навстречу, мерцающая тень, побочное дитя заходящего солнца, венец мечты ревнивых самураев. В полуотведенном окне за рулем лениво красовался белобрысый парень. Леха его знал.

Детка возился с замком — по причине вполне объяснимой старости его постоянно заедало. Он удивленно оглянулся.

— Я за тобой, Мастер. Будем заканчивать путешествие. А до трамвая минут сорок топать, не сомневайся. Потом автобус ловить. Так что долго не раздумывай, Володька; я голодный и злой, как три дня назад убитая акула. Представляешь, я даже чувствую, как Майка сейчас тебе картошку жарит, а та кричит и сопротивляется.

Детка заулыбался, сел в машину.

— О господи... Наконец-то не за рулем... Вот где счастье порылось.

— А у тебя что, — спросил Леха. — С Хэнком роман? Ты ему тачку вез?

— Хэнк тут при чем? С такими дела не делают. И вообще, так уж получается, брат, надо представить, что никакой тачки не было, и вы со мной не ездили. Такой вот дурацкий вариант.

Леха почесал нос. Пофиг. То, что варилось на этой кухне, его не касалось.

Вскоре Лех вышел на работу, так и пролетел его первый отпуск, и потянулись друг за другом похожие до отупения дни: в шесть вставать, быстро-быстро, автобус вгоковский, в который нужно умудриться пробиться, знакомые до крика в горле лица, грязная спецодежда, штольни, трещины, завалы... Мастером то назначали, то снимали, а он и не рвался; мелкие неприятности, и как всегда — нет, нет денег... Не дают. Олежка. А что. Надо было чем-то заполнять однообразные вечера. Илюха, Олежкин приятель, классически законченный компьютерный псих, абсолютный маньяк, и часами вгрызаться с ним в дебри интернета, пока их бедный общий позабытый Олежка зевал на заднем плане, листая журналы с картинками в размышлениях, а не пойти бы домой...

От скуки он вскоре затеял жениться, благо девушка его была уже весьма беременна. Свадьба вышла большая, дешевая и очень пьяная; как и задумывалось, пили неделю, и в какой-то из этих очередных "вторых" дней Лешка столкнулся нос к носу с Коляном.

Хищно блестя свежевставленными зубами, тот неожиданно поинтересовался Володькой, не нужна ли тому работенка время от времени. Недолго думая, отправились выяснять этот вопрос.

У Майки был рассеянный взгляд, когда она их запустила. Володька валялся на диване, гонял видик, в комнате накурено, полумрак. Вид у хозяина был самый помятый, когда он торопливо поднялся, пригладил давно не стриженные волосы, протянул руку сначала гостю, потом Лешке. Он включил нижний свет, убрал с дивана подушку, предложил сигареты.

Майка молча собрала кое-какие вещи с самых видных мест и ушла в спальню — не мешать.

— Может, чай?

— Мы ненадолго, — предупредил Колян. — Я поговорить с тобой хотел.

Покурили.

— А это что за декаданс, Володька? — Лешка кивнул вокруг. Хмель еще однозначно плескался в его голове, и нести ему хотелось всякую всячину. — Чего Майку мою обижаешь? Куда ты ее запер?

— Уроки она делает, — нехотя ответил тот. — Иди к ней, если хочешь.

А в Володькиной комнате все было по-старому. Лампа на столе горела, Майка, правда, уроки не делала, но сидела за столом и черкалась ручкой бездумно.