Улыбка развоплощенного

— Глупости это все, не мое это дело думать о молодых магах! Он мне друг, но не больше! — сказала сама себе девушка и отправилась по своим делам.

Тем временем Аметисто допивал неизвестно какую по счету кружку пива, мечтая, чтобы в таверну поскорее пришли его друзья и помогли ему в излечении синяков и шишек, сам он был уже не в состоянии это сделать. И действительно к вечеру неразлучная троица снова появилась в зале:

— О, Аметисто, да ты никак и не уходил?

— Не уходил? — переспросил Аметисто, еле ворочая языком. Пьяницей он не был и такое состояние было для него непривычным. — Еще как уходил!

— И какие у тебя успехи? — хихикнул Аурелио.

— Успехи? — пожал плечами Аметисто. — Грандиозные! Посмотрите на мои руки и ноги.

Друзья посмотрели не без удивления:

— Это что же, воительница тебя так разукрасила? И одежду разодрала? Ну и любовь, однако, у этих скорпиониц!

— Без оскорблений, господа, я не позволю порочить мою воительницу!

— Тогда почему ты в таком виде?

Хотя Аметисто и был изрядно навеселе, но понял, что либо друзья будут продолжать говорить о девушке разные не слишком-то пристойные вещи, либо ему придется рассказать все, как было. Он выбрал второе.

— Да, — протянул Гладиолус, услышав сбивчивый рассказ, — не повезло тебе. Эй, Аурелио, — крикнул он штормовику, — давай сюда свою походную аптечку, надо помочь товарищу.

Аурелио начал рыться в сумке, и вдруг из-под его капюшона выглянула порядочная золотая косичка.

— Что это ты себе наколдовал? — встрепенулся Базальт, никогда не видевший у приятеля подобной прически.

— А что, разве некрасиво?

— Что значит, красиво или некрасиво, — вмешался в разговор Гладиолус. — Ты кто, в конце концов — маг шторма или жеманная барышня?

— Между прочим, эта последняя мода, из самого Эйдалон-Бравира! — попытался защититься Аурелио.

— И ты подражаешь этим столичным хлыщам? — удивился Базальт. — Да знаешь ли ты, какие у них там нравы?

— Не знаю, и знать не хочу, а волосы у меня все равно самые красивые на факультете шторма!

— Тоже мне, — протянул Гладиолус. — О красоте задумался. Гляди, дождешься насмешек от мастера Корнерота.

Пока друзья препирались, Аметисто положил голову на стол и заснул. Ему снились могучие плющи, по которым можно было лазать, как по деревьям, Сапфира, выпивающая необыкновенно огромную кружку пива одним махом, и золотая косичка его друга, извивавшаяся подобно змее.

Глава 10. Шантаж

Был теплый летний вечер. Город Альмарино жил своей повседневной жизнью. Изменилось только одно: в нем появилось больше воинов, чем обычно. Днем скорпионцы и золотые леопарды усердно занимались учебными боями на аренах Академии, а вечерами они были свободны и бродили по красивым узким улочкам, садам и паркам города магов. А чародеи тем временем приводили в порядок защитные и оборонительные системы, обновляли боевые заклинания и магические ловушки, готовясь к приходу джеггов. Мало кто сомневался, что война не замедлит достичь и этих мест. Больше всего волновался, конечно, лорд Гелиодор, которому не терпелось выступить в поход и освободить захваченный Стефеншир, но он умело скрывал свои чувства под маской внешнего спокойствия, понимая, что без помощи магов успех не гарантирован.

Аметисто все дни трудился в поте лица. И хотя декан факультета шторма частенько посмеивался над его чрезмерным усердием, которое далеко не всегда приносило успех, но, будучи мудрым наставником, нередко говаривал:

— Да не волнуйтесь Вы так, юноша, Вы уже давно закончили учебу, а ведете себя как студент-первокурсник! Заклинания от чрезмерной скрупулезности тускнеют и портятся, немного импровизации не помешает!

Как-то вечером, когда снизившееся над горизонтом солнце превратило окна в домах напротив Академии в расплавленное золото, молодой человек задумчиво брел вдоль стены окружавшей его родное учебное заведение. В пруду под стенами отчаянно квакал лягушачий хор, раздавался громкий свист носящихся в небе стрижей.

— Быть дождю, — подумал Аметисто.

Ему вспомнился необыкновенный ливень, накрывший их во время бегства из Стефеншира, и ноги сами понесли его к корпусу, где поселились воительницы Лиги Скорпиона. И хотя после памятного свидания, прерванного неожиданным появлением Предводительницы Лиги, он ни разу не видел Сапфиру, а его магические занятия полностью заняли все его мысли, одного свободного и прекрасного вечера оказалось достаточно, чтобы прежние чувства опять воскресли в его душе. Он подошел к знакомому строению и остановился, глядя на увитые плющом окна на втором этаже. По неизвестным магической науке причинам, именно в этот момент Сапфира выглянула в окно и увидела Аметисто. Волшебство вечера было таково, что девушка тут же выбежала к нему навстречу, не забыв, тем не менее, прихватить с собой пару кинжалов, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств заявить, что она идет тренироваться в метании. Вот ведь какова была выучка у этих воительниц!

— Здравствуй, Аметисто!

— Да пошлет и тебе Триединство доброго вечера, прекрасная воительница, — сорвалось с языка у мага, и он тут же замолчал, не зная, что еще сказать.

Смущенная Сапфира не нашла ничего лучшего, как заговорить о погоде:

— Какой дивный нынче вечер! А как прекрасны отблески солнца на пруду! — произнесла она, но тут же снова умолкла, почувствовав, что ее слова более подходят знатной благовоспитанной барышне, чем испытанной в боях воительнице. Помощь явилась неожиданно — откуда-то послышалась грустная песня:

Любил мальчишка бегать по утрам

На дальний луг, к отцовским табунам,

Был жеребенок для него, как друг

Брал мягкий хлеб из влажных детских рук.

Прошли года, и рыцарь молодой

Защитой стал стране своей родной,

Когда огонь войны кругом пылал,

Скакун-красавец в бой героя мчал.

Зачем так скоро путь им пересек

Губитель счастья, беспощадный рок?

Сражен воитель вражеским мечом,

А конь тоскует под чужим седлом.

Слушая эту песню, молодые люди уже не стремились продолжать совершенно бесполезную беседу. Внезапно взгляд воительницы упал на несколько высоких черемух возле пруда, которые в свое время посадили студенты Академии Триединства. Эти кусты каждую весну радовали глаз пышным цветением, а соловей, поселившийся в них, не оставлял без своего пения ни одну ночь. Соловей, правда, теперь уже не пел, его время кончилось. Но что же случилось с кустами! Все они были оплетены густой, липкой паутиной, которая скрывала их практически полностью. Спутанная как пленница от корней до макушки, черемуха была не в силах победить напасть. Видно было, как внутри паутинного шара шевелятся толстые ленивые гусеницы отвратительного грязно-зеленого цвета.

— Брр!— вырвалось у Сапфиры.

— Нынешний год неблагоприятный для черемухи, — поспешил разъяснить Аметисто, радуясь, что он, наконец, нашел тему для разговора. — Хотя некоторые считают, что это дурное предзнаменование, на самом деле это всего лишь гусеницы черемухового шелкопряда. Между прочим, из этой паутины удается получить некоторые волшебные ингредиенты.

В этот момент над головой молодого чародея пронеслась самая обыкновенная ласточка. Но это оказалась не простая птица. После ее исчезновения прямо в руках у Аметисто появился причудливый конверт белого цвета. Изумленный маг не нашел ничего лучшего, как распечатать его и начать читать. При первых же строках письма лицо Аметисто залила краска, а когда он дошел до конца, самообладание совсем покинуло его, и последние фразы он начал проговаривать вслух.

— Мы стоим у стен Уланды! Помни, судьба города в твоих руках...

— Что случилось? Что ты там бормочешь? — Сапфира, видя такое положение дел, сразу забыла про свое смущение и бросилась к боевому товарищу.

Бедный маг, окончательно потеряв голову, не смог нечего скрыть:

— Понимаешь, это письмо от одной магички. Она, когда я еще был студентом, влюбилась в меня и натворила тут таких дел...

— А ты? — ревниво вздрогнула воительница, хотя ей не то что ревновать, но даже проявлять какие-либо чувства, кроме дружеских, не полагалось. Однако она вовсе не была такой бесчувственной особой, которой притворялась по долгу службы.

— Да я ее терпеть не мог! Такая гордячка, совершенно лишенная добросердечия...

— Но она красивая?

— Ну, как тебе сказать? Черные кудри, стройная талия — все при ней, но как вспомню ее выходки...

— И что же теперь?

— Кошмар! Она в стане уфистов, пишет, что они осадили мою родную Уланду, и только от меня зависит спасение города!

— И чего она хочет? — не удержавшись, съехидничала Сапфира.

Тут Аметисто окончательно залился краской и упавшим голосом произнес:

— Она предлагает мне свою любовь, причем в таких выражениях... А если я не соглашусь, что тогда будет с Уландой, с моими родными?

— И что же ты собираешься теперь делать?

— Я... Я отправлюсь туда, не пожалею даже кристалла перемещения...

— А потом?

— Потом... Я буду любить ее, а после заколю кинжалом, или устрою магическую дуэль. В общем, ей не жить!

— Опомнись, Аметисто, разве это возможно?! Убить женщину после любви может только отъявленный негодяй!

— Что ты понимаешь в любви, ты, давшая свои обеты!

— Достаточно понимаю, мы не наивные простушки и прекрасно знаем, что происходит между мужчиной и женщиной. Наши обеты держатся не на неведении, а на твердом убеждении. Смотри, как бы с тобой не случилось несчастье. Вот, например, знаешь ли ты историю про канарейку?

— Нет, — произнес маг, потрясенный таким напором со стороны скромной воительницы и готовый выслушать, что угодно.

— Наша Предводительница знает немало подходящих историй, — сказала воительница. — Но больше всего она любит рассказывать про воина, полюбившего волшебницу, которая из ревности превращала его каждый день в канарейку и держала в клетке, а человеческий облик возвращала только к ночи. Как бы и тебе не попасть в такую же ловушку! На твоем месте я бы немедленно отдала письмо твоему декану.

— Я не выдержу его насмешек.

— Ну, тогда мастеру Малахитусу. Я слышала, что в молодости он был неисправимым романтиком, и с тех пор над молодежью никогда не смеется.

Молодой человек не нашелся, что ответить.

— Смотри, Аметисто, этот воробей, наверное, когда-то жил на Альмаринском рынке. Какие у него закопченные и грязные перышки, видимо он там не купался, боясь улететь и потерять выгодное местечко, — Сапфира, видя, что ей не уговорить чародея, сменила тему разговора.

На ветке той самой черемухи, на которую они недавно обратили внимание, сидел воробей, взъерошенный, закопченный, но довольно упитанный, наверно с рыночной еды. Аметисто подумал, как нелегко приходится этой маленькой птичке, лишившейся по неизвестной причине крова и надежного источника пропитания, и поймал себя на мысли, что он сам похож на такого воробья. Между тем воробей внимательно изучал паутину, а потом принялся ее расклевывать. Сначала попытки продырявить прочную сеть не принесли результата, но воробей не сдавался, и вскоре ему удалось проделать в паутине дырку. Мага, наблюдавшего за птицей, одолело любопытство — что будет дальше? Воробей тем временем проклевал достаточно большую дыру и исчез внутри гигантского кокона. Послышалась возня, шуршание и возмущенное чириканье. Через несколько минут воробей появился снова, в клюве у него дергалась огромная толстая гусеница. Повернув к чародею голову, птица смерила его презрительным взглядом и улетела, зажав в клюве драгоценную добычу. Обернувшись, волшебник увидел, что Сапфиры уже нет. Тяжело вздохнув, он вспомнил первый пункт инструкции для начинающего мага, написанной самим Малахитусом: в случае затруднений обращаться к старшим по должности. Молодой чародей уныло побрел к главному корпусу, однако, не доходя до места, столкнулся с самим Малахитусом и протянул ему письмо со словами:

— Вот письмо из вражеского лагеря, надо проверить, нет ли в нем магической ловушки.

Заинтересованный Малахитус положил письмо в карман, велел Аметисто ждать его перед своим кабинетом, а сам отправился разыскивать магов других гильдий для того, чтобы наиболее эффективно разобраться с этим вопросом. Надо сказать, что Малахитус, несмотря на свое высокое положение, всегда старался разложить ответственность между коллегами, а сам уйти в тень, не особенно опасаясь, что над ним посмеиваются за его такую якобы трусость. Не тратя магической энергии на поиски, он двинулся прямо к пруду, где как он знал, любила вечерами прогуливаться Сердолика. И действительно, жрица Титаниуса сидела на своей любимой скамейке, украшенной кованными языками пламени и любовалась большими белыми кувшинками на глади пруда. Заметив Малахитуса, она сказала:

— Посмотрите, коллега, как много борщевика развелось на другой стороне пруда. Заросли скоро станут выше двух человеческих ростов. А какой неприятный у него запах! Я уже посылала сюда слуг, чтобы они его скосили, но вредное растение опять вырастает, придется, как видно, применить магию.

— Не сейчас, дорогая Сердолика, нынче каждая магическая крупинка на счету. И к тому же у нашего пруда еще много красивого... Эти необыкновенные кувшинки, ласточки... — неожиданно мягким и нежным голосом произнес Малахитус, опускаясь рядом на скамью.

Сердолика с удивлением вслушивалась в странную интонацию, с которой говорил волшебник. Они давно работали вместе, и ничего подобного она за ним не замечала. Внезапно Малахитус протянул руки и попытался обнять ее за талию.

— Да знаете ли Вы, сколько мне лет! — вспыхнула чародейка, увернувшись от его объятий.

— Конечно, знаю, моя дорогая, — нисколько не смутившись, проворковал ректор. — Я, между прочим, старше Вас как минимум втрое. Но вы сегодня так ослепительны...

Он не успел закончить фразу, потому что в это мгновение огненный снаряд взрыл землю у самых его ног. Чародей резко рванулся со скамейки, оступился и кубарем скатился в пруд. Когда же он, выплевывая ряску и вытряхивая из карманов забравшихся туда лягушек, выбрался из воды, оказалось, что Сердолики уже и след простыл. Не понимая толком, что с ним произошло, Малахитус на скорую руку высушился с помощью магии и отправился в свой кабинет. Только там, усевшись в любимое зеленое кресло и немного отдышавшись, ректор вспомнил о магическом послании, которое передал ему Аметисто, и вызвал к себе магов Совета. Они долго рассматривали все еще недосушенное письмо, вертя его и так и эдак, потом позвали Аметисто и стали проверять его память, от чего тот краснел и бледнел попеременно, но так ничего и не обнаружили. Единственное, что они поняли, это то, что Уланда в опасности, и нужно думать о помощи этому городу. И тут в кабинет вихрем, как это частенько водилось, влетела разгневанная Сердолика. Однако долго высказывать свое возмущение маги ей не дали и сразу протянули письмо.