Три маски греха

— Ты хочешь сказать, что я мертва?

— Я не могу знать этого, — И. развел руки в стороны. — Эпитафия выхватывает твою сущность из Нирна по моему зову. Насколько я знаю, ты потеряла сознание в снегах, перед этим искупавшись в ледяной речке. Не самое мудрое времяпрепровождение, так что, возможно, на сей раз мы не расстанемся с тобой.

— А если я выживу? — с надеждой спросила эльфийка.

— Тогда ты продолжишь выполнять поручение Боэтии. Выбора нет ни у меня, ни у тебя, — Рука отвернулся и замолчал. Арифель осторожно коснулась его плеча.

— Ты сказал, что смерть запрет мою душу здесь. Что я должна буду делать в этом случае?

— Боэтия решит. Связь с Эпитафией не позволит твоей сущности раствориться в Этериусе. Даэдрическая магия сильна и вряд ли выпустит тебя из Разделения. Возможно, принцесса посчитает тебя достойной узреть сердце ее владений, а может, ты, как и я, окажешься привязана к меньшим планам и ни разу за вечность не увидишь никого, кроме глупых смертных, позарившихся на красивый клинок, — И. горько усмехнулся. — Но вообще-то я считал, что для тебя существование в планах Боэтии не является мукой. Как-никак она твоя Госпожа.

— Мне просто страшно умирать, — созналась девушка.

— Ты не уникальна, — тихо ответил данмер. — Все боятся. И я тоже. Всю свою жизнь я плевал смерти в лицо, а вот принять ее достойно не смог...

* * *

Вопреки ожиданиям И., Великий Базар не пал до вечера. Данмеры сражались словно герои древних легенд — не щадя ни себя, ни противника. К концу дня под внешней стороной стены выросла настоящая гора трупов аргониан. Ошпаренные, простреленные, сброшенные с высоты и сокрушенные магией ящеры падали один за другим, а горстка эльфов наводила на превосходящие силы противника священный ужас. Эпитафия испила в тот день столько жизней, что И. не смог бы их сосчитать. И все же поражение было неминуемым. Уже в сумерках аргониане подвели к стенам осадные башни, а подоспевшие шаманы затянули тоскливые песни, наводя на защитников Морнхолда чары трусости.

И. осмотрел остатки своего маленького войска. В живых остался только один маг да полсотни мечников. Сопротивляться орде завоевателей в таком количестве могли бы разве что высшие ординаторы под предводительством самого Нереварина. Увы, легендарный герой оставил Морровинд, а стены древней столицы защищали теперь бывшие пекари и торговцы.

— Берите правую башню, — приказал Рука, указывая на освещенную мерцающими факелами осадную машину.

— А ты?

— Я займусь левой, — мрачно улыбнулся И. — В одиночку, как и подобает последнему истинному служителю леди Альмалексии.

Башня с тяжелым треском ударилась о стену твердыни, и ящеры волной хлынули с верхних ярусов осадной громадины. Издав боевой клич, И. ринулся им навстречу. За пять шагов он выкрикнул заклинание света, вызвав слепящий луч, ударивший прямо в середину аргонианского строя. Ошарашенные враги замешкались, а Рука на полном шагу врезался в них, яростно размахивая Эпитафией. Бритвенно-острое лезвие с легкостью перерубало кожаные доспехи ящеров; прорубаясь сквозь клин противников, И. орудовал клинком с такой скоростью, что потонул в кровавом мареве. Он казался непобедимым: доспехи, некогда зачарованные самой Альмалексией, отражали даже самые сильные удары аргониан.

Прорвавшись к осадной башне, И. запрыгнул на изящный зубец стены, выполненный в виде морской волны. Пробив кирасу, в спину ему вонзился тяжелый дрот. Рука пошатнулся, но удержался на ногах. Единым махом снеся голову дерзкому ящеру, И. перескочил на лестницу, опущенную с башни, а затем взобрался на самый верх колоссальной осадной машины. Поняв, что задумал данмер, аргониане обрушили на него целый град стрел и метательных копий. Истошно завопили шаманы, и магические доспехи затрещали от разрядов колдовских молний. Одно из копий попало в шлем; раздробленный эбонит вонзился в лицо И. Он упал на колени, дочитывая последние слова Пламени Азуры. Этому заклинанию учили каждого из Рук на случай возможного плена или бесчестия. Инрел знал, что в этот день пришел его черед призвать огненный гнев на головы врагов.

Вихрь ярко-красного пламени охватил осадную башню в единый миг. Не успевшие покинуть ее аргониане превратились в пепел, даже не поняв, что произошло. А данмер закрыл глаза и приготовился к смерти. Его сердце готово было разорваться от страха, а в мозгу мелькала лишь одна мысль: 'Только не сегодня! Только не сегодня!'

— Ты не обязан умирать, — холодный женский голос проник в сознание И. скользкой змеей. — Достойному воину всегда найдется место в Разделении.

— Кто ты? — Рука открыл глаза. Мир вокруг него замер. Языки Пламени Азуры, ящеры, занесшие оружие, и последние из оставшихся в живых защитников Морнхолда у второй осадной башни — все словно замерзло во времени.

— Я есть изменение, — прошелестел голос. — Интрига, обман, власть, ложь... И твоя последняя надежда не затеряться в забвении. Когда-то давно твое племя чтило меня превыше всех богов и даэдра вместе взятых, но Трое отняли мое влияние. Теперь Трибунала нет. Он оказался лишь временным явлением, как я и полагала. А ты еще можешь принести пользу, смертный. Не Морнхолду, который все равно падет, так мне. Взамен ты будешь жить вечно.

— Боэтия, — прошептал И.

— Инрел, — ответила принцесса даэдра. — Вверяешь ли ты свою судьбу в мои руки?

— Я не вижу иного пути.

— Ты делаешь верный выбор, — засмеялась Боэтия. — А теперь — проверка на доверие. Вонзи меч в свое сердце. Сделаешь — и ты мой.

Мир вокруг И. снова завертелся красным пламенем. Понимая, что осадная башня обваливается, Рука перехватил Эпитафию прямо за лезвие и приставил острие к груди. Один рывок — и клинок вошел в сердце данмера. В тот же момент башня рухнула, рассыпаясь углями и раскаленными железными ошметками. Огонь Азуры пожрал тело И. еще в падении; земли достигла лишь Эпитафия. Меч светился темным пламенем, а его рукоять навсегда осталось теплой от слияния магического огня и крови владельца.

* * *

— Естественно, Боэтия обманула меня, — вздохнул И. — Да, бессмертие я получил, но вместе с ним пришли скорбь, угрызения совести за предательство Альмалексии и скука. Я заперт в низшем плане, а единственные мои собеседники — сама принцесса да те, кто носит Эпитафию. Я сам выбрал для себя проклятие, Арифель Хлаалу.

— Эти раны на твоем лице — ты получил их во время последнего боя?

— Да. Боэтия не стала заживлять их, но я ношу их с гордостью. В отличии от этого, — Рука разорвал балахон, и Арифель увидела разверзшуюся дыру на его груди, как раз в том месте, где должно биться сердце. Из страшной раны торчали обломки вывернутых наизнанку ребер, синеватое легкое мертвенно пульсировало, заставляя изуродованную грудную клетку размеренно вздыматься. Почувствовав, что девушка не может сдержать отвращения, И. стыдливо запахнулся в порванное одеяние.

— Так вот что на самом деле питает Эпитафия, — данмерка отбросила оружие в сторону. — Она продлевает твои муки, твое псевдосуществование. Зачем? Скажи мне, зачем ты втянул меня в эту игру без начала и конца? Для чего ты целых двести лет заставлял носителей Эпитафии проливать кровь?

— Все очень просто, Арифель Хлаалу, — эльф неуловимым движением сблизился с Арифелью, приподнял двумя пальцами ее подбородок и взглянул ей прямо в глаза. — Я по-прежнему боюсь смерти. Пока я ощущаю себя, пока живу, хоть и в этом аду, я готов отправлять на бойню сотни и тысячи душ по велению Боэтии. А ты продолжишь убивать, в этом я не испытываю ни малейших сомнений.

— Продолжу? Это значит, что я...

— Жива, — кивнул И. — По такому случаю даже не буду задавать тебе три вопроса. Они подождут, в отличии от ледяных крыльев над подземным чертогом.

— Дракон, — девушка сжала кулаки. Раз она выжила, нужно обязательно найти способ поквитаться с гнусным крылатым убийцей.

— Вижу, ты близка к разгадке, — Рука улыбнулся. — Продолжай в том же духе, Арифель Хлаалу. И подними Эпитафию. Негоже отрекаться от этого славного меча. Поверь мне, он разрубит даже драконью чешую, буде такая необходимость появится.

Арифель отстранила руку И. и коснулась Эпитафии. В тот же миг белый свет низринулся в черную пропасть. Силуэт Руки Альмалексии растаял в кровавом тумане. Девушка открыла глаза. Вокруг было тепло. Приятно потрескивали дрова в камине, а запах чего-то острого приятно щекотал ноздри. Эльфийка чихнула.

— Смотри-ка, — донесся до нее мелодичный женский голос, — проснулась. Добро пожаловать в мир живых, серая.

4.1. Воскрешение

Со дня чудесного спасения Арифели прошло четыре недели. Переломный месяц зимы остался в прошлом, а до нападения Легиона на Маркарт оставалось совсем мало времени. Памятуя об этом, девушка постепенно возвращала утраченную за время болезни боевую форму. Каждый день она покидала затерянный посреди заснеженных пустошей домик и до изнеможения махала Эпитафией. Жертвами меча за это время стала пара отставших от стаи волков и пещерный медведь-шатун, сдуру сунувшийся в поисках пищи к человеческому жилью. По всей видимости, И. принял кровавые подношения с благодарностью: клинок словно лучше начал слушаться хозяйку. Сложные упражнения и приемы, раньше выглядевшие в исполнении Арифели нелепо, теперь казались ей сущим пустяком.

Лиин обычно наблюдала за упражнениями Арифели из дому, стоя у окна. Ведьма терпеть не могла снег и зиму, несмотря на то, что именно ледяные заклинания выходили у нее лучше всего. Лиин часто повторяла, что эльфийке очень повезло: в день ее побега колдунья все-таки пересилила свою нелюбовь к холоду и вышла посмотреть, что могло так заинтересовать в диких необитаемых пустошах огромного дракона. Замерзающую Арифель ведьма тащила на плечах добрую милю, после чего еще три дня выхаживала, не особо надеясь, что девушка вообще откроет глаза. К счастью, Лиин ошибалась. Молодость и энергия перебороли цепкие объятия смерти, и данмерка оклемалась.

Возвращение к жизни не было легким: добрую неделю она не могла говорить, отмороженные пальцы отказывались гнуться, и Арифели пришлось разминать их, сжимая моток шерстяной пряжи. Попытки встать на ноги напоминали неуклюжие потуги младенца, а от дерганых рефлексивных движений, сопровождавших каждый шаг, эльфийка избавилась только когда начала тренировки с оружием.

Все это время Лиин не отходила от данмерки ни на шаг. Она помогала Арифели сделать первые шаги и вновь взять в руки оружие, мазала травяными бальзамами царапины, полученные в схватке с медведем, и готовила целебные растворы. 'С тех пор как умер муж, — говорила ведьма, — заботиться мне было не о ком. Теперь появилась ты. Приятное разнообразие, серая. Я уж и забыла, каково это, когда кто-то живет с тобой рядом'. Говорила — и улыбалась, а ореховые глаза под причудливо изогнутыми бровями блестели озорцой. На вид Лиин было около тридцати пяти по человеческим меркам. Она происходила из коренного народа Предела, но идеалы Изгоев не принимала. Из Маркарта ведьма уехала, выйдя замуж за сурового охотника по имени Трюр. С ним Лиин познала счастье, пусть и недолгое. Четыре зимы они провели в одиноком домике, а как-то раз на пятую Трюр вернулся из ледяных степей с распоротым от бока до бока животом. Охотнику не посчастливилось повстречаться с заблудшим мамонтом, которые, как известно, отличаются непредсказуемостью. Один удар бивней косматого исполина отшвырнул Трюра в сторону, словно соломенную куклу. Кое-как поднявшись на ноги, охотник скрылся от разъяренного мамонта и дотащился до дома, где и умер вечером того же дня. Лиин осталась безутешной вдовой. Храня в памяти образ Трюра, она решила не покидать принадлежавший им дом. Так молодая ведьма стала отшельницей. Все необходимое для жизни она находила в окрестных степях, а магия помогала ей отбиваться от любопытствующих разбойников и диких зверей.

С Лиин Арифель чувствовала себя почти счастливой, так же как и с Оэрой. К обеим своим спасительницам она испытывала благодарность, смешанную с влечением. В отличие от воительницы из Рагнвальда, ведьма-отшельница не проявляла к женщинам любовного интереса, и данмерка взяла дело в свои руки. Истосковавшаяся по ласке Лиин сдалась быстро, а Арифель открыла для себя, что брать женщину почти так же приятно, как и отдаваться. Оэра определенно была хорошей учительницей: в постели ни Лиин, ни Арифель не испытывали неловкости, и каждая ночь дарила им только радость и новые открытия. Так продолжалось до последней недели зимы.

Первые требовательные лучи солнца нанесли по зиме решающий удар. Снег вокруг дома Лиин начал таять, пробудились первые певчие птицы и змеи. Воздух наполнился новыми звуками, а пустоши с возвышающимися в отдалении горами перестали казаться мрачными и зловещими. Весна стояла на пороге, но для Арифели это не было счастливой новостью. В одном из снов явился И., напомнивший девушке о ее миссии. Эльфийке предстояло все-таки добраться до Маркарта и сообщить ярлу о драконе и занесенным над Каменным городом кулаке войны.

— Я обязательно вернусь, Лиин, — повторяла Арифель всякий раз, когда ведьма просила не обрекать ее на повторное одиночество.

— А вдруг убьют тебя, серая? — неизменно отвечала Лиин.

— Никому не позволю себя убить!

— Так ты могла говорить месяц назад. Ты же едва с постели-то встала, — качала головой ведьма.

— Ты сомневаешься во мне? — смеялась данмерка. — Может, возьмешь меч и попробуешь нанести мне хотя бы удар?

— Я не воин, серая. В отличие от убийц из Рагнвальда, от которых ты бежала.

— Я же не собираюсь с ними драться.

— А они с тобой — собираются. Судя по твоим рассказам, они не обрадуются, если узнают, что ты пережила встречу с драконом.

— Пусть не радуются! — бойко парировала Арифель. — Нужно будет — перебью их всех.

— Глупая ты. Себя не жалеешь, так хоть меня пожалей. С тобой я словно новую жизнь начала, — устало говорила Лиин. И обиженно замолкала. Данмера понимала ее опасения, но кроме нее донести до Тонгвора весть о грядущем походе Айбара не мог никто. Эльфийка пообещала лишь, что не станет участвовать в битве, а сразу же вернется назад. Вернется, чтобы уже не покидать уютный домик Лиин. Второй причиной не сражаться на стороне Тонгвора была Оэра. Представляя, что жестокая судьба сведет их с северянкой на поле брани, девушка чувствовала предательские мурашки страха. Нет, она боялась не бойцовского мастерства Оэры, а укоризненного взгляда преданной любовницы, которой Арифель некогда поклялась в верности.

До расставания с Лиин оставалось два дня. Арифель до ломоты в суставах загоняла себя упражнениями, а ведьма любовалась ее отточенными плавными движениями, сидя на приступке у дома. Ночами они практически не спали; оторваться друг от друга в преддверии разлуки было просто немыслимо. Данмерка ощущала себя преступницей, крадущей чужое счастье; в ее душе сошлись в смертельной схватке чувство благодарности и страсть на одной стороне и верность Боэтии на противоположной. Порой девушке мерещилось, что татуировка, посвященная принцессе даэдра, жжет ее колдовским огнем, призывая как можно скорее завершить миссию, а рукоять Эпитафии казалась раскаленной. Госпожа требовала повиновения.