| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
-Браво, господин живописец! Какая великая честь рисовать портрет первого встречного за гроши, сидя на Новом Мосту. Сколько вы берете за изображение одной физиономии? Пистоль вроде? Занятие,
вполне достойное дворянина.
-Мой способ зарабатывать деньги более честный, чем королевских прихлебателей! А вы считаете, что я опозорил себя этим занятием?
-Коммерция и Золотые Шпоры несовместимы. Разве вас не унижает такой образ жизни, господин Люк, барон-граф-маркиз де Как-Бишь-Вас? Я не хотел вас обидеть, но плохая живопись — прошу прощения, вы сами это сказали — позор для живописца. Вы вправе выбирать себе род занятий, но все-таки не мешало бы вести образ жизни, соответствующий представителям нашего сословия.
-Это вы так говорите, потому что вы богач!
-Не такой уж и богач, но даже если бы остался без гроша, скорее бы умер с голоду, чем стал бы таким образом зарабатывать себе на жизнь!
-А вы и не смогли бы нарисовать первого встречного, похоже! Вы и кота не нарисуете, небось!
-Вы правы, тем более, что первый встречный мог бы оказаться, к примеру, палачом. А кота я рисовал. С натуры. И получился, похоже.
Люк посмотрел на свои картины, расставленные напоказ, и румянец покрыл его щеки. Он подошел к стене, где висела красивая шпага старинной работы, снял свое оружие. Некоторое время Люк и Рауль смотрели друг на друга.
Бражелон, покачивая ногой в изящном сапожке, в элегантном камзоле с большим воротником из брабантских кружев, помахивает перчатками и, чуть склонив голову, глядит на Люка с иронической улыбочкой. Люк, в своем облезлом фрондерском кафтане, в стоптанных башмаках исподлобья смотрит на красавца-аристократа.
-Как я понял, — помахивая надушенной перчаткой, спросил Рауль, — Вы хотите драться, господин живописец?
-Черт побери! Любой из подобных вам придворных болванов купил бы любую из этих картин и считал бы себя счастливым!
-Я и собирался купить, вы, право, безумны!
-Купить, чтобы выбросить?
-А вам что за дело? Но... не слишком ли смело сказано — "придворные болваны"? Вы серьезно драться хотите? На кисточках?
-На шпагах, дьявольщина! Видите, у меня шпага в руке! Полагаете, я недостоин чести скрестить с вами клинок?
-Полагаю, что вы безумны, но немного понимаю вас — к людям вашей профессии нельзя подходить с обычными мерками.
-Что вы изволили пролепетать? Не собираетесь ли вы увильнуть от поединка?
-Будем драться, если вы так настаиваете!
"До чего же мне не везет! — с досадой подумал Рауль, — Когда я рвался на дуэль, мой противник улизнул. Когда я сходил с ума, мечтая о поединке с кем угодно — случая не представлялось. Зато теперь, когда я, прежде чем окончательно развязаться с опостылевшей жизнью, должен все-таки успеть спасти дочь Бофора... А там и помирать можно.... Этот сумасшедший художник вынуждает меня принять его нелепый вызов. Но, пока Анжелика де Бофор не спасена, я не могу подставлять себя под шпагу этого мальчишки. А оскорблять бедного художника отказом нельзя — я и так обидел его, правда, поневоле".
Люк протянул шпагу эфесом вперед.
-Начало шестнадцатого века, — заметил Бражелон.
-Совершенно верно, — кивнул Люк и повернул шпагу так, что стал виден герб на чашечке гарды, — Эта шпага, как я уже говорил, принадлежала моему отцу.
— Граф де Фуа!
-Совершенно верно, — ответил Люк той же фразой, — Когда-то моего отца звали графом де Фуа. Правда, это было очень давно. Он более известен под псевдонимом Маэстро. Надеюсь, вы теперь считаете меня достойным противником?
-Да, граф де Фуа. Вы горячи, как все южане, и все-таки уймитесь.
-А вы насмешливы и высокомерны, как все северные аристократы, но красные мечи де Фуа, что вы видите на моем гербе, одолеют ваши рогановские ромбики и хвостики гороностаев.
-Юг против Севера? — насмешливо сказал Бражелон, — У меня тоже горячая кровь, Люк, не дразните меня лучше.
-Защищайтесь! Я же жду!
-Драться здесь? — пожал плечами Рауль, — А если я невзначай проткну какой-нибудь из ваших прекрасных холстов, господин художник?
-О, лучше меня самого, но холсты не трогайте! Мои картины — мои дети! Вы же не стали бы, ведя бой со мной, убивать невинного ребенка!
-Да не бойтесь, не трону я ваши холсты.
-Так защищайтесь, господин аристократ!
-И вы берегитесь, господин живописец.
Люк Куртуа — как его звали в Париже или Люк де Фуа — таково было его настоящее имя — обнажил шпагу и сделал салют по всем правилам.
-Люк Куртуа, витражных дел мастер! — гордо сказал художник.
Они едва успели скрестить шпаги, как на лестнице послышались шаги, а вскоре и сам Годо появился с вином и жареным цыпленком. Старик Годо чуть не уронил поднос, боком-боком пробрался в угол, поставил поднос на ящик с красками, спихнув палитру Люка.
-Эге! Мой петушок и зажариться не успел, а они уже тут дерутся! Как два петуха! Эх, молодежь, молодежь! Что это вы распетушились! Чего не поделили? Люк! Ты что делаешь, негодяй! Я приютил тебя, когда ты замерзал и подыхал с голоду! Я приводил к тебе богатых заказчиков, я нахваливал тебя перед господами мушкетерами, ты перерисовал всех завсегдатаев "Золотых Лилий" — и так-то ты платишь за мою доброту, дрянь ты такая!
Люк не ответил ни слова, продолжая размахивать шпагой.
-Если вы в фехтовании также сильны, как в живописи, мне остается только пожалеть вас, — фыркнул виконт.
-Если бы это было так, — заявил Люк, — Вы были бы уже как этот жареный петушок на вертеле, но...
-Подлый, подлый Люк! — завопил Годо, — Гаденыш! Что ты делаешь, мерзавец! Как ты смеешь поднимать шпагу на сына Атоса, прощелыга несчастный! Да ежели я, Люк, спущусь вниз и скажу собравшимся там господам мушкетерам, что происходит, они из тебя сделают котлету! Да-да, Люк Куртуа, они из тебя сделают отбивную! Ах, какая же ты сволочь! Ну, я пошел! Ну, я пошел! Смотри, Люк, если я позову ребяток Д'Артаньяна...
-Вы этого не сделаете, дядюшка Годо, — сказал Бражелон, — И прекратите, умоляю вас, оскорблять господина Люка!
-Остановитесь, безумцы! Виконт-виконт, хоть вы-то будьте умнее! Не хватает, чтобы эти сумасшедшие поубивали здесь друг друга! Боже, до чего я дожил! Сын Маэстро дерется с сыном Атоса! Уймитесь, глупые мальчишки! Послушайтесь Годо-батьку, паршивцы! Разгильдяи! Виконт, остановитесь, этот балбес чертовски талантлив, та дрянь, что лежит на столе, это не Люк Куртуа. Люк Куртуа — то, что он прячет от всех, те холсты, повернутые к стене! Он будет великим художником!
-Да он сам полез!
-Боже! БОЖЕ?!
Тут Годо осенила идея, и он, метнувшись в угол, где стояли повернутые к стене холсты и картоны, взял один из них, и, прикрываясь как щитом, влез между Люком и Раулем.
-Заклинаю вас именем Христа, остановитесь! Прошу, Христом-Богом прошу — НЕ ПРОЛИВАЙТЕ КРОВЬ, ГОСПОДА!
Противники взглянули на картон. На картоне был написан Иисус в развевающихся ало-синих одеждах, с кроткой улыбкой благословляющий зрителя. Картон принадлежал к числу серьезных работ Люка, написанных для души. Как и прочие творения молодого художника, он не был предназначен для продажи и скромно стоял в углу мастерской. Годо, знавший все работы Люка, выбрал именно эту,
чтобы предотвратить кровопролитие.
Первым опустил шпагу Рауль.
-Господин Люк, — взволнованно сказал он, всовывая шпагу в ножны, — Вы великий художник. Даже если бы вы написали только эту картину, ваше имя будет знаменито. Я больше не выну свою шпагу — я не могу поднять ее на человека, который принесет Франции славу, а себе — бессмертие. Простите меня!
-Вы действительно так считаете? — спросил, просияв, Люк Куртуа.
-Я всегда говорю то, что думаю. У меня даже дух захватило! Именно таким я представлял Иисуса. Как вы угадали его образ?
-Сам не знаю, — сказал Люк.
-И вы прячете такое сокровище?
-Он не продается. Продавать Иисуса? Кому? Королю? Фуке? Нет, он не продается! Он мне нужен самому. По этой картине я буду делать витраж в Соборе Святой Агнессы, если госпожа аббатиса одобрит мою работу.
-И как самостоятельная картина она очень хороша, но, если вы решили помочь своим искусством Городу — желаю вам успеха! Бог в помощь, — сказал виконт, протягивая руку.
Люк с чувством пожал Раулю руку.
-Спасибо, сударь! Так мой Иисус вам понравился? Я не хочу показаться навязчивым...
-Я тоже не хочу показаться навязчивым, но хотел бы попросить вас показать ваши произведения.
Глава 17. Ангельский период Люка Куртуа.
-С превеликим удовольствием! — воскликнул Люк и побежал к своим холстам, но Годо воспротивился:
-Э, полно, полно, Люк, дитя мое, потом покажешь! Пора подкрепиться! Черт побери! Цыпленочек мой так и просится к вам на тарелки, господа! Люк! А Люк! Ты с утра бегаешь по Парижу, а ведь ушел не евши, и в городе, наверно, перекусить не успел.
-Ба! — махнул рукой Люк, — Нашему брату художнику не привыкать!
-Однако я не хочу, чтобы будущий гений помер с голода, потому что старикан Годо был таким извергом, таким скупердяем и не позаботился о том, чтобы вовремя накормить бедного художника. И вы, господин Рауль, тоже наверняка проголодались.
Рауль хотел отказаться, сославшись на спешку — он чувствовал, что Годо стремится удержать его у себя, воспрепятствовать его опасным замыслам. Но — "отсутствие аппетита" — это его испугало, он как наяву услышал голос старого балагура: "С чего это молодые люди вашего возраста, пробегав целый день, теряют аппетит и отказываются от такого вкусного цыпленочка?"
Видя, что художник стоит с гордо-голодным видом, Рауль решил проявить инициативу и уселся за стол. Люк и Годо — за ним. Поглядывая на Годо (старик потирал руки с хитроватой улыбочкой), Рауль убедился, что хозяин кабачка решил любой ценой не пускать его к герцогине де Бофор, а сейчас, может, взялся спаивать. Годо наполнил кружки.
"Годо-батька судит обо мне по отцу. Представляю, как тут гуляли мушкетеры во времена Людовика Тринадцатого! Но старый плут ошибается. Мушкетер по имени Атос пил тут с друзьями от нечего делать. Но у сына Атоса слишком много дел, чтобы позволить себе выпить лишнего в этом милом обществе", — и, решив это, Бражелон занялся беседой со своими сотрапезниками.
Вдруг внизу раздались истошные вопли, звон, грохот, шум. Годо и Люк, привыкшие к такой какофонии, продолжали пить и закусывать, не обращая внимания на суматоху внизу. Но Рауль вздрогнул, а потом, когда вопли стали повторяться, и послышался один, особенно истошный — он даже удивился, что человек может так орать, он вскочил и спросил своих соседей:
-Да кого же там режут?!
-При покойном короле и не то было, — спокойно заметил Годо-батька, а Бражелон расхохотался и пробормотал:
-Черт возьми, хотел бы я хоть одним глазком посмотреть пирушку эпохи Людовика Справедливого.
Но тут раздался новый вопль, и Рауль опять забеспокоился:
-Да посмотрите, что там происходит!
-Ничего особенного, дорогой виконт, не беспокойтесь, — как же спокойно как Годо сказал Люк, — Господа мушкетеры гуляют.
-Они там поубивают друг друга!
-Не волнуйтесь, я знаю что говорю, — улыбнулся художник, — Здесь это дело обычное.
-Убивать друг друга? — спросил Бражелон.
-Да нет же — шуметь! Вот, слышите?
Новый вопль, чуть ли не поросячий визг, раздался внизу, послышался звон разбитых стекол. Рауль, Люк и Годо подбежали к окну, увидев в окнах нижнего этажа веселую компанию. Кого-то, мешавшего гулякам, раскачали за ноги и за руки и бросили из окна в Сену.
-Только не бросайтесь вдогонку, — захохотал Люк, — Так здесь пьяниц приводят в чувство. Купание в Сене пьяных мушкетеров — одна из традиций Роты гасконца.
-Он же утонет!
-Напротив, протрезвеет. Видите: плывет.
Годо, встревоженный разбитым стеклом, почесал в затылке.
-Все-таки пойду, посмотрю, что эти шалопаи натворили, — проворчал Годо, — Честно говоря, господа мушкетеры Тревиля буянили больше,
чем мушкетеры Д'Артаньяна, — добавил старик, подмигнув Бражелону, — А эта попойка — первый признак, что капитана нет в Париже. Будь здесь капитан, они бы так не безобразничали.
-Пошел требовать, чтобы возместили ущерб, заплатили за выбитое стекло. И, как правило, платить будет не виновник, а самый честный и щедрый! Не факт что самый богатый. Вот увидите! Подобно тому, как в былые времена, по словам дядюшки Годо, господин Атос, — тут Люк изобразил нечто вроде поклона, — никогда не мелочился и бросал на стойку Годо золотые монеты за сломанные Портосом столы или на ленточки для девочек Арамиса. С этого-то и началось более тесное их знакомство.
-Понимаю, — засмеялся Бражелон, — Столы, сломанные Портосом — это я могу себе представить. Но девочки Арамиса — это уже сейчас нечто фантастическое! Вы видели ваннского епископа во всем его величии?
-Это он сейчас напустил на себя строгость и пытается казаться аскетом. Надо же когда-то остепениться.
-Скажите, Люк, с чего это они так разгулялись сегодня?
-Ну,... во-первых, им не нужно искать повод, чтобы устроить пирушку, были бы деньги. Я их понимаю, сударь. Охранять короля — дело суровое, нервы напряжены, надо же и расслабиться. Я хочу добавить, что кабачок дядюшки Годо — их любимое местечко со времен Тревиля, и чужаков здесь не очень-то жалуют, посторонних не принимают в компанию. Я, как постоялец Годо, немного знаю обычаи. И сам Годо очень осторожен в выборе жильцов, в такое уж время мы живем! Мои соседи — школяр Сорбонны да какой-то тихоня-семинрист, словом, народ молодой и искренний. А я тоже стал своим человеком в мушкетерской компании, в основном благодаря моим художествам.
Потому-то я знаю, в чем там дело. Они барона де Невиля на войну провожают. Да, того самого Оливье де Невиля, которого я рисовал весной прошлого года, вашего друга. Вы, может, хотите попрощаться с де Невилем?
-Мне незачем прощаться с Оливье.
-Странно... Ведь он ваш, насколько я знаю, весьма близкий друг, и он уезжает на войну с арабами!
-Я знаю, господин Люк, — сказал Рауль и добавил немного насмешливо: "Я бью арабов, — Оливье сказал, — Мне меч из ножен некогда достать".*
....................................................................................................
*"Песнь о Роланде",CVI 1365.
.......................................................................................
-Ваше дело, господин виконт, не смею советовать, — холодно сказал Люк, вздыхая, — Аой!
-Аой-аой, — пробормотал Рауль, — Дело в том, что мы, можно сказать, едем вместе.
-Вы?! — вскричал Люк Куртуа, — А вы-то зачем? Так вот вы куда собрались.... До меня и не дошло сначала. Вы уезжаете с Бофором! Аой! "С ним будут граф Роланд неустрашимый и Оливье, его собрат любимый..."*
...................................................................................................
*Там же, XLII 585
...................................................................................................
Тут молодой художник замер на полуслове, боясь сболтнуть лишнее, он заметил, как помрачнел его собеседник при этих словах, и, желая как-то выразить свои симпатии, пробормотал:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
