Большая прогулка. Часть 3. Дом Генриха Четвертого

Большая прогулка.

Часть 3.

Дом Генриха Четвертого.

-Имей в виду, — сказал Д'Артаньян, — что будущее не обманет меня.

Придут лучшие времена.

А. Дюма. "Три мушкетера".

Такие вещи — всегда страшная тайна, покуда не выяснится, что о них давно все знают.

Джейн Остен.

Оглавление.

— Слуга виконта.

— Слуга виконта.(Продолжение)

— Не проливайте кровь, господа! (письмо де Гиша).

— Лже-Бражелон. (продолжение письма де Гиша).

— Лавальер или Ла Валетта?

— Все за одного.

— Дитя цветов.

— Дитя цветов. (Продолжение).

— Дом Генриха Четветого.

10. История о том, как де Сен-Реми, де Гиш и де Бражелон, став пленниками короля Людовика Четырнадцатого, лишились своих титулов и прошли ужасные пытки.(Рассказ Оливена).

11. История о том, как де Сен-Реми, де Гиш и де Бражелон, став пленниками короля Людовика Четырнадцатого, лишились своих титулов и прошли ужасные пытки.(Продолжение рассказа Оливена.

12. История о том, как де Сен-Реми, де Гиш и де Бражелон, став пленниками короля Людовика Четырнадцатого, лишились своих титулов и прошли ужасные пытки. (Окончание рассказа Оливена).

13. Отец и сын.

14. В ожидании Годо.

15. "Клянусь лилиями, господин виконт!"

16. Люк Куртуа, витражных дел мастер.

17. Ангельский период Люка Куртуа.

18 Ангельский период Люка Куртуа. (продолжение).

19. О том, что помешало Бражелону стать Апостолом Иоанном.

20. В которой Оливье проклинает свое честное слово.

21. Мушкетеры в шоке.

22. Люк Куртуа, будущий автор батальных полотен.

22. Мнение профессионала.

Глава 1. Слуга виконта.

Девушка из монастыря Сен-Дени была права: спутником виконта был его верный слуга Оливен, который, выполнив поручение хозяина, возвращался домой в весьма мрачном настроении, потому что ослушаться хозяина он не посмел, и встреча бедного Оливена с командором Мальтийского Ордена, графом Гастоном де Фуа все-таки состоялась. Оливен готов был сто раз разорвать на клочки проклятое письмо, но все-таки не решился и нес ответ своему господину. Пакет был запечатан гербом де Фуа и мальтийской печатью с восьмиконечным крестом иоаннитов.

Оливен вздыхая, поднимался по ступенькам, когда услышал голос своего господина. Те слова, что донеслись до его ушей, заставили честного парня замереть на месте, а потом сломя голову ринуться в апартаменты виконта.

-Ну, Луишка, держись! По королю-негодяю — огонь!

Бедняга ворвался в комнату и истошным голосом завопил:

-Н-е-е-т!!! Только не это!!! Не убивайте короля, мой господин!!!

Прогремел выстрел. Пробитый пулей карточный король свалился на ковер. Лицо верного слуги выражало такой искренний испуг и такую растерянность, что виконт смеясь, сказал:

-Если бы ты мог сейчас видеть свою физиономию, Оливен! Поди, поди, не ленись, посмотри на себя в зеркало! Чудовищно дурацкая рожа!

-Я испугался, господин виконт, — прошептал слуга, — Я думал, вы тут с настоящим королем разбираетесь.

-Болван! — пожал плечами Рауль, — Что я никогда больше не переступлю порог королевского кабинета, что король никогда не переступит порог моей квартиры. Ну посуди сам, чудак-человек, как в моей квартире мог оказаться Людовик Четырнадцатый! Где логика, парень?

-Логика? Хорошо, сударь, — заговорил Оливен, начиная успокаиваться, — Если мыслить логически... Я же вас одного оставил... там, в Сен-Дени. По дороге сюда вы могли кого-нибудь встретить... То да се — да пойдете, к примеру, опять в кабачок... А потом вдруг решите захватить Людовика в заложники. Мол, давайте мне сюда Лавальер, а то застрелю короля!

-Да ты меня каким-то разбойником считаешь! И не нужна она мне больше! Ну их к черту! А сейчас поставь короля на место, — приказал Рауль и взялся за второй пистолет, — Я и во сне по нему стрелял.

-Этого вы мне не говорили. Вы же во сне Сент-Эньяна закололи. А о короле речи не было. Ну, коли так, ничего странного, что вам чуть не отрубили вашу красивую голову!

-Я стрелял по нарисованному, а не по настоящему. И во сне ты точно так же трясся как овечий хвост. Только стрелял я дротиками, а не пулями.

И он сделал жест, подтверждающий свое распоряжение. Оливен ворча, поднял карточного короля и поставил туда, куда велел Рауль.

-Вы и так его застрелили, — проворчал Оливен, — Зачем это вам? Не надоело дурью маяться?

-Но-но, милейший! Ты позволяешь себе критиковать мои действия?

-Я позволяю себе усомниться в разумности ваших действий, господин виконт.

-Намечается одно дельце, — сказал Рауль.

-Дуэль, что ли? — робко спросил Оливен.

-Может быть.

-Да не "может быть", а точно! — вскричал Оливен, — Я ваши повадки знаю! Раз занялись этими игрушками да по картам палите, ей-ей, дуэлью пахнет.

-Порохом пахнет, — огрызнулся виконт.

-Вы что, по дороге с кем-то поссорились?

-И не думал, — Рауль прицелился в короля, — Вот пристал, бездельник! Не мешай сосредоточиться!

Оливен подошел к хозяину совсем близко и прошептал таинственно, заговорщицким тоном:

-Мой господин, вы мне всегда доверяли, скажите, с кем вы деретесь? С этим уродом де Вардом? Или все-таки вам, неровен час, Сент-Эньян попался под горячую руку? Или с этим... даже говорить такое стыдно честному человеку ... с любовником принца Филиппа Орлеанского, шевалье де Лорреном?

-Может быть, ни с кем, а может быть, со всем Двором, — задумчиво произнес виконт, перезаряжая первый пистолет.

-Я не понимаю вас, господин Рауль, но я в совершенном отчаянии от ваших слов и в ужасе от ваших действий! Если вас убьют на дуэли... Если вы кого-нибудь убьете... и вашу милость король посадит в Бастилию... А вам отлично известно, что поединки запрещены под страхом смертной казни, я, ей-ей, сигану в Сену с Нового моста. Утоплюсь, и поминай, как звали!

-Что ты всполошился! Я же говорю: может быть, мне и не придется драться.

-А зачем же тогда вся эта ужасная пальба! Ай! — и Оливен зажал уши.

-Вот дурень, из-за тебя я промазал! Говоришь под руку, черт тебя возьми! Испортил все дело, олух.

-Вы и так прекрасно стреляете, — сказал Оливен, забирая пистолеты. Его не так беспокоила стрельба хозяина по картам, как меланхолическое настроение Рауля. Оливен решил было поскорее утащить опасные игрушки.

-Не прячь, не прячь, — остановил его виконт, — Вечером мне понадобится оружие. А теперь говори — ты видел графа де Фуа?

-Ну, видел....— проворчал Оливен.

Хозяин только поднял брови, и парень изменил тон, но досада оказалась сильнее почтительности. Оливен, утрируя, заявил:

-Видел я вашего графа де Фуа, господин виконт, имел удовольствие лицезреть доблестную персону командора мальтийского, ПОБОРНИКА христианства, морехода и прочая и прочая и прочая.... И передал я сему воителю ваше несчастное послание, о чем почтительнейше и всепокорнешйше имею честь доложить вашей милости.

И раскланялся этак по-дворянски.

-Ну-ка, не паясничай, — сказал виконт, подавив улыбку, — Дело серьезное.

Он сел в кресло,— Рассказывай.

Оливен вздохнул.

-Вещай, гонец! — театрально провозгласил Рауль, сделав легкий жест, подмеченный то ли в театре Пале-Рояля, то ли в Бургундском Отеле, — Я внемлю. Как тебя встретил граф де Фуа?

Хитроумный Оливен начал знакомство с боевым командором де Фуа не с господина, а со слуг, которые, введенные в заблуждение внешностью и манерами г-на Оливена, приняли его за дворянина. А несколько монет развязали языки командоровых слуг. И Оливен, представляясь командору, уже знал об отважном рыцаре что хотел.

-Пират ваш де Фуа, вот что я вам скажу, мой господин! Пират, как есть пират! Все они там, на Мальте, морские разбойники! Гоняют на своих галерах да каравеллах — поправьте меня, если я не те суда называю, навигации не обучен,... Ведут эти драчливые, задиристые рыцари совершенно дикую жизнь!

-Отлично, — пробормотал Рауль.

-А у де Фуа и обличье-то пиратское! Знаете, какой из себя этот командор? Настоящий разбойник! Волосы черные, как вороново крыло. Не то чтобы прическа какая, вроде ваших кудряшек, или там косичка г-на Портоса... Просто длинные лохмы по плечам болтаются. Тьфу! Черная борода. Усы длинные, подковой. А цвет лица примерно такой, как обивка кресла, в котором вы восседать изволите. Именно такой! Хорош? Я не знаю, мода у них там такая.... Или нищий этот командор.... Но на одежде пресловутого графа ни украшений, вышивка или еще там что... ни кружев на воротнике я не заметил. А еще графом себя величает! Странно это все, очень странно. И это еще не все, сударь! Там, где у него усы кончаются, начинается... ...знаете что? Угадайте!

-Теперь не время для загадок.

-Шрам! Начинается шрам и идет аж до самого уха. Это его то ли турок, то ли араб саблей полоснул во время морского боя. Когда командор и его бесшабашная команда, надев красные плащи, брали на абордаж какой-то крупный мусульманский галеон.

-Круто,... Но я тебя поправлю — у мусульман, скорее всего, был галеас. Или галера. Галеоны у наших.

-А какая разница?

-Тебе, мирному горожанину, эту разницу знать не обязательно. Вот для меня непростительной ошибкой было бы перепутать галеон и галеас. Объясняю — галеон — крупное парусное судно. Краем уха я слышал, что у Бофора будет замечательный галеон "Корона". А галеас ходит под и парусами, и в то же время при штиле и в других обстоятельствах использует труд гребцов. Зрелище это невеселое. Хотя сам не видел, но наслышан! Парусники лучше. А каравеллы — это эпоха Колумба. Навряд ли их используют мальтийские рыцари. Время каравелл прошло.

-Э! Как знать, быть может, время каравелл вернется!

-Хорошо бы. В любом случае время каравелл лучше, чем время галер. Но Бог с ними, с каравеллами. Если они еще, где и есть — семь футов под килем и попутного ветра! Вернемся к командору.

-Нравится вам этот господин?

-Нравится! Но тебя не поймешь, — сказал виконт, — Прошлым летом ты так же смеялся над пастушками Фонтенбло. А портрет у тебя получился довольно... живописный и экзотический. А на мой вопрос ты так и не ответил. Повторяю вопрос, Оливен: как тебя встретил граф де Фуа?

-Прекрасно, — мрачно сказал Оливен, — В ваше письмо так и вцепился, как коршун в голубка. Письмо, сказал де Фуа, будет передано ихнему этому самому — гроссмейстеру... Великому Магистру — так, что ли главаря пиратского величают? — в собственные руки. А записку, вами к письму приложенную, чуть ли не сожрал. Вы довольны, господин Рауль?

-Насколько молчание Гримо выразительнее твоего многословия, словоохотливый ты наш, — добродушно пробормотал виконт, -Продолжай, но прекрати оскорблять рыцарей.

-Я не оскорбляю, мне жить не надоело! С такими бедовыми господами опасно связываться. Так вот, этот самый де Фуа, оказывается, о вас слышал "много доброго" — так он выразился, и рад-радехонек, что вы вознамерились заодно с этой шайкой разбойничать.

-Ты издеваешься, каналья!

-Ничуть, мой господин, сами убедитесь! Так что можете гордиться — слухи о ваших приключениях дошли до Мальты и вот, получайте ответ господина командора.

-Дай-ка!

"Виконт,

Почту за честь передать Ваше письмо Великому Магистру Ордена Святого Иоанна Иерусалимского монсеньору Рафаэлю Котонеру. От себя хочу добавить, что обычные формальности для Вас много времени не займут. Считайте, что Вы уже в нашем Ордене.

Командор Ордена

Граф Гастон де Фуа.

Постскриптум. До встречи в Ла Валетте!"

-Тем лучше, — улыбнулся виконт, пряча записку командора, — Я боялся, что дело затянется. Это все?

-Почти. Знаете, о чем меня еще спрашивал де Фуа?

-?

-Насчет женщин.

-Что — насчет женщин? Ненавижу!

-Я сказал, что вы святой. Не смейтесь, мой господин. Вы в случае чего всегда можете опровергнуть беднягу Оливена. Я торжественно заверил господина де Фуа, что вы скорее жабу поцелуете, чем женщину. И скорее за раскаленное железо голой рукой схватитесь, чем дотронетесь до талии какой-нибудь прелестницы.

-Правильно сказал. Так оно и есть.

-А де Фуа, знаете ли, не очень-то поверил моим словам.

-Странно... Такие вопросы слугам не задают.

-О, совсем забыл! Он же не знал, что я ваш слуга!

-Ты посмел обмануть графа де Фуа, плут?

-И не думал! Я отрекомендовался как ваш ОРУЖЕНОСЕЦ.

-Что? — вытаращил глаза Рауль, — Ты рехнулся? Ты хочешь, чтобы нас командор за дураков принял? В каком глупеньком рыцарском романе ты вычитал это слово, несчастный?

-Если есть РЫЦАРЬ, должен быть и ОРУЖЕНОСЕЦ, — пояснил Оливен, — Я думал, у них так принято. А господин де Фуа меня, сирого и безродного, не совсем правильно понял. Он почему-то решил, что я,... что я имею честь быть....

Честный парень совсем смутился, потому что де Фуа принял его за друга виконта, за дворянина, но у Оливена не повернулся язык сказать эти слова. Рауль и сам догадался — уже не в первый раз его слуга производил такое впечатление.

-Оливен, мой милый Оливен, ради Бога, не называй себя больше моим оруженосцем, иначе нас поднимут на смех! Ты мог так себя называть, когда мы были мальчишками и рубились деревянными мечами. Оруженосец, надо же! Еще заведи герольдов, глашатаев, флажки с гербами и прочий рыцарский маскарад.

-Не стоит трудиться, — заверил Оливен, — У ваших мальтийских рыцарей маскарада хоть отбавляй, почище, чем в Фонтенбло.

Разумеется, все эти сведения верный слуга раздобыл у той же челяди командора...

-А теперь, мой — хм! — оруженосец, — подай маски и рапиры!

-Ага! Значит, вы все-таки деретесь?

-Я хочу размяться, и всего лишь!

-Учтите, господин Рауль, я тренировался каждый день!

-Вот как? С кем же это?

-С разными людьми, сударь. С вашими друзьями. Сам капитан Д'Артаньян заходил несколько раз и кое-чему меня научил.

-Зачем это тебе?

-На всякий случай. От воров, допустим. Я же сторожил ваши апартаменты.

-А я не помню, когда в последний раз брал в руки шпагу,— сказал виконт, — Так начнем, мой верный оруженосец!

-Начнем, мой прекрасный рыцарь!

Глава 2. Слуга виконта.(продолжение).

Оливен предупредил своего господина, что тренировался каждый день, опасаясь нападения грабителей или злоумышленников. Но Рауль пропустил его слова мимо ушей, со свойственной аристократам самоуверенностью решив, что ему, кавалерийскому офицеру, ничего не стоит справиться с Оливеном.

Оливен сбросил куртку, подхватил у своего господина бархатный кафтанчик, и, когда противники надели маски и взяли рапиры, слуга спросил:

-Итак, мой господин, вы готовы?

-Давай-давай, — зевнул виконт.

-Господин виконт!

-Что еще? — спросил Рауль не без раздражения.

-Я почту за великую честь скрестить с вами рапиру. Но я считаю своим долгом напомнить вам, что я фехтовал каждый день по нескольку часов. А вы, как вы сами изволили заметить, уже давно не брали в руки шпагу. Поэтому, господин Рауль, соберитесь, у вас какой-то рассеянный вид. А я... Я поддаваться не буду по трем причинам: во-первых, вас это оскорбило бы, во-вторых, потому что арабы тоже вам не будут поддаваться, в-третьих, потому что вы, по-моему, затеваете какое-то опасное дело. И вам, быть может, потребуются сверхчеловеческие усилия.

-Очень тронут, — улыбнулся виконт, — Ты предупреждаешь меня, что не будешь поддаваться — мне?

-Да, вам, господин Рауль! — храбро сказал Оливен.

Бой виконта и его слуги был тренировочным, на лицах противников были маски, а острия рапир защищены. Оливен, не раз бывший свидетелем подобных развлечений своего хозяина с друзьями, ответил ему салютом, поклонился, стараясь все делать по-дворянски. Но каким-то шестым чувством наш "оруженосец" понял по приветствию Бражелона, что де Гишу, де Невилю, Маникану, юному Лонгвилю и прочим своим друзьям его хозяин не так кланяется. Его приветствие Оливену было шуткой, игрой, и Рауль предлагал слуге принять правила игры. Но Оливен отнесся к тренировочному бою серьезно, мысленно припоминая уроки гасконца.... "Атака ответная... выполненная на противника, отступающего после неудачной атаки... Атака с финтами — выполняемая с угрожающими действиями оружием и уколом.... Батман — удар оружием по клинку противника с целью его поколебать или вывести за пределы поражаемой поверхности..."*

.....................................................................................................................

* За фехтовальные термины спасибо участнику форума "Арамисомания" Арамису.

.....................................................................................................................

Первые взмахи рапиры виконта, небрежные, ленивые, как бы предупреждали, что это шутка, и он, шутя, выиграет бой.

Оливен стиснул рукоятку своей рапиры — клинки зазвенели.

-Ого! — после нескольких удачно отбитых своих атак, в том числе и основной, открывшей схватку господина и его слуги, сказал виконт, — Я и не ожидал от тебя такой прыти, дружище!

-Ах, мой господин, — сказал Оливен, переходя в контратаку, — Ваша шпага — дама прекрасная, но ревнивая. Она не прощает, если ею пренебрегают!

-О! Да ты поэт, Оливен!

-Осторожнее, господин Рауль, вы открылись!

-Черт возьми! Ты мне еще подсказывать будешь?

-Видите? Моя рапира на что-то наткнулась,... Если бы у меня была боевая шпага, не будь этого предмета, вы были бы убиты! В лучшем случае тяжело ранены! Этот талисман спас вашу жизнь, мой господин!

Талисманом, на который наткнулась рапира Оливена, был медальон с портретом Анжелики де Бофор, которой Рауль повесил на шею. Бражелон отбросил свою обычную сдержанность и решил взять реванш. Он стал вести наступательный бой. Ему удалось слегка зацепить Оливена, но "оруженосец" ловко увернулся от повторной атаки и, перейдя в контратаку, снова уколол своего хозяина.

-К черту! — вспылил Рауль, срывая маску и бросая рапиру, — Я действительно никуда не годное ничтожество!

Оливен, в свою очередь, сорвав маску, упал на колени перед хозяином.

-Простите, мой господин! — закричал Оливен, — Простите! Лучше избейте меня как собаку, но не отчаивайтесь!

-Разве я хоть раз в жизни ударил тебя, Оливен? — с печальным упреком спросил Рауль, — Вот уже второй раз за сегодняшний день ты валяешься у меня в ногах, а мне это, честно говоря, неприятно. Ты дрался честно, я оценил твои великолепные батманы и атаки — сразу чувствуется школа гасконца. Тебе не в чем себя упрекнуть.

-Не будьте тряпкой, — сказал Оливен, так и не поднимаясь, — Хоть убейте меня за мои слова, если вам будет легче. Но будьте же мужчиной, черт вас возьми! Вы всех достали своим нытьем! Довольно! Попробуем еще раз — и красиво!

Рауль при этих словах возмущенно тряхнул кудрями, то ли хотел возразить, то ли что-то выяснить, но сдержался и взял себя в руки. Оливену не пришлось повторять просьбу возобновить бой. Если первая схватка окончилась победой Оливена, вторую можно было считать ничьей. Силы противников сровнялись. Рауль, задетый словами Оливена, завладел инициативой. Теперь он чаще атаковал, Оливен отступал, применяя довольно ловко, не давая Раулю задеть себя, все известные ему защиты. Оливен прервал бой, положил рапиру и захлопал в ладоши:

-Браво, браво, вы быстро наверстываете упущенное!

-Еще раз — и красиво! — приказал Рауль. Его ничья не удовлетворяла. Ему нужна была победа.

-Но вы устали, — заметил Оливен, — Вы тяжело дышите. Я, похоже, загонял вас. Отдохните.

-Нет! Арабы дадут отдохнуть?! Размечтался! Начали!

Теперь наш герой думал о предстоящей ему схватке с похитителями герцогини де Бофор, об обещании, данном герцогу, а его хитроумный слуга, подхватив модную манеру подразнивать противника, ведя бой с хозяином, шутливо комментировал ход их поединка. Но шуточки эти не задевали, а веселили Рауля. Его печаль и тревога отступили. На какие-то минуты Рауль снова почувствовал себя сильным, молодым и способным на все. Его атаки стали стремительными, удары точными, и, когда рапира коснулась груди Оливена, тот в восторге закричал:

-Ура! Вы меня убили, сударь! Великолепный удар!

Он хотел было свалиться к ногам хозяина, но Бражелон сделал запрещающий жест.

-А ты мог бы давать уроки фехтования новичкам. Я серьезно.

-Ох, господин Рауль! — вздохнул Оливен, — Сама жизнь заставила мирного Оливена учиться драться не хуже заядлого дуэлянта. Не так давно я выгнал отсюда каких-то проходимцев.

-Это были воры?

-Это были не воры. Это были, скорее всего, переодетые полицейские короля, замаскированные под воров.

-Времена Ришелье возвращаются, — прошептал виконт, — Почему ты так решил?

-Вскоре после них появился человек от короля. Он предложил мне стать королевским шпионом!

-Тебя хотели подкупить?

-Да, господин Рауль. Мне предложили доносить на вас.

-Неужели король все еще....

-Ревнует вас к мадемуазель де Лавальер? Выходит, так. Но я отказался.

-Что ты сказал королевскому посланцу?

-Вот что, сударь: лучше быть слугой виконта, чем лакеем короля.

-Похоже на стихи, — улыбнулся виконт, взъерошив волосы Оливена.

Этот дружеский жест так обрадовал доброго малого, что он воскликнул:

-О, мой господин! Я сто раз готов умереть за вас!

-И одного раза не нужно. Ты хороший парень, Оливен. За меня умирать не нужно. Живи и будь счастлив.

-Вы говорите так, будто прощаетесь, а ведь я надеюсь, что вы передумаете и разрешите мне ехать с вами.

-Нет.

-Но ведь я уже фехтовать научился!

-Молодец.

-Я так горжусь вашим доверием! Вы об этом мне не говорили, но я помню — вы писали де Гишу из Кале, он сам мне прочел: "Оливен воплощение верности". С тех пор де Гиш так меня иногда называет... Ах! Я совсем ума решился! Вам ведь от него письмо!

-Но я вчера его видел...

-А он пришел к вам днем и долго ждал. А потом оставил письмо. Вы почитайте, что он пишет, а я пока пойду, поищу что-нибудь съестное. Я потому и задержался — пока мы с де Гишем вас ждали, да потом к графу де Фуа отправился, потому и не успел с обедом. Чем вас кормить, сударь?

-Манной кашей, — сказал Рауль.

-Чего?

-"Кормят" младенцев. Я в состоянии держать в руке столовый прибор. Не оправдывайся, неси что есть, мне некогда.

-Да ведь хочется улакомить вас напоследок.

-Что принесешь, то и слава Богу,— сказал Рауль и стал читать длинное письмо графа де Гиша.

Глава 3. "Не проливайте кровь, господа!"

(Письмо графа де Гиша).

Рауль, мой друг, мой брат, мое второе "Я", если ты держишь в руках это письмо, значит, я все-таки тебя не дождался, хотя мне надо сказать тебе очень много! Мы не хорошо расстались с тобой сегодня в Люксембургском дворце. Я знаю, что сегодня не смогу заснуть.... После того, что ты сказал. Но я не могу отпустить своего лучшего друга на смерть, не пытаясь предотвратить трагедию. Ты ведь мне по-прежнему доверяешь, не так ли? Я слишком взволнован, чтобы связно

излагать свои мысли, перо дрожит в моих руках, бумага рвется, прости — я всегда был немного сумасшедший.... — прости! И поговорим откровенно.

Я, граф де Гиш, а не кто иной, на правах твоего лучшего друга имел право бросить перчатку от твоего имени этому хлыщу де Сент-Эньяну. Дуэль между вами, правда, не состоялась, но твой вызов был направлен королю. Двор так и расценил твой отчаянный шаг. Ты выбрал другого секунданта, милейшего Портоса, которого хитрец Сент-Эньян провел как ребенка. Будь я на месте Портоса, я не дал бы ему ускользнуть и сдать Людовику дуэлянтскую компанию. Мне, честно, говоря, было обидно. Понимаешь, мой дорогой Бражелон, я всегда немножко ревновал тебя к мушкетерам.

Правда, я не говорил тебе об этом. Может быть, ты и сам догадывался. Теперь пришло время расставить все точки над "И".

Возможно, ты считаешь, что теперь история с дуэлью не имеет смысла. Но король никогда ничего не забывает. И я просил бы тебя быть осторожным и не нарываться на конфликты, если бы надеялся, что ты хоть немного дорожишь своей жизнью. Но, если я все-таки пишу эти слова — Бражелон, пожалуйста, будь острожен! — ты, быть может, и не расхохочешься мне в лицо, но улыбнешься этак печально, что, на мой взгляд, еще хуже...

Но дуэль состоялась. Я расскажу тебе все. Ты помнишь, конечно, Анжа де Монваллана из Роты Д'Артаньяна по прозвищу Гугенот.

Гугенот дрался с Сент-Эньяном, Гугенот защищал твою честь, и вот как это произошло. Запасись терпением и читай.

...После твоего внезапного отъезда меня не переставала мучить совесть. События, которые разыгрались после того, как мы с тобой расстались, события, в которых я, твой друг, не принимал участия, но которые тем не менее стали известны всему Двору, побуждали к действиям.

С тобой тогда были граф де Ла Фер и Д'Артаньян, а я — я остался в стороне! Я считал себя чуть ли не предателем, и даже любовь уже не могла дать мне прежнего счастья, потому что совесть не давала покоя. Когда я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы появиться в Лувре, его величество принял меня более чем любезно, даже, можно сказать, обласкал. "Прошу, мой храбрый Гиш, впредь быть остороженее на "охоте", — сказал король. Ты же знаешь, Рауль,

версия "охоты" была принята королем. По милостивой улыбке Людовика я понял, что поединок с де Вардом последствий иметь не будет. А то как-то тревожно было — мало ли что королю в голову взбередет. Ну и времена, черт побери! Чтобы защитить честь любимых женщин, мы должны драться тайно, прячась как воры. А потом выкручиваться, как напроказившие школяры! Но это крик души, можно сказать, я слишком увлекся.

Итак, я продолжаю. Подле короля, как всегда, вертелся де Сент-Эньян. "Мы скучали без вас, граф, — добавил король,— Вы вполне поправились? Что-то у вас не очень веселый вид". Тут я расплылся в улыбке. "Сир, я вполне здоров и счастлив служить вашему величеству". Король переглянулся с фаворитом. "И все ваши друзья рады за вас, — все так же любезно сказал Людовик, — Я ваш друг, Гиш".

Я поблагодарил короля за честь и поклонился. "У вас ведь много друзей, любезный граф", — все так же приветливо улыбаясь, продолжал король. Я вздохнул. Я вспомнил тебя! Король пристально смотрел на меня. По лицу Людовика пробежала тень. Он слегка нахмурил брови и произнес, понизив голос: "Дорогой граф, взамен покинувшего вас друга я вам даю нового. Обнимитесь с господином де Сент-Эньяном".

Фаворит короля протянул мне руку. Я не подал ему руки, Рауль. Сент-Эньян так и остался стоять с протянутой рукой. "Арман де Граммон, граф де Гиш не подает руки сводникам",— ответил я. Сент-Эньян вздрогнул от обиды. Людовик еще больше помрачнел. "Вы, видно, не совсем поправились, сударь, — сказал король, сдерживая гнев, — Вы больны, не иначе. Не повредили ли вы себе голову на охоте? Полечитесь!" — "Благодарю за совет, сир. Я отправляюсь к себе, и этот господин знает, где меня искать!" — с этими словами я откланялся. Я ждал вызова. Но вызова не было. Я удивлялся милосердию Людовика, я ждал либо ссылки, либо ареста...но... сказать ли тебе? Черт возьми, скажу! Довольно я был трусом!

Удар последовал бы непременно, но Луиза... отвела карающую руку. Ты, конечно, скажешь, что это похоже на нее. Здесь, в письмо вложена ее записка, которую я сохранил для тебя.

Прежде чем читать мое письмо дальше, разверни ее. Эту записку принес мне королевский паж, маленький озорник Ролан де Линьет,

на следующий день после моего неудачного визита в Лувр.

"Особа, которая многим обязана благородному графу де Гишу, спешит вас известить о том, что вам нечего опасаться последствий сегодняшнего утреннего приема. Но умоляю вас, господин граф, не выражать свое возмущение так открыто. Сегодня мне удалось убедить его величество сменить гнев на милость, а завтра... Кто знает, что будет завтра? И, если с вами опять случится несчастье, это еще больше опечалит нашего общего друга, а я ежедневно молю Всемогущего Бога послать ему утешение.

Луиза де Лавальер".

Я не знаю, что ты сделаешь с этой запиской, поцелуешь или разорвешь на мелкие клочки или спалишь, но посмотри на нее не глазами влюбленного, а глазами психолога, если сможешь.

Письмо выдавало ее волнение, начиналось вроде бы как анонимное,

Видно, сначала Луиза собиралась не подписывать его, но потом, очевидно, передумала и вывела свою подпись. Почему она подписала записку? Из принципа? Она всегда подписывала свои письма — ты говорил, м-ль де Лавальер презирала письма без подписи.... Или — чтобы намекнуть на "общего друга" — т.е. на тебя? Пажа могли поймать, записку отобрать, король не пришел бы от нее в восторг... и все-таки она ее подписала!

... Вскоре после этого меня вызвали в Лувр, и придворная жизнь потекла как обычно. Рутина, дружище, рутина! На Сент-Эньяна я старался не обращать внимания. Король казался таким как всегда...

Но в воздухе пахло грозой. Я втайне ждал вызова Сент-Эньяна, но граф не спешил. На господина де Сен-Эньяна кое-кто посматривал с усмешкой. Даже гнева короля не боялись. Отнюдь не близкие к нашему окружению дворяне, посторонние люди, холодно раскланивались с королевским фаворитом. Все тот же паж, малыш де Линьет, посвященный во многие тайны Двора, сообщил мне, что король запретил Сент-Эньяну отвечать на мои слова так, как подобает дворянину.

Луиза пыталась разрядить обстановку. Из нескольких фраз, которыми мы с ней обменялись, я понял, что она настраивает Людовика против дуэлянтов. Правда, м-ль считает, что действует с самыми добрыми намерениями. По словам Луизы де Лавальер, дуэль — дикий феодальный предрассудок, убийство. Человеческая жизнь — священна, и Господь завещал нам: " Не убий".

Она просила меня не провоцировать де Сент-Эньяна на поединок, помириться с ним.... Пока ее мнение для короля что-то значит, она, Луиза, постарается предупредить любую дуэль, действуя из лучших побуждений для милой Франции. Она защищала де Сен-Эньяна, подчинившегося приказу его величества.

Луиза, конечно, меня не убедила. Но расстались мы по-доброму. Еще одна интересная деталь. В конце нашей беседы Луиза спросила меня, понизив голос, нет ли известий из Блуа. Я ответил отрицательно. "А вы?" — "И у меня, увы, нет известий", — вздохнув, ответила Луиза. Она, кажется, хотела сказать еще что-то или спросить о чем-то, но, заметив

мрачный взгляд Людовика, вздрогнула и поспешно отошла. Король о чем-то спрашивал ее... Я догадался, что речь шла обо мне. Что-то вроде: "О чем вы шептались с де Гишем?" — так далее....

А потом ко мне подошел Шарло де Сен-Реми, наш старинный приятель, и обратился ко мне с просьбой, совершенно меня изумившей.

-Гиш! — сказал Шарло, — Ты хотел купить моего коня за сто пистолей, я отдаю за восемьдесят. Восемьдесят пистолей, и Дуглас твой.

-Но, Шарло! — удивился я, — Дугласу цена, по меньшей мере сто пятьдесят.

-Однако ты хотел купить за сто.

-Я был не при деньгах. Поиздержался. Но почему ты так дешево отдаешь Дугласа?

-Мне чертовски нужны деньги.

Я не придал было значения этим словам. Может, карточный долг, может, еще что... Милейшему Шарло резко не везло в картежных баталиях. Сколько раз после игры у короля он вставал из-за стола с пустым кошельком! А у меня опять финансы... были не в лучшем состоянии... Маникановскую меланхолию лечил.... Золотыми герцога де Граммона. Но купить такого прекрасного коня по дешевке, пользуясь безвыходным положением хозяина, я счел непорядочным.

А Дуглас действительно прекрасный конь! На твоего Мерлина похож.

Тоже вороной, и тоже со звездой на лбу. Но у Дугласа звезда меньше, и белые "чулки" не доходят до скакательного сустава... Конь красавец, что и говорить. Я подумал, как мы смотреться будем — ты на Мерлине, я на Дугласе. И почти решился. Но счел долгом сказать Шарлю: "Но почему вы предлагаете своего Дугласа именно мне, граф де Сен-Реми? Любой придворный с удовольствием купит Дугласа — с тех пор как его похвалил сам король. И де Вард, и де Лоррен. Сент-Эньян с руками оторвет. Если они узнают, что вы продаете коня, который понравился самому королю. Вы больше можете выручить, если к ним обратитесь. А мой предел — сто пятьдесят пистолей".

Сен-Реми так и остался прежним, наивным и искренним Шарло. Он широко раскрыл свои зеленоватые "кошачьи" глазищи, тряхнул рыжеватыми кудрями и выпалил:

-Гиш! Это проверка, что ли? Ты проверяешь, насколько я при Дворе оскотинился? Чтобы эти канальи — на моем Дугласе? Да лучше я отдам его задаром самому бедному мушкетеру Д'Артаньяна!

Я отсчитал Шарло сто пятьдесят пистолей.

-Через полчаса Дуглас будет в конюшне Граммонов, — пообещал Сен-Реми, — Поверьте, граф, он не хуже того вашего коня, что убил господин де Вард... Тьфу! Кабан... На той злосчастной охоте.

Смешная новость — к де Варду приклеилась кличка Кабан. Этим милым прозвищем господин де Вард обязан вышеупомянутому пажу Ролану и его закадычному дружку, виконту Полю де Шатильону. Милые детки упомянули прозвище в присутствии мушкетеров из Роты гасконца, те пришли в восторг, зная всю историю. И, конечно, сообщили своему капитану. И — пошло-поехало. Гасконец донес до сведения его величества. Король оценил юмор... А "Джиневра" — после известной тебе истории де Варда терпеть не может. Она отправила сообщение нашим английским друзьям. Итак, если услышишь "Кабан" — речь идет о де Варде. Но я отвлекся. Возвращаюсь к рассказу о Шарло.

Шарль пошел было восвояси, но вдруг вернулся с полдороги.

-Гиш, — сказал Шарль,— Я счастлив, что Дуглас достался порядочному человеку.

И опять я ничего не понял. Самым любезным тоном я заверил милейшего Шарло, что он всегда сможет перекупить у меня Дугласа, если этот конь так ему дорог и пообещал ни при каких обстоятельствах не продавать его. Сен-Реми покачал головой: "Нет, Гиш, ты теперь владелец Дугласа, и мне он никогда больше не понадобится. Я только прошу, береги его... И не бери на охоту на...

Кабана".

"Никогда больше", — меня насторожили эти слова. До сегодняшнего дня у меня просто сжималось сердце, когда я их слышал. С сегодняшнего дня я их возненавидел! Понимаешь, черт побери, к чему я клоню?

Но — вернемся к Сен-Реми. "Что-нибудь случилось, Шарло?" — спросил я друга. Сен-Реми все не мог решиться и высказать все, что у него накопилось на душе. Он немилосердно терзал перо своей шляпы. Я в конце концов отобрал у него несчастный головной убор, утащил его в один из безлюдных коридоров и, как в прежние времена, встряхнув его хорошенько, спросил:

-Ну как, Шарло, выкладывай, что ты задумал?

-Представь, Гиш, — спросил Шарль прерывающимся голосом, — Ты женился на любимой девушке, а она — фрейлина ее величества королевы Марии-Терезии. Твои действия?

-Шарль, — ответил я с грустью, — Моя любимая замужем. Я не мог жениться на той, кого люблю уже много лет.

-Прости, Гиш, я не хотел... Я только хотел сказать... Моя невеста была фрейлиной королевы. После истории с Бражелоном мы не знали ни минуты покоя. Мы тайно обвенчались и решили бежать.

-То есть как, Сен-Реми, и ты нас покидаешь?

-Поэтому я и спросил, как ты поступил бы на моем месте. Мнение Рауля мне известно — если бы не этот отъезд в Англию, он женился бы на Лавальер. И мне советовал бросать этот Двор к черту и спасать любовь.

Я вспомнил невесту Шарло — очаровательную и наивную Шарлотту де Шаверни. Не раздумывая, я сказал:

-Точно также.

-Правда? — воскликнул Шарло, — Если у его величества будет новая прихоть? Если он обратит свое августейшее внимание на мою Шарлотту. Она, правда, старается не попадаться на глаза... Но нам страшно. Это стало с некоторых пор манией, кошмаром, навязчивой идеей! Мы же не ожидали от нашего короля такого подвоха! Мы так любили Людовика! А теперь я не знаю, что и думать. Если он выпроводит меня в Мадрид или еще куда, как спровадил Рауля в Лондон, а тем временем начнет волочиться за моей Шарлоттой?

-Ты уверен в своей Шарлотте?

-Да, но ведь и Рауль был уверен. Нет, Гиш, к черту этот вертеп!

-Подумай, Сен-Реми, ты же все бросаешь! — воскликнул я, и жалко было, что распадается наша боевая компания Ангелочков Принца Конде.

-Что я бросаю? Этот распутный двор? Придворную должность? Да разве это стоит любви и свободы, Гиш!

-И Шарлотта согласна?

-Более чем согласна, она и убедила меня бежать. Мы уезжаем сегодня ночью. Берем только самое необходимое. Укроемся в моем родовом замке. В Лувре, среди титулованных шлюх и холопов нам нечего делать. Итак, прощай, Гиш! Как устроюсь, напишу. Буду рад, если навестишь нас. Если увидишь Рауля, передай, что мы возмущены поступком Людовика. Симпатии истинного дворянства на его стороне. Так и скажи! Эта история многих заставила призадуматься. Ведь у каждого из нас есть если не жена, то невеста или сестра. И становится страшно жить, когда подумаешь, что твоя, моя, его шпага бессильна, чтобы защитить честь наших дам от посягательств короля. Помнишь старый рыцарский девиз — "Бог, король и дамы"? Я зачеркнул слово "король" в этом девизе. "Я тоже зачеркнул "короля", — шепнул я Шарлю, — Но здесь я из-за своей... Дамы. Я верей моей Даме, я служу Ей, я люблю Ее, и бежать мне некуда, пока моя Госпожа находится здесь".

-Может быть, — продолжал Шарло де Сен-Реми, — Мне следовало бы вызвать на дуэль кого-нибудь из наших общих недругов.... Но моя жена торопит меня. Наше бегство — это протест! Прощай, друг!

Мы крепко обнялись и расстались. На следующий день его величество, не найдя Сен-Реми, отправил своего фаворита на поиски графа. Сен-Реми как в воду канул. Фрейлина Марии-Терезии, прелестная Шарлотта тоже исчезла. Наши общие друзья помалкивали. Враги ничего не знали.

Наконец Сент-Эньян увидел шевалье де Монваллана и начал его расспрашивать, потому что Гугенота сближала с Шарло любовь к лошадям. Как и наш Шарло, Гугенот считался одним из лучших наездников. В тот день, когда все случилось, я с утра решил было поехать к тебе в Блуа, чтобы рассказать новости. Я еще хотел посоветоваться с тобой, как бы похитрее послать вызов де Сент-Эньяну, чтобы этот молодчик не отвертелся. Маникан выразил готовность быть моим секундантом. Идея эта, дружище, меня не покидала. Если ты сочтешь нужным, мы, твои друзья, оставшиеся в Париже, рассчитаемся с королевским фаворитом за его подлый обман! Страсти наших друзей были накалены. Гугенот, Шарло (до его бегства), Серж де Фуа, Оливье де Невиль, Маникан — всех и не перечислишь, словом, вся славная фрондерская компания каждый

день спрашивала о тебе — они были уверены, что мы поддерживаем постоянную связь, несмотря на твое внезапное исчезновение из Парижа. Я решил ехать. Но я еще плохо держался в седле. Кабан проклятый, будь он неладен! Сделав несколько кругов по двору на Дугласе, я почувствовал слабость и отложил поездку. А события развернулись совсем не так, как я рассчитывал. Недаром говорится —

человек предполагает, а Бог располагает....

...Шевалье де Монваллан проигнорировал вопрос де Сент-Эньяна.

"Я вас спрашиваю, милостивый государь, — повторил де Сент-Эньян, повысив голос,— Вы, кажется, в дружбе с господином де Сен-Реми. Король желает знать, где граф?"

"Куда девался Шарлемань?" — насмешливо сказал Гугенот.

"Куда девался Шарль де Сен-Реми, — сказал фаворит, — Он сегодня должен быть в Лувре". Гугенот переглянулся с Оливье и ничего не ответил. Он с улыбочкой смотрел на фаворита и молчал.

"Вы что, язык поглотили? Отвечайте, когда вас спрашивают!" — приказал фаворит. "Я не желаю отвечать вам, сударь, — отвечал Анж де Монваллан, закручивая усы жестом гасконца, — Человек, который получил два вызова и не ответил ни на один, недостоин звания дворянина".

Сент-Эньян вспыхнул. Собрался с мыслями и заявил:

-Милейший господин де Монваллан, вы и ваши товарищи сопровождали Его Величество в Во-ле-Виконт. Вы все, конечно, видели пьесу господина Мольера "Докучные". Я не чужд поэзии и позволю себе процитировать слова главного героя:

Я вовсе не боюсь, что в глупости людской

Иные трусостью сочтут отказ такой.

Дуэль теперь смешна — она не знак отваги,

И наш король не только на бумаге.

Знатнейших из вельмож смирил его закон.

Во всем, мне кажется, достойно правит он...

Монваллан зааплодировал.

-Как вы сказали? Бис! "Во всем, мне кажется, достойно правит он"? Вам так кажется, граф? Перекреститесь! — и состроил гримасу.

-Это сказал Мольер, — ответил де Сент-Эньян.

-Преклоняюсь перед талантом Мольера, но полагаю, что кое-что ему неведомо.

Де Невиль толкнул в бок Монваллана.

-Но, простите, что посмел перебить вас. Продолжайте!

-И я служить ему готов без промедленья,

Но вызвать не хочу ни в чем неодобренья,

Затем, что свято чту его приказ прямой,

На ослушание пускай идет другой,

Я говорю, виконт, с тобою откровенно,

В других делах готов тебе служить отменно.

Эта хитрая бестия Сент-Эньян и стихи Мольеровы подобрал с намеком, чтобы дать понять, что он разгадал нашу игру. Шевалье де Монваллан слушал стихи, издевательски кивая головой в такт завываниям де Сент-Эньяна. Слушать его декламацию — надо иметь крепкие нервы.

-Так все же, где наш дорогой Сен-Реми? — резко спросил фаворит, оборвав декламацию.

-Сбежал! — вызывающе сказал шевалье, — Сбежал куда подальше, следом за Бражелоном. При нынешнем положении вещей скоро вся королевская свита разбежится!

Тут выскочил шевалье де Лоррен и со свойственной ему ехидной улыбочкой заявил, что он, де Лоррен, берется привести целую толпу дворянчиков, которые выложат любые деньги за должность офицера королевской свиты.

-О, — отвечал Гугенот, — В этом я не сомневаюсь. Но ваша толпа дворянчиков против Бражелона и Сен-Реми — мошкара! Шарль де Сен-Реми по праву считается первым наездником Франции. У кого еще король узнает тонкости школы Плювинеля? Не у вас, никак не у вас, господин де Лоррен! А Бражелон...

Де Лоррен нагло перебил Гугенота, моргая накрашенными глазами, он заявил все тем же ехидным тоном, этаким женским голосом, жеманничая и кривляясь:

-Вот и прекрасно, без господ фрондеров обойдемся.

-Сударь! — возмущенно воскликнул Гугенот, — Мы во времена Фронды были мальчишками. Но мы держали шпаги в руках и защищали нашего короля, а вы таскали шлейфы и облизывали тарелки. Разница есть! Я мог бы еще кое-что рассказать о нравах окружения Мазарини. О пакостях, которым вы учились у этого канальи (словечко гасконца пристало к всем мушкетерам его Роты). В то время как мы — мальчишки! — проливали кровь за его величество, и за Францию. Потому что тогда король был для нас Францией, черт побери!

Эти слова шевалье де Монваллана проводили границу между нами, бывшими участниками Фронды и приверженцами кардинала.

-Анж де Монваллан, вы забываетесь, — сказал де Сент-Эньян, — Сейчас мирное время. Фронда прошла, и мы все служим нашему королю.

-Я служу королю шпагой, — гордо сказал шевалье де Монваллан, — Я мушкетер Роты капитана Д'Артаньяна. А вы, сударь, бесчестный сводник. И, продавая своим дворянчикам офицерские патенты, не забудьте попросить короля назначить вас на должность Великого Евнуха Гарема Его Величества!

-Что вы сказали? — вскрикнул Сент-Эньян, — Вы просто дурак, шевалье!

-Защищайся, трус! — шевалье выхватил шпагу. Де Невиль и Жюссак хотели его остановить, но он заорал: "Отстаньте!!!"

Вот-вот должен был появиться король. В королевском дворце, перед самым появлением его величества начался бой Гугенота и фаворита короля! Наш мушкетер дразнил де Сент-Эньяна, высмеивал его крикливый костюм, парик, который делал его похожим на пуделя, и наконец, показав высший класс фехтования — зацени, Бражелон, ведь это круто! Со сверхдальней дистанции применил "стрелу" — и царапнул шпагой щеку де Сент-Эньяна.

-Ну, что, милейший? Теперь тебе румяна не понадобятся?

Сент-Эньян нападал на шевалье с ожесточением. Все-таки он долго сдерживал себя и наконец дорвался до возможности реабилитировать себя в глазах дворян. Он все более распалялся. Разнять их, казалось, было уже невозможно. Но я вспомнил, как ты вмешался, в свое время остановив Кабана — Варда и лорда Бекингема. Я бросился между ними, выхватив шпагу.

-Не лезьте, Гиш! — заорали они оба на меня.

-Его Величество Король!

Появился Людовик, держа за руку Луизу. Они замерли. Оставив короля, Луиза бросилась к нам. И они опустили шпаги, боясь поранить даму. Луиза стояла между нами. Правую руку она протягивала де Сент-Эньяну, левую — Гугеноту.

-Не надо! — воскликнула она, — НЕ ПРОЛИВАЙТЕ КРОВЬ, ГОСПОДА!

Она разжала пальцы господина де Сент-Эньяна, взяла его шпагу и подошла к шевалье с протянутой рукой.

-Сударыня, — сказал мушкетер, — ВЫ не имеете полномочий меня арестовывать! Только капитану Д'Артаньяну я отдам свою шпагу!

И Анж вложил свою шпагу в ножны. Луиза бросилась к королю, положила к его ногам шпагу де Сент-Эньяна.

-Помилования, сир!

Она сделала движение, чтобы броситься на колени, но Людовик перехватил ее, удержал, обнял, и, галантно поцеловав руку, сказал:

-Мадемуазель, вы слишком добры. Вы постоянно всех защищаете!

А дуэлянтам приказал: "Убирайтесь с моих глаз оба!"

В тот же день я шел к шевалье, чтобы предложить ему Дугласа и приготовить подставы на пути. И нос к носу столкнулся с Д'Артаньяном. Я не счел нужным скрывать свои планы от благородного капитана. Гасконец от души пожал мою руку, сказав, что последние события изменили его мнение о молодежи в лучшую сторонгу. Гасконец, как я понял, шел к Анжу за тем же.... Но хитрый гасконец нас порядком помучил, прежде чем мы сообразили, зачем он пришел. Гугенот заявил, что он никуда не собирается бежать и готов отвечать за свои действия. В тот же день Д'Артаньян срочно покинул Париж по тайному поручению короля и до сих пор не появлялся.

Глава 4. Лже-Бражелон. (Продолжение письма де Гиша).

А теперь, мой друг, я должен сделать одно признание. Июль 1649 года. Вандомский дворец герцога де Бофора. Дочь герцога, маленькая очаровательная шалунья Анжелика. Вспомнил? Прелестное дитя, которое сам Конде назвал Юной Богиней Фронды.

Мы все знаем, что Охота — только предлог, на самом деле во дворце герцога должно состояться важное совещание лидеров Фронды. Все принцы оповещены. Дворец и его окрестности охраняются людьми Бофора. Тебе Конде поручает охрану дочери Бофора на Охоте. Вы — ты и Анжелика де Бофор должны быть в центре внимания, пока идет совещание принцев.

Но вы в ссоре. Ты терпеть ее не можешь. Она тебя достала! Дочь Бофора весьма капризная юная особа. Избалованная девчонка, фрондерская кукла — так ты характеризовал принцессу. А мы с Шарло ищем способ помирить вас. И вот что мы придумали.

Когда ты заявил, что больше не хочешь слышать ни слова об этой ужасной девчонке и завалился спать, мы — Шарло де Сен-Реми и я, заметив маленькую Бофорочку на балконе, решили действовать. Я соорудил маску, надел твою одежду — вишневый бархатный камзол, помнишь? Прихватил гитару. Мы вышмыгнули из дворца и пробрались в сад. Мы считали происходящее забавной шуткой, мистификацией, невинной проделкой. Как ты знаешь, я умею подражать любому голосу. Помнишь, вы не раз просили меня: "Гиш, покажи королеву! Мазарини! Конде!" В саду, пока мы пробирались к балкону, Шарло попросил:

-Гиш! Покажи Бражелона!

-Вот как, мадемуазель де Бофор? — сказал я твоим голосом, и Шарло захохотал, придя в полный восторг.

-Дело в шляпе, — сказал Шарло, — Да к тому же ночь, и маска на лице. Успех Вандомской Охоты зависит от этого свидания.

-И все-таки это свинство, — я еще сомневался, стоит ли начинать эту интригу.

-По отношению к кому, Гиш?

-И к нему, и к ней.

-А Фронда? — напомнил Шарль. Это решило все.

-Пошли! — сказал я Шарлю де Сен-Реми.

Маленькая Анжелика стояла на балконе и о чем-то мечтала. Нас она не заметила. Малютка любовалась яркими-яркими звездами. В ту июльскую ночь все небо было усыпано звездами, и Бофорочка, глядя на них, что-то чуть слышно шептала. Пока малышка таращила на звездочки свои синие глазки — а в детстве у нее были синие глаза, как у новорожденного котенка...Шарло подставил свою спину, я вскарабкался на дерево возле балкона, и, как испанский кабальеро, уселся верхом на толстом суку, ухватив гитару, поданную Шарлем. Сен-Реми засел в кустах — в качестве сторожа. Хотя мы старались не шуметь, кое-какие звуки донеслись до мечтающей Бофорочки. Она повернула голову в мою сторону:

-Кто здесь?

Я перебрал струны рукой. Девочка с любопытством склонила головку. Я высунулся из листьев с таким расчетом, чтобы девчонка узнала твой вишневый камзол, но не разглядела мое лицо, хоть и скрытое полумаской.

-Ах, это вы, виконт! — сказала Бофорочка с радостью и гневом, — Я сразу так и подумала! Зачем вы залезли на МОЕ дерево!

Ответом на реплику маленькой хозяйки Вандомского парка была глупенькая песенка, одна из любовных песенок, которые мы сочиняли в те счастливые времена десятками. Правда, я старался петь твоим голосом, а Шарло сидел в кустах и сдерживался, чтобы не захохотать — настолько забавной казалась ему вся эта история. Песенка заканчивалась словами: "Я тебя люблю". Это была только песенка. Это была только шутка. Но бедное дитя приняло шутку всерьез.

-Давно бы так! — сказала Бофорочка, — Я вас тоже люблю, виконт.

Я с первого взгляда вас полюбила.

Мне стало не по себе. Я чуть с дерева не свалился. Но уходить было рано. Лже-Бражелон не мог уйти со своего дерева, не добившись от капризы обещания, что она во всем будет его слушаться на Вандомской Охоте! Между тем Бофорочка обрушила на бедную голову Лже-Бражелона целый монолог, представляющий невероятную смесь вычитанных фраз из легенд и романов, все, чем успели набить эту прелестную головку. И, поскольку мне надо было отвечать, я ответил в том же духе.

-Так вы меня любите? Это правда? — спросила Бофорочка.

(Я вспомнил, как ты сказал: "Подарил бы я ей букет из... крапивы! Это же не девчонка, а крапива какая-то!" "Хо! — сказал Шарль — Наш друг предпочитает нежные фиалочки!")

Шарль в своих кустах энергично кивал.

-Я вас... люблю... — ответил самозванец.

-Тогда поцелуйте меня! — потребовала девчонка.

Шарло прыснул. Я зацепил гитару за ветку и перелез на балкон. У меня даже рука задрожала, когда я взял девочку за подбородок. Бофорочка закрыла губки рукой и ткнула себя пальчиком в щеку.

-Сюда, — сказала малютка, — Я еще маленькая!

Лже-Бражелон чмокнул девочку в щеку.

-Теперь, — важно сказала Бофорочка, — Вы должны на мне жениться!

Шарло в кустах ахнул и закрыл голову руками.

-Да, мадемуазель де Бофор! Обязательно! Женюсь! Ей-Богу! Когда вы подрастете!

-Вы обещаете?

-Клянусь честью! Но вы пообещайте, что завтра будете все делать так, как я скажу, и сохраните в тайне наше свидание.

-Я вам верю! Я тоже клянусь, что не подведу вас на Вандомской Охоте! Я не такая скверная, не думайте! Я буду очень-очень вас слушаться! Я понимаю, зачем отец устраивает эту Охоту и не подведу нашу Фронду. А слово надо держать. И я даже могу сказать стихами!

Бофорочка торжественно подняла свою пухлую ручонку и провозгласила:

-Обещает Капризуля

Слушаться во всем Рауля!

Я смекнул, что "Капризуля" — нечто вроде прозвища, и поцеловал Бофорочкину ручонку. Наше дело было сделано. И мы с Шарло скрылись в темных аллеях Вандомского парка. Поэтому принцесса с тех пор была как шелковая. Она вообразила себя заговорщицей и героиней романа, и забыла все свои капризы...

С тех пор я не слышал о Юной Богине Фронды. Но вспоминаю я это приключение порой с тревогой. А что, если маленькая девочка приняла этот розыгрыш всерьез? Не раз я хотел найти Анжелику де Бофор и признаться ей во всем. "Принцесса, простите, — сказал бы я ей, — Простите за этот обман. Я пошел на это ради Вандомской Охоты, ради Фронды. Мой друг тут не при чем. Это я, граф де Гиш, разыгрывал влюбленного в вас Бражелона". Но я не встречал Анжелику де Бофор. В этом году ей исполнилось семнадцать лет. А что, если она все эти годы любила тебя? Вот теперь, кажется, все.

Вопреки всему я три раза подчеркиваю свое ДО СВИДАНЬЯ!

Твой де Гиш.

Глава 5. Лавальер или Ла Валетта?

Пока Рауль читал письмо де Гиша, верный Оливен, ступая на цыпочках, чтобы не беспокоить хозяина, затопил камин, набросил Раулю на плечи кафтанчик и уселся в уголке с гитарой, тихонько перебирая струны. Рауль весь ушел в письмо друга, не обращая внимания на музыкальные упражнения Оливена.

Фраза, случайно оброненная Бражелоном о том, что его ответ напоминает стихи, запала парню в сознание, и Оливен, слегка изменив ее, взялся сочинять песню, потихоньку аккомпанируя себе на гитаре. Песенка складывалась, пока Оливен разжигал дрова и хлопотал возле своего сеньора. К тому времени, когда Рауль закончил читать письмо, она была уже почти готова.

-Вы прочли? — шепотом спросил Оливен.

-Да....— вздохнул Рауль.

-Граф де Гиш просил сжечь письмо, когда прочитаете.

-Разумеется, — сказал Рауль, — Сожгу, конечно.

Оливен тихонько вышел из комнаты — хозяину он, видимо, не нужен. Кроме того, он решил записать слова песенки, пока не забыл. Оливен взял перо и бумагу и, не претендуя на лавры Буало, робко вывел на белом листе:

Мой бедный господин, печаль пришла в наш дом.

Ах! Как боюсь я вам напомнить о былом.

А в доме тишина, грустите вы один...

Всему виной она, мой бедный господин...

"Нехорошо, — подумал Оливен, — Два раза "дом", и в первой и в третьей строчке. Надо как-то изменить текст". Он грыз перо, думая, чем бы заменить этот второй "дом", и, вспомнив ажурные башенки замка Бражелон, хлопнул себя по лбу и прошептал: "Есть! Замок! Заменим "дом" на "замок", по ритму подходит!" Вскоре весь лист покрылся неровными строчками стихов Оливена. Но слуга, сочинявший стихи для своего хозяина, не подозревал о том, где, при каких обстоятельствах и от кого Рауль услышит посвященную ему песню.

А Рауль еще раз перечитал письмо де Гиша, и, хотя ему было очень жаль предавать листки огню, подошел к камину и опустил письмо в самое пламя — хранить такое письмо было небезопасно. Оставалась еще записка Луизы. Она его не забыла. Она вспоминает его каждый день. Она все-таки думает о нем, молится за него. И это сначала обрадовало бедного влюбленного.

Но злая ирония, которая сменила восторженно-почтительное обожание, ирония, от которой он уже не мог избавиться, ирония, которая была его защитой и проклятием, заставила его губы искривиться в презрительной усмешке, и он подумал: "Давай, приятель, продолжай в том же духе. Начни возводить еще один воздушный замок на руинах любви, прелестное строительство! Луиза вспоминает обо мне! — этой фразы достаточно, чтобы твоя фантазия, кретин, возвела на этом фундаменте этакую Фата-Моргану. Да! Луиза вспоминает обо мне, но спит с королем!"

И, если один голос нашептывал ему совет — схватить записку, написанную рукой Луизы, поцеловать ее и хранить у сердца, то другой голос говорил: "Да на кой черт тебе эта бумажка, Бражелон, право, друг, ты очень смешон с этой своей любовью. Плакса ты несчастный, тряпка, а не мужчина".

Гордость оказалась сильнее раненой любви, и Рауль, машинально опустив записку в карман, спохватился и приказал себе: "Сейчас ты достанешь письмо... этой Лавальер и сожжешь его. Сию же минуту!" По ошибке Рауль достал из кармана не Луизину записочку, а письмо командора иоаннитов.

"Вот так-то, — сказал он себе, — Письмо командора и записка фаворитки короля не могут находиться рядом". Но воистину наша правая рука не знает, что делает левая. Взяв командорово послание в левую руку, Рауль опять достал Луизину записку. Одно из этих писем нужно было уничтожить. Одно из этих писем было лишним. Еще не поздно было сжечь письмо командора. Он все-таки еще оставался свободным, и Луиза....

Совсем близко зазвонили колокола соседней церкви. Записка Луизы полетела в огонь. Рауль ужаснулся тому, что сделал, хотел было выхватить ее из пламени, но остановил себя. "Я зачеркиваю второе слово в старинном рыцарском девизе — слово "Дамы". От девиза "Бог, король и дамы" остается только Бог!" Колокольный звон соответствовал мистическому настроению нашего героя, и он решил, что корабли сожжены, Рубикон перейден, и ничто в мире не заставит его изменить решение.

А дочь Бофора? Увы! К несчастью для бедной Анжелики де Бофор то ли де Гиш под конец письма выдохся, и не смог описать сцену в Вандомском парке так, чтобы поразить воображение друга, то ли Рауль не принял всерьез рассказанную де Гишем историю, девушка по имени Анжелика де Бофор интересовала его лишь постольку, что он взялся ее освобождать и пообещал герцогу вернуть м-ль де Бофор к семи утра.

Ни восторженные слова молодого де Линьета, ни история с поцелуем Лже-Бражелона не заставили его подумать об Анжелике де Бофор как о девушке, любви которой он может добиться. До сих пор Рауль даже не удосужился взглянуть на медальон, врученный герцогом. Но, собираясь идти на поиски герцогини, Рауль все-таки снял медальон и раскрыл его.

Анжелика де Бофор, с прической "аль-анфан" — волосы распущены по плечам, перевязаны голубой лентой с брошкой-бабочкой, смотрела на него в упор своими синими глазищами. Анжелика де Бофор была прелестна. Но Рауль только криво усмехнулся и сказал себе, что он взялся спасать Анжелику лишь потому, что героические, суровые и таинственные иоанниты защищают всех несчастных и угнетенных, в соответствии со своей Рыцарской Клятвой. В этот момент Рауль не сомневался в том, что действует с абсолютно бескорыстными целями. Но — человек предполагает, а Бог располагает!

Он еще раз взглянул на Бофорочку, стараясь сохранить в памяти ее облик — да он и без того прекрасно помнил взбалмошную своенравную дочь Бофора. И ему показалось, что нарисованная Анжелика показала ему язык и упрямо заявила: "Это мы еще посмотрим, господин де Бражелон!" Рауль защелкнул медальон и позвал Оливена.

Полчаса спустя Оливен, провожая из окна своего господина (на этот раз Рауль выбрал более светлые тона для своей одежды, решив приберечь черную шляпу и плащ для ночных поисков Бофорочки) следя за светлой шляпой с алым пером, тихо напевал свою песенку, которую он считал слишком слабой, чтобы петь самому виконту:

Мой юный господин, неужто вы всерьез

Решились на войну, от тополей и звезд,

От синих волн реки, от замка белых стен,

Вручая Богу жизнь, любови сдавшись в плен.

Мой виконт, я помню Фронду!

Конь летит вперед, пыля!

Лучше быть слугой виконта,

Чем лакеем короля!

Оливен перебирал струны, склонившись к грифу, и последний куплет, сочиненный им как раз в ту минуту, когда зазвонили колокола, и Рауль сжег записку, сорвался у него на крик:

Мой гордый господин, виконт де Бражелон!

Мне видятся шелка склонившихся знамен!

Мушкетная пальба и звон колоколов,

И после всех потерь — счастливая любовь!!!

"Мой виконт", — начал Оливен и замер на полуслове — на пороге стояли граф де Ла Фер и Гримо.

-Начни сначала, — сказал Атос.

-Смею ли я? — пролепетал Оливен.

Гримо подмигнул: "Давай, брат, не стесняйся".

Глава 6. Все за одного.

Слуга виконта.

(Песня Оливена)

1.Мой бедный господин, печаль пришла в наш дом.

Ах! Как боюсь я вам напомнить о былом.

А в замке тишина, грустите вы один.

Всему виной она, мой бедный господин.

Мой виконт, я помню Фронду!

Конь летит вперед, пыля.

Лучше быть слугой виконта,

Чем лакеем короля!

2.Мы в замок Бражелон не пустим короля.

Свободна с давних пор, виконт, твоя земля.

А в замке тишина, но гордый замок наш

Последний наш приют, свободы нашей страж.

З.Мой бедный господин, печальны вы опять.

Ах! Первую любовь так больно нам терять!

Но рана заживет, придет весна в Блуа,

И снова зазвучат заветные слова.

4. Мой юный господин, неужто вы всерьез

Решились на войну, от тополей и звезд,

От синих волн реки, от замка белых стен,

Вручая Богу жизнь, любови сдавшись в плен.

5. Мой смелый господин, мой рыцарь молодой,

Пусть Ангел вас хранит, когда вы мчитесь в бой.

Пусть вам Господь пошлет красавицу-жену,

И больше вас она не пустит на войну.

6. Мой гордый господин, виконт де Бражелон!

Мне видятся шелка склонившихся знамен.

Мушкетная пальба и звон колоколов,

И после всех потерь — счастливая любовь!

Строгий ценитель, вероятно, нашел бы очень много недостатков в пении Оливена, и голос, то и дело срывающийся на крик, и слишком резкие звуки гитары вызвали бы недоумение и у менее образованного слушателя, чем граф де Ла Фер. Но когда Оливен спел свой фрондерский припев очень и очень непрофессионально, но очень искренне, Атос, сначала было шокированный этим криком, чертовщиной, надрывом, к концу песни поддался обаянию взволнованного исполнителя. А Оливен, лихорадочно вздохнув, промолвил:

-Конечно, древние трубадуры пели не так, но я пел от души, господин граф....

-И ты веришь в то, что сочинил? — спросил Атос.

-Да, господин граф, а как же иначе! — убежденно вскричал Оливен, — Звонок! Впрочем, господина виконта все равно нет дома, и, кого бы ни принесло, я всех выпровожу.

Оливен побежал открывать дверь.

-Господин де Гиш! А мой хозяин ушел всего каких-то полчаса назад.

-Тем лучше, — вполголоса сказал де Гиш.

-Я вас не понимаю! Вы гоняетесь, друг за дружкой по Парижу, никак не можете встретиться. Вы, прождав моего господина добрых два часа, приходите во второй раз, вновь его не застаете... Чем же лучше?

-Он прочел мое письмо?

-Несколько раз.

-Отлично. Ты сказал...

-Да. Вся ваша писанина сгорела. Не извольте беспокоиться!

-Вся?!

-До последнего листочка! Но вы настоящий писатель, господин граф! И все же я вынужден вас огорчить — моего хозяина, повторяю, нет дома.

-Ты, надеюсь, не выгонишь меня под дождь? Когда он вернется?

-Он не докладывал. Кто его знает! Сказал, что голова болит, пойдет прогуляться.

-Что за фантазия гулять в такую дрянную погоду! Ну, вот что, Оливен, я приехал не один. Тут со мной в карете еще кое-кто. Мы друзья твоего господина. А ты, Воплощение Верности, сейчас же, сию минуту, как бы тебе ни тошно было покидать этот уютный теплый дом, разыщешь любой ценой графа де Ла Фера, где бы он ни находился. Дело того стоит! Слышишь ты? Не стой как истукан, бегом за Атосом, пока не поздно!

-Зачем вам граф де Ла Фер понадобился?

-Это я скажу ему самому. Конфиденциально! Беги, тебе говорят!

-Мне не нужно никуда бежать. Граф здесь.

-И ты молчишь, болван! Стой, не закрывай дверь! Я мигом.

Де Гиш убежал, вернувшись спустя несколько минут в сопровождении герцога де Граммона.

-Эй, Воплощение Верности, — остановил Оливена де Гиш, — Если твой хозяин внезапно появится, постарайся приветствовать его погромче. Наш разговор не для его ушей, хотя мы для него и стараемся.

-Так может, объединим усилия, господин де Гиш, — улыбнулся Оливен.

-В том-то и дело, — сказал де Гиш, — Но сейчас исчезните оба, и ты, и Гримо. Думаю, мы посвятим вас в наш антизаговор.

Оливену не давала покоя тайна, доверенная ему виконтом де Бражелоном. Но он не знал, как поступить — рассказать обо всех событиях графу де Ла Феру или продолжать хранить молчание. Граф показался ему печальным и задумчивым, и слуга боялся, что рассказ о его встрече с командором де Фуа еще больше расстроит Атоса. Зато Гримо был свой, с Гримо можно было поделиться терзавшими Оливена сомнениями. И Оливен решил довериться Молчаливому. Пока де Гиш и герцог де Граммон посвящали Атоса в свой антизаговор, Оливен, устроившись с Гримо в своей каморке, слушая шум дождя, вздохнул, поежился и пробормотал:

-Ну и погодка, черт побери! Дождь, как из ведра, так и хлещет! Добрый хозяин и собаку не выгонит в такую погоду. И куда это наш молодой господин подевался!

-Кхм, — кашлянул Гримо.

-Ах, Гримо, с тобой говорить — одно мученье! Что ты там свистишь?

Гримо насвистывал припев песенки Оливена.

-Ты сочинил хорошую песню, мальчик, — сказал Гримо.

-Ах, Гримо, это не я сочинил! Эту песню вместе со мной сочиняли Тревога, Тоска, Боль, Верность...

-А также Вера, Надежда и Любовь, — изрек Гримо.

-А ты мудрец, — с уважением сказал Оливен.

-А ты поэт, — улыбнулся Гримо.

-Да какой я поэт! Может, я больше никогда не сочиню ни одной песни. Поэзия — господское занятие. Вот господин Арамис рондо сочинял. И Карл Орлеанский. А я так.... Скажи лучше вот что: как поступить?

И Оливен рассказал Гримо обо всех событиях сегодняшнего дня.

-О-хо-хонюшки, — пробормотал Гримо. И призадумался.

Оливен вопросительно смотрел на Гримо.

-Что же ты хочешь? — спросил старик.

-Правильно ли я сделал, что отнес письмо моего господина командору де Фуа? Кстати, Гримо, тот генерал де Фуа, что мародерствовал во время Фронды, он ведь родственник мальтийского командора?

-Родной брат, — сказал Гримо.

-Да, черт побери! Чуяло беду мое сердце!

-Я тебя успокою — командор де Фуа человек безупречно честный и знать не желает брата-генерала. Уф! — и бедный Гримо даже вздохнул, произнося такую длинную фразу.

-О, как хорошо, что я не спросил командора про генерала де Фуа. Мне было не по себе, когда наш господин и адвокат Фрике генералу кости мыли. Зря они с ним связываются.... Ой, зря! Но самое главное — письмо, Гримо, письмо нашего хозяина? Должен ли я был отдавать его?

-И, да и нет. Не знаю.

-Объясни, Гримо, ты говоришь загадками.

Гримо, вздохнув, пожал плечами, что должно было означать: "Думай сам".

-Да — я должен был передать письмо, потому что мне приказал господин виконт. Нет, не должен — потому что мой господин принял это решение в минуту отчаяния, не вполне владея собой, и потом, быть, может, будет раскаиваться.... Но где, же выход? Он и сам нашел бы этого окаянного командора, откажись я.... А граф? Сказать нашему графу?

-Нет.

-Почему? Может, граф что-нибудь придумает?

-Тс! — прошипел Гримо, озираясь,— Забудь о письме, мальчишка! У нашего графа и без командора бед достаточно. Это дело я беру на себя.... Уф!

-Правда, Гримо?! Ты сделаешь так, что господин виконт не вступит в это несчастное общество?

-Да. Я что-нибудь придумаю. А графа не смей беспокоить. Уф!

-Полагаюсь на тебя, Гримо.

"А я полагаюсь на Провидение", — подумал Гримо.

-Но подумай, Гримо, — не мог успокоиться Оливен, — Если бофоровы корабли зайдут на Мальту, все пропало! Мальта где-то на полдороге от этой дикой Африки, куда собрался этот сумасшедший герцог. Все складывается не в нашу пользу.

-Корабли не пойдут на Мальту, — сказал Гримо.

-Почему ты так решил? Бофору выгодно договориться с иоаннитами о совместных действиях против пиратов.

-Он и так договорился с де Фуа. С чего ты взял, что Бофор будет такой крюк делать?

-Я просто...

-Ты просто слаб в географии. Карты посмотри.

...Пока Оливен и Гримо пытались найти выход из почти безвыходного положения, в которое их хозяин сам себя поставил, Атос и герцог де Граммон решали ту же проблему.

-Дорогой граф, — начал герцог де Граммон, — Все не так плохо, как вам кажется, а, может быть, будет и совсем хорошо, если вы одобрите наши замыслы. Я скажу вам прямо, не увиливая — у меня есть люди, настоящие черти, смелые, отчаянные, способные на все! Это "рыцари Фортуны", попросту — наемники. Солдаты удачи. Этих парней я готов предоставить герцогу де Бофору. Вы знаете Викинга, их командира — он участвовал в Венсенской истории. А потом я послал их на помощь Карлу Второму. Эти бравые ребята прошли со мной не одну военную дорогу, соскучились в бездействии и приняли мое предложение с восторгом. А цель у них будет одна — охранять жизнь молодого виконта де Бражелона.

-И вы думаете, они справятся? — печально спросил Атос.

-Черт побери! Я же говорю, это отчаянные парни, сорвиголовы, прошедшие огонь, воду и медные трубы.

-Ваше предложение, герцог, более чем неожиданно.

-Гм! От своего старого товарища по Фронде я не ожидал таких слов. Я уж думал, у вас в запасе какой-нибудь хитроумный план. Надо же, черт побери, выручать вашего мальчишку! Когда мой оболтус чуть не пошел ко дну, ваш Рауль спас его жизнь. Я этого не забыл. Теперь роли поменялись.

-Я и сам вижу, — мрачно сказал Атос, — Разве в этом деле помогут ваши наемники, герцог?

-Кто знает, милый граф, кто знает... — пробормотал Граммон.

-Нужно выиграть время, — вмешался де Гиш, — Любой ценой, понимаете, любой ценой! Мы же не предлагаем ничего бесчестного, господин граф! Назовем это, если хотите — антизаговор! Позитивный заговор! Заговор во имя жизни! А на что способен рыжий Викинг, когда он заплетает в косичку свою бородищу, вы знаете по делу Бофора! Наши люди...

Атос улыбнулся.

-МОИ ЛЮДИ, — сказал Атос, подавая руку герцогу де Граммону.

-Слава Богу! — воскликнул герцог, пожимая руку графу.

-Где я могу видеть этих... солдат удачи?

-Их вожак, Викинг, ждет в условленном месте. Он мигом соберет всю группу.

-Нужно выиграть время, вы правы, — сказал Атос, — Каким бы ничтожным ни был этот шанс, я никогда не прощу себе, если упущу его.

"Все куда-то бегут, суетятся, — подумал Оливен, опять оставаясь в одиночестве, точнее, в обществе кота, — Займусь-ка я уборкой, а то даже стыдно перед господами. Но кто мог подумать, что они все сюда заявятся — и наш граф, и молодой де Гиш, и герцог де Граммон собственной персоной! Вот, котик, каких важных гостей ты нам намыл!

А дождь перестает, слава Богу!" Он выглянул в окно — "Смотри, котик — какая радуга над Парижем!" Котик снова начал умываться. "Ого, — сказал Оливен, поглаживая блестящую черную шкуру Кира Великого, — Значит, это еще не все? Еще будут гости? Не иначе, виконт кого-нибудь притащит. Как ты думаешь, котик?" — "Мурм" — ответил котик, что на кошачьем языке означало "Да".

.Глава 7. Дитя цветов.

-Нет, Роза нет, не уговаривай меня, не возьму я твои лилии, пропади они пропадом, ни одной лилии не будет больше в доме моего господина!

-Я совсем дешево отдам, господин Оливен.

-Нет, я же сказал!

-Почему? Вы, бывало, раньше...

-Раньше, раньше! То было раньше! Лилии — королевские цветы. Мне становится плохо от одного их вида — везде они в Париже понатырканы — на одежде, на каретах, в храмах... Не нужны они больше нам, поняла?

-С каких это пор, господин Оливен? Ну, не хотите лилии, возьмите розы. Если лилия — эмблема короля, то роза — эмблема любви...

-И розы не возьму!

-Вы так обеднели, господин Оливен? Но вам, как своему постоянному покупателю, я отдам задаром. Берите просто так, господин Оливен! Берите, на счастье! Мои цветы приносят удачу.

-Во-первых, милая Роза, я вовсе не обеднел. Во— вторых, я больше не буду твоим постоянным покупателем. В третьих, насчет удачи, которую якобы приносят твои розанчики, бутончики, цветочки-лепесточки: я сильно сомневаюсь в этом, прелестный парижский Розанчик! В-четвертых, я согласен, твои цветочки действительно прекрасны, и запах от твоей корзинки идет такой, словно я в Эдеме...

-Так берите же...

-Я не закончил, — Оливен по-аристократически взмахнул рукой, — Я заранее готов признать твои розы лучшими в Париже, во Франции, и во всей Европе.... Я готов даже признать их достойными садов Эдема, но для нас райская жизнь кончилась. И я опасаюсь, что твои букеты вызовут у моего хозяина печальные воспоминания. Поэтому лучше не ходи со своей корзинкой под нашими окнами.... Где ты, кстати, пропадала?

-Да нигде я не пропадала, господин Оливен, с чего это вы взяли? Всегда я тут, с моими цветочками. Только стояла я с моей корзинкой в другом конце улицы — все, бывало, посмотрю на ваши окна, все они темные, зашторенные. Значит, думаю, господина виконта нет, а на нет и суда нет. Только в вашем окошке свет горел. Да вы же для барина у меня цветы покупали. А тут, как увидела свет в окнах вашего дома да господина вашего, и решила, что теперь мои букетики опять понадобятся. Возьмите мои цветочки, господин Оливен. Я же говорю, задаром, за так, понимаете?

-Халявы не бывает, — пробормотал Оливен, — Тебе что-то надо?

-Да нет же! Ничего мне не надо. Это в знак уважения. Вы не думайте, мои цветочки лучшие в Париже... Вы, господин Оливен, сами того не зная, сказали правду. Мой хозяин поставляет розы его величеству. Каких только цветов нет в наших оранжереях! И все знатные господа у него покупали цветы... Господин Фуке...

-О! Вот как!

-И принц Конде!

-Ага! Знакомая фигура!

-И герцогиня де Шеврез!

-И она тоже?

-И герцог де Бофор!

-Ого! Бофор? Святое дело!

-И вот, как я уже говорила, сам король Людовик Четырнадцатый!

-Тьфу! К чертям собачьим Луишку!

-Ой, господин Оливен, как у вас только язык повернулся назвать короля Луишкой!

-Так и повернулся!

"Знала бы ты, как мы с хозяином порой Луишку называем в частной беседе!"

-А к нам на той неделе пришел человек от его величества и заявил, что королю очень понравились тюльпаны моего хозяина. И он продиктовал моему господину бумагу, из которой следует, что г-н цветочник обязуется поставлять тюльпаны ТОЛЬКО КОРОЛЮ, никому больше. А вы знаете, какие у нас тюльпанчики! Луковички из Голландии привозят. А других цветов семена из Испании, из разных стран заморских, аж из Нового Цвета... я хотела сказать, из Нового Света...

-А из Алжира? — с интересом спросил Оливен.

-Нет, господин Оливен, что нет, то нет. Со странами Магриба мы не торгуем. Опасно!

-На нет и суда нет. Значит, тюльпаны теперь только для короля?

-Да, и голландские луковочки, по секрету вам скажу, контрабандные! Если сорт, какой редкий. Ведь самые ценные сорта голландцы не хотят выпускать из страны. Да и на короля нашего все что-то обижаются. Не ладят они, голландцы, с нашим Людовиком.

-Он скоро со всей Европой перессорится, — буркнул Оливен, — Такой уж у Людовика поганый характер. А скажи, есть у вас ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН?

-Нет, что нет, то нет! Его даже голландцы не вывели. А они первые цветоводы Европы. А зачем вам ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН понадобился!

-Да мой господин все черное стал носить.

-Извините, по-моему, он утром был в черном, а сейчас переоделся. Я ж с ним тут столкнулась. Он куда-то торопился, по-моему. Нечаянно меня толкнул, я вскрикнула, ну он, как человек учтивый и воспитанный, стал извиняться. И все спрашивал, не ушиб ли он меня невзначай. А тут как раз стал дождик накрапывать, я спряталась под козырек, а ваш хозяин убежал — только красное перо мелькнуло.

-Давай лучше о своих цветочках расскажи еще что-нибудь, — вздохнул Оливен.

Роза задумалась.

-Вспомнила! Когда с испанцами была война, мой хозяин был арестован: он переписывался с одним испанским цветоводом, а его, бедного, обвинили в том, что он испанский шпион! И, если бы не принц Конде, который поручился за моего хозяина, не сносить бы ему головы! Но и хозяин в долгу не остался. И когда у принца Конде родился сын, сейчас известный как молодой герцог Энгиенский, его высочество получил от моего хозяина лучшие цветы Франции... Так что выбирайте любой букет, господин Оливен.

И девушка, стоя на мостовой, с корзинкой, полной цветов, подняла ее над головой, чтобы Оливен, сидящий на подоконнике, свесив ноги на мостовую (он взялся мыть окна в комнате своего хозяина, когда Роза окликнула его) мог рассмотреть весь ее товар.

-Да что ты суешь мне свою корзинку, Роза!

-Берите, берите! Для такого красавчика, как ваш барин, мне никаких цветов не жалко! Вот увидите — сами будете рыскать про Парижу, когда ваш господин надумает жениться, и — клянусь душой — нигде лучше наших цветов не найдете!

-Ах, Роза-Роза! Ну что ты говоришь! Какая там свадьба! Свадьбой и не пахнет! Правда, раньше — кажется, это было сто лет назад, в другой жизни, когда я покупал у тебя цветы, у моего господина у моего господина была невеста, и дело у них шло прямо к свадьбе, но — увы! Все дело расстроилось, и теперь...

-Ну, это старая история, господин Оливен! Вы радоваться должны, что свадьба не состоялась. Ведь если бы девушка уже успела бы стать виконтессой, и потом натворила таких дел, вот тогда была бы настоящая беда! Все образуется! Ваш господин такой милый, такой обаятельный. Очаровашечка! Он не будет долго скучать в одиночестве! Дамы ему не позволят!

-Дамы,... Зачем они ему?

-Как это зачем?

-Он ни на кого смотреть не хочет — все о той печалится.

-Пройдет, господин Оливен, пройдет... У всех проходит, и у него пройдет. Мне вот тоже в детстве нравился один мальчик... Из церковного хора... В Нотр-Дам пел... Фрике его звали. На лицо — сущий ангелочек, Но такой вредный! И задира! Он на меня и смотреть не хотел. А я с десяти лет работала, и торговала цветами возле Нотр-Дама, чтобы Фрике встретить. Сколько я слез по нему пролила! Я думала, никогда Фрике не забуду. В монастырь собиралась из-за несчастной любви! Ведь Фрике меня задирал то и дело. То ленточку отберет. То рожу страшную скорчит. Как я плакала из-за него!

-Роза, ты ему нравилась! Это точно! Ведь когда мальчику нравится девочка, он обязательно будет вредничать, задираться, обижать ее.

-Почему мальчики не могут дружить с девочками, которые им нравятся?

-Стесняются. Дразнить женихом будут.

-А ваш господин в детстве тоже задирал и обижал ... ту девочку?

-Нет. Никогда. Они были друзьями.

-И он не боялся насмешек?

-Он был выше этого. Я согласен, это очень необычно. Я сам тоже задирал симпатичных девочек. Чем больше мне нравилась девочка, тем отвратительнее я себя вел. А сейчас... Ты вспоминаешь Фрике?

-Совсем забыла! Как сон прошло! Вспомнить смешно!

-Сколько тебе лет, Розанчик?

-Шестнадцать....

-Разве это была любовь? Фрике! Не смеши меня! Он, кстати, большой плут, этот твой Фрике... Как раз сегдоня.... Впрочем, неважно. И больше не говори ты мне про свои детские романы, а то я захлопну окно и говорить с тобой не буду.

-Не сердитесь, господин Оливен. Я завела речь о Фрике, чтобы объяснить вам, что когда-нибудь пройдет вся эта любовная блажь у вашего хозяина.

-А если не пройдет? Знаешь, какой он у меня упрямый! Вот когда господин виконт уезжал из Парижа, рассорившись со своей милочкой, я подумал: ну что ж, случилось, так случилось. Сейчас не будет ее видеть, забудет, а потом заживем по-прежнему. Но вернулся мой хозяин еще более мрачным. Никаких плащей, кроме черного, не желает носить.... Вот сегодня только переодеться соблаговолил.

-Вы уж поверьте мне, господин Оливен, поверьте мне, простой парижской девочке! Мы, парижанки, знаем толк в красоте и изяществе. Мы, парижанки, начиная с меня, простой цветочницы и кончая блистательными герцогинями и самой королевой, кое-что понимаем! Черный цвет очень к лицу вашему хозяину! В этом что-то таинственное, необычное, загадочное. А эта шляпа с черным пером... да у него, кажись, не одно перо, а целый султан?

-Еще бы! Станет он носить одно перо на шляпе, словно какой-то нищий, мой виконт! А эти черные перья, их ему тетушка Картин красила еще в имении, я а битый час завивал.

-Так вот: сравните шляпу господина виконта со шляпой, например,... господина де Сент-Эньяна? Вы смеетесь, господин Оливен? Не правда ли, даже сравнивать смешно? Вы помните, какое перо носил на шляпе господин де Сен-Эньян? Ядовито-розовое. Я знаю тысячу оттенков розового цвета: я имею дело с розами разных сортов. Такого цвета, как у сент-эньянского пера, в природе не существует! И костюм-то у него тоже был розовым! Что же это за мужчина! Кукла! И мне всегда хочется смеяться, как его увижу. А ваш виконт, хотя показался мне немного бледным, но уж с крашеным Сент-Эньяном его не сравнить! И мне всегда хочется смеяться, как только Сент-Эньяна этого увижу. Розовый Графчик, хоть и строит из себя важную персону, но, правда же, когда я встретила Сент-Эньяна на Новом Мосту, не выдержала и расхохоталась. И знаете, у Сент-Эньяна было такое глупое лицо, он все оглядывался по сторонам, ища того, над кем я смеялась... А узор на его летнем... розовом плаще! Там у него розы и сердца вышиты... Да это курам на смех! Где он видел такие розы? Нет, странный вкус у господина де Сент-Эньяна.... Розовый болванчик. Восковая персона. Только живая, говорящая...

-И стихи сочинящая...

-Представлю какие!

-Ты права. Стихи подстать поэту. Знал бы Сент-Эньян, что ты назвала его восковой персоной!

-Вы, конечно, знаете про этих кукол из воска, на которых надевают разные модные одежды. У этих восковых персон очень глупые лица всегда. И Сент-Эньян похож на такую персону.

"Ага, господин де Сент-Эньян, наша взяла! Увильнул от поединка на шпагах, но мы побеждаем в другом — в изяществе! Здесь мой виконт тебе сто очков фору даст!"— улыбаясь, подумал Оливен.

Глава 8. Дитя цветов. (Продолжение).

Роза, осмелев после поощрительной улыбки Оливена, взяла корзину под мышку и заговорила смело и бойко:

-А у вашего виконта на черном бархате камзола так красиво выделялось белое кружево воротника, когда он к дому подъехал на своем коне. И кружево — ого какое! Не иначе как брабантское, а там делают такие кружева, что у нас и королю не снились. Я, кстати, уже видела этот его кружевной воротничок, раньше еще. Тогда я даже подкралась поближе — уж очень мне узор понравился, запомнить хотелось. До чего красиво, вот прелесть-то! Но я только один цветочек запомнила: совсем близко подходить было неудобно, народ начал смеяться: "Эй, красотка, что глазеешь на кавалера!" Правда, ваш барин не обратил на меня внимания, зато второй, тот, кто был с ним...

-Граф де Ла Фер, ты что, нашего графа не знаешь?

-Да кто его не знает! Так вот, граф увидел, что я стою, разинув рот и еле заметно усмехнулся.

-Бог ты мой, ну ты и болтушка, Роза! И все для того, чтобы всучить мне свои цветы! Я уже сказал, что цветы мне больше нам нужны! А скажи-ка лучше, случайно не де Сент-Эньян — эта Розовая Персона... приходил к твоему господину от короля? И попросил подписать обязательство — насчет тюльпанов.

-Вот вы угадали! Он самый! В своем дурацком ярко-розовом костюме. На башмаках — и то розы! Ох, ну и дурак! А считает себя, видно, таким красавцем, таким щеголем! Все говорит и охорашивается. Попросил, вы говорите? Как бы ни так! Потребовал! ЛУЧШИЕ ТЮЛЬПАНЫ ПАРИЖА ДОЛЖНЫ ПРИНАДЛЕЖАТЬ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ! КОРОЛЮ ДОЛЖНО ПРИНАДЛЕЖАТЬ ВСЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ, ВКЛЮЧАЯ ЦВЕТЫ!

-Размечтался, Луишка... — проворчал Оливен.

-Хозяин волей-неволей подписал требуемое обязательство...

"Еще бы! Слабо цветочнику разорвать обязательство и швырнуть обрывки в рожу фавориту. На такое только мой виконт осмелился — и то во сне".

-Вы улыбаетесь, а хозяин мой опечалился — ни господин Фуке, ни принц Конде, ни герцогиня де Шеврез не смогут получать тюльпаны из Голландии.... Все лучшее должно быть у короля, как попугай повторял де Сент-Эньян.

-Пусть Луишка подавится голландскими тюльпанами,— пробормотал Оливен, — И пусть подавится своей Лавальер!

Роза засмеялась:

-Вот вы сказали! Как это он тюльпанами и Лавальер подавится!

И вдруг стала серьезной.

-Мой хозяин не посмел отказаться. Королю так угодно. А мы люди маленькие — можем ли мы короля ослушаться? Ведь если хозяин ослушается...

-Что же сделает король? Будет воевать с цветочницей и цветоводом? Фронду иногда Кружевной Войной называли... После Кружевной Войны начнется Война Цветочная?

-Да просто-напросто, кто-нибудь, допустим, переодетые гвардейцы, разгромят нашу оранжерею.... Просто-напросто моего хозяина заберут в тюрьму... Да просто-напросто, господин Оливен, вы что, дитя малое, не знаете, что ли, с каких "славных дел" начал наш король свое царствование!

-Одно "славное дело" мы знаем, — нахмурился Оливен, — Но это наше личное дело.

-Ваше "личное дело" уже стало известно всему Парижу. И парижане — особенно в тех кварталах, где шли жаркие бои во время Фронды, говорят о Людовике, как о подлом соблазнителе и предателе...

-Что не помешает им завтра же вопить: "Да здравствует король!" и толпиться на улицах, толкая друг друга, чтобы поближе рассмотреть его величество, когда Людовик поедет по Парижу.

-Такова жизнь, — пожала плечами Роза, — Таковы парижане.

Оливен усмехнулся.

-А о моем господине, что говорят жители боевых предместий нашей славной столицы? Я в кабаке "Три золотые лилии" всякого наслушался. Шляпа, мол, болван, нельзя женщинам верить...

-Вы знаете, господин Оливен, люди сочувствуют вашему господину. Слухи ведь сразу распространились по городу. Сент-Эньяна народ терпеть не может. Фаворитов всегда не любят, особенно таких, как де Сент-Эньян. И о вызове виконта, и о несостоявшейся дуэли долго судачили, примерно так: "Вот молодец, хоть один нашелся, вызвал на дуэль этого прохвоста, а то, подумаешь, наши дворянчики зазря шпаги таскают..." И потом... любовь.... Над любовью никто не смеется, разве пошляки какие...

-Но Лавальер и король вроде тоже любят друг друга, — неуверенно промолвил Оливен.

-Воровская любовь,— убежденно сказала цветочница, — Нечестная. Грязная интрига. Со лжи началась, ложью и закончиться. А ЛЮБОВЬ — ЭТО ПРАВДА! Она предпочла быть одной из многих фавориток короля, а для вашего господина она была бы единственной в мире. Можно ли уважать такой выбор?

-Вот ты какая, Роза...— сказал Оливен с уважением, — Маленькая цветочница поняла то, что никак не могла уразуметь та, в ком мы, слуги, уже видели нашу будущую госпожу, молодую виконтессу. Но что это я вдруг разоткровенничался с вами? Если бы господин Рауль знал, что я сплетничаю о нем с...

-Какой-то парижской девчонкой, уличной торговкой цветами, — не без обиды сказала Роза, — Но мы с вами, господин Оливен, знакомы лет шесть, не меньше! Когда была Фронда, я, совсем еще дитя, бросала цветы под ноги коням, на которых ехали Бофор и Конде...Окна нашего дома как раз выходят на мостовую. А из окна мансарды очень удобно было бросать цветы. И вашего виконта я помню, хотя прошло столько лет. Мне Фрике его показал — мы с ним из окошка мансарды на крышу вылезли, чтобы все лучше видеть. Мой цветок — красная роза — попал ему по шляпе, а мой хозяин, сидя на подоконнике, сказал тогда: "Смотри-ка, какой шустрый, сцапал нашу розочку!" Ваш барин улыбнулся мне и приподнял шляпу в знак приветствия. А Фрике рукой помахал! Это когда Принц Конде торжественно въезжал в Париж со своей армией. А я еще так обрадовалась, что мой цветочек не пропал, не затоптали его лошади, что мой хорошенький цветочек хорошенький виконт приколол к своей шляпе... Розочка моя, кстати, к его красному перу по цвету подходила.... А потом, господин Оливен, ваш барин обернулся и опять помахал нам рукой, Фрике, тот размахался как ветряная мельница, он даже шапкой своей невероятной махал.... Помните, какая смешная шапка у Фрике была? С одной стороны — зелено-желтая, с другой — красно-белая! Фрике очень ею гордился. И тогда мне казалось, что она очень ему к лицу.

-О, шапка Фрике — ручаюсь, второй такой нет в Париже! Шедевр старой Наннеты!

-Ах, Фронда! Что за чудное время было! Мне даже плакать захотелось...

-Нет, Розанчик, плакать не надо. Да, ты права, мы давно знакомы с тобой. Но только сейчас я узнал, какая ты... Я даже... я даже.... Ах! Роза, милая, помоги мне, умоляю тебя! У нас дома ужас что творится, конюшня, а не квартира. А виконт вот-вот домой заявится...

-Я помогу вам, господин Оливен, — сказала Роза.

Оливен, воспламененный фрондерскими воспоминаниями, приготовился спрыгнуть с подоконника.

-Что вы собираетесь делать? — испугалась Роза, — Не проще ли открыть дверь изнутри?

-На лестнице темно, и ступени крутые, — объяснил Оливен и ловко спрыгнул с подоконника на мостовую, а потом, подражая своему господину, галантно подал руку Розе и, распахнув перед молодой девушкой дверь, сказал:

-Прошу, мадемуазель!

Глава 9. Дом Генриха Четвертого.

-Осторожно, ступенька! — предупредил Оливен, поддерживая свою спутницу.

Роза рассмеялась:

-"Осторожно, ступенька" — очень оригинально!

-И тем не менее, на этой банальной ступеньке споткнулся господин де Сен-Реми и разбил себе нас. Правда, господин Шарль тогда выпил лишнего, да и у нас продолжалась пирушка. А граф де Гиш тогда засмеялся и сказал, что с беднягой Сен-Реми вечно что-нибудь случится. Если на улице яма, сто человек пройдут, но Шарль в эту яму угодит! И это правда, мадемуазель, такой уж господин Шарль человек. Сколько я его знаю, а я знаю господина де Сен-Реми около десяти лет, он всегда попадает в истории. А господин де Сен-Реми ответил графу де Гишу, что в седле он чувствует себя более уверенно, чем на своих двоих, особенно после той дозы анжуйского, что они выпили у Принца — я Конде имею в виду.

-Я поняла, — ответила Роза.

-А мой господин сказал: "Весьма сожалею, милый Шарло, но твои любимые животные в моей квартире будут немного мешать"... Господин де Сен-Реми, да будет вам известно, такой лошадник!

-О да, первый всадник Франции! Его отец ведь у самого Плювинеля учился! Как интересно!

-Сейчас будет еще интереснее. Ведь мы живем в Доме Генриха Четвертого! Вот на этой площадке Генриха Наваррского ждали убийцы. Генрих был тогда еще совсем молодым. Вот таким, как мой виконт. И еще не был королем Франции, а только королем Наварры. Здесь, в этом темном углу, стояли эти злодеи. А дом, вернее, второй этаж, где сейчас живем мы, снимала дама, возлюбленная Генриха. Наша гостиная была их спальней.

-А как же король спасся?

-Он удрал через окно.

-Каким образом?

-А вот мы знаем, как именно! Ей-Богу! Я разбирал хлам на чердаке, и нашел железный крюк с веревкой. На подоконнике остались следы, в точности соответствующие крюку. Я хотел позвать столяра, чтобы заменить доску, но мой виконт воспротивился и велел оставить щербатый подоконник — ведь из этого окна сам Генрих Четвертый вылезал!

-Господин Оливен, я знала, что этот дом называют "Дом Генриха Четвертого", и про любовницу короля Наваррского знала, но про злодеев на лестничной площадке и бегство короля при помощи веревки с крюком понятия не имела! Вы уверены, что крюк принадлежал именно королю Генриху?

-Да, уверен, потому что под щербатым подоконником была надпись: "Анри. Мария. Боже, сохрани нашу любовь в веках!14 февраля 1575 г. День Святого Валентина". Видимо, сам Генрих вырезал эту надпись. Но о даме мы знаем только ее имя — Мария.

-О! Это имя на все времена!

-А потом этот крюк еще не раз пригодился моему хозяину. Вообще-то это не крюк, правильнее было бы называть его "кошкой". Кошек пираты в абордажных боях используют. Как пиратская кошка попала к Беарнцу, нам неведомо. Будь такая диковинка у Портоса, он ее на видное место повесил бы и хватался перед всеми. А наш прятал от всех, и только очень немногие посвященные знали, что у г-на виконта есть эта вещь — пиратская кошка, абордажный крюк. А я крюк от него припрячу, не дай Бог, там...на абордаж полезет! Подумать жутко!

-Как вам повезло — вы живете в Доме Генриха Четвертого!

-Мы любим наш дом. Но хозяйка дерет с нас втридорога — за Генриха Четвертого.

-А ваш господин?

-Ворчит, но платит.

-Лучше бы он купил этот дом!

-Лучше бы, лучше бы... Вы знаете, сколько стоит дом в Париже? На какие шиши? Вы не думайте, мадемуазель Роза, в каком-то смысле мой барин богат — по нашим временам. Но, чтобы купить такую хоромину, надо быть миллионером. А он не миллионер. Просто до сих пор мы не бедствовали, и мой хозяин ни в чем себе не отказывал. Понравится безделушка какая, или пистолет, или книженция редкая — покупает. Или какая-нибудь штучка, по которой наши дворяне с ума сходят — кружево, перо, брошка для шляпы, ну вы меня понимаете, не так ли? И лошадь купить может. Если поэкономить...

-Вот счастливчик!

-И я того же мнения, милая Роза. Но дом купить ему не по карману. Вот мы и пришли, м-ль Роза. Входите смелей — дома только наш кот.

Роза подбежала к раскрытому настежь окну.

-Вы отсюда со мной говорили?

-Да-да, вот из этого окна!

-Как у вас тут уютно! — девушка уселась на пол и наклонила голову, чтобы прочесть надпись на подоконнике. Оливен зажег свечу и осветил нижнюю часть подоконника.

-Прочтите вслух, — попросил Оливен.

-"Анри. Мария. Боже, сохрани нашу любовь в веках! 14 февраля 1575 г. День Святого Валентина".

-Еще раз, пожалуйста. Еще раз про любовь.

Голос Розы затрепетал:

-Боже... сохрани... нашу... любовь... в веках...

-Боже, сохрани нашу любовь в веках, — прошептал Оливен, держа в руке подсвечник. Роза нежно посмотрела на стоящего перед ней на коленях Оливена с подсвечником в руках и освещавшего пламенем свечей старинную надпись... Оливен поставил подсвечник на подоконник. Легкий весенний ветерок колебал пламя. Роза, сидящая на полу и стоящий на коленях Оливен потянулись друг к другу. За этим движением последовал долгий и нежный поцелуй, после которого Оливен прошептал: "Я вас люблю, Роза", и Роза ответила: "Я вас тоже люблю, господин Оливен, и уже давно".

Наши влюбленные, с трудом разжав руки, соединившиеся впервые, вспомнили о своих делах и занялись ими. Роза, окинув взглядом гостиную Бражелона, восхищенно сказала Оливену: "Хорошо же тут устроился ваш виконт! Господин Оливен, я не представляю, что можно быть печальным среди такой роскоши, да еще живя в комнате, где бывал сам король Генрих!" "Дворяне тоже плачут",— пробормотал Оливен. Девушка подошла к зеркалу. "А на зеркале-то сколько пыли! Что, ваш хозяин и в зеркало уже не смотрится? Я просто не представляю, сударь, как это возможно — ведь сегодня только я любовалась его длинными локонами — они так красиво лежали на его кружевном воротнике!"

-А чего ему? Расчесал свои кудри и пошел! Они ж у него от природы вьются. Не такие, правда, мелкие завитки, как у господина де Сен-Реми, словом, не бараньи кудри, а такие, — Оливен сделал волнообразное движение рукой, — Волнами, понимаете?

-Вот с зеркала и начнем! Протирайте стекло. Берите тряпку и действуйте! А я пока посмотрю, что тут еще можно сделать. О, а книг-то сколько! И он их все читал?

-Наверно, читал. Тут еще не все книжки. За гостиной кабинет, там книжными полками все стены заставлены.

-Боже, какая прелесть! Картины, вазы, статуи — с улицы попадаешь в сказочный дворец. А ковер, какой мягкий! А зачем ему столько оружия? Ишь, сколько всего на стенах поразвешено.

-А Бог его знает. Но, если понравится шпажка какая, так и тащит в дом.

-Ой, а это кто?

-Где?

-Вот, в углу...

-Ах, этот....Рыцарь это, Розочка.

-Свят, свят, свят! Он на меня смотрит!

-Он же неживой. Пустой внутри.

-Я все равно боюсь вашего рыцаря.

-Не бойтесь! Он вас не укусит!

-Уйдем отсюда лучше... Мне что-то не по себе.

-Да не бойтесь вы! Его можно по частям разобрать. Поднимите забрало. Вот эту штуку.

-Нет, ни за что! Мне страшно!

-И со мной не хотите? Ну, я сам тогда!

Оливен надел на себя рыцарский шлем.

-Вам очень идет этот шлем, — сказала Роза. Оливен со вздохом поставил шлем на место.

-А зачем вам этот истукан? Людей пугать?

-Моему господину нравится.

-Это что, его предок? То есть, я хочу сказать, доспехи его предка?

-А то как же!

-Так доспехи надо почистить. Сейчас ты у меня засияешь, рыцарь.

-Розочка, вы просто волшебница! Час назад наша квартира мне казалась такой угрюмой, а сегодня ваши маленькие ручки совершают чудо!

-То ли еще будет, когда ваш виконт приведет в Дом Генриха Четвертого молодую хозяйку! Нет, определенно, ваш господин счастливчик!

-Он так не считает! Скорей наоборот!

-Вот увидите! — Роза смахивала метелочкой пыль с большой картины.

-А кто тут нарисован? — спросила она, — Кто этот голый мужчина, за которым бегают женщины?

-Это певец Орфей, а женщины — вакханки. В руках у него лира. Только, Розочка в живописи голых не бывает. Голые — в бане, а в искусстве — обнаженные.

-Я запомню — вы это очень умно сказали. Но смотрите-ка, господин Оливен, тут на раме кусочек откололся — листик виноградный.

-Да, это из-за одного растяпы, друга моего хозяина. На него картина упала. Орфею и вакханкам ничего не стало, они же нарисованные. А вот багет пострадал. Меня давно виконт посылал к багетчику, да я так и не выбрался.

-Растяпа, на которого упали певец Орфей и нахальные вакханки, конечно, граф Шарль де Сен-Реми? Как это ему помогло?

-О, целая история!

-Расскажите, господин Оливен, я умираю от любопытства!

Пока влюбленные приводили в порядок гостиную Рауля, Оливен рассказал Розе "Историю о том, как де Сен-Реми, де Гиш и де Бражелон, став пленниками Людовика Четырнацатого в конце весны 1661 года, лишились своих титулов и прошли ужасные пытки".

Глава 10. История о том, как де Сен-Реми и де Бражелон, став пленниками короля Людовика Четырнадцатого, лишились своих титулов и прошли ужасные пытки.

(Рассказ Оливена).

Лежу я, значит, на этом самом диване и переписываю для господина де Сен-Реми фрондерские стишки из рукописи моего сеньора, так как этот самый Сен-Реми непременно наделал бы ошибок. Да и рукопись фрондерских песенок мой хозяин не выносил из квартиры и держал в своем тайнике вместе с генриховым крюком. Надоест писать, поем чего-нибудь. Вина отхлебну, почитаю новую комедию господина Мольера, которую недавно играли, и опять пишу. Хорошо! Лежу я этаким барином, завернувшись в хозяйский халат. Вино, фрукты и ваза с бисквитами на этом самом маленьком столике возле дивана. Сейчас он в углу стоит, столик-то. С тех пор, как Сен-Реми сел на него, у нашего столика стали выпадать ножки. А столик ценный, итальянский, прошлого века...

Таким образом, переписал я уже почти треть тетрадки — благо, мой почерк никто не знает. И даже если растяпа Сен-Реми мой список потеряет, никакой неприятностью моему хозяину это не грозит — вот его почерк всем известен. А господин виконт в Фонтенбло, у короля. Они там какой-то маскарад затеяли. Ну а мне надоели все эти фейерверки, балы, маскарады, танцы, спектакли.

Конечно, если бы я был дворянином, может, мне бы эта жизнь и нравилась. Но слугам в Фонтенбло не очень-то весело смотреть на развлечения знати. Как в чужом пиру похмелье. Мой виконт меня отпустил и вроде даже позавидовал, что я, его слуга, могу так вот запросто уехать в Париж. А его самого король не отпускает.

И вдруг под нашими окнами остановилась карета, и раздались громкие голоса. Я бросился к окну и увидел граммоновский герб на дверце кареты. Это, значит, граф де Гиш явился. Но из кареты вылезли три фигуры в белом, с синими, алыми и золотыми бантами и лентами, в белых шляпах, с букетами, приколотыми там, где обычно дворяне прикалывают перья. В руках они держали посохи, увитые цветами, лентами, с бантом наверху, и за бант букет засунут.... Я смотрел во все глаза на этих ряженых. Поверьте, мадемуазель Роза, я сначала не признал моего хозяина в этом белом пастушке!

А когда до меня дошло, что пастушок в шляпе с цветами, в туфлях с бантиками, с огромными бантами у коленок, с таким пышным бантом у подбородка, что вся шея была закрыта, с такой широченной лентой-кушаком на талии, что... впрочем, лента развязалась и тянулась за пастушком по мостовой, а такая длиннющая лента была, что в нее можно было завернуть десять таких пастушков. Когда до меня дошло, наконец, что этот пастушок в белокуром парике, с нарумяненными щеками — мой хозяин, мой виконт, я согнулся в три погибели и захохотал. Чтобы отсмеяться заранее и не оскорбить непочтительным смехом моего господина. Ведь дворяне, как дети малые, иногда бывают такие обидчивые!

Друзья моего господина были одеты так же нелепо, только ленты Сен-Реми были алые, а де Гиша — золотые. Я быстренько зажег свечи, отодвинул столик и приготовился встречать моего хозяина.

Едва на лестнице раздались их голоса и послышались взрывы хохота, я подбежал к двери и распахнул ее, не дожидаясь звонка. Но мой господин и его гости, видно, не рассчитали, что я так быстро им открою. Они с разбегу влетели в переднюю, не удержались на ногах и завалились на ковер друг на дружку. Я бросился поднимать — сначала своего, затем остальных господ.

-Долго жить будете, мой господин! Я сначала не узнал вас в этом странном наряде!

-Ох, Оливен, хоть ты-то не издевайся! — воскликнул виконт, насадив на свой посох пастушескую шляпу с цветами и лентами, — держи эту гадость!

На "гадости" этой, как и на всех костюмах, сверкали всякие драгоценные камни, между прочим, мадемуазель Роза. Я уж потом узнал, что костюм, подобный тому, что был на моем господине, стоил несколько тысяч ливров, а у короля костюм, тот и вовсе в десять тысяч обошелся!

-С ума сойти! — ахнула Роза.

-Может, господа сочтут, что я слишком любопытен, но вы позволите поинтересоваться, по какому поводу вы так нарядились? Это совсем не ваш стиль!

-Мы нарядились! Пожар в Лувре! — проворчал господин Шарль де Сен-Реми, — Нам король приказал, тысяча чертей! Держи это дерьмо, Оливен, и тащи нам вина побольше, после такого издевательства надо напиться, как следует...

Я уже знал, что значит "как следует" для г-на Шарля и заранее сказал "прощай" уюту, покою и порядку в Доме Генриха Четвертого на эту ночь, по крайней мере...

-Нет, сначала переоденемся, — возразил господин Рауль, — Я в таком уродском костюме ни за что за стол не сяду. Проходите же, друзья мои, а тебе, Оливен, в качестве подарка — мой парик!

И с этими словами мой господин сорвал свой белокурый парик и нахлобучил на мою голову. Он взглянул на меня и расхохотался:

-Праведное небо! Неужели я был таким пугалом!

-Бери и наши заодно! — де Гиш и де Сен-Реми надели на меня свои парики поверх бражелонского. Я тогда не знал, что БЕЛОКУРЫЙ ПАРИК — королевская привилегия. Право на ношение белокурого парика представляло особую милость его величества короля. Привилегия, к которой мой барин и его товарищи отнеслись с таким пренебрежением, полагая, что Бог и их собственные родители даровали им достаточно привлекательную внешность, и они не нуждаются в дополнительных украшениях. Мой господин и его друзья вошли в гостиную, вот в эту самую, при свете свечей посмотрели друг на друга и, хохоча, повалились на диван.

-Да, хороши мы были нынче!

-Оливен, убери всю эту гадость! Меня все это чертовски раздражает! Все эти палки — к чертям собачьим!

Господин де Гиш, подняв пастушеский посох, с улыбкой сказал господину Раулю:

-А, между прочим, милый друг, этот посох может когда-нибудь превратиться в твой маршальский жезл, или я не де Гиш.

-Значит, ты не де Гиш, — огрызнулся господин Рауль, — Потому что я еле вынес до конца этот кошмар!

-Да что с вами такое было? — я уже утащил шляпы и парики и принес им испанского вина, хотя мне показалось, что они ввалились в квартиру порядком пьяные.

-Сначала мы с королем...

-Да, его величество удостоил нас такой чести...

-Король нас пригласил...

-Вернее, заставил...

-Не перебивай, Бражелон, я сам расскажу. Видишь, твой Оливен умирает от любопытства.... Какого черта, Оливен, растяпа! Смотри, куда льешь! Осел, ты перелил вина своему хозяину...

-Значит, мой дорогой, твоя жизнь будет такой же полной как этот бокал, — улыбнулся де Гиш, — За твой успех, дружище!

Они чокнулись, а потом господин де Сен-Реми спросил:

-Ты знаешь, Оливен, кто я такой?

-Граф де Сен-Реми...

-Ничего подобного! Ты видишь перед собой пастушка из балета "Страна Нежных Чувств".

-Вы, граф, пастушок? А господин де Гиш?

-Я тоже.

-И вы, господин Рауль?

-Как видишь.

-И вот, — продолжал граф де Сен-Реми, стаскивая с себя расшитую золотом и шелком атласную пастушескую куртку, доходившую до талии, — Мы танцевали с королем в этом дурацком спектакле.

-И осрамились перед всем Двором...

-Вот уж глупости, все были восхищены. А твой господин, Оливен, он сегодня имел такой успех! Сам король пришел в восторг. И теперь — да, не фыркай, Рауль, все идет к тому, что, если ты захочешь, тебе ничего не стоит оттеснить королевского любимца Сент-Эньяна на второй план.

-Ах, сударь, поздравляю!

-Молчи, Оливен, ты ничего не понимаешь.

Мой господин, не дожидаясь повторения тоста, налил сам себе вина, выпил залпом, тряхнул своими прекрасными темными кудрями и сказал мне:

-Помоги лучше размотать этот проклятый кушак. И бант этот — к чертям собачьим! Я затянул узел, пытаясь развязать его. Дай-ка мне кинжал,... Черт побери, с детства терпеть не мог эти банты под подбородком!

-Вот ваш кинжал, господин Рауль.

И мой виконт разрезал атласный синий бант, отбросил его прочь даже с каким-то отвращением. Ну а что касается "детских бантов", на которые ополчился мой барин, то это он зря, право. Помню, мадемуазель Роза, был мой господин еще совсем дитя, лет пяти, не больше. Художник писал его портрет. Так вот, он на том портрете как раз с бархатным бантом, правда, черным. В бархатном камзольчике, весь в кружевах, в кресле сидит, важный такой, чудо, что за ребенок! На голове уже широкополая шляпа с белыми перьями, локончики как у ангела. А в ручонках игрушечная шпага, детская, малюсенькая. Ручонки еще пухленькие, но как вцепился в свою шпажку, нипочем не разожмешь. Я тогда ему всякие байки рассказывал, сказки да песенки, чтобы виконт не вертелся. А он такой непоседа был, мешал художнику работать. Раз я не углядел за ним, так, верите ли, всю палитру опрокинул на свою кружевную рубашечку...

Так значит, я принялся разматывать длиннющий кушак, а господин де Сен-Реми, стянув через голову рубашку, закричал:

-Ко мне, Оливен! Дальше он сам справится! Бери кинжал и помоги мне избавиться от этой мерзости, пока я не испустил дух!

Граф де Гиш и мой господин опять захохотали. А Сен-Реми покраснел так, что краска природы проступила на его щеках, несмотря на накладные румяна.

-А что это надето на вас, граф, позвольте покорно спросить вашу милость?

— Бери кинжал и не задавай лишних вопросов, — велел мой виконт, украдкой улыбаясь.

И граф де Сен-Реми, плюхнувшись на стул, объяснил мне, что эта ужасная штука, в которую беднягу затянули слуги его величества короля Франции, надета на его милости для того, чтобы он, господин де Сен-Реми, выглядел хрупким и изящным. Такими, по представлениям нашего короля, должны быть галантные пастушки, проживающие в Стране Нежных Чувств. Я никогда прежде не видел корсетов, думал, их только женщины носят. И не знал, как подступиться к бедному графу.

-Помоги Шарлю, Оливен, — повторил виконт,— Я сам размотаюсь.

-Что, сударь, так и резать шнурки?

-Нет, смотреть на них, черт бы их съел! Да живее, а то я тут помру!

-А вы, господа? — спросил я де Гиша и виконта.

-Они отвертелись,— мрачно сказал господин де Сен-Реми, переводя дух, пока я разрезал шнурки, так мучившие молодого графа.

-Вернее, мы не дались, — поправил виконт.

-А Шарло расплачивается за грех чревоугодия,— тоном проповедника сказал де Гиш.

-Спасибо, Оливен, — вздохнул Сен-Реми,— О Боже, я, молча, вынес бы любую пытку, но это выше моих сил! Как можно так издеваться над ни в чем не повинным человеком! Убери это дерьмо, Оливен! Да! Вам смешно, вы же у нас изящные юноши, а вот меня сочли слишком толстым для пастуха! Тьфу! Но скажи, Оливен, разве я толстый? Это же мышцы, а не жир!

-Да, господин граф, вы абсолютно правы.

-Ну вот, а эти болваны, королевские лакеи, ничего не поняли.

-Мой слуга тебе больше не нужен, Шарло? Теперь ко мне, Оливен!

-Бог мой, это еще не все?

-Посмотри на мое лицо. Заметил что-нибудь странное?

-Заметил, мой господин... Вы все... крашеные!

-Ну вот, живо сюда таз с водой и салфетки, смывай эту проклятую краску...

-Граф, — сказал я Шарлю де Сен-Реми, — Теперь, когда я освободил вашу милость от этой странной штуки...

-Именуемой корсетом, — ехидно вставил де Гиш, а первый всадник Франции взвизгнул и зажал уши.

-Прекрати, Гиш, произносить в моем присутствии это слово!

-Да, Шарло, держу пари, что ты в костюме пастушка не сделал бы ни один из своих любимых конных трюков.

-И ты, Бр... Бражелон, — проворчал знаменитый лошадник.

-Хе! Так, наверно, Юлий Цезарь сказал свое знаменитое "И ты, Брут".

-Да ну вас, насмешники! Так что, Оливен?

-Я хотел сказать, что если я вам не нужен, пусть ваша милость отдыхает, а я поспешу на помощь моему господину.

Господин де Сен-Реми встал, хромая, сделал несколько шагов, и добравшись до дивана, плюхнулся рядом с моим господином, сбросив туфли с бантиками.

-Ох, мои бедные ножки! Я уже начал хромать, как моя кузина Луиза.

-Граф де Сен-Реми! — вскрикнул господин Рауль.

-Молчу, молчу... Я только хотел сказать, что мне до смерти надоели проклятые каблуки!

-Король невысокого роста, — объяснил де Гиш, — Вот и ввел в моду высокие каблуки, чтобы казаться выше. А мы-то с тобой что мучаемся, Рауль?

-Твоя правда, Гиш, к чертям собачьим!

-На этих проклятых ходулях...

-Черт побери, словно женщины...

-Где мои родные ботфорты, — простонал знаменитый лошадник, — Там каблучок в самый раз, чтобы стремя зацепить.

-Боюсь, Шарло, что мои тебе не налезут. Впрочем, попробуй.

-Спасибо, Рауль, пробовал уже! Черт! Наша одежда осталась в Фонтенбло, в твоей комнате, Рауль!

-Ах, да! Но об этом потом поговорим. У меня найдется для вас что-нибудь, не волнуйтесь. Смой мне эту несчастную краску, Оливен! Пока она мне глаза не разъела.

Глава 11. История о том, как де Гиш, де Сен-Реми и де Бражелон стали пленниками короля Людовика XIV и прошли ужасные пытки. (Рассказ Оливена. Продолжение).

И я намочил салфетку, принялся смывать краску с лица моего хозяина, но, когда добрался до глаз, по щекам моего господина потекли слезы.

-Теперь я,— заявил де Гиш, — Видишь, я тоже плачу черными слезами.

-Я, пожалуй, пойду, умоюсь, — сказал господин Рауль, а я занялся господином де Гишем, попросив графа не моргать и держать голову повыше, но господин де Гиш все равно моргал, и к тому же господин де Сен-Реми все время торопил меня, потому, что он начал тереть глаза, и эта ядовитая краска вызвала у него такие же черные слезы. Словом, оба друга моего господина представляли собой трагикомическое зрелище. И я не раз втихомолку улыбался, пока де Сен-Реми не заорал: "Этот мошенник смеется над нами! Слушай, Оливен, Бражелон тебя избаловал, но если ты, каналья, еще раз хихикнешь, получишь от меня зуботычину!" Я преспокойно продолжал

свое занятие, зная, что угрозы графа так и останутся угрозами — он просто не посмеет.

Все это представлялось для меня загадкой. Я прекрасно знал графа де Гиша и Шарля де Сен-Реми, знал их около десяти лет. Вся эта компания, именуемая среди фрондерской знати "Ангелочки Принца Конде", были отчаянными, дерзкими — с позволения сказать — мальчишками, и держали в страхе всех врагов Принца. Над пастушескими романами г-на Скюдери они дружно смеялись, над расфуфыренными щеголями Двора — тоже. Эти юнцы интересовались только шпагами, лошадьми, пистолетами и политикой. Впрочем, я не совсем справедлив к Ангелочкам — ибо за их очаровательную внешность и совсем юный возраст их так прозвали. И плащи расшитые, и ботфорты с кружевами, и огромные воротники, и широкополые шляпы с перьями — все это они носили с неподражаемым изяществом. И в поклонах, поцелуях руки, танцах

так же преуспели, как и в стрельбе, фехтовании и верховой езде. Но, кланяясь, распевая серенады, декламируя стихи, они были, прежде всего Ангелочками Конде. И не позволяли никому забыть об этом! А любовь, спросите вы, мадемуазель Роза? Любовь была, но о ней они помалкивали.

Господин де Сен-Реми, заметив, что я смотрю на них, так ничего и, не поняв, объяснил, в чем дело. А дело было вот в чем: королю пришла в голову блажь — он захотел поставить в Фонтенбло спектакль с танцами и пением на модную тему о галантных пастухах и прелестных пастушках. Нашелся придворный поэт, который состряпал сценарий по произведениям г-на Скюдери. Нашелся придворный художник, который намалевал эскизы костюмов и декорации. Придворный композитор, желая порадовать его величество, в два счета сочинил музыку.

Наши молодые господа знали о готовящейся постановке "Страны Нежных Чувств" и посмеивались, вспоминая свои пародийные версии романов Скюдери. А то и говорили: "Да минует меня чаша сия", когда речь шла о том, кому придется играть и петь в пастушеском спектакле.

Правда, я тогда не удержался и сказал графу де Сен-Реми, что не следовало бы слова Иисуса в Гефсиманском саду употреблять в шутливом смысле, это смахивает на кощунство. Но Сен-Реми отмахнулся от меня: "Молчи, святоша..." Но, как видите, мадемуазель Роза, эти слова ему даром не прошли.

...Главную роль писали, конечно, для самого короля. Роль героини — для королевы. Придворные чуть не передрались из-за того, чтобы получить хоть крохотную, хоть немую рольку в спектакле. И только страх перед королевским эдиктом удерживал их от поединков. Деньги на постановку король как всегда, вытребовал у своего суперинтенданта, господина Фуке. В конце концов, роли пастушков получили самые нахальные и пробивные — люди Филиппа, герцога Орлеанского, брата короля. Герцог Орлеанский одно время вроде бы примирился с тем, что он остался вторым лицом при Дворе. Первая роль навсегда остается за старшим братом — королем. Но после женитьбы принца на очаровательной Генриетте Английской роль герцога Филиппа Орлеанского возросла. Принцесса была прелестна. И ее штат составляли такие же прелестные юные фрейлины. Королева Франции, Мария-Терезия, на которой Людовик женился

из-за политики, подавив свою юношескую любовь к красотке Марии Манчини, мягко говоря, особой красотой не отличалась. Правда, фрейлины французской королевы тоже были красивы и изящны, но волей случая барышни Генриетты считались при Дворе самыми очаровательными.

Не в упрек будь сказано фрейлинам королевы, на мнение Двора, безусловно, повлияла личность самой принцессы. Итак, Генриетта и ее фрейлины оттеснили королеву за второй план.

Людовик решил взять реванш за счет своего окружения. И тогда король вспомнил об Ангелочках Принца Конде. Один из Ангелочков, граф де Гиш, влюбленный в герцогиню Орлеанскую, уже давно находился при Дворе принца Филиппа. Но король забрал у Конде моего виконта, а вскоре после него и Шарля де Сен-Реми. Правда, первое время Ангелочки, от которых ждали чего-то необыкновенного, вели себя тихо и скромно при Дворе Людовика и не ввязывались ни в какие истории. Если что и было, то, право, сущие пустяки. Они присматривались к королю, король к ним.

Вышло так, что их главные враги со времен Фронды, де Вард и де Лоррен, захватившие одни из первых ролей в спектакле, перед самой премьерой внезапно заболели! Спектакль, на постановку которого потрачена уйма денег, оказался под угрозой срыва. Почему вдруг заболели де Вард и де Лоррен — в это король не вникал. Ходили

кое-какие слухи о ночных похождениях молодого принца. Король, хоть и раздосадованный внезапной болезнью этих господ, решил доказать младшему брату, что если фрейлины его жены превосходят королевских, то его, Людовика, дворяне заткнут за пояс принцевых.

И он решил проверить, на что в мирное время способны Ангелочки Принца Конде.

Ничего не подозревавшие Бражелон и Сен-Реми... Ах! Мадемуазель Роза, я так увлекся, что рассказываю вам, опуская титул и слово "господин", если вам это не режет ухо, буду уж так и дальше говорить.... Так вот, они опешили, когда Людовик вызвал их к себе и спросил, знакомы ли они с нотной грамотой.

-Да, сир, — ответил Бражелон и поклонился.

-Увы, нет, сир, "до" от "ля" не отличу, — ответил Сен-Реми и тоже поклонился.

-Жаль. Впрочем, это неважно. Вам много петь не придется.

И бывшим Ангелочкам Принца Конде вместо военных карт и политических писем король сунул в руки нотные листы и стихи. А потом попросил знакомого с нотной грамотой Бражелона спеть

какую-то музыкальную фразу.

-Спеть, сир? — переспросил Бражелон, от неожиданности забыв об этикете — короля, как вы знаете, спрашивать не принято.

Людовик улыбнулся:

-Да, спеть, будьте так любезны. Ведь вы же когда-то научили меня и Филиппа петь "Фрондерский ветер".

-Как желает ваше величество.

Король остался доволен и спросил виконта, играет ли он на каком-нибудь музыкальном инструменте.

-Играет, играет, — влез Сен-Реми, — И на лютне, и на гитаре. Я сам слышал, и превосходно, клянусь вам, сир!

-О, сир, слегка, балуюсь на досуге...

Людовик протянул виконту лютню и ноты с этюдом, над которым он сам долго мучился, как стало известно впоследствии.

-Можете сыграть это?

-Если так угодно вашему величеству. Но я больше импровизирую. По нотам играю плохо. Вашему величеству не понравится.

-Играйте, Бражелон! НАМ ТАК УГОДНО!

Виконт сыграл указанную королем мелодию, и Людовик опять заулыбался:

-Прелестно, виконт, мы спасены! Я отдаю вам и вашему товарищу роли этих бездельников де Варда и де Лоррена, которых угораздило заболеть перед самой премьерой.

-Но спектакль, кажется, завтра, — пролепетал Сен-Реми.

-А я должен сопровождать ваше величество, — заикнулся виконт, — Ваше величество собирается в Париж.

-Я вас освобождаю, виконт. Найду кого-нибудь другого для эскорта. До завтра вы мои пленники, господа! Учите роли! — приказал король и добавил свое знаменитое: — НАМ ТАК УГОДНО.

-Сир! Но я совсем не знаю, как вести себя на сцене, — пискнул Шарль де Сен-Реми.

-Делайте все как я, господин де Сен-Реми. Повторяйте мои движения как можно изящнее. А вы, виконт, по сценарию — мой друг, и у вас довольно большая роль, но уверен, что вы меня не подведете. А пока сохраним тайну, господа! Надеюсь, сюрприз, который мы с вами преподнесем Двору моего брата, будет приятным. А ваш дебют — удачным. Я даже вас не спрашиваю о согласии — я приказываю, потому что АБСОЛЮТНО уверен в успехе!

И Людовик оставил своих озадаченных пленников с лютней, стихами и нотами, а королевским портным прибавилось работы — срочно изготовить костюмы для новых пастушков, так как пастушеские костюмы де Варда и де Лоррена, по словам принца, пришли в полную негодность. Портные не спали всю ночь, и к утру костюмы были готовы. Бражелон и Сен-Реми тоже не спали всю ночь и выучили свои роли. Причем Сен-Реми, не знакомый с нотной грамотой, учил свою роль на слух, а Рауль, вдобавок к своей роли играл бестолковому

Сен-Реми аккомпанемент. И, если сам сравнительно быстро запомнил музыку и текст, то с Шарло провозился довольно долго.

Правда, они не репетировали. Но, раз король решил до начала спектакля не раскрывать свою тайну и ограничился тем, что примерно показал, что и как делать, пленникам короля осталось только положиться на судьбу. Сен-Реми проклинал тот день, когда его друга начали учить музыке. Но потом оба решили, вспомнив пословицу — все, что ни делается, к лучшему. Сыграют они этих пастушков, если королю так угодно. Сыграют хотя бы назло де Варду и де Лоррену и как можно лучше, чтобы понравиться королю и Двору, тем более, что оба были влюблены. Правда, невеста Бражелона была фрейлиной герцогини Орлеанской, а возлюбленная Шарло — приближенной королевы Марии-Терезии. И, может быть, все только на пользу: покрасоваться перед возлюбленными за компанию с королем! Конечно, они предпочли бы рыцарский турнир, но со злосчастного удара копьем Габриэля де Монтгомери во Франции рыцарские турниры не проводились, о чем не раз сожалели воинственные Ангелочки Принца Конде... Аппетит, как известно, приходит во время еды, и утром наши герои вовсю распелись и осмелели.

Но роковой час приближался, а пленники Людовика так и не покинули своей комнаты. Правда, по приказу короля, новым пастушкам подали завтрак, воистину королевский. Правда, их на какое-то время оставили в покое, и это дало возможность пастушкам немного вздремнуть. Но, когда бывшие Ангелочки попали в лапы костюмеров, гримеров и парикмахеров, бедняги взвыли. И Сен-Реми, мрачно скрестив руки на груди, исподлобья наблюдал, как его товарищ по несчастью закатил глаза к потолку, а придворный гример подводит ему карандашом нижнее веко, умоляя не моргать. "Ух, так бы укусил этого бездельника!.. И мне, несчастному, предстоит эта пытка!" — думал Шарло, а Рауль, встретившись с Шарло глазами, делал трагикомическое лицо — его вся эта история немного смешила, и он время от времени слабо улыбался. И особенно смешил перепуганный Шарло. Но, взглянув на себя в зеркало, волей Людовика Четырнадцатого из брюнета превратившийся в белокурого пастушка, нарумяненного, с огромными глазами, набеленным лицом,

ярко-алыми губами, Рауль зажмурился от ужаса, а когда личный парикмахер его величества почтительно спросил:

-Может, для характерности уберем усики, господин виконт?

Рауль в ужасе схватился за свои усики, вскочил, срывая с себя салфетки и закричал:

-Довольно, сударь, я слишком долго терпел!

Рука Сен-Реми машинально потянулась к бедру, где обычно висела шпага, но тут же опустилась, так как пастушки шпаги не носили. Когда наши пастушки были, наконец, загримированы и одеты, Шарло облегченно вздохнул, видя, что помогавшие им слуги с поклонами удаляются.

Друзья подошли к огромному венецианскому зеркалу и с ужасом уставились на свои отражения.

-На мои усы покушался, каналья! Цирюльник хренов, — выругался Рауль, — Да я без них Д'Артаньяну на глаза не покажусь — изведет насмешками.

-Ох! Пожар в Лувре! — простонал Шарло, — Рауль, у меня, кажется, кривые ноги. Раньше я как-то не замечал, а теперь, в этих дурацких штанах в обтяжку, я ясно вижу — кривые! Я пропал! Я погиб! Я опозорен! Шарлотта меня разлюбит — как можно любить такого кривоногого?

-Ничего подобного, — пробормотал Рауль, — Ты хорошо выглядишь. Шарло, не думай об этом. Нормальные у тебя ноги. Но я... просто чудище... Бледный, как выходец с того света, губы красные, как у вампира, насосавшегося на могильнике свежей кровушки, щеки как у куклы...

-Да нет, ты прелестен даже в этом дурацком костюме и парике! И знаешь еще что? В белокуром парике твое сходство с Прекрасной Заговорщицей (так Шарло прозвал герцогиню де Шеврез) становится просто поразительным. Ох! Дышать не могу! Тебе-то что, ты не мучаешься в этом дурацком каркасе! Тысяча чертей! И как это дамы терпят каждый день такие муки?

-Я выпрыгнул бы из окна!

-Я просто... дышать не могу. Будь другом, ослабь эти проклятущие шнурки.

-Да сними ты совсем к чертям!

-Ты что — король!

-Ну, если король... тогда терпи.

И Рауль выполнил просьбу друга. Часы пробили половину шестого. До премьеры оставалось полчаса, и пастушков охватила паника. Они совершенно забыли свои роли, их трясло как в лихорадке. Может быть, будь они в своих обычных костюмах, они бы так не волновались. Но их накрасили, нарядили в эти нелепые костюмы, и они, обычно такие уверенные в себе, чувствовали себя не в своей тарелке. Рауль решил, что у него совсем пропал голос, а Шарлю вдруг стали очень жать башмаки.

Глава 12. История о том, как де Гиш, де Сен-Реми и де Бражелон, став пленниками короля Людовика Четырнадцатого, лишились своих титулов и прошли ужасные пытки. (Окончание рассказа Оливена).

Когда Шарль упомянул имена их возлюбленных, которые обязаны присутствовать на пермьере, пастушки совсем впали в уныние и с ужасом следили за стрелкой часов, словно приговоренные к казни.

-Клянусь Плювинелем, — говорил Шарло с ненавистью глядя на свои узконосые башмаки на высоких каблуках, — Клянусь Буцефалом и Слейпниром, эта Страна Нежных Чувств для меня пострашнее эшафота. Я мог бы взойти на эшафот с гордо поднятой головой, как граф де Сен-Реми. Клянусь тебе в этом своей честью, мой дорогой Бражелон. Что ты так насмешливо улыбаешься? Не веришь, что ли?

-Верю, Шарло. Верю. Вполне разделяю твои чувства. Еще Пегасом поклянись. Если верно, что по законам какой-то восточной религии, кажется, у индусов — надо будет уточнить у Арамиса — покойники потом превращаются в животных, граф де Сен-Реми превратился бы в прекрасного коня. Да, Шарло?

-Да! В мустанга! И убежал бы в дикие прерии! Сейчас я, правда, хотел бы в мустанга превратиться!

-А я — в волка.

-А что так?

-Имя такое.

-Тогда ты меня сожрал бы, волчара!

-Вот еще! Мы узнали бы друг друга в том мире.

-Но пока мы еще в этом мире, и я не знаю, с какой рожей я выйду на сцену, будь она проклята, в роли пастуха! Где они видели таких пастухов! Настоящие пастухи совсем другие! В нас в имении — пастух Николя, так он вечно пьяный. Хорошо, псы умные, стаду не дают разбегаться. Скажи, разве такие пастухи в реальной жизни?

-Не такие, — кивнул Рауль, — У нас в имении — пастух Жак-придурок. Он блаженный. Тупой, но животных любит. Отец его взял из жалости. Над ним посмеиваются, но не обижают. Да, Жак-придурок, беседующий со свиньями — то еще зрелище!

-Вот было бы забавно, если бы на сцену театра Фонтенбло явились настоящие французские пастухи — бухой Николя и свинопас Жак! А какие из нас пастухи! Фальшиво это все, и противно мне изображать этого пастушка! Туфли жмут! — пожаловался Шарль.

-Бант душит, — прохрипел Рауль, и слегка ослабил узел своего гигантского банта, — нелепые костюмы. А король считает их верхом изящества.

-Я тебе точно говорю — на эшафоте, и то лучше. Все свои — палач, священник.

-Увы, мой друг, — развел руками виконт, — Дело в том, что этому варианту мы морально готовы с юных лет, едва услышав имена Шале, Сен-Мара, Ла Моля, а сменить психологию рыцаря на психологию пастуха, конечно, не сможем.

Чтобы отвлечься и не видеть себя в этом огромном зеркале, он отошел к окну, от нечего делать стал смотреть во двор. Заметив под окном молодого человека в мушкетерском плаще, Рауль радостно вскрикнул и открыл окно.

-Оливье! — окликнул он мушкетера.

Мушкетер поднял голову. Он смотрел на окна дворца, не понимая, откуда доносится голос. Наконец в окне комнаты, смежной с кабинетом короля, он заметил незнакомого ему молодого человека с огромным синим бантом у лица, разодетого, в роскошной белой шляпе, украшенной цветами и лентами.

-Чем могу служить, сударь? — почтительно спросил Оливье де Невиль, приподнимая шляпу, так и не узнав белокурого. Юноша энергично махнул рукой, подзывая к себе де Невиля. Мушкетер приблизился.

-Ваше высочество, наверно... — начал Оливье, принимая белокурого за какого-то заграничного принца.

-Я не высочество, Оливье, черт побери! Грех забывать старых друзей. А бросить старых друзей в беде — грех вдвойне!

-Вот именно! — поддакнул Шарль.

-Разве мы знакомы, месье?

-Я — Бражелон.

-А я — Сен-Реми.

-Вы?!

-Черт возьми! Допустим, меня сейчас родная мать не узнала бы, но голос-то мой не изменился!

-Ох, Господи! — Оливье де Невиль зажмурился, встряхнулся, вновь открыл глаза, — Ну да, конечно, теперь я тебя узнал. Бедняга! Как же тебя изуродовали! Деградация полная! Тебе, значит, не удалось отвертеться от этого тупого спектакля!

-Как видишь... Титулов нас уже лишили, мы теперь из дворян стали — ха! — пастухами. Пытки уже позади...

-То-то ты, образно говоря, такой запытанный! Зажрались вы тут, в Фонтенбло и деградируете!

-Деградируем! — хором сказали пастушки.

-А в шесть часов — казнь. Мой товарищ по несчастью, граф де Сен-Реми, вернее, бывший граф, волей короля, как и я, превращенный в пастуха, считает так, во всяком случае.

-Ну что ж, казнить вас будут за компанию с королем и королевой Франции, а это неплохое общество. А ты что, хочешь сбежать отсюда? Святое дело! Вообще — бежать с места казни — святое дело! Вам что, ребята, коней привести? Сможете с подоконника в седло прыгнуть? Тогда я пошел в конюшни мушкетеров.

Шарль с надеждой взглянул на Оливье.

-Нет, мы вытерпим это до конца. КОРОЛЮ ТАК УГОДНО. Просто... приговоренный к смерти имеет право на исполнение последнего желания.

-И каково же это желание? Деграданты вы мои!

-Достань вина — об этом на коленях умоляем мы с Шарло, иначе мы не решимся выйти на сцену.

-О! Что-что, а вино у мушкетера де Невиля всегда найдется!

-Я это знаю, — улыбнулся пастушок.

-Хорош бы ты был, если бы не знал повадки господ мушкетеров, мушкетерский сынок! — подбоченился де Невиль. А пастушки с грустной завистью смотрели на его синий плащ с лилейным крестом, длинную шпагу и высокие запыленные ботфорты.

-Увы! Сейчас я совсем не похож на мушкетерского сынка, — печально сказал пастушок.

-Ба! Не вешай носа! Я мигом! Хе! Вот уж Д'Артаньян посмеется!

-Я надеялся, что его не будет — он не любит зрелища такого рода.

-Не надейся — сегодня он как раз собирался на спектакль — король намекнул ему лично, что он увидит нечто интересное.

-Боже! Он меня потом со свету сживет своими насмешками!

-Не сживет — гасконец тебя любит! Кого, как не тебя он только и называет "мой мальчик"? Пока!

-Пока!

Осушив бутылку вина, которую де Невиль притащил с быстротой поистине потрясающей, пленники короля надушились, в последний раз взглянули на себя — стрелка неумолимо приблизилась к шести — шепнули друг другу "держись" и стали ждать короля.

Оливье де Невиль действительно оказал Ангелочкам большую услугу: пропавший голос Бражелона восстановился, Сен-Реми забыл о своих башмаках, и они смело и весело приветствовали Людовика Четырнадцатого, когда его величество пришел взглянуть на своих новичков. На премьере пастушки были великолепны. Изящные, очаровательные, галантные, они, предоставив королю царить на сцене, тем не менее блестяще справились со своими ролями. Зрители то и дело спрашивали: "Кто такие, что за прелесть?" Впрочем, роль Сен-Реми была не такая уж и большая, но бедняга едва не упал на сцене, замерев в изящной позе, увидев, как его любезный друг Рауль распевает любовный дуэт с его невестой Шарлоттой, переодетой в костюм пастушки, с кружевным воротничком, передничком из таких же кружев. Шарлотта была вся в лентах, цветах, драгоценностях.

Публика в восторге требовала повторения любовной песенки. Король милостиво кивнул своему наперстнику и благосклонно улыбнулся Шарлотте де Шаверни. Но Шарлотта, заметив беспокойство Шарля, капризно надула губки. Дуэт должна была начинать Шарлотта, но упрямая девчонка не собиралась петь! Оркестр уже повторил вступление. Людовик прищурился.

И тогда пастушок в белой шляпе с синими лентами ухватил подложенную де Гишем лютню и, упав перед пастушкой на одно колено, запел песенку, сочиненную кем-то из Ангелочков давным-давно. Мысленно он посвящал свою песенку девушке, которая сейчас сидела в зале, на нее-то он и смотрел то и дело, хотя из зала она, быть может, этого не видела. Оркестр подстроился со второго куплета.

О Боже милостив, пошли

Мне избавление от муки...

В буквально каждом вижу сне

Ее пленительные руки...

О Боже милостив, пошли!

О Боже, будь благословен

Тот день, когда ее увидел,

Когда блеск глаз и дождь волос

Покой в душе моей похитил, —

О Боже, будь благословен!

О Боже милостив, спаси

От вещих снов, воспоминаний...

От прошлых встреч убереги,

От мной не сказанных признаний,

О Боже милостив, спаси!

О Боже, милосерден будь,

Услышь мою мольбу скорее...

В дней суматохе не забудь,

Что я давно болею ею...

О Боже, милосерден будь!

О Боже милостив, прошу,

Мне подари свиданье с нею...

В людской толпе ее ищу,

Вот только все сказать не смею

О том, что я!

Ее!

Люблю!

О том, что я ее люблю!

О том, что я ее люблю....*

....................................................................................................

*Автор песенки — московский поэт Владимир Ергаков. Печатается с согласия автора.

....................................................................................................

Последний куплет хитроумный пастушок пропел, внезапно поднявшись с колен, выйдя к самому краю сцены, держа свою лютню за гриф, как бы обращаясь к Богу. Оркестр уже давно играл его песенку. Зал слушал, затаив дыхание. На последнем повторе Рауль, до сих пор смотревший вверх, отважился взглянуть прямо в зал, на свою невесту. Публика неистовствовала! Шарлотта по сценарию вновь оказалась подле своего театрального возлюбленного. Король, видя, что публика ждет еще чего-то, двигаясь в такт музыке, одними губами шепнул Бражелону: "Поцелуй ее, Рауль". Шарлотта, так же одними губами шепнула: "Попробуй только, Шарль тебя убьет". Шарль, видя, что Рауль направляется к Шарлотте, стал мрачнее тучи, и прошептал: "Королю так угодно?" Но, когда улыбнулся Людовик, заулыбался и он. В этот момент Рауль сорвал свою шляпу и закрыл себя и Шарлотту, предоставив публике представлять что угодно за широкополой шляпой пастушка. И волки были сыты, и овцы целы. Финальная массовая сцена прошла блестяще, и вскоре дали занавес.

Король раскланивался, держа за руку свою королеву и театрального дружка-пастушка. Король победил. Симпатии Двора переместились в сторону бывших Ангелочков Принца Конде. Сама королева-мать, Анна Австрийская, прослезилась, до глубины души растроганная простой, но искренней песенкой красавчика-пастушка, который в белокуром парике, едва появившись на сцене, заставил сердце королевы сжаться, напомнив Мари Мишон. Впрочем, не только королева вспоминала Шеврету, Бофор, Конде и Д'Артаньян, бывшие на премьере, многозначительно переглядывались и шепотом вспоминали прекрасную герцогиню.

После всех этих волнений у короля разыгрался зверский аппетит, и он заторопился на ужин, приказав де Гишу, Бражелону и Сен-Реми как можно скорее быть у него. Де Гиш от души поздравил друга с успехом, и они направились на ужин к его величеству. Он уже успел кое-что разузнать, быстро оценил обстановку и дорогой высказал Раулю свое мнение о ситуации — он имеет все шансы стать новым фаворитом короля.

Бражелон на это ответил, что им необходимо обсудить ситуацию в другой обстановке, только не в Фонтенбло, и предложил после ужина у короля, когда его величество удалится в свои покои, обсудить события в Доме Генриха Четвертого, у него на квартире, которая была неофициальным штабом Ангелочков. Друзья возразили было, что утром они должны опять быть у короля, но Рауль напомнил их фрондерские приключения, и, отужинав у его величества, они, с трудом дождавшись, когда Людовик удалится в свои покои, сбежали из Фонтенбло в Париж.

Все это я понял из рассказа господина де Сен-Реми и последующей беседы друзей....

-Итак, милый Оливен, может быть, твой господин — будущий фаворит короля.

-А завтра — герцог, маршал Франции, министр!

-И все это за то, что сыграл роль пастушка и вырядился как шут гороховый?

-А ты, кажется, недоволен, что твоему господину улыбнулась Фортуна? Фортуна, милый Оливен, улыбается не каждому! Это капризная богиня. Счастье само идет к нему в руки, и надо быть ослом, чтобы прозевать этот шанс.

-Да, Оливен, мы выпили лишнего у короля, вот и несем всякую чушь. Ты забудь обо всем, что мы тебе здесь наболтали. Но! Как не пить, когда король предлагает, ему так угодно! — и по его знаку тебе наполняют бокалы один за другим...А все-таки, рассмотрим позитивный результат премьеры. Шансы есть. Став фаворитом, Рауль сможет вмешаться в большую политику. И — как знать, быть может, ему удастся то, что не удалось Фронде...

-И он насовсем превратится в такого пастушка?

-Ты что, Оливен, никак плачешь?

-Я, граф де Гиш, служил Ангелочку Принца Конде, и мой господин тогда был смелым и свободным. А все эти звания и привилегии, о которых вы говорите — это же рабство. Граф, простите, если я не прав, любимцу короля я так же верно буду служить, но можете считать меня вольнодумцем, мне все-таки жаль, что девизом будет: "Королю так угодно"! Угодничать — знаете, как-то...

-Он прав, Гиш, — сказал Шарль, — Я всей душой хочу Бражелону счастья, но, если Рауль будет подстраиваться под короля, ломать свой характер, чтобы угодить его величеству — он не будет нашим прежним Бражелоном, которого мы с тобой так любим.

-Не знаю, Шарло, — задумчиво произнес де Гиш, — Знаю одно, в годы Фронды, мы, в сущности, были детьми. Детство кончилось, а что делать сейчас, черт меня побери тысячу раз, если я знаю.

-Зато я знаю, — сказал Рауль, появляясь в гостиной, — Сегодняшний мой дебют был, может быть, и успешный, но последний в жизни!

х х х

-А дальше? — шепотом спросила Роза.

-Это все, — сказал Оливен.

-Как — все? А продолжение? — настойчиво потребовала девушка.

-Какое вам нужно продолжение? — вздохнул Оливен, — Все, все на этом кончилось, понимаете?! Не смог мой господин стать королевским шутом! Не смог он изменить себе! В то время он очень любил короля, и готов был отдать жизнь за его величество. Но он хотел оставаться самим собой, а не превращаться в пастушка по образу и подобию его величества. А ежели вы хотите знать все до конца, слушайте!

В один прекрасный день, когда король со своей свитой собрался на прогулку, мой господин вспомнил об одном лихом конском трюке, называемым КАПРИОЛЬ.*

..................................................................................................

* За описание трюка спасибо Вере Фроловой, любительнице лошадей.

..................................................................................................

Трюку этому, если не ошибаюсь, из школы великого Плювинеля, научил виконта Шарль де Сен-Реми, как я уже говорил, первый всадник Франции. В просторечии этот трюк называют "олений прыжок". Он заключается в том, что поднятая на дыбы лошадь резко отталкивается от земли, затем летит вперед, сильно подогнув передние ноги, и почти прямо отставив назад задние, как это делают олени. Всадник умело провоцирует коня, чтобы показать, какой он крутой. И мой виконт, погоняя своего коня, так спешил навстречу его величеству, что сделал каприоль, то бишь олений прыжок, а потом пустил лошадь галопом тер-а-тер. Это, мадемуазель Роза, такой особенный галоп. Очень собранный, голова лошади подобрана, как бы провисает в воздухе. Так он шел в тер-а-тере, а потом на вольте — это тоже элемент школы верховой езды, но не плювинелевской, а более простой, на вольте, при повороте, проще говоря, он специально кинул стремена, очень быстро, никто не успел ничего заметить, и съехал на одну сторону. И свалился с лошади прямо у постамента статуи Амура. Все, конечно, ахнули и пришли в ужас. А ведь падение было точнехонько рассчитано. Мой виконт прекрасный наездник. Все побежали к виконту, он лежал у подножия Амура, и, казалось, был без сознания. Но в чувство его тогда привела Луиза де Лавальер, которая со всеми прочими дамами оказалась подле виконта.

Случившийся тут же врач господина де Граммона — нам нужно было, чтобы виконта лечил наш врач, а не королевский — заявил, что господину виконту нужен полный покой, и, конечно, в новом балете, который затевает его величество — "Времена Года" — он участвовать не сможет. Людовик, присутствовавший при этой сцене, очень расстроился. Нам удалось убедить Двор и короля, что это был всего лишь несчастный случай, а не ловко разыгранный конный фокус, и виконт пострадал потому, что слишком спешил присоединиться к свите его величества.

План этот господину Раулю очень не нравился, но выхода не было, чтобы отмазать его от участия в новом балете. Поскольку мой господин даже при Дворе лгать так и не научился, мне пришлось, когда король зашел его проведать, ахать и причитать над ним так, словно он вот-вот Богу душу отдаст. И тогда, мне показалось, милая Роза, что де Сен-Реми и де Гиш были правы: королю мой виконт очень понравился, он с большой симпатией говорил с ним, несколько раз назвал по имени, так, запросто, по-дружески, и все просил в будущем быть осторожнее и беречь себя. И не ушел пока не добился обещания: "Буду беречь себя, если вашему величеству так угодно, Слово дворянина!" Ах, мадемуазель Роза, если бы не эта любовь! Я все думаю, как бы их помирить, но ничего на ум не приходит. "Счастливая мысль", подобная той, что нередко посещают гасконца, не может прийти в голову бедняге Оливену. Гасконец, и тот ничего придумать не может.

-А Лавальер его навещала? — спросила Роза.

-Да. Она же добрая и жалостливая девушка. Конечно, навещала. И тоже просила беречь себя. Он и ей обещал быть осторожнее, и не рисковать понапрасну. А потом возьми да скажи: "Луиза, вы же знаете, мне всегда нравился риск!"

-А она?

-Она... вздохнула и промолчала.

А когда начались репетиции нового балета "Времена Года", мой хозяин ходил, слегка прихрамывая, с тросточкой. А потом забросил тросточку, и вовсе начал бегать парку Фонтенбло, как обычно — потому что до его ушей дошла язвительная реплика де Лоррена, что красавчик Бражелон захромал из солидарности с хромулей Лавальер.

-Но если он "поправился", почему король...

-Не дал ему роль в новом балете? В том-то и дело, что король уже начал ухаживать за его невестой. Тут уж не балет, а целая драма началась, а я все боюсь, не вышла бы трагедия!

Роза, выслушав Оливена, обняла его и прошептала:

-Не теряйте надежды, мой милый Оливен, трагедии не должно быть ни в коем случае! Мы этого не допустим! Давайте надеяться, что все будет хорошо!

Глава 13. Отец и сын.

Клод Годо, которого аристократка Диана презрительно назвала плебеем и жалким трактирщиком, не остался равнодушным к судьбе похищенной девушки. Не решившись сообщить имена похитителей Анжелики де Бофор герцогу, Диане и Раулю, Клод направился к отцу, "Годо-батьке". Клод очень любил своего отца, и в важных вопросах всегда обращался к старику за советом и помощью. Он с нежностью называл отца "Мой старик"... Юноша почувствовал легкое презрение, с которым с ним говорила Диана, с каким отчуждением смотрел на него виконт де Бражелон. Но Клод не сомневался, что поступает правильно. Он не может быть свидетелем. Он не может ставить свою семью под удар. Но и примириться с тем, что милая доверчивая дочь Бофора попала в западню, он тоже не может. "Пойду к моему старику,— решил Клод, — Уж он-то скажет, что делать"...

Клод вспомнил, как отец в свое время отсоветовал ему пробиваться в парламент. "Брось, сынок, пустое дело. Просрали Фронду, поздняк метаться. Женись на своей подружке и займись бизнесом. Иди по моим стопам, а мы с матерью всегда деньжат подбросим. Ты малый толковый, в накладе не останешься...."

Старый трактирщик и его молодой сын встретились в кондитерской Планше. Клод всегда вызывал отца в кондитерскую Планше, если хотел сообщить нечто секретное. Столики для посетителей были вынесены на улицу. Заняв отдаленный столик, отец и сын устроились под большим каштаном и тихо беседовали, сочетая свой разговор с красным вином и легкой закуской.

-Итак,— спросил Годо-батька, — Ты что-то хотел мне сообщить, сынок?

-Да, батюшка. Похищена дочь Бофора.

-Черт возьми! — по-мушкетерски воскликнул Годо-батька, — Ты-то как узнал?

Клод рассказал о посещении Бофорочкой его кабачка, о своей беседе с герцогиней, о появлении кареты из Фонтенбло.

-Я внушал ей, отец: "Не садись в карету, глупышка, останься!" Но девчонка так рвалась в Париж! Я даже отважился вмешаться в их беседу. "Мадемуазель, осмелюсь заметить, ваша лошадка скоро отдохнет, и вы сможете продолжить свой путь". Но герцогиня спросила: "Скоро — это сколько минут?" — " Это еще часа два, мадемуазель..." — "Слишком долго! — воскликнула она, — А мне надо скорее". А те, из кареты, пригрозили мне, не лезь, мол, не в свое дело. Что я мог поделать, отец? Не мог же я сказать ей: "Не садитесь в карету, принцесса, не доверяйте этим людям, это опасно! Вы попадете в беду". И она поручила мне отвести ее лошадь во дворец отца. Я отвел лошадь, и там, во дворце герцога, столкнулся с какой-то монашкой и виконтом де Бражелоном. Каким-то образом они уже проведали о похищении герцогини де Бофор. Сам герцог требовал имена похитителей. Назвать имена я отказался. Оставил лошадь, поклонился и ушел.

-И правильно сделал, сынок. А теперь ты мне назовешь их имена.

-Наклонитесь ближе, батюшка.

Молодой человек шепотом назвал отцу имена похитителей молодой герцогини.

-Да, — пробормотал старик, — Так я и думал.

-Вы знаете о существовании этой, с позволения сказать, дворянской банды?

-Еще бы не знать! Знаю, сынок. Послушай-ка, что тебе расскажет твой старик. Помнишь, год назад король затеял спектакль "Страна Нежных Чувств", и внезапно перед самой премьерой "заболели" де Вард и де Лоррен.

-Да, батюшка, но никто не знает, что за болезнь их поразила.

-Я знаю, что за недуг был у де Варда и де Лоррена. Недугу этому имя Граф де

* * *

. Когда-то, лет этак тридцать назад, граф был мушкетером Роты Тревиля. Как и Знаменитая Четверка, бывший участник осады Ла-Рошели. Когда Знаменитая Четверка распалась, Атос, Портос и Арамис оставили королевскую службу, граф

* * *

сдружился оставшимся в одиночестве Д'Артаньяном. Сближению графа с гасконцем способствовало то, что осиротевший без друзей Д'Артаньян потянулся к земляку — мушкетер тоже был южанин.

-Я знаю этого мушкетера. Это граф де Безье? Верно? Потомок того, знаменитого альбигойца? Я прав, мой старик?

-Ты прав, мой сынок. Так слушай. Летели дни, и мушкетер де Безье, в свою очередь, оставил королевскую службу. Женился. Уехал с молодой женой на родину. Иногда наведывался в Париж и навещал меня. И своих боевых товарищей — мушкетеров. Сын графа де Безье мечтал о военной карьере, как положено мушкетерскому сынку.

Клод вздохнул.

-Д'Артаньян готов был принять несовершеннолетнего сына де Безье в свою Роту в качестве барабанщика. Но графу королева-мать предложила для сына место пажа у герцога Орлеанского, младшего брата короля. О порочных наклонностях молодого принца еще никто не знал. Посовещавшись, гасконец и де Безье решили, что и, правда, юный де Безье должен немного подрасти, и год-другой побудет при дворе брата короля. Вскоре после свадьбы принца виконт де Безье заметил, что герцог Орлеанский странно себя ведет с ним. Он не рассказывал о своих подозрениях гасконцу. А отец, граф де Безье, велел во всех сложных вопросах советоваться с Д'Артаньяном, и к нему прежде всего бежать за помощью, если таковая понадобится. Намеки брата короля становились все более откровенными. Мальчик не понимал этих намеков или делал вид, что не понимает. Но принц не оставил в покое своего пажа. Однажды де Вард и де Лоррен схватили пажа и притащили к принцу. Филипп Орлеанский цинично объяснил, какую услугу паж должен оказать своему господину. Мальчик попал в ловушку. Бежать было некуда. Дверь закрыли на ключ. К жертве приближались де Вард и де Лоррен. Паж де Безье метнулся к подоконнику, вышиб стекло и выпрыгнул из окна третьего этажа. Он сломал ногу — открытый перелом. Тогда паж позвал на помощь мушкетеров. Мальчик закричал: "Ко мне, мушкетеры! Все за одного — один за всех!" Мушкетеры из Роты гасконца прибежали на помощь. Насколько я знаю, помощь юному де Безье оказали Жан-Поль де Жюссак и Люсьен де Муши. Они спровадили де Варда и де Лоррена, которые явились к месту происшествия позже мушкетеров. Жюссак взял пострадавшего на руки и пошел прямиком к Д'Артаньяну. Гасконец поручил пажа заботам своей Мадлен, когда врач разрешил, родители перевезли мальчика в имение. Вскоре отец мальчика явился в Париж. Он не стал вызывать на дуэль негодяев. Он свел с ними счеты по-другому. Банда Филиппа Орлеанского продолжала свои непристойные развлечения. Граф де Безье не мог покарать главного виновника — брата короля. Но де Варда и де Лоррена, отправившихся на разгул в костюмах для спектакля, выследили в одном борделе, увезли... И просто-напросто выпороли, как проворовавшихся слуг. Ты понимаешь, кем были участники группы захвата?

-Мушкетеры Д'Артаньяна. А сам гасконец участвовал?

-Нет. Он назначил людей, объяснил задачу, те надели маски и под руководством графа де Безье приступили к выполнению операции.

-А что сталось с сыном графа де Безье?

-Что с ним станется? К счастью, падение из окна не имело роковых последствий. Ведь мальчуган мог и позвоночник сломать. Поправился, слава Богу. А гасконец упросил короля, чтобы юного де Безье приняли в его мушкетерскую Роту. Теперь виконт де Безье — самый молодой мушкетер в Роте гасконца. И, если принц мог пристать к беззащитному пажу, то мушкетер Д'Артаньяна для брата короля недосягаем.

-А король? Король не знает всей правды?

-Не знает. Гасконец говорил королю о знаменитом предке своего будущего мушкетера и совместных действиях с де Безье-старшим под Ла-Рошелью.

-Отец! Может, гасконец поможет найти дочь Бофора? Где ее прячут?

-Гасконец? Его нет в Париже. А где прячут... Тебе скажи...

-А что если... напустить на дворянскую банду Двор Чудес? У вас есть с ними контакты?

-Над этой идеей стоит подумать. У твоего батьки контакт со всеми.

-Но не думайте очень долго, отец, умоляю вас! Вы поможете Анжелике де Бофор? Если нужно мое содействие — я готов! И рапира имеется.

-Знаю, знаю. Скажи-ка мне вот что — ты говорил, дочка Бофора очень интересовалась виконтом де Бражелоном.

-Интересовалась? Не то слово! Она влюблена в него — я сразу это понял.

-Отлично! — сказал Годо-батька.

-Что ж тут отличного, мой дорогой старик? Ведь виконт влюблен в эту Лавальер.

-Ну-ну... А виконт?

-Что — виконт?

-Ты сказал, что сегодня видел виконта у герцога де Бофора. Каким он тебе показался?

-Довольно-таки мрачным. И на меня смотрел как на чужого. Даже не верится, что когда-то мы плясали фарандолу на моей свадьбе.

-Эге, мой дорогой сынок, молодо-зелено, — сказал Годо-батька, — Запомни, все, что ни делается — все к лучшему. Дочь Бофора будет спасена. А дочь Бофора — лучший вариант для виконта де Бражелона. У девушки безупречная репутация. И Бофор старый друг Атоса. А мое заведение поднялось благодаря Атосу, его подарку — Ларошельской салфетке с тремя лилиями, пробитой гугенотскими пулями. Но мне пора. Как твои? Жена? Сын?

-С ними все в порядке, слава Богу. Анри капризничает — зубки режутся.

-Вот, держи — Анри на зубок.

Годо вручил сыну кошелек, — Небольшая помощь, так сказать... От меня и моей старухи.

-Кстати, как матушка?

-Жива-здорова, слава Богу.

-А сестрица Мадлен?

— Осенью замуж выходит. Вот мать и старается, дочке на свадьбу зарабатывает своими гороскопами.

-Мадлен выходит замуж? За кого?

-За Кристиана, сына Гуго-оружейника. Ну, сынок, давай прощаться. Возвращайся к своим, и не беспокойся ни о чем.

-Как мне узнать, что с дочкой Бофора?

-Встретимся здесь же в воскресенье в пять часов вечера.

-Договорись, батюшка! Я приеду.

-Рад был тебя видеть, сынок.

Отец и сын крепко обнялись и распрощались. Годо-батька побрел в "Золотые лилии" , а молодой Годо направился к проезжей дороге в Фонтенбло, зорко смотря по сторонам, чтобы найти какое-нибудь средство передвижения и поскорее обнять свою жену и малыша Анри.

Глава 14. В ожидании Годо.

Кабачок "Три золотые лилии" находился недалеко от Нового Моста.

Туда и направился Рауль в поисках похищенной дочери Бофора. Почему красавицу Анжелику наш герой решил начать искать в сем кабачке, месте постоянных пирушек мушкетеров, оргий замаскированных придворных, вырвавшихся на свободу семинаристов и школяров, а также гулящих девиц, которые заглядывали к Годо-батьке в надежде подцепить богатого кавалера — придворного Людовика или пылкого любовника — мушкетера из Роты гасконца.

Места этого как адского пламени должна была бы бояться воспитанная монахинями невинная Анжелика.

Места этого должен бы как адского пламени бояться добропорядочный виконт де Бражелон, хоть и позволивший себе расслабиться с Луизеттой, но главная задача его была не гулять с потаскушками, а вступить в Мальтийское Братство, и Оливен, по простоте душевной, сделал лучшую рекламу иоаннитам.

Однако Рауль шел в кабак. Последуем же, любезный читатель, за нашим виконтом.

Трактир, уже упомянутый нами, содержал господин Луи Годо, прославившийся своим добрым вином еще во времена Людовика Тринадцатого. В те добрые старые времена мушкетеры часто собирались у Годо, после осады Ла-Рошели он перебрался в Париж. Трактир был их штабом, и господа мушкетеры пользовались у Годо неограниченным кредитом. Предприимчивый трактирщик, узнав о приключениях наших мушкетеров под Ла-Рошелью, срочно переименовал свое заведение в "Три золотые лилии" и даже велел перестроить стойку в руины ларошельского бастиона Сен-Жерве.

Такое новшество принесло г-ну Луи Годо большой барыш, и трактирщик лучшее вино поставлял Атосу. "Для меня лучшая реклама, что вы пьете мое вино, господин граф", — почтительно кланялся Годо. "Вы еще помните того сорвиголову-мушкетера?" — посмеивался граф де Ла Фер, а Годо неизменно отвечал: "О да, господин граф, я не спорю — господин Атос был сорвиголовой, но я его вечный должник, ибо мое преуспеяние, процветание, благосостояние магическим образом связано с пробитой пулями салфеткой. А посему, вы, ваша милость, а также ваши друзья и потомки будете пить лучшее во Франции вино прежде, чем его получит король и даже господин Фуке. И все свежие новости, господин граф, все свежие новости", — с такими словами дядюшка Годо вновь кланялся, намекая на те времена, когда мушкетеры заглядывали к Годо не только, чтобы приятно провести время: у Годо можно было узнать свежие новости и сплетни о происках Ришелье, потом Мазарини, потом... всегда найдется кто-нибудь, кто целится в тебя из-за угла. Увы! Такие люди не переводятся.

"Бражелона не смей спаивать!" — приказал Атос, а Годо ответствовал: "Уж вы, господин граф, не извольте беспокоиться, он у вас такой добропорядочный, что я дивлюсь, на Рауленьку глядя, как вы такого сынка уродили!" Атос не нашел что сказать, только пожал плечами.

Войдя в трактир, виконт сразу привлек внимание хозяйки: такие блистательные господа появлялись в "Золотых лилиях" чаще всего в маске, опасаясь за свою репутацию. Следовательно, размышляла тетушка Годо, либо передо мной ангел, уверенный в том, что может появляться где угодно с открытым лицом, либо один из тех аристократов-разбойников, которые уже не считают нужным скрывать свое имя, появляясь где угодно с кем угодно.

Рауль, стараясь не привлекать к себе внимания, уселся за столик в углу и внимательно посмотрел по сторонам.

Неподалеку от него веселилась компания мушкетеров, школяров и пажей. Все были в подпитии, и на нашего героя не обратили внимания. Это было весьма кстати — многих гуляк Рауль знал, но сейчас меньше всего хотел бы занять место среди пирующей молодежи. В этот момент тетушка Годо, заметив повелительный взгляд виконта, подошла к нему.

-Что угодно вашей милости?

-Мне необходимо видеть вашего мужа, господина Луи Годо.

-К сожалению, его нет, — любезно улыбнулась хозяйка.

-Я подожду. Он скоро придет?

-Может быть, скоро, может быть, не скоро, господин. Может быть, молодой сеньор подождет наверху? И, чтобы вашей милости было не скучно, я подам вам отличный обед... В обществе девочки.... Желаете развлечься, господин?

Будущий мальтийский рыцарь покраснел как рак, вспомнив свое "развлечение" с Луизеттой.

-Знайте, свое место, сударыня! — резко сказал он.

Супруга Луи Годо за тридцать с лишним лет своей коммерческой деятельности научилась разбираться в людях и поняла, с кем имеет дело.

"Пресвятая Дева, мое первое предположение оказалось верным. Красивый дворянчик покраснел как девочка, когда я предложила ему самое обычное развлечение для "Золотых Лилий". Что же нужно этому ребенку от моего прожженного мужа? И на заговорщика он не похож... А все ж таки кого-то мне этот мальчик определенно напоминает".

-Так я подам сюда, господин?... Паштет, жаркое, вино?

Оливен, как мы помним, успел накормить своего господина. Рауль еще не успел проголодаться, но взглянув с тоской на залитую дождем набережную, сказал тетушке Годо:

-Вина и паштет. И жаркое, пожалуйста!.

-Какое вино предпочитает ваша милость?

-Анжуйское, сударыня. Его любит мой отец.

-О! Одобряю ваш выбор, молодой сеньор! Сейчас вам подадут вино и паштет. И жареного цыпленочка. А может, еще чего откушать изволите? Или... и все-таки...

-Благодарю, не беспокойтесь.

Кроме сына Клода, у четы Годо была дочь, девица на выданье, хорошенькая и кокетливая Мадлен по прозвищу Птичка. Впрочем, жених у Мадлен уже был, и осенью намечалась свадьба. Тетушка Годо, поманив к себе Мадлен, показала ей сидящего у окна виконта и шепнула:

-Видишь этого господина? Поди, подай ему обед. И постарайся узнать, зачем ему понадобился наш старик. Может, шпион какой?

-Это — шпион?! — расхохоталась Мадлен, — Ах, матушка, ну что вы говорите! Я прекрасно знаю этого молодого господина! Это же господин Рауль, Рауль де Бражелон, сын Атоса! Как же вы могли не узнать его? Вы же его всегда Рауленькой звали и всякими вкусностями закармливали.

-Ах я, старая вешалка! Как же я его сразу не признала! Рауленька, он и есть. Так ступай, обслужи господина виконта. Рауленька хороший мальчик, не нахал, тебя не обидит. И куда же наш старик подевался?

Мадлен, она же Птичка, подбежала к Раулю, поставила перед ним вино и закуску, уселась рядышком, кокетливо склонив головку:

-Вам не скучно, прекрасный рыцарь? — заигрывая с виконтом, спросила Мадлен.

-Нет, — наливая вино, буркнул Бражелон-женоненавистник, но учтивость все-таки заставила его поднять крукжку, — Ваше здоровье, мадемуазель...

-Мадлен, — живо представилась Мадлен, — Вы забыли своих друзей, РАУЛЕНЬКА?

-Ваше здоровье, мадемуазель Мадлен. Какие друзья в наше время?

-Мы были и остались вашими друзьями, Рауленька. И мы не виноваты, что вас предали дворяне. Мы простые люди, но вас мы всегда уважали. А мы с вами уже встречались после Фронды. Это вы были тут с капитаном мушкетеров прошлой весной?

-Может быть, — сухо сказал Рауль.

-Долго жить будете, — заявила Мадлен, — Матушка вас и не узнала сначала, прекрасный рыцарь.

-Долго жить?! Я?! — спросил Рауль, саркастически усмехаясь.

-Но я-то вас сразу узнала, господин вик...

-Тс!

-Господин виконт, мы раньше вас уважали именно за то, что вы не задавались. Чтобы виконт и не задавался — этого Фрике не мог представить! Но детство кончилось, и вы стали "задаваться", да?

— Это тайна.

-Тайна?

-Да.

-Тогда, весной, Рауленька, на вас была красивая военная форма капитана королевской гвардии. Вы что, больше не служите королю?

-Я сам по себе.

"Ясно, — подумала Мадлен, — Рауленька впутался в новую любовную интригу. Я не думаю, чтобы очаровательный виконт был королевским шпионом. По-моему, Рауленька все еще злится на Луишку".

-Ай, прекрасный рыцарь, не надо грустить. Будем веселиться, пока мы молоды. Гаудемамус игитур, как поют наши школяры. Мой братец Клод, пока учился в Сорбонне, все уши прожужжал своим "Гаудеамусом". Я готова утешить вас, если вы чем-то опечалены! — отважно выпалила Мадлен.

Бражелон презрительно посмотрел на Мадлен и покачал головой.

-Да нет же, молодой господин, не то, что вы подумали! Тебе не стыдно, Рауленька? Я совсем не собираюсь улечься с вами в постель! У меня жених есть, чтоб ты знал! Кристиан, сын Гуго-оружейника. Я честная девушка, и, раз матушка разрешила мне подать вам обед, она вам доверяет и знает, что вы меня не обидите. Вот к барону де Невилю она меня на мушкетный выстрел не подпустит! Хотите погадаю? Дайте вашу руку, Рауленька!

-Стоит ли... А впрочем, погадай.... Все равно делать нечего... Твое здоровье.... Моритури те салютант, — Рауль поднял кружку и кивнул девушке, — Видите, я не забыл латынь.

И он улыбнулся, вспомнив, при каких обстоятельствах Оливен произнес девиз гладиаторов.

-Да, — заметила сестра бывшего школяра Сорбонны, — Но девиз гладиаторов начинается с "Аве, Цезарь!"

-Без всяких "Аве, Цезарь", — нахмурился Рауль.

-О, прекрасный рыцарь! Как ваши глаза засверкали! Право, немудрено, что матушка вас не узнала. С тех пор, как вы были у нас с капитаном Д'Артаньяном, много воды утекло, не так ли? И вы очень изменились. Похудели, побледнели, усики такие печальные. Но, должна заметить, перемена вам на пользу пошла. Вы стали каким-то... загадочным, Рауленька.

-Это ты на моей руке прочла, Мадленка?

-Нет-нет. Все это пройдет. Вот — я нашла линию вашей жизни. Знаете что! Если ваша жизнь не оборвется в этом году, вас ждет блестящее будущее! Но будьте осторожны... Вы кто по гороскопу?

-Рак.

-Будьте осторожны в период между Днем Святого Иоанна и Днем Святого Петра. Рауль, я правду говорю! Береги себя, понял?

-Это неправда. Я не верю твоему гаданью.

-И зря, милый юноша, потому что я знаю не только будущее, но и прошлое. Вы любили, Рауль... и были обмануты любимой. Не вырывайте руку. Вы что, боитесь меня?

-А она?

-Она, увы! У вас на пути встал Цезарь. Но поверьте, если бы эта особа продолжала любить вас, были бы дела похуже. Например, Бастилия или даже эшафот.

-За что, если я...

-Вы хотите сказать, если вы ничего не совершили такого, за что человека можно бросить в Бастилию или отрубить голову? Но вы противостояли Цезарю! Ах, прекрасный рыцарь, если бы вы знали, сколько невинных голов скатилось на Гревской площади! Так что еще ваше счастье, что эта особа вас разлюбила. Нельзя стоять на пути у короля, Рауленька....

-Ты меня шантажируешь, Мадлен Годо?

-Я вас предупреждаю, виконт де Бражелон. Не смотрите на меня с таким презрением. Вы дворянин, а я девушка из харчевни, но я скажу еще кое-что. Вы считали себя правым, не так ли? Не так давно вы вызвали на дуэль лучшего друга Цезаря. А Цезарь не так глуп, чтобы не понять, что вызов был брошен ему лично. Вы скажете, что вы на это и рассчитывали! Но в наше время с королем не дерутся на поединке, прекрасный рыцарь. А дуэль, дуэль в наше время может окончиться Бастилией или даже Плас-де-Грев!

-Черт побери!

-Итак, вы видите, какой вы подвергались опасности, прекрасный рыцарь? Вы боитесь Гревской площади, отважный Рауленька? Вам же жить не надоело?

-Надоело, Мадленка. Правда, надоело. Но шпага или шальная пуля — куда ни шло. А топор палача... Не мое это!

-Не ваше, виконт. И шальная пуля — не ваше. Повторяю, я хочу предупредить вас. Я еще не говорю о вооруженном нападении на королевскую карету возле Бастилии. Помните?

-Откуда ты знаешь, Мадленка?

-Я много чего знаю, Рауленька... В те печальные дни эти пирующие господа здесь, на этом самом месте, бряцали шпагами и готовы были поднять мятеж, чтобы освободить графа де Ла Фера. Но вбежал мушкетер по прозвищу Гугенот и закричал: "Отбой, господа! Все в порядке, граф свободен!" Вот так-то, сударь! Итак, вы продолжаете любить эту особу.... Но вас любит знатная дама, принцесса, еще очень юная... И тут я вижу дальнюю дорогу... кровь... много крови...И повторяю свое предсказание — еще не все потеряно, вы будете счастливы, если сами захотите...

-Поздно уже, — горько улыбнулся Рауль.

-Вы не поверили?

Рауль покачал головой.

-Что ж... тогда подождем батюшку, — вздохнула Мадлен, — А не хотите ли фрондерских булочек? Помнится, во времена Фронды Ангелочки Конде очень любили фрондерские булочки! Фронда кончилась, а булочки остались. Матушка их замечательно печет. С маком! С изюмом! С орехами!

-Мадлен, — сказал Рауль, насторожившись, — Кажется, я дождался твоего отца.

-Да, наконец-то! А будете булочки кушать, сударь? Как раньше, Рауленька? Принести?

-В следующий раз, Мадленка, — машинально ответил Рауль, совершенно не веря своим словам.

Глава 15. "Клянусь лилиями, господин виконт!"

Мадлен, подбежав к отцу, зашептала ему что-то, кивая на Рауля. Годо направился прямо к Бражелону, который поднялся, приветствуя старика.

-Господин Годо...

-Тс! — сказал Годо, — Идемте со мной, сударь.

-Я к вам от...

-Я знаю. Я сразу узнал вас. И даже догадываюсь, что вы хотите узнать, ваша милость.

Годо провел Рауля на самый верх, и они оказались в мансарде с полукруглым окном, выходящим на Сену. Мансарда Годо помещалась на четвертом этаже, из окна открывалась живописная панорама, великолепная картина Парижа.

Рауль с удивлением отметил, что мансарда завалена холстами, подрамниками, в углу стоял большой мольберт, на столе — краски в горшочках, стаканы с кистями и прочие атрибуты художественного ремесла.

-Вы занимаетесь живописью? — с улыбкой спросил Рауль.

-Я-то? Господь с вами, виконт! Скажете тоже! Какой из меня художник! Просто сдаю мансарду художнику. Здесь мы можем говорить открыто. Чем могу быть полезен, господин виконт? Да вы садитесь, сударь!

-Да,... но... куда бы сесть?

На стульях стояли маленькие холстики и банки с красками.

-А куда хотите! У господина Люка всегда так.

Рауль хотел, было сесть на первый попавшийся стул, но Годо дернул его за руку.

-Осторожнее! Перекраситесь! Дайте-ка я сам посмотрю, куда вас усадить. Когда-нибудь выгоню я этого мазилу! Из-за его проклятой живописи негде повернуться, чтобы не вляпаться в его краски! Порядочного человека усадить негде.

Рауль подошел к полукруглому окну, рассматривая крыши Парижа, Сену, Новый Мост. Где-то в одном из домов похитители прячут молоденькую Анжелику, дочь Бофора. Сможет ли он найти этот дом и спасти девушку? Или герцогу придется просить помощи у его врага, короля Людовика XIV? И в худшем варианте, если все кончено — взывать к правосудию короля?

-Не выгоняйте беднягу, — сказал Рауль, — Здесь даже забавно.

-Садитесь, виконт, и простите, что заставил вас ждать. Пришлось нести стулья снизу.

-Зря вы так суетитесь, господин Годо. Я любовался прекрасным видом Парижа, — сказал Рауль и мысленно добавил: "И прощался с ним навсегда".

-Раз ваша милость просит за этого чудака, Бог с ним. Вы правы: грех сдавать такую комнату какому-нибудь прощелыге, судебному приставу или пьянице... Видно, сударь, вы человек со вкусом, впрочем, старик Годо это всегда знал. Здесь должен жить только художник. Правда, бедняга гол как сокол, но он рассчитывается со мной своими работами. Вывеску мне подкрасил. Но поговорим о деле — болтать Годо-батька всегда любил, особенно с вами. Итак, чему обязан?

И Рауль, всегда говоривший правду, на этот раз обманул Годо-батьку. Он заявил:

-Я к вам от графа де Ла Фера.

— Я так и подумал! Могли бы и не говорить, господин виконт! В вас я вижу прежнего Атоса, молодого мушкетера, который.... Ах, виконт, останавливайте меня, я ужасный болтун. Сейчас нам не до лирических воспоминаний. В лучшие времена вспомним юность вашего знаменитого батюшки. Мой нижайший поклон графу. Кстати, а сейчас о вашем деле. Ведь вы ко мне по делу?

-Дочь Бофора похищена. Граф де Ла Фер полагает, что вы можете помочь напасть на след похитителей. Бофор — друг моего отца, и вы понимаете, не так ли?

-Граф правильно полагает, мой дорогой виконт. Но я вам не советую впутываться в это дело. Этим делом займутся и выручат малютку без вас.

-Я обещал герцогу найти Анжелику де Бофор!

-А достать луну с неба или говорящую розу вы ему не обещали?! Ах, до чего вы еще молоды, мой мальчик! Надеюсь, вы не обижаетесь за такое обращение? Тридцатилетнее знакомство с вашим почтенным отцом дает мне право...

-Нет, я не обижаюсь, господин Годо, но я прошу вас рассказать мне все, что знаете.

-Не лезьте в это дело, юноша, вы погубите себя.

-Вот беда! — насмешливо сказал Бражелон.

-Ну-ну, это вы сейчас так говорите. Герцог де Бофор, король парижских баррикад, любимец нашего города, нашей Фронды, Бофор, в котором мы видим воскресшего Генриха Четвертого — наш герой, и есть люди, которые позаботятся о спасении его дочери. А вы занимайтесь своими проблемами, их у вас, кажется, достаточно и без освобождения похищенной девицы.

-У меня больше нет проблем.

-Гм! Хотел бы я, чтобы у меня, старика, не было проблем. А ведь это вам только кажется.

-Дядюшка Годо... вы, надеюсь, тоже не обижаетесь, что я обращаюсь к вам запросто, как во время... Фронды.

-Ну конечно, господин виконт, как еще может обращаться к Годо-батьке сынок Атоса!

-Вот и отлично... Прошу вас рассказать мне все, что вы знаете о похищении м-ль де Бофор. Я буду краток. У меня к вам три вопроса: кто ее похитил? Каковы мотивы похитителей? Где преступники прячут девушку? Вопросы сложные, но граф и герцог — я Бофора имею в виду — не раз пользовались вашими услугами, и мы думаем, что ДЯДЮШКА ГОДО ЗНАЕТ ВСЕ.

-Я знаю все? С чего это вы взяли, мой маленький Атос?

-Вы — Париж, дядюшка Годо. Вы народ Парижа. А народ Парижа знает все!

-Вы меня идеализируете, мой мальчик. Я так сказал это ученое слово — "идеализируете"? В последний раз прошу вас, не пытайтесь, забудьте об этом. Кроме вас есть кому позаботиться о дочери Бофора. Мы-то помним, как герцог Франсуа де Бофор ехал по нашим улицам на своем белом коне, посадив на седло перед собой малютку Анжелику в венке из колосьев, когда в сорок девятом Двор и Фронда заключили перемирие...

-Юная богиня Фронды... — вздохнул Бражелон.

-Ах, я, старый болван! Да вы никак...

-Да нет же, что вы!

-Нет, старика Годо не проведете, молодой человек. Я как хорошая охотничья собака за лье чую, где пахнет дуэлью, где заговором, а где любовью.

-Ваше чутье на этот раз вас обмануло. Я должен спасти эту девушку, вот и все.

-Вы никому ничего не должны, виконт. Кто вам Анжелика де Бофор? Для чего вам лезть в дело, которое может окончиться пожизненным заключением или Гревской площадью? Хотя нет — в этом случае — разве только тайная казнь в тайной тюрьме.

-Вот беда! — махнул перчаткой виконт, презрительно улыбаясь, — Говорите, дядюшка Годо!

-Хорошо, виконт, раз вы так упрямы, слушайте! Я расскажу вам все, что знаю, и, может быть, вы убедитесь, что хотите ввязаться в гиблое дело. Итак, ваш первый вопрос: кто похитители Анжелики де Бофор? Мой сын Клод содержит кабачок недалеко от Фонтенбло. Вы знаете его "Поющую свинью".

-Разумеется, и Клода прекрасно знаю. Но не он же похитил дочь герцога! Ближе к делу, пожалуйста!

-Но все-таки позвольте поблагодарить вас за Клода. Я был в отъезде, когда Клоду понадобились деньги за домик, и так, кстати, в тот момент Ангелочки Конде отмечали какое-то событие и засыпали Клода золотыми экю!

-Мы только положили столько экю, сколько поместилось на серебряном блюде. Мы считали, что в долгу перед хозяином "Поющей свиньи".

-Господь с вами! Благодаря вам "Поющая свинья" вошла в моду! Право, вы приносите счастье!

-Ну что вы, дядюшка Годо, мы же причинили ущерб этому заведению! Ломали стулья, били горшки и бутылки, сейчас даже и не вспомнить, что мы там вытворяли. Мы давно собирались заплатить за ущерб, но то времени не было, то с деньгами проблемы, а тут как раз десятилетие истории с яичницей. Мы, кстати, на этот раз уже преспокойно съели Самую Большую во Франции Яичницу!

-Я знаю, что Клод и его жена относятся к вам как к друзьям.

-Еще бы! Мы даже на свадьбу к вашему Клоду попали, помните?

-Как не помнить!

-Причем совершенно случайно!

-А уж мы как рады были! Ангелочков Конде, говорили, сам Господь послал. Но не все, господин виконт, были нашими друзьями, и не каждого придворного кавалера я рад был бы видеть в качестве почетного гостя на свадьбе сына! Вы тогда славно повеселились, но некоторые придворные кавалеры "веселятся" иначе....

-Я не представляю себе иного веселья, — удивился Бражелон.

-Мой молодой друг, я уже стар, и я знаю много того, чего бы хотел никогда не знать. Мне не очень-то хочется рассказывать вам правду о тех, кому мы должны служить. Да вы, боюсь, не поверите.

-Я знаю вас как честнейшего человека, дядюшка Годо, и теперь я всему поверю про них. Говорите!

-Настоящие преступники не работают веслами на галерах его величества. И не томятся в застенках Бастилии. Настоящие преступники в шелках и бархате живут в Лувре, Фонтенбло, Люксембургском дворце.... При Дворе короля действует хорошо организованная банда. Во главе брат короля, принц Филипп Орлеанский.

-Герцог Орлеанский? — переспросил Бражелон, — Я так и думал.

-Господин виконт, я не дворянин, мне вроде бы и соврать не грех.... Но клянусь,... клянусь лилиями, теми лилиями, что кардинал велел вышить на мушкетерской салфетке, и мушкетеры — а они были не дураки выпить — потом обмыли свою салфетку в моем кабаке, и пока они пили, стреляли по пустым бутылкам, пели песни, жгли свечи — словом, резвились как малые дети, салфеточка трепыхалась над ними как настоящее знамя. Которое потом, когда пирушка закончилась, господин Атос оставил мне, их, как он тогда выразился "кормильцу, поильцу, кредитору и приятелю"... С тех пор мушкетерская салфеточка принесла мне богатство, и я не раз говорил господину Атосу, что если когда-нибудь ему понадобится крупная сумма — тысяч сто или даже целый миллион — деньги в тот же день будут у него.

-Вы стали миллионером? — шутливо спросил Бражелон.

-Нет, конечно, но мы, трактирщики, составляем особый цех, вроде как портные, оружейники и так далее. И ваш покорный слуга, владелец бойкого кабачка "Три золотые лилии" — глава этого цеха. Правда, граф никогда не прибегал к моему кредиту....

-Ближе к делу, дядюшка Годо, нам не нужны деньги, — перебил Рауль.

-Вот счастливчик! — воскликнул Годо, — Хорошо, не буду отвлекаться. Так вот, я всегда снабжал графа информацией, что он и его друзья считали гораздо дороже денег.

-Я знал, что вы шпион моего отца, — усмехнулся Рауль.

-И доброй старой Фронды, виконт. Поэтому на Годо-батьку можно рассчитывать. Вы даже представить не можете, как много тайн Двора, полиции, Парижа, армии умещается в моей бедной голове... Так вот, клянусь вам золотыми лилиями, которые для меня залог успеха и процветания моего дела.... (Слава Богу, вернулся к своей клятве, — вздохнул с облегчением Рауль, мысленно дав зарок не перебивать Годо — это, как он убедился, было бесполезно).... Я, повторяю, не дворянин, но золотые лилии на мушкетерской салфетке для вас — фамильная легенда, героический эпизод из юности вашего отца, который вы когда-нибудь расскажете вашим детишкам, которые, если жив буду к тому времени, меня будут уже звать дедушкой Годо...

-Что за глупости, дядюшка Годо, какие еще детишки! Не будет у меня никаких детишек!

-Ба! — только и сказал Годо,— Никуда не денетесь! Но вы верите моей клятве?

Бражелон, которого реплика Годо о его будущих детишках немного задела, кивнул слегка раздраженно. Добряк Годо, лукаво улыбаясь, продолжал:

-Так вот, говорю вам, виконт, истинную правду. Мне нет смысла дурачить вас, господин Рауль. Более того, действуя в ваших интересах и будучи предан всей душой вашему отцу, я должен был бы обмануть вас, чтобы примирить вас с Двором и говорить о королевской семье только хорошее. Но вас слишком часто обманывали и водили за нос, мой юный друг. И, когда вы узнаете о делах принца Филиппа, вы поймете, что королевская семейка делает вещи похуже, чем ваша печальная история. В банду Филиппа Орлеанского входят — это достоверно — небезызвестный вам господин де Вард, его палач, скажем так. В обязанности де Варда входит прикончить несчастную жертву ударом кинжала или шпаги. А также господин шевалье де Лоррен — специалист по ядам, и еще.... Знаете что, милый виконт? Я лучше напишу вам их имена, и мы сожжем этих еретиков, устроив маленькое аутодафе. Хотя я уверен, что "Золотые Лилии" ушей не имеют, в отличие от Лувра, мне что-то не по себе.

-Пишите,— сказал Бражелон, представив как живых де Варда и де Лоррена, и тряхнул головой, стараясь прогнать наваждение. Годо говорил правду, по рассказу раненого де Линьета Рауль уже вычислил похитителей Бофорочки. Годо протянул четвертинку листа бумаги.

-Вы их знаете?

-Да, всех,... Боже мой!

-Эти господа не являются вашими друзьями?

-О нет! Но я рад, что мой друг де Гиш не попал в этот список. Он же давно служит принцу Филиппу.

-Де Гиш? Де Гиш при Дворе Филиппа Орлеанского белая ворона. Инородное тело. Как говорят дипломаты — персона нон грата. Разве вы не замечали, виконт, что ваш друг не вписывается в их компанию?

Внешние приличия вроде бы соблюдаются, но де Гиш среди них очень чужой и одинокий. А де Гиша держит при Дворе брата короля любовь... вы знаете к кому. И капризный Бог любви последнее время благосклонен к молодому де Гишу, это вы тоже знаете.... Не судите строго своего друга — любовь — это единственное, что у него осталось. Но, если увидите графа де Гиша, передайте ему, что, если он сможет справиться со своим чувством, лучше бы ему покинуть Двор принца Филиппа. При Дворе герцога Орлеанского его любовь обречена. С ним могут расправиться рано или поздно. Кинжал ли, яд ли, не знаю. Но за счастливую любовь граф и его возлюбленная заплатят своими жизнями. Бедные дети!

-Их хотят убить? — тревожно спросил Рауль.

-Все идет к тому, верьте дядюшке Годо.

-Я предупрежу де Гиша. Как он покинет Двор принца, оставив ЕЁ?

-Бесполезно. Вспомните поединок де Гиша и де Варда.

-Это была дуэль...

-Сегодня дуэль, завтра убийство. Эти же негодяи похитили Анжелику де Бофор. И вы, виконт, подумайте о своей безопасности. Хотя ваши друзья, тот же де Гиш, например, боится, что вы едете на войну...

-Вы колдун! — сказал Рауль.

-Там, за морем, вы будете в большей безопасности, чем здесь, в Париже. С вами всеми расправятся поодиночке, если вы не примете их правила игры и не станете такими же, как они. А вы, фрондеры, после развала Фронды живете как придется, каждый сам по себе. Таких легко сломать, загнать в угол, убить. Вас сломали первым на вашей любви. Вы оказались очень доверчивым и судили о людях по себе.

-Де Гиш знает о делах своего сеньора?

-Спросите у него сами.

-Меня сломали, вы полагаете?

-Докажите обратное! — сказал Годо,— Докажите Годо-батьке и всем, кто вас любит, что вы не плаксивый влюбленный, а сын мушкетера, черт побери!

-Я и пришел к вам за этим!

-Что вы еще хотите знать о королевской семье?

-Людовик?

-Людовик ничего не знает. Думаю, что не знает. Хотя его полиция уже напала на след бандитов из Фонтенбло. Но сообщать королю они не решаются. Людовик, надо отдать ему должное, человек вспыльчивый, но в каких-то вещах бывает иногда и справедлив. Когда на него сходит благодать, что ли. Людовик пока еще как дитя, играет с Францией. Король еще совсем молод, и он забавляется, как с диковинной игрушкой, с нашей прекрасной страной, которую наконец-то получил в полную власть. Он играет, повторяю, как дитя, любуясь блеском своей короны. И в войну тоже играет. Еще вопросы есть, сударь?

-Как они действуют, и какие преступления совершили против Бога и народа Франции? — спросил Бражелон, поглаживая эфес своей шпаги.

-Только не хватайтесь за шпагу, мой очаровательный виконт! Вы же не будете драться с братом короля? Сейчас расскажу.... Но надо промочить горло... На трезвую голову, язык не поворачивается. Разопьем бутылочку анжуйского? Это любимое вино вашего батюшки.

-Я знаю, — сказал Рауль поспешно, иначе разговор об анжуйском вине мог затянуться, — Я выпью с вами, дядюшка Годо.

"Де Гиш, Бофорочка, принцесса, Бражелон... Мы никому не причиняли зла, мы были веселыми, доверчивыми, добрыми,... Неужели Годо-батька прав, и с нами сводят счеты за Фронду, и пытаются убить поодиночке, загнав каждого из нас в угол. За то, что мы родились, жили и умрем как аристократы, и наше понятие о чести никогда не станет таким как у них — лакейским! Неужели я сам действую на руку злейшим врагам моих друзей? "Вот молодец — скажет в некий день господин де Вард, — Избавил меня от работы, в равном бою мне его было не одолеть". Бекингем интуицией понял это, когда посоветовал то ли в шутку, то ли всерьез: "Виконт, носите кольчугу". Ох уж этот английский юмор! И шевалье де Лоррен скривится своей змеиной улыбкой: "И я сэкономил на яде, принц, ведь Бражелон, этот псих, этот влюбленный болван, сам, добровольно..."

Черт побери!! Допустим, де Варду и де Лоррену есть за что меня ненавидеть. Но Бофорочка, это дитя...

ЕЕ-ТО ЗА ЧТО?"

Рауль стоял у окна мансарды, задумчиво смотрел на раскинувшийся перед ним Париж, нашел Лувр (из окна была видна только часть королевского дворца) и, сжав рукоять своей шпаги, прошептал:

-Еще посмотрим, королевская банда! Все-таки мы еще живы, черт возьми!

"За нас Господь, мы правы, враг не прав!"*

...................................................................................................

* "Песнь о Роланде".

Глава 16. Люк Куртуа, витражных дел мастер.

-А теперь я нарисую вам, где находится дом, в котором они прячут принцессу. Это противоположный берег Сены. Смотрите!

И Годо, взяв одну из бумажек своего жильца, начертил план, пометив роковой дом крестиком. Рауль внимательно рассмотрел указатель.

-Ясно, — сказал он, — Благодарю вас.

Случайно Рауль перевернул бумажку и удивленно поднял брови:

на обороте бумажки был нарисован молодой человек в одежде апостола и размашисто написано: "Святой Иоанн". Наш будущий иоаннит счел это добрым предзнаменованием, а Годо, заглянув через плечо своего гостя, воскликнул:

-Вот те раз! А Апостол-то на вас похож, виконт!

-Ну что вы, — покраснел виконт, — Скажете тоже. Случайное сходство, и только.

Какое-то время посетитель и хозяин молчали. На лестнице послышались шаги. Рауль убрал план Годо.

-Возвращается ваш жилец, — заметил виконт, — Мне пора.

-Так вы все-таки решились, господин Рауль?

-Вы еще спрашиваете?! Прощайте, дядюшка Годо!

Дядюшка Годо тяжело вздохнул. В это время на пороге мансарды появился молодой человек лет двадцати трех — двадцати четырех, с большой холщовой сумкой через плечо, в суконном сером плаще-накидке с отложным воротником, серой войлочной шляпе без перьев, лент и прочих украшений, в стареньком бархатном кафтанчике, сшитом по фрондерской моде.

Кафтанчик этот, скорее серый, чем черный, производил печальное впечатление и явно говорил о бедности его владельца. Правда, покрой кафтанчика был довольно изящным, это сразу отметил Рауль и задумчиво улыбнулся: он и забыл, когда сам в последний раз надевал такой кафтанчик. Вещи молодого человека, хоть и старые, но чистые, привлекали своей опрятностью. Воротник и манжеты у юноши были из белоснежного кружева, довольно тонкой работы и весьма дорогие для бедного художника. Единственный признак, по которому можно было узнать профессию юноши — пятна масляной краски на его башмаках и одежде.

Молодой человек склонил голову, заметив хозяина и его знатного гостя и улыбнулся — робко и лукаво. Как мы знаем, Годо-батька грозился, что выгонит художника — бедняга, конечно, всегда опаздывал с платой за квартиру, или, вернее, вообще не платил за свою голубятню ( так он втайне прозвал свое скромное жилище), а рассчитывался своими художествами. Поэтому Люк — так звали художника — побаивался старика Годо. А, так как молодой художник был большой любитель поесть и выпить, все, что оставалось от его скромного заработка, уходило, за вычетом красок и прочих художественных принадлежностей, на пропитание. Живописец Люк Куртуа тратил много энергии на творчество и потом набрасывался на еду, как изголодавшийся ларошелец. Люк мог один съесть и выпить больше, чем целая компания мушкетеров Людовика Четырнадцатого. Но на комплекции художника это не отражалось: вопреки всему съеденному и выпитому, у него всегда был голодный вид. Этот голодный вид сразу отметил и Бражелон, в душе пожалев бедного художника. Парень живет на чердаке, в каком-то логове, которое даже жильем с трудом можно назвать, носит какие-то отрепья, и боится потерять этот жалкий уголок, а между тем выглядит вполне счастливым и вполне довольным своей жизнью.

-Я не знал, что вы окажете мне честь своим посещением, ваша милость, — почтительно сказал Люк, снимая шляпу, — Надеюсь, вам

не пришлось долго ждать, господин виконт?

-И вы меня знаете? — удивился виконт, а Годо, подмигивая своему гостю, заявил:

-Господин виконт уезжает, и хотел бы купить вашу картинку на память о Франции.

-Совершенно верно, — подтвердил Рауль, — Я хочу какой-нибудь небольшой пейзаж с видом Парижа.

Рауль сразу сообразил, что молодой художник — отличное прикрытие для сохранения тайны, и версия Годо с покупкой совершенно не нужной картинки ему понравилась: он сделает к тому же доброе дело — купит у бедолаги пейзаж, даже самый дрянной и заплатит парню по-королевски. Поиграем в мецената.

-Это большая честь для меня, — засуетился художник, копаясь в своих картинах, — Право, не знаю, что вам предложить. Скажите сами! Но почему вы выбрали меня?

Рауль растерянно взглянул на Годо — почему, в самом деле?

-... Ведь есть господин Лебрен, господин Миньяр, придворные художники его величества, а вы обращаетсь ко мне, никому не известному Люку Куртуа. Или вы запомнили меня тогда, на Новом Мосту, когда я рисовал вашего друга, мушкетера?

-На Новом Мосту?

-Да, сударь, помните? Кажется, за вашим другом гнались...

-Оливье де Невиль?

-Оливье, Оливье! — закивал Люк, — Помните? Брюнет с испуганными серыми глазами? Вы с вашим другом бежали через Новый Мост, а сидел и ждал, когда кто-нибудь закажет мне портрет, и тут вы бежите. И я закричал: "Сюда, господа, сюда!" Вы остановились, усадили своего друга чуть ли не силком на стульчик, велели мне рисовать его, а сами встали так, чтобы вашего друга не было видно. Не успел я взяться за уголь, как на Новом Мосту появилась целая компания дворян с обнаженными шпагами в руках. Мушкетер, побледнев, зажмурился. Возглавлявший компанию господин с растопорщенными темными усами, дико вращая глазами, завопил: "На этот раз негодяй не уйдет от меня!"

Увидев вас, сердитый дворянин поклонился и спросил, не видели ли вы тут бегущего негодяя. Вы ответили, что какой-то молодой человек побежал вправо и несся, словно олень, преследуемый сворой псов на королевской охоте. Сердитый дворянин поблагодарил вас и умчался со своей компанией. Мушкетер сидел, не жив не мертв, и, когда погоня убралась, прошептал, крестясь: "Пронесло, слава Богу!" И сей Актеон, на этот раз невредимый, приосанился и стал позировать уже спокойнее...

-Так вы, оказывается, давно знакомы, господа! — заулыбался Годо, — За это надо еще анжуйского! Я мигом!

Годо убежал, прежде чем Рауль и Люк остановили его: Рауль спешил, раздобыв нужные сведения, сразу взяться за освобождение герцогини де Бофор. Люк струхнул, что впоследствии хозяин заставит его платить за дорогое вино своими работами, так как такого знатного сеньора, как нынешний гость г-на Годо, старикан не будет потчевать какой-нибудь дрянью. И оба крикнули в один голос: "Постойте!" Но старика и след простыл.

Пока Годо ходил за бутылкой, Люк решил подзаработать на молодом барине и стал подсовывать Раулю яркие, бойко написанные пейзажики, которые, по мнению художника, могли привлечь внимание виконта. Рауль из учтивости хвалил работы Люка, с откровенностью аристократа признавался, что он ничего не понимает в живописи, ровным счетом ничего. Но в глубине души Рауль считал произведения художника бездарной, отвратительной мазней, а себя — не таким уж и профаном. Хотя рисовал он только для забавы, шутки ради, или от нечего делать, и дальше альбомных рисуночков, (которые дамы находили изящными и очаровательными) и политических карикатур на Мазарини и его окружение не пошел.

На холстах господина Люка улыбались розовые амуры, гуляли по паркам влюбленные парочки. Если действие происходило ночью, непременно присутствовали луна, гитара, балкон. Если днем — небо было либо ярко-розовым, либо кучерявились такие облака, что, появись хоть одно подобное над славным городом Парижем, его жители решили бы, что настал конец света.

Наш художник понял по ироническому виду господина виконта, что снисходительное: "Мило... Я, право, так не смог бы..." — сказано из вежливости. Если к этой вежливости не примешивается затаенная насмешка, и, похоже, ему не удастся всучить виконту свои несчастные произведения. Дворянчик, как видно, не собирается у него ничего покупать.

Люк не хотел отпускать богатенького и молоденького барчонка и оставаться с пустыми руками. Никому не известный свободный художник, живший на чердаке в доме дядюшки Годо, втайне считал себя будущим Леонардо или Рубенсом. А пейзажи, предложенные сейчас Бражелону, были сделаны на продажу, с чисто коммерческой

целью. Люку было все равно, кому продать эти вещи, которые он называл "картинками" — лишь бы подороже. Сразу скажем, что создание подобных пейзажей не отнимало у Люка много времени. Он стряпал их десятками. А для коммерческого успеха достаточно было ввести характерную деталь парижского пейзажа — силуэт Нотр-Дам, Самаритянку, Новый Мост — и пейзажи с удовольствием покупали путешественники, впервые посетившие столицу Франции или французы, отправляющиеся путешествовать и желающие что-нибудь иметь на память о родине.

Потому-то Люк и стал подсовывать пейзажи с бойко намалеванными пейзажами Парижа. Но Рауль смотрел на люковы картины отсутствующим взглядом. Сначала, правда, он взглянул с интересом, но интерес этот быстро улетучился, едва наш молодой человек увидел несколько похожих друг на друга как близнецы творений Люка Куртуа.

Между тем Рауль уже решил заплатить парню за его картинки, и сам, поддавшись романтическому порыву, хотел купить первую картину Люка, которая ему понравится, и взять в Африку. Но ни одна из картин, предложенных художником, Раулю не понравилась. Брать с собой пейзажи такого рода — это заранее расписаться в абсолютном отсутствии вкуса. Приходится покупать вещь, заведомо ему не нужную, так как даже слуге Бражелон постеснялся бы дарить такой подарок. Но голодный вид художника и старенькая одежда, в особенности фрондерский кафтанчик, взяли верх над чувством легкого презрения, смешанного с жалостью, и Рауль решил купить картину наугад.

Но Люк Куртуа был не так и прост! Люк считал, что дворяне разбираются в живописи очень плохо и дурачил господ как мог. Он видел критерий, по которому оценивают господа творчество живописца — похож — не похож. Да еще каждого приходится приукрашивать, сохраняя сходство, черт побери!

Люк, хотя и знал о Бражелоне значительно больше, чем о других своих заказчиках, но, отдавая должное уму, отваге, изяществу виконта — таково было общее мнение, все же считал Рауля одним из господ. А господа, даже лучшие из этого класса бездельников, не смогут оценить его творчество по достоинству. Это могут понять собратья-художники, но собратья — увы! — порой завистливы, порой преувеличивают недостатки конкурента, и нагло превозносят свои работы. Среди художников такая же грызня, как и среди придворных. И надежда остается на потомство. Если он, Люк Куртуа, при жизни не добьется славы и признания современников. И Бог — разве только Бог оценит его лучшие работы, написанные для души, а не для продажи!

Поэтому Люк был уверен, что виконт ничего не поймет в его НАСТОЯЩИХ картинах. Ведь дворяне считали художников чем-то повыше слуг. Связавшись с холстами и красками, его отец в свое время расстался с гордой частицей "де" взяв себе псевдоним Куртуа.

Да какого черта унижаться перед этим мальчишкой, в конце концов я у себя дома, подумал Люк.

И он спросил с вежливой дерзостью:

-Вам, наверно, не понравились мои картинки? Господин виконт, я же говорил, обратились бы к Миньяру или Лебрену.

Рауль лениво сказал:

-Да нет же, я куплю у вас любую из ваших работ и заплачу, сколько захотите.

Люк вспыхнул. Он понял, что покупка картины — завуалированная милостыня.

-Я не нищий, господин виконт, и я не нуждаюсь в вашей милостыне! Если вам угодно заниматься благотворительностью, подите к настоящим нищим — их полно на улицах Парижа!

-Среди них и миллионеры попадаются, — иронически заметил Бражелон, — Но я не собираюсь предлагать вам милостыню, господин Люк.

Люк Куртуа, как все художники, легко воспламенялся. По кислому виду, с которым виконт разглядывал его картинки, он понял, что гость дядюшки Годо считает его произведения никуда не годной мазней. Может быть, Люк так не возмутился бы, если бы услышал от Рауля его мнение открытым текстом. Но виконт собирался, черт возьми, покупать его картинку, конечно же, чтобы потом выкинуть, и, попросту говоря, давал ему милостыню... Ему, Люку де....

-Вы можете представить себе, виконт, дворянина, просящего милостыню?

-Если дворянин заговорщик и выполняет свою роль, он может переодеться хоть лошадью, — снисходительно заметил виконт.

-А для пропитания?

-Трудно представить.

-Зачем же вы меня оскорбляете, предлагая мне милостыню, господин де Бражелон?

-Разве вы дворянин?

-А если так?

-Вот как? Это даже интересно!

-Сказали бы лучше, что все это — дерьмо собачье, никуда не годится.

И вы не намерены покупать мои картинки!

-Художники — люди очень впечатлительные и ранимые, — мягко сказал Рауль, — Может быть я не понял ваши замыслы. Кто знает, что у вас на уме.

-У меня на уме — продать эту мазню подороже.

-Вы сами называете свои работы мазней. Я покупаю вашу мазню. Держите — этого хватит?

Рауль бросил на стол кошелек. Люк стоял не шевелясь.

-Я никогда, — дрожащим голосом сказал Люк, — Никогда не взял ни одного ливра у подобных вам благодетелей! Если бы я продал свою свободу, я, может быть, тоже жил бы в Лувре, как эти придворные художники.

"Если бы я продал свою честь, я тоже был бы сейчас возле короля, — подумал Рауль, — Но честь, любовь и свобода не продаются!"

-И я уже говорил вам, что я тоже дворянин! Вернее, мой отец когда-то был дворянином.

-Браво, господин живописец! Какая великая честь рисовать портрет первого встречного за гроши, сидя на Новом Мосту. Сколько вы берете за изображение одной физиономии? Пистоль вроде? Занятие,

вполне достойное дворянина.

-Мой способ зарабатывать деньги более честный, чем королевских прихлебателей! А вы считаете, что я опозорил себя этим занятием?

-Коммерция и Золотые Шпоры несовместимы. Разве вас не унижает такой образ жизни, господин Люк, барон-граф-маркиз де Как-Бишь-Вас? Я не хотел вас обидеть, но плохая живопись — прошу прощения, вы сами это сказали — позор для живописца. Вы вправе выбирать себе род занятий, но все-таки не мешало бы вести образ жизни, соответствующий представителям нашего сословия.

-Это вы так говорите, потому что вы богач!

-Не такой уж и богач, но даже если бы остался без гроша, скорее бы умер с голоду, чем стал бы таким образом зарабатывать себе на жизнь!

-А вы и не смогли бы нарисовать первого встречного, похоже! Вы и кота не нарисуете, небось!

-Вы правы, тем более, что первый встречный мог бы оказаться, к примеру, палачом. А кота я рисовал. С натуры. И получился, похоже.

Люк посмотрел на свои картины, расставленные напоказ, и румянец покрыл его щеки. Он подошел к стене, где висела красивая шпага старинной работы, снял свое оружие. Некоторое время Люк и Рауль смотрели друг на друга.

Бражелон, покачивая ногой в изящном сапожке, в элегантном камзоле с большим воротником из брабантских кружев, помахивает перчатками и, чуть склонив голову, глядит на Люка с иронической улыбочкой. Люк, в своем облезлом фрондерском кафтане, в стоптанных башмаках исподлобья смотрит на красавца-аристократа.

-Как я понял, — помахивая надушенной перчаткой, спросил Рауль, — Вы хотите драться, господин живописец?

-Черт побери! Любой из подобных вам придворных болванов купил бы любую из этих картин и считал бы себя счастливым!

-Я и собирался купить, вы, право, безумны!

-Купить, чтобы выбросить?

-А вам что за дело? Но... не слишком ли смело сказано — "придворные болваны"? Вы серьезно драться хотите? На кисточках?

-На шпагах, дьявольщина! Видите, у меня шпага в руке! Полагаете, я недостоин чести скрестить с вами клинок?

-Полагаю, что вы безумны, но немного понимаю вас — к людям вашей профессии нельзя подходить с обычными мерками.

-Что вы изволили пролепетать? Не собираетесь ли вы увильнуть от поединка?

-Будем драться, если вы так настаиваете!

"До чего же мне не везет! — с досадой подумал Рауль, — Когда я рвался на дуэль, мой противник улизнул. Когда я сходил с ума, мечтая о поединке с кем угодно — случая не представлялось. Зато теперь, когда я, прежде чем окончательно развязаться с опостылевшей жизнью, должен все-таки успеть спасти дочь Бофора... А там и помирать можно.... Этот сумасшедший художник вынуждает меня принять его нелепый вызов. Но, пока Анжелика де Бофор не спасена, я не могу подставлять себя под шпагу этого мальчишки. А оскорблять бедного художника отказом нельзя — я и так обидел его, правда, поневоле".

Люк протянул шпагу эфесом вперед.

-Начало шестнадцатого века, — заметил Бражелон.

-Совершенно верно, — кивнул Люк и повернул шпагу так, что стал виден герб на чашечке гарды, — Эта шпага, как я уже говорил, принадлежала моему отцу.

— Граф де Фуа!

-Совершенно верно, — ответил Люк той же фразой, — Когда-то моего отца звали графом де Фуа. Правда, это было очень давно. Он более известен под псевдонимом Маэстро. Надеюсь, вы теперь считаете меня достойным противником?

-Да, граф де Фуа. Вы горячи, как все южане, и все-таки уймитесь.

-А вы насмешливы и высокомерны, как все северные аристократы, но красные мечи де Фуа, что вы видите на моем гербе, одолеют ваши рогановские ромбики и хвостики гороностаев.

-Юг против Севера? — насмешливо сказал Бражелон, — У меня тоже горячая кровь, Люк, не дразните меня лучше.

-Защищайтесь! Я же жду!

-Драться здесь? — пожал плечами Рауль, — А если я невзначай проткну какой-нибудь из ваших прекрасных холстов, господин художник?

-О, лучше меня самого, но холсты не трогайте! Мои картины — мои дети! Вы же не стали бы, ведя бой со мной, убивать невинного ребенка!

-Да не бойтесь, не трону я ваши холсты.

-Так защищайтесь, господин аристократ!

-И вы берегитесь, господин живописец.

Люк Куртуа — как его звали в Париже или Люк де Фуа — таково было его настоящее имя — обнажил шпагу и сделал салют по всем правилам.

-Люк Куртуа, витражных дел мастер! — гордо сказал художник.

Они едва успели скрестить шпаги, как на лестнице послышались шаги, а вскоре и сам Годо появился с вином и жареным цыпленком. Старик Годо чуть не уронил поднос, боком-боком пробрался в угол, поставил поднос на ящик с красками, спихнув палитру Люка.

-Эге! Мой петушок и зажариться не успел, а они уже тут дерутся! Как два петуха! Эх, молодежь, молодежь! Что это вы распетушились! Чего не поделили? Люк! Ты что делаешь, негодяй! Я приютил тебя, когда ты замерзал и подыхал с голоду! Я приводил к тебе богатых заказчиков, я нахваливал тебя перед господами мушкетерами, ты перерисовал всех завсегдатаев "Золотых Лилий" — и так-то ты платишь за мою доброту, дрянь ты такая!

Люк не ответил ни слова, продолжая размахивать шпагой.

-Если вы в фехтовании также сильны, как в живописи, мне остается только пожалеть вас, — фыркнул виконт.

-Если бы это было так, — заявил Люк, — Вы были бы уже как этот жареный петушок на вертеле, но...

-Подлый, подлый Люк! — завопил Годо, — Гаденыш! Что ты делаешь, мерзавец! Как ты смеешь поднимать шпагу на сына Атоса, прощелыга несчастный! Да ежели я, Люк, спущусь вниз и скажу собравшимся там господам мушкетерам, что происходит, они из тебя сделают котлету! Да-да, Люк Куртуа, они из тебя сделают отбивную! Ах, какая же ты сволочь! Ну, я пошел! Ну, я пошел! Смотри, Люк, если я позову ребяток Д'Артаньяна...

-Вы этого не сделаете, дядюшка Годо, — сказал Бражелон, — И прекратите, умоляю вас, оскорблять господина Люка!

-Остановитесь, безумцы! Виконт-виконт, хоть вы-то будьте умнее! Не хватает, чтобы эти сумасшедшие поубивали здесь друг друга! Боже, до чего я дожил! Сын Маэстро дерется с сыном Атоса! Уймитесь, глупые мальчишки! Послушайтесь Годо-батьку, паршивцы! Разгильдяи! Виконт, остановитесь, этот балбес чертовски талантлив, та дрянь, что лежит на столе, это не Люк Куртуа. Люк Куртуа — то, что он прячет от всех, те холсты, повернутые к стене! Он будет великим художником!

-Да он сам полез!

-Боже! БОЖЕ?!

Тут Годо осенила идея, и он, метнувшись в угол, где стояли повернутые к стене холсты и картоны, взял один из них, и, прикрываясь как щитом, влез между Люком и Раулем.

-Заклинаю вас именем Христа, остановитесь! Прошу, Христом-Богом прошу — НЕ ПРОЛИВАЙТЕ КРОВЬ, ГОСПОДА!

Противники взглянули на картон. На картоне был написан Иисус в развевающихся ало-синих одеждах, с кроткой улыбкой благословляющий зрителя. Картон принадлежал к числу серьезных работ Люка, написанных для души. Как и прочие творения молодого художника, он не был предназначен для продажи и скромно стоял в углу мастерской. Годо, знавший все работы Люка, выбрал именно эту,

чтобы предотвратить кровопролитие.

Первым опустил шпагу Рауль.

-Господин Люк, — взволнованно сказал он, всовывая шпагу в ножны, — Вы великий художник. Даже если бы вы написали только эту картину, ваше имя будет знаменито. Я больше не выну свою шпагу — я не могу поднять ее на человека, который принесет Франции славу, а себе — бессмертие. Простите меня!

-Вы действительно так считаете? — спросил, просияв, Люк Куртуа.

-Я всегда говорю то, что думаю. У меня даже дух захватило! Именно таким я представлял Иисуса. Как вы угадали его образ?

-Сам не знаю, — сказал Люк.

-И вы прячете такое сокровище?

-Он не продается. Продавать Иисуса? Кому? Королю? Фуке? Нет, он не продается! Он мне нужен самому. По этой картине я буду делать витраж в Соборе Святой Агнессы, если госпожа аббатиса одобрит мою работу.

-И как самостоятельная картина она очень хороша, но, если вы решили помочь своим искусством Городу — желаю вам успеха! Бог в помощь, — сказал виконт, протягивая руку.

Люк с чувством пожал Раулю руку.

-Спасибо, сударь! Так мой Иисус вам понравился? Я не хочу показаться навязчивым...

-Я тоже не хочу показаться навязчивым, но хотел бы попросить вас показать ваши произведения.

Глава 17. Ангельский период Люка Куртуа.

-С превеликим удовольствием! — воскликнул Люк и побежал к своим холстам, но Годо воспротивился:

-Э, полно, полно, Люк, дитя мое, потом покажешь! Пора подкрепиться! Черт побери! Цыпленочек мой так и просится к вам на тарелки, господа! Люк! А Люк! Ты с утра бегаешь по Парижу, а ведь ушел не евши, и в городе, наверно, перекусить не успел.

-Ба! — махнул рукой Люк, — Нашему брату художнику не привыкать!

-Однако я не хочу, чтобы будущий гений помер с голода, потому что старикан Годо был таким извергом, таким скупердяем и не позаботился о том, чтобы вовремя накормить бедного художника. И вы, господин Рауль, тоже наверняка проголодались.

Рауль хотел отказаться, сославшись на спешку — он чувствовал, что Годо стремится удержать его у себя, воспрепятствовать его опасным замыслам. Но — "отсутствие аппетита" — это его испугало, он как наяву услышал голос старого балагура: "С чего это молодые люди вашего возраста, пробегав целый день, теряют аппетит и отказываются от такого вкусного цыпленочка?"

Видя, что художник стоит с гордо-голодным видом, Рауль решил проявить инициативу и уселся за стол. Люк и Годо — за ним. Поглядывая на Годо (старик потирал руки с хитроватой улыбочкой), Рауль убедился, что хозяин кабачка решил любой ценой не пускать его к герцогине де Бофор, а сейчас, может, взялся спаивать. Годо наполнил кружки.

"Годо-батька судит обо мне по отцу. Представляю, как тут гуляли мушкетеры во времена Людовика Тринадцатого! Но старый плут ошибается. Мушкетер по имени Атос пил тут с друзьями от нечего делать. Но у сына Атоса слишком много дел, чтобы позволить себе выпить лишнего в этом милом обществе", — и, решив это, Бражелон занялся беседой со своими сотрапезниками.

Вдруг внизу раздались истошные вопли, звон, грохот, шум. Годо и Люк, привыкшие к такой какофонии, продолжали пить и закусывать, не обращая внимания на суматоху внизу. Но Рауль вздрогнул, а потом, когда вопли стали повторяться, и послышался один, особенно истошный — он даже удивился, что человек может так орать, он вскочил и спросил своих соседей:

-Да кого же там режут?!

-При покойном короле и не то было, — спокойно заметил Годо-батька, а Бражелон расхохотался и пробормотал:

-Черт возьми, хотел бы я хоть одним глазком посмотреть пирушку эпохи Людовика Справедливого.

Но тут раздался новый вопль, и Рауль опять забеспокоился:

-Да посмотрите, что там происходит!

-Ничего особенного, дорогой виконт, не беспокойтесь, — как же спокойно как Годо сказал Люк, — Господа мушкетеры гуляют.

-Они там поубивают друг друга!

-Не волнуйтесь, я знаю что говорю, — улыбнулся художник, — Здесь это дело обычное.

-Убивать друг друга? — спросил Бражелон.

-Да нет же — шуметь! Вот, слышите?

Новый вопль, чуть ли не поросячий визг, раздался внизу, послышался звон разбитых стекол. Рауль, Люк и Годо подбежали к окну, увидев в окнах нижнего этажа веселую компанию. Кого-то, мешавшего гулякам, раскачали за ноги и за руки и бросили из окна в Сену.

-Только не бросайтесь вдогонку, — захохотал Люк, — Так здесь пьяниц приводят в чувство. Купание в Сене пьяных мушкетеров — одна из традиций Роты гасконца.

-Он же утонет!

-Напротив, протрезвеет. Видите: плывет.

Годо, встревоженный разбитым стеклом, почесал в затылке.

-Все-таки пойду, посмотрю, что эти шалопаи натворили, — проворчал Годо, — Честно говоря, господа мушкетеры Тревиля буянили больше,

чем мушкетеры Д'Артаньяна, — добавил старик, подмигнув Бражелону, — А эта попойка — первый признак, что капитана нет в Париже. Будь здесь капитан, они бы так не безобразничали.

-Пошел требовать, чтобы возместили ущерб, заплатили за выбитое стекло. И, как правило, платить будет не виновник, а самый честный и щедрый! Не факт что самый богатый. Вот увидите! Подобно тому, как в былые времена, по словам дядюшки Годо, господин Атос, — тут Люк изобразил нечто вроде поклона, — никогда не мелочился и бросал на стойку Годо золотые монеты за сломанные Портосом столы или на ленточки для девочек Арамиса. С этого-то и началось более тесное их знакомство.

-Понимаю, — засмеялся Бражелон, — Столы, сломанные Портосом — это я могу себе представить. Но девочки Арамиса — это уже сейчас нечто фантастическое! Вы видели ваннского епископа во всем его величии?

-Это он сейчас напустил на себя строгость и пытается казаться аскетом. Надо же когда-то остепениться.

-Скажите, Люк, с чего это они так разгулялись сегодня?

-Ну,... во-первых, им не нужно искать повод, чтобы устроить пирушку, были бы деньги. Я их понимаю, сударь. Охранять короля — дело суровое, нервы напряжены, надо же и расслабиться. Я хочу добавить, что кабачок дядюшки Годо — их любимое местечко со времен Тревиля, и чужаков здесь не очень-то жалуют, посторонних не принимают в компанию. Я, как постоялец Годо, немного знаю обычаи. И сам Годо очень осторожен в выборе жильцов, в такое уж время мы живем! Мои соседи — школяр Сорбонны да какой-то тихоня-семинрист, словом, народ молодой и искренний. А я тоже стал своим человеком в мушкетерской компании, в основном благодаря моим художествам.

Потому-то я знаю, в чем там дело. Они барона де Невиля на войну провожают. Да, того самого Оливье де Невиля, которого я рисовал весной прошлого года, вашего друга. Вы, может, хотите попрощаться с де Невилем?

-Мне незачем прощаться с Оливье.

-Странно... Ведь он ваш, насколько я знаю, весьма близкий друг, и он уезжает на войну с арабами!

-Я знаю, господин Люк, — сказал Рауль и добавил немного насмешливо: "Я бью арабов, — Оливье сказал, — Мне меч из ножен некогда достать".*

....................................................................................................

*"Песнь о Роланде",CVI 1365.

.......................................................................................

-Ваше дело, господин виконт, не смею советовать, — холодно сказал Люк, вздыхая, — Аой!

-Аой-аой, — пробормотал Рауль, — Дело в том, что мы, можно сказать, едем вместе.

-Вы?! — вскричал Люк Куртуа, — А вы-то зачем? Так вот вы куда собрались.... До меня и не дошло сначала. Вы уезжаете с Бофором! Аой! "С ним будут граф Роланд неустрашимый и Оливье, его собрат любимый..."*

...................................................................................................

*Там же, XLII 585

...................................................................................................

Тут молодой художник замер на полуслове, боясь сболтнуть лишнее, он заметил, как помрачнел его собеседник при этих словах, и, желая как-то выразить свои симпатии, пробормотал:

-Что ж... наверно, боевая компания будет у славного герцога де Бофора... Вы, де Невиль... А я всегда смеялся, вспоминая мою первую встречу с вами и де Невилем тогда, весной, на Новом Мосту.

Помните, господин Рауль?

-Помню, — отозвался Рауль, улыбаясь поневоле.

Вот что они вспомнили:

Ранним весенним утром Рауль бродил по улицам Парижа, погруженный в свои любовные мечтания. Любовь, как известно, иногда лишает сна и аппетита, нечто подобное происходило и с нашим героем.

Спать он не мог, есть тоже, с тех пор как узнал, что Луиза где-то в Париже. Она виделась ему в каждой встречной хорошенькой белокурой девушке. Однажды он заметил девушку, фигурой очень похожую на Луизу де Лавальер, он побежал было за незнакомкой, окликнул ее: "Луиза!" Но девушка обернулась, и, хотя блондиночка была очень мила, Бражелон, ожидая увидеть лицо своей возлюбленной (ему показалось, девушка слегка хромала, как его невеста, но, возможно, девушке просто жали туфельки) — был почти оскорблен, что какая-то горожанка смеет походить на владычицу его

сердца!

Более того, горожаночка кокетливо улыбнулась красивому молодому человеку, давая понять, что не прочь поближе познакомиться с очаровательным юношей. Но надежды ее не оправдались: незнакомец с улыбочкой раскланялся, извинился,

сказал со вздохом, что принял ее за другую. А девушка тоже вздохнула, но долго еще смотрела вслед неизвестному красавчику. А наш герой шел по улице в самом радужном настроении, мечтая о встрече с Луизой. И вдруг на него с балкона свалился молодой человек, ухватился за Рауля, чтобы не упасть и завопил: "Сударь, простите меня, но я спешу! За мной гонится один человек!"

За какие-то секунды Рауль сообразил, в чем дело, засмеялся и разжал эфес своей шпаги. К тому же слова извинения, которые прокричал свалившийся с балкона молодой человек, уже стали для мушкетеров легендарными. Разница была, правда, в том, что гасконец сам гнался за своим оскорбителем, а его мушкетер во всю прыть удирал от погони. В беглеце Рауль узнал барона де Невиля, и хотел, было пошутить насчет того, как меняются времена и нравы, но, заметив погоню и разноголосые вопли: "Смерть ему, смерть! Держи негодяя! Куда он побежал? Ату его!" сказал другу с тревогой:

-За тобой гонится уже НЕ ОДИН ЧЕЛОВЕК, Оливье.

-Бражелон! Дружочек! Спаси меня! — взмолился Оливье, — Видишь, я без шпаги, они убьют меня на месте!

-Успокойся, я знаю тут все закоулки, потому что живу неподалеку.

С этими словами Рауль утащил Оливье за угол, они забежали в подворотню, прошмыгнули в какой-то двор, и там спрятались за винными бочками и телегой с сеном.

-Сядь и говори в чем дело! — велел Рауль, устроившись на бочке, — И не трясись как овечий хвост. Должен же я знать, что произошло. В какую историю ты опять впутался? Ты свалился на меня с неба, вернее, с балкона...

-Ах! — воскликнул Оливье,— Правильнее первое, с неба, милый мой, с Неба — с заглавной буквы! Из самого Рая!

-Вот как? — улыбнулся Бражелон, — И где же находится твой Рай, дружище?

Оливье сделал умильное лицо, блаженно вздохнул и прошептал, наклонившись к другу:

-Только тебе... конфиденциально... в спальне маркизы... Женевьевы де

* * *

. Ты понял?

-Теперь ясно, почему беглецы из Рая появляются на улицах Парижа такие расхристанные.

-Да, ты прав, мне надо привести себя в порядок.... Не смейся, Рауль, дела мои очень плохи! Как я на улицах покажусь в таком виде?

Вся одежда Оливье состояла из штанов и плаща, надетого прямо на голое тело. Даже ботфорты бедняга не успел натянуть до конца. Пока Бражелон тащил его в укрытие, ухватив за крылышко мушкетерского плаща, бедный барон хромал на обе ноги, как стреноженная лошадь. Оливье начал с того, что подтянул свои ботфорты, поправил сбившийся набок плащ и растерянно взглянул на друга, не зная, что делать дальше.

-Это катастрофа, — с отчаянием сказал Оливье.

-Очаровательное неглиже, барон, — фыркнул Рауль.

-Ни оружия, ни шляпы — все осталось там... Рубашки, и той нет. Куда я такой пойду?

-В Раю?

-Увы! В Раю, в Раю, куда вход сейчас закрыт для бедного грешника.

-С удовольствием сыграл бы роль ангела и раздобыл твои вещи, но боюсь своим появлением в такое раннее время скомпрометировать

твою даму. Кроме того, я едва знаком с маркизом и никак не могу выручить тебя.

-Да-да, — развел руками Оливье, — Конечно, там тебе нельзя появляться. Так что же — сидеть и ждать?

-Надо выбираться. Если маркиз нас здесь застанет...

-Он убьет меня на месте! Он в ярости!

-Не волнуйся, я не дам убить тебя на месте. Но если маркиз сюда заявится, единственное, что я могу — обсудить с ним условия поединка, если маркиз будет настаивать на дуэли.

-Это было бы счастьем для меня! — вскрикнул де Невиль, — Что такое дуэль! Но сейчас я без оружия! Он зарежет меня как барана!

-ОН ЗАБОДАЕТ ТЕБЯ СВОИМИ РОГАМИ.

-Тебе смешно! А мне нечем драться с маркизом, если он нападет! Ай! Кто там?

-Да нет никого. Тебе померещилось.

Барону не померещилось. Но те, кто бы причиной его беспокойства, менее всего собирались нападать на него — из сена выкарабкалась парочка и пустилась наутек. Рауль отцепил от пояса свой кинжал и вручил Оливье.

-На, несчастный. На первое время. Все уладится. Маркиза — женщина умная и очаровательная. Она найдет способ переправить тебе оружие и все остальное.

-О, спасибо!

Барон повеселел.

-А теперь надевай мой кафтанчик, — велел Рауль.

-А как же ты?

-Весна, Оливье! На улицах так жарко! Рано утром можно совершать променад и без кафтанчика,— ответил Рауль, расправляя кружево на своей рубашке, слегка примятое модным кафтанчиком.

Это переодевание заняло еще несколько минут. Де Невиль застегнул все пуговицы на легком кафтанчике приятеля — чтобы замаскировать отсутствие рубашки, снова напялил плащ и сокрушенно сказал:

-Нет, вид дурацкий: рукава кафтанчика слишком короткие.

-Сейчас все носят такие, — заметил Бражелон.

-Это я знаю, сам такой Персерену заказывал, мышиного цвета. Но ведь сразу видно, что кафтанчик надет прямо на голое тело! И шляпы нет!

-Хочешь совет, Оливье?

-Конечно! Ты всегда даешь дельные советы.

-Веди себя естественно. Как будто, так и надо. И никого не бойся.

У меня, к сожалению, всего одна шляпа — это во времена Карла Смелого Бургундского сеньоры носили сразу две шляпы....

-Неужели правда? А зачем?

-От большого ума, — сказал Бражелон, — Крутизну показывали. Может, все-таки возьмешь мою шляпу?

-Спасибо, милый Рауль, я в отличие от бедняги, которого выручил Святой Мартин, отдав пол-плаща, не нищий, а попавший в беду любовник. Я жертва несчастливых обстоятельств! Но я не так воспитан, чтобы в таком виде болтаться по улицам! Понимаешь, дружочек — я успел только натянуть штаны — это, разумеется, первое, что надевает любовник, застигнутый мужем врасплох. О, не смейся надо мной, ради Бога!

-Я не смеюсь.

-Ага, не смеешься, ржешь втихаря... А шляпу свою оставь себе, она у тебя слишком светлая и нарядная, еще не дай Бог, извазюкаю. Да шляпа — не так и важно. Случалось и терять и забывать их, и с башки слетали. Это меня не беспокоит.

-Да, и со мной такое бывало. Я однажды забыл шляпу, и подставил молодую девушку.*

.................................................................................................

*Забытая шляпа — эпизод из 1 тома "Виконта" А. Дюма.

...................................................................................................................

-Ты отлично выглядишь, Оливье. Побудь здесь, я схожу на разведку.

Де Невиль ждал недолго. Вскоре Рауль появился и сказал:

-Вроде все тихо, иди за мной.

-Рауль!

-Что тебе еще? Доберемся до моего дома, там приведешь себя в божеский вид. По-моему, все ясно.

-А если они нас выследят по дороге? А если они тебя не послушают? А если маркиз не захочет драться на дуэли?

-Ты что, думаешь, я допущу, чтобы тебя убили?

-Но у них численное превосходство. Их больше — человек десять!

-У страха глаза велики. Я насчитал семь. Всего-навсего семь.

-Еще, небось, с десяток набежало.

-Перестань! Если что — отобьемся!

-Если что — я могу рассчитывать на тебя в качестве секунданта?

-Конечно.

-И короля не боишься?

-Что-нибудь наболтаю. С Людовиком у меня отличные отношения. Но лучше предотвратить дуэль. Все-таки преимущества на стороне маркиза. Ты ему рога наставил. И, если он тебя вызовет, он будет прав.

-Да, я виноват, я не отрицаю своей сладостной вины, но, черт побери,

маркиз тоже виноват...

-В чем же вина бедного маркиза? В том, что женат на прелестной женщине?

-Во-первых, он дурак. Богатый, но тупой.

-Не буду спорить.

-Во-вторых, он заставил плакать прелестную женщину, разбушевался из-за ее тряпок — много денег, мол, тратит на наряды и драгоценности... А я не мог видеть такое безобразие, и взялся ее утешать! Мои утешения... понравились очаровательной Женевьеве...

Видишь, до чего дошло. Да черт с ним! Дуэль так дуэль! Мне ли бояться дуэли! Но я боюсь повредить твоей карьере.

-Моя карьера рухнет из-за одной несчастной дуэли? Полно! У меня отличные отношения с королем, я же говорил.

-Де Бутвилю за одну "несчастную дуэль" голову отрубили.

-Де Невиль, не притворяйся! Все дело в том, что тебя совесть мучает. Как там Арамис стращал гвардейцев кардинала? — И, подражая молодому Арамису, Рауль патетически воскликнул: — "Покайся, грешник! Слушай Глас Божий!"

-Слышу Глас Божий, — сказал Оливье, — Совесть мучает еще как! Что сейчас переживает она, бедняжка. А если этот грубиян маркиз убьет ее? Или увезет в какую-нибудь медвежью дыру из Парижа? Он же нас видел — как есть. Голыми в постели!

-Будем надеяться на лучшее. Ты так ее любишь?

-Она божественная любовница. Офигительная! — мечтательно сказал Оливье.

Наши герои вышли на улицу, но, заметив бегающих туда-сюда молодых людей грозного вида со шпагами в руках, Рауль потащил де Невиля в противоположную сторону. Они выскочили на Новый мост и заметили Люка Куртуа, который, в свою очередь обратил внимание на странную парочку.

И для Люка Куртуа прошлая весна была связана с новыми надеждами и мечтами. Уже полгода прошло со смерти Маэстро. Художник прожил на родине надолго, Маэстро умер в начале октября, и Люк принялся платить отцовы долги. Кредиторы, поняв, что имеют дело с честным и наивным молодым человеком, общипали бедного Люка как цыпленка. У него не было больше ни мастерской, ни денег,

Но и долгов тоже не было. Люк Куртуа оказался на улице. От великого художника, бывшего графа де Фуа, остались только кисти да краски и фамильная шпага, которую Люк не собирался продавать ни при каких

обстоятельствах.

Люк стоял на Новом Мосту и обдумывал роковое намерение —

каким способом легче лишить себя жизни — броситься в воду или заколоть себя шпагой? Он не хотел больше жить. Жизнь в нищете — разве это жизнь? Но и не хотел мучиться.... В этот дождливый октябрьский вечер Годо-батька заметил одинокую фигуру молодого

художника — а Люк как раз бросил свой последний золотой. Он загадал: "орел" — бросаюсь с моста, "решка" — заколюсь шпагой. Люк не успел разыграть свою жизнь в орлянку. Годо окликнул его, и, когда Люк повернул к нему залитое слезами лицо, проворчал:

-Не для того король Генрих строил Новый Мост, чтобы с него сигали в воду такие молокососы! Стыдитесь, сударь!

Он увел с собой усталого и голодного Люка. Около двух недель Люк валялся в лихорадке. Выходив беднягу с помощью жены и дочки, Годо оставил художника у себя. Когда настали теплые дни, Люк облюбовал Новый Мост, и вскоре рассчитался со стариком Годо.

Глава 18. Ангельский период Люка Куртуа. (Продолжение).

И когда наши герои появились на Новом Мосту, Люк, еще не зная по имени ни виконта, ни де Невиля, уже запомнил их благодаря своей прекрасной зрительной памяти. "Ага, этого голубчика я знаю, — подумал Люк о Бражелоне, — Он как-то ехал с моим, черт побери, кузеном, молодым графом Сержем де Фуа. Как же, помню, помню

нарядных всадников, как их величали парижане? Ангелочки Принца Конде, если память не изменяет. И второго я уже встречал у Годо, этот парень вроде вожака у господ мушкетеров. А от кого это удирает так рано со всех ног золотая молодежь города Парижа? Скорее всего,

любовная интрига. Готов поклясться, юбка замешана.

Вы художник, господин Люк. А художники — люди проницательные. Попробуйте-ка отгадать. Ба! Тут и гадать нечего! В такую шальную весну не только голуби и кошки занимаются любовью.

Я на каждом шагу встречаю целующуюся парочку. Ясно, как божий день, мой красавчик убегает от разгневанного мужа, а второй, мушкетер, видно выполнял роль стража. Да то ли заснул, то ли зазевался, потому муж и накрыл наших любовников.

Люк принял за любовника Бражелона, потому что лохматый и перепуганный де Невиль не соответствовал такому амплуа. Но когда все действующие лица заняли свои места, де Невиль уселся позировать, Люк принялся за работу, а Рауль закрыл беглеца от появившихся на Новом Мосту преследователей, художник сказал себе, что он ошибся, и внешность обманчива. Хорошенький дворянчик оказался другом, а главным героем приключения — лохматый мушкетер. Правда, когда Бражелон спровадил погоню в противоположную сторону, учтиво пожелав удачи сердитому маркизу, де Невиль слегка успокоился, и Люк быстренько изобразил его портрет. Оливье очень мешал художнику — он то и дело поворачивал голову в ту сторону, куда убежали его враги. Люк терпеливо ждал, пока Оливье повернет голову и примет прежнее положение. Конечно,

он мог попросить барона не вертеться, но не хотел нарываться на грубость и гордо помалкивал.

-Ну, скоро вы? — нетерпеливо спросил Оливье, — Не дай Бог, они вернутся.

-Готово, сударь, — сказал Люк.

Оливье вскочил — он сидел как на иголках и недоуменно посмотрел

на свое изображение.

-Разве я такой? — спросил де Невиль. Люк развел руками.

-Ты получился как живой, — сказал Рауль.

-Глаза у меня какие-то испуганные.

-Какие есть! Уверяю тебя, Оливье, портрет прекрасен. Бери, бери, не пожалеешь.

Оливье взял портрет, озадаченно смотря на свое изображение, а Рауль расплатился с художником.

-Подарите портрет той даме, с которой вас разлучили эти сердитые господа со шпагами, — съязвил Люк Куртуа.

-Увы! — вздохнул Оливье, — Где она будет хранить его! Месье художник, переходите на миниатюры, я первый обращусь к вам!

-Приму к сведению, — улыбнулся Люк и проводил взглядом веселых друзей, которые отправились по своим делам.

Люк Куртуа вскоре забыл о забавном случае на Новом Мосту. Но встреча эта принесла Люку удачу — он стал популярен. Де Невиль, благодарный Люку за то, что художник "не узнал" него, когда дядюшка Годо их познакомил, расхваливал Люка на все лады перед своими товарищами. Но Люк неожиданно для себя достиг особого успеха в мушкетерском кабачке благодаря своим шаржам. У Люка внезапно открылся талант сатирика, и его шаржи вызывали восторг у завсегдатаев "Золотых Лилий".

Люк удивлялся, что находят миловидные изящные молодые господа в том, что он, подметив какую-то смешную черточку, доводит ее до гротеска, преувеличивая смешное, сохраняя, однако, сходство с моделью. Один из друзей, розовощекий прелестный юноша, Жан-Поль де Жюссак, взглянув на свой портрет — губки не то что бантиком, а сердечко, туз червей, курносый нос, кукольные голубые глаза и загибающиеся реснички, щеки уже не розовые, а ярко-алые — Люк нарисовал преуморительную физиономию, превратив молоденького мушкетера в кукленыша, Жан-Поль объяснил Люку, что его потешные портреты восхищают молодежь, в противовес слащавому прилизанному искусству Двора. Это художественная Фронда, скажем так, закончил де Невиль мысль друга.

Это обрадовало и огорчило Люка. Обрадовало — потому что росла его популярность. Иметь портрет Люка уже считалось престижным. Опечалило потому, что Люк ломал себя, рисуя шаржи. Он не склонен был к тому, чтобы превращать очаровательных молодых людей в уродов, а чем уродливее был портрет, тем больше это забавляло мушкетеров. Сам Люк в это время больше любил рисовать ангелов, святых, апостолов.

Годо уже однажды спас Люка от голода. Годо спас юношу и от нищеты. Как-то раз он познакомил Люка с аббатисой монастыря Святой Агнессы. Альбина Д'Орвиль, аббатиса, узнав, что Люк — сын Маэстро и специалист по витражам, взглянув на эскизы молодого художника и зарисовки, выполненные под руководством Маэстро в Италии, поручила юноше приготовить эскизы для витражей — Христа-Спасителя и Тайную Вечерю.

Христа-Спасителя и выхватил Годо-батька, остановив драку художника и виконта. Что же касается Тайной Вечери, картон был почти готов, и гордый, самолюбивый Люк ждал с нетерпением новой встречи с аббатисой, которая собиралась по приезде в Париж посмотреть, как продвигается работа художника. Люк был в отчаянии, что большая часть их прекрасной коллекции — и работы самого Маэстро и копии Люка с шедевров великих мастеров — была продана, чтобы расплатиться с кредиторами. И у Люка остались только небольшие альбомы и папки с зарисовками, выполненные во время путешествий с отцом. И одна работа, особенно Люком любимая — копия картины Тициана "Любовь Земная и Небесная". Любовь Небесная, прелестная девушка эпохи Возрождения — была мечтой Люка, его идеалом. Он мечтал встретить такую девушку, как на картине Тициана.

Правда, Люк решил сказать свое слово в христианской живописи. Он задумал "Тайную Вечерю" так, как никто до него еще не решал эту великую т ему.

Какие только коллекции не собирают люди! Кто-то коллекционирует картины и статуи, кто-то — старинные монеты и всякие диковинки, кто-то — книги, почти все могут похвастаться коллекцией оружия и портретами предков. Коллекцию Люка составляли ангелы. Люк насобирал около тысячи рисунков с ангелами, он рисовал их везде, где придется, где только встречал, будь то миниатюра старинной книги, каменный портал собора, станковая картина, чья-то забытая могила или каминная решетка, В разных нимбах и одеждах, с разными прическами и крыльями разных форм, с мечами, трубами, крестами и лилиями, ангелочки из коллекции Люка Куртуа помогали бедному художнику бороться с нуждой, сохраняя оптимизм и надежду.

В печальные моменты своей одинокой жизни Люк садился у огня и раскрывал папки со своими ангелочками, перебирая рисунки. И рисунки, от ранних, ученических работ Люка-подростка до последних работ молодого живописца, казалось, оживали в его руках. Люк подолгу рассматривал своих друзей-ангелов и тихо беседовал с ними.

В это время скопированные ангелы уже разонравились Люку. Он всегда был очень строг к себе и понимал, что копировать мастеров прошлого мало. Он должен найти себя, своих ангелов, а не перерисовывать чужих! Поэтому Люк особенно охотно рисовал детей, не торгуясь, сбавлял цену, и даже порой рисовал ребятишек бесплатно. Коллекция Люка пополнялась портретами ребятишек Парижа — Люк обычно рисовал их на Новом Мосту, и, возвращаясь домой, повторял по памяти. Детские портреты удавались, их охотно покупали, и Люку это занятие нравилось гораздо больше, чем шаржи компании де Невиля. Дети смотрели на художника с любопытством, широко раскрытыми глазами, и у ангелов Люка были детские глаза и детские лица.

Потом Люк решил, что его ангелы должны немного повзрослеть — ему уже была заказана "Тайная Вечеря". Он стал искать своих Апостолов.

Как-то Люк увлеченно работал над своей "Вечерей" и засиделся в мушкетерском кабачке, рисуя все того же красавчика Жан-Поля. Но Жан-Поль у него получился уже не в сатирической манере. Увидев свое изображение, мушкетер заважничал, но, заметив, что Люк прячет рисунок, спросил:

-А что это вы прячете свое художество, месье Люк?

-Я не думал, что вы захотите оставить портрет, господин мушкетер, — сказал художник, — Я делал его для себя.

-На кой черт я вам сдался?

-Видите ли, сударь, — ответил Люк, — Я пишу одну вещь... для которой

мне нужна живая натура. Надеюсь, вас не оскорбит, если я скажу, что с вашей милости я сделал рисунок одного из Апостолов!

-Надеюсь, не Иуду?

-О нет! Тысячу раз нет! Как вы могли такое подумать, господин Жан-Поль!

-Кого же?

-Апостола Фому.

Вся компания де Невиля, с любопытством слушая этот диалог, дружно расхохоталась. Лицо Жан-Поля вытянулось.

-А ты надеялся быть Петром или Иоанном, бедный мой Жан-Поль! — захохотал де Невиль, — Вы правы, месье художник, наш Жан-Поль всегда во всем сомневается!

-Я это уже заметил, — улыбнулся Люк.

-Фома так Фома, — вздохнул Жан-Поль,— Авось, Бог простит мне кой-какие грешки, если месье художник напишет свою картину. Вы ведь пишете "Тайную Вечерю", если я вас верно понял?

Люк молча кивнул.

-А с кого же вы собираетесь писать Иисуса?

-Ни с кого, — ответил Люк, — Я напишу Иисуса таким, каким представляю свой идеал человека. Для Христа мне не нужна никакая натура.

Де Невиль и его друзья считали молодого жильца старика Годо парнем со странностями, но добрым малым и чертовски талантливым. Они не видели ни одной крупной работы Люка, но были свидетелями его блестящих портретов, которые рождались за минуты, у них на глазах, и взялись разыскивать для Люка апостолов, кроме, впрочем, Иуды, которого Люк решил писать со спины. "У меня не получаются злодеи, — объяснял Люк, — Я всех рисую с добрыми глазами. А глаза Иуды я даже в кошмаре представить себе не могу!"

Де Невиль, несмотря на поражение Фронды, в глубине души оставался пламенным фрондером и при Дворе отчаянно скучал. Сблизившись с Люком, который настолько впустил мушкетера в свою личную жизнь, что даже показал ему эскиз композиции "Тайной Вечери", де Невиль нашел для себя развлечение: он рассматривал придворных, прикидывая, кто из них может пригодиться Люку в его картине. Раз-другой во время дежурства мушкетер проводил Люка в Лувр и показывал своих друзей, и художник незаметно делал зарисовки. Мало-помалу компания апостолов составилась весьма боевая. Люк объяснил барону свой замысел: он хочет показать тот момент Тайной Вечери, когда Иисус только-только произнес свои знаменитые слова: "Один из вас предаст меня", и ученики воскликнули: "Не я ли, Господи!" Все поражены, что среди них мог оказаться предатель.

Де Невиля посещали более смелые идеи, чем молодого живописца, и он, рассматривая люков картон, сказал, щелкнув нарисованного Иуду:

-Если бы мне Бог дал талант живописца, я на вашем месте не рисовал бы Иуду со спины. Я знаю, что вы возразите, месье Люк — у вас не получаются злодеи. Но ведь вы не пробовали рисовать подобные физиономии! Я вам подскажу, с кого вы можете писать Иуду. Некий господин, сын и брат королей, глава придворных заговоров против Ришелье, выдавший де Шале, де Монморанси, де Сен-Мара, сосланный в замок Блуа....

-Гастон Орлеанский! — подскочил на месте Люк.

-Ваша картина напоминает мне славные дни Фронды. Ваши апостолы — их ведь обычно изображают седыми стариками — молоды и отчаянны, они скорее похожи на дворян-заговорщиков, особенно вот этот, это Петр, кажется?

-Вы так считаете? — спросил Люк.

-В тот-то вся и прелесть, Люк, черт побери! Но Иуду стоило бы показать в разворот.

-А вы знаете принца Гастона?

-Кто его, подлеца, не знает!

-Господин де Невиль! Едем в Блуа!

-В Блуа? С чего бы это? Я не могу — служба короля!

-Я хочу написать этого Гастона с натуры!

-Вы опоздали, господин художник. Принц Гастон умер не так давно.

-Какая жалость! — воскликнул Люк, а де Невиль расхохотался.

-Откуда вы явились, что не знаете таких вещей! Вам что, жаль этого знатного негодяя?

-Нет! Жаль только, что я не успел написать Иуду! Он, случайно, не повесился?

-О нет, господин Люк, умер своей смертью. Нет, знаете, — задумчиво произнес Оливье де Невиль, — Это, пожалуй, к лучшему, что Гастон Орлеанский умер, и вы не успели написать с него Иуду. Вы прекрасный художник, но во всем, что касается вашей живописи, вы фанатик! Неужели вы на самом деле помчались бы в Блуа из Парижа рисовать этого Иуду?

-О да! В конце концов, кровь, пролитая Шале и Сен-Маром, требует возмездия! Я не могу вызвать принца крови на дуэль, но я мог бы свести с ним счеты на своей картине.

-На ваше счастье, принц умер, — сказал Оливье, но глаза его заблестели, Люк нравился ему все больше, и молодой де Невиль помышлял о мести за Шале и Сен-Мара, но драться с принцем он не мог и рисовать не умел, — Иначе картина вызвала бы гнев нашего молодого короля. Я думаю, его величеству не понравилось бы, что его дядю написали в таком отвратительном образе. И, право, не расстраивайтесь, я сам увлечен вашей идеей и часто думаю о ваших апостолах. Я никогда ни у одного художника не видел таких апостолов, таких молодых, прекрасных, воодушевленных! Это — мы, понимаете, Люк, черт возьми! И Бог — с нами!

-Я хотел показать моих апостолов, когда они все вместе. Как вы, мушкетеры, говорите: "Все за одного, один за всех". В этом-то и идея! Они друзья, они готовы в этот момент отдать жизнь за Иисуса. Появись сейчас стража Пилата, в ход пошло бы что попало, но Иисуса они бы не выдали! То, что написали евангелисты, будет потом, — потом они, усталые, заснут в Гефсиманском саду, потом отречется Петр, потом получится так, что от девиза останется только половина: "Один за всех" .... -То есть Иисус за всех нас.... Но это потом! Это все знают! А сейчас они пока еще вместе, пока еще друзья, и пока еще "Все за одного"!

-Я понял это, — сказал Оливье, — Но все-таки апостолы потом вернулись к Богу. Минута слабости прошла. А вы не можете простить им эту слабость?

-Да! Особенно Петру! Я на его месте.... Эх, да что говорить! Мы не властны изменить ни запятой в Новом Завете.

-Если вы напишете эту картину, так как хотите, на нее будут либо молиться уцелевшие фрондеры, либо сожжет на костре тайная полиция Людовика.

-Это будет витраж. В соборе Святой Агнессы. Пока я над картоном работаю.

-Но вы вложили всю свою душу в эту работу, и я готов продолжать помогать вам в поисках ваших апостолов. Кого вам еще недостает?

-Иоанна, — сказал Люк, — Кстати, молодой Иоанн и оказался самым порядочным человеком. Он до конца был с Иисусом.

-Иоанна, — пробормотал де Невиль, — Дайте подумать... Что-то никто на ум не приходит. Впрочем, если хотите, поедем завтра со мной в Фонтенбло. Поищете там себе очередную жертву.

-А вы сейчас живете в Фонтенбло? То-то вас давно не видно у дядюшки Годо.

-Король и Двор в Фонтенбло, — зевнул Оливье, — А куда я денусь от моего короля? А в Париж я приехал призанять деньжат у папаши Годо: домой писать и клянчить у отца неохота. Мой батюшка все еще думает, что цены держатся на уровне сорок девятого года, а цены... сами знаете! Так поедем в Фонтенбло, месье Люк? Авось там найдете вашего Иоанна! Вы меня слышите? Л-ю-ю-юк! Очнитесь!

Люк отрешенно смотрел на свой картон, разглядывая полунаписанную фигуру апостола Иоанна. Де Невиль потряс художника за плечо.

-Вы едете со мной или нет, черт вас подери? Если едете, надо предупредить папашу Годо, чтобы разбудил вас около пяти утра, в семь я должен быть на месте!

-Да-да, разумеется, еду, — задумчиво сказал Люк, все еще не отводя глаз от апостола, — И я знаю, с кого писать Иоанна!

-С кого же?

-С вашего друга, красивого молодого дворянина, который тогда помог вам скрыться от погони.... Помните — на Новом Мосту?

Люк впервые напомнил Оливье о весеннем приключении. Оливье разинул рот и вытаращил глаза.

-Вы хотите писать апостола Иоанна с моего друга Рауля?

-Да, мне кажется, внешность подходит.

-Черт побери! Что только не придет в голову живописцу! А ведь вы правы, дьявольщина! Рауль хорошенький как ангел, он подойдет.

-Но согласится ли ваш друг, господин барон?

-Ба! Я это устрою! Рауль добрый малый. И кому не приятно было бы быть изображенным подле Иисуса в образе его любимого ученика! Жан-Поля вы всего лишь Фомой нарисовали, и то ходил неделю как именинник. Его, кстати, так и прозвали в полку "Фомой неверным". Даже Д'Артаньян его теперь так зовет. Он — Жан-Поль, конечно, а не Д'Артаньян — на дуэли дрался из-за этого прозвища.... Итак, мне нужно под каким-то предлогом притащить Рауля к вам в укромное местечко парка Фонтенбло. Знаю я такое местечко! Королевский Дуб! Там нас никто не побеспокоит! Это я беру на себя.

Люк, просияв, принялся укладывать свои краски и кисточки. Вдруг Оливье, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

-Ах я, дурак! Ничего у нас не выйдет! И что это такие идеи приходят на ум слишком поздно! Мы с вами опоздали, Люк. Рауль не может вам позировать для апостола Иоанна.

-Почему? — спросил Люк.

Глава 19. О том, что помешало Бражелону стать Апостолом Иоанном.

-Черт возьми, — пробормотал Оливье, — Как поздно меня осеняют гениальные идеи! Вот моего командира, господина Д'Артаньяна, такие идеи всегда осеняют вовремя! Но как бы я ни хотел походить на моего капитана, я вечно опаздываю! Увы! — и Оливье развел руками, произнося свое любимое восклицание, — Ни плохого Иуду с плохого принца Гастона Орлеанского, ни хорошего Апостола Иоанна с хорошего Рауля де Бражелона вы не напишете. Мы опоздали, господин художник.

-Ах! — воскликнул Люк, — Неужели вашего друга убили?

-Тьфу, тьфу! Плюньте через левое плечо! Нет, Слава Богу, живехонек!

-Может быть, вашего друга ранили на дуэли? Ведь, несмотря на эдикты и запреты, дворяне продолжают драться, и, если он....

-Да нет же! Что за чертовщина вам в голову лезет! Просто он уехал.

-А-а-а, — протянул Люк, — Жаль. Я уж настроился. Эх! И далеко уехал ваш друг?

-Да, далековато.

-Это... государственная тайна?

-Вовсе нет! Какая там тайна! Виконт разболтал о своем поручении всему Фонтенбло. Король послал моего друга в Лондон.

-Лондон.... Да, это далеко. Да у меня и денег не хватит.

-Нет, вы, право, сумасброд, Люк! Вы готовы тащиться в этот сырой Лондон, к занудам-англичанам, чтобы рисовать там моего Бражелона? Да, пока вы собираетесь, он сам явится!

-Значит, ваш друг скоро вернется?

-Кто его знает! Во всяком случае, ехать ему очень не хотелось. Но — приказ его величества! Ничего не поделаешь!

Люк задумчиво посмотрел на мушкетера и подумал, что он, бедный художник, житель чердака, в чем-то счастливее барона де Невиля и его друга виконта. Потому что он свободен, и никакой приказ короля не имеет силы над бедняком Люком Куртуа. Но вслух ничего не сказал, а только попросил при случае привести к нему виконта, и Оливье ответил самоуверенно:

-Считайте, что виконт уже у вас в мансарде. Но берегитесь, если Апостол у вас плохо получится, виконт вас поднимет не смех. Я предпочел бы удар шпагой шуточкам Бражелона: наши старые враги кое-что знают о его остроумии, и, право, такие удары труднее парировать!

-Так ваш друг любит говорить колкости?

-Разве я это сказал? Вовсе нет! Нас первыми задевают "они", мы предпочитаем не связываться с ними. Но у меня разговор короткий: "Сударь, вы подлец, свинья, скотина, и я готов драться с вами". А Рауль, если его заденешь, может убить словом.

-Хорошо, господин мушкетер, постараюсь не попасться на язык вашему виконту.

-Так вы едете со мной в Фонтенбло?

-Что-то расхотелось. Да мне и не встать так рано. Лучше завтра как проснусь, пойду-ка к Нотр-Дам, порисую голубков. Их там всегда очень много.

-Так вот откуда вы берете крылья для ваших ангелов!

-А как же! Я следую за натурой, господин мушкетер. Так помните, что вы обещали!

-Не волнуйтесь, достану я вам Апостола, — уверенно сказал Оливье.

И Люк со спокойной душой бродил возле порталов Нотр-Дам, рисовал своих голубков и заканчивал фигуры Апостолов. А потом по рекомендации Годо-батьки взялся за работу негра на королевском портрете Луизы де Лавальер. Закончив эту работу, Люк вернулся в свою мансарду. Оливье у Годо не появлялся. Однажды мушкетер пришел к Годо очень расстроенный. Хотел видеть старика, но Годо дома не оказалось.

-А, дружище Люк! — рассеянно сказал Оливье, — Вы не знаете, куда пропал папаша Годо?

-Право, не знаю. Утром был, а когда явится, трудно сказать. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, сударь?

Оливье вздохнул.

-Вы чем-то расстроены? — осторожно спросил художник, — Простите, если мой вопрос покажется вам нескромным, но... у вас неприятности? Если вам нужны деньги, я готов выручить вас, — гордо сказал Люк, бедность которого вошла в пословицу, — У меня сейчас как раз светлая полоса — благодаря богатым заказчикам.

-Поздравляю, милый Люк, но деньги мне не нужны, — Оливье огляделся по сторонам, — Вы сейчас ничем не заняты?

-Да нет, — доброжелательно улыбнулся Люк.

-Я хочу поговорить с вами.

-Я к вашим услугам.

-Тогда пройдемте к вам!

-С удовольствием, если вас не шокирует жилище бедного художника.

И они поднялись в мансарду.

-Что может шокировать мушкетера! — с прежней бравадой воскликнул Оливье, и, вдруг помрачнев, вспомнив что-то тяжелое, снова вздохнул и проговорил:

-Господин художник! Ни бедность, ни опасности, ни вражеские шпаги и пистолеты, ни мушкетный огонь, ни пушечные залпы, ни ураган, ни чума, ни кораблекрушение не доведут нас до шока. Но есть вещи в этом мире, которые могут и нас привести в шоковое состояние! Это — предательство людей, которым мы верили. Например, любимой девушки....

-Значит, это еще не любовь. Когда любовь настоящая, не предают. И на вас не похоже, чтобы вы из-за любви так убивались.

-Да я-то что! — махнул рукой де Невиль, — А вы говорите такие правильные вещи, мой юный художник, но вы это все по книжкам знаете, да по картинам с Амурами и Психеями. А еще, — грустно продолжал де Невиль, — Нас может довести до шока подлость со стороны.... — Оливье поднял глаза вверх.

-Не Бог же! — пылко возразил художник, — Бог никогда не предаст!

-Я не о Боге... Я, о монархе, которому мы клялись в верности и честно служили!

-Значит, монарх не стоит того, чтобы ему служить!

-Как у вас все просто! — саркастически усмехнулся де Невиль.

-Но предательству можно противопоставить верность, честь и дружбу! — воскликнул Люк, — Об этом я и хочу рассказать людям своей "Тайной Вечерей". А кстати, барон, не вернулся ли из Лондона мой прекрасный Апостол?

Оливье вздрогнул.

-Вернулся, — глухо сказал он.

-Так в чем же дело, барон! Но... что с вами? Что случилось?

-Слушайте, — сказал Оливье, — Я расскажу о том, что мешает моему другу встретиться с вами, хотя лучшего Апостола вам не найти, и в лучшее время виконт не отказал бы вам в таком пустяке.

Люк приготовился слушать. Вот что рассказал барон де Невиль своему приятелю, художнику Люку Куртуа.

... В тот день, когда Рауль примчался из Лондона вопреки королевскому приказу, и едва не застал свою Луизу в объятиях Людовика, когда Луиза почти выгнала бедного виконта, отчаянно закричав: "Не подходите ко мне!", когда на шум выскочил и король, в этот день, послуживший началом многих роковых событий, барон де Невиль дрался на дуэли с мужем своей возлюбленной, молодым маркизом. Маркиз был легко ранен, Оливье, секундант маркиза, сам маркиз и секундант барона, все тот же красавчик Жан-Поль де Жюссак, сбежали, когда полиция стала оцеплять место дуэли. Примерно за час до Рауля барон де Невиль явился к своему капитану и признался во всем.

Д'Артаньян призадумался. Де Невиль был одним из его лучших офицеров, и гасконец не собирался выдавать своего мушкетера королевской полиции.

-Кто ваш секундант, де Невиль?

-Жан-Поль.

-А маркиза?

-Ох, если бы я знал! Какой-то молокосос из Королевской Гвардии.

-Постараюсь вас выручить, барон, хотя, черт побери, когда мы в юности дрались — а мы дрались почти каждый день! — мы не бегали после каждой дуэльки к де Тревилю за помощью!

-Тысяча чертей, мой капитан!

-Десять тысяч чертей, барон де Невиль! У вас оружие в отвратительном состоянии! Тьфу! Смотреть тошно!

Оливье нахмурился — капитан придирался, оружие было в полном порядке.

-Но позвольте, мой капитан!

-Молчать, сто тысяч чертей! ВЫ ВЧЕРА БЫЛИ МНОЙ АРЕСТОВАНЫ ЗА НЕБРЕЖНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ОРУЖИЮ! Вы находились там, понимаете, там! — Д'Артаньян показал на дверь в маленькую оружейную комнату за его кабинетом, куда он отправлял своих провинившихся мушкетеров, — И за это время успели привести оружие в порядок. Вы поняли меня, барон? Это на тот случай, если его величество заинтересуется дуэлью. Хотя... — гасконец вздохнул, — Королю сейчас, пожалуй, не до того....

Оливье улыбнулся, поняв замысел хитрого капитана. Д'Артаньян его не даст в обиду! Ни Бастилия, ни немилость короля ему не угрожают!

-Нечего зубы скалить, — проворчал капитан мушкетеров, — Король не любит дуэли. Вы слышали, конечно, совсем недавно дрались де Гиш и де Вард.

-Я знаю. Бедняга де Гиш!

-И если бы в это дело не была замешана одна особа, которой интересуется его величество, король — готов поклясться! — покарал бы виновных. Маркиз тяжело ранен?

-Пустяки! Царапина!

Д'Артаньян проворчал, кусая усы: "Знаю я царапины, которые оставляют шпаги моих мушкетеров".

-Что ж, барон, подождем.... Подождем сутки-другие, там видно будет.

-Благодарю, мой капитан!

Оливье поклонился Д'Артаньяну и собрался, было уходить, но капитан ухватил барона за плащ и рявкнул:

-Куда пошел! А ну, ступай в оружейную, каналья!

-Вы меня арестовать хотите?

-А как я должен поступать с вами, де Невиль?

Объяснение капитана с мушкетером закончилось тем, что Оливье отстегнул шпагу, отдал оружие Д'Артаньяну. Капитан продиктовал красавчику Жан-Полю, выполнявшему при нем секретарские обязанности, приказ о заключении под стражу на трое суток барона Оливье де Невиля за небрежное отношение к оружию. Оливье пришел в восторг от формулировки гасконца — они никого не обманывали, ведь и рана на дуэли на что иное, как результат НЕБРЕЖНОСТИ ПО ОТНОШЕНИЮ К БОЕВОМУ ОРУЖИЮ!

Подписав приказ, Д'Артаньян грозно посмотрел на улыбающихся Оливье и Жан-Поля, которые пожирали гасконца влюбленными глазами.

-Вы все еще думаете, что у вас в ножнах игрушки вместо шпаг, черт вас раздери! — проворчал капитан, — Барон!

-Да, мой капитан!

-Вы мне даете честное слово, что в течение трех дней не выйдете из оружейной?

-Слово дворянина, мой капитан! Но.... Где я буду спать?

-Какой неженка! — буркнул Д'Артаньян, — Устроитесь как-нибудь.

Де Невиль еще раз поклонился капитану и отправился в оружейную.

Оружейная комната, где капитан мушкетеров велел находиться арестованному де Невилю, была складом оружия и военных трофеев. Небольшое окно было закрыто решеткой — решетку в свое время заказал Д'Артаньян, чтобы не разворовывали оружие, ибо фрондеры ухитрялись проникнуть в эту святая святых, воруя мушкеты.

-Нонсенс! — проворчал Оливье, хлопая дверью, — Нонсенс! Отобрать у меня шпагу и посадить под арест в склад с оружием.

Он решил устроиться поудобнее в своей тюрьме. Сняв с гвоздя кирасу, барон обернул ее своим плащом, решил использовать вместо подушки. Вытащил из угла Бог весть когда добытые трофейные знамена, похоже, испанские — львы и замки говорили, что знамена когда-то принадлежали гордым грандам Кастилии и Леона. Но с Испанией был мир, и знамена были ни к чему, а возвращать трофеи испанцам капитан не собирался.

Как некогда Генрих Четвертый, Оливье закутался в боевые трофеи. Собрался, было вздремнуть, но ему не спалось. А делать было нечего! Насвистывая мушкетерский марш, барон принялся изучать надписи, оставленные на стенах оружейной комнаты его предшественниками. Скажем честно, мушкетерский фольклор не был предназначен для чтения благовоспитанных барышень. Но никто, кроме провинившихся молодцов Д'Артаньяна, в эту комнату не заглядывал.

Барон вертелся на трофейных флагах, и начал уже засыпать, но его разбудили голоса в соседней комнате. Одним из собеседников был Д'Артаньян, его командир, его обожаемый капитан, другим — его друг, виконт де Бражелон, так неожиданно вернувшийся из Лондона.

Оливье де Невиль навострил уши.

Глава 20. В которой Оливье проклинает свое честное слово.

Все, о чем Рауль говорил с капитаном мушкетеров, барон де Невиль слышал так ясно, как если бы находился в одной комнате с собеседниками. Оливье удивился, как это Д'Артаньян забыл о его присутствии в смежной комнате и не увел Бражелона в противоположный конец кабинета, не понизил голос. Очевидно, капитан забыл о нем. Да что там его дуэлька с маркизом по сравнению с теми делами, в которые оказался, замешан его друг!

"Д'Артаньян с утра был не в духе, уже мы с Жан-Полем попались ему под горячую руку. И, словно мало своих забот у нашего капитана, приходится разбираться еще и в этой любовной истории. Но, как ни хитер мой капитан, Бражелон лезет напролом. И, пожалуй, капитану не увильнуть от прямого ответа. Да почему же, черт побери, он не скажет Раулю всю правду!"

Тут Оливье подскочил на месте, услышав спокойный голос гасконца: "Я не вмешиваюсь в дела подобного рода, и ты это хорошо знаешь"*

...................................................................................................

*Здесь и далее красным цветом выделены фразы, принадлежащие героям романа А. Дюма "Виконт де Бражелон", том 3, глава XI "Бражелон продолжает расспрашивать".

..................................................................................................

"Ну, зато я вмешаюсь! — сказал себе Оливье, — Я знаю все, и я расскажу!" Оливье готов был вмешаться в беседу мушкетера и Рауля. Когда виконт чуть ли не со слезами в голосе воскликнул: "Даже для друга! Для сына!" Но, вспомнив, что дал капитану слово дворянина не высовывать носа из оружейной комнаты, опустился на испанское знамя.

"Что он делает? — с негодованием думал барон, впервые усомнившись в своем капитане, — Как он может так говорить? И я-то не могу вмешаться, я дал слово! О, если бы я знал, черт возьми!"

"Сударь! — закричал Бражелон, — Во имя дружбы, которую вы обещали моему отцу!"

Де Невиль презрительно фыркнул и покачал головой. "Если мушкетеры не такие верные друзья, как мы считали, если это еще одна иллюзия, если Д'Артаньян не хочет помочь сыну Атоса, то уж мне и подавно рассчитывать не на что. Да, но с Бражелоном совсем другое дело! Я и не подозревал, что он так любит малютку Лавальер. Кто бы мог подумать! Бедняга! Увы!" — вздохнул де Невиль.

"Когда-то и я сходил с ума от любви и отчаяния. Но, Бог мой, как давно это было!"

"Ты бы никогда не простил мне, — говорил Д'Артаньян, — что я разрушил твою иллюзию, как говорится в любовных делах".

Оливье нахмурился. "А ведь у меня тоже были эти любовные иллюзии... Правда, мои любовные иллюзии так тесно сплелись с иллюзиями политическими. И я пережил крушение около семи лет назад, когда при взятии восставшего Города погибла моя невеста Жанна, пытавшаяся остановить солдат графа де Фуа.... Если бы Генрих Д'Орвиль не втащил меня в укрытие, я погиб бы вместе с Жанной, вместе с моей первой любовью, внучкой городского старшины. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Невиле и Жаннете.... Иллюзии, расстрелянные пушками.... Да, и вот новая катастрофа. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Рауле и Луизетте."

Вспомнив Жанну, Оливье почувствовал, что у него слезы наворачиваются на глаза. Об убитой невесте он старался не думать, искал забвения в объятиях прелестной маркизы. Но память о той, прежней, глупые слова, глупые поцелуи, выбитые ворота Города, солдатня графа де Фуа, пушки и лошади, пожары и баррикады. И бегущая к солдатам девочка, почти ребенок, его невеста Жанна...

"Что она кричала тогда? Не стреляйте! Не проливайте кровь, господа! Не убивайте своих братьев!" Оливье бросился за ней, но было уже поздно.... На лице Жанны застыло удивленное выражение. Умирая, она сказала Оливье: "Я была уверена, что они не будут стрелять, милый! Как же так?" У Оливье потемнело в глазах. Красное пятно на белом платье Жанны становилось все больше, эта краснота расползалась, Жанна тянулась к Оливье. Поцеловав умирающую Жанну, он был готов в одиночку броситься на всех головорезов де Фуа. Он заорал не своим голосом: "Жанна-а-а!!! Я отомщу за тебя этим подлым убийцам!" Оливье успел только подняться и выхватить шпагу. Роковая пуля из мушкета — и темнота... Граф Генрих у пролома в стене с письмом для аббатисы, в котором руководитель восстания просил укрыть в Монастыре Святой Агнессы его раненых товарищей.... "Все это совпало — крушение Фронды и смерть Жанны. Но, хотя я выжил, разве я живу, так, как жил в те дни, в восставшем Городе! Я никому не рассказывал о Жанне. Неужели я до сих пор люблю ее, а связь с маркизой — ошибка? Меня бы не поняли. Меня бы подняли на смех.... А Бражелон бы меня понял. Но, черт возьми, неужели у него зашло так далеко. И я буду тут сидеть, и слушать, не в силах ничего сделать?"

"Господин Д'Артаньян, вы знаете решительно все, и оставляете меня в замешательстве, в полном отчаянии, в агонии, это ужасно!"

Оливье скрипнул зубами. Рука барона уже лежала на ручке двери. Оливье повторял фразу, с которой он хотел обратиться к Раулю: "Дорогой виконт, то, что не хочет вам сообщить капитан мушкетеров, вам скажет ваш друг, барон де Невиль, если вам угодно еще верить в мою дружбу!"

"А дальше? И у меня повернется язык рассказать все, что я знаю о короле и Луизе де Лавальер? Повернется! Потому что лучше знать правду, какой бы она ни была!"

Но Оливье трусил и отступал, прикрываясь как щитом словом дворянина. "Нет, Д'Артаньян, право, не в себе! Как это он позволяет Бражелону говорить такие вещи, зная, что я рядом! Или наш капитан стареет и начинает кое-что забывать? Да и от Бражелона я не ожидал таких диких слов. Мой рассудок отказывается поверить, что Рауль способен произнести такие слова: "Но так как Бог и мой отец никогда не простили бы мне, если бы я пустил себе пулю в лоб, то я сейчас уйду от вас, и заставлю первого встречного рассказать мне то, что вы не желаете мне сообщить, я обвиню его в том, что он лжет...."

"Ага! Он хочет драться! Вот тут-то и пригодится моя шпага! Увы! — вспомнил Оливье, — Там моя шпага, там, у Д'Артаньяна. И ничего я не могу поделать. Даже навязаться в секунданты не могу, пока не пройдет три дня".

Де Невиль выслушал разговор до конца и, верный своему слову, не показал нос из оружейной комнаты. Но разговор его очень озадачил. Потом он разобрался, что Д'Артаньян как всегда хитрит и водит Рауля за нос, пытаясь скрыть если не всю правду, то значительную ее часть.... И то, что де Невилю было ясно из намеков Д'Артаньяна, бедный виконт совершенно не понимал. Де Невиль не знал, на что решиться — оставить все как есть или все-таки вмешаться и рассказать Раулю все, что он знает.

"О! Только этой стервы тут не хватало!" — подумал барон, услышав голос фрейлины Монтале, которая утащила с собой Рауля.

Обдумав еще раз всю ситуацию, Оливье решил: "Три дня — не так уж много! Не сожжет же Рауль за три дня Лувр и не убьет короля! А через три дня, когда слово, данное гасконцу, перестанет действовать, я что-нибудь придумаю. Хоть бы этот бездельник Жан-Поль появился или Гугенот! Хороши друзья! Где они шляются? Именно сейчас они мне чертовски нужны!"

Оливье влез на барабан и выглянул в окно. Ни Жан-Поля, ни Гугенота во дворе Лувра не было.

Барон выругался и, соскочив с барабана, приблизился к двери в кабинет Д'Артаньяна. Кажется, капитан был один. Оливье осторожно приоткрыл дверь и позвал шепотом:

-Капитан!

Глава 21. Мушкетеры в шоке.

Д'Артаньян обернулся. Предыдущий разговор мушкетера с Бражелоном был слишком тяжелым для собеседников, и капитан совсем забыл о своем арестанте. Оливье де Невиль вышел из оружейной комнаты, чтобы упрекнуть капитана мушкетеров за его иронический тон, которым Д'Артаньян говорил с виконтом.

Оливье собирался упрекнуть капитана и от себя лично, от своего имени. Он, Оливье де Невиль, после того, что слышал только что, не

верит в легенду их полка, не верит в знаменитую дружбу мушкетеров. И, потеряв эту веру, он, Оливье, не считает для себя возможным носить этот плащ. Он уходит, он расстается со своим капитаном! Оливье готов был даже бросить в лицо своему обожаемому капитану страшное слово: "Предатель!"

Но слова замерли на устах молодого человека, когда Д'Артаньян повернул к нему голову. Печальные глаза гасконца заставили де Невиля забыть все гневные слова, которые он собирался выпалить капитану.

-Мой капитан, — прошептал Оливье. А Д'Артаньян пробормотал:

-Да.... Такие вот дела.... Я никогда не думал, что это так серьезно.

-Мы должны вмешаться, мой капитан! Мы должны помочь!

-Какая тут помощь? Оливье, вы говорите как ребенок. А вы, насколько мне известно, друзья с Бражелоном?

-Да, мой капитан, и уже давно. Я все слышал. Но надо что-то делать!

Я боюсь за Рауля.

-Кое-что я пробовал предпринять. Но, кажется, любовная драма моего

юного друга приведет к непредсказуемым результатам.

-Капитан! Позвольте вас спросить.... Граф де Ла Фер по-прежнему ваш друг?

Д'Артаньян улыбнулся.

-Больше чем когда-либо!

-Вы сняли камень с моей души! Я уверен, вы вдвоем что-нибудь придумаете. Вы найдете выход. Не бывает безвыходных положений, вы всегда это нам говорили!

-Я сам все время думаю, что делать. Но боюсь, что это безвыходное положение. Не из всех лабиринтов бывают выходы. Иногда лабиринты кончаются тупиком.

-Тезея вывела из лабиринта нить Ариадны. Должна же быть эта ниточка, должна быть эта....

-Ариадна? — горько усмехнулся капитан и махнул рукой.

-Вы так говорите.... Ну почему?

-Вы не видели теперешнего Бражелона. Это совсем другой человек. Парень просто обезумел из-за этой своей девчонки Лавальер!

-Да, но я слышал все, что вы говорили. Поневоле, правда, я не хотел подслушивать. Но все равно — даже если бы я заткнул уши.... Вы оба говорили так громко. Капитан! Мне вы можете доверять! Если понадобится защитить Рауля даже от самого короля, вы не забудете о бароне де Невиле?

-Барона де Невиля, может, тоже нужно защищать, — проворчал гасконец, — Оливье!

-Мой капитан!

-Сейчас ничего не предпринимайте. Вы никому не поможете, а себе только навредите.

-Мой капитан, я готов....

-Я заранее знаю, что вы мне скажете, барон! Вы готовы на все, чтобы доказать, что вы верный друг виконта де Бражелона. И нынешняя молодежь так же честна и верна дружбе, как мы в юности. Я все это знаю, Оливье. Хоть я и ворчу на вас чаще, чем, может быть, следовало бы, я люблю вас, молодых. С вами никогда не соскучишься и никогда не состаришься, мои ребятки! Скажу вам больше, Оливье — а я не так часто откровенничаю и говорю о своих чувствах с кем бы то ни было — этого мальчика, Рауля, который выбежал от меня сейчас в смятении и отчаянии, я готов спасти ценой собственной жизни. Я одинокий человек, и Рауля люблю как собственного сына. Впрочем, Портос и Арамис тоже. Кроме моих друзей и службы, у меня никого нет. Но я на службе. Это и вы, мои мушкетеры, мои отважные ребятки. Вы все тоже мои дети.

-Ваша служба, мой капитан, это не только мы, ваши мушкетеры, ваши дети, как вы сказали, — тихо проговорил Оливье, опустив голову, — Но и его величество король. А короля вы тоже любите, мой капитан!

-Конечно, — ответил Д'Артаньян, — В том-то и все дело!

-Но события могут развернуться так, что перед вами встанет страшный вопрос, вы должны будете выбрать — друзья или король? Что тогда?

Д'Артаньян побледнел. Это он сам себе уже говорил.... Не отвечая на вопрос барона, мушкетер встал, прошелся по кабинету, и, вернувшись к Оливье, сказал, обняв де Невиля за плечи:

-Тогда и видно будет. А сейчас, барон, ступайте в оружейную комнату и помните, что ваш капитан верит в ваше слово и не даст вас в обиду!

Оливье вернулся в свою тюрьму, закутался в трофейный флаг и заснул. Спать было неудобно, он то и дело просыпался, вертелся, чертыхался. Во время одного такого пробуждения де Невиль услышал условный свист под окном. Раскрыть окно и высунуться наружу Оливье не мог — мешала решетка. Поэтому молодые люди, давшие барону сигнал, встали подальше, чтобы он мог их видеть. Де Невиль узнал своих друзей — Анжа де Монваллана по прозвищу Гугенот и Жан-Поля де Жюссака.

-Наконец-то! — воскликнул Оливье, — Забирайтесь ко мне поближе, я не собираюсь орать на весь луврский двор — слишком серьезные события произошли, происходят и еще — увы! — произойдут!

-Нужна лестница, дружище, — заметил Жан-Поль.

-Где я возьму лестницу? — проворчал Оливье.

-Святая простота! — всплеснул руками Гугенот, — Здесь есть один тайничок. Ну-ка, посмотри. Где доспехи в углу. Там накарябано "Да здравствует Генрих Четвертый" Нажимай на римскую цифру V после слова "Генрих".

Все так и оказалось. Оливье нашел тайничок, а в тайничке — веревочная лестница, колода карт, несколько бутылок вина и стаканчик с костями. Де Невиль просунул веревочную лестницу между вертикальными прутьями решетки и укрепил на горизонтальных. Вскоре Жан-Поль и Гугенот забрались на карниз. Пожав руку своему товарищу, Жан-Поль и Гугенот спросили, что случилось. Оливье рассказал друзьям самое главное. Но у мушкетеров была не менее важная новость. Жан-Поль шепнул де Невилю чуть слышно:

-Граф де Ла Фер у короля.

-Ох! — только и сказал де Невиль, — Боюсь, что дело кончится бедой! Но... вот что мы сделаем! Гугенот! Ты знаешь потайной ход в кабинет короля! Знаешь дверь в стене? Мы там с тобой дежурили в тревожные времена, охраняя особу Людовика.

-Как не знать!

-Ступай туда и все слушай, чтобы мы в случае чего успели предупредить графа!

-А мне что делать? — спросил Жан-Поль.

-А ты будь возле Бражелона. На глаза не попадайся, но будь готов прийти на помощь. Если.... Чего я все-таки очень боюсь! — он поднесет к виску пистолет, удержи его руку! Останови его, если он захочет убить себя кинжалом, шпагой, ядом! Любой ценой помешай, понял?

-Понял! — ответил Жан-Поль, — Но неужели дойдет до этого? Хотя.... Чем черт не шутит. Какая-то бесовская эта любовь, если доводит до такого.

И друзья де Невиля быстренько спустились по веревочной лестнице, которую барон снова спрятал в тайнике.

Оливье ходил по своей темнице взад-вперед. Лишенный возможности действовать, барон де Невиль уже в который раз проклинал свое честное слово, все свое воспитание, все то, чем раньше так гордился. Но Оливье с детства считал слово дворянина святыней и не мог себе позволить нарушить его. Правда, друзья если и не действовали, то были наверняка уже там, куда их послал Оливье. Гугенот в тайнике за королевским кабинетом, а Жан-Поль — возле Дома Генриха Четвертого, где жил Рауль.

х х х

Пока Жан-Поль разыскивает Дом Генриха Четвертого и сторожит друга, Гугенот, взобравшись на карниз тем же способом, вцепился в решетку, и в таком полувисячем-полусидячем положении что-то горячо рассказывает де Невилю. Приблизимся же к нашим мушкетерам и послушаем их разговор.

-Значит, граф так и сказал? — переспросил Оливье.

-Ей-Богу! Провалиться мне на этом месте! Клянусь честью, де Невиль!

Так и сказал!

-Именно в таких выражениях? — продолжал допытываться де Невиль, — Вы, мол, сир, подлый негодяй?! На графа де Ла Фера это не похоже.

-Э-э-э, видишь ли, де Невиль....

-Не мычи ради Бога, Гугенот, постарайся все припомнить, от слова до слова. Это очень важно! Так говори, граф действительно назвал Людовика "подлым негодяем"?

-Прямо так он не сказал, конечно, но смысл был такой. Вы мол, сир, теперь наш враг. Вот "врага" — то я уж запомнил! Да-да, Оливье! Я даже ущипнул себя — не снится ли мне это, не бред ли, не чудится ли мне после вчерашней пирушки.... Неужто во Франции впрямь существует человек, способный бросить Королю-Солнцу в лицо такие слова: "Вы стали нам врагом, ваше величество, и отныне над нами один лишь Бог, наш единственный повелитель и господин". *

....................................................................................................

А. Дюма. "Виконт", том 3, глава XVIII "Король и дворянство".

....................................................................................................

Вот как он сказал, и эти слова я передаю тебе точно в таком виде, как услышал!

-А что король?

-Черт возьми! Король вне себя!

-А все-таки граф молодец! — восхищенно сказал Оливье.

-Еще бы! Молодец, не то слово! Наш человек!

-Вернее, мы его люди! — поправил Оливье, — Но говори же дальше, что

еще сказал королю граф де Ла Фер? Понимаешь, я не из любопытства спрашиваю и не разносить по Лувру секретные разговоры от тебя требуется, а рассказать мне все и сразу забыть эту беседу, понял?

-Ни одной живой душе! — заявил Гугенот, — На чем мы остановились?

-"Вы стали нам врагом", — напомнил Оливье.

-Послушай, дорогой де Невиль, я не смогу в точности восстановить весь диалог, все эти возвышенные фразы, которым такие господа, как граф де Ла Фер с детства обучены.

-Не скромничай, Анж, ты в коллеже учился у отцов-иезуитов.

-Я скажу тебе прямо, как я понял его слова. Про врага я тебе уже говорил?

-Да-а-а, — простонал де Невиль.

-А потом граф сказал, что он короля больше не уважает, и виконт, его сын, королю служить не будет, все кончено! И еще что он, граф, и его потомки рвут все свои связи с Людовиком. Я не совсем понял, к чему он приплел подземелье Сен-Дени, да и не все расслышал отчетливо...

-Зато мне ясно, при чем Сен-Дени, — вздохнул Оливье.

-А потом.... Знаешь, что он сделал?

-Король?

-Нет, граф! Он шпагу сломал!

-О, Господи! — воскликнул де Невиль, — Я не решился бы на такое....

-Я тоже, друг мой! Рука бы не поднялась.... При короле.... Но что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Слушая дерзкие слова графа, я и ужасался и восхищался. Важен был тон, которым он все эти слова произносил. Казалось, что ничего иного и сказать невозможно. В этом колдовство какое-то.

-А король?

-Граф ушел, а король вызвал Д'Артаньяна.

-Сразу?

-Нет. Король, похоже, тоже был не в себе. Вызвав Д'Артаньяна, король приказал арестовать графа. Я этого ожидал, но не думал, что Д'Артаньян согласится. Вот скажи, ты согласился бы на его месте?

-Это хитрость, — прошептал Оливье, — Наш капитан хочет перехитрить короля.

-Я, признаться, подумал то же. Но король не поленился написать письменный приказ. Понимаешь, что это значит? Своей рукой Людовик расписался в том, что он деспот и тиран! И, если такие приказы получает его капитан мушкетеров, у нас не просвещенная цивилизованная монархия, а страна с военной диктатурой с королем-диктатором во главе, который не допускает и не допустит ни одной вольной мысли! Ведь подумай, Оливье — мы охрана короля и всего лишь! В наши функции не входят обязанности полицейских.

-Что же было дальше? — спросил де Невиль.

-Я выбрался из своего тайника и побежал за Д'Артаньяном. Я успел перехватить наших мушкетеров на лестнице, провожая графа де Ла Фера, они приветствовали его, махая шляпами. А сам граф, уходя из Лувра, на дружное "Виват" наших ребят приподнял шляпу, печально улыбнулся и был таков. Когда я рассказал о королевском приказе, все возмутились. Но тут появился наш капитан. Он понял, что мы что-то замышляем. Мы окружили нашего командира. Я выступил вперед, вернее, меня вытолкнули. По нескольким словам, которыми я успел обменяться с друзьями, я понял, что приказ короля возмутил наших товарищей.

-Капитан, если вы выполните этот подлый, бесчестный приказ, мы вам больше не солдаты!

-Тс! — свирепо сказал гасконец, кусая усы, — Откуда вы узнали о приказе, Монваллан?

-В Лувре, мой капитан, стены имеют уши.

-Молчать! Вы что, никак мятеж решили поднять?

Ропот был ответом.

-Все по местам! — рявкнул Д'Артаньян, — Я отвечаю за все!

Глава 22. Люк Куртуа, будущий автор батальных полотен.

Как уже знает читатель из разговора Рауля и Мадлен Годо, мятеж или восстание, которое едва не началось, было предотвращено словами Гугенота: "Отбой, господа, граф свободен!"

Люк, в сознании которого за секунды пронеслись эпизоды, занявшие так много места в нашем повествовании, вернулся к начальной точке своего диалога — к боевой компании герцога де Бофора. Рауль, не подозревая, что мысли художника, вертелись вокруг его собственной персоны, подумал, что живописец, как это свойственно людям его профессии, ушел в свое творчество, и в свою очередь, стал обдумывать план спасения дочери Бофора, имея теперь всю необходимую информацию для его реализации.

Люк кашлянул. Раз, другой, третий.

-Виконт! — наконец позвал он.

-Вы меня звали, сударь? — спросил Рауль.

По взволнованному лицу художника Рауль понял, что Люк хочет сказать ему что-то очень важное. Важное, разумеется, для этого странного парня. Он сам встречу с Люком считал эпизодом, который вскоре забудется, и не подозревал, как тесно в будущем сплетутся их судьбы.

-Виконт, у меня к вам просьба....

Рауль затаил вздох, ему уже смертельно надоели всякие просители. Но он решил, что последние дни в Париже не стоит срываться и отказывать этому взбалмошному живописцу в каком-то пустяке.

-Буду рад помочь, — учтиво сказал Рауль.

-Я хочу ехать с Бофором!

"Еще один сумасшедший", — вздохнул Бражелон и ответил классической фразой:

-А вас-то, Люк, какой черт несет на эти галеры?! Разве у вас есть военная или морская специальность? Я не скажу даже, что вы очень хороший фехтовальщик. Так себе, честно говоря. В качестве кого вы поедете с нами?

-В качестве художника, — гордо сказал Люк, — Ваши будущие подвиги нуждаются в том, чтобы их увековечила моя кисть!

-Вы не баталист, Люк Куртуа. Займитесь своим делом. Ваше дело — ангелы и мадонны. Вы нашли себя в христианской живописи. Я не видел прежде ничего подобного, поверьте. Вы пребываете в Раю, когда рисуете своих ангелов. Там, в Раю, и оставайтесь! Война — это Ад. Зачем вам Ад? Зачем вам батальные полотна?

-Послушайте, виконт, я никогда не прощу себе, если потеряю этот шанс! Возможность увидеть мир.... Корабли! Паруса! Горы! Все это ярко, загадочно, экзотично, таинственно. Меня манят приключения и путешествия. Ветер странствий, далекие горизонты! Боже мой! Как вы не понимаете!

-Корабли, паруса, горы.... Да, вы это увидите, но вы увидите еще песок, кровь и смерть... Вы услышите не только крики чаек, а стоны умирающих. Не только салют победы, а траурные залпы. Не только "Сен-Дени Монжуа, за Францию!" — раз уж нашу экспедицию называют Девятым Крестовым походом,... но и вопли арабов, что-то вроде "аллах-акбар"....

-Это жизнь! При всем при том, это яркая жизнь, которая бьет ключом!

Бури Средиземного моря, ураганы аравийской пустыни, насколько это круче, чем этот серый дождь над Парижем.... Я задыхаюсь, я умираю от скуки в этой жалкой дыре! Умоляю вас, Бражелон, сделайте так, чтобы меня включили в состав экспедиции!

-А как же ваши обязательства перед аббатисой?

-Это терпит. Вернусь, тогда и закончу....

-А если....

-А если не вернусь, закончит другой художник. Все уже почти готово. Я одинок, у меня ни жены, ни ребенка, ни родителей, ни возлюбленной.... Моя возлюбленная — только мечта, мечта художника.... Я свободен как птица.... И полечу с вами как на крыльях....

-А если сломаете свои крылья? — прошептал Бражелон, с жалостью глядя на Люка.

-Авось! — махнул рукой Люк, — Но скажите, в ваших силах сделать так, чтобы герцог взял меня на корабль?

-Да, Люк. Герцог де Бофор оказал мне честь, назначив своим адъютантом. Но если с вами что-то случится, и Франция потеряет великого художника?

-Остаются Миньяр, Лебрен.

-Но не будет Люка Куртуа....

-Моя цель — рассказать Франции правду об этой войне средствами живописи! Мой карандаш — вот мое оружие! Возьмите меня! Клянусь,

вы не пожалеете! Художник пригодится вам не меньше, чем священник или врач. Послушайте, Бражелон, хотя вы с таким высокомерием говорили о моем способе зарабатывать на жизнь, я за месяцы, проведенные на Новом Мосту, многому научился. Я умею рисовать портрет за несколько минут! Подумайте о бедных солдатах, оторванных от родины, милой Франции. Разве мои рисунки не будут лучшим утешением для их близких?! Для жен, сестер, матерей, детей! Для всех, кто остается во Франции! И ждет их возвращения! И, получая письмо солдата Бофора в любом уголке Франции от Бретани до Оверни, от Нормандии до Лангедока, увидев своего сына живым и невредимым, люди будут радоваться, и благодарить Бога!

-А вы знаете, Люк, иногда письма с войны приходят с опозданием. Человека уже убили, а письмо приходит, словно он еще жив. В таком случае вдвойне больно.

-Всех не убьют. А кого-то мои рисунки обрадуют. В этом моя миссия. А если понадобится, я возьму и шпагу в руку. Все-таки отец кое-чему успел меня научить. Не такая уж я и бестолочь, как вам могло показаться. Я просто очень разволновался, когда дрался с вами — наслышан я о вашем фехтовании.

"Люк Куртуа, скрывающий свое знатное имя, молодой мечтатель, энтузиаст, искатель приключений, бросается очертя голову в эту кровавую авантюру, не потому, что желает расстаться с жизнью, а от избытка энергии и жизненных сил. А если война отнимет жизнь у этого талантливого юноши, и Люк погибнет, а я останусь жив?" — подумал Рауль, так и не решаясь дать положительный ответ на просьбу Люка.

-Сделаем так, — сказал Рауль наконец, — Сейчас я беру вас с собой. Я дам вам рекомендательное письмо к монсеньору герцогу. Предоставим решение самому Бофору.

-О, Бофор не пожалеет! Я пригожусь, Бражелон, вот увидите, я пригожусь! Я буду работать как проклятый, рисовать всех и все: пушки, корабли....

-Горы-море-паруса, — улыбнулся виконт.

-Да, виконт, но, прежде всего людей, участников этой войны. Лучше сказать, героев!

Рауль постарался представить себе будущее батальное полотно

Люка Куртуа, героями которого будут его товарищи по оружию, Бофор и он сам. Но, несмотря на богатое воображение, он очень плохо знал местный колорит, то есть фон батального полотна Люка Куртуа, ибо имел о Северной Африке весьма туманное представление.

Едва появился дядюшка Годо, Рауль поспешил откланяться и увел с собой молодого художника. Будущий автор батальных полотен на всякий случай прихватил ящичек с красками, кисти и кое-какие свои художественные принадлежности, засунув в уже знакомую нам холщовую сумку.

А в кабачке дядюшки Годо продолжали свою прощальную пирушку мушкетеры. Добавим, что де Невиль, герой этой пирушки, явился после Годо, вместе с Люком Куртуа, и это обстоятельство помешало Раулю и Оливье встретиться в "Золотых Лилиях". Люк пошел к себе, а Оливье остался внизу. Художник и виконт, не желая попадаться на глаза знакомым, вышли через черный ход и направились в Дом Генриха Четвертого.

Глава 23. Мнение профессионала.

Люк и Рауль дошли до Дома Генриха Четвертого очень быстро. Восторженное выражение лица, с которым Люк Куртуа покинул трактир Годо, сменилось озабоченным и тревожным, когда молодой художник, следуя за виконтом, переступил порог Дома Генриха Четвертого. Рауль, занятый своими планами и мыслями, не обратил внимания на эту перемену.

-Вот вы и у меня, — приветливо сказал Рауль, — Прошу.

Художник вошел в квартиру Рауля и замер, пораженный. Казалось, здесь готовились к балу или к празднику. Стол овальной формы был застелен нарядной скатертью. В красивых вазах стояли букеты цветов, составленные с большим вкусом. Вечерело, и поэтому в люстре и в канделябрах ярко горели свечи. Сервировка стола, закуски, вина, десерт — все было на высшем уровне. Казалось, здесь побывала фея. Сама фея стояла возле Оливена и, заметив хозяина, присела в почтительном реверансе, скромно опустив ресницы.

Оливен не без некоторого беспокойства встретил своего господина — он боялся, как бы Рауль не отругал его за всю эту роскошь, так не соответствующую обету бедности, который собирался дать его хозяин.

Но Рауль, приятно удивленный переменой в его жилище, привел с собой гостя, и оливеновы хлопоты оказались кстати. Он поблагодарил взволнованных Оливена и Розу, которую слуга представил как свою невесту.

-Вот и отметим вашу помолвку, — улыбнулся виконт.

"А для меня это, наверно, последний пир, прощание с роскошью".

-Я не успел позаботиться о достойном вас обеде, мой господин, — сказал Оливен, — Но если ваша милость изволит откушать, что Бог послал, мы с Розой почтем за честь прислуживать вам.

Лукавая улыбка хозяина сказала Оливену, что Рауль разгадал его игру и видит его насквозь — парень перед гостем выхваляется, представляя его этаким богатеем.

А все-таки этот праздничный ужин был затеян не вовремя! Правда, Рауль собирался отправляться по адресу, указанному дядюшкой Годо позже, когда совсем стемнеет, и у него осталось часа два-три, чтобы собраться и подготовиться к своему опасному делу.

Между тем Люк Куртуа, оценив изящество обстановки, внимательно рассматривал рыцарские доспехи, картины, посуду, восхищаясь всей этой красотой. Но, вспомнив нечто тревожное,

молодой человек подошел к виконту и прошептал: "Господин де Бражелон, я хотел бы сказать вам два слова наедине". Рауль увел Люка в свой кабинет. Становилось все темнее, и Рауль взял, было подсвечник, но Люк покачал головой, поманил виконта к окну и, встав у шторы, кивнул на улицу.

-Видите, — сказал Люк, — За вашим домом следят. Видите людей в доме напротив?

Рауль всмотрелся в темные окна противоположного дома.

-Правда, мелькают какие-то тени.

-У вас есть враги? — спросил художник.

-Эх! — вздохнул виконт, — Пожалуй, их у меня даже слишком много. Но навряд ли это люди де Варда, хотя он и грозился, что на все пойдет, чтобы свести со мной счеты. Скорее всего, это люди короля.

-Да, наверно! Мне тоже так показалось. Поэтому будьте осторожны.

-Спасибо, Люк. Вы очень кстати заметили этих прощелыг. Вы честный человек! Но почему вы обратили внимание на слежку?

-Профессиональное качество, господин виконт. Я наблюдал за тем, как меняется цвет дома в зависимости от времени суток и увидел этих молодчиков.

-Еще раз благодарю вас, Люк. Так пойдем, перекусим?

"Хорошо живет, — усмехнулся Люк, — Для меня это лукуллов пир, а для него перекусить!"

Люк хотел идти с виконтом, но внимание его привлек рисунок, выполненный пастелью, и художник с любопытством взглянул на него. Рауль побледнел — это был портрет Луизы, ее собственной рукой нарисованный.

-Мадемуазель де Лавальер! — неосторожно воскликнул художник.

-Вы ее знаете? — спросил Рауль, чувствуя, что сердце его отчаянно забилось.

-Что вы! Я не знаком с мадемуазель де Лавальер! Свободный художник и.... фрейлина герцогини Орлеанской слишком далеки друг от друга...

Рауль оценил такт художника, не назвавшего Луизу новым "званием" — фавориткой короля.

-Как же вы ее узнали? — спросил Рауль, то, глядя на портрет Луизы, то, отводя глаза.

-Я имел некоторое отношение к созданию знаменитого королевского портрета.

-Вот как?! — воскликнул Бражелон, — Вы писали ТОТ ПОРТРЕТ?!

-Разве там стоит мое имя? Портрет Луизы де Лавальер писала придворная знаменитость.... Миньяр, если не ошибаюсь.

-А вы?

-Господин де Бражелон, мой отец, до того как стал Маэстро, был учеником великого Рубенса. Неужели вы думаете, что Питер Пауль Рубенс собственной рукой написал все портреты, ему приписываемые? Он даже за всю жизнь не успел бы покрыть краской столько портретов! На великого Рубенса работал целый отряд учеников. А сам Рубенс, когда картина была прописана по его эскизу учениками, проходил кистью мастера и делал из подмалевка шедевр! Вот наши шляпы широкополые, их и зовут с тех пор "рубенсовские".

Вы же видели, какие дивные глаза писал Рубенс!

-О, я восхищаюсь Рубенсом, — печально сказал Бражелон. Потому что думал он о портрете Луизы, у которой были именно рубенсовские глаза, но на королевском портрете, а не на этом, ему принадлежащем.

-Так же как при Рубенсе, работают и сейчас. Придворный художник писал лицо в присутствии его величества короля и мадемуазель де Лавальер. А для работы негра — надо же писать фон, букет, натюрморт — наняли бедного Люка. Поэтому я и удостоился чести пожить какое-то время у короля.

Люк замолчал. Он постеснялся сказать Раулю, что, заканчивая за другого художника портрет Луизы, он во дворце выискивал своего Апостола Иоанна — не вернулся ли он, часом из своей заграничной командировки? И взялся за портрет фаворитки, как из-за денег, так и для того, чтобы поскорее найти свою натуру для "Тайной Вечери". Ибо люди его профессии готовы залезть на Луну, если им понравится чья-то физиономия, подходящая для их творений. Но, закончив портрет, Люк получил деньги и вернулся в свою мансарду. Не успели высохнуть краски и лак на Луизином портрете, как разразился скандал, к которому оказался причастен его Апостол. Люк, который знал от Оливье о любовной драме Бражелона, решил, глядя на автопортрет Лавальер с насмешливой улыбкой, вмешаться и помочь бедному влюбленному так, как может помочь художник.

Профессия научила Люка проницательности, и он, всей душой сочувствуя Раулю, понимал, что с этой нежной блондиночкой у виконта все кончено, и чем скорее Рауль забудет ее, тем лучше. А Рауль как нарочно спросил его:

-Вам нравится этот портрет? С точки зрения профессионала?

И тут Люк опять усмехнулся.

-Дорогой виконт, боюсь, если я скажу вам свое мнение, вы броситесь на меня со шпагой.

-Нет, клянусь вам.

-Даже если мое мнение оскорбит молодую.... Гм.... Художницу?

-Я видел вашего Иисуса, Люк, и, что бы вы ни сказали об этом портрете, положусь на ваше мнение.

-Но здесь темно.

Когда загорелись свечи, Люк спросил:

-Вы позволите? — и, видя, что Рауль ответил согласием, осторожно снял портрет со стены.

-Да, — снисходительно сказал Люк, — Она похожа. Сходство есть, но.... Только, пожалуйста, не обижайтесь — и скажите, виконт, я слышал, что бедняжка Лавальер хромает. Разве она к тому же кривая?

-Что вы! У нее.... Прекрасные голубые глаза.... Вы же видели, какие глаза были у нее на королевском портрете....

-Да-да, виконт, но на этом портрете, что бедняжка рисовала сама, левый глаз больше правого. Посмотрите, сразу видно!

-Черт возьми! Вы правы!

-Еще бы не прав! Вот — карандашом измерим — видите, насколько больше! И к тому же она расположила их очень далеко. У нормальных людей здесь уже виски. Между глазами должно быть расстояние....

-Равное длине глаза, — сказал Рауль, — Этому меня учили, черт побери! Но.... Вы придираетесь.

-Если вы сами в детстве учились рисованию, вы должны помнить, где проходит линия глаз.

-Геометрическая середина лица.

-Ну вот. А у нее? У нее глаза вылезли на лоб, и только прическа позволяет не сразу заметить это. И разве у бедной девушки глаза на одном уровне?

-Она.... Она художественная натура, и очень не любила проводить эти вспомогательные линии, — пробормотал Рауль.

-Она не любила проводить вспомогательные линии, бедняжка? — захохотал Люк, — Тем хуже для нее! Если бы мадемуазель не поленилась найти линию рта, он не опустился бы так низко.

-Ах, дьявол, вы убили этот портрет своим языком, Люк.

Бражелон, для которого портрет Луизы был иконой, смутился, вспомнив свои презрительные усмешки в мастерской Люка. Теперь все указанные Люком недостатки бросались ему в глаза и очень раздражали. Люк действительно убил Луизино художество.

"И я был так слеп, что находил этот портрет прелестным. О, какой я дурак!"

-Взгляните, виконт, вдобавок у бедной девушки флюс!

Это было слишком! Рауль сделал движение, чтобы забрать рисунок у Люка, но художник поднес портрет к зеркалу — так, по его словам, отец учил его в детстве определять, не перекосился ли портрет. Зеркало отразило все недостатки Луизиной пастели. Теперь портрет стал казаться Раулю отвратительным. Увы, у бедной Луизы правая щека была перекошена.

-Я сам рисовал дружеские шаржи, но не думаю, что мадемуазель хотела нарисовать карикатуру. Тут и технические ошибки. Пастельные портреты рисуют на специальной бумаге, и потом хранят в рамке под стеклом.

-Мы этого не знали, — вздохнул Рауль, — Значит, по-вашему, это очень плохая работа?

-Как вам сказать.... Это дамский рисунок. И всего лишь. То, что я вам сейчас сказал, самой мадемуазель я преподнес бы в более мягкой форме.... Девушка, видно, очень старалась. И хотела сделать вам приятное. Смотрите, какие ресницы нарисовала! Как у куклы! У нее они на самом деле такие длинные?

-Да, у нее длинные ресницы.

-Впрочем, многие дамы при Дворе рисуют гораздо хуже, — сжалился Люк.

Конечно, в другой ситуации Люк не обратил бы внимание Рауля на такие явные недостатки, но цели своей он добился. Портрет перестал быть иконой. Кумир был повержен. Может быть, со стороны Люка это было и жестоко, но Бражелон при нем держался молодцом, даже заставил себя усмехнуться. И.... портрет Луизы постигла та же участь, что и ее записку к де Гишу.

Но сжигать изображение любимой девушки вдвойне мучительно! Правда, на этот раз наш герой сдержал слезы — Люк стоял рядом. И при Люке он улыбался. Через силу, но улыбался.

-Не имел ли я несчастье обидеть вас, виконт? — мягко спросил Люк, пораженный улыбкой на устах его нового знакомого и отчаянием в глазах, — Но я только высказал свое мнение.

-Мнение профессионала, — склонил голову виконт, не выпуская из рук пылающую бумагу, хотя пламя почти коснулось его пальцев.

Люк фукнул изо всех сил, задув пламя. "Бедняга, — подумал Люк, — Он сам готов заживо сгореть с этой картинкой!"

-Вот что, господин Люк! — сказал Бражелон, встряхнувшись, — Вы можете сделать копию того, королевского портрета? У меня на чердаке есть старая картина, натюрморт какой-то. Холст точно такого формата.

-Вы что, по квартире де Сент-Эньяна с линейкой ходили? — съязвил Люк.

-Нет. Но на глазомер не жалуюсь. Как и на зрительную память. Так сделаете? Оливен принесет холст. Я распоряжусь?

-Нет! — отрезал Люк, — Я не так хорошо помню лицо м-ль де Лавальер!

Не ждите! Вам ни к чему это!

-Кто говорит о Лавальер? — сузил глаза Бражелон, — Вот эта девчурка, Роза, невеста моего слуги. Напишите ее точь в точь как... как...

Л-л-авальер на королевском портрете. Сможете?

-Вам это доставит удовольствие?

-Да. Пусть это будет мой свадебный подарок Оливену и Розе. Я заплачу, сколько скажете.

"Ага! И твой новый вызов королю Людовику и фаворитке! А меня чтоб за такой портрет повесили! И твоего Оливена за компанию. Но в Алжире король меня не достанет, а слуга виконта не так глуп, чтобы болтать о том, что будет существовать точная компания портрета фаворитки, принадлежащая простолюдину Оливену и изображающая цветочницу Розу, дитя Парижа".

-Я готов, — сказал Люк, — У меня, кстати, все необходимое с собой.

-Отлично. А теперь — прошу к столу!

х х х

Два часа спустя Рауль с бархатной полумаской на лице, закутанный в свой длинный черный плащ, поправил серенький кафтанчик Люка, прицепил шпагу, засунул за пояс пистолет, взял уже знакомый нам крюк с веревкой — пиратскую кошку, которым некогда пользовался сам добрый король Генрих. Он велел Оливену раскрыть окно на лестничной площадке, так как через главный вход он идти не собирался, помня о слежке за его квартирой.

Почему наш изящный аристократ надел старый кафтанчик бедного художника? Как ни искал Оливен что-нибудь незаметное из одежды своего господина, все кафтанчики, камзолы, колеты нашего героя были хорошо известны при Дворе. В одном он был на свадьбе принцессы Генриетты, в другом его видел весь Кале, в третьем примелькался в Фонтенбло. Ему подражали, новички Двора копировали фасоны его изящных кафтанчиков, а если раньше это льстило виконту, теперь привели в отчаяние. Даже черный бархатный камзол надеть было небезопасно — в нем его видело слишком много народу — и в Люксембургском дворце, и в Сен-Дени, и у Бофора. "Неужели никакого старья не осталось?" — взвыл виконт. А Оливен ответил: "Старья не держим, монашенкам отдаем для бедняков". Тогда Люк предложил: "Если вы не побрезгуете, мы с вами одного роста, виконт..." "То, что надо! Ночью все кошки серы!" — обрадовался Бражелон и надел серенький фрондерский кафтанчик Люка Куртуа.

Все вышли на лестницу. Люк и Оливен скрестили руки стульчиком. Рауль ловко взобрался, пролез в узкое окошко и спрыгнул во двор.

-Но куда же вы идете, господин Рауль? — спросил Оливен, уцепившись за окошко.

-Дело чести, Оливен! — ответил Рауль, надвинул шляпу на самые глаза и исчез в ночи.

-А мы будем пировать и работать, — сказал Люк, — А ты сейчас надевай любой из костюмов твоего господина, чтобы ни одна душа не знала, что виконта нет дома. Издалека могут за него принять — ночью все кошки серы!

109