На поляне заканчивались сборы: стояли оседланные кони, прилаживались последние торока.
— Гарет! — окликнул Роберт, — Придется задержаться. Разводи костер. Дени — за во-дой. Соль, доставай свои травы. Лерн, поднимись на холм и поглядывай.
Все задвигалось. Они освободили человека от пропитанной кровью рясы. Мужчина был крепок телом, но очень бледен. После того как рану отмыли от коросты и грязи, Соль свел ее края и наложил тугую повязку. Кровотечение остановилось.
До вечера еще раз сменили повязку. Монаха непрерывно поили отварами трав, потом бульоном из подбитого камнем бурундука.
— Не оскорбится святой отец, когда узнает чем ты его кормил? — ехидно поинтересо-вался Лерн у Гарета.
— Подумаешь, оскоромился! Зато живой.
К вечеру стало ясно — человек выживет. Настроение у всех заметно поднялось. Одна Гизелла косила печальным глазом, на завернутое в одеяло тело.
Роберт остановил Хагена:
— Колокольчики больше в ушах не звенят?
— Что? Какие кол... — Хаген споткнулся, потом несколько раз тряхнул седой гривой, будто проверяя.
— Тихо, — сказал растеряно, — даже не заметил, когда оно прошло.
— Спать хочешь?
— Спасу нет!
— Иди, ложись. Дежурить сегодня не будешь. Я твою стражу отстою.
— Так не пойдет. Сейчас высплюсь, под утро тебя сменю.
— Нет! Ты мне завтра нужен свежий и бодрый.
Хаген посопел, но спорить не стал. Забрался в шатер, повозился немного, что-то бурча, и затих.
Монах пришел в себя, когда ночь превратилась из черной в серую. Вокруг лежала не-проницаемая вязкая мгла, в которой вязли любые звуки. Туман полосами расползался по подлеску. Поднимется вверх — к ведру, ляжет, впитается в землю — к ненастью.
Роберт сидел у костра, прикрыв глаза. В такой тишине приближение любого существа услышишь издалека. Можно было чуть расслабиться.
Шевеление закутанного в одеяло тела сразу привлекло его внимание. Человек пытался высвободиться.
— Давай помогу, — пересев поближе Роберт начал осторожно распеленывать монаха.
— Подняться надо.
— Тебе бы пока не вставать, святой отец.
— Нужду справить... Сил нет терпеть.
Монах поднимался долго. Сначала со стоном перекатился на живот, потом встал на четвереньки и только оттуда с помощью Роберта утвердился на трясущихся ногах.
— Давай, прямо здесь.
— Нет, отойду.
Обратную дорогу от кустов к костру монах прошел почти без посторонней помощи, но на одеяла рухнул как подкошенный. Роберт, прикрыв его от утренней сырости попоной, подбросил дров в огонь. Вскоре хриплое, прерывистое дыхание болящего выровнялось. Но святой отец не заснул. Из вороха тряпок побѓлескивали темные, глубоко запавшие глаза.
— А ведь я тебя знаю. Ты — Роберт Парижский, — прошептал он неожиданно. — Сна-чала у Готфрида в авангарде был, потом с Танкредом воевал, потом ушел на границу. Гово-рили, там и сгинул.
— Не сгинул. Ты, выходит, тоже в Палестине побывал?
— Три года как вернулся.
— И сразу в монахи?
— Нет. Помыкался сперва, — и глухо замолчал.
Кто бы другой, а Роберт допытываться не стал.
— Сейчас в монастыре?
— Послушник. Настоятель на постриг разрешения не дает. Говорит: в вере до конца не утвердился.
— Тонзура-то откуда?
— Сам выбрил. За то на меня отец Адальберон епитимью наложил: три ночи молиться в монастырской часовне, потом обойти окрестности со словом Божьим.
— Одного отправил?
— Епитимья, она на то и дается. Да я не в претензии. Пошел с легкой душой. Год за стенами просидел. Так мне там все надоело!
— Часто вас по окрестностям посылают?
— Я — первый за год. Слух прошел нехороший. Шалит кто-то в округе.
— Кто, не знаешь?
— Теперь-то знаю. В лицо видел. Только откуда они вылазят... не уверен пока.
— Тебя как величать-то, святой отец?
— Теобальт, я, вассальный рыцарь барона Конрада Монфора. Был. А сейчас, сам не знаю — кто. Ни Богу — свечка, ни черту, прости Господи, кочерга.
Бывший вассальный рыцарь замолчал, переводя дыхание.
— Я тебя буду звать: отец Теобальт.
— Нельзя. Непострижен.
— Да кто нас в лесу услышит?
— Он, — послушник ткнул пальцем в небо.
— Не все ли Ему равно, как один воин обращается к другому? — усмехнулся Роберт.
— А не богохульствуешь ли ты, сыне?
— О, слышу голос священнослужителя!
Теобальт только крякнул.
ALLIOS
Вначале своего негаданного путешествия, выставленный за ворота обители отцом Адальбероном с посохом в руках да малым узелком, в котором одиноко болтался кусок ле-пешки, послушник Теобальт двиѓнулся по натоптанной тропе в обход баронских владений Барнов к единственному знакомому в округе месту — Дье. В этой деревне они останавлива-лись, когда год назад вместе с монахом-провожатым шли в монастырь. Легкая, желанная до-рога по летнему, пронизанному светом и теплом лесу, сама стелилась под ноги. Не смущала даже персѓпектива двух ночевок в лесу.
Надо было год сидеть за сырыми, недавней постройки стенами, чтобы по-новому взглянуть на товарной мир. Если бы год назад Теобальту сказали, что взрослый, битый жиз-нью мужчина и воин не из последних, по-детски начнет радоваться каждой травинке — не поверил бы.
— Вот славно-то, — твердил он, то и дело останавливаясь у цветущего орешника или, склонившего набок головку колокольчика. Славно — блеск ручейка в чистой зелени. В светлом полуденном мареве и покое леса растворялись боль и горечь, накопившиеся еще в Палестине и тоска, присоединившаяся после возвращения на руины, бывшие некогда его домом. Надо было год прожить в склепе, который по недоразумению назвали монастырем, чтобы вновь почувствовать себя живым.
Дорога до Дье показалась вдвое короче, чем в прошлом году. Вечером он сноровисто разводил костерок, ломал мягкий лапник, киѓдал на него охапками свежую, до головокруже-ния пахнущую траву, падал в нее широко раскинув руки и вдыхал полной грудью чистый ночной воздух.
Дье встретило послушника настороженно. Он и в первое посещение не заметил у посе-лян большой радости от присутствия духовных особ, сегодня же, только за топоры не похва-тались.
Крестьянин на ближнем к лесу подворье, не сказав слова в ответ на приветствие, мот-нул головой — проходи — и подался к дому, на пороге которого топтались двое крепких пар-ней. Дальше ворота просто запирали перед носом послушника. Только в одном месте ему сунули в руки кусок засохшей лепешки.
Теобальта узнал староста. Иначе опять пришлось бы ночевать в лесу теперь уже на го-лодный желудок. Худой, невысокий, средних лет виллан с маленькими, близко посажеными глазами, вспомнил, что они останавливались на его подворье прошлым летом.
— Нехорошее время ты выбрал для похода.
— Исполняю волю настоятеля. А что случилось?
— Разное. Ну, заходи, раз пришел.
Слово за слово Теобальт выспросил у неразговорчивого старосты и у молодухи, хлопо-тавшей у очага, о делах, творящихся в окрестностях. По их словам, ватага не то разбойников, не то странствующих рыцарей начала беспокоить хутора и поместья. Но сильно пострадал только один хутор у Большой пустоши. Там всех вырезали. В поместьях после морового поветрия людей осталось мало. Завидя опасность, они прятались. Никто и не думал браться за оружие. Разбойники налетали, забирали все мало-мальски ценное, угоняли скот. Если кто из жителей попадался на глаза — убивали, не жалея ни старого ни малого.
Нельзя сказать, что в прежние времена тут было совсем уже спокойно. Стычки между баронами — дело обычное. Но такого как сейчас местные леса не помнили.
— Кто такие, откуда? — послушник дохлебывал жидкий суп из надтѓреснутой глиняной миски.
— С юга, — убежденно заявил староста. Но Теобальт заметил быстрый косой взгляд его невестки. Сама она, похоже, так не думала.
Даже если и врет, рассудил послушник, как за это осуждать? На мне не написано, вправду я по монастырской надобности иду или подсыл враѓжеский. А так: откуда, куда, кто — не ведаю, и сторону не ту показать — все беду от дома отведешь.
На расспросы как пройти в ближайшее разоренное поместье, староста ответил подроб-но, а потом спросил:
— Чем питаться собираешься, господин послушник? Края там скудные, люди с голоду траву едят. На подаяние-то не больно надейся.
— Меня со словом Божьим послали. Что до пропитания — лес прокормит.
Ночь он провел на сеновале. Под сопревшей прошлогодней соломой шурѓшали мыши, в открытую дверь тянуло холодком. Кто-то зашел на порог. Уже засыпая, Теобальт пробормо-тал сквозь дрему: 'кто тут'? Ему не ответили.
Утром опальный послушник исправно съел выставленный завтрак. Не отказался и от краюхи перемешанного с лебедой хлеба — староста несколько раз пожаловался на бедность — и пошел подметать полами рясы лесные дорожки.
Давно сомкнулись за спиной, разросшиеся на кромке леса кусты. Тропинку стиснули стволы, отступая только на небольших полянках да на взгорках. Лес звенел и переливался, вытесняя нехороший осадок, оставшийся от посещения людского селища. Как намедни, ду-ша была готова открыться чистой простой красоте...
— Теобальт! — прозвенел вдруг совершенно неуместный в этой благости женский го-лос.
Тьфу, бес! — плюнул послушник, относя крик на счет наваждения, часто в последнее время посещавшего крепкого не старого еще мужчину. Ну, никакие молитвы не помогали!
— Послушник!
Теодора обернуться. За деревом, прижимая к груди дорожную сумку из крашеной ряд-нины, стояла старостина невестка. Ко дну сумки прилипли желтые хвоинки. Мужчина заце-пился за них взглядом. На них надо было смотреть, а не на женщину, своим голосом вмиг разрушившую мирное утреннее умонастроение.
Женщина несмело вышла из-за дерева и протянула сумку.
— Я тебе поесть собрала.
— Свекор узнает — не похвалит.
— Изобьет.
Взгляд предательски сполз с прилипших к сумке хвоинок на руки, которые прижимали эту сумку к полной крепкой груди.
— Чего ж бежала-то, коли знаешь, что изобьет? — Теобальт говорил лишь бы запол-нить натянувшуюся между ними тишину. Чтобы пустота, в которую сейчас ухнут оба, стала твердой стеной из слов и не допустила... но стоял, как вкопанный, уже понимая: никакая си-ла не заставит его бежать от этой румяной, ладной, потупившей глаза женщины.
Потом Теобальт долго себя уговаривал, что помедли женщина, дай будущему монаху объясниться, может даже молитву прочитать, и отогнал бы беса. Только она не стала дожи-даться. Сумка выскользнула из рук. Женщина перешагнула через нее и пошла плавно и неот-вратимо. А потом обвила руками и зашептала, задышала, возвращая ему ощущение собст-венного тела, так остро, что он вновь почувствовал себя подростком.
Грехопадение послушника было сколь стремительным, столь и сладким. До плавающих в глазах белых кругов и мгновенно охватившей слабости.
Из легкого мимолетного забытья вывел шорох, Теобальт открыл глаза. Над ним скло-нилось лицо крестьянки.
— Пойду, хватятся.
Легкое касание щеки, да рука, скользнувшая на прощание по груди. Шаги стихли зa поворотом тропы. Только коричневая сумка осталась между корней дерева, под которым ос-тался послушник.
Тропа уводила его на восход. Теобальт шел очень быстро. В спину подгоняло. Чем дальше он уходил от прогретой солнцем, грешной полянки, тем громче становился голос совести.
Как всякий человек, принявший решение, уйти в монастырь, в тяжелую минуту по искѓреннему движению души, Теобальт тогда не предполагал, что избранный путь — не чистая, выложенная кирпичом дорога в Горние выси, а извилистая тропа, полная тягот и соблазнов. Получалось: первое же испытание, посланное ему на том пути, он не прошел. Хуже того, сама дорога вдруг показалось чужой.
Погруженный в невеселые мысли он потерял направление и брел уже, не разбирая ку-да, не оглядываясь на потемневший лес, на тучу наползающую с севера.
Птицы попрятались. Деревья замерли в предчувствии грозы. Только человек в корич-невой рясе шел по лесу, тревожа настороженную тишину.
Невысокий, поросший травой холмик, вынырнул перед ним как из-под земли. На вер-шине бесшумно пошевеливал листьями одинокий куст орешника. Не в силах больше вести безмолвный спор с самим собой, Теобальт опустился на колени у подножья холма, молит-венно сложил руки и забормотал, мешая лангедол с латынью:
— Господи, просвети сына своего! Или я не на ту дорогу встал? Господи, подай знак...
Первые тяжелые капли прочертили застывший воздух, и уже через мгновение темная стена дождя накрыла лес, высокую полянку и согнутую спину человека на ее краю.
-... я всю жизнь старался быть честным: не лгал, не крал. Убивал, конечно, но на то я и воин. Господи, я в Палестину пошел, когда Твой наместник нас туда призвал. За чужими спинами не прятался, прости мне мою гордыню. Может, нельзя мне было в монастырь? Не прошел еще своего пути? Не искупил... Господи, Тебе ведомо, я ведь за стенами обители спрятаться хотел, забыть все, жить мирно, в молитвах. Прости мне трусость мою! Как жить дальше? Подай знак мне, недостойному...
Вспышка разорвала мглу и ослепила, стоявшего на коленях, насквозь промокшего че-ловека. То, что за ней последовало, не просто распростерло его по траве — вбило в мягкую лесную почву. Это был не гром — ревущий камнепад!
Теобальт пришел в себя, когда дождь уже кончился. Сквозь прорехи в несущихся по небу облаках, мелькала синева. Ничего не слыша и почти ничего не видя, он пополз на холм, просто чтобы выбраться из глубокой лужи, образовавшейся у подножья. Медленно переби-рая ногами и руками, он кое-как преодолел пологий склон и тут, на гладкой вершинке, обна-ружил выжженную ямку, Края еще дымились. Запах мокрых углей мешался с острым арома-том травы. На краю ямки трепетал листками, чудом уцелевший, опаленный с одного боку ореховый куст.
Здесь Теобальт потерял сознание во второй раз, а в себя пришел только глубокой но-чью.
Как он, оглохший, мокрый, и продрогший, шел по ночному лесу, потом почти не пом-нил. В памяти остались только ветви, хлеставшие по лицу, и обдававшие поѓтоками воды, да бесчисленные рытвины, которые злосчастный послушник все пересчитал боками. Что окон-чательно не заблудился и на рассвете все же вышел к первому разоренному владению, Тео-бальт и по сей день, считал чудом.
Двое худых грязных мальчишек, отправившихся в лес за ягодами, нашли его у самого поселка. Всклокоченного человека, в порванной, измазанной грязью одежде, они приняли за нечистого и с визгом умчались в деревню.
Когда Теобальт вышел на опушку, все население, когда-то довольно большого села ли-хорадочно собирало пожитки. Кое-кто уже скрылся за высокими воротами, видневшегося за селом замка.
Из крайнего к лесу, полусгоревшего дома, выскочила старуха в длинной серой рубахе. Не оглядываясь, она засеменила вдоль единственѓной улицы. Вслед за ней на пороге показал-ся мужчина с беременной женщиной на руках. Та вскрикивала, хватаясь за поясницу.
Теобальт обернулся, высматривая, от кого удирают местные жители, никого не увидел, и только туту сообразил — стало быть — от него.
