Дом всех тварей

— Своего рода. Способов попасть туда — много. Врата во Внешние Земли есть во Дворе, но не только. Маяк. Маяк всегда был особенным местом.

— Хорошо. Как оттуда выбраться?

— Найти то, что искала.

— Что?

— Что слышала. Это и есть ответ. Другого у меня нет.

Амти поверила ей, что-то в ее голосе выдавало правду.

— Кроме того, — сказала Саянну. — Это что-то вроде сказочной страны. В старые времена Перфекти говорили, что только там можно увидеть бога и богиню по-настоящему.

— А испросить у них что-нибудь? — неожиданно для себя спросила Амти. Она беспокойно сжимала измазанного кровью мишку.

— Может быть, — ответила Саянну туманно.

Может быть оттого, что Амти слишком боялась одиночества в незнакомом мире, может оттого, что слова Саянну показались ей значащими, но Амти подумала об Эли.

Вот уж кому нечего было больше терять, вот уж кому требовались острые ощущения и вот уж кому можно было доверять.

— Так значит ход во Внешние Земли есть на маяке?

Саянну хрипло хихикнула:

— Под полом. Удачи, красавица. Только помни, что ни один мужчина не стоит смерти.

Но Амти ее уже не слушала. Только у двери она сказала куда-то вниз, в темноту:

— Когда я верну его, то попрошу тебя освободить.

Саянну не ответила. Сердце быстро-быстро билось у Амти в груди. Она всего лишь предложит Эли, и если та не согласится, если не захочет пойти с ней, то Амти пойдет одна.

— Трусливая избалованная дура, — сказала Амти. Она пришла в ванную, сбросила с себя влажное от крови, тяжелое платье. Куда она отправляется? Амти не совсем понимала. Саянну не особенно прояснила суть Внешних Земель. Найти то, что искала. Что это значит? Если она найдет Шацара, то найдет и выход?

Амти залезла под душ, вода ласково смывала кровь с ее бедер, тут же окрашиваясь нежным розовым.

— Ты в порядке? — спросила она вслух.

— Не настолько, чтобы, как ты, наслаждаться прелестями водоснабжения. Впрочем, я не сказал бы, что умираю, по крайней мере немедленно. Поэтому можешь не спешить. Если спешила.

— Ты слышал, что сказала Саянну?

— Да. И понятия не имею, что это значит. Пока я здесь ничего не нашел, кроме свободы от общественного мнения и десятка неизвестных мне биологических видов.

Амти смотрела на розовую воду, спускавшуюся в сток, а потом неожиданно спросила:

— Ты скучаешь?

— Что?

— Я скучаю по тебе.

Амти запрокинула голову, позволяя струям воды бить ее по носу, фыркнула. Наконец, Шацар сказал:

— Да.

Амти прошлась пальцами по внутренней стороне бедер, потревожив нежную кожу, смывая остатки кровавых разводов.

— Я хочу чтобы ты был со мной, — сказала Амти.

— Это какой-то вид сексуальной игры? — спросил он с интересом. Амти нравилось слышать его голос, спокойный и хрипловатый. Она ощущала безопасность, правильность, будто остановившееся время.

— Да, Шацар. Это вид сексуальной игры, — сказала Амти устало. Она прислонилась к стене, закрыла глаза. Под веками засияли алым сосуды. Амти прошлась кончиками пальцев по груди и животу, заулыбалась шире.

— Я красивая? — спросила она. Он молчал, и Амти принялась ласкать себя. Медленно, точно так же, как делал бы это он.

— Я не разбираюсь в нейротипичных социальных реакциях, которые ты хочешь мне навязать.

Амти сильнее надавила на себя пальцами, проникая внутрь, жалобно выдохнула.

— Мне ты нравишься, — сказал, наконец, Шацар.

— Какой остроумный способ уйти от ответа, — засмеялась Амти, а потом всхлипнула, совершив слишком резкое движение. Возбуждение нарастало, и Амти толком не понимала, от чего именно. Может быть, ей нравились растерянность и смущение в голосе Шацара. Амти двигала бедрами навстречу собственным прикосновениям, до боли прикусила губу. Напряжение, из нее уходило напряжение. Становилось будто бы спокойнее, словно ласка, обращенная к собственному телу, очищала ее от всего этого дня. Когда она задала следующий вопрос, голос у нее срывался.

— Ты не выдал меня, Шацар. Это значит, что ты меня любишь?

Он надолго замолчал, предоставив ее самой себе. Амти ласкала себя, изредка постанывая, издавая едва слышные сквозь ток воды всхлипы. Амти практически забыла о том, что Шацар все еще здесь, в ее голове. Удовольствие росло, и заслоняло собой, хотя бы на миг, все страхи прошлого дня. Когда напряжение стало невыносимым, Амти услышала его голос:

— Я думаю, что это природно обусловленное поведение. Смысл животной природы — продолжить себя во времени и пространстве, сохранить свой генофонд. Я защищал свою женщину и своего ребенка. Видимо, я воспринимаю тебя, как женщину, предназначенную мне, чтобы продолжить мой род, поэтому защищаю тебя, как и свое потомство. Это ведь не любовь?

Удовольствие тут же стихло, исчезло, как внезапно скрывшееся за тучами солнце. Амти замерла. Несколько секунд она думала, что бы ответить, а потом рявкнула вслух:

— Что?!

— Ты спросила меня.

— Пошел ты!

— Сначала ты спрашиваешь у меня что-то, на что я никак не могу дать тебе положительного ответа, а потом злишься? Почему ты такая странная?

— Я странная? Отвали! Больше не говори со мной! Никогда!

Амти резко выключила воду, будто проставляя окончательную точку в этом отвратительном разговоре. Амти и сама не поняла, почему так разозлилась. В конце концов, разве она прежде не знала Шацара?

Собиралась Амти долго, сосредоточенно укладывала в рюкзак все, что могло пригодиться: спички, фонарик, еду, воду, антисептик, пистолет и нож. Результат был такой, будто она собралась в поход. А ведь Амти даже не знала, что может понадобиться на помойке творения. Все эти вещи могли оказаться совершенно бесполезными.

— Нет, отличный набор. Мне всего этого очень не хватало.

— Я с тобой не разговариваю.

— Просто подумал, что тебе будет интересно, подходит ли твой набор для выживания — для выживания. Надень ветровку.

— Не твое дело.

Только в автобусе Амти, поставив на колени свой рюкзак, подумала:

— Я считаю, что у тебя чудовищные представления о людях. Даже для Инкарни. И твое представление о себе еще более чудовищно, чем ты сам.

— Вовсе нет, — откликнулся он. Уж теперь у него было много времени на разговоры. — Естественные. Человек создан по тем же законам живого, по которым функционируют звери в природе. Живое экспансивно, оно стремится продолжаться как можно дальше и несет смерть всему, что им не является. Полагаю, в этой витальности и заключается основная идея сочетания импульса великой богини и великого бога. Человек, один из всех живых тварей, создан сознающим себя с одной стороны и испытывающим потребность в себе подобных с другой. Основные витальные импульсы — секс и убийство, оказались у человека под запретом. Даже если мы говорим об Инкарни, не будь у нас определенного договора друг с другом, мы бы не выжили. Человек ради выживания вынужден был поступиться первичными влечениями, выполняемыми в животном мире.

— Животные менее жестоки, чем люди, Шацар!

— Именно поэтому. Напряжение общественного договора, усмирив импульсы, которые прежде были направлены лишь на удовлетворение первичных потребностей в пище, безопасности и продолжении рода, заставило их расти на периферии сознания. Теперь они достигли такого масштаба, что стоит человеку оказаться чуть за пределами общественного договора, скажем на войне, и его жестокость превзойдет свирепость любого зверя. Даже жестокость обычного человека. Даже жестокость Перфекти. Базовый конфликт между звериной сущностью и божественной искрой разума.

— То есть, ты считаешь, что мы такие же звери, и управляют нами звериные чувства? — спросила Амти, а потом поняла, что сказала это вслух. Девчушка ее возраста нарочито внимательно смотрела в другую сторону, а при первой же возможности отсела.

— Инкарни, при всей своей зверской наружности, подошли к очищению от звериного ближе остальных. Мы меньше себе запрещаем. Но главное — мы стараемся избавиться от инстинкта самосохранения. Его отсутствие — единственное, что освобождает нас из оков живой природы. Это фундамент, который нужно выбить из-под целого здания из комплексов, страхов и влечений. Тогда у тебя не останется невыполненных желаний.

— Ты освободился?

— Как видишь не совсем.

Амти посмотрела, как за окном начинается Столица. Темнело, и вывески магазинов и кафе призывно зажглись, откуда-то доносилась беспорядочная в своем ритме музыка.

— Так вот, значит, что ты думаешь о людях.

— А ты? — неожиданно спросил Шацар.

Амти задумалась. Она принялась водить пальцем по стеклу, потом посмотрела на пыль, оставшуюся на коже.

— Я думаю, что человека человеком делает способность чувствовать. И способность чувствовать означает, в том числе, и способность плевать на инстинкты. Понимаешь? Мы лучше всего, человечнее всего, прекраснее всего, когда нам удается пойти против звериного в нас. Когда человек идет в горящий дом, чтобы спасти незнакомого ему ребенка, он прекрасен. Когда человек забывает о голоде, чтобы создать что-то красивое, например, поэму, он прекрасен. Но еще человек, который готов себя убить и утащить с собой как можно больше врагов — тоже прекрасен. И в мире много прекрасных людей, художников, врачей, солдат, которые верят во что-то большее, чем жизнь. Мы человечнее всего, когда дальше всего отходим от того, что нам говорит наше животное начало. Так что я с тобой отчасти согласна. Про самосохранение и всякое такое. Просто я не думаю, что нужно все наши поступки объяснять какими-то звериными импульсами. В нас намного больше того, что заставляет от них отказываться, чем того, почему мы за ними следуем.

На остановке Амти долго пыталась нацепить рюкзак, чем существенно сбила пафос своей речи. Темнело, и в этом наступающем вечере Амти не слишком хорошо ориентировалась, все время наступала в лужи и спотыкалась.

— Ты не красивая. Но ты очень милая.

— Ты продолжаешь хотеть сделать мне приятно? — спросила Амти обреченно. — Можешь прекратить.

— Я стараюсь быть с тобой честным.

Амти услышала шум дождя, подставила ладонь, чтобы поймать капли, но не почувствовала их. А потом поняла, что слышит то, что происходит там, где сейчас Шацар. Прислушавшись старательнее Амти, посреди огромного города больших машин и высоких домов, услышала проливной дождь, отбивающий высокие травы. Сосредоточившись еще лучше, Амти почувствовала свежий запах незнакомых растений и легкий, озоновый — ливня.

Мигающие неоном супермаркеты, визг тормозов, пищание светофора — все отступило на второй план перед этой свободой.

На звонок Амти жала довольно долго, никто не желал ей открывать. Может быть, подумала Амти, никого нет дома. Может, Эли спит.

И тут же вспомнила — Эли ведь не может спать. Ей не снятся сны.

Открыла дверь, в конце концов, Яуди. Амти тогда открыла рот.

— Ты...

— Меня выследили. Теперь скорбящие названивают Ашдоду. У дома собралась приличная такая толпа.

Яуди отошла, пропуская Амти внутрь. Квартира казалась еще более захламленной, чем прежде.

— Я думала, у энтропии есть предел.

— Я не очень разбираюсь в термодинамике, — сказала Яуди мрачно. Амти заметила у нее на локте длинную ссадину.

— А ты быстро удирала.

— Я знаешь что думаю, — сказала Яуди. — Что это Шайху меня слил. Предатель.

— Почему?

— Потому что он очень тупой. Наверное, ревновал.

Яуди вздохнула. Она явно хотела что-то еще добавить, но замолчала.

— Где Эли? — спросила Амти.

— В комнате. Пытается привести в порядок Мелькарта. Аштар ушел, а Мелькарт все еще пьяный. Его вообще возможно выгнать из квартиры?

— Не уверена. По-разному бывает.

Амти посмотрела на Яуди, а потом вдруг сжала ее плечо. Ей хотелось как-то Яуди поддержать. Амти понимала, чего Яуди боялась. Она не могла себе позволить поднимать из мертвых всех подряд, потому что это означало бы конец их маленького мира — он просто не был способен прокормить живых и мертвых, естественный ход жизни строился на этой сменяемости. Да и у кого хватило бы магии поднять всех нынешних мертвых? При этом воскрешать кого-то и отказывать другим совершенно несправедливо, больно и отбирает надежду у ни в чем не повинных людей.

Амти ей сочувствовала. И не знала, как можно помочь.

— Это вопрос времени, — сказала Яуди. — Когда меня и здесь найдут. Я как суперзвезда, правда?

— Правда, — вздохнула Амти. Она открыла дверь в комнату Эли, и на секунду ей показалось, что Эли излечилась. Она прыгала рядом с Мелькартом и пинала его. Замызганная шинель и стойкий запах перегара говорили о том, что свою жизнь Мелькарт все еще не наладил.

— Просыпайся, пьяная свинья! Почему ты уснул именно здесь? — пищала Эли. И Амти непроизвольно улыбнулась, так Эли была похожа на себя саму, живую и злую. — Как ты меня достал! Скотина!

— Заткнись, — откликнулся Мелькарт, после чего в сознание, что удивительно, не пришел. Эли еще пару раз пнула его, а потом обернулась. Волосы у нее растрепались и глаз было не видно.

— Привет, — сказала она. И по чему-то, может быть по неподвижности ее рук или бескровной бледности, Амти поняла — все по-прежнему. Эли улыбнулась, улыбка вышла неживая, но красивая.

— Амти, — сказала она. Амти переступила через Мелькарта и поцеловала ее в губы. Шацар тактично молчал. Амти и не предполагала, что Шацару не было известно про ее отношения с Эли. Скорее всего его это даже не интересовало.

— Ты тоже беженец? — спросила Эли.

— Что?

— Ну, я подумала, что ты наконец сбежала от этого своего типа мужа и вот.

— Не совсем.

— Типа муж сбежал от тебя?

— Вроде того.

Через полчаса, когда Амти закончила свой длинный и путаный рассказ о суде и своей последующей бурной, духовной жизни, Яуди закурила десятую по счету сигарету, а Эли впервые за все время разговора двинулась, схватив ее руку и сжав пальцы. Амти сказала:

— Вот так.

Яуди затянулась и выпустила дым. Некоторое время она сосредоточенно изучала беззвездное небо в квадрате окна, а потом протянула:

— Тебе ведь нужен кто-то, кто воскресит тебя?

— В смысле?

— В смысле лучше воскрешать тебя, чем всех этих незнакомых мне людей. Тебе неизбежно понадобится моя помощь.

— О, — сказала Эли. — Да ты готова от себя самой сбежать в дотварный мир, лишь бы не встретиться с тем, для чего создал тебя твой Отец?

По чуть изменившемуся голосу Амти поняла: она здесь.

— Ты-то мне и нужна! — выпалила она.

— А ты, девочка, плевать хотела на все, ради чего боролась, правда?

— Правда! — сказала Амти, и Эли засмеялась тем звенящим, нежным и мертвенным смехом, что принадлежал богине.

— Ты ведь отправишься с мной тоже?

— С нами, — напомнила Яуди. Эли неторопливо забрала у нее сигарету, глубоко затянулась и выпустила дым, потом высунула язык и затушила сигарету об его кончик, совершенно не изменившись в лице.

— Почему ты считаешь, что я буду тебе полезной? — спросила она.

— Нам, — добавила Яуди своим обычным, монотонным тоном.

— Потому что ты и есть Мать Тьма, и, наверное, знаешь свое недотворение.