Сущим бедствием для театра были бродячие собаки и нищие. Поскольку представления давались нерегулярно, то и собаки, и нищие считали пустующие в течение длительного времени театральные постройки своим домом, — причем, вожаки как собачьих стай, так и шаек нищих, занимали подобающие их высокому положению привилегированные места под сценой и в актерском сарайчике, а прочие члены шаек располагались в ложах или на открытой площадке, сбившись в кучи.
Перед спектаклями все это лохматое и грязное общество изгонялось из театра. С воем, лаем, проклятьями и ругательствами оно покидало его под натиском городской стражи, оставляя при этом миллионы вшей, блох, клопов и прочих насекомых, которые тоже, видимо, считали театр своим законным домом и уходить отсюда не собирались.
В королевской ложе, поэтому, всегда раскладывались перед приходом его величества мешочки с травами, отгоняющими паразитов, и курились благовония, перебивающие неприятный запах. Всем прочим зрителям предоставлялось решать самим: бороться им с насекомыми и вонью, или нет.
...В день, когда давалась пьеса сэра Джеймса, театр был переполнен. Успех спектакля был предрешен еще до его начала: одно только присутствие короля и леди Энни уже привлекло сюда многочисленную публику. И погода благоприятствовала представлению: августовский вечер был тихим и теплым, безоблачное небо окрасилось разноцветными красками — от ярко-красных и багровых на западе до темно-синих и фиолетовых на востоке.
Ложи были наряжены и освещены; наряднее и ярче всех была, естественно, королевская ложа, первая у сцены. Все взоры были прикованы к ней. Король, как будто немного похудевший, с коротко подстриженной бородой, выглядел моложе своих лет, а леди Энни, напротив, казалась старше, чем она была в действительности. Лицо Энни было изможденным и осунувшимся, глаза впали, и весь вид ее был подавленным и убитым. Несмотря на то что король относился к ней с необыкновенной нежностью и вниманием, она ни разу не улыбнулась ему.
Помимо короля и леди Энни всеобщее внимание привлекал сэр Джеймс. Он сидел в соседней ложе, и к нему постоянно поднимались люди, пользующиеся влиянием в государстве, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Сэр Джеймс отвечал им невпопад; он был очень рассеян и часто посматривал на сарайчик, откуда с минуты на минуту должны были появиться актеры. Не было никакого сомнения в том, что сэр Джеймс нервничал и переживал, как любой автор, в первый раз выставляющий свое произведение на суд публики.
Но вот раздался звук трубы, заставивший зрителей замолчать и повернуться к сцене. Там появился отряд трубачей, барабанщиков, литавристов и флейтистов. Маршевым шагом подошли они к краю сцены и так дружно грянули в свои инструменты, что у зрителей заложило уши. Сыграв с той же оглушительной силой всю свою бурную увертюру, музыканты застыли в картинных позах: одни, — подняв барабанные палочки вверх, другие, — приставив трубу к ноге, третьи, — упершись флейтой в грудь, а четвертые, — сдвинув литавры перед собой.
Вперед вышел старый заслуженный трагик, известный придворной публике исполнением роли Философа на королевской охоте осенью прошлого года, и зычным, хорошо поставленным голосом произнес:
— По милостивому разрешению его величества короля поставлена эта пьеса. Да славится его имя, да поможет ему Бог во всех его делах, да продлятся годы жизни его подобно мафусаиловым годам!
Люди в театре бешено захлопали в ладоши, а все сидевшие в ложах поднялись и, тоже не переставая хлопать, поворотились к королю. Генрих, широко улыбаясь, чуть-чуть склонил голову, благодаря своих подданных за приветствие. Овация продолжалась долго, пока король не махнул рукой актерам, дабы те начали спектакль.
Музыканты ушли. На сцену выбежал комик, одетый шутом. Гримасничая и паясничая, он с хохотом прокричал:
— Пьеса! "Тупая Косность и Остроумное Новаторство"! Сочинение нашего уважаемого и достопочтенного сэра Джеймса! Вначале на сцену выйдет Тупая Косность, затем Остроумное Новаторство, и после Разум со своими слугами. Аллегория на современную тему! Внимайте, внимайте, внимайте!
Перекувырнувшись несколько раз через голову, комик подхватил длинную палку с тряпичным шаром, увешанным колокольчиками, ударил себя этим шаром по лбу и скрылся в сарае.
Зрители снисходительно захлопали. На сцене появился актер, одетый в старомодную поношенную одежду, которая была ему велика размера на четыре, причем, каждая из принадлежностей его костюма была сшита так, что являлась пародией на саму себя. Актер изображал Тупую Косность. Заунывным голосом он прочел свой вступительный монолог:
Меня вы знаете. Я — сила, что спасает мир,
Хранит его от смут и потрясений.
Покой, незыблемость, твердыня, монолит, —
Слова, которые уместно будет применить ко мне!
Я поясню простым примером и наглядным:
В морях волна стирает грани камня,
Все камни превращая в валуны,
А их в песок затем перетирая.
Не будь работы той волны,
Как вы могли зайти бы в воду?
Об камни острые вы ноги изодрали бы в кровь...
О, я молю вас, заклинаю:
Храните верность вы тому,
Что время обточило!
При последних словах Тупой Косности из сарайчика вышел артист, играющий Остроумное Новаторство. На нем был одежда светлых тонов, ладно пригнанная к его стройной фигуре. Обращаясь к Косности, он произнес:
Что вижу я? Ты здесь уже?
Ты славишь тупость, но она — извечная преграда
Для всего, что вдаль стремится!
Вот река, несущая свои потоки, которые поля питают и сады,
Крутят колеса мельниц и заводов,
И корабли с товарами везут.
На что, скажи, наткнется та река
В своем стремленье плавном, величавом?
Не хочешь отвечать?
Так я тебе скажу:
Преградой на пути реки завалы встанут,
Тупой, бессмысленною силой загородят они теченье вод,
Столь нужных человеку!
(Косность) Но устои...
(Новаторство) Их лучше новые обычьи!
(Косность) Но осторожность...
(Новаторство) Без риска нет победы!
(Косность) О, я не дам тебе погибель в мир внести!
(Новаторство) Я защищу свои идеи!
Тут Косность и Новаторство стали бороться между собой, отчаянно вскрикивая и ругаясь.
— Они явно переигрывают, — сказал Генрих. — Вместо игры актеров они представляют нам игру в актеров.
Тут появился трагик, выступавший перед началом представления, а теперь исполняющий роль Разума. На его голове была корона, а лицо украшала густая рыжая борода. Зрители зашептались. Разум был очень похож на его величество. Король насторожился.
(Разум) Что за драка, что за безобразье?
А, мне понятно!
(Обращаясь к Косности) Опять ты хочешь остановить развитье?
Не выйдет!
Довольно царствовать тебе,
Твой век прошел, грядет момент расплаты!
(Обращаясь к Новаторству) А ты не горячись.
К чему горячность?
Я знаю, ты всего добьешься,
Победа будет за тобой!
Повсюду и везде твои идеи утвердятся!
А с нею (кивает на Косность) — разговор короткий!
Ей, слуги, взять ее!
Преступницу осудим позже,
И вынесем ей строгий приговор.
Слуги Разума схватили визжащую Косность и унесли со сцены под свист и хохот публики, после чего Разум обратился к зрителям:
Не верьте, когда вам станут говорить о святости обычьев старых;
В словах тех ложь, обман и вероломство!
Не верьте, если будут уверять, что есть священные заветы,
От коих отступиться невозможно, -
Священство часто прячет лицемерье!
Не верьте и тому, кто Господа помянет в подтвержденье,
С молитвою падет перед иконой ниц, и будет убеждать,
Вопя, одежды разрывая, что Божий сын напрасно пострадал,
Что кровь Его лилась зазря, — неправда все, и ханжество, и ересь!
Генрих сделал вид, что аплодирует; вслед за ним, как водится, и публика поощрила артистов аплодисментами.
Но здесь ход спектакля прервался, поскольку произошло непредвиденное: откуда-то сверху вдруг посыпались какие-то листки. К ужасу публики на них был изображен король в сатанинском обличии, вокруг него — целый сонм чертей, в которых можно было легко узнать сэра Джеймса, сэра Арчибальда и других приближенных его величества, а над ними был нарисован грозный лик Христа с надписью "Аз воздам".
Один из этих мерзких листков упал прямо в королевскую ложу. Генрих, рассмотрев его, побагровел, зато на лице леди Энни впервые за все время представления мелькнула улыбка.
— Что это такое?! — прорычал король, глядя на перепуганных насмерть актеров. — Что происходит у вас в театре?
— Это не мы, ваше величество. Мы не виноваты. Богом клянемся! — залепетали Косность, Новаторство и Разум, в один миг превратившись в большой триединый Испуг.
— Они не виноваты, ваше величество, — поддержал актеров сэр Джеймс, нервно дергая свою бородку. — Это происки наших врагов, государь.
— Это уж слишком! — раздался страшный голос короля в полной тишине театра. — Схватить виновников! Где же мастер Хэнкс, черт возьми?
— Я не видел его, ваше величество. С вашего позволения должен сказать, что он в последнее время пренебрегает своими обязанностями, — ответил сэр Джеймс.
— Пренебрегает? Хэнкс? — король недоверчиво посмотрел на него.
— Посудите сами, ваше величество, — заторопился тот, боясь, что его не дослушают. — Немалое количество людей выступили против ваших реформ, однако арестовано лишь несколько человек. Главный организатор и зачинщик недовольства сэр Томас содержится в тюрьме в комфортных условиях, имея возможность сноситься со своими сторонниками на свободе, и что удивительно, мастер Хэнкс все еще не предоставил суду необходимые доказательства, обличающие преступника. Я уверен, что и сегодняшняя, возмутительная по дерзости выходка была организована приспешниками сэра Томаса! При этом мы, как ни странно, не видем здесь ни мастера Хэнкса, обязанного присутствовать на подобных мероприятиях по долгу службы, ни его сотрудников, что совсем поразительно.
— Найдите его, сэр! Я настоятельно прошу вас об этом, — мрачно сказал Генрих. — Потребуйте у него объяснений, и после доложите мне. Сам я не хочу его видеть. Какая возмутительная беспечность! И напомните ему, что обвинительные материалы на сэра Томаса должны быть в ближайшие дни переданы в суд.
— Я не намерен потакать возмутителям спокойствия; так недолго дойти и до всеобщей смуты! — король снова возвысил голос, чтобы его слышали все находящиеся в театре. — Оскорбление короля — это первый шаг к подрыву государственной власти, и поэтому подобные деяния следует расценивать как тягчайшее государственное преступление. И пусть не ждут пощады, дерзнувшие на такое!
— Пойдемте, дорогая, — прибавил он уже иным, ласковым и заботливым тоном, подавая руку леди Энни. — Вы не испугались, моя милая? Простите своего Генрих за то, что он невольно причинил вам неприятности!
— О, нет, ваше величество, я не испугалась! — ответила она, пряча улыбку. — Да, и какие же, помилуйте, неприятности вы мне причинили?..
* * *
Сэр Джеймс скоро убедился, что невозможно найти мастера Хэнкса, когда тот не хочет, чтобы его нашли. Никто из придворных, включая членов Королевского Совета, не имел ни малейшего представления, где может находиться мастер Хэнкс. Сэр Джеймс пытался разузнать о его местопребывании у работников секретной службы, но они клятвенно убеждали лорд-канцлера, что понятия не имеют, где сейчас может быть их шеф. Ни угрозы, ни подкуп абсолютно на них не действовали, и сэр Джеймс вынужден был отступиться.
Вернувшись домой поздно ночью, он удрученно раздумывал над тем, что скажет завтра королю.
— Вас дожидаются, — сообщил сэру Джеймсу его секретарь Джонс.
— Мне только гостей не хватало, — с раздражением сказал сэр Джеймс. — Ну и денек выдался! Поди, какой-нибудь дурак приехал выразить мне сочувствие в связи с провалом моей пьесы. Как вы посмели пустить чужого человека в такое время?
— Простите, милорд, но я не мог не пустить его. Это мастер Хэнкс, — ответил Джонс, и голос секретаря затрепетал.
— Хэнкс? — сэр Джеймс вытаращил глаза. — А я его разыскиваю. Вот удача! Где он?
— В малой гостиной.
— Очень хорошо. Проследите, чтобы нам никто не мешал.
— Прикажете распорядиться об ужине на двоих, милорд? — спросил Джонс.
— Ни в коем случае! Хэнкс не относится к числу моих друзей, да и в свой дом я его не приглашал, — сказал сэр Джеймс, направляясь в малую гостиную.
Мастер Хэнкс поклонился ему:
— Позвольте выразить вам мое почтение, господин лорд-канцлер. Извините, что приехал в ваш дом в столь поздний час незванным гостем.
— Пустяки, — сэр Джеймс опустился в кресло, но Хэнксу не предложил присесть.
— А я ведь искал вас, мастер Хэнкс! Вам, наверно, передали? — сэр Джеймс испытующе посмотрел на него.
