Всю левую щёку и висок, всю половину лица стягивали жуткие багровые шрамы. Второй глаз таращился мёртвым взглядом — искусственный, это было видно даже в полумраке наступавшего вечера.
-Ожоги, — кратко пояснил Борис.
Потом он чуть опустил глаза и заговорил монотонным негромким голосом:
-Йенс Метович, вы родились 16 мая в Уссурийске... Одиннадцати лет от роду вы с отцом были на рыбалке и целый день катались на лодке с мальчиком по имени Саша. После этого всю ночь вам снилось, что вы плывёте и вас качают волны... На следующий день, когда вы ехали домой в автобусе, за окнами вы ясно видели воду и стоящие в ней деревья...
Нечего было и говорить о том, что старшая сестра ни тогда, ни потом никому не рассказывала об этих галлюцинациях! Сейчас она не шевелилась, и внешне никак не реагировала на услышанное.
-Двадцати семи лет от роду, в Ярске, вы ехали на автобусе и видели, как по пешеходному переходу через улицу медленно шла белая лошадь. Никто из окружающих её не видел, и вы тоже об этом никому никогда не говорили...
-Кора Душанович, вы родились 11 ноября... в шесть лет на ваше формирующееся сознание сильно повлияла книга под названием "Пионеры-герои"... в четырнадцать лет в своём дневнике вы написали, что хотели бы коротко подстричься, носить брюки и "стать мальчиком"... через год, закончив экстерном среднюю школу, вы сожгли этот дневник... Обе вы по национальности синки и сейчас пробираетесь в Сауту... Путь стал так сложен по вине одного казского уголовника, возомнившего себя господом Богом в отдельно взятом спальном вагоне...
Борис поднял глаза на ошарашенных девушек, снова чуть заметно улыбнулся:
-А ещё я могу на некоторое время блокировать электрооборудование автомобиля или вызвать осечку при выстреле.
Йенс недоверчиво посмотрела на мужчину.
-Ну, допустим. Я не хочу пробовать, потому что потом перестану верить в своё оружие... — она прищурила огромные глаза. — Вы таким родились?
-Да нет, мы, — он подчеркнул это слово интонацией, — Мы такими не родились... Может, зайдём внутрь? Становится прохладно, да и комары... — правая половина лица Бориса виновато улыбнулась, а левая скорчила жуткую гримасу.
"Рискнём?" — старшая поглядела на Кору.
"Давай", — кивнула сестра. Скорпион по Зодиаку, она всегда интересовалась мистикой и тому подобными темами.
И только заходя в дом, девушки поняли: вот сейчас они впервые по-настоящему общались друг с другом мысленно. Без звуков и жестов, но слыша внутренним слухом каждое слово!
-Место здесь такое, — понимающе кивнув, пояснил хозяин. -Чудное место... Я когда сюда попал, в первую неделю едва ума не лишился...
В единственной комнате на печи шевельнулось что-то серое. Крохотное оконце давало слишком мало света, чтобы разглядеть толком.
-Кот это. Диоген, — снова объяснил Борис.
-Мя-ак, — коротко подтвердил крупный гладкошёрстный зверь, перемещаясь на своём пьедестале.
"Здравствуй, котик", — про себя поприветствовала философа Кора, и тот снова мяукнул, отвечая.
-Что ж, садитесь, но мебель у меня жёсткая, не чета креслам в лимузине... да вы к нему, думаю, привыкнуть-то не успели...
Хозяин зажёг толстенную свечу, налил в глиняные кружки чего-то из кувшина.
-Вот так и живу. Тело в скромности, зато душа на воле.
Борис слазил в погреб, достал к столу самодельного сыру, положил лепёшек, выставил тарелку с мёдом. Синки заикнулись было принести и своей еды, магазинной, да отшельник отсоветовал, сказав "хоть разок попробуйте чистой пищи".
Садясь, Йенс прикинула, как в случае чего будет доставать нож — против острого железа и местное колдовство не устоит.
Молча поужинали.
Хозяин постелил девушкам на печке, себе на полу. Странно — они не воспринимали его как мужчину: просто человек, без пола и возраста, никаких намёков, ни малейших поползновений.
И ведь не зря назвал он их сёстрами, стало быть, и это знает?
-О том, что в машине — не беспокойтесь. Здесь людей нет и быть не может, — сказал Борис, приглашая отдыхать.
-Как это "нет"? — озадачилась Кора. -Вот мы приехали, и другие так же...
-Не могут... тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить... — суеверно сплюнул через плечо хозяин. -Вас ведь Герда привела, а без неё дороги просто никто не видит.
Он устроился на соломенном матрасе, подбивая под голову побольше сухой травы:
-Шестой год здесь живу — ни одного прохожего не забредало. Сам людей приводил, было дело. Так они потом жаловались, хотели ещё меня навестить, а заимку найти не могут. И поодиночке ходили, и ватагой — ни в какую... Лес, там он, в общем, не такой и большой, кругом дороги, Черкасское совсем рядом, а ко мне попасть не получается...
-Я так думаю — другое измерение, — буднично сообщил Борис, удобнее устраиваясь в постели. -Параллельный мир.
-Гхм... — поперхнулась от удивления младшая синка, пряча под подушкой свой "ТТ".
"А он нас тут не прирежет?" — она явственно услышала мысль сестры.
-"Не прирежу, я теперь вегетарианец..." — в мозги девушек проник ироничный голос Бориса, и обе пристыженно замолчали, боясь теперь даже думать.
-А всё-таки, как эти способности у вас появились? — нарушила тишину Йенс.
-Долгая история... язык устанет. Вы спите, а сны здесь такие... как сказать... информативные очень. Вот во сне всё и увидите...
Обитатели домика смолкли.
Синки были уверены, что до рассвета глаз сомкнуть не смогут, однако, уже через пять минут все трое крепко спали...
Сергей Николаевич Лобаченко после окончания школы милиции получил назначение в Припять. Участковым — должность в обычном городе более чем хлопотная, но образцово-показательный замкнутый мирок энергетиков жил совершенно иной, нетипичной жизнью. Молодому милиционеру работать здесь было почти что в радость. Спустя несколько лет он уже командовал ротой патрульно-постовой службы.
Горькая звезда Полынь взошла в 986 году — и сразу никто ещё не мог понять, что произошла катастрофа. А потом по улицам Припяти пошли бронетранспортёры, началась эвакуация, а вслед за нею и мародёрство.
Жена капитана уехала к родителям под Смоленск — отец её работал главным бухгалтером в совхозе, мать заведовала магазином. Сергей остался в зоне — служба есть служба. Милиционеры делали всё, чтобы поддерживать порядок, но в опустевшем городе для этого просто не хватало сил и средств.
Вместе со смертельной радиацией встали против людей звери в человеческом обличье. "Деньги — превыше всего", — это они усвоили ещё до наступления "гробостройки". Угоняли из "зоны" бешено "фонящие" малолитражки, взламывали двери оставленных беженцами квартир, выгребая подчистую дефицитную радиотехнику, мебель, одежду из натуральной кожи. Всё это вскоре попадало в комиссионные магазины или распродавалось через знакомых. Смертельный конвейер работал чётко — за деньги в Беране уже можно было купить почти всё — даже кроки блок-постов на границах зоны и маршрутов патрулирования.
Милиционеры обнаруживали разграбленные дома, но застать бандитов на месте преступления не удавалось долго — для этого пришлось бы ставить посты возле каждого подъезда. С помощью военных просёлочные дороги перекапывались экскаваторами, на них устраивали завалы. Несколько раз подвижные группы замечали автомобили мародёров, происходили стычки, появились первые жертвы.
И капитану однажды повезло встретить бандитов. "Рафик" ярко-красного цвета с киевскими номерами нагло пёр навстречу его патрульному автомобилю, делая вид, что не замечает сигналов, приказывающих остановиться. Милиционер-водитель перегородил своей машиной дорогу, и они едва успели выскочить наружу. "Рафик" затормозил в нескольких сантиметрах от жёлто-синей дверцы — из микроавтобуса тут же начали стрелять.
Подмога в этот раз подоспела быстро, "отмороженные" мародёры были обкурены или пьяны, и взять живым удалось только одного. Машина их оказалась под завязку набита жутким дефицитом — импортными магнитолами и видеомагнитофонами. Померили дозиметром — барахло фонило так, что ставить его в жилом помещении было бы изощрённым, но достаточно верным способом самоубийства. Микроавтобус отбуксировали к ближайшему могильнику и вместе со всем содержимым сплющили в лепёшку танком. Трупы и раненого отвезли в райотдел.
Дальше начались неприятности. По документам "рафик" числился за областной пожарной охраной, а выживший водитель и один из убитых, оказывается, находились в зоне по служебной надобности. Понаехали чиновники из Киева, принялись отстаивать честь мундира. Припятские милиционеры с месяц отписывались, доказывая, что не верблюды, а мародёрство тем временем ширилось и процветало...
Жена капитана, Оксана, уехавшая после катастрофы к родителям, иногда позванивала в Припять, изображая заботу о супруге. Она хорошо помнила, что через полгода работы в условиях чрезвычайной ситуации ему обещали квартиру в пригородах Киева.
Нельзя сказать, чтобы в браке капитан был особенно счастлив. Оксана всеми силами стремилась в столицу, а недостаточная целеустремлённость Сергея в решении этой важнейшей проблемы сильно раздражала молодую женщину. По той же причине у них не было и детей — сначала должна была появиться квартира в крайской столице, потом машина, дом сделаться "полной чашей" — ну а потом уже "дочки-матери". Так говорила жена, повторяя слова своей дражайшей мамочки.
И вот, вскоре после задержания "пожарников", Оксана внезапно позвонила капитану прямо в райотдел. Сквозь рыдания и всхлипы он едва расслышал, что накануне ночью кто-то по телефону "страшным", как выразилась жена, голосом, велел передать мужу, чтобы "успокоился и не строил из себя шерифа". Иначе ей, Оксане, мол, сильно не поздоровится.
-Он сказал, что со мной сделают, но такое я не могу повторить, — голос в трубке был на грани истерики.
Капитан попытался успокоить жену, но та твердила одно: "если не хочешь моей смерти, немедленно перестань геройствовать". И безутешно рыдала. Сергей давно уже понял, что мародёры имеют столичную "крышу", но такой наглости не ожидал.
Как назло, именно в это дежурство ему опять попался на глаза бандитский транспорт. Автобус-"уазик", и снова с киевскими номерами. Лобаченко вызвал вторую патрульную машину, обошлось без стрельбы и крови. Только один из задержанных шепнул капитану:
-Доигрался ты, мусор, видать, и жена у тебя такая же дура.
Командир взвода ППС ранним утром возвращался домой, когда боковое стекло его "жигулей" вдруг ни с того ни с сего рассыпалось в мелкое крошево. Капитан бросился вправо, упал на сиденье, но в этот момент что-то обожгло голову...
Очнулся Сергей от страшного жара — чудом сумел открыть дверцу, выбраться из пылающей машины, ползти по траве — дальше, дальше, пока были силы. Потом грохнул взрыв, он снова потерял сознание...
Белый потолок... белые стены... банка с физраствором на стойке капельницы — вот что капитан увидел в следующий раз. Причём увидел только правым глазом — левый был закрыт бинтами. Как он тогда думал. Позже стало ясно, что левого глаза у Сергея больше нет.
Он пролежал в разных больницах восемь месяцев, ожоги зарастали очень медленно, всё время открывались кровотечения. Немалая доза радиации, полученной в зоне, приносила новые и новые осложнения. Прогрессировала атрофия слизистой, всё время болел желудок и что-то под левой лопаткой, как будто туда забили осиновый кол. Капитан почти не спал, а днём едва мог на дрожащих и подгибающихся ногах ползать от кровати до туалета. Врачи всё время делали какие-то анализы, пробовали то и это, но легче никак не становилось. В конце концов милиционер понял — никто толком не знает, как лечить лучевую болезнь, а он сам нужен докторам лишь как подопытный кролик.
Давно перестала навещать мужа Оксана, не звонила и не писала. Однажды Сергей набрал номер её родителей и тесть, немного помявшись, сказал, что дочь уехала в Киев к какому-то новому знакомому. Жена непоколебимо шла к своей великой цели, и в мире не было силы, способной её остановить.
Бессонными ночами капитана одолевали тёмные мысли, беспокоила неосознанная тревога, злое раздражение. В мире оставался только один человек, который помнил о нём — мама. Неузнаваемо изменившийся, посеревший и худой, словно тень, однажды ночью он ушёл из больницы. Сбежал.
Наутро эскулапы были изрядно удивлены — ведь они считали, что больной Лобаченко покинет клинику разве что вперёд ногами...
Уехав из Столицы, Сергей уже через несколько часов почувствовал облегчение — с души будто свалился камень. Исчезли позади высотные многоквартирные муравейники, и ему показалось, что возвращаются силы, возвращается здоровье.
Не было ни денег, ни документов, и всё-таки бывший милиционер на попутках добрался до родной деревни. Он не помнил, сколько на это ушло дней, но как-то под вечер Сергей прошёл знакомой дорогой от шоссе через ржаное поле.
Путь позади нелегкий, вот-вот за лесом покажется Тархово, а ноги вдруг сковало слабостью, и ботинки едва двигались в пыли. Зачем он идёт сюда? Что несёт одинокой старой женщине? Новые страдание и боль — так этого у неё всегда было в достатке...
Вдали показался автомобиль.
Сергей остановился, определил, куда будет сносить пыль ветер, и перешёл на другую сторону дороги. Странно окрашенная "волга" — крыша, как будто кожаная, цвета слоновой кости, а остальной кузов коричневый, под тёмное дерево — пролетела на скорости, не замечая ухабов. Донёсся женский визг, мелькнула откормленная морда за рулём. Из приоткрытого окна ревела неразборчивая музыка, мелодии не понять, только слышался издалека механически отбивающий ритм ударник.
Шлейф пыли накрыл путника и на этой стороне дороги — так быстро шла машина. "К кому ж приезжали на эдакой штуковине?" — задумался он, пережидая, когда взвесь осядет на землю.
Деревня постепенно вымирала. Три года назад — в последний раз, когда Сергей был на родине, уже лишь в полутора десятках домов жили стареющие земляки. Молодёжь уехала, впрочем, как и он сам. Мир велик, и хоронить себя на нескольких квадратных километрах земли, пусть и родной, современным людям казалось глупым. Да и кем на селе работать молодому человеку? Разве что механизатором, да современных машин в колхозе раз-два и обчелся. Работа — тупик, жизнь — тупик... И все бегут в города, чтобы растерять там наследие предков и ничего не приобрести взамен, кроме душевной пустоты и разрушающих привычек.
Путник поднялся на горку, в рощицу, куда в юности захаживали с девчонками. Прямо у дороги, на поляне — огромное кострище. Свежее, не больше недели. Вокруг настоящая помойка — пластиковые бутылки и смятые жестяные банки с забугорными названиями, обрывки полиэтилена и фольги от упаковок. По всей поляне — окурки, и, конечно, битое стекло.
Похоже, для тех, кто здесь "погулял", весь мир — предмет одноразового пользования. Как пластиковая посуда: пожрал, наплевал в объедки — и выбросил. Такие, наверное, убеждены — на их век чистых и красивых мест, где они побывать ещё не успели, на планете хватит. До остального человечества, понятно, нет им никакого дела...
