Часть вторая. Искусство вязать узлы

— Бр-р, — Ансельм замотал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя наваждение, — ну т-ты ма-астер! Это ж надо ж так голову заморочить!

— А я здесь причем, — хладнокровно ответствовал мастер, — это дословная цитата из соответствующего пособия. Нешто думаешь, что я нечто подобное прямо с ходу могу придумать, да еще если выпивши ?

— М-м-м, — не знаю, но пока, ладно, — верю. А теперь лучше покажи.

Д убтах — показал.

— А теперь — помедленней!

Он показал помедленней.

— Так это ж просто ребром ладони — проще!

— Проще. И еще тем лучше, что потом всякие-разные из Вартянско-Возвышне вопросов задавать не будут...

— Да не обижайся ж ты! Я понять хочу! Вот так что ль?

— Молодец, суть усвоил... Теперь на сенсорном чучеле с полгодика потычешься — и все в порядке будет. Ежели, конечно, способности есть.

— А у тебя, значит, есть?

— Да не особенно. Только что не безнадежен.

— Погоди... Оро гуна. Так это что ж значит, — у вас инструктор черненький?

— Не то слово!

— Ну!? — Усомнился вдруг Мягкой-старший.

— То есть — а-абсолютно! Как сержантский сапог.

— А ежели того, — продолжил тем временем занимавшую его мысль Ансельм, — чересчур выйдет на чью— нибудь натуру?

— Тогда одним Конхеа будет меньше. Мне почему— то показалось, что ты в этом случае не стал бы слишком сильно плакать.

— Не стал бы. Однако и старика не хотелось расстраивать. Он и так с этим сукиным котом премного переволновался, когда он дышать вроде как переставал, мозгой отекал, то да се...

Когда завтрак закончился, и мужчины вышли под свет дня, приглашенные Степаном Мягким на предмет осмотра виноградников, выяснилось, что все кругом — приятно покачивается, солнышко — улыбается, а буквально все вокруг — выглядит необыкновенно симпатичным, дружелюбным и даже забавным. Дубтах вдруг явственно, в меру прозрения, всем существом ощутил не только тот самоочевидный факт, что вся жизнь — впереди и, в принципе, является бесконечной, но и то, что день впереди — бесконечен. Бесконечен, неисчерпаем и, главное, что ему вовсе и незачем кончаться. Они брели себе, потихонечку, в гору, никуда не торопились, и горячий ветерок обдувал их. Откуда Ансельмовы сестрицы добыли ему белого полотна рубаху, как на него сшитую, — оставалось загадкой, но она оказалась именно тем, чего ему не хватало для полного счастья. Сам Мягкой-младший шел с видом самым, что ни на есть, рассеянным и деликатно позевывал в ладошку, на этом основании Дубтах, который при всей охватившей его эйфории был весел, бодр и не прочь поразвлечься, немедленно к нему прицепился:

— Ну че, граф — умаялись нонеча за штурвальчиком? То-то же. Это вам не молитвенные колеса крутить.

— Увы! Как это ни удивительно, но вы правы. Это как с танцами, — умение сохраняется, но нет той выносливости. И я тоже утомлен.

Он явно не был расположен к дальнейшим разговорам, и потому Дубтах в качестве следующей жертвы избрал его отца: у него был какой-то ужасно важный профессиональный вопрос, только он, как на грех, все никак не мог вспомнить — какой. Только сейчас откуда-то выскочило: да травка же!

— Ваша Светлость, я все хотел спросить вас, как вы ограничиваете эту свою травку? Ну, — которая дорожная и взлетно— посадочная. Ведь, распространись эта пакость куда— нибудь на сторону — так страшный бы сорняк получился... Вы только поймите меня правильно: у меня и папа специалист, да и я сам не вполне чужд...

В отличие от сына, старшее поколение было вовсе не прочь обсудить с собеседником столь примечательный предмет:

— О! Наш земляк, доктор философии Сувой Почиток мало сказать, что ученейший человек. Ученых и умников много, а Почиток — человек мудрый. Он все предусмотрел. Вдоль всех полос с "Дендропокрытием А" по обеим сторонам прорезаются узкие канавы глубиной в двадцать пять сантиметров, заполненные грунтом с фикс— фактором, — высокостабильным, малорастворимым, контактным гербецидом видоспецифичного типа. Мало того! Это так называемый "дефектный мутант": без поливки многолетней травы специальным фактором она не способна цвести и, следовательно, завязывать семена. Разумеется, что такого рода поливка производится только в специальных закрытых питомниках. Но мало того! Семена, изволите ли видеть...

Состояние духа, всецело владевшее Дубтахом в этот волшебный день имело, при всех своих достоинствах, один явный недостаток: он категорически не был способен слушать что— либо серьезное более пятнадцати секунд подряд. Благо еще, что добрый хозяин его, увлеченный любимейшей темой, вовсе не наблюдал за его реакцией. Хотя, правду сказать, принцип он уловил. Остроумно, ничего не скажешь, но нельзя не признать также, что чего— то подобного он ждал.

— ... последние опыты с применением тиомочевины при возделывании виноградников в горных условиях. — Тут он внезапно замолк, и совсем другим тоном, несколько озабоченно сказал в пол-голоса. — Что-то Ансельм вовсе смурной. Ничего, я его расшевелю, есть у меня средство, хотя и говорят, будто вредно. — И тут же, без видимой связи с предыдущим. — Что— то горло пересохло...

С этими словами он достал из полотняной, немыслимой чистоты торбы (назвать это сооружение как-нибудь по— другому просто язык не поворачивался), несомой собственными Его Светлости ручками, оплетенную бутыль литра на три, откупорил, обтер горлышко, протянул:

— Это — "покан", позапрошлогоднее. Оно белое, легкое, отлично утоляет жажду и должно вам понравиться. Да не стесняйтесь, пейте как следует, экие вы какие у себя в Конфедерации... Скоро придем.

И они пришли. Согласно объяснениям графа, эта обширная, чуть наклонная площадка являлась не промышленной плантацией, каковые располагались подальше и совсем в другом месте, а чем-то вроде питомника и игрушки. "Для баловства стариковского" — по лаконичному определению графа. Нельзя сказать, чтобы, будучи профессионалом, Дубтах уж совсем уж не разбирался в винограде и лозах, но знания эти носили, мягко говоря, несколько иной уклон. Поэтому тирады типа: "К сожалению в годы, подобные этому, с дождливым и прохладным июнем, наша гордость, "Глаз Дьявола", произрастающий на этой вот старой лозе, — может и не набрать оптимальной сахаристости. Увы! То, что дает уникальный продукт, неизбежно оказывается дьявольски чувствительным..." — были для него почти чистой абстракцией. Квалификации его в этом вопросе хватало как раз на то, чтобы кивать вовремя и с умным видом.

— Ба-атя! — Раздался тот самый жирный голос Специального Назначения. — У господина Дьен-Дьеннаха не столь уж обширные плантации. И растет на них не более трех— четырех сортов. Так что если б ты продолжил лекцию сопровождая ее соответствующими опытами, она была бы невпример убедительней.

— Ах да! Извините. Конечно, пойдемте...

То, что Малый Похронец находился прямо на поле, граф мотивировал тем, что:

"Нет того лучше для игристых вин, чем быть и зреть на том поле, с коего собран виноград, бывший им в начало". Каждого сорту они попробовали, право же, совсем немного, и попробовали-то куда меньше половины, — а уже изрядно отяжелели, но, как это бывает в подобных случаях не так уж редко, неуклонно прополаскивали рот после каждого "дегустационного" стаканчика. Потом, решившись, хозяин сноровисто разбросал лопаткой чуть притоптанный слой золы от обрезанных лоз и достал оттуда маленький, — фунтов на двенадцать, — бочонок.

— Это, понимать надо, не только в ту сторону, но и наоборот, — непонятно сказал он, ловко заменив затычку — на краник и разлив, — а ежели не переборщить, так оно и не так уж страшно...

После доселе пробованных вин, при всем своем разнообразии — чисто виноградных, от этого зелья, коричневого и жгучего, воистину что захватило дух. Мало того, — у бурого зелья был неуловимо подземный вкус. Объяснить это ощущение было бы делом затруднительным, но это было именно то определение, которое напрашивалось у выпившего.

Его Величество, смуглый молодой человек лет двадцати, с хрупким телосложением и выражением неизбывной меланхолии на чеканном темно-бронзовом лице под златопарчовым тюрбаном сказал, тихо и горько:

— Делайте, что хотите, потому что ваша воля. Моей воли в этой стране нет, и вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было. Потому что сами превратили меня в куклу, сидящую на троне.

— Ва-аше Величество, ну, — война же была! Мы готовы признать, что, может быть, погорячились, настаивая именно на таких формулировках этих статей Договора... Не все ошибки являются непоправимыми, и некоторые из них можно исправить даже спустя значительный срок... При наличии доброй воли все можно решить, и я уполномочен конфиденциально сообщить вам, что мое руководство готово к значительному пересмотру статей договора. Более того — у нас есть уверенность в определенном взаимопонимании и со стороны остальных двух стран— участниц Договора...

— Не надо, право же — не стоит. Вы слишком добры к своей игрушке, и не можете понять, что игрушке вовсе и не нужно настоящей власти. Ей вполне достаточно той игрушечной, которая у нее есть. Примите это к сведению и не требуйте от меня того, что мне не свойственно ни по характеру, ни по положению, — лицо его обрело выражение угрюмой, но легкой брезгливости, — и не думайте, что соблюдение вами древних ритуалов может хоть сколько— нибудь обмануть меня или же польстить моему самолюбию. В ваших университетах я получил слишком хорошее образование. К сожалению. Так что будьте любезны сами разрешать свои затруднения. Я не буду даже изображать, что помогаю и саботировать на самом деле. Не хочу. Буду продолжать делать то же, что и раньше. То есть ничего.

И он устремил свой скорбный, исполненный желанием — претерпеть, сухой по причине того, что все слезы уже пролиты, взгляд сквозь и несколько мимо Полномочного Посла Конфедерации в Империи Машшарат. Поняв, что Его Величество, никак не желая терять вполне устраивающей его позы Пострадавшего От Несправедливости, намекает все— таки, что аудиенция — закончена, изобразил на лице выражение легкой угодливости и раскланялся. Все те слова, которые он на самом деле хотел бы подробно изложить Владыке и Покровителю, посол донес до адмирала Теннейре, как доносят до унитаза — неудержимый позыв рвоты.

— Девственница изнасилованная! Возвышенная жертва! — Адмирал судорожно схватившись за живот, заржал. — Т— трагическая жертва содомии! — Адмирал сполз с кресла и покатился по ковру, повизгивая и не в силах подняться. — Печальный марабу!!!

— Ой, хватит! Живот болит! Это вы так о Его Величестве?

— Да о ком же еще?!! Я ему и то, и се... Со всем доступным мне дипломатизмом, а он... А этот... А это...

— Не? Не прорезается?

— Между прочим, адмирал, я совершенно не понимаю, чему вы так радуетесь? В чем причина такого непринужденного веселья?

— Не в вашей неудаче, честное слово! Считайте это данью моего искреннего восхищения столь блестящим образцом истинно дипломатической выдержанности в столь же нерасторжимом единстве со столь же неподражаемым ораторским искусством...

— Да дела-то наши — хреноваты выходят! Че делать— то будем? С этим пингвином задроченным? Вот ведь, — там проблемы возникли, где и не ждал никто...

— А без него — никак?

— Можно, конечно. Все можно. Только...Ой— й, — посол сморщился словно бы от нестерпимой кислятины, — сложносте-ей! Вам то — что, а наш брат и жизни рад не будет. И я не думаю, чтобы этот... Это... Короче, — Его Козлиное Величество этого так уж не понимало бы. Понимает! Но принимает позу из чистого, прямо— таки бескорыстного желания нагадить.

— Вот что, Вульфгар, — адмирал стал серьезным, — а чем он на самом деле может поспособствовать? Равно как и помешать?

— Как и обычно в этих проклятых странах, — пожал плечами подуспокоившийся посол, — как будто бы ничем конкретно, а на самом деле — весьма существенно. Вы военный человек, хоть и чиновник, и отлично знаете, что даже знамя — это не просто кусок ткани такой. А тут, — ой, какой— же это не кусок ткани— то! Делать нечего, — он вдруг явно решил что— то такое, — придется обращаться к нашему доброму другу — Великому Визирю. А выпивка — с вас, — злорадно проговорил он, — за ваш смех за гадский...

— О!? — Утробным тоном усомнился адмирал. — Разве наш Избранный Из Многих друг пьет? Им жа религия вроде бы как не позволяет?

— Я пью. А что касается его религии, — так могу только порекомендовать озаботиться тем, чтобы напитки были непременно высококачественные. Особливо наш непьющий друг уважает семилетний "Ван" сорта "Радуга", перцовку "Двести лет дома Кавичей" и коньяк "Грбов Трест Питовы", от шести до двенадцати лет выдержки... Коньяк более старый наш абстинент считает слишком утонченным для такого непритязательного человека, как он. Так что о вине можете не слишком беспокоиться. Так, выберите чего— нибудь на свой вкус, — только чтобы было, а насчет крепких напитков — всерьез обеспокойтесь!

Будучи приглашенным, Великий Визирь Наранги-дай не приминул приглашением воспользоваться. Возводя глаза от осознания совершаемого греха, выпивал время от времени рюмку чего— нибудь такого, уместно подхихикивал шуткам, отпускаемым хозяевами, посверкивал хитрющими маслянистыми глазками завзятого жизнелюба и с видимым наслаждением вспоминал о своей развеселой жизни в Дэмлоте. И не то, чтобы он не понимал сути вставшей перед ними проблемы, и не то, чтобы так уж не хотел им помочь: дело обстояло куда серьезнее. Дело в том, что он и сам пребывал в недоумении по поводу того, что следует в данных обстоятельствах предпринять.

— Он чего хоть любит-то, — безнадежным голосом вопросил посол, вопреки угрозам выпивший вовсе не так уж много, — чем интересуется вообще! Бабы?

— У Его Величества, — назидательно поднял палец Наранги-дай, как раз вплывавший в величаво-приподнятое состояние духа, характерное для начальной фазы действия благородных напитков, — традиционно богатый гарем. Безусловно, там наличествуют экземпляры разных достоинств, но безусловно также, что красивейшие женщины страны там представлены также вполне достаточно. Так вот, — продолжил он, с преувеличенной аккуратностью ставя ополовиненную стопку перцовки на черно— радужную скатерть, — Владыка и Покровитель посещает своих томящихся стерв не чаще раза в десять дней. Потому что доктор посоветовал именно такой режим.

— Чер-рт! Так что, может ему мальчишек надо? Бывает так, что живет— живет человек, и сам того про себя не знает...

— Э! — Визирь пренебрежительно махнул рукой. — Враги моего повелителя могут говорить разное. Но этих вещей не говорят даже и они. Даже и не думайте.

— Ну не может же быть, чтобы у него вовсе не было каких— нибудь страстишек! Вот мне тут один заклятый коллега рассказывал, как ему один особо несговорчивый князек попался, а он обязательно был нужен, потому что под его под пастбищами под паршивыми медь чуть ли не сплошняком лежала, а вождь тоже был зело образованный и шибко культурный вроде бы как и никак даже и погладиться не давал. Это коллеге— то... И что вы думаете? — Адмирал с торжеством оглядел собеседников. — Мигом растаял вождь, когда ему "Гэвэйн-Перламутр" последней модели привезли.