Согласие (не согласие) своей будущей пассии на столь радикальные перемены в ее (нашей) судьбе мною в расчет не брались. Ну, какая, скажите, девушка, измордованная нелегким трудом в мире капитализма, не мечтает уехать туда, где все люди равны? Где человек человеку — друг, товарищ и брат?
Устинов и Векшин курили на фоне витрины. Я видел их силуэты сквозь пары модельной обуви. Судя по жестам, они оживленно беседовали.
А потом появилась она. Я несколько раз порывался встать, но нежная ручка властно легла на мое плечо: не беспокойся, мол, милый — все хорошо. И случилось, вдруг, то, чего я никак не мог ожидать. Неземное воздушное существо бухнулось на колени, обняло мою левую ногу и тонкие-тонкие пальчики забегали по шнуркам курсантских ботинок. Пунцовея лицом, я чувствовал дрожащей коленкой ее упругие груди. Стало так стыдно, что расхотелось жениться. Я с ужасом представлял, как ей станет нехорошо, когда обнажится казенный носок с огромной прорехой в районе большого пальца и в воздухе запахнет казармой. Но черт бы побрал этих французов! — она даже не отвернулась. Наоборот, с новыми силами принялась за правый шнурок. Время от времени она поднимала долу страдающие глаза и что-то ободряюще говорила. То ли мне, то ли себе.
Вот она, — думал я, — кривая гримаса капитализма. Вот они люди, напрочь лишенные человеческого достоинства.
Туфли немного жали. Это стало понятно, когда я поднялся с пуфика. Нога у меня подъемистая и каждую пару приходится долго разнашивать. Но еще раз пережить подобное унижение? — нет, это не для русского моряка.
Бывшая моя ненаглядная по-прежнему пребывала внизу, в позе завзятой минетчицы. И в этот момент за спиной зазвонил колокольчик, открылась дверь, пропуская внутрь магазина моих ухмыляющихся попутчиков. Щеки у меня запылали. Я с силой схватил продавщицу под мышки, поднял и поставил на ноги. Память услужливо подсказала подходящее французское слово.
— Бьен, — сказал я, глядя в глаза этого несчастного существа и скинул с ног злосчастные туфли. — Трэ бьен.
Девушка упорхнула на свое рабочее место, занялась упаковкой товара, но контакта со мной не теряла. Время от времени она демонстрировала всякие разные мелочи: бархотку, тюбик с коричневым кремом, запасные съемные стельки. Сидя на примерочном пуфике, я прятал в ботинки свои носки, успевая при этом послушно кивать и говорить:
— Бьен.
С другой стороны прилавка пристроился Жорка Устинов. Векшин стоял в центре зала со скучным лицом и старательно изучал торговые стеллажи. Когда я поднялся на ноги, он ткнул в мою грудь указательным пальцем и скрипуче спросил:
— Russian seaman?
— Ноу, — ответил я с нарочитым нижегородским акцентом, — эмэрикэн рэйнджер! — и полез в карман за деньгами.
Коробка с туфлями и прочим попутным товаром потянула почти на двенадцать франков. С истекающим кровью сердцем, я протянул продавщице две радужные купюры, но Векшин отвел мою руку. А Жорка достал из кармана видавший виду "лопатник" килограмма на полтора и, стреляя бестыжими глазками, бойко залебезил, залопотал по-французски. Он говорил обо мне. Это я всегда чувствовал безошибочно. Девушка засмеялась, что-то ответила. Вне себя от досады и ревности, я попробовал прочитать ее мысли. Слов, конечно, не понял, но смысл уловил.
— Какой он смешной, — сказала она.
В процессе беседы, на свет появилась черная сумка из натуральной кожи. В недрах ее утонула моя "отоварка" и еще пара коробок с неизвестным мне содержимым. За все заплатил Устинов.
Сумку нес, естественно, я. На душе было гадостно. Почему-то казалось, что Жорка меня унизил, выставил на посмешище перед девчонкой, которую я почти полюбил.
Мои неразменные тридцать франков по-прежнему грели карман, но и это не радовало. Темные чувства рвались на выход. Ну, падла, сочтемся!
Оба моих старших товарища дефилировали чуть впереди. Я пристроился Жорке в кильватор и поймал его биоритмы. Пару минут спустя, походка моя обрела небрежную легкость уверенного в себе человека. Так же как он, я слегка приседал на колено опорной ноги, вальяжно жестикулировал и стряхивал пепел с невидимой сигареты небрежным щелчком безымянного пальца.
Клюнуло с первого раза. Я поднял изгиб левой руки, посмотрел на воображаемые часы. Жорка в точности повторил этот жест — пора подсекать. Завершая следующий шаг, я сильней, чем обычно, присел на колено и Устинов поплыл в растяжке. Векшин еле успел подхватить его под руку.
Я шел и третировал Жорку. Но лишь после пятой попытки добился, чего хотел: штаны расползлись в интересном месте, прямо по шву.
Походка Устинова утратила былую вальяжность. Теперь он шагал, как ныряльщик по пляжу, усыпанному битым стеклом, чаще смотрел под ноги и матерился на родном языке. Квартал или два мы протопали сомкнутым строем, на дистанции вытянутой руки, наложенной ладонью на плечо впереди идущего. Векшин задавал направление, Жорка старался не отставать, а я прикрывал его с тылу, курил сигарету за сигаретой и думал о бренности бытия.
Все в этом мире происходит одновременно: люди рождаются, умирают, начинают войны, побеждают в сражениях, идут на костер. Исчезают династии, государственные границы, рушатся и создаются империи. Наш разум — серебряный ключик к четвертому измерению, имя которому — время. И мы суетливо скользим в многомерном поле событий, убеждая себя, что все поправимо. Скользим и не верим, что кем-то давно похоронены.
Как много, оказывается, в этой заданной повседневности значат досадные мелочи. Взять к примеру аварийную ситуацию со штанами. Беседа старших товарищей утратила непринужденность, плавность и целостность. Теперь в ней присутствовал нерв.
— Ты никаких таблеток утром не принимал? — поминутно спрашивал Векшин.
Устинов в ответ божился и клялся, что чувствует себя хорошо, что шпагаты на ровном месте — роковая случайность и что больше такого не повторится.
Остальное запомнилось схематично. Я очень устал и фиксировал происходящее автоматически, вроде автопилота. По команде "налево" мы опять очутились в небольшом магазинчике. Жорка купил себе новые брюки, пару костюмов и еще кое-что "по мелочам".
С каждым часом я обрастал сумками и занимал уже полтротуара. Если бы сразу знать, что все это куплено для меня, было б другое дело: своя ноша не тянет, а так... Я хотел уже взбунтоваться, но Векшин поймал такси. Оно и доставило нас к самому борту "Рузы".
На этом закончилась моя практика. Тем же вечером, на машине, принадлежащей посольству, мы выехали в Париж. Устинов был провожающим и сидел за рулем. Меня, как самого молодого, пристроили рядом с ним. А Мушкетов и Векшин развалились на заднем сидении и почти всю дорогу проспали.
Наверное, Жорка был неплохим аналитиком. Он сумел сопоставить свой недавний конфуз с тем, что случилось в Бискайском заливе, и первым над ним посмеялся. Слово за словом — завязалась беседа. Мы шутили, рассказывали друг другу бородатые анекдоты, вспоминали забавные случаи из его и моей жизни. Он меня слегка опасался, но виду не подавал.
Расстались мы с ним друзьями. Я всегда интересовался у Векшина успехами Жорки, не забывал передать привет. Отец даже как-то обмолвился, что Жорка теперь очень большой человек. Он курирует резидентуру где-то на юге Франции, и даже достиг почетной ступени в масонской ложе "Права человека".
Что-то, наверное, в этой жизни не так срослось, если мой закадычный друг, возглавил облаву по мою душу. Эх, Жорка, Жорка! Кому ж теперь верить?
* * *
Жизнь без тела — прямо скажу — непривычна и неестественна. Если кому-то она будет и в радость — то, разве что, человеку с похмелья. Только что крутило тебя, корежило, блевал в тридцать три струи. А тут — голова не болит, "прибодриться" не хочется — эйфория! Но когда пообвыкнешь и схлынет ощущение новизны, начинаешь потихонечку понимать, что это не жизнь, а форма существования. Уж очень она пресна.
Объем, который я занимал, был сравнительно невелик (менее полуметра в кубе), но избирателен и мобилен. Это я выяснил сразу же. Всего лишь за пару секунд сумел пробежаться по близлежащим кварталам города, продолжая держать под контролем самые горячие точки. Их было по-прежнему три: кладовая сухих продуктов, группа захвата на берегу, плюс тело моего двойника.
Заглянул по привычке и в "Три ступеньки". Сам себя не узнал, робот — не человек! Раньше, посещая какой-либо магазин, я, прежде всего, отыскивал взглядом отдел со спиртным. Затем, помимо своей воли, скользил глазами по ассортименту и ценникам. Потом мой внутренний взор устремлялся в карман, где хранилась наличность, а мозг лихорадочно вычислял: сколько бутылок я смог бы приобрести. И это, заметьте, помимо моей воли. Теперь же я был свободен от всяких привязанностей и привычек. Даже вид моего беззащитного тела не порождал никаких эмоций. Ну, лежит себе и лежит, что такого? Единственное, что меня удерживало от ухода в свободный полет — это воля моего двойника.
— У всех было так, — успокаивал он, — ты тоже обязательно справишься. Что такое свобода? — это осознанная необходимость. А сейчас не мешай. Я знаю что будет.
Помни о Векшине, — повторял я, как заклинание, когда дублер замолкал, — помни о Векшине.
А замолкал он часто. Оно и понятно: горемыка Стас выворачивал наизнанку его мыслительный аппарат. Могу подтвердить, что везде он встречал лишь сонную оцепенелость.
Да, было чему удивиться светилу заплечных наук! Простейшие команды типа "встань", "сядь", "иди" исполнялись его пациентом с четкостью автомата, но как-то не так — без стандартных моторных импульсов.
Между тем, вечерело. На верхних террасах осеннего города зажигались огни. Ощетинились зажженными фарами потоки машин. Рабочий день близился к завершению. Усталые работяги тянулись в сторону проходной. Наш СРТ тоже опустел в одночасье: второй штурман ушел за авансом и увел за собою всех, кто умеет ходить. Какой же праздник без денег? А возвращение в порт — это праздник вдвойне.
Жорка Устинов тоже заметно нервничал. Фактор времени подпирал его не на шутку. Первый причал постепенно пустел и теперь его люди уже не столь органично вписывались в окружающую обстановку. Он, то пытался выскочить из машины, то хватался за телефонную трубку. Наконец, получив от кого-то внешний сигнал, заметно повеселел:
— Все, ребята, готовность ноль: клиент на подходе!
Ох, и сука ты, Жорка!
Движение, и впрямь, наблюдалось. По левому борту надстройки нашего СРТ с лязгом открылась тяжелая железная дверь. Первым из тамбура вышел Стас. За ним ковылял посланец иных измерений, одетый в тяжелый кожаный плащ. Прикрывали его со спины Игорь с Никитой.
В том месте, где на солидных судах, крепится главный трап, у нас была отстегнута цепь, служившая продолжением леера. Легкий деревянный мосток, сродни тем самоделкам, что жители новостроек обычно перебрасывают через траншеи, вел прямо из этой ниши на палубу спасательного буксира. (Ай да Гаврилович, удружил!) Здесь и возникла заминка.
Капитан-лейтенант первым проверил мостик на прочность. Потом протянул руку моему двойнику:
— Ко мне! Ты слышишь? Медленно передвигайся ко мне!
Дальнейшее настолько переплелось, что стало уже неважно, где я, где мое порождение и кто отдыхает под амбарным замком на мешках с вермишелью и рисом.
Как в замедленной съемке, руки всех конвоиров одновременно потянулись к падающей фигуре. Им не хватило чуть-чуть, чтобы перехватить ускользающую добычу. Пальцы лишь слегка черканули по черной коже.
То, что было под этим плащом, стремительно приседало, одновременно разворачиваясь вокруг соскользнувшей ноги. Ботинки, потерявшие сцепление с деревом, мгновенно отбросило в сторону. Последовал удар затылком о трап, и беспорядочное падение в бездну, ограниченную узким пространством между двумя бортами. Мощная железная цепь, крепящая огромный резиновый кранец, даже не звякнула от еще одного удара. Радужная поверхность воды аппетитно чавкнула и лениво сомкнулась.
Видимости не было никакой. Единственный ориентир — заросший ракушками борт спасателя. Острые края раковин до крови резали пальцы, цеплялись за одежду и мешали дальнейшему погружению. Всего-то два с половиной метра осадки, но как их непросто пройти. Секунды сильней и сильней сдавливали виски — хватило бы воздуха!
Там, где дейдвуды переходят в гребные винты, слегка посветлело. В коричневой пелене угадывались расплывчатые очертания свай, поддерживавших настилы причала.
Как говорил отец, даже уход из жизни должен казаться естественным и вполне доказательным. Полиэтиленовый пакет с готовностью выскользнул из внутреннего кармана, но никак не хотел раскрываться. Я (или он?) резко рванул его зубами. Пропитанная кровью спортивная шапка, цветов английского флага — очень доказательный аргумент. Вторая, точно такая же, осталась на моей голове.
Когда тело на грани отчаяния, когда мозг из последних сил цепляется за жизнь, ничего им не объяснишь. Бесполезно, они не слышат. Мгновения выцарапывались у смерти с огромным трудом. Ватная голова гудела, в ушах громко цокало, глаза застила красная пелена. Попробуй теперь, расскажи этому телу, что самое страшное позади, а если открыть глаза, сквозь широкие щели настила можно увидеть небо в рябых облаках. И тот, который тонул вместо меня, сдался и скис. А еще говорил: не мешай, мол, я помню, что будет!
Я рванулся на помощь и принял под общий контроль парализованного ужасом себя. Получилось нечто вроде второго дыхания. Хватило его как раз для того, чтоб приподнять над срезом воды окровавленное лицо.
— А ну-ка дыши, дыши!
Вдох, нутряной кашель... рука не то подвернулась, не то — провалилась по локоть в вязкий, вонючий ил. Вместе с воздухом легкие втянули в себя добрую порцию соленой, отдающей отбросами, жижи. Но это не страшно, Теперь уже хватит сил и на вторую и на третью попытку.
Тело ворочалось в темноте, натыкаясь на зализанные илом железки, обрывки стального троса, осклизлые камни. Пару раз уходило ко дну. Но все же, в итоге, обрело равновесие и урвало-таки полноценный глоток воздуха. Желудок вывернуло.
Да, дела! Покуда никто ничего не услышал, отсюда нужно линять. И чем быстрее — тем лучше. Включившись в борьбу за существование, я утратил контроль над тем, что происходило на берегу. Вероятность того, что опытный водолаз может наткнуться на след в месте последней лежки, нельзя исключить. Сейчас ничего нельзя исключить: кто знает, не придет ли в чью-то шальную голову желание заглянуть под один из многочисленных провалов в деревянном настиле? Или кто-то возьмет, да сам того не желая, провалится мне на голову? Вон, как прогибаются доски под тяжестью бегущих людей!
— Эй, ты! Очнись, просыпайся, — тряс я его изнутри. — Пошли меня куда следует, хоть как-нибудь отзовись!
Что-то слабенько шевельнулось в сознании.
Ого! Кажется, мы начинаем подавать признаки жизни! Коли так, самое время откланяться. Пора послужить бессмертной душой своему бренному телу, как выигрышной карте лечь в засаленную колоду после долгого пребывания в рукаве. А двойник — он исчезнет, найдет свою нишу, свое эталонное время, свою вероятность. Главное, чтобы здесь, под водой, не осталось ни одного физического следа. Елки-моталки, а плащ?!
