— Слава Христу, брат! — мимо проходит фигура в рясе с капюшоном.
Я в точно такой же.
— Слава Христу, — отвечаю.
Подземелье.
Истошный крик где-то впереди.
Скрип поворачиваемых рычагов.
— ...Ты сговорился с Дьяволом, Томас. Покайся. Расскажи, как твой господин пьет кровь по ночам...
Скрип. Крик.
Поправляю капюшон и захожу в пыточную.
Запах крови моего слуги ударяет в нос.
Палач, три инквизитора и секретарь.
Силы хватит.
Ускоряюсь и касаюсь каждого рукой, подкрепляя приказ силой.
Замирают.
Перерубаю веревку на дыбе. Растянутые мышцы и сухожилия резко возвращаются в исходное состояние.
Том заходится в крике. Прости, малыш. Знаю, это больно.
Изменяюсь и впиваюсь зубами в истерзанную руку слуги.
Убрать боль. Убрать опасность для жизни. Не дать сердцу замереть.
— Хозяин! — вздох облегчения.
— Да, Том, это я.
— Мне не кажется? Или я сошел с ума от боли?
— Я, я. Погоди немного.
Кусаю каждого из допрашивающих, вливая им в кровь очень интересный состав.
Внушение силой скоро перестанет действовать, а вот яд...
Снимаю рясу с секретаря, накидываю на истерзанное тело Тома.
— Пойдем.
Идем по коридору неспешным шагом. Поддерживаю слугу под руки.
— Я ничего им не сказал! — в голосе гордость.
— Я знаю, — говорю.
Сзади раздаются крики боли, постепенно усиливаясь.
Мой яд заставляет их испытывать то же самое, что испытывал Том. Только, в отличие от дыбы, он навсегда останется в болевом центре мозга.
Никто не смеет обижать моего слугу.
Миссис Ричардс притаскивает четыре толстенных "гроссбуха" и не менее толстую папку с бумагами. Изумляюсь, как она подняла их, причем одновременно.
— Это приходно-расходные книги за все время; с того самого дня, как ваш дед уехал в Америку, — говорит домоправительница. — И кое-какие документы.
Открываю первый том.
"1951"
— Я займусь ими сегодня, — говорю старушке и тепло улыбаюсь. — Но я уверен, что там все в порядке.
— У меня в предках были немцы, — гордо отвечает миссис Ричардс. — Немецкая точность и немецкая пунктуальность.
Домоправительница уходит.
Начинаю пролистывать книги.
-...брое утро, господин... Доброе утро, хозяин? Доброе утро, господин!.. нет, не так... Доброе утро, хозяин... Доброе утро, господин? Тьфу... Доб... — доносится из спальни голос Андрея, произносящий утреннее приветствие со всевозможными интонациями.
Репетирует.
Листаю книги.
"1967".
Тут доход немного снизился — тогдашняя миссис Доусон осталась вдовой.
"1995"
Тут — пожар в одной из квартир. Страховая компания, правда, выплатила все до пенни.
"2007"
Убыточный год. Кризис, что поделать. Но в мае миссис Доусон становится миссис Ричардс...И убытки резко сокращаются.
Старушка молодец.
Кошка водит ушами, реагируя на бормотание Андрея, который думает, что его никто не слышит.
Из спальни появляется Андрей.
— Доброе утро... господин, — с трудом произносит он.
Лицо бледное, губы побелели.
Запах волнения, граничащего с паникой.
Он себя ломает.
— Доброе утро, Андрей, — отвечаю на приветствие.
Вкладываю максимум ободрения.
Выдыхает.
Из него будет хороший слуга.
— Как мне называть вас, господин? — за мной семенит грязный оборванный мальчишка по имени Том.
— Хозяин.
— Слушаюсь, хозяин! — в голосе радость.
— Зачем это? — спрашивает Андрей, кивая на бумаги.
— Миссис Ричардс подготовила отчет за последние шестьдесят лет. Я проверяю.
Удивлен.
— Если я не проверю, то она может обидеться, — объясняю. — Это раз. А, во-вторых, она должна чувствовать, что ее работу контролируют. Пусть она и делает все отлично. Пусть это и раз в шестьдесят лет.
Вглядывается в строчки, написанные выцветшими чернилами.
— Это за шестьдесят лет???
— Почти. С тысяча девятьсот пятьдесят первого. Именно тогда я покинул Англию и переехал в Нью-Йорк. Поэтому миссис Ричардс (тогда ее звали миссис Доусон) и принесла мне отчеты именно с этого года. До этого она предоставляла их каждый месяц.
— И она это все сохранила? Удивительно... — говорит Андрей, прикасаясь к пожелтевшим страницам.
— Поэтому она и служит домоправительницей, — захлопываю последнюю книгу.
* * *
Андрей смотрит на купол собора.
Собора Святого Павла.
— Зачем мы тут?
— Просто так, — пожимаю плечами. — Пойдем.
Лицо стянуто латексом. Везде камеры.
Ненавижу латекс.
Маши с нами нет. Маша гостит в семье того, кто будет ее официальным опекуном здесь, в Англии.
Проходим через вход, проталкиваясь сквозь толпу гомонящих иностранцев. Даже слышится русская речь.
Гуляем по коридорам. Посещаем "шепчущую галерею", поднимаемся по лестнице из 381 ступени.
— Огромный собор, — говорит запыхавшийся Андрей.
— Раньше он был меньше, — отвечаю. — Только его постоянно разрушали. Один раз вообще молния попала. И каждый раз отстраивали.
Спускаемся вниз.
Поднимаемся вверх.
В результате оказываемся в библиотеке.
— Идем, — говорю слуге.
В дальнем углу нажимаю на панель.
Панель отходит.
— Что это?
— Закрытая секция.
Андрей следует за мной.
— Сэр, вам нельзя сюда, — перехватывает меня какой-то служащий.
— Можно, — отвечаю, делая пальцами особый знак.
— Прости, брат, — тут же идет он на попятную. — Господь с вами.
— Господь с тобой, — отзываюсь.
— Что это было? — спрашивает слуга.
— Охрана. Ну, как охрана. Если бы я оказался посторонним, он бы меня вежливо выпроводил, сочувствуя, что я заблудился. Если бы я начал сопротивляться, то он бы выпроводил меня насильно.
— А что вы ему показали?
— Орденский знак. Тут обитает один тайный орден, в который я был вхож много лет назад. Вот я и дал охраннику знать, что я — свой. Он и отстал.
— Куда мы идем?
— Покажу тебе кое-что.
Идем дальше по коридору, сворачиваем в большую комнату.
Проекторы.
Умно придумали — перевели информацию на микропленку.
Нахожу на полке нужную кассету, включаю проектор.
Андрей рассматривает портрет мужчины в настоятельском облачении. Внизу портрета — надпись "MXXI"
— Кто это?
— Я. Так я выглядел в тысяча двадцать первом году.
Андрей изумлен.
— А почему в такой одежде?
— Я был настоятелем в этом Соборе. Правда, недолго.
Переводит взгляд с портрета на мое лицо.
— Не очень похож, если честно.
Киваю.
— Разумеется. За тысячу лет я много раз изменял внешность.
Достаю еще одну пленку.
А этот портрет сохранился отвратительно. Обгорел, краски выцвели. В углу — пятно плесени.
"DCCXXXII".
— Семьсот тридцать второй год.
— Почти триста лет назад, — комментирует Андрей.
— Тысяча двести семьдесят семь, — поправляю. — Год не тысяча семьсот тридцать второй, а просто — семьсот тридцать второй.
Вставляю третью пленку.
Еще один портрет. Под ним уже арабские цифры "1668".
Монах.
— Это я в 1668 году. Но я тогда был не в Англии, а в Испании. Портрет сделан там же, потом перевезен сюда, в орденское хранилище.
— А как называется орден?
— Орден Чаши Христовой.
— Чаши? Грааль?
— Нет, другой чаши. Помнишь, когда Иисус молился в Гефсиманском саду?
В глазах — непонимание.
— Ну, ты вообще Библию читал?
Качает головой.
— Иуда предал Христа. Это ты хотя бы знаешь?
— Это — да, — говорит с легким возмущением.
— Ну вот, между тем, как Иуда ушел за стражниками и тем, как вернулся за Христом, Иисус молился в Гефсиманском саду. Сперва просил бога избавить его от его участи, потом согласился на свою судьбу, покоряясь воле своего небесного отца, поскольку не было другого выхода, — поясняю. И добавляю:
— "всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты". Евангелие от Марка.
Вижу в глазах слуги изумление и опять поясняю.
— Не от меня. Я не был апостолом.
Разочарован.
Выключаю проекторы.
— Спасибо... — говорит Андрей, когда мы выходим из Собора.
Обращение опускает в самый последний момент, слегка запнувшись.
— Не за что, — пожимаю плечами, делая вид, что не замечаю.
* * *
У кошки четыре миски. В одной — вода, во второй сухой корм. Две других принесла миссис Ричардс. Со свежим мясом и молоком.
Кошка лежит на диване, выпятив круглое пузо.
Андрей гладит кошку.
* * *
Касаюсь руками черной крышки старого фортепиано, открываю. Пальцы пробегают по клавишам. Настроено идеально.
Андрей поднимает голову.
— Вы умеете играть?
Киваю.
Играю две гаммы, чтобы дать пальцам вспомнить. Хотя в этом нет необходимости.
Играю Баха, затем Бетховена, экспромтом добавляя свои вариации.
— Красиво...— шепчет слуга. — Я никогда не слышал такого исполнения.
Закрываю крышку.
— Я рад, что тебе понравилось.
— Спасибо...
* * *
Смотрю в темное небо.
Андрей и Маша спят. Кошка тоже спит, свернувшись теплым клубком на покрывале.
А я смотрю в небо и пытаюсь понять, зачем мне все это. Зачем вообще мне вдруг стал нужен слуга?
Почему этот человек для меня перестал быть элементом безликой массы еды?
"С едой дружить нельзя", говорил мой Наставник.
Это правило не раз подтверждалось.
Слуги. Не еда и не птенцы. Но всегда рядом.
Желание оберегать. Радовать. Видеть в глазах искреннюю любовь. И отзываться на эту любовь.
...Спит, свернувшись в клубок. Одеяло сбилось куда-то в ноги.
Подхожу, укрываю.
Переворачивается, что-то бормочет. Сквозь сон протягивает руки и обхватывает меня за шею.
Ложусь рядом.
Спит, обняв меня всеми четырьмя конечностями.
Том умопомрачительно пахнет...
Я плохой хозяин. Каждый раз, когда вижу Андрея, я сравниваю его с Томом. А вот тут Том бы так не сказал. А вот тут Том бы так не сделал. А вот тут...
Но Тома больше нет. Есть Андрей.
Андрею сложно. Социальное псевдоравенство не позволяет ему примириться со своим положением.
Можно сломать его силой или ядом. Пара прикосновений, укус — и Андрей будет со слезами счастья целовать мне ноги.
Можно — насилием. Пара подходов с кнутом, и Андрей будет называть меня "хозяин", боясь поднять голову.
Но это будет уже не Андрей, а то, что породит мой яд или мой кнут.
Чтобы стать хорошим слугой, он должен сам сломать в себе свои предубеждения, свои стереотипы. Он должен сам создать в себе те направляющие, по которым пойдут изменения.
Иначе Андрей лишится того, что я всегда называл "душой". Душой человека.
* * *
Возвращаюсь утром, когда небо на востоке набрякает розовым светом.
Андрей стоит на пожарной лестнице и курит. Приземляюсь рядом.
— Привет, — говорю.
— Доброе утро, — отзывается слуга.
— Как спалось?
Пожимает плечами.
— Нормально. Только кошка все время сверху на одеяло ложилась.
Улыбаюсь.
— В жизни у нее было мало возможностей спать на теплом человеческом теле.
Андрей хмыкает.
Пережидаю легко.
* * *
На плите шкворчит яичница с беконом.
— Традиционный английский завтрак, — киваю я на яичницу. — Андрей, может, тебе что-то другое научиться готовить?
Краснеет.
— Если надо... То я буду учиться.
Пожимаю плечами.
— Лично мне — не надо. Это твой желудок. А от гастрита я тебя уже вылечил.
Вздыхает.
...С одного бока рыба обуглилась, но Тома это не смущает. Обжигаясь, отламывает куски и запихивает в рот.
Пальцы вымазаны в саже.
Второй бок рыбины недопекся...
Отбрасываю воспоминания.
Тома больше нет.
* * *
Андрей стоит у зеркала и что-то рассматривает во рту.
— У меня что, зубы растут? — говорит сам себе.
Подхожу сзади.
— Вполне возможно. Если каких-то не хватало.
Оставляет в покое рот.
Уже не удивляется.
* * *
На улице пасмурно.
Мы со слугой стоим рядом с входом в один из терминалов аэропорта Хитроу.
— Вас дожидаться по прилету?
Качаю головой.
— Адрес ты знаешь, ключи я тебе дал. Можешь сразу ехать на квартиру. Смысл тебе стоять посреди улицы, привлекая к себе внимание?
Послушно кивает.
— Хорошо, я понял.
— И открой балконную дверь.
Снова кивает.
"...мы и господа, объявляется посадка на рейс..."
Провожаю взглядом один из взлетающих самолетов.
Я точно знаю, что мой слуга летит на нем.
* * *
Миссис Ричардс крайне огорчена, что я уезжаю "обратно в Америку".
— Очень жаль, сэр, что вы так быстро нас покидаете... Я надеялась, что вы пробудете на своей Родине хотя бы полгода.
Поправляет очки.
— Но в любом случае, ваш дом будет вас ждать.
— Спасибо, миссис Ричардс, — говорю старушке и сжимаю ее теплую морщинистую руку.
— Всегда пожалуйста... мистер Майли.
Кошка смотрит на переноску ненавидящим взглядом.
* * *
В Москву я прилетаю почти перед самым восходом.
Андрей встречает меня в большой комнате. Сую ему переноску и стремительно несусь пережидать.
Не люблю летать против вращения Земли.
* * *
Кошка вылизывает лапы около холодильника
Андрей сидит за столом, подперев голову руками.
— Переживаю за Машу, — признается в ответ на мой вопросительный взгляд.
— Не стоит, — успокаиваю его я. — Она в очень хороших руках. Семья очень добрая и уважаемая.
— Но ведь всякое может случиться...
Сажусь на стул и смотрю на слугу.
— Они прошли мою проверку. Так что не стоит нервничать.
— Какую проверку?
— Проверку моей силой. Я могу заставить человека быть искренним.
— И та семья...
— И та семья благополучно прошла проверку, — повторяю еще раз. — Они действительно любят детей. И муж, и жена. Я проверил даже их дочь, которая на два года старше Маши. Она восприняла твою девочку как младшую сестренку.
Успокаивается.
— Если бы кто сказал мне полгода назад, что Маша отправится учиться в Англию... не говоря уже о том, что она будет здорова... Я бы ударил того в лицо за насмешку, — вдруг говорит Андрей, смотря куда-то в пространство. И добавляет: — Жаль, вас не было рядом, когда Маша родилась. Может быть, Лида осталась бы жива.
Пожимаю плечами.
— Все происходит именно так, как должно произойти. Ты вряд ли бы смог служить мне в этом случае.
— Почему? — удивленно смотрит.
— Потому что ты хотел бы быть с женой, а не со мной, — честно отвечаю.
В глазах Андрея — боль.
— Ты ее сильно любил?
— Люблю до сих пор.
Пристально смотрю на слугу.
— И до сих пор не можешь смириться с ее смертью, — полувопросительно-полуутвердительно говорю.
Кивает, стиснув зубы. На стол капает слеза.
— А вы можете... вернуть прошлое? — задает глупый вопрос
