Князь Холод

— Я задержан или арестован? — поднимаясь на ноги, поинтересовался я чисто из вредности.

— Не паясничай, Бодров, — поморщился глава сыскников, — посиди в камере, подумай хорошенько о своем положении.

— Идем, Яша, — демонстративно заложив руки за спину, я направился за подручным Глазкова к боковой двери, в пол голоса напевая себе под нос вспомнившиеся слова из песни группы 'Дюна', — осенний лист кружит, мне дальний путь лежит, и все, что происходит с нами, надо пережить...

14

Ожидал я гораздо худшего, но в подземелье хотя и было сыро, но при этом достаточно тепло и чисто. Возможно, дело было в том, что это только первый по-настоящему подземный уровень, где часто появляется начальство, следовательно, и работники стараются поддерживать его в относительном порядке.

Утоптанный, чисто выметенный земляной пол, стены из массивного каменного блока, полукруглые арки входов в камеры, забранные толстыми коваными решетками. Со светом было плохо — коридор освещался вставленными в настенные держатели факелами. И если у входа источники света торчали через каждые десять метров, то дальше расстояния между ними заметно увеличивались, а дальний конец коридора и вовсе тонул во мраке.

— Вам сюда, господин князь, — Яков распахнул передо мной решетчатую дверь то ли девятой, то ли десятой камеры по правую сторону коридора, — восемнадцатый номер ваш. Располагайтесь.

— Спасибо, Яша, — я протянул громиле руку.

Просто так, кстати, протянул, показывая, что не держу на него зла за богатырскую оплеуху. Только потом мне вспомнилась история из 'Королевы Марго', когда парижский палач добром отплатил Коконнасу за рукопожатие, а побрезговавшего подать руку Ла Моля впоследствии запытал до полусмерти.

Вряд ли Яков что-то знал об этой истории, но по каким-то своим соображениям предпочел сделать вид, что не заметил моего жеста в полутьме.

— Бывайте, князь, — он зажег огарок свечи, стоявший в маленькой стенной нише, развернулся и загрохотал ключами на выходе из камеры.

— Заходи, поболтаем, — усмехнувшись, предложил я.

— Лучше не надо, чтобы я заходил, — усмехнулся в ответ Яков и исчез в коридоре.

Не надо, так не надо, не очень-то и хотелось. Против своего шефа Яков точно не пойдет, а просто так вести с таким человеком задушевные беседы — удовольствие сомнительное, уж как-нибудь обойдусь.

Я с интересом осмотрелся. Примерно три метра на четыре. Каменные стены, каменный потолок, даже, в отличие от коридора, каменный пол — прямо-таки каменный мешок, не иначе. Вместо шконки тоже камень — грубо выдолбленное из цельной глыбы ложе. Видимо, где-то неподалеку от столицы расположены знатные каменоломни, дефицита камня при строительстве явно не ощущалось. Больше никаких предметов мебели в апартаментах под номером восемнадцать не наблюдалось, если конечно не считать за таковые дырку в полу в одном из углов, понятно для чего предназначавшуюся. Никакого намека на окна тоже не было, поэтому с определением времени суток могут возникнуть проблемы. Если задержаться здесь надолго. А голова упорно отказывалась верить в серьезность происходящего и допускать возможность остаться в подземелье навсегда или погибнуть благодаря какому-то глупому, бездоказательному обвинению.

Еще раз обведя взглядом свое новое и, надеюсь временное, жилище, я решил, что могло быть и хуже. Все-таки одиночка, без цепей и кандалов, без всяких там 'друзей по несчастью'. А ведь был почти уверен, что меня попытаются подселить к 'нужным' людям. Чтобы либо попытались разговорить меня, либо оказать психологическое или физическое давление. Но нет, ничего подобного пока не наблюдается.

Непонимание сути происходящих событий и какая-то махровая тупость произошедшего в кабинете Глазкова разговора изрядно утомили меня, так и не успевшего отдохнуть от пятидневной тряски в карете. Поэтому я не стал сию минуту ломать голову в поисках ответов на извечные вопросы 'кто виноват?' и 'что делать?', а устроился на набросанной на каменное ложе соломе, укрылся кафтаном и благополучно уснул.

Пробуждение принесло сразу несколько неприятных новостей. Первая — подземелье населено блохами, вторая — подземелье населено крысами, третья — я действительно слегка потерялся во времени и прозевал время кормежки. В результате моя миска с едой стояла у входной решетки на полу, а ее содержимое торопливо пожирал целый выводок серых хвостатых существ. Черт побери, еще и поголодать придется.

Почесывая покусанные насекомыми открытые части тела, я резво вскочил со своей каменной кровати. Заслышав шум, крысы бросились наутек. Все, кроме самой большой. Эта особь продолжала торопливо набивать свой желудок, опасливо косясь в мою сторону. Есть я оставшуюся после набега грызунов еду, конечно же, не стану, но и приучать их ходить в мою камеру за пропитанием тоже не намерен.

Шуганув самую храбрую или самую наглую крысу, я аккуратно выплеснул остаток трапезы за решетку в коридор. Интересно: это был ужин или уже завтрак?

— Эй! Соседи! Сейчас день или ночь? — крикнул я в полумрак коридора, подождал минуту-другую, но ответа так и не дождался.

Неужели я единственный узник в этой части коридора? Досадно, информация — это то, чего мне сейчас отчаянно не хватает.

Потянулись скучные, однообразные часы ничегонеделания. Я сделал зарядку, походил кругами по камере, поприседал, поотжимался. Опять походил по камере. Сколько времени прошло? Пол часа? Час? Сколько еще придется тут проторчать? Знать бы.

Мысли лихорадочно перескакивали с одного на другое. Дурацкие обвинения, дурацкий допрос, протоинквизитора этого еще принесла нелегкая. Раскатал я губу, думал, налаживается жизнь, хотел внести свой посильный вклад, помочь своей новой родине. А вышло вот так — сижу в тюрьме, по непонятному обвинению, с мрачными перспективами. Подумать только, я, человек двадцать первого века, никак не могу приспособиться к жизни в мире, примерно соответствующем земному восемнадцатому веку! Как же так? Ну, понятно, что это время для гораздо более простых и неприхотливых в плане быта людей. Многие привычные для нас жизненные удобства здесь отсутствуют напрочь, но в плане знаний-то я должен иметь преимущество! Так сказать, накопленный опыт поколений, должен сыграть свою роль!

Эх, легко было читать произведения писателей-фантастов, где что ни попаданец, то личность, человечище! И в оружии люди разбираются, и как из нефти получить бензин знают, и как из плесени антибиотик добыть — тоже, двигатель внутреннего сгорания на раз собирают из подручных средств, и строить самолеты умеют и броненосцы тоже. Ну, а если уж не сильны в технике, то оказываются на редкость мощными управленцами и выстраивают невиданные в этом времени по эффективности спецслужбы, на века укрепляя вертикаль местной власти.

То ли люди специально подготовленные попаданцами становятся, то ли я такой ущербный попался? Ну нету, нету здесь компьютеров, которые я мог бы ремонтировать и настраивать! И в ближайшем будущем не предвидится. А что еще я могу? В лекарствах никогда ничего не понимал. С техникой не могу сказать, что на 'вы' с ней всегда был, но уж точно не в части ее создания. Не созидатель я, потребитель. Самый обычный потребитель, серая масса общества потребления.

Тем не менее, я учился в современной школе, читал книги, смотрел фильмы. И я просто напичкан знаниями, о которых местные обитатели и представления не имеют. Проблема лишь в том, чтобы понять, какие из них я могу применить. И применить в нужное время в нужном месте. Сущая мелочь, не правда ли?

Я присел на солому, подтянул к себе колени, обхватил их руками, примостил сверху голову и глубоко задумался. Только задумался не о том, как мне выпутаться из своего незавидного положения, а о том, как вышвырнуть восвояси тимландцев и снять осаду с Бобровска.

Время тянулось издевательски медленно, трое суток ничего не происходило. Да-да, я говорю трое суток, потому что сумел разобраться со сменой дня и ночи. Один из тюремщиков, разносивших заключенным пищу, просветил меня по поводу утреннего и вечернего рациона узника. Завтрак состоял из бурды на основе чаще всего недоваренного гороха, ужин — примерно то же самое, но на основе ячменя. Теперь я имел возможность ориентироваться во времени суток, оставалось лишь после каждого ужина делать свежую отметку на стене.

На четвертый день ко мне в гости заявился начальник Сыскного приказа в сопровождении двух солдат.

— Ну что, князь, не пришло ли время поговорить? — спросил он, устраиваясь на принесенном солдатами раскладном стуле.

— Да как-то не получается у меня, Никита Андреевич, разговаривать с вами, — настороженно ответил я, оставаясь по-хозяйски стоять посреди камеры, — что бы я ни сказал, вы все понимаете на свой лад.

— А это от того, князь, что ты дурное дело затеял, а когда тебя за руку поймали, юлить стал, изворачиваться.

— Задолбался я уже ваши намеки разгадывать, господин Глазков, — предельно грубо бросил я, рассчитывая что такой тон скорее спровоцирует оппонента на откровенность. — Говорите уже прямо, чего там я такого натворил, только не нужно опять про сговор с тимландцами бред плести! Масса свидетелей имеется, что я не только не отдавал приказ, но и предлагал дождаться темноты и атаковать силами пехоты.

— За это не волнуйся, Михаил, свидетелей опросим, все выясним, протоколы напишем. Все честь по чести будет, — отмахнулся Глазков, — ты только помни, что всегда можно задать свидетелям такие вопросы, что их ответы тебя не порадуют.

— Так к чему тогда весь этот балаган? Вопросы непонятные, протоинквизитор с угрозами. Рубите уже голову с плеч, да и дело с концом!

— Я не палач, Миша, я дознаватель. Свое дело сделаю, доложу государю. Хорошо доложу, со всей тщательностью. А там уж, как Иван Федорович решит, так и будет. Надеюсь, что в этот раз у него будет меньше оснований для снисхождения.

— Ох, не любите вы меня, ваше высокопревосходительство.

— Я, князь, всю жизнь посвятил служению царской семье. А ты покусился на святое — задумал эту самую семью извести. Потому и не может быть мира между нами. Сговорились вы первым делом царевича Федора убрать с пути, чтобы Алексей наследником престола стал. Но это был только первый шаг, вторым собирались вы с Воротынским и младшего сына государя избавиться.

— Неожиданный поворот, — удивление мое было безгранично, поскольку данную версию я слышал впервые, — а на хрена? То бишь, зачем?

— А кто станет наследником в случае смерти обоих царевичей? — поинтересовался у меня главный сыскарь с елейной улыбочкой.

— Кто? — в ответ поинтересовался я.

— Ты, Бодров, определись уже с тем, что ты потерял: память, мозги, или просто прикидываешься дурачком, — Глазков смотрел на меня испытующе.

— Что не так-то? — нахмурился я, пытаясь быстренько сообразить, не прокололся ли я на чем-то?

— Пока у царевичей не родятся дети мужского пола, ты — третий в очереди наследников престола, Бодров, — огорошил меня начальник Сыскного приказа. — Твоя семья является боковой ветвью царского дома. И это является большой проблемой, поскольку враги государства нашего постоянно пытаются подбить вас на измену, прельщая поддержкой в борьбе за престол. И не безуспешно.

— О, как! — еще одно откровение. Нет, я знал, что являюсь каким-то там родственником Соболевым, но чтобы прямо так — первый после них — это стало еще одной неожиданностью. И это кое-что объясняло. — То есть, нет Бодровых, нет и проблемы? — теперь уже я с интересом всматривался в лицо Глазкова.

— Да уж как-то так, — усмехнулся тот. — Сначала родители твои снюхались с фрадштадцами, потом ты. Покоя нет от вас. Можно подумать, мне заняться больше нечем!

— Знаете что, Никита Андреевич, вы бы почаще пьяные разговоры молодых богатых бездельников подслушивали, еще бы не то узнали!

— Ты, Миша, жизни меня не учи, — снова отмахнулся Глазков, — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, уж я то знаю.

— К сожалению, я не помню Воротынского, — продолжил я, не обращая внимания на недоверчивое хмыканье собеседника, — но из того, что мне о нем рассказали, могу сделать однозначный вывод, что он такой же пустобрех, как царевич Алексей, и как я был в недалеком прошлом. У таких людей между словом и делом огромная пропасть. Потому все эти разговоры и являются не больше, чем пьяными бреднями. Да и смысл в чем? Ну, ладно, убрать Федора и подвинуть к трону Алексея — могу допустить, что подобная глупость пришла в наши пьяные головы. С грехом пополам, можно это объяснить наивным стремлением оказаться в числе собутыльников не второго, а первого наследника. Но дальше-то какой смысл?

— Власть всегда имеет смысл, — ухмыльнулся Глазков, — ты, например, считал, что сможешь выписать лучших лекарей мира, чтобы вылечили тебя от чахотки.

— Никита Андреевич, — я тяжко вздохнул, — разговор этот не имеет смысла. Я не помню того, что было до покушения и ни подтвердить, ни опровергнуть ваши слова не могу. Но в любом случае, что бы там ни произошло, я свое наказание за те дела уже отбыл. А после покушения я абсолютно точно не сделал ничего предосудительного, ничего такого, за что меня можно было бы наказывать. И, кстати, хочу обратить ваше внимание на то, что пока мы тут с вами отношения выясняем, тимландцы осаждают Бобровск. Если бы не это, клянусь, уже бы выбросили их за пограничную речку!

— Да, Бодров, — задумчиво промолвил главный сыскник после небольшой паузы, — ты изменился. Стал и смелее и хладнокровнее, да и ума прибавилось. А фехтование? Ты же никогда не слыл любителем поорудовать шпагой. Раньше бы ты послал куда подальше Сахно, сославшись на неравенство происхождение и никакие угрозы всеобщей обструкции бы тебя не смутили. С Григорянским же ты бы просто предпочел не связываться. А что сейчас? Прекрасного фехтовальщика Сахно на тот свет отправил, князя Григорянского заставил капитулировать. Лихо! И вот эти самые перемены беспокоят меня даже больше того факта, что ты пережил ссылку в свой Холодный Удел. Другой ты стал, Миша, опасный. Словно подменили тебя.

Ох, не нравится мне ход твоих мыслей, господин Глазков, ох, не нравится. То ли опять на темные силы намекаешь, то ли действительно подозреваешь в подмене князя. Ни того, ни другого мне не нужно. Как бы здесь аккуратненько пройти по грани, не вызвав подозрений?

— Посмотрел бы я на то, как бы вы изменились, поблуждав десять суток между жизнью и смертью. Думаю, что тоже пересмотрели бы свое отношение ко многим вещам, стали бы бережнее относиться к своей жизни и жизням своих друзей и подчиненных. И перестали бы растрачивать себя по всяким пустякам. Потому что есть в этой жизни действительно важные вещи: семья, дружба, долг, честь, любовь к отчизне. А пьянки-гулянки, какие-то глупости-подлости — это все тлен, бесполезная суета, это все в прошлом. Жизнь нам дается один раз, и прожить ее нужно достойно. Верите вы мне или не верите — это ваше личное дело, уговаривать я вас не стану. Рассчитываю лишь на вашу объективность и здравый смысл.

На этот раз Глазков молчал долго. В полутьме камеры мне казалось, что все это время он буравил меня своим внимательным взглядом и я даже порадовался скудной освещенности подземелья, потому как на свету мне бы было гораздо тяжелее все это время сохранять выражение беспристрастности на лице.