Непрощенные...

Коля так и сделал. Въехал по склону, показав только башню из-за гребня холма.

На дороге стоял грузовик, вокруг которого копошись фигурки пехоты. Немцы успели залечь и старательно поливали огнем любой выступ. Танк заметили, по броне защелкали пули.

— Давай! — крикнул Ильяс. — По грузовику!

Сержант выругался:

— Угла склонения не хватает: пушка не опускается. Высоко нос задрали! А навесом с двухсот метров не получится, не миномет!

Ильяс взялся за спаренный с пушкой пулемет. Точно!

— Назад!

Танк отполз назад, что вызвало бурю ликования среди немцев.

"БТ" развернулся и покатил к месту выхода заслона. Все были на месте. Горовцов провел загрузку раненых, усадил на броню и в прицеп остальных.

— Поехали?

Коля повернул голову к сержанту. Тот кивнул.

— Давай! Только не прямо, за околицей уйдем в сторону. Чтоб не на восток, а к северу.

— Зачем? — удивился Ильяс.

— В колобка поиграем с немцами.

Олег взял у бойца пулемет. Длинная очередь ударила по кустам, вызвав в ответ хаотичные выстрелы. Еще одна очередь, на этот раз без ответа.

— В колобка? — переспросил удивленный Горовцов.

— Очень злого, грубого, нецивилизованного колобка с садистскими наклонностями, — уточнил Олег.

Ильяс только покачал головой. Танк тронулся, набирая ход. На холме "БТ" остановился, выцелил фары грузовика и одним снарядом разнес ему передок. После чего покатил дальше.

В прицепе тряслась пехота. Ее мнения, куда ехать, никто не спрашивал.

Глава 7

Люба росла девочкой смелой. Ей минуло пятнадцать, когда свели их корову. Вернувшись из школы, Люба застала дома голосящую мать и всхлипывающих братиков. Пропажа случилась днем. Крова паслась на выгоне, братики заигрались и не заметили, как ее свели. Хватившись, мальчики бросились корову искать, и, узнав правду, кинулись к матери. Пока бежали, пока нашли бригаду колхозных полеводов, пока рассказали, след похитителей простыл. Мать не решилась идти вдогонку сама, обратилась за помощью к соседям. В ответ мужики молчали и отводили глаза.

Люба забежала в дом, отрезала от каравая краюху и вышла во двор.

— Доченька! — попыталась остановить ее мать, но Люба не подчинилась. Без коровы семью ждала голодная смерть, допустить такое было невозможно. Уточнив, в каком направлении ушли воры (в деревне их видели), Люба припустила следом. Так и шла, расспрашивая встречных, от деревни к деревне, пока не стемнело. В последней деревне ее пустили ночевать; узнав о горе, налили молока. Хлеб у Любы был свой...

Следующий день Люба провела в дороге. Она дважды теряла след, это принуждало ее кружить, искать очевидцев, но, в конце концов, след находился. Корова была приметной: с белым пятном на голове. Ее так и звали — Лыска. Люба миновала границу своего района, пересекла соседний, в третьем Лыска нашлась. Люба увидала ее пасущейся на лугу и замерла от счастья. Лыска, увидев хозяйку, замычала и пошла навстречу.

— Это наша корова! — сказала Люба пастуху. — Сам видишь! Ее у нас свели. Я заберу!

— Не отдам! — не согласился пастух. — Степанова корова! Говори с ним!

В деревне Люба нашла Степана. Это был высокий мужик, заросший бородой по самые глаза. На все доводы Любы он отвечал одно:

— Знать ничего не знаю! Моя корова!

В глаза ей мужик при этом не смотрел. Люба поняла, что уговаривать бесполезно, и пошла по хатам. От соседей узнала, что Степан купил корову у проходящих людей, причем, дешево. Люба спросила, где найти участкового. До деревни, где он жил, оказалось пятнадцать километров, Люба одолела их к вечеру. Участкового дома не оказалась, Люба осталась ждать. Она не ела целый день, от голода ныло в животе и кружилась голова, но Люба была девочкой упорной.

Участковой явился затемно. Это был мужчина лет тридцати, худой и усталый. Он выслушал гостью и распахнул калитку.

— Заходи!

Жил участковый один. В его холостяцком жилье было сумрачно и не прибрано. Участковый принес из сеней сало, достал хлеб, они поужинали. После чего Люба взяла веник и стала мести — за еду следовало расплатиться. Участковый следил за ней, не мешая. Подметя полы, Люба вымыла их.

— Где ваша жена? — спросила, закончив.

— Сбежала! — ответил хозяин. — Не захотела жить в деревне.

— Найдите другую! — посоветовала Люба.

— Некогда! — вздохнул участковый. — Да и как найти? Вдову брать не хочется, а для девок я старый.

— Ничего не старый! — возразила Люба. — В самый раз!

— Пойдешь за меня? — обрадовался участковый. — Ты мне нравишься.

— Нет! — ответила Люба. — Рано мне! Всего пятнадцать, я учиться хочу.

— Тогда давай спать! — вздохнул участковый.

Он предложил ей кровать, но Люба отказалась. Устроилась на лавке — нечего хозяина стеснять! Был и другой резон. Участковый положил на нее глаз, вдруг вздумает чего? Лавка размещалась рядом с дверью, если что, — выскочит. Тревожилась она зря. Участковый оказался мужчиной порядочным, не приставал. Утром пригнал колхозную бричку, они сели и отправились за Лыской.

— Купил я ее! — упорствовал Степан. — Моя корова!

— Почем купил? — сощурился участковый.

Степан помялся и назвал цену.

— На рынке корова в два раза дороже стоит! — сказал участковый. — А то и в три. Знаешь?

Степан кивнул.

— Значит, не мог не понимать, что ворованная. Будем оформлять протокол. Под суд пойдешь — за скупку краденого.

— Товарищ милиционер! — Степан бухнулся на колени. — Христом Богом прошу!

— Сволочь ты! — сказал участковый. — Бога вспомнил, а сам детей на голод обрек. Вдову обокрали! Девчонка три района прошла, одна, по лесам, а ты даже не покормил! Куска хлеба пожалел! В Соловки пойдешь — по этапу!

Степан зарыдал. Заплакала его жена, к ней подключились дети. Любе стало их жалко.

— Не надо суда, — попросила участкового. — Пусть отдает Лыску — и ладно.

— Добрая ты душа, — вздохнул участковый. — Я бы посадил. Впрочем, как знаешь...

На обратную дорогу ушло два дня. Лыске нужно было пастись, ее следовало доить. Люба сделала из бересты кружку, сцеживала в нее молоко, тем и питалась. Ночевала у добрых людей, платила молоком — у Лыски было много. В родную деревню они вошли к вечеру. Пронырливые мальчишки, заметив их издалека, разнесли весть. К дому Люба шла сквозь строй соседей, гордо подняв голову. Следом трусила Лыска. Мать выбежала им навстречу.

— Доченька...

Она обняла Любу, затем склонилась и поцеловала ей руки. Люба смутилась.

— Смотрите, какая у меня дочка! — сказала мать смотревшим на них мужикам. — А вы... Бабы вы! Хуже баб!..

Окончив десятилетку, Люба поехала в Москву — учиться дальше. Сейчас было можно. Братики подросли и помогали по хозяйству, Лыска принесла телочку — семья не голодала. Помимо коровы, имелся кабанчик, два десятка курей. Жизнь менялась к лучшему, в стране стало сытнее. Мать свезла на базар поросенка, купила дочке ботинки и платье, дала денег в дорогу. Расставаясь, мать плакала, Люба утешала, как могла. Она нисколько не волновалась за будущее: в СССР все дороги открыты! Так и вышло. В институт Люба поступила легко — даром, что ли, по математике в школе первой была, получила стипендию. Сыграла роль и рекомендация райкома комсомола. Учиться было интересно. Люба сдавала зачеты и экзамены, занималась спортом — ей это нравилось. Сильная и ловкая от природы, Люба хорошо бегала, ходила на лыжах, стреляла из винтовки. Нормы ГТО выполнила без труда. Ее избрали в комитет комсомола, поручили спортивный сектор — справлялась. Годы учебы пролетели незаметно. Люба готовилась к госэкзаменам, когда за ней прибежали. В кабинете декана ее представили высокому, худощавому мужчине в добротном габардином костюме. Выполнив эту миссию, декан вышел. Гость (он назвался Николаем Сергеевичем) предложил Любе сесть и стал расспрашивать. О родителях, братьях, учебе, комсомольской работе. Люба отвечала, не понимая, чем вызван интерес. Тем более что Николай Сергеевич ничего не записывал, только кивал и смотрел ей в глаза.

— Вот что, Любовь Петровна, — сказал он, когда Люба притомилась. — Я из НКВД, подбираю кадры. Вы нам подходите.

— Я же математик, — удивилась Люба.

— Математики и нужны, — улыбнулся Николай Сергеевич. — Так как?

— Не знаю, — призналась Люба. — Я собиралась учителем.

— Соглашайтесь, — сказал гость. — У нас хорошо. Служба трудная, но почетная... И ответственная. Дадут звание, оклад, паек... Учитель столько не получает, а пользу стране вы будете приносить большую.

Люба подумала и согласилась.

Для начала ее отправили в школу. Та располагалась в лесу за высоким забором. Внутри огороженного пространства находилось здание помещичьей усадьбы, вокруг теснились флигеля, в которых жили курсанты. Их учили работать на рации, шифровать донесения, скрытно передвигаться по местности. Курсанты совершали марш-броски, стреляли из пистолета и винтовки. Люба успевала по всем дисциплинам. Для математика шифры не представляли труда, а в спорте она и раньше успевала. Курсы Люба закончила с отличием, получила звание сержанта госбезопасности, что соответствовало званию лейтенанта РККА, и направление на службу в Минск. В столицу Белоруссии Люба прибыла 21 июня, а назавтра грянуло...

В третий день войны Любу вызвали к начальству.

— Вот что Попова, — сказал капитан с лицом, опухшим от бессонницы. -Шифровальщиков и радистов у нас хватает, а вот с диверсионной подготовкой, как у тебя — раз и обчелся. Немцы наступают быстро, остановить их пока не получается. Будем забрасывать группы в тыл врага, они сейчас формируются. Чтоб не тащить рацию через линию фронта, выедешь сегодня — в разведотделе скажут куда — под видом учительницы. Диплом у тебя на руках, направление сделаем — не подкопаются. Освоишься, осмотришься, остальная группа присоединится потом. Документы, инструкции, рацию, деньги — все получишь в отделе. Вопросы есть?

— Никак нет! — отчеканила Люба, бросив руку к фуражке.

— Вот это оставь! — укорил капитан. — Ты теперь нелегал, разведчик — отвыкай тянуться...

С транспортом в стране царила неразбериха, поэтому к месту внедрения Любу подвезли. Приличия ради она заглянула в районо (так ей советовали) и едва пробилась к заведующему. Районо походило на разбуженный улей: по коридорам метались люди с папками, хлопали двери кабинетов; одни сотрудники из них вбегали, другие выбегали... Заведующий сидел за столом, подписывая бумаги (их перед ним лежала стопка), вокруг толпился народ; Любе пришлось поработать плечом, чтоб пробиться. Она хлопнула направление на стол прямо перед заведующим. Тот с минуту непонимающе смотрел на бумагу, затем изумленно глянул просительницу.

— Прибыла по распределению! — пояснила Люба.

Заведующий глубоко вздохнул, как догадалась Люба, чтоб не выругаться.

— Открепление не дам, бланки увезли, — сказал сердито. — Зачем оно тебе? Уезжай так! Никто не спросит.

— Я работать! — сказала Люба.

— Ты что, больная?! — взорвался заведующий. — Не сегодня — завтра здесь немцы будут, район эвакуируют, а она "ра-аботать"... — протянул он. — Не видишь, что творится? Беги отсюда, пока не поздно! Дура!

"А товарищ-то паникер! — подумала Люба, забирая направление. — Мог бы и повежливее..."

В районном НКВД ее встретили иначе: сыграла роль другая бумага. К тому же товарищам заранее позвонили. На разбитой полуторке Любу отвезли к селу и высадили у околицы.

— Не нужно, чтоб нас видели, — пояснил сопровождавший ее лейтенант. — Тут недалеко, дойдешь. На крайней улице спросишь бабу Крысю...

— Кого? — удивилась Люба.

— По паспорту Кристина, но зовут Крыся, сокращение такое. Западники здесь живут, под поляками были. Кто ты такая, бабка не знает, попросили учителя приютить, она и согласилась. Заплатишь.

— Кто попросил?

— Товарищ один наш.

Люба покачала головой, но спорить не стала. Попрощалась и побрела к селу, волоча чемодан и тяжеленный рюкзак с рацией. Майор в Минске заблуждался насчет ее подготовки: разведчиков из них не готовили. Правила конспирации преподавали, но не усердно. Однако и с ее знаниями было ясно: внедрение организовано из рук вон плохо. Наспех. Учитель приезжает по распределению в период школьных каникул, квартиру ему ищет сотрудник органов... Раскрыть проще простого, ребенок догадается.

"Это ненадолго! — успокоила себя Люба. — Поживу несколько дней, появится группа, и мы уйдем!"

Первыми, однако, явились немцы. Они вошли в село через три дня. В окошко Любы смотрела на грузовики, легковые машины, пылившие по улице, солдат в незнакомой, мышиного цвета форме, по-хозяйски тащивших ящики и коробки.

— Ишь, кольки их! — заметила возникшая рядом Крыся. — Сила!

— Они ненадолго, — сказала Люба.

— Не кажи, — ухмыльнулась бабка. — В пятнадцатом як пришли, так до двадцатого сидели. И не ушли б, каб не революция гэта в Германии...

Люба промолчала. За три дня бабка ее достала. Крыся оказалась непомерно любопытной, расспрашивала обо всем: о родителях, учебе, женихах... Чтоб не вызвать подозрения, приходилось отвечать.

— Год табе кольки? — пытала бабка.

— Двадцать четыре, — отвечала Люба.

— Старая ужо. И мужика няма?

Люба качала головой.

— Чаму?

Ответить на вопрос было трудно, Любу саму он волновал. У парней она успехом не пользовалась. Поначалу Люба не слишком расстраивалась: не липнут — ну, и ладно: не мешают учиться. Но на третьем курсе Люба влюбилась. Алексей учился на параллельном, они познакомились на спортплощадке. Высокий, красивый, с волнистыми волосами, зачесанными назад, одним своим видом он заставлял сердце биться чаще. Люба не знала, как дать знать о своих чувствах. Ходила на соревнования, пыталась завязать с Алексеем беседу — ничего не помогало: ее не замечали. Как-то, оставшись одна в комнате, Люба долго рассматривала себя в зеркало — у них в комнате было. Все у нее было на месте: грудь, ноги, попа — не то, что у некоторых. Вот только лицо... Мать сказала ей как-то:

— Что ж ты, доченька, в меня пошла? Мы, Бобровы, некрасивые, а вот папка твой хорош был. Все девки пищали, глядючи! А выбрал меня, — добавила мать с гордостью.

Лицо у Любы действительно подкачало. Белесые брови, широкие скулы, нос картошкой... Пусть не картошкой, а картошечкой, но все же... Книги советских писателей учили, что красота внешняя — мещанское понятие, человек должен обладать красотой внутренней. Алексей этих книг, наверное, не читал, потому как женился на красавице-брюнетке с томными глазами. Избранница училась на филфаке и была пустышкой: как член комитета комсомола, Люба это хорошо знала. Алексею, однако, это не помешало. Люба горевала, даже плакала тайком. Отплакав, решила на парней не заглядываться. Сложится, так сложится, а нет — знать судьба такая. Вечером Люба прогулялась по селу. Немцев оказалось немного: с роту, как оценила Люба. Они заняли под казарму сельскую школу, а в правлении колхоза расположился штаб. Люба поняла это по антенне, появившейся на крыше. Рядом с правлением стояли легковые машины и автобус — тоже с антенной. У школы выстроились в линейку грузовики, дымила полевая кухня. Заглядевшись, Люба подошла ближе и услышала грозное: