Непрощенные...

Анатолий Дроздов

Андрей Муравьёв

Непрощённые...

Роман

Пролог

Башня "Тигра", отчетливо видимая в телескопический прицел, медленно повернулась вправо, затем — влево, после чего замерла. Длинная "оглобля" 88-миллиметровой пушки с дульным тормозом на конце плавно поползла вниз.

"Он же меня крестит... Сейчас!"

— Понеделин, мать твою! Чего ждешь? Стреляй!

Никто не отозвался. Похолодев пришедшим в один миг озарением, я осознал, что ни Понеделина, ни кого другого в танке нет. Я один в башне, сижу на месте наводчика и растерянно смотрю, как "Тигр", не торопясь, выцеливает мой танк. Твою ж мать!

Схватился за рукоятки и нажал кнопку. Загудел мотор электромеханического привода и башня медленно (слишком медленно!) стала поворачиваться. Сетка прицела поймала угловатый силуэт немца и замерла. Теперь опустить ствол... Мы его тоже "перекрестим".

Набалдашник дульного тормоза "Тигра" остановился и замер. Все. Я опоздал. Подкалиберный снаряд 88-миллиметровой пушки "Тигра" пробьет лобовую броню Т-62 — ему это по силам. Вольфрамовый сердечник снаряда и сорванные им осколки брони стальным, безжалостным вихрем прочешут внутреннее пространство танка, разрывая на куски мягкую человеческую плоть. Мою плоть...

В отчаянии я надавил кнопку спуска: прицельного выстрела не получится, так хоть ослеплю вспышкой. Пушка молчала. "Забыл зарядить!"

— А-а-а!

Ослепительно-белое пламя, вспыхнувшее на конце ствола "Тигра" закрыло поле обзора. Удар! Я содрогнулся всем телом — и проснулся. Твою мать!..

Некоторое время лежал, ощущая, как стынет на теле горячий пот. Опять этот сон! Почему? Откуда "Тигр"?.. В жизни нашим танкам никогда не встретиться, а мне не сидеть в башне Т-62 — даже если случится война. Судимого в армию не возьмут — даже в штрафную роту...

Прислушался. В казарме отряда царил полумрак — до подъема не скоро. В отдалении кто-то смачно похрапывал, сосед наверху повернулся, что-то пробормотал во сне и затих. Я никого не разбудил своим криком. Вот и славно. Улегся на правый бок и закрыл глаза. Сознание медленно затухало. "Пусть снова будет "Тигр! — промелькнула мысль. — В этот раз я успею. Непременно!"

Тьма...Глава 1

— Вы признаете себя виновным? Несколько слов... Пожалуйста!

В лицо тычут микрофонами, над головой нависают телекамеры, самые настырные из журналистов даже пробуют оттеснить конвой. Я молчу и просто шагаю от автозака в толпу. Волна борзописцев отшатывается, оставив узкий проход к дверям. Иду быстро, хотя после раскаленной солнцем металлической будки автозака хочется подышать.

За изгородью что-то орут бесноватые тетки в платках. Там мелькают плакаты, шумят мегафонами милиционеры, гудит народ. И это только первый день. Что будет дальше? Там-па-рарам. Выпить бы! Только кто ж даст? Эх!..

Зал переполнен, стоят даже в проходах. Судья кашляет и сморкается: он простужен. Где сумел? Лето в разгаре.

— Подсудимый, назовите себя!

— Вигура Олег Юрьевич.

— Последнее место службы?

— Командир роты гвардейского танкового полка.

— Воинское звание?

— Капитан.

Судья разбирается с другими участниками процесса и приступает к обвинительному заключению. Публика внимает: многочисленные земляки и родственники убитой, журналисты и просто любопытные — немногие допущенные в переполненный зал. Судья все читает, голос его звучит монотонно, и я забываюсь.

— ...Признаете себя виновным?

Это мне. Все замирают. Десятки взоров: любопытных, участливых, ненавидящих сфокусированы на моем лице. Они жгут щеки.

— Да.

— Дайте, пожалуйста, развернутый ответ.

— Я признаю.

Всеобщий вздох и шелест: будто ветром обдуло осину. Адвокат кивает, губы его шевелятся: "Продолжай! Как договаривались!". Судья приходит на помощь.

— Вы раскаиваетесь?

Молчу. Пауза затянулась. Адвокат хмурится. Оговоренный до мелочей сценарий забуксовал. "Ну же, скажи "Да!" Ведь объяснили?!" — судья ждет своей реплики в заочно отрепетированном спектакле.

— Подсудимый, вы раскаиваетесь? — не выдерживает он.

— Да...

* * *

Это случилось весной. По раскисшим от слякоти весенним дорогам Чечни рота выдвинулась к селению, где по сведениям разведки засел отряд боевиков. Их требовалось выкурить и, по возможности, уничтожить. Операцию поручили батальону мотострелков, усиленному ротой танков. Выкурить не получилось. Или разведка лопухнулась, или боевики оказались проворнее нас, но в селении их не оказалось. Мы разместились лагерем за околицей и стали ждать. С приказом на отход медлили. Боевики, скорее всего, болтались неподалеку, в штабе опасались их прорыва. Широкомасштабная армейская операция на Кавказе сворачивалась. Бандитов загнали в горы, где методично добивали авиацией. Армия держала периметр, не позволяя ичкерийцам выйти на равнину. Необходимость в крупных соединениях федералов отпала. Части раздербанили, рассовав поротно и батальонно на опасные направления, строго-настрого наказав бдить. Мы и бдили... То есть пили, конечно, но и по сторонам посматривали... На душе у всех было погано. В марте арестовали командира нашего полка. Слухи о случившемся ходили смутные. Наши говорили, что полковник сгоряча задушил снайпершу, убившую двенадцать танкистов. Местные утверждали, что командир одурел от водки, съехал с катушек, схватил первую попавшуюся горскую девушку, снасильничал и, чтоб концы в воду спрятать, ее грохнул. Тему активно раскручивали журналюги. Полковника выставляли зверем и алкоголиком. Никто из нас в это не верил. "Полкан" был крут, мог запросто съездить по роже, зато воевал как бог. За своих, коли надо было, глотку грыз. Мы прошли с ним всю Чечню, потеряв убитым всего одного. Так и вернулись бы со славой, не принеси черт эту снайпершу...

Кончался апрель, и гребаные горы вспомнили про нас. С какого бодуна вынесло на высотку у селения трех абреков, узнать не удалось — спросить было некого. Обкурились, наверное, моджахеды — за ними такое водилось. Как бы то ни было, они притащились, установили ДШК и врезали по расположению мотострелков. Пули калибра 12,7 мм свинцовым градом прошлись по лагерю, калеча солдат и куроча грузовики. Боевики успели выпустить две ленты. К счастью, стреляли издалека, на таком расстоянии попасть трудно. "Двухсотых" у мотострелков не случилось, но "трехсотые" были. Тяжелые "трехсотые"...

Мы как раз там сидели: их комбат, начальник штаба батальона, и я с Федосовым — моим заместителем по воспитательной работе. "Списывали" взятый на протирку оптики спирт. Услыхав выстрелы, выскочили из кунга. Мне хватило пары секунд, чтоб сообразить. Не обращая внимания на обстрел, я рванул в свое расположение и через секунд двадцать уже влезал в танк. Следом протиснулся Федосов. Завелся, развернул башню и сквозь прицел нашел на вершине сопки пулемет на универсальном станке и три фигуры возле него.

— Осколочный!

Федосов мгновенно выполнил команду. Пулемет не смолкал. Быстро довел прицел и нажал кнопку спуска. Пушка грохнула, гильза вылетела в кормовой люк. Накрыли мы абреков с первого раза. Это для пулемета километр — расстояние, для пушки калибром 115 миллиметров — дальность прямого выстрела. Взрывчатого вещества в осколочном снаряде — три килограмма, достаточно, чтоб разнести особняк на Рублевке, не то, что какую-то треногу со стволом.

В голове гудело от выстрела и спирта.

На вершине сопки вспух куст разрыва, а когда опал, там ничего уже не было: ни пулемета, ни стрелков. На что они рассчитывали? Ведь видели же танки? Точно обкуренные...

— Осколочный!

Кровь бурлила, не желая успокаиваться. Пулеметный расчет уничтожен, стрельбу следовало прекратить, но накопленная в последние дни злость рычала в уши совершенное другое. На склонах, поросших "зеленкой", могли прятаться другие боевики. Могли? Да, несомненно! Тем более, что я заметил какое-то движение... Так потом объяснял следователю. На самом деле мне хотелось стрелять — мстить этим взбунтовавшимся гадам, пыльным горам, раздолбанным дорогам, пустым улицам, чужому ненавидящему взгляду в спину: за полковника, потерянную семью, обрыдлую службу — за все, что давило душу. Отомстил... Очередной снаряд к "зеленке" не долетел. Зацепил ветку дерева, росшего на окраине, и взорвался в воздухе. Осколками накрыло ближний дом. Один залетел в окно и попал в человека. Девчонку... Нехорошо получилось.

* * *

"Демократические" газеты впоследствии писали: капитан российской армии, напившись, устроил бессмысленную стрельбу, в результате которой погибла невинная девушка. Смотрите, какие типы пришли на мирный Кавказ! Алкоголики и палачи! О том, что в нас стреляли из ДШК, писаки скромно умалчивали. Сволочи... Горцы митинговали и требовали суда. На фоне дела комполка мое не выглядело громким, но его заметили. Меня и Федосова арестовали, потянулось следствие. Я отмазывал Витьку, как мог, и его выпустили. Уволили из армии, но не посадили. Уже хорошо... Со мной такое не прокатило. Убийцу следовало наказать, а что до обстоятельств... В суде адвокат доказал необходимость обстрела "зеленки", но у прокурора нашелся железный аргумент. Из устава: перед стрельбой из пушки необходимо убедиться в чистоте сектора ведения огня. Ссылку на условия войны во внимание не приняли: на Кавказе войны формально не было. Мы туда погулять вышли...

— Четыре года!.. — произносит судья.

Зал взрывается. Люди вскакивают, кричат, потрясают кулаками. Особенно неистовствуют абреки. Полевого командира, резавшего головы пленным русским солдатам, приговорили к пожизненному, так почему танкисту, убившему горянку, только четыре? Абыдно! Судебные приставы наводят порядок. В наступившем шуме теряются слова приговора: "Лишить наград и воинского звания..." Странно, но я слушал это равнодушно, как труп. Да что там? Я и был труп — человек, потерявший все. Внешне живой; мог ходить, дышать, говорить, но на самом деле покойник. Будь проклят день, когда я надел погоны! Надо было в повара...

В колонии я читал — работа библиотекаря тому способствует. Жилось неплохо: блатная должность, уважение тюремного начальства, а к хождению строем и казарме не привыкать. Дело мое, опять же, получило резонанс. Россия, не та, что в телевизоре, а настоящая, не забыла своего солдата. В адрес колонии приходили письма и посылки: очень много писем, посылки — по норме. В некоторых письмах меня проклинали, но таких было мало. Большей частью писали нормальные люди. Они не верили ТВ и газетам, просили меня держаться, сообщали, что гордятся мной. Некоторые слали стихи. Ради того, чтоб это читать, стоило сесть. В посылках преобладали книги — главным образом о танках и танкистах. Люди, посылавшие их, думали, что мне будет приятно. Они не понимали: танкистом мне больше не бывать. Не заскочить в нутро могучей машины, не вдохнуть теплый запах солярки, машинного масла и краски, не ощутить себя единым целым с грозной, стальной махиной, послушной и подвластной тебе. Не ввязаться в бой — стремительный и яростный, не ощутить по окончании его, как медленно утекает из тела напряжение, а на душе становится радостно и светло.

В одной из присланных мне книг я прочел про Вальгаллу, загробный мир викингов. У них считалось, что нет ничего хуже для нормального мужика, чем умереть в постели. Если ты — правильный пацан, то сдохни с мечом в руках, в бою, и тогда после смерти будешь пировать в палатах Вальгаллы и каждый день резаться с такими же счастливчиками. А если сдохнешь в постели, то пойдешь на корм червям — и только. Я невольно задумался. Куда уходят души убитых в бою танкистов? В какую даль, в какой рай? Что там приготовлено? Облачка и арфы? Прогулки, пение и барашки у ног? А если мне по душе подрагивающий стальной пол, резиновый окуляр прицела и ритм, отбиваемый пальцами на рукоятке механизма поворота башни? Если нет ничего лучше, чем вид врага в перекрестье прицела? Что тогда?

Книги я читал: чем еще заняться? Было интересно сравнивать сочинения разных авторов, их оценки применения бронетанковых войск в различных операциях. Вранья в опусах было много, но попадалось и дельное. Особенно нравились мне воспоминания фронтовиков. В этих книгах дышала правда. Эти люди воевали, их танки подбивали и жгли, они не оставались в долгу. Они жили в суровое время, но знали, за что воюют. А я?..

Дважды меня пытались помиловать, всякий раз за Тереком закипали митинги, и я отказывался. Была еще причина. За воротами колонии меня караулила смерть. Многим я стоял поперек горла, даже бывшей супружнице: не разрешил новому мужу удочерить Альку. Муж оказался из бывших бандитов, вернее, из настоящих: бандит, сменивший спортивный костюм на фирменный от Версаче. Мне передали его слова: буду упрямиться — на свободе не заживусь. Не горцы, так свои порешат — куда спешить? За жизнь я не цеплялся, но и терять ее не желал.

Так и провел четыре года. Отсидел, отдал, освободился. Новая жизнь встретила цветами и музыкой. У ворот колонии стояла толпа: вездесущие журналисты с камерами, люди с букетами; из динамиков, пристроенных на крыше микроавтобуса, лился марш. От неожиданности я растерялся, не зная, что делать. Подлетевший Федосов, раздобревший и странно выглядевший в штатском, затолкал меня в джип.

— Велели не устраивать митинг! — объяснил уже в машине. — Видишь, сколько народу? Как только пронюхали?

Я не возражал: шума не хотелось. Просочиться мышкой все равно не удалось — меня узнавали: в аэропорту, в самолете, в зале прибытия... Люди подходили, жали руку. Федосов нервничал и старался прикрыть меня телом: он до сих пор чувствовал себя мне обязанным. Облегченно вздохнул только в московской квартире, куда мы добрались ранним утром.

— Поживешь пока здесь! — сказал, запирая дверь. — Холодильник полный, если что понадобится, звони! — он положил на стол мобильный телефон и визитку. — Сам не выходи. Вот еще! — он достал из стола "Макаров". — На всякий пожарный!

— Вышел из тюрьмы, чтоб сесть в другую? — усмехнулся я.

— В Грозном опять митингуют, — вздохнул он. — Пусть выпустят пар. Не переживай, командир, все будет пучком! Работа, квартира, бабы, бабло — много бабла и баб-с! Большие люди о тебе заботятся, знай. Я днем приеду, пока не кипишуй.

Я не возражал: не хотелось. Мы отметили возвращение, Федосов уехал, а я завалился спать — устал. После полудня праздник продолжился. Приезжали незнакомые люди, обнимали, жали руку. Я вступил в какие-то союзы и ассоциации, подписывал договоры. Витька с умом использовал свою нечаянную известность — у него были умные родители. После увольнения из армии подался в политику и преуспел: пробился в Думу. Мне Витька сказал, что бумаги подписывать нужно, я не стал спорить: ненадолго. Водка и коньяк лились рекой. Разбрелись к ночи. Голова была тяжелой, но по въевшейся привычке сначала навел в доме порядок и потопал на кухню. Хотелось березового сока — чтоб из детства. Кисло-сладкого, пахнущего весной. Весна несет радость и надежду...

Выглянул в окно. Бетонные стены многоэтажек, забитый машинами двор, редкие в этот час прохожие... Чужой, слишком чужой для меня мир. В юности я мечтал жить в Москве. Это было глупо, но я верил: повезет! Старался: образцовый взвод, образцовая рота... Затем последует лучший батальон, отличный полк. После дивизии можно и в Москву. Наивная мечта гарнизонного офицера... Жена поначалу тоже верила, но быстро разочаровалась. Перспектива провести жизнь в Забайкалье ее не вдохновляла. Я ждал. Шанс выпал внезапно, хотя какая тут неожиданность? Для офицера война — возможность исполнить мечту... или сдохнуть. В Ханкале, поминая незнакомого мне майора, я спросил мордатого штабного: почему выбрали наш полк? Зачем везли из Сибири? Не нашлось ближе?

— Здесь нужно воевать, — ответил, пошатываясь, штабной. — Какая теперь армия, знаешь? Все развалили, нахрен! Ваш полк рекомендовали, и, как вижу, не зря. Не знаю, как у вас это получается: за месяц боев ни одного "двухсотого". Сколько танкистов положили в первую кампанию, помнишь? Воюй, Вигура! Наградами засыплют. Чего хочешь дадут!

— И квартиру в Москве?

— Хоть две! — хмыкнула морда. — У тех, кто наверху, от здешних дел штаны мокрые. Будешь результат давать, не пожалеют и квартиры и дырки для ордена.

В тот миг я думал об Альке. Если квартиру дадут, жена вернется, а с ней — и дочка. Жутко хотелось семейных вечеров. И чтобы дочка рисовала... Не вышло. Квартира в Москве у меня появилась, только Алька в ней не живет. Да и мне оставалось недолго.

Длинный день подошел к концу. Телевизор смотреть не хотелось, читать тоже — надоело в колонии. Оставалось пить. Водка в холодильнике кончилась, звонить Федосову, чтоб подвез, не тянуло. Да и город хотелось увидеть, людей: соскучился за проволокой... Достал пистолет, вытянул из кучи пакет поприличней, оделся и пошел. Во дворе было пусто, в магазине вряд ли узнают — Москва. Перед выходом из подъезда еще раз проверил "Макаров" и загнал патрон в ствол.

Во дворе светил одинокий фонарь и лил дождь. Огляделся, сунул руки в карманы и потопал. Мир был зыбким и мокрым, и на мгновение мне показалось, что все, что в нем осталось, это я, никому не нужный вояка, и ущербная луна, пробующая пробиться через тяжелые тучи, чтобы рассмотреть козявку-человека. Когда за спиной послышались торопливые шаги, даже полегчало. Оглянулся. Щуплый, невысокий пацан бежал следом. Я перехватил "ПМ" в кармане куртки. Пацан подбежал ближе и остановился, пытаясь вытащить пистолет из кармана. Тот зацепился. Лицо у говнюка было испуганным. Мокрые от дождя черные волосы, густые брови... Меня захлестнула злость: киллер, мать его! Не могли найти лучшего?

— Ну? Ты пришел за мной, малыш?

За спиной пацана что-то закричали: видимо, приободряя. Да их тут целый аул! Потанцуем? Сначала я собирался съездить "бойцу" по роже и обезоружить, но присутствие помощников меняло дело. Пацан, наконец, вытащил пистолет, и я нажал на спуск. Чернявый качнулся и упал лицом вниз. Я вскинул "Макаров", целясь на звук голоса, но в черноте двора разглядеть противника трудно. Огненный, пульсирующий факел, вылетел из окна припаркованной в отдалении машины. Выстрелов я не услышал. Когда в тебя попадают, их не слышно...

* * *

По пустынной улице катился одинокий шарик перекати-поля. Докатился до салуна, ткнулся в крыльцо, пролетел мимо лавок бакалейщика и шорника и притормозил у входа в банк.

В пересохшем рту першило, потели ладони. Стоять на порывистом сухом ветру было неприятно, песок забирался в щелочки глаз, попадал в рот, прилипая к потной шее, вызывал зуд. Нетерпимо хотелось почесаться.

Напротив покачивалась грузная фигура. Грязное пончо не скрывало мощный торс, длинные руки походили на конечности гориллы. Мятая шляпа с обвисшими полями, закрывающими глаза, довершала картину. От фигуры веяло силой, прямой и жесткой, как удар топором по подставленной шее.

Он должен успеть первым!

— Ну? Ты пришел за мной, малыш?

"Never free, never me, so I dub the unforgiven", — завыло в голове.

Ильяс рванул рукоятку кольта, но стоявший напротив выхватил свой быстрее. Его револьвер взлетел вверх будто сам собой, зрачок ствола выплюнул сноп искр.

В грудь ударило, стало нечем дышать. Не успел!

— Unforgiven! — по-прежнему ныло и ревело в ушах...

Ильяс рывком сел, встряхнул головой и уставился на стену. Тишину квартиры в Алтуфьево рвали гитарные переливы шведско-американской группы.

— So I dub the unforgiven! — рычал из динамиков мобильного телефона рингтон.

Ильяс накрыл телефон ладонью, глянул на часы. Два часа ночи. Кто?

"Дядя Аслан", — подсказал экранчик.

— Здравствуй, дядя! — спросонья слова приветствия вылетели на русском языке. Так было не принято, некрасиво. Он тут же поправился. — Салам.

— Салам, Ильяс...

— Что случилось, дядя?

Голос собеседника дрогнул:

— Приезжай, Ильяс... Розу убили. Похороны послезавтра.

Ильяс хотел спросить: "Кто убил?", но не успел. Собеседник положил трубку.

Розу Ильяс помнил. Нескладная, черноволосая, высокая. На год младше Ильяса. Он учил ее стрелять... В последний раз виделись на дне рождения бабушки. Сколько ей тогда было? Шестнадцать? Значит теперь восемнадцать... "Было восемнадцать", — поправился он.

Ильяс спустил ноги с кровати, осмотрелся. Надо предупредить деканат об отлучке. В голове крутились мысли одна другой бестолковее. Покупать подарки для родни? Хватит ли денег? А еще билет на самолет...

Телефон снова зашелся переливами гитары. "Сестра".

— Салам, Эльмира.

— Розу убили! Дочку дяди Аслана.

— Знаю, он звонил.

Сестра еле сдерживала рыдания, всхлипывая. Они с Розой дружили: в детстве играли вместе.

— За что? За что все это? Когда, наконец, кончится?

— Успокойся, Эля. Выпей лекарства и ложись спать.

— Я еду на похороны. Мы лето вместе провели. Я Розу... — сестра все же не сдержалась и заревела в трубку.

— Успокойся. Я закажу нам билеты.

Эля всхлипнула еще разок, понемногу сдерживаясь.

— Отчего она умерла? — Ильяс поправился. — Кто ее убил?

— Не знаю... Дядя не сказал. Он сам не свой.

Ильяс вздохнул:

— Ладно. Давай спать. Утром закажу билеты.

— Я сама закажу. У тебя даже на поезд не хватит.

Ильяс смолчал.

— До встречи!

— Спокойной ночи!

Экран телефона медленно погас. Спать уже не хотелось.

* * *

В аэропорту Владикавказа их встретили двоюродные братья. Муса, сын дяди Ахмета, и Шамиль, средний сын дяди Рустема.

— Салам.

— Салам.

Они молчали до самого выхода. Только у машины Ильяс не выдержал:

— Кто?

Муса кивнул на скучающего в стороне солдата.

— Они, брат.

...Ехали долго.

Потом были похороны. Ревущие родственницы, высохшие, ввалившиеся глаза бабушки, промозглый ветер на склоне, сухие комки земли в ладонях.

Муса привел его на склон, когда гости покинули двор.

— Возьми земли, Ильяс. Это — хорошая земля. Наша. Бери!

Он послушно зачерпнул ладошкой крошащуюся породу.

— Это хорошая земля, Ильяс. Это земля наших предков. Твоих и моих, брат.

За спиной послышались шаги. Вверх по склону поднимались Шамиль и дядя Аслан.

— Ты уже взрослый, Ильяс. У взрослых свои законы.

— К чему ты это мне говоришь, Муса?

Но ответил не двоюродный брат. Заговорил дядя Аслан:

— Я не могу быстро ходить. У меня больная нога. Уже десять лет.

Ильяс знал, где дяде прострелили ногу. Он кивнул. Это знали все.

— Моих сыновей убили. Теперь забрали дочь, — дядя Аслан потер бороду, он нервничал. — За жизни сыновей со мной рассчитались. Но Роза, уйдет неотомщенной.

Ильяс напрягся: он ближайший родственник Розы, ближе, чем Муса и Шамиль. Мстить? Ему? Учился, учился, а теперь в горы?!

— Мы все сделаем правильно, дядя, — ответил Муса. Он посмотрел на Шамиля и Ильяса. — Так?

Шамиль закивал.

— Мы найдем и покараем. Так ведь, брат? — ладонь Мусы легла на плечо Ильяса.

— Я слышал, его арестовали и будут судить, — Ильяс, как мог, оттягивал неизбежное.

— Это их суд, брат. Их законы, их судьи, их тюрьмы. Они не хотят, чтоб мы волновались, они боятся нашей мести. Один воин стоит тысячи баранов. А там бараны, брат. Бараны и шакалы. Мы будем жрать одних и резать других, брат!

Шамиль кивал все энергичней. Глаза его лихорадочно блестели. Зрачки казались огромными. Да они больные!

— Его будут судить, и если отпустят... — попытался вывернуться Ильяс.

— Даже если посадят, брат! Он отсидит, а сестры не будет. Ее не выпустят через пару лет, не вернут отцу. Не думай, брат! Действуй, как велит сердце.

На другое плечо легла ладонь дяди.

— Мы отомстим. Так?

Он ждал этих слов. Знал, что услышит и боялся. Всю свою жизнь пытаться выскочить из раскручиваемой спирали предложенной судьбы, старался, полз и, кажется, почти соскочил... Но только "почти".

На вопрос можно было не отвечать. За него уже решили. Упереться? Нет... Место и окружение выбрано правильно. Подперли со всех сторон. Похороны отодвинули далеко рациональное "я". В гркди клокотало, настойчиво били в висок маленькие злые молоточки.

— Да, Муса!

— Это правильные слова — от сердца.

На душе Ильяса было пусто.

* * *

Он забыл этот разговор. Заканчивался четвертый курс, шла преддипломная практика. Эля съехала в Голландию к родителям покойного мужа и в распоряжении Ильяса была прекрасная двушка на Фестивальной. Жизнь казалось простой и легкой.

Телефон зазвонил в семь часов вечера.

— Кто такой "Муса"? — Лера схватила трубку первой и теперь морщила носик.

— Много будешь знать, скоро... — начал Ильяс, но не закончил поговорку — в дверь постучали.

Телефон затих.

— Кто там?

— Свои, брат!

За дверью стояли Муса, Шамиль и двое незнакомых ребят.

— Салам.

— Салам, брат.

— Кто там, Илья? — полюбопытствовала Лера из ванной комнаты.

— Это по делу.

Муса ухмыльнулся и попробовал войти в прихожую, но Ильяс перекрыл проход.

— Что-нибудь случилось?

Шамиль закивал головой. Муса заглянул через плечо Ильяса, ухмыльнулся шире:

— Попроси свою девушку ехать домой, брат.

— Зачем?

— У тебя всю ночь будут гости.

— Какие гости?

Муса повернулся к двум незнакомым парням и представил их:

— Рустик. Толя.

Ильяс удивленно уставился на двоюродного братца. Шамиль все также кивал головой, напоминая болванчика. Глаза его неестественно блестели.

— Попроси ее уйти. Мы подождем на кухне.

— Зачем?

— Надо, брат, надо! — глаза Мусы сузились. — Очень надо.

...Через десять минут обиженная Лера ехала домой на такси, а сам Ильяс стоял напротив развалившейся на диване четверки гостей:

— Что происходит?

Муса взял со столика пульт управления DVD.

— У тебя есть любимый фильм, Ильяс? Здесь, на полке? — он указал на стопку дисков.

— "Потоп", — автоматически ответил Ильяс.

— Слышали? — Муса повернулся к Рустику и Толику. Те затрясли головами.

— Просмотрите все. Чтобы про волны, мосты — все запомнили!

— Там про семнадцатый век, исторический фильм, — уточнил ничего не понимающий Ильяс.

— Это не важно, брат. Они посмотрят, запомнят и скажут, что вы смотрели кино вместе. Идем! — Он потянул Ильяса из комнаты.

— Куда?

— Он вернулся! Выпустили! Ты не смотришь телевизор? Выпустили! — шептал Муса.

— Кого?

— Его! Он здесь, брат!

— Мы куда-то едем?

— Туда-то, брат. Туда-то! Едем отдавать долги!

* * *

Промозглый моросящий дождь. Два часа ожидания в тонированной десятке со снятыми номерами. Вход в нужный подъезд просматривается все хуже.

— А если он не выйдет, Муса?

— Он не видел света четыре года, брат. Он обязательно выползет.

Шамиль кивает. Он всегда кивает. Не говорит, не спорит — только кивает.

В десятом часу дверь подъезда распахнулась, высокая фигура вышла в свет фонаря.

— Он!

Человек шел быстро, покачиваясь, но быстро. Шел к огням ночного магазина.

— Пошли!

Они выскочили из машины, Ильяс сунул руку в карман, охватывая ребристую рукоятку.

В голове застучали незваные балладные переливы.

— "Unforgiven!" — била в виски позабытая мелодия.

Кровник удалялся, Ильяс побежал. Надо успеть сделать это во дворе, где нет свидетелей! Ильяс почти успел, как человек впереди внезапно обернулся. Ильяс потянул пистолет из кармана, зацепился, рванул еще раз. В руке человека блеснул ствол.

— Ну? Ты пришел за мной, малыш?

Ильяс тянул рукоятку оружия, понимая, что не успевает. Совсем не успевает.

За спиной рычал Муса:

— Отойди! Дай я его!

Пистолет в чужих руках выплеснул сноп искр. В грудь Ильяса вонзился огненный штырь.

— You labeled me, I'll label you, So I dub the unforgiven! — ревело в ушах.

На глаза навалилась тьма...

Глава 2

Авианалет закончился также стремительно, как и начался. "Юнкерсы", "штуки", отбомбились по намеченным целям, прочесали развалины из курсовых пулеметов, добивая выживших, и ушли на Запад. С задачей они справились. Подвижной парк танковой дивизии, запасы горючего — все это более не существовало. На площадках полыхали до неба развороченные взрывами цистерны, горели грузовики, мотоциклы и тягачи. Под грудами покореженного кирпича застыли танки и артиллерия. В развалинах казарм еще шло движение, но это не было выдвижением по сигналу тревоги. Выжившие в налете спешили покинуть место разгрома.

Самолеты завершили то, что часом раньше начала артиллерия. 22-я танковая дивизия РККА не смогла развернуться на линии обороны. Вернее, не успела.

Где-то у реки били по врагу пушки дежурных танковых частей, сражался мотострелковый полк дивизии, стреляли редкие добравшиеся до реки "сорокопятки". Туда тянули связь, разорванную бомбежкой противника, пробовали доставить снаряды. Но это была агонией. Из девяти тысяч бойцов в строю осталась едва половина, технику выбили еще в большей пропорции.

Когда гул самолетов стих, груды битого кирпича покрылись людьми. Бойцы рвали на бинты чистое исподнее, перевязывали раненых, искали в развалинах выживших и погибших. Принесли тела комиссара и военинженера, пробовавших под огнем организовать выход техники. Медико-санитарный батальон грузил раненых и отходил к лесу. Принявший командование майор собирал экипажи для оставшихся танков. 44-й танковый полк спешил к Бугу. Там шел бой...

Новый артобстрел внес волну сумятицы. Никто не обратил внимания на выбравшихся из развалин очередных оглохших и наглотавшихся пыли бойцов. Сами разберутся, не маленькие

Артобстрел утих. Танковая колонна под прикрытием оставшихся зениток начала выдвижение. Чадили выхлопом высокие "бэтешки", крутили башнями Т-26, лязгал гусеницами тяжеленный "КВ".

Крепко сбитый рыжеволосый сержант с окровавленной головой и высокий жилистый младший лейтенант, вылезшие из развалин казармы, не могли придти в себя. Вместо того, чтоб искать своих или бежать к "оружейке", они нервно крутили головами. Смотреть было на что. Горящее офицерское общежитие, развалины казармы, длинные ряды из развороченных и разбитых бомбами машин и танков, многие из которых горели. Эти двое не разговаривали и, вообще, старались не смотреть друг на друга. Лейтенант оторопело глядел на полыхающее здание общежития, осматривал руку, покрытую спекшейся кровью и пылью, прислушивался к канонаде. Сержанту хватило беглого смотра тел убитых красноармейцев. Он покачал головой и ущипнул себя за руку, попав на ушибленное место.

— Твою мать! — ругнулся, скривившись от боли.

— Что, простите? — лейтенант навис над сержантом.

Тот вытянулся:

— Разрешите обратиться, товарищ... — он всмотрелся в одинокий эмалевый квадратик на черной петлице. — Товарищ младший лейтенант. Вопрос можно?

— Кто лейтенант? — не понял командир. — Я?

Сержант нахмурился, и собеседник спохватился:

— Что-то меня немного ведет, — он перехватил поудобнее раненую руку. — Спрашивайте. Конечно.

Лейтенант скосил взгляд в сторону пробегающих мимо красноармейцев, затем перевел его на тела убитых. Выглядел он обеспокоенным и нервным.

— Мне голову разбило и все, что помню — взрыв... Какое сегодня число, товарищ младший лейтенант? — продолжил сержант.

Командир его не слышал. Он смотрел на труп с развороченным животом. Вырванные взрывом кишки вывалились на кирпичное крошево и лежали на нем неаппетитной грудой: сизое на буро-красном. Лейтенант побледнел и вывернул содержимое желудка под ноги замершему сержанту. Сверху, по кирпичной осыпи, скатился расхристанный красноармеец:

— Товарищ командир! Там вход в учроту раскопали, людей надо собрать, чтобы танки вывести, пока бомбить снова не стали, а меня слушать не хотят. Помогите организовать!

Лейтенант поднял осоловелый взгляд на подбежавшего бойца, покосился на труп, позеленел и скрутился в приступе рвоты.

— Ясно! — резюмировал сквозь зубы сержант.

Красноармеец, совсем еще молоденький паренек с широким детским лицом, чуть не плакал:

— Я кричу им, кричу, а они бегут и только отталкивают. Товарищ лейтенант!

Лейтенант скрутился в новом приступе.

Сержант стер со лба струйку крови, оставив на покрытом пылью лице грязно-красные разводы, и повернулся к бойцу.

— Где танки, говоришь?

— Там!

— Веди!

— А товарищ лейтенант?

Сержант смерил командира тяжелым взглядом и повернулся к красноармейцу.

— Не видишь, контужен лейтенант. Очухается, догонит. Веди! Ждать нельзя!

Боец кивнул и полез вверх по осыпи. Сержант карабкался следом. Лейтенант, согнувшись и размазывая по щекам перемешанные с пылью слезы, пытался сдержать судорожные позывы желудка.

* * *

Ильяс.

Свет возвращался урывками и бликами. Концентрические круги и сверкание искр в беспросветной черноте сменилось зыбким маревом. Заныла рука. Что это? Сон?

В ушах Ильяса еще звучали отголоски мелодии, но на зубах почему-то хрустел песок, а рукоятки пистолета в руке не было. Где он? Почему ноги засыпаны осколками кирпича, а спина ноет, как будто хватили обухом? Что за одежда на нем? Откуда широкий ремень со странной пряжкой? Что за шум в ушах?

Он встряхнул головой. Шум не проходил. Стены здания, внутри которого находился Ильяс, тряслись, ходил ходуном низкий потолок. Болели ноги, спина, страшно ломило в затылке.

Он подтянулся, освобождая ноги, в ответ на это движение вспыхнул и запульсировал огонь в рассеченной руке. Ильяс выругался сквозь зубы. Стало легче: выпустил злость. Будто крышку чайника приподняли.

У противоположной стороны послышался стон. Груда кирпича разошлась, явив взору Ильяса здоровенный армейский сапог, затем на свет появился и обладатель его — рыжеволосый здоровяк с окровавленной головой.

Незнакомец был одет в запыленную гимнастерку, армейские шаровары, заправленные в сапоги. Ильяс отметил, что погон у вылезшего незнакомца не было, как и то, что обмундирование незнакомца странного серо-стального цвета.

От близкого взрыва лампочка под потолком мигнула и погасла. Ильяс зашарил по карманам в поисках зажигалки или сотового, но ничего подобного там не было. Даже спичек.

— Черт! — выругался Ильяс.

В темноте чиркнула спичка, высветив лицо здоровяка.

— Э... Друг, — начал парень и осекся.

Как называть этого рыжего? Друг ли это?

— Где мы? — главный вопрос выскочил сам и прозвучал панически. — Где?

Здоровяк потряс головой, помычал и показал на собственную голову. Немой, что ли?

— Ты немой?

В колеблющемся свете блеснули белки глаз. Здоровяк выплюнул забившую рот штукатурку.

— Мне кажется, нас засыпало, — ответ прозвучал глухо.

Спичка погасла, комната погрузилась в темноту. В дальнем конце кто-то шевелился. Здоровяк выбрался из-под обломков и пополз на шум. Чиркнула еще одна спичка.

Ильяс отправился следом и наткнулся на мужчину в армейской форме, придавленного потолочной балкой. Старинная деревянная конструкция ударила его по груди и плечу, видимо, переломав кости. Раненый стонал в забытьи.

Здоровяк уже сопел рядом, расчищая тело от обломков кирпичей.

— Помоги!

Очередная спичка погасла, оставив их в темноте. Ильяс подобрался поближе, перехватил балку, потянул вверх.

Раненый зашелся в кашле, переходящем в хрип, дернулся и застыл обмякшей кучей.

— Отмучился, — резюмировал здоровяк.

— Где мы? — снова спросил Ильяс и снова не получил ответа. Он опустил уже ненужную балку.

Здоровяк, невидимый в темноте, с сопением начал очищать заваленный проход из комнаты. Камни, кирпичи, куски штукатурки отлетали почти к другой стороне комнаты. Через пару минут где-то сверху забрезжил лучик света. Ильяс взялся оттаскивать мусор от расширявшегося прохода.

— Вас как зовут? — он пробовал узнать хоть что-то об окружающем мире.

Рыжий остановился, повернул голову и пожал плечами:

— А хрен его знает, товарищ командир. Мне в голову чем-то шандарахнуло. Плывет все кругом.

— Даже имени не помните?

Здоровяк пожал плечами, показывая, что разговор окончен.

Он тужился, силясь поднять здоровенный кусок кладки, придавивший обломок балки. Вдвоем дело пошло быстрее.

Спустя короткое время они выкопали узкий лаз наверх. Расчистили. И поползли.

Дневной свет после темноты резал глаза. Отдаленный грохот канонады уже не давил на уши. Ильяс осмотрелся. Где он, черт возьми?

Он осмотрел себя. Военный ремень, штаны с карманами, явно армейские, сапоги. Гимнастерка с кубиком на каждой петлице и такого же странного, как и у сержанта, серо-стального цвета. Погон нет. Форма явно советская, не российская, а именно советская, причем древнего образца. Это что? И почему стреляют пушки? Война?

Взгляд Ильяса упал на полусгоревший обрывок газеты. Лицо крестьянина, заголовок "Дать больше!" и дата... 14 июня 1941года!

Здоровяк-сержант его о чем-то спросил, но Ильяс не слышал. Он ошеломленно глядел на мертвеца на краю воронки. Кишки из разорванного живота вывалились в кирпичное крошево, толстые мухи кружили над спекшейся кровью. В нос лез запах гари с легкой примесью... шашлыка.

Ильяс внезапно понял, что "шашлык" здесь жарить будут нескоро. И горит не баранина... Ком в животе рванул наружу, тело свело в судорогах. Ильяс согнулся пополам...

* * *

Олег.

В колонии я видел сон. Темная, обшарпанная квартира с неуютными, длинными комнатами, низкие потолки, узкие коридоры. В комнатах старая, полуразвалившаяся мебель, какой-то хлам в углах, мерзкий запах плесени и гнили. Выглядываю в окно — серая муть. Пытаюсь открыть дверь — не поддается. Приходит четкая мысль: в этих стенах я навсегда. Безнадега...

Сон повторялся, и я решил: если существует загробная жизнь, то меня ждет именно такая. Не Валгалла. Ее я не заслужил. Вышло иначе. Мир, в котором я очнулся, был живым и яростным. Саднила рассаженная кирпичом голова, ныла ушибленная спина, но на это было плевать. Руки-ноги слушались, голова соображала, светило солнце и голубело небо. Здесь шла война: рвались снаряды, горели дома, но я был жив и мог действовать. Бросив нервного "летеху" блевать (война — блюдо не аппетитное, пацан!), полез по осыпи. Боец карабкался впереди. Наверху я остановился: открывшаяся картина заставила свиснуть. Большое, приземистое здание (бывший склад, как пить дать!) пылало. Огонь охватил крышу, кое-где уже лизал стены...

— Быстрее, товарищ сержант! — паренек схватил за рукав. — Сюда!

Лезть в горящее здание казалось самоубийством — вот-вот должна обрушиться крыша! — но боец смотрел умоляюще, спорить не хотелось. Прыгая по кускам кладки, мы скатились вниз и подбежали к складу. В стену здания ударил снаряд, проломив брешь. Осыпавшиеся обломки растащили: проникнуть внутрь не составляло труда. "Тот самый вход, о котором говорил боец". Паренек шмыгнул в пролом, я, поколебавшись, полез следом.

Внутри стоял полумрак и плавал дым, к счастью, не густой. Виднелись темные остовы танков, непривычно маленьких и кургузых. На угловатой броне машин кнопками-пуговицами выделялись заклепки. У дальней стены высился штабель из ящиков, рядом стояли бочки. Боец подбежал к танку, стоявшему прямо перед воротами.

— Сюда, товарищ сержант! Полк на позиции выдвинулся, а про учроту, забыли! Мы вчера к стрельбам готовились: бак залит и боеукладка есть.

— Что ж сам не выгнал?

— Не могу сдвинуть, — боец указал на двухсотлитровую бочку, рухнувшую набок и заблокировавшую корму. — Просил помочь — никто не остановился. Хотел своих позвать, так учроту первой разбомбили... Одни развалины.

Глаза паренька подозрительно заблестели.

— Но мы, — он шмыгнул носом. — Все, кто уцелел... Под знаменем Ленина и Сталина... — Он сжал кулаки: — Они у нас кровавыми слезами!..

Понятно.

— Ладно, боец! Выдохни. Чем бочка не угодила?

— Так там же дырка!

— Что?

Паренек нырнул в дебри склада и вернулся с заводной ручкой — "кривым стартером". Ясно — не получается завести машинку.

— Вы, товарищ сержант, давно в учебке бывали?

— Давненько... Лом найдется?

Боец пожал плечами, я огляделся. Должен быть противопожарный щит... Вот он! Песок в ящике, багор, топор и то, что нам нужно, — лом!

— Навались!

Бочка стронулась с места и откатилась.

— Давайте внутрь, я заведу!

Интересное предложение. На верху башни торчала какая-то труба, закрытая округлым колпаком. Куда лезть?

На мое счастье, боец распахнул люк спереди танка. Он открывался, как ставни в окне: створка — вправо, створка — влево, третью подняли вверх и зафиксировали стопором. За стеной загрохотало — начался артобстрел. Дверь, обшитая железом изнутри, раскалилась. Пот лил градом.

Внутри танка было тесно и неудобно. Пока лез приложился макушкой о казенник пушки, врезался локтем в какую-то железяку, зашипел от боли, ругнулся, но все ж заполз. Танк, как я понял, был двухместным. Водитель — впереди, а командир, он же стрелок и заряжающий — в башне. Нашлось сиденье — маленькое и неудобное, присел. Спина уперлась во что-то твердое.

Мотор за спиной рыкнул и громко затарахтел. В люке появилась голова бойца. Бросив "кривой стартер" на пол танка, он плюхнулся в сиденье и взялся за рычаги.

— Поверните башню! — крикнул, перекрывая шум мотора. — Пушку повредим!

Логично. Пошарил рукой: маховичка для поворота не было. Не похоже, чтоб в этой клепанной колеснице имелся электромотор. Паренек оглянулся.

— Стопор снимите! — подсказал, указывая рукой. — И спиной! Упирайтесь и крутите!

Я последовал совету. Башня стронулась и повернулась. Тем временем мотор взревел, танк тронулся и, набрав скорость, вышиб ворота ангара. Я не видел этого, поскольку в тот момент сидел спиной к движению, но по грохоту упавшего железа догадался, что произошло. В смотровые щели хлынули лучики света, я развернул башню пушкой вперед и застопорил на погоне.

Танк отъехал метров сто и завернул за угол казармы. Дорогой я присматривался к манипуляциям бойца. Два рычага и педаль — проще не бывает. Синхронизаторов у коробки передач, ясен пень, нет. Чтобы воткнуть нужную, неопытный попотеет. Но опыт у меня как раз есть.

Громыхающая коробка остановилась. Приехали? Паренек полез наружу, я выскочил следом.

— Скорей! — крикнул боец, устремляясь к ангару.

— Стоять! — пришлось ловить за плечо. — Стоять, курсант! Ты чего? Куда?

— Там еще один! Еще танк! — он попытался вырваться, но в этот момент пылающая крыша с грохотом обвалилась. Невольно вспомнился штабель у стены. Если там снаряды...

— Опоздали! — он чуть не плакал.

Молодец, паренек, настоящий танкист: о технике — в первую очередь!

— Будут еще танки. Едем!

— Отбросим врага, вернемся и откопаем нашу "эмэску"! Так ведь? — он смотрел умоляюще. Я не стал возражать. Боевой дух — оружие победителя. Потрепал его по плечу:

— Всыплем агрессору — до Берлина лететь будет! Чихать и бздеть!

Паренек улыбнулся. Широко и по-детски.

— Давай в машину!

— Смотрите! — он указал рукой.

От развалин к нам бежал человек. Я узнал незадачливого "летеху". Проблевался, герой...

— Скорей! — замахал рукой, боец присоединился. "Летеха", видимо, и сам сообразил. Делая огромные скачки, подлетел к нам. Лицо его было в потеках пота.

— Сюда!

"Летеха" запрыгнул на корму. Боец удивленно глянул на меня, дескать, куда ж ты командира загнал? Объясняться было некогда. Внутри места только для двоих, а лейтенант... Пусть протрясется, барышня! Медлить опасно. Или самолеты вернутся, или шальной снаряд приголубит. А уж если в ангаре — снаряды...

Мы с бойцом сиганули внутрь, танк взревел и рванул по полю. Взрыв догнал нас через минуту-другую. Даже сквозь рев мотора и лязг гусениц я расслышал, как позади ахнуло, а затем затрещало часто-часто — рвался мелкий калибр. Обломок пылающего стропила, отброшенный взрывом, упал впереди танка и был раздавлен гусеницей. Я глянул в смотровую щель в тыльной стороне башни. "Летеха" не пострадал. Он балансировал на корме, держась за башню, в смотровую щель виднелись пряжка ремня и штаны ниже пояса. Судя по состоянию штанов, взрыв обошелся без последствий.

Танк преодолел поле и замер у развилки. Механик заглушил мотор, высунулся:

— Куда теперь, товарищ лейтенант?

Ответа не последовало.

— Выйдем! — предложил я.

Мы выбрались наружу, ошалелый лейтенант с безумным взглядом спрыгнул с танка.

Паренек взглянул на меня, затем на лейтенанта, не зная, кому адресовать вопрос, стушевался и промолчал. Я достал папиросы. Пока танк прыгал по кочкам, я прошарил содержимое карманов и кое-что обнаружил. Лейтенанту понемногу возвращался румянец. Он выудил из предложенной мной коробки папиросу, боец покачал головой:

— Не курю!

— Правильно! Вдруг привыкнешь?

Пацан почувствовал в моих словах подвох и насупился. Нашел время обижаться! Чиркнул спичкой, прикурил сам и дал огоньку командиру. Лейтенант втянул дым и закашлялся. Поймав мой взгляд, сделал вид, будто мошку проглотил. Детский сад, блин!

— Так... Ладно... Война, мужики! — надо было с чего-то начинать. — Что будем делать?

Паренек и я вдвоем посмотрели на лейтенанта, но тот упорно молчал. Пацан решился взять инициативу на себя:

— Танк заправлен, снаряды имеются! К учебным стрельбам готовили!

Выстрелы в боеукладке я разглядел. Считать их времени не было, но как минимум половинный комплект.

— Пулемета нет...

— Это ж новый "МС-1"! Который "Т-18"!— затараторил паренек. — "Сорокопятку" вместо тридцатисемимиллиметровки поставили, чтобы учить новой технике. С электроспуском! Вещь! Только вот башня маленькая, и пулемет не влез.

— Навоюем...

— Танк исправный! — насупился он. — Мотор — зверь! Сорок лошадиных сил!

Еще две добавить — и "Запорожец".

— Нам туда? — Боец указал сторону, где грохотала канонада.

"Туда" мне не хотелось. Но при лейтенанте командовать было неправильно. Канонада затихала. Немцы прорвали оборону Красной Армии и выходят на оперативный простор — это к гадалке не ходи. Наше клепанное корыто сожгут на подходе: один, даже малокалиберный снаряд... Помирать вторично и так скоро казалось глупо. Паренек же будто светился.

— Узнает враг, как земли наши топтать!

"Узри, вражина, силушку богатырскую!" — вспомнились слова из мультфильма. Из той, оставленной позади жизни...

— На восток пойдем! — вмешался лейтенант.

— Зачем?

— Там наши.

— А там? — указал я на запад.

Лейтенант смутился.

— Едем? — просветлел паренек.

— Дорогу знаешь?

— По следам гусениц пойдем!

Паренек нравился мне все больше.

— Как зовут, боец?

— Курсант Ясюченя! — вытянулся он.

— А по имени?

— Алексей!

— Молодец, Леша!

Он улыбнулся.

— Сержант Волков! — представился я. — Василий Кузьмич, — так значилось в обнаруженном мной удостоверении.

Мы, не сговариваясь, посмотрели на лейтенанта. Тот замялся.

— Младший лейтенант Паляница, — пришел на помощь боец. — Вы у нас развод принимали!

— В кармашке посмотрите! — посоветовал я, указывая пальцем. — Я тоже не сразу вспомнил.

Лейтенант торопливо расстегнул пуговицу, достал удостоверение, вперился в него глазами. Как-то весь посерел и осунулся.

— Ефим Трофимович...

— Хорошее имя! — одобрил я. — Душевное.

Лейтенант покосился, но промолчал.

— По местам! — рявкнул я. Это было не по рангу, но канитель мне надоела. Воевать, так воевать! Лейтенант послушно запрыгнул на танк, не выказав и тени недовольства. На его месте я бы не спустил. Странно...

Не успел я додумать эту мысль, как рядом с танком грохнуло. Взрывной волной снесло на землю лейтенанта, подбросило в воздух Ясюченю. Меня швырнуло на броню. На миг потемнело в глазах, во рту стало солоно от крови — губу прикусил. Я отдышался и пополз искать товарищей. Первым нашел Леху. Его затолкало под самые катки. Лицо курсанта было серым, глаза закрыты. На стриженном затылке подтекала красной струйкой свежая рана. Осколок... Или шальной снаряд, или мы долго стояли у развилки...

Я вытянул тело наружу. Послышался кашель и стон. Ко мне подполз лейтенант. Он не пострадал — только раскровянил раненую прежде руку. Вдвоем оттащили тело в сторону.

— В танк!

— А этот? — посеревший "летеха" не мог отвести взгляд от убитого.

— В танк, младший лейтенант Паляница!

Он дернулся, но полез. Я завел танк и забрался следом. Взялся за рычаги. Леша действовал так... Фрикцион отжался, передача со скрежетом, но включилась. Танк дернулся и пополз вперед. Я добавил газу: клепанная колесница побежала по грунтовке, попадая в след шедших ранее машин. Мысли о том, что вторым шансом "пожить" надо распорядиться с умом исчезли. В груди медленно разгорался огонь, застилавший глаза лихим безумием. Слюна с кровью заполняла рот. Быстрее! Давить их, гадов, давить! В фарш, в костяную муку! Втоптать, чтоб мама родная не нашла! Здесь вам не тут, суки, здесь вам не Европа, и мужики тут злые...

* * *

Ильяс болтался в тесной башне танка и скрипел зубами от злости. За что?! Почему не нормальная смерть? Чем он провинился? Он пал, исполняя долг крови. Почему не райские кущи с гуриями? Зачем его отправили на войну, где стреляют, гибнут люди? Страна, бывшая чужой Ильясу, воюет с другой, еще более чуждой, и от него требуют умирать! Еще раз! Аллах, за что?! Да, он не был ревностным правоверным, в мечеть ходил... не всегда, да и намаз творил от случая к случаю, случалось, что и выпивал... И вот... "Ефим"! Как будто издеваются... Иляс с ненавистью посмотрел на свои руки. Грубые пальцы-обрубки, белесые волосы на тыльной стороне ладони. В той жизни у него были длинные, тонкие пальцы. За что?! Может, это — испытание ниспосланное Аллахом, дабы проверить его мужество и веру? Или бред умирающего ума, и все, что он видит, ему только кажется?

Он провел ладонью по лицу, вытирая пот. Надо что-то сделать. Ущипнул себя. Больно! Попробовал спеть песенку. Колыбельную песенку про козлика и волков. Одними губами, чтобы не выдать себя попутчику. Слова родного языка выходили коряво, он не мог их правильно выговаривать. Тело будто сопротивлялась желаниям нового обладателя.

"Кисмет!" — как сказал бы отец, судьба. Старик в нее верил. Однако за свою короткую жизнь Ильяс усвоил точно: человек сам выбирает свои пути. Есть законы, есть понятия, есть привычки, но судьбу, ее повороты, мы избираем сами. Ты, если захочешь, можешь идти туда, куда нужно тебе и только тебе, наплевав на то, что требуют окружающие. Он не сумел отказаться от навязанной мести кровнику (а следовало!), и вот он — результат! Может, это кара за то, что слаб духом оказался?

Танк мотнуло на повороте, Ильяс приложился локтем о какую-то, выступавшую внутрь железяку — руку словно из пистолета прострелило, и сердито зашипел. В следующий миг танк ухнул в яму, Ильяса подбросило, и он стукнулся макушкой о верх башни. Из глаз брызнули искры. Аллах, милостивый, за что?

— Ты там не заснул, лейтенант? Немцев не видно?

Ильяс с ненавистью глянул на затылок рыжего. Сержант, а ведет себя, как генерал какой-то. Ильяс, пусть не в своем теле, но все-таки офицер. Хотелось осадить, но... Он вспомнил трупы у ног, смерть паренька-курсанта. Одному здесь не выжить. Все чужое, все!

Он посмотрел в щель.

— Нет! Никого нет!

Сержант что-то буркнул, Ильяс продолжил наблюдать. Впереди, утопая в садах, зеленел хутор. Дом, пара сараев, сеновал тянулись вдоль проселочной дороги. Справа на небольшом холме расположился двор фермы, высилось длинное здание коровника или конюшни. Слева и далее простиралось поле. За ним, примерно в километре, виднелись заросли кустарника. Ильяс всмотрелся в дорогу, уходящую вдаль. Она ныряла вниз и терялась в густых зарослях. Наверняка, водоем... Точно, вот и блики от воды. Длинный, болотистый пруд упирался в песчаную насыпь, разбитую техникой. Дорожка перебегала насыпь и уходила в лес, поворачивая в обход холма. За холмом, судя по канонаде, шел бой.

Танк доехал до первого плетня, увитого зеленью, и остановился.

Авианалет не пощадил этот клочок земли. Все здания зияли разрушенными крышами, над сеновалом подымался дым. Обитатели или убежали в лес, или остались погребены под завалами.

— Лейтенант, ты из пушки стрелять умеешь? — обернулся сержант.

— Почему вы ко мне на "ты" обращаетесь?! — вспылил Ильяс. Пора поставить наглеца на место!

Рыжий недобро зыркнул глазами:

— Виноват... Товарищ младший лейтенант, вы хорошо знаете этот вид орудия?

— Я... по другой части, — увял Ильяс.

Сержант вздохнул, втиснулся в узкое пространство башни и стал объяснять. Каким маховичком поднимать ствол, как двигать башню в стороны. Как наводить и заряжать. Ильяс кивал, думая, что сбежит при первой же возможности. Бросит танк, сержанта, эту чертову войну... В голове крутились обрывки знаний об этом времени. Чем он здесь сумеет пригодиться, какие знания, полученные в институте, можно применить? Системы автоматического бурения? Рано. Практика разработки месторождений? Теплее. Аппараты глубокого бурения? Пожалуй, можно. Что еще?

— Вы слушаете, товарищ младший лейтенант? — прервал его размышления грубый окрик. — Вид у вас отсутствующий.

— Куда целить и где снаряды лежат, разберусь! — отрезал Ильяс.

Хотелось добавить на родном наречии. Чтобы от души. А лучше — дать в морду нахалу! Но он сдержался. Понять — не поймут, а вопросы появятся. Рыжий тоже не мальчик, за ответом не постоит, значит, придется разойтись. Воевать рядом уже не получиться. Что ему делать, одному, в чистом поле, да еще и в ожидании бундесов?

Сержант пожал плечами.

— Раз так, то минуту на перекур и двигаем за холм. Там бой.

Может, сбежать сейчас? Двинуть рыжего по башке и уйти? Подальше от этого ада? Затеряться в новом мире?

Подумав, Ильяс отверг соблазнительную мысль. До родных мест путь не близкий, и любой патруль, любой заслон ФСБ ("НКВД!" — поправился он) возьмет его в оборот — ни знаний местных реалий, ни имен, ни уклада жизни. Любой бытовой казус — и вот он, "японо-немецкий шпион".

Тянуло курить, но с этим наблюдалась засада. Его предшественник в теле, по-видимому, был равнодушен к табаку. В карманах не нашлось ни спичек, ни папирос, ни махорки. Да и легкие при первой затяжке зашлись кашлем. Поэтому предложение сержанта подымить он с сожалением отверг и занялся изучением пушки. Сбежать он все равно сбежит, но если свалятся немцы, надо стрелять. Плохое дело — гибнуть в первом же бою.

Ильяс приник к окуляру, всматриваясь в густые заросли кустарника. Ему кажется, или ветки колышатся? Точно! Едет кто-то или что-то.

— Сержант! Эй! Там!

Рыжий уже и сам заметил. Бросил окурок и запрыгнул в люк.

— Пустите-ка меня к орудию, товарищ лейтенант!

Это была не просьба — приказ.

Ильяс посторонился и шмыгнул на водительское место. Спорить глупо. Волков (или как его там?) приник к окуляру, уперся спиной, закрутил башню.

— Идут... Один, два... пять танков. И грузовик с пехотой. Вроде, "35-ки" — легкие, броня клепанная и откатник над стволом. У двух последних на прицепе пушки. В тыл к нашим прут, сволочи!

— Прямо к нам?

— Стороной... К дороге и на насыпь. Там, наверное, брод или мост.

Ильяс выдохнул. Хорошо, что мимо. Сад густой, танк маленький, не заметят. Как немцы скроются, стоит поговорить с рыжим об отступлении на Восток. Как помнил Ильяс, приграничные силы в этой войне долго не выстоят, они или в плену или на том свете окажутся. Перспектива нерадостная, Аллах свидетель.

Пушка над головой вздрогнула, грохот выстрела ударил по ушам. От кислого дыма, наполнившего танк, запершило в горле. Уши заложило, Ильяс не слышал, как гильза, вылетевшая из казенника, зазвенела по полу.

Звук окружающего мира вернулся также внезапно, как и исчез. Сержант что-то радостно орал.

— Да ты!.. — вскинулся Ильяс. — Аху... Охренел?

Рыжий осклабился.

— Попал! Точно под кормовой бронелист! Горит, сука! Это тебе не Франция!

— Зачем стрелял?!

Сержант, всадивший новый снаряд в пушку, не ответил. Приник к окуляру, замер. Новый выстрел уже не показался Ильясу громким. Только после этого сержант ответил на вопрос. Промычал, скользнув на место мехвода:

— Потому что война! Меняемся местами, лейтенант!

Двигатель взревел. МС-1 дернулся и сдал назад, уходя за дом. Почти сразу же на месте, где они стояли, вспух взрыв. Комья земли и ошметки плетня ударили по броне.

— Не зевай!

Ильяс скользнул в башню, довернул ее и стал осматриваться.

Немцев перед ними не было. Одинокий подбитый танк, пылающий разорванным боком, раскуроченный грузовик, из которого выпрыгивали фигурки в сером, заваленная на бок мелкая пушчонка — вот и все, что видел Ильяс. Остальные танки, прибавив скорость, завернули влево, обходя хутор. "Если ворвутся сюда, будет совсем плохо". Ильяс закрутил маховик пушки.

— Заряди сначала!

Ах да!

Он выхватил из боеукладки снаряд и бросил в ствол. Казенник закрылся автоматически. Приник к окуляру.

— Где они?

Рыжий снизу что-то насвистывал. Вагнера? Точно — "Полет валькирий"!

— Где ОНИ?!!

— Сейчас подам вперед, высунемся. Пушку сейчас поверни и приготовься. На выстрел будет пару секунд, пока немцы не очухались . Постарайся не промахнуться.

Движок взревел. Танк чуть клюнул носом и поехал.

— Справа на два часа!

— Какие "часы"?

— Там!

Ага, вот! В окуляре пляшут вытянувшиеся линией силуэты танков. Они уже метрах в двухстах. Ильяс покрутил башню, подгоняя целик к крайнему правому.

— Быстрее! Не забудь упреждение взять!

Один из танков притормозил и жахнул огнем. Ильяс дернулся. Пушка вильнула.

— Не бзди, лейтенант. Наугад палят!

Будто опровергая слова сержанта, крайний танк противника притормозил и повел стволом. Выстрел! Рядом с "МС" вспух фонтан. По броне застучали комья земли.

— Быстрее!

Ильяс нажал кнопку. Мимо!

Сержант чуть слышно ругнулся. Танк завыл движком, отходя за дом.

Ильяс торопливо заряжал.

— Дай мне еще раз!

— Не кипиши, лейтенант! Меняем дислокацию.

В перископ Ильяс увидел, как стал разлетаться от разрывов снарядов дом. Вовремя они ушли.

Двигаясь задним ходом, танк отъехал в сад и завернул за дальний сарай. Слегка подался вперед, вползая в заросли сирени. Большая часть корпуса оказалась прикрыта зданием, а башню маскировали кусты. Но и обзор ухудшился: Ильяс не видел врага.

— Жди! — успокоил сержант. — У тебя будет выстрел. Скорее всего, один.

Сержант не лез меняться с ним местами. "Понимает, что уходить надо быстро", — догадался Ильяс. Он стал вспоминать местность. Куда они отступят? Задом сдавать, так там — чистое поле. Пока доберутся до балки, идущей вдоль пруда-озерца, из них решето сделают. Если тут останутся, то много ли навоюют? Одни против четверых танков? "У немцев еще пушка!" — вспомнил Ильяс.

Он навел ствол на дорогу, обходящую дом. Фашисты не спешили. Неужели решили пройти справа?

Он стал разворачивать башню, как сержант зашипел:

— Жди! Не дергайся. Хорошо стоим.

Внезапно часть дома обвалилась, из пыли и обломков вынырнула тупая башня. Ильяс, довернув башню, загнал целик точно под нее и нажал кнопку на маховичке. Выстрел! Вражеский первопроходец будто споткнулся и ткнул стволом землю.

— Попал! Мама дорогая! — зарычал Ильяс и добавил что-то на родном языке, как грубая рука схватила его за отворот гимнастерки и рванула вниз. Распахнулся люк, и они вылетели наружу.

— Зачем?..

За спиной жахнуло, горячая волна обдала затылок, толкнула вперед. Грохот обрушился на барабанные перепонки. Он оглянулся. Еще выстрел. МС дернулся, проворачиваясь вокруг оси, и задымил.

— Сзади обошли, — сержант пихал его, пролезая сквозь заросли малинника. — Я мельком заметил. За дом, там попробуем...

Что он собирался сделать, Ильяс так и не выяснил. Из-за здания коровника на холме загрохотали выстрелы. Спустя несколько мгновений оттуда показалась четверка высоких быстрых танков со звездами на башнях. Танки разворачивалась в линию.

Немцы отступали. Из троицы, зашедшей им в тыл, один уже дымил. Второй, потеряв гусеницу, крутился на месте.

— А где их пушка?

Выстрел за спиной. Вот и она. Один из советских танков дернулся, но не остановился. Два из четверки развернулись к врагу и помчались, поливая поле перед собой из пулеметов. Два продолжили атаковать последнего из фашистов. Тот тоже выстрелил, промазал... и получил два снаряда в лоб. Еще выстрел и крутящийся на месте танк вспух взрывом.

— Боеукладка, — зашипел рядом сержант. — Молодцы "бэтэшки"!

Пушка выстрелила еще раз и снова попала. Один из БТ-2 вильнул в сторону, теряя гусеницу. Второй ускорился и с лету прошелся по маленькой пушчонке. Расчет попытался убежать, но не успел. Немецкая пехота у леса, увидев судьбу артиллерии, бросилась в заросли.

— Вот и все!

Над полем боя вился дым от горящей техники, но выстрелы и крики прекратились. Выжившие экипажи подбитых немецких танков и остатки десанта или зализывали раны, или уползали в сторону леса. Раздавившая артиллеристов "бэтешка" вернулась к подбитому товарищу, охраняя кипучую работу по восстановлению ходовой. Вторая пара "БТ" двинулась к застывшему "МС".

— Думаю, стоит поздороваться! — ухмыльнулся сержант.

Ильяса била запоздалая дрожь.

Глава 3

Олег.

Знакомство вышло горячим. Из люка "БТ", притормозившего у хутора, выскочил танкист в комбинезоне. Я не успел сообразить, как он облапил моего незадачливого спутника.

— Фима! Живой!

Паляница выглядел ошарашено: столь бурное проявление симпатии озадачило его не меньше меня. Он морщился и кривился. Танкист, словно почувствовав, отпустил Ефима и отступил на шаг. Теперь я сумел его разглядеть. На черных петлицах в треугольнике расстегнутого комбинезона по два кубика. Лейтенант... Лицо молодое: или учился вместе Паляницей или служил. Скорее всего, учился, послужили они немного.

— Шли мимо вашего полка! — частил лейтенант. — Одни развалины, все горит. Думал, погиб, а ты здесь воюешь. Двух немцев подбил!

— Одного, — уточнил "летеха". — Второго — он, — Паляниця указал на меня.

— Сержант Волков! — я воспользовался случаем.

— Лейтенант Анисимов, учебный взвод! — представился он. — Хорошо стреляете, товарищ сержант.

— Вы тоже неплохо.

— Снаряды кончились, — вздохнул он. — По три выстрела на орудие было...

"На пушку шли с пулеметами," — вспомнил я. Отчаянные здесь парни: с тремя снарядами в бой. Погибший Леша-курсант рвался бить Вермахт на клепаной жестянке... Немцы этого в расчет не берут. У них орднунг: наступление превосходящими силами, в случае ожесточенного сопротивления — отход и перегруппировка, война от рассвета до заката, обед по расписанию, ночью — отдых. Мы вас, суки, научим...

— Были танки пушечные, стали пулеметные, — улыбка Анисимова вышла горькой.

Я глянул на БТ-2, стоявший рядом. Клепаная броня, пулемет с орудием не спарен, торчит в сторону.

— Пушка — 37 миллиметров?

— Она, — подтвердил Анисимов.

Я напряг память. В одной из книг, присланных в колонию, про эту пушку что-то было. Та-ак... Была надежной, но не удовлетворила военных из-за слабого действия осколочного снаряда. Заряд взрывчатого вещества — слишком маленький, потому перешли на калибр 45. Ага!

— Конструкция пушки немецкая, — сказал я уверенно. — У них, — я кивнул на подбитый танк. — Точно такие.

На лице лейтенанта мелькнуло удивление.

— Там, — указал на раздавленную пушку, — тоже.

Удивление переросло в радостное изумление.

— Выстрелы подойдут? Точно?

— Одинаковые, — сказал я и добавил мысленно: "Немецкие даже лучше. За счет лучшего качества снаряда и начинки". О последнем, впрочем, промолчал.

— Киреев! — лейтенант повернулся к подошедшему механику. — Слышал? Организуй сбор трофеев!

Механик козырнул и побежал исполнять.

— Разрешите и мне?

Лейтенант кивнул. Пока он не передумал, двинулся к раздавленной пушке. Снаряды меня не волновали — танкисты подберут. Собирать их после того, как здесь прошел танк... Есть лучшие места. У нас с "летехой" даже ножей нет. Личное оружие никому не мешало, выдавать нам его не собирались. Добудем сами.

Ситуация оказалось хуже, чем казалось со стороны. "Бэтэшка" проутюжила расчет на совесть: вдавленные в землю кровавые ошметки, оторванные траками головы, руки и ноги. Винтовки, ящики — все изломано в щепы. Рыться в этом фарше не было ни смысла, ни желания. Я отошел и осмотрелся. На траве, слегка испачканный в грязи, лежал карабин — стандартный немецкий "Маузер". Плечевой ремень у карабина отсутствовал. Все ясно. Гусеница ударила немца в бок, повалила, вмяла в землю, зацепив ремень траком. Антабки оборвались, карабин отлетел в сторону. Я отер рукавом приставшую к оружию грязь. Стрелять можно. В танке с карабином неловко, да и патроны только те, что в обойме, но все же... Хотя... Если поискать... Снова подошел к месиву из человеческого мяса, грязи и деревянной щепы. Выковырял немецкий штык. Еще б патронов, но рыться в кишках не хотелось.

Перекинув флажок предохранителя, привычно загнал патрон в ствол. У зампотеха полка был такой "98к" — на кабанов с ним ходили. Валил секача с одной пули...

На поле дымил подбитый мной танк. У второго, заваленного Ефимом, люки задраены. Экипаж или погиб, или затаился — выковыривать долго. Я ступил в рожь и побрел к чадящему немцу. Хлеб в этом году вызрел на славу: колосья доставили мне до пояса, идти было трудно. Пропадет хлебушек... Пока пробирался, немец и чадить перестал — выгорел. Рожь огонь не затронул — зеленая. Что тут у нас? Pz t 35 (t), изделие братьев-славян из Чехии. Хорошо делали, братья, на совесть. Краска на корпусе и башне пошла пузырями: боеукладка наверняка сдетонировала, но броня устояла. В 1968-м отпрыски этих мастеров будут стрелять в наших ребят, объясняя миру, что борются с "империей зла". А Гитлер, значит, вам друг...

Противотанковая пушка лежала за танком вверх колесами, уткнувшись стволом в землю. Расчет не стал принимать бой и сбежал. Ящики со снарядами рассыпаны по сторонам. Вот и замечательно, не нужно из земли выковыривать. Нагнулся и краем глаза заметил, как что-то шевельнулась во ржи. Как дикая свинья перед скрадком.

— Встать! Хенде хох!

В хлебах замерли. Поздно...

— Бах!

Пуля прошла поверх колосьев. Затвор выбросил гильзу и дослал в казенник патрон.

— Встать, я сказал!

Рожь зашевелилась, над колосьями возникла человеческая фигура с поднятыми руками.

— Ком цу мир!

Немец подчинился. Пока он ковылял, я рассмотрел его. Черный мундир, на голове какой-то дурацкий берет черного цвета. Пехота такое не носит — танкист... Успел, выскочить, сука! На кожаном поясе — большая кобура. Отчего ж не стрелял? Я присмотрелся. Ага! Правая кисть черная и распухла — ожог. Левой затвор не передернуть. Немец, впрочем, пытался — крышка кобуры отстегнута. К тому же хромает, иначе б сбежал. Ничего, у меня потопаешь...

Шагнул вперед и, переложив карабин в левую руку, залез немцу в кобуру. Он стоял смирно. Пистолет оказался большой и тяжелый — "Парабеллум". Вот это добыча! Немец смотрел волком. Я сунул пистолет за пояс. Запасная обойма — в карман!

— Ком, тварь!

Пленный заковылял к хутору. Руки он по-прежнему держал поднятыми, хотя нужды том не было. Как сказать, чтоб опустил лапы, я не знал: познания в немецком кончились. Ну и ладно!

Выстрел привлек внимание. Лейтенанты, торя дорогу в хлебах, бежали навстречу. Анисимов сжимал в руке наган. Встретились мы на половине пути. Лейтенанты встали, во все глаза разглядывая пленного. Еще бы! Им внове, да и мне тоже. Я обошел немца, встал рядом с командирами.

— Имя? Звание? Воинская часть? — Анисимов нашелся первым. — И пусть руки опустит.

Немец не ответил: по-русски он явно не понимал. Анисимов посмотрел на меня, затем на Паляницу, и тот, запинаясь, перевел. Молодец, "летеха"! Немец опустил руки и что-то яростно забубнил.

— Он не будет отвечать на вопросы, — озвучил Паляниця.

Анисимов нахмурился. Ах, так! У нас гордый сын Альп, потомок Зигфрида и Брунгильды! Я перехватил "Маузер" и двинул фашиста прикладом в живот. Тот охнул и согнулся.

— Товарищ сержант! — Анисимов побагровел.

Ну, да. Пленных бить нельзя, они же пролетариат, воевать пошли подневольно. Сейчас мы им прочитаем лекцию, и "гансы" повернут оружие против шайки Гитлера — Геббельса. Даже у хороших людей случаются загибы в мозгах. Было такое в начале войны, читал, это позже сообразили...

— Разрешите провести допрос, товарищ лейтенант?

— Куда лезешь, сержант?! — рыкнул Анисимов.

— Обладаю опытом допроса пленных в полевых условиях. Результат гарантирую.

Вытянулся, ем глазами начальство. Вид принял придурковато-исполнительный. Анисимов смерил меня пристальным взглядом.

— Опыт, говоришь?

— Так точно.

Он еще больше нахмурился.

— Приходилось заниматься, товарищ лейтенант!

Немец хмыкнул и что-то пробормотал. Паляница не озвучил — наверняка гадость.

— Разрешите?

Анисимов посмотрел на Паляницу, затем — на копошащихся около разбитой пушки танкистов. Время таяло.

— Добро. Действуйте, товарищ сержант! Расспросите подробно. Откуда, сколько их, какие планы — все узнать.

Он побежал в сторону раскрытых ящиков — делить боекомплект между экипажами.

Я прислонил карабин к ноге, вытащил штык и улыбнулся немцу. Всеми зубами. Здравствуй, гость дорогой, залетный! Мы, монголы, народ дикий. Партайгеноссе Геббельс вам это объяснял? Разумеется! Геббельсу надо верить. Мы режем людей и живьем сдираем с них кожу. Монголам это доставляет неизъяснимое удовольствие. Мы делаем это с песней. "Я вчера тебе принес не букет из пышных роз, не тюльпаны и не лилии..."

Немец выпрямился и заорал

— Утерменши! — переводил "летеха". — Жить вам осталось не больше часа. Сюда мчится танковая рота: ей сообщили по радио о нападении русских. Камрады знают, сколько нас. Если окажем сопротивление, всех расстреляют, даже тех, кто выживет. У них приказ: фанатиков не щадить. У нас единственный шанс — сдаться. Он поможет. Надо выстроить танки вдоль дороги и вывесить белые флаги. Обещает, что к нам отнесутся гуманно. Ко всем кроме этого!

Обожженная клешня немца указала на меня. Блеклые глаза горели ненавистью. Фашист! Этот будет убивать: стрелять, жечь, давить гусеницами... Позволить ему это? Счас! Я вскинул "Маузер".

— Хайль Гитлер! — немец выбросил вперед горелую клешню.

— Сержант!

Приклад "Маузера" толкнул в плечо. Немец рухнул лицом вниз, прямо в стоптанную рожь. Жри, сука, землю! За этим шел?

— Ты что творишь? Да я на тебя рапорт подам! — подбежавший на звук выстрела Анисимов хватался за кобуру.

— Хоть два! Если выживете, товарищ лейтенант!

Он умолк, посмотрел на мертвого фашиста, на меня. Повернулся к Палянице:

— Что немец сказал?

Тот в двух словах обрисовал перспективы.

— Сюда идет вся их рота, — добавил я. — Еще пятнадцать танков, кроме тех, что мы сожгли, возможно, артиллерия с пехотой! Они быстро и качественно сделают нам больно.

— Предлагаешь драпать? — окрысился Анисимов.

— Можно и остаться. Только не идти на них в лоб, как вы только что. Это верная смерть.

— На войне умирают. Не знал? — лейтенант повернулся к Палянице.

Сержант более не интересовал командиров. Он, то есть я, — нарушитель устава и трус. Сейчас стратеги выберут план. Накосячат по самое не могу: с именем Ленина — Сталина вперед на врага! Тот только и ждет.

— Разрешите?

Он нехотя кивнул.

— Смотрите, — я указал запад. — Они придут оттуда, другой дороги нет. Будут двигаться колонной, у них так в уставах написано. Впереди разведка на мотоциклах. Заметят нас, развернутся и дадут прикурить из пятнадцати стволов. Пара минут — и все горят. Нужно рассредоточить и замаскировать "БТ", а разведку немцев пропустить. Как подойдут танки, бить их в борта, причем с близкого расстояния. Пока сообразят, развернутся и ответят, с десяток сожжем. Особенно, если не стоять, а менять позиции. Дальше — как карта ляжет.

"Дальше нам писец! — подумал я. — Но хоть потанцуем..."

Анисимов подумал и достал папиросы. Мы закурили. Паляница покосился, но не попросил. Правильно! Тебе вредно.

— Что, Ефим, думаешь?

Паляница пожал плечами. Анисимов чесал вспотевшую на июньском солнышке шею.

— Где воевал, сержант?

— В Испании.

В глазах его плеснулось уважение.

— Чем командовал?

— Ротой.

Он недоуменно глянул на мои петлицы.

— Водка и бабы довели до цугундера! Разжаловали, лишили наград...

Последние слова я произнес искренне, так что он поверил.

— У меня некомплект в экипажах, — он бросил окурок. — По одному человеку в башне. Даю вам танк и механика.

— Хорошего?

— Самого лучшего! После моего... Не подведи, Волков! Удачи вам, Ефим!

— Уроем гадов! — пообещал я.

Ефим что-то промычал.

— Немца убивать все же не следовало, — Анисимов с сожалением посмотрел на труп.

— Куда с ним? Фашист! Что от него требовалось, сказал.

— Вдруг из рабочих?

— Тогда кричал бы: "Рот фронт!"

— И то верно...

* * *

Ильяс.

Рыжий сержант мне нравился все меньше и меньше. Замашки — как у палача. Сдавшегося немца застрелил, будто тот не человек, а собака. Хорошо, хоть горло не перерезал, как барашку. С этого станется...

Еще и друг нарисовался. У этого "Ефима" активная жизнь была. Ладно, сейчас, в горячке, не лезет по душам и интересам потрепаться. А в передышке? Что мне с ним обсуждать? Истории из школы? Девочек, как их там, комсомолок? Или фильм "Волга-Волга"?

Я вздохнул, погладил ноющую руку.

Хорошо бы, чтоб все кончилось. Раз — и дома. Или хотя бы в своем времени. Или в раю?.. Нет. Даже дрожь по телу прошла. Умирать снова не хотелось.

Чтобы жить, надо думать. В первую очередь — как свалить отсюда. Только вряд ли выйдет. Придется воевать, и надеяться, что снова пронесет.

Осмотрелся.

В танке тесно. Маленькие, круглые сиденья, обитые дермантином, узкая полоска дермантина по краю погона — спинка. Вдвоем в башне не повернуться, особенно, когда второй — здоровяк-рыжий. Вот он, у траков, треплется с "мехводом". Механика зовут Николай, фамилия Климович. Невысокий, с широким крестьянским лицом. На гения-механика не похож, но сержанту понравился. Ручки, рычаги полчаса перебирали, обсуждали, даже ржали порой. Сидят теперь в теньке за гусеницей, а ему, командиру, надо в люке торчать, ждать сигнала в атаку. Броня под солнцем раскалилась, душно. Одежда промокла от пота.

Я глянул на флажки, которые мехвод вытащил из танка и вручил мне. На фиг они? Комаров гонять? И ведь не спросишь — сам знать должен. Приходится молчать и ждать с умным видом.

Отдыхаем почти час. Выпотрошили подбитые танки, снаряды поделили между экипажами. После чего отъехали в кусты за фермой, нарубили веток и старательно завалили машины. Сержант присоветовал. Вовремя! Через десять минут над дорогой прошли самолеты, немецкие. Рыжий их обозвал "штуками". Сказал, что пикировщики. Нас "штуки" не заметили.

Теперь ждем танки.

Анисимов с остальными "БТ" расположился неподалеку. Всем приказали разметить по паре мест, откуда стрелять удобнее. Сержант заставил накатать дорожку в небольшую балку, из которой в сторону дороги только башня и торчит. Он эту могилу даже назвал как-то. Ага, "капонир"!

Я хлопнул комара на щеке, потянулся. Жрать хочется до рези в животе. Еды ни у кого нет — выяснял. Возможно, в хуторе было, но дом раздавил немецкий танк. Тоска! Заглянул в башню — железный гроб! Масса острых железяк, торчащих внутрь, о которые постоянно бьешься. Казенник пушки, кассеты для пулеметных дисков, приклад пулемета, ручки маховичков... Все тело в синяках, и шишка на голове — вот она! Для кого этот танк делали? Это машина или пыточная камера? А вооружение? Пулемет рядом с пушкой, но торчит вправо, а сама пушка с большим прикладом и прицел сверху, как у "снайперки". Интересно, отдача у нее сильная? Сержант показал мне, как ее заряжать. Совсем не считается со званием! Подумаешь, командовал ротой! А сейчас кто?

Кажется, или вдали застрекотал мотоцикл? Едут? Сержант и мехвод насторожились и нырнули в танк.

Невидимые мотоциклы приблизились, замерли, видимо, осматриваясь. И погнали вправо, в сторону переправы. От наших танков замахали флажками. Что за хрень?

Климович крикнул из чрева танка:

— Заводить движок?

— Погоди!

Лучше опоздать, чем лезть впереди. Зарычали моторы танков Анисимова.

— Заводи!

Стартер застрекотал, мотор подхватил. Климович поддал газу.

Соседи ломанулись к местам засады. Анисимов семафорил что-то своими тряпками на палках.

— Выдвигаемся!

Танк дернулся и пополз на точку "раз". Встали, ждем. Климович танк не глушит, хотя у остальных, вроде, дым уже не идет. Прислушался. Точно. Заглушили.

— Выключайся!

— А?

— Глуши, говорю!

Мотор рыкнул и затих.

Сержант в который раз перебирал снаряды, насвистывая что-то неуловимо знакомое. Я обомлел. Ослиный хрен ему в зад!!! Это ж "Убили негра"! "Ай-я-яй, убили негра. Убили негра, убили". Это он про застреленного немца? Мелодия, выходит, древняя? Или как?

Спросить рыжего некогда. Вдали загудели моторы.

Анисимов снова флажками машет. Я ему просто кивнул и рукой показал. Хорошо, мол. Все в порядке! А сам на соседей пялюсь. Что делать будут?

Так, завели движки. Но вперед не лезут. Видимо, ждут сигнала.

— Заводи!

Мотор обиженно чихнул и загудел. Ждем. Рядом вылез рыжий. Он будет наводить и стрелять, ему в башне надо. Нет же! Видимо, любопытство разобрало. Даже не спросил разрешения. Хорошо бы отчитать, но... не с руки как-то. Я повернулся к полю.

Вот и немцы. Впереди парочка легких коробочек с тонкими пушками на левой стороне, дальше еще три таких же. Итого — пять. Потом еще четыре танка. Эти — знакомые "тридцатьпятки", как рыжий их обозвал, с нормальными орудиями... Итого — девять штук. В принципе, если повезет...

— Спереди "двойки". У них пушки 20 мм, но автоматические. Лупят — что пулемет, — информирует рыжий.

Откуда такие умные сержанты в бронетанковых войсках? Сглотнул слюну пересохшим ртом. Жрать хочется, а еще и пить приперло!

Следом за первыми девятью, на поле выкатили еще пять танков. Такие же коробчонки, как и первые, но всего их — четырнадцать! Против нас четырех. К тому же последние танки на прицепе пушки тянут!

— Плохо дело. Все сразу, — резюмирует рыжий.

— Да это не плохо! Это — писец! Сваливаем! — кричу я. — Их в три раза больше! Нас в землю затопчут!

Рыжий как-то странно посмотрел и смачно плюнул с башни.

— Не бзди, лейтенант! Не таких зверей нагибали.

"Нагибали"? Это — язык сорок первого года?

Времени поговорить с сержантом не осталось. Первые танки немецкой роты втянулись на дорогу перед фермой и катили к переправе. Еще минута и уйдут на ту сторону.

Анисимов замахал флажком, нырнул внутрь и захлопнул люк.

Сержант тоже исчез.

Я чуть задержался, пытаясь закрыть крышку люка.

— Не парься, лейтенант. Лучше проложи ее ремнем или лопаткой и не захлопывай. Чтоб свалить успели, если подожгут.

Рыжий уже ворочал "прикладом". Я послушно подхватил протянутую лопату и всадил ее между люком и башней.

Грохнула пушка танка Анисимова. Первый из немцев вспух и брызнул в стороны осколками. Как будто на мину налетел.

Грохнули пушки остальных. Выстрелил и рыжий.

Попали все. Не так удачно, как командир, но с пользой. Одна из "двоек" закрутилась на месте, теряя гусеницу, у второй клюнула пушка, наша цель задымила бортом.

— Кого следующего? — заорал сержант.

Мне что ли?

— Цель?!

Назвать, видимо, в кого стрелять.

— Крайнего левого!

Уже сворачивали с дороги угловатые "тридцатьпятки". Пулеметы их строчили в кусты, а пушки смещались в сторону засады.

— Как выстрелю, сдавай назад, Коля, и дуй на вторую лежку!

Пушка грохнула, посылая снаряд. Крайняя "тридцатьпятка" дернулась и вильнула в сторону.

— Пошли!

Танк подал назад, уходя вниз по балке. Заросли в месте, где только что была наша башня, будто топор рубанул. Вспух взрыв, обрушивая на броню комья земли и веток.

— Осколочным бьют, бестолочи! Думают батарея.

Мы влетели во второй капонир. Рыжий скалится в ухмылке, упершись плечом в приклад.

— Н-на!

Снова попали! Одна из "двоек", потерявшая гусеницу и яростно молотившая по кустам из автоматической пушчонки, вспыхнула. Из открытого люка полезли танкисты.

— Не спи, лейтенант! Вали гадов!

Пулемет! К скрежету поворачиваемой пушки и реву движка добавился грохот моего пулемета. Очередь пошла низко, с большим недобором.

— Назад сдавай! — орет рыжий.

Мехвод послушно отводит танк. И снова капонир вспухает взрывами. Уже не одним — двумя сразу!

— На первый дуй!

Снова высовываемся. Стреляем.

Аллах, это страшно, когда по тебе стреляют из танков! Кажется, что все, что выпущено из них, летит прямо в лицо.

Мы снова попали. Добили "раненую" "тридцатьпятку" — и снова назад.

Вокруг только взрывы. Мы — последние из "наших"?

Часто-часто стучат автоматические пушки, прошивая кусты над насыпью. Бьют вслепую — нас боятся.

— Давай вперед, вдоль балки, — орет мехводу рыжий. — Выскочим справа. Заодно посмотрим, может кто еще живой!

Посмотрели... Кроме нас, выживших не осталось. Три дымящихся остова чадили в кустах! Сержант скрежетал зубами, я высматриваю спасшихся. Никого? Никого...

"БТ-2" — быстрая машинка. Прошли по кустам, как бульдозер. Нас с дороги не видно, сюрприз немцам может выйти.

Посмотрел на рыжего. Того не узнать: то набычится, то крутится волчком, глаза горят, ладони на маховичках поворота так и мелькают, орет. В родную стихию попал, другой человек совсем. Адреналин его, что ли захлестывает? В кайф человеку воевать! Удивительно, но это, похоже, это заразно. Меня тоже трясет. Ушло желание все бросить и забиться под сиденье, или открыть люк и сбежать. Хотелось к орудию. Чтоб стрелять и попадать, отсыпая свинцовые и металлические подарочки гостям. Свистеть, как рыжий, я не умел. Пальцами выбил на прикладе пулемета "салам далла" и даже что-то радостно заорал в ответ сержанту, когда наш "БТ-2" вывалился из леса и врезался в замершую у кустов "двойку". Таран не получился. Удар-то произошел, но раздавить немцев не удалось. Мы отскочили, сержант опустил ствол и дважды в упор выстрелил в башню немца. Если там остались живые после первого выстрела, то вторым снарядом их размазало по стенкам.

— Отходим!

Танк послушно взревел.

И тут выключили свет.

* * *

Олег.

Первой в нас засадила "тридцатьпятка". Повезло — в корму. От удара "бэтэшка" содрогнулась, лопата выскочила из-под люка, крышкой приложило "летеху" по голове. Он как раз приподнялся. Лейтенант сполз в башню, но я подхватил и выкинул наружу. Сообразивший Коля выскочил из танка и помог оттащить Паляницу в сторону. Вовремя: по "БТ" стали садить "двадцатимиллиметровки". Тяжелые пули прошивали броню, как бумагу. А чего ее прошивать? 15 миллиметров для такой пушки как бумага. А говорят, первыми камикадзе были японцы...

Мы оттащили "летеху" в кусты, здесь он пришел в себя. Вовремя. Затаились. Кустарник вокруг фермы богатый, но мы его изрядно вытоптали. "Бэтэшка" наша горит, что немцы? Заметили нас или нет? Если да, то жить нам недолго.

Пулеметная очередь пропела над головами, ветки, сбитые пулями, посыпались на спины. Заметили, гады! По кустам справа словно косой прошли: ветки, щепки, листья так и брызнули. Понятно. Прочесывают кустарник огнем. Когда мы выскакивали, просекли, а вот куда отползли, не видели. Это ненадолго. Подтянутся, ударят со всех стволов... Пуля не конфета, проглотишь — не переваришь.

— Делай, как я!

Я двинулся первым, метров через десять оглянулся: Паляница и механик ползли следом. Механик работал локтями привычно, а вот "летеха" оттопырил зад и шлепал ладошками как младенец. Где и чему его учили? Красный командир, туды его в качель! Луг за кустарником пошел вниз, и я встал: теперь не достанут. Следом поднялись механик с "летехой".

— Бегом, марш!

До опушки леса было метров пятьсот, и преодолеть открытый взгляду лужок предстояло как можно быстрее. Если немцы поспеют раньше... Я не оглядывался, но по запаленному дыханию позади слышал: не отстают. Паляница вскоре обогнал меня — длинноногий черт! — и замаячил впереди. Я наддал. В лес мы влетели почти одновременно, Коля прибежал минуту спустя. Здесь он повалился, держась за правый бок. Я не тревожил: летели, как на Олимпиаде. Даже быстрее. Там сражаешься за деньги и славу, здесь — за жизнь!

Паляниця болтался рядом, но молчал, предоставляя мне право решать. Правильно. Заикнись он, и предложил бы ему топать своей дорожкой. Я глянул в сторону дальних кустов. Вдоль них ползала немецкая "двойка". Вовремя сдернули! Остальные не успели. Жалко ребят, толком познакомиться не успели, но все равно жалко. Правильные парни, не захотели отступать. Всем бы так в сорок первом... Эх!

Оставалось прикинуть диспозицию. Выглядело грустно. Налицо трое безлошадных танкистов. Оружия нет (карабин остался в танке, "Парабеллум" можно не считать), еды нет, воды нет, курево кончилось; хорошо, хоть спички остались. Здорово пригодилась бы карта, но она отсутствует, так же, как компас и прочие полезные в блуждании по лесам вещи. Зато дорога известна — на Восток. Я глянул на солнце, часы, затем на деревья, определяя направление. Тому, кто бродил в сибирской тайге, не проблема.

— Двинули!..

В лесу было душно, пахло хвоей и разогретой смолой, скоро я взмок. Остальные тоже вытирали лбы. Где-то наверху пели птички (что им война!), но как-то лениво. Жара! Пить хотелось немилосердно, но вода не попадалась. Спустя полчаса выбрели на тропинку. Она бежала к востоку, идти стало легче. Шли, не таясь: в лесу немцам делать нечего, они сейчас на дорогах, а вот нам найти хутор или деревню было бы кстати. Есть хотелось не меньше, чем пить. Время за полдень, а мы и не завтракали. Обшарить развалины хутора не получилось, у Анисимова еды не было. В линейных танках нашелся бы НЗ, но погибший взвод был учебным. В том-то и дело, что был...

Тропинка побежала вниз, спускаясь в балку. По дну бежал ручеек: узкий, с прозрачной, холодной водой. Не сговариваясь, мы подбежали, рухнули на животы и приникли к воде. Пили, пили и пили, утоляя накопившуюся жажду и набирая влагу про запас. Когда спутники отвались от воды, я стащил сапоги, размотал портянки и опустил ступни в прохладный речей. Механик последовал моему примеру, а вот "летеха" не стал. Его дело. Нет лучшего средства снять усталость, как окунуть ноги в холодную воду — проверено опытом.

После питья есть захотелось еще больше. Мы шагали по лесной тропинке, а она все не кончалась. В желудке немилосердно бурчало, я невольно шарил взглядом по лесной подстилке. Грибов не видно, что и понятно — июнь, ягодник не попадался, яблоки на соснах не растут... Господи, скорей бы жилье! Не дадут хлеба, так в огород можно залезть, морковки подергать, бурачков. Картошки, пусть даже мелкой...У нас пистолет, прогнать побоятся.

Чарующий запах тушеного мяса пощекотал мне ноздри, заставив замереть. Галлюцинация? Добегался! Я оглянулся на спутников. Они остановились и крутили головами, принюхиваясь. Всем одновременно мерещиться не может.

— Там, — указал рукой механик. Паляниця подтвердил, экипаж, не ожидая команды, свернул с тропинки и вломился в кусты. Мне оставалось только возглавить движение. Запах то пропадал: он возникал снова и снова, каждый раз усиливаясь. Я достал "Парабеллум" и загнал патрон в ствол. Крестьяне не тушат свинину в лесах, мясо — еда военных. Или же советская часть, или... В последнем случае будем щелкать зубами, немцы если и угостят, то свинцом. Зато про голод забудем...

Гул моторов прервал размышления. Неподалеку, и как раз в том направлении, куда мы двигались, проходила дорога. Судя по звуку, по ней шла колонна. Чья? Наша или немецкая?

Лес кончился внезапно. Мы стояли на краю небольшой полянки, за ней сквозь редкие деревья виднелась дорога. Вернее, крыши тентов проходящих машин — дорога шла ниже. Заметить оттуда нас не могли. А вот с поляны... Посреди нее стояла полевая кухня на огромных деревянных колесах. Железная труба дымила, двое запряженных битюгов флегматично щипали траву. Поодаль суетился солдат в сером мундире. Он разделывал пилой сухую лесину. Притаившись за кустом орешника, я обшарил взглядом поляну. Никого. Странно. Внезапно, пришедшим откуда-то сверху озарением, понял, что немец один. Свернул с дороги за дровишками. Оставить кухню на обочине не решился: вдруг утащат чего? Да и дрова носить далеко. Хозяйственный...

Немец тем временем закончил пилить, отнес поленья кухне, сгрузил и заглянул в котел. Облако пара вырвалось наружу. Ветер дул в нашу сторону, и неудержимо манящий запах достиг через секунду. За моей спиной зашевелились Паляниця с механиком, стало слышно, как заурчало в их животах. Черт!

Оглянулся. Серо-стальная форма танкистов отличается по цвету от немецкого "фельдграу", но сходство есть. Кто не рискует, тот не обедает!

Наше появление немец прозевал, а когда заметил, застыл недоуменно. Мы шли, вразвалку, не спеша, как идут к ротной кухне уставшие в боях солдаты. Пока немец соображал, мы подошли совсем близко. Он догадался в последний момент и дернулся к упряжке, но "Парабеллум" уже смотрел ему в лицо.

— Хальт!

Немец замер. Прекрасно! Мне не хотелось стрелять — могли услышать с дороги. Паляниця метнулся к упряжке и вернулся с карабином в руках. На ремне, переброшенном через плечо, — гроздь подсумков. Вот и славно! Это очень легкомысленно, господин фриц, оставлять оружие в повозке, его следует держать под рукой.

— Где остальные?

Паляниця перевел. Немец зачастил, испуганно бегая глазами по нашим лицам.

— Он один, — резюмировал "летеха". — Второго повара ранили осколком, он отвозил его в госпиталь, теперь догоняет своих. По пути решил запастись дровами.

Что и следовало доказать.

— Что в котле?

— Картофель с мясом, — перевел лейтенант.

— Мы обожаем картошку с мясом! — сообщил я и поторопил немца: — Шнель!

Он метнулся к упряжке, спустя минуту в руках каждого была алюминиевая миска с тушеной картошкой. У немца нашлись и ложки. Шипя и обжигаясь, мы набросились на еду. Картошка оказалась слегка не доваренной, но на это было плевать: горячее сырым не бывает. Ели стоя, не забывая поглядывать по сторонам: береженого бог бережет. Миски опустели, немец наполнил их снова. В это раз не торопились, первый голод утолен. Закончив, облизал ложку и сунул за голенище сапога: пригодится. Моему примеру последовали лейтенант и Коля-мехвод. Немец принял у нас миски, метнулся к кухне и открыл крышку второго бака. В ноздри ударил забытый аромат. Кофе? Ну, конечно! Чай в Вермахте не пьют.

Немец наполнил алюминиевые кружки и поднес нам. Паляниця схватил и жадно припал, а вот Коля, отхлебнув, сплюнул:

— Горько!

Я попробовал — без сахара. Зато бодрит.

— Пей, Коля, это полезно!

Механик послушался. Морщась, он осушил кружку до дна. Повертел ее в руках и со вздохом вернул немцу. Все правильно: вещмешков у нас нет, за голенище кружку не засунешь. Я отдал немцу свою, а вот Паляница попросил добавки. Где, интересно, пристрастился? В Красной Армии до войны кофе не подавали...

Личный состав был накормлен, следовало двигаться дальше, предварительно решив судьбу немца. Он, видимо, догадался, потому что вдруг жалобно затараторил.

— Умоляет не убивать его! — переводил Паляниця. — Говорит, он не наци, его мобилизовали. У него двое детей...

— А у наших, что погибли, их не было?!

— Товарищ сержант! — Паляниця расправил грудь. — Надеюсь, вы не собираетесь?..

Я не собирался: немца убивать не хотелось — не давешний фашист. Лицо посерело от страха, глаза бегают.

— Как зовут?

— Гефрайтер Мюллер! — вытянулся фриц.

Гляди ты! Часом не родственник?

— Что такое гефрайтер? — встрял Коля.

— Вроде ефрейтор... Пусть скажет: "Гитлер капут!" — велел я. Паляница перевел.

— Гитлер капут! — немец заорал с таким энтузиазмом, что все засмеялись.

— Живи, гефрайтер!

— Данке, герр официр! Данке!

Немец закланялся, затем метнулся к кухне и вернулся с картонным ящиком. На траву посыпались плоские жестяные банки.

— Битте!

— Говорит, французские сардины, — перевел лейтенант.

Немец снова метнулся к кухне и принес коробку с сухарями. Сухпай... У них, значит, при кухне возят. Мы рассовали сухари и банки по карманам — сколько влезло, немцу наказали замереть на час. Он так кивал головой, что было видно: просидит два. Тронулись. Сытые, вооруженные. Лейтенант перепоясался немецким ремнем с подсумками, карабин держал в руках. Сторожится — правильно! Я взял пистолет в руку, немецкий штык отдал Коле. Механик схватил его радостно. Оружие придает уверенности.

Шагать на полный желудок было тяжко, но отдыхать — еще хуже. Заснем, а с дороги свернут мотоциклисты. У них на колясках пулеметы "МГ", наделают нам дырок — винтовку поднять не успеем. Нет уж!

Дорога, видимая в прогалинах меж стволами, оставалась пустынной. Мы прошли с километр, как Паляница вдруг указал рукой вперед. Над деревьями понимался дымок. Мы прибавил шаг. Спустя несколько минут деревья расступились, и мы, не сговариваясь, замерли. Коля потянул с головы шлем.

Для того чтоб восстановить картину, понадобилась минута. Кативших по дороге немецких мотоциклистов догнал БТ-2. Только не такой, какой был у нас, а пулеметный. Задних немцев он срезал, другие попытались уйти. Свернули на луг и понеслись к кустам. "БТ" — следом и ну гонять их по лугу. Таки догнал: два мотоцикла, перевернутые набок, валялись на траве. Один догорал. Увлекшись, танкисты забыли, что воюют всего лишь с разведкой, или же не знали этого. Когда подошли немецкие танки, бежать было некуда. С пулеметами против пушек шансов у танкистов не было. В башню "БТ" попали не менее пяти раз. Танкисты попытались выскочить. Им это удалось, но... Один лежал у гусениц, положив голову на руку, как будто прилег поспать, второй висел вниз головой, зацепившись ногой за верхний край люка. Из одежды на нем оставались обрывки комбинезона — остальное сгорело, даже сапоги. Черное, скрученное тело, еще совсем недавно бывшее живым человеком...

— Как же это так? — прошептал механик.

— Первым выстрелом в бензобак, — сказал я сквозь зубы. — Горящим бензином плеснуло в башнера. Они выскочили — и под пулемет. По башне немцы били на всякий случай или со злости.

— Похоронить бы ребят!

— Некогда! Идем!

Я побежал, они устремились следом. Лежавший на боку мотоцикл мы поставили на колеса в один миг. Немцы, скорее всего, соскочили, надеясь скрыться в кустах, но башнер "БТ" такой возможности им не дал: трупы в форме цвета "фельдграу" валялись неподалеку. Я осмотрел мотоцикл: вроде цел. Проверим! Мысленно перекрестившись, ударил подошвой по заводному рычагу. Мотор фыркнул и затарахтел. Нет, гансы, конечно же, суки, но машины делать умеют — до сих пор. Прыгнул в седло и попробовал проехать — нормалек! Теперь трофеи собрать. Танки, расстрелявшие "БТ", куда-то спешили. Трупы своих не подобрали, даже оружие. У одного из убитых фрицев я заметил подвешенную к поясу планшетку. Пока ребята собирали стволы, открыл. Карта! Очень к месту! Подробная, каждый ручеек указан. Кружок с надписью "Kobrin" был обведен красным карандашом. Вот, значит, куда ехали!

Я сложил карту и сунул за голенище. Сбор трофеев завершился. У лейтенанта за спиной висели два карабина, еще один был у механика. Коля притащил подобранный на траве "МГ" и устанавливал его в турель в коляске. Сообразил.

— Поехали!

— На дороге немцы! — Паляница колебался.

— И наши тоже! Тут теперь слоеный пирог... Кто боится, может пешком!

Лейтенант помялся и влез на заднее сиденье. Какой он бздливый, честное слово! Я прыгнул в водительское. Мотор зарычал, протестуя против груза, мотоцикл тяжело тронулся и покатил по лугу. Мы выбрались на дорогу и устремились к Кобрину. Если немцы спешили к городу, значит, там наши...

Глава 4

Ильяс.

Ехали недолго. Мотоцикл катил по дороге, сержант крутил головой, посматривая по сторонам. Коля не отставал, да и я был настороже. Не хотелось, чтоб вышло, как с теми танкистами... Я постоянно оглядывался и на очередном повороте заметил позади столб пыли — за нами кто-то поспешал. Хлопнул сержанта по плечу. Тот притормозил, привстал в седле и молча свернул в лес. Едва мы спрятались в кусты, как по дороге промчались немецкие мотоциклисты. За ними показались бронетранспортеры на колесно-гусеничном ходу, следом тянулись грузовики. Некоторые тащили на прицепе пушки. Одна за другой, поднимая клубы пыли на сухой гравейке, машины шли мимо, и с каждой из них лицо сержанта мрачнело. Механик потянулся к пулемету, но рыжий упредил:

— Отставить!

— Товарищ сержант! — взмолился мехвод. — Это же немцы!

— Вижу. Сколько их? Прихлопнут нас в минуту.

— Но и мы им врежем!

— Ты кто? — сержант насупился, глаза сошлись в щелочки.

— Механик... — растерялся Коля.

— А я наводчик. Наше дело в танке воевать. Будь у нас "БТ", мы бы им загнули курду. До Берлина бы драпали! А так... — он махнул рукой. — Все, мужики, стоп машина! На сегодня хватит. Ночуем!

Мы отогнали мотоцикл глубже в лес, где расположились на бивак. Я отправился на поиски хвороста, рыжий ушел на разведку окрестностей. Коля сбегал к недалекому озерцу и вернулся с брезентовым ведром, полным воды. Вода отдавала болотом. Ведро, как и котелок, мы обнаружили в коляске мотоцикла. Было там еще кое-что. Быстренько соорудил очаг, подвесив над огнем котелок. Когда вода закипела, высыпал в нее коричневый порошок из бумажного пакетика. Аромат свежесваренного кофе поплыл в вечернем воздухе.

— Как вы эту гадость пьете? — вздохнул Коля. — Я бы лучше компот. У нас в деревне даже чай не пили — дорого...

Я не ответил, и Коля принял это за сигнал к действию. Достал из коляски консервы — те, что дал нам повар, и буханку черного хлеба — осталась от убитых немцев. Немецкие штыки имелись, банки были вскрыты и зашипели маслом на горячих углях. За этим занятием и застал нас вернувшийся сержант.

— Запах от вас — за версту! — покрутил он головой. — Найдут, как мы повара.

— Немцы близко? — насторожился мехвод.

Рыжий покачал головой. Затем положил винтовку и присел.

— Зачем консервы открыли? Жрали же недавно!

Вот, русский жлоб! Его это консервы? Раз лейтенант не возражает, тебе дело?

— Ужин у бойца — третье по важности событие после обеда и завтрака, — пробурчал Климович, запихивая в рот кусок хлеба с горячими сардинами. — Вкусно! — заметил, прожевав. — Наверное, и вправду французские...

— Наших видел? — спросил я сержанта.

— Нет. Стреляют на востоке и у Бреста — сами слышите, но рядом боев нет. В километре отсюда деревенька, там тихо.

— Это хорошо, — после сегодняшних приключений ноги гудели и мысли путались. — Может и получится проскочить в Кобрин.

Перед уходом рыжий показал мне карту, я знал наш маршрут.

— Какой Кобрин? — встрепенулся Коля. — Завтра наши подойдут, мы этих гадов поганой метлой... Я вам, товарищи командиры, удивляюсь. В Брест надо. Там завтра — все штабы! А мы как дезертиры...

— Для дезертиров мы неплохо воевали! — хмыкнул сержант.

— Все равно неправильно, — настаивал Климович. — Идем вглубь своей территории, значит, отступаем. А за это...

— Не волнуйся, боец, не накажут. Нас, по крайней мере, — успокоил сержант. — Ты о танковых клиньях и блицкриге слышал?

Коля покачал головой.

— У немцев тактика такая — танками рассекать линию обороны и коммуникации со связью рушить. Видал, как по дорогам катят? Не отойдем к Кобрину, окажемся в окружении.

— Как у вас, товарищ сержант, язык поворачивается такое говорить?! На рассвете наши части сбросят врага в Буг, а затем стальным катком...

— Сверкая блеском стали? — сощурился сержант.

— Да! — не смутился мехвод. — Сверкая! У нас же сила какая! Да и сами немцы, как тот повар из рабочих, повернут оружие. Это они временно одурманены! Как только разберутся...

Я не смог сдержаться — хмыкнул и потянулся за новой банкой. Сержант предупреждающе поднял руку:

— Оставьте провиант, товарищ лейтенант! Сегодня нам повезло, но завтра может не случиться. Немецкие кухни в лесах не часто встречаются. Надо экономить.

Я едва не зашипел от злости. Задолбал своими поучениями! В каждую щелку лезет! Дождется! Пока я решал, как осадить строптивого сержанта, тот убрал банки, завернул в тряпицу мехвода начатую буханку. Плеснул себе кофе в крышку котелка, обжигаясь, выпил. После чего достал сигареты, как я понял, трофейные. Командиру закурить не предложил, жлоб.

Коля потянулся и зевнул.

— Ложись! — поддержал Волков. — Я — позже. Будем дежурить через два часа. Хоть немцев не видно, но все же. Сейчас... — он поднес циферблат наручных часов к глазам. — Двадцать два ноль-ноль.

Я покосился на часы. Утром у сержанта их не было. Снял с трупа, мародер!

— Вы тоже ложитесь, товарищ лейтенант! — предложил мне рыжий.

После кофе спать не хотелось, и я покачал головой.

— С рассветом двинемся, лучше не тянуть, — укорил сержант. — Ночи короткие, силы понадобятся.

Я не ответил, а вот механик не заставил себя упрашивать. Примостился на мху под сосной, сунул под голову шлем и засопел. У костра остались мы вдвоем. Было еще светло: ночи здесь не такие, как у нас в горах — темные и непроглядные. Канонада в отдалении стихла, стало слышно пение птиц. Какая-то заливалась неподалеку.

— Соловей! — заметил сержант. — Тут болотце верховое неподалеку, а соловей только у воды поет. Сядет, горлышко промочит — и дальше. Жизнь... Места тут красивые, только бы отдыхать! Наловить рыбки, сварганить ухи, а не так... — он не досказал, но я понял, о чем он. Скрюченное тело сгоревшего танкиста все еще стояло перед глазами.

"Спросить? — подумал я. — А вдруг? Момент хороший..."

— Товарищ сержант, вы сегодня песенку насвистывали... Мелодия вроде знакомая, а слова не вспоминаются. Напоете?

Рыжий пожал плечами:

— Не помню.

— Да вот эта! — Я попробовал просвистеть. Не вышло, конечно, но сержант понял.

— А-а... В роте у нас сочинили. Шутливая песенка, танкистская, про мехвода. "Ай-я-яй, убили мехвода, в роте мехвода убили. Ай-я-яй, замочили, гады... А он встал и пошел". Что-то такое...

— Где пели? В Испании?

— Угу! Испания — такая страна, там все поют.

"Врет! — понял я. — Врет и не краснеет. Зачем?"

— Песню пели не "Запрещенные барабанщики"?

— Какие барабанщики? — деланно удивился рыжий. — Откуда они в роте? Почему запрещенные? Что-то вы не о том, товарищ младший лейтенант!

Юлит? Добавим.

— Эту песню я слышал в исполнении одной груп... ансамбля одного. Песни и пляски.

Молчит...

— Сам ансамбль смотрел по "эмтиви"....

— Как? — вскинулся сержант.

— MTV.

Рыжий закашлялся, отдышался, встал, прошелся, снова сел.

— "МТV", говоришь? А такую песню, случайно, не слышал?

Он, волнуясь, запел: "Комбат — батяня, батяня — комбат..."

— "Любэ"?

Сержант вскочил:

— Лейтенант, отойдем!

Хотя спящий Коля помешать нам не мог, предложение было резонное, и я подчинился. Мы отошли в сторону озера.

— Ты из какого года? — глаза его блестели в свете луны. — Из какого года сюда попал?

Я ответил.

— И я из этого, — лицо его скривилось. — Застрелили меня у дома. Вигура я, слышал?

Сердце в груди заклокотало, к горлу подкатил ком. Кивнул, стараясь, чтобы движение не показалось резким.

— Ну да. Конечно же, слышал! — подтвердил он. — В России каждая собака знает. Знала, — тут же поправился. — Столько лет по телеку твердили: пьяница, убийца... — вздохнул. — Знал ведь, что убьют, но все равно неожиданно. Не думал, что так скоро. Подослали черных...

— Кто... Кх-кх... Кто подослал? — закашлялся я.

— Есть гады...

— А вдруг это сами... эти...

— Черные? В первый же вечер? У них что, свое ФСБ? Использовали их в темную! Звякнули, адресочек сказали... Видел бы пацана, что ко мне бежал! Недоносок сопливый, пистолетом в кармане запутался! Хотел по морде дать и пистолетик отобрать, да у него за спиной целый аул... — он снова вздохнул. — А тебя как?

От "недоноска" я едва не прыгнул. Мои сжатые добела кулаки он не заметил. Надо ответить, а зубы не открыть, они сейчас ругательства сдерживают.

— Так как?

— Э-э... Машина... На переходе сбила.

Он кивнул.

— Сам кто?

"Сука! Что скажешь, если узнаешь? Извинишься? Или еще раз застрелишь?"

— Студент. Институт нефти и газа, предпоследний курс.

— В армии не служил?

Я покачал головой. Мне без нужды. Я и без армии все, что надо, выучил — по ускоренной программе. У нас "калаш" дети с пеленок изучают. Строем и в форме ходят бараны.

— То-то смотрю... И какого рожна нас сюда? В сорок первый? Ладно, я танкист, а ты? Может, в казарме кто еще из наших был?..

Помолчали. Если и был, то уже нет... Что делать? Рубануть его чем-нибудь — прямо сейчас? Только чем? Лопатку бы! Будто чувствуя, рыжий отступил на шаг.

— Жалеешь, что попал сюда? — вырвалось у меня.

— Я? — удивился он. — Нисколько!

"Вот как? Шакал дорвался до свежего мяса? Нравиться убивать?"

— Здесь по-честному, — пояснил он. — Есть враг, который пришел на твою землю, и его надо убить. Никакой демократической гнили, воплей о правах человека. Какие у фашистов права? Сдохнуть — и все! А то развели... Наш полк в Чечне, если хочешь знать, ни одного дома не разрушил, хотя мог. Если из села стреляют, ответить — наше право, никто б и не вякнул! Соблюдали их права, и что взамен? Митинги собирали: приговорить убийцу к высшей мере! Это я убийца?

"Овечка невинная..."

— Разве нет?

— Ты, смотрю, начитался! — хмыкнул он. — Меньше верь продажным писакам! Да они маму родную за заморский доллар продадут!.. Я сегодня немца застрелил, ты же не возражал?

— Ну...

— Девку убил случайно. На войне сплошь и рядом. Если хочешь знать, это боевики виноваты! Притащились с пулеметом? Не было б их, никто бы не стрелял.

— Суд, вроде, доказал: в том выстреле не было необходимости, — надо было удержать голос, не дать ему сорваться. Лицо сделать бесстрастным. — Я, конечно, все подробности не помню.

— Ага! — он снова хмыкнул. — Суд и того немца, что я грохнул, оправдал бы. Цветочки, дескать, приехал в Россию нюхать. Правозащитники бы завыли, наняли гаду адвоката... Бляди продажные!

Рука моя уже скользила к штыку, но он пока не замечал.

— Звать-то тебя как? Не Ефимом же?

— Иль... Илья.

— Олег! — он перехватил мою ладонь и затряс ее. — Рад познакомиться! Хреново здесь одному. Не дрейфь, Илюха, выплывем!

Я скривился. Он трактовал это по-своему.

— Не гони панику! Ты, конечно, не офицер, это заметно, но сейчас война, людям на тебя смотреть некогда. Гляди на меня и повторяй, а я потиху натаскаю.

Он оглянулся на спящего у костра Климовича.

— Ты в местных терках хорошо разбираешься? В смысле политики. Может, учил в институте?

"Тебе это не понадобится, шакал!" Покачал головой.

— Вот и я. Какие у них сейчас вожди? Сталина знаю, Берию, а эти Молотов, Каганович... Портрет покажут — поплыву. Про стройки пятилетки совсем никак...

Подбираясь ближе, я развел руками.

— Ну, и ладно, не до этого. Болтаем поменьше, воюем получше, остальное приложится. Вот такая диспозиция.

Он снова чуть отодвинулся и внезапно ринулся вперед, облапил меня своими ручищами и еще раз улыбнулся:

— Рад, Илюха! Честное слово!

Рука выпустила рукоятку штыка. Сержант подмигнул и пошел к костру. Я топал следом, разглядывая спину в промокшей гимнастерке. Темное пятно на спине было заметно даже в ночных сумерках. Светлые здесь ночи... У костра предложил сержанту поменяться дежурствами. Тот не возражал. Примостился рядом с мехводом и сладко зевнул. Я присел к огню и попробовал, легко ли выходит штык из ножен...

* * *

Олег.

Проснулся я в предрассветных сумерках. На часах было без четверти два. Интересно, немец покойный перевел стрелки, или это европейское время? Поди, узнай! Хорошие часы мне перепали, швейцарские, стрелки и циферблат светятся. Не забывать завести — и будет счастье. Коля у костра клевал носом. Я встал, и он сразу встрепенулся.

— Все тихо?

— Так точно!

Я пригляделся. Илюха-лейтенант спал в отдалении, во сне он мычал и дергал ногами.

— Чтой-то он?

— Испужался! — пояснил Коля. — Я ночью проснулся: над нами стоит, в руке штык. "Чего это?" — спрашиваю, а он в ответ: "Волк к костру подходил!" Я: "Винтовку бы взял!" А он: "Немцы выстрел услышат!" — и отошел к костру. Я потом долго уснуть не мог: боюсь волков!

— Летом они не страшные.

— Приходил ведь!

— Любопытный! Молодой, наверное. Навоняли своими консервами! — я пнул сапогом пустую банку. — Не бзди, боец, волкам сейчас не до нас.

Время до смены у меня было, и я использовал его с пользой. Сбегал к озерцу, сбросил обмундирование и голышом плюхнулся в прохладную воду. Озерцо оказалось мелким, с топким, илистым дном. Вода за ночь почти не остыла, я с удовольствием окунулся, затем растер тело ладонями. Еще б и мыло, но это уже мечты. Вволю поплескавшись, выбрался на берег и вытерся майкой — на теле обсохнет. Обуваясь, вспомнил лейтенанта. Теперь понятно, почему тот не разулся у ручья: портянки наворачивать не умеет. Боялся, что раскусим. Научится. Илюха, конечно же, молодец: защищал нас с ножом в руке. На хуторе танк немецкий завалил... Будет из студента прок!

Отправив зевающего Колю дремать, занялся завтраком. На войне пожрать — первое дело. Обеда с ужином может и случиться, а натощак воевать кисло. Сардины разогревать не стал — и холодные сойдут. Волков я не опасался, а вот немцев зазывать... Кофе все же не удержался и сварил. Хоть и без сахара, но прежней жизнью пахнет. Хреновой она у меня вышла, но все ж моя...

На запах кофе проснулся лейтенант; встал и подошел. Я молча придвинул котелок. Он отхлебнул. В глаза Илюха старался не смотреть: стыдится ночного испуга. Зря... Мы помолчали. В лесу постепенно светлело, стволы сосен проявлялись из предрассветных сумерек, как на фотобумаге — увлекался я в детстве фотографией — просыпались птицы. И не только они. Где-то далеко ударила пушка, другая, после загремело во всю мочь. Прислушался: стреляли у Бреста. Крепость ведет бой. На востоке пока тихо. Обогнавшие нас немецкие части, наверное, сосредотачиваются. Интересно, повар Мюллер своих догнал? Вот уж рассказал ужасов.

— Едем, лейтенант! — сказал, вставая. — Самое время — немцам не до нас.

Предрассветная гравейка была пустынной. Мы катили навстречу разгоравшейся заре, лейтенант сидел за спиной, а Коля в коляске жевал. Он как-то ухитрился вскрыть банку на ходу и теперь поглощал сардины, цепляя их пальцами прямо из банки. Похоже, что есть механик готов был всегда и в любой ситуации. Пусть! Лишь бы танк хорошо водил. Илья от завтрака отказался. Выглядел он неважно: глаза покраснели, лицо помятое. Напереживался. Сначала эта история с воплощением, потом — волк. Многовато для вчерашнего студента. Привыкнет — на войне это быстро.

Никто не встречался нам на пути. Это было странным. Насколько я помнил по воспоминаниям фронтовиков, дороги должны быть забиты беженцами, здесь же не попадались. Объяснение напрашивалось только одно: дорогу немцы перерезали еще вчера.

Танк первым заметил Николай. Он привстал в коляске и толкнул меня в плечо. Я притормозил на обочине.

— Т-26! — выдохнул Коля. — Целенький!

Танк и вправду не выглядел подбитым. Стоял в поле с открытыми люками, новенький, свежеокрашенный. Странно. Я присмотрелся: траков не видно, над зеленым ковром возвышается только корпус с башней. Все ясно: сел в болото. Грунтовка, выходящая на гравейку, разбита гусеницами. Колонна шла маршем, этот почему-то съехал в сторону, наверное, пытался кого-то обогнать, вот и залез в топь. Те, кто не служил в армии, почему-то думают, что танк, аки Господь по воде, везде пройдет. Если бы! Сколько их, наших и немецких, вязли в болотах во время войны — до сих пор выкапывают.

Комья грязи, занесенные гусеницами на грунтовку, успели подсохнуть — вчера шли. Где экипаж? Бросил машину? Очень может быть. Время подпирало, приказали пересесть в другой танк, за отставшим собирались прислать тягач. Не прислали...

— Товарищ сержант, — глаза мехвода загорелись. Ясно, что задумал. Любит этот парень машины.

Я свернул на грунтовку, и мы, прыгая на колдобинах, подкатили к танку. Коля соскочил еще на ходу и рванул к машине. Оставив лейтенанта на шухере, двинулся следом. Почва вокруг танка прогибалась под подошвами. М-да... Забрался внутрь. Боеукладка на месте, пулеметные диски — полной горкой. Ребята сильно спешили...

— Товарищ сержант! — в башне показалось лицо мехвода. — Танк заправлен, мотор в порядке. Смотрите! — он нырнул обратно, послышался клекот электрического стартера. Мотор нехотя рыкнул и загудел.

— Глуши!

Выбрался наружу и обошел машину. Коля не отставал. Лицо у него было умоляющим. Не надо, а? Я б и сам не отказался, но как вытащить? Волшебным словом? Т-26 пробовал выбраться сам — за кормой куча грязи, выброшенная гусеницами, но не сумел. За ночь танк сел еще глубже. Нужен тягач, только где взять? Мне его Гитлер пришлет?

— Сержант! — лейтенант призывно махал рукой.

Лицо его выглядело встревоженным — кого-то заметил. Немцы? Я побежал из всех сил. Однако лейтенант смотрел не на гравейку. Вот оно что... Экипаж не покинул танк. Ему велели остаться и вытащить машину. Ребята поступили грамотно: пошли в лес и спилили молодую сосну — подложить под гусеницы. Они несли ее к танку, когда на шоссе выскочили немецкие мотоциклы. Танкисты не ждали их — "Мы же, этих нарушителей, прямо на границе!" — и не оставили в башне стрелка. Всех троих срезали из пулемета. Они рухнули, бревно придавило тела. Немцы не стали добивать — покатили дальше. Один из танкистов, раненый, сумел выбраться и пытался ползти. Недалеко... Обильная роса, выпавшая ночью, блестела на мертвых лицах, будто слезы.

— Товарищ сержант... — подошедший механик умолк.

— Взяли! — рукой указал на бревно.

Мехвод нагнулся. Вдвоем отбросили ствол в сторону. Коля принес от танка лопату, я выхватил и стал копать. Пропитанная влагой земля смачно чавкала под штыком. Занятие напрасное — всех убитых не похоронишь, но руки просили работы. Лучше копать, чем думать...

Пришел в себя минут через пять. Механик топтался рядом.

— Продолжай! — протянул ему лопату. — Вырой нормально.

Сам пошел к мотоциклу. Достал сигареты, закурил. Лейтенант смотрел на нас с тревогой.

— Подменишь Николая, как устанет? Надо спешить.

Илья пожал плечами. Я докурил, бросил окурок и вернулся к убитым. У младшего лейтенанта на поясе висел наган, снял его вместе с кобурой — Илюхе пригодится. Командиру с винтовкой бегать негоже, да и в башне с ней... У других танкистов оружия не было. Лейтенант сменил уставшего Николая, я занял место у пулемета в коляске. Гравейка по-прежнему была пустынной. Потянул из пачки новую сигарету. К смерти трудно привыкнуть. На Кавказе видел, здесь насмотрелся, но внутри все равно скребет. Совсем ведь пацаны, наверное, и понять-то не успели...

Со стороны шоссе донесся гул. Кто-то ехал, причем, этот "кто-то" имел мощный мотор и гусеницы: в гул вплетался лязг траков. Танки? Если так, вряд ли это немцы, уж больно мощно гудит. "КВ" или Т-34. Дав знак ребятам залечь, я завел мотоцикл и покатил к гравейке. Спрятал BMW за кустами и снял с турели "МГ". Против танка — рогатка, но если вышлют разведку... Береженого бог бережет.

Над взгорком показалась кабина, а за ней и широкий радиатор тягача. Деловито лязгая траками, он тащил на прицепе орудие на гусеничном ходу. В открытом кузове тягача сидели люди. Я пригляделся — защитная форма. Наши! Тягач сполз вниз, следом показался второй. А где же прикрытие? Стоит выскочить немцам на мотоциклах — и капут! Они тут совсем охренели!

Я выбежал на шоссе и замахал руками. Тягач подполз ближе и остановился. Из кабины выскочил командир со "шпалой" в черной петлице. Капитан.

— Кто такой?

Хоть бы пистолетик достал! Да и другие глазеют. А если засада?

— Сержант Волков, 22 танковая! — вытянулся я. — Помогите вытащить! — я указал на поле.

— Некогда, — отмахнулся он. — Без того опаздываем.

— Вы едете без прикрытия, а будет танк. Вдруг немцы...

— Нет здесь немцев! — он повернулся.

— Товарищ капитан!

Окрик заставил его обернуться.

— Там лежат убитые танкисты, — я указал рукой. — Они тоже думали, что здесь тыл. Со вчерашнего дня лежат. Вечером мы видели две колонны немцев, шедших к Кобрину. Бронетранспортеры, грузовики с пехотой... Выскочат на вас — ахнуть не успеете! Пока эту дуру развернешь... — я кивнул на пушку.

Он задумался, но не спешил.

— Отдадим мотоцикл! — присовокупил я. — Трофейный, BMW, и пулемет в придачу. Вам нужнее.

— Ладно! — он повернулся к тягачу. — Сидоренко, отцепляй и возьми буксирный трос! Расчетам рассредоточиться и занять оборону!

— Хватит одного? — спросил я. — Т-26, одиннадцать тонн...

— Это "Ворошиловец"! — хмыкнул он. — Дизель, 375 лошадиных сил. Наша "дура", как ты выразился, весит в полтора раза больше.

"Ворошиловец" не подвел: танк выдернул, как морковку. Коля помог гусеницами, пригодилось и бревно. Пока мы возились, артиллеристы забросали убитых землей. Могилка была мелковатой, да и холмик — неуклюжим, но все ж не в чистом поле.

— Выдвигаемся к Жабинке! — сказал капитан, когда танк выбрался на шоссе. — Вы — впереди!

— Лучше мотоцикл с разведкой! — посоветовал я.

— Сам бы не догадался! — хмыкнул он. — Откуда такой умный, сержант? Топай в танк и лейтенанту своему скажи, чтобы чуть впереди нас катился. Мотоцикл передай вон тому сержанту.

Поехали.

В башне натянул на голову шлем. Мы сняли их с убитых. Коля хмурился, но я приказал. Приложиться головой к броне при торможении или попадании снаряда — удовольствие малое. К тому же в танке переговорное устройство — без шлемофонов не работает. Мертвым без нужды, нам пригодится. Нас ждало сражение. "Дуры", что тащились за нами, для второстепенных задач не выделяют.

* * *

Хотелось есть. Утром Ильяс отказался от завтрака, теперь жалел. Есть рядом с человеком, которого собираешься убить, неправильно. С врагом хлеб не преломляют... Да и ночью сплоховал. Начал думать, правильно ли это — резать спящего. Потом за штык взялся, а руки будто держит кто... Пока набирался решимости, проснулся мехвод, затею пришлось отложить, а потом и оставить. Еще сон этот бестолковый. Горы, небо синее, отец весь седой на пороге дома, мать в огороде бабушке помогает. Понимаешь, что все это ушло, нет их, а проснуться не можешь — будто мешает что-то. И почему-то не хочется просыпаться. Он заходит в дом, а там простокваша холодная на столе, свежий бабушкин хлеб... Отец протягивает нож, чтоб мяса отрезать, и вдруг вместо ножа — штык с окровавленным лезвием. С остро заточенного кончика кровь капает. "Твоя кровь, сыночек"! — говорит отец. Внезапно стена валится, рассыпаясь на кирпичи, и в дом въезжает танк. В люке торчит рыжий, стреляет из автомата, орет: "Они прорвались!" Кто?! Куда? А вокруг уже никого — ни родителей, ни гор, ни бабушкиного дома. Только поле, поросшее пшеницей, и он посреди. Почва под ногами зыбкая, его тянет в трясину. Изо всех сил пробует вытащить сапоги, но не получается. Земля с чавканьем засасывает к себе, а за спиной гул, траки лязгают, моторы гудят. И лупят в спину — из орудий лупят. Чувствуешь, как снаряд летит, ход набирает. Сейчас врежется в тело, разнесет его в атомы...

Проснулся Ильяс в поту и, похоже, кричал даже... Вещим оказался сон. Расстрелянные танкисты, шлем с покойника, мокрый от росы... Ильясу не хотелось его надевать, но сержант глянул зло; возражения застряли в горле.

Ильяс встал и откинул люк. Сержант возник рядом. "Станет воспитывать — врежу!" — подумал Ильяс, наполняясь ненавистью. Рыжий, однако, ничего не сказал. Оглянулся на ползущие за танком тягачи, глянул вперед и засвистел. "Комбат — батяня, батяня — комбат..." — различил Ильяс. Выбрал песню, сапог! Лучше бы про негра...

К счастью, слушать пришлось недолго. Дорогу колонне преградил грузовик, вставший поперек гравейки, по сторонам его застыли люди с автоматами наперевес, в кузове виднелся пулеметчик. Петлицы военных были зеленого цвета, как и верх их фуражек. Пограничники?

— Заградотряд! — прокомментировал рыжий. — Быстро работают! Доложись, лейтенант! Представься, предъяви удостоверение личности. Не тушуйся: у нас все путем!

Пришлось подчиниться.

— Двадцать вторая — там! — командир загрядотряда указал на проселок, убегавший влево от гравейки. — Гаубицы пойдут дальше. Поспешайте, младший лейтенант!

В голосе пограничника скользнула презрительная нотка. "Думает, мы дезертиры! — догадался Ильяс. — Да знал бы ты! Сам-то почему здесь? Граница за спиной..." Спорить, однако, не тянуло. Ильяс козырнул и побежал к танку. Сержант, видимо, все слышал. Ильяс не успел заскочить в люк, как мотор рыкнул, и Т-26, развернувшись на гусенице, сполз на проселок.

— Значит так, Илья! — наклонился к уху сержант. — По прибытию представься первому же офицеру. Вернее, командиру. Офицеры в их представлении за белых воевали. Командир отправит к начальству, тот скажет, что делать. Вот и все. Армия — дело простое.

— Вдруг станут расспрашивать? Я не знаю, кто я и откуда!

— Курсант говорил: проводил у них развод, значит, из учебной роты. Должность — командир взвода, с твоим кубиком выше никак. Ничего мудреного...

В расположение дивизии они влетели на скорости. Мехвод не заметил замаскированные в лесу танки и едва не врезался в ближний. Затормозил в последний момент. Происшествие не осталось незамеченным. Послышался мат, и к Т-26 подбежал человек в синем комбинезоне. На петлицах под расстегнутым воротом, виднелись "шпалы".

— Капитан! — шепнул Ильясу сержант. — Не дрейфь, лейтенант! Будет орать — молчи и ешь глазами начальство.

— Кто такие? — бушевал капитан.

Ильяс соскочил на землю и представился.

— Какая, нахрен, учебная рота?

— Из военного городка.

— Разбомбили же вас!

— Мы выбрались. И танк спасли, — рыжий возник как из-под земли и выглядел обиженным. "Придуривается!" — понял Ильяс.

— В учебках не было Т-26!

— Этот по дороге нашли — в болоте сидел, — пояснил сержант. — Артиллеристы помогли вытащить. Это наш третий танк, товарищ капитан! Прежние два сгорели.

— Вояки, — хмыкнул капитан.

— Мы подбили пятерых немцев, из них троих сожгли, — спокойно продолжил сержант. — Три "тридцатьпятки" и две двойки.

— Правда? — капитан впился глазами в Ильяса. Тот молча кивнул.

— Ладно! — капитан успокоился. — Воевал раньше, сержант?

— В Испании.

— Хм... Неплохо. У меня сплошь молодежь. Опытных еще перед войной растащили по другим дивизиям. Командиров некомплект, взводами сержанты командуют. Вовремя вы. Лейтенант, примите взвод у Фирсанова! Идем, введу в обстановку!..

Рыжий встретил Ильяса на обратном пути.

— Наступление, — сказал Ильяс.

— Знаю.

— Откуда? — Ильяс подивился его спокойствию.

— Солдатский телеграф. В штабе фронта приказали нанести контрудар. Они там до сих пор считают, что мы немцев стальным катком... Попрем в лобовую.

— Капитан сказал: перед нами три немецких дивизии, из которых две танковые. Командует Гудериан! Да он нас!..

— Спокойно, Илюха! — рыжий оглянулся по сторонам. — Действуй, как вчера договорились. Прорвемся! Я все ж ротой командовал...

Возле танков их ждали. Невысокий крепыш в комбинезоне рубанул навстречу строевым.

— Товарищ лейтенант! Взвод для вашей встречи построен! Младший сержант Фирсанов!

— Вольно! — нагло влез рыжий и заговорщицки посмотрел на Ильяса.

— Товарищи бойцы! — деваться было некуда, на память Ильясу пришла сцена из старого фильма. — Мы это... идем в бой! Сейчас сержант Волков... э-э... доложит... введет в курс дела.

— Смотрим сюда! — Рыжий перехватил инициативу. Он подобрал с земли прутик и зачертил на песке. — Значит так, мужики! Наступление — это вам не парад, рванете по прямой, подобьют мигом. Движемся так! — он нарисовал на песке зигзаг. — На ходу не стрелять, не попадете. Короткая остановка, выстрел — и дальше.

— Снарядов мало! — перебил Фирсанов. Похоже, он тяжело переживал смещение с должности.

— Возьмете у нас! В танке полная боеукладка... И следите за противником! Лучше самому не выстрелить, чем получить снаряд. Из башни обзор никудышный, пока не станут стрелять, торчите в люке. Примечайте, мотайте на ус. Обходите взгорки, ищите низины. Увидите танки с толстыми пушками, не бейте в лоб! Это "тройки" или, что хуже, "четверки". Лобовик у них мощный, "сорокапятка" не возьмет. Подбирайтесь сбоку! Немцы в этом сами помогут. Начнут обходить с флангов, это их обычная тактика, подставят борта. Тогда и бейте! Все ясно?

Танкисты кивнули.

— Разойдись!

— Теперь ты, Коля! — сержант поймал мехвода за рукав. — Если вздумаешь гнать, как на параде, шлепну лично!

Мехвод сделал обиженный вид.

— Все, что сказал, касается и тебя. Подчиняйся командиру! — рыжий указал на лейтенанта. — Он сидит прямо за тобой. Положит ногу на левое плечо — сворачивай влево. На правое — вправо. Нога на голову — остановка. Убрали ногу — дуй прямо. Ясно?

Климович кивнул.

— По машинам! — пролетела по лесу команда.

Экипажи полезли в танки. Зарычали моторы. Ломая подлесок, машины стали выбираться на опушку. "Если б рыжий не поднял нас так рано, мы бы не успели к атаке, — с тоской подумал Ильяс. — Ехали б сейчас по дороге..." Спустя мгновение он забыл об этом. Десятки танков, выбравшись на луг, устремились вперед. Гул моторов, душный выхлоп сгоревшего топлива, грозно устремленные вперед пушки. Казалось, что никто и ничто не в состоянии остановить эту армаду. "Сверкая блеском стали... — вспомнилось Ильясу. — Сколько же нас?"

— Сотня! — прокричал, как будто подслушав, сержант. Он вылез из башни и торчал рядом. — Толковый у нас комдив — сберег технику! На границе немцам врезал, уцелевшие танки отвел, замаскировал, чтоб авиация не бомбила. Пуганов его фамилия.

Армада танков преодолела заросли кустарников и вырвалась на широкий, низинный луг. Впереди показалась линия немецкой обороны. Оттуда ударили пушки. На лугу черными кустами встали разрывы. Вырвавшийся вперед танк дернулся и окутался дымом. "Олег предупреждал!.." — подумал Ильяс.

— Вниз, лейтенант!

Ильяс послушно скользнул в башню и приник к смотровому прибору. Небо и земля болтались перед глазами, не позволяя что-то рассмотреть. Однако рыжий что-то видел.

— Влево! — услыхал Ильяс в наушнике. — Влево давай!

Интуитивно, не успев сообразить, Илья пнул мехвода в левое плечо. Танк свернул и в тот же момент справа по башне что-то звонко ударило. Звякнула осколками внутренняя броня, но никого не задело. От удара на несколько секунд заложило уши. Когда слух вернулся, сержант дергал за плечо:

— Рикошет! — раздалось в наушнике. — Быстрей соображай, лейтенант! В следующий раз не промахнутся! Теперь вправо!

Ильяс подчинился. С этой минуты он перестал думать.

— Влево! Вправо! — звучали команды. — Стой! Осколочным заряжай!

Ильяс бросил в казенник снаряд и приник к прибору. К его удивлению, он стал понимать логику действий рыжего. Они ползли зигзагами, стреляли с коротких остановок и снова ползли. Т-26 перевалил через окопы, Ильяс увидел спины бегущих немцев и приник к пулемету. Он стрелял, не видя, попадает или нет. Черные фигурки просто пропадали из прицела: то ли уходили из поля зрения, то ли падали. Так продолжалось долго. Они отъехали от леса километра на два, не меньше. Т-26 танк спустился в низину, Ильяс видел в приборе голубое небо. Только в самом низу виднелось зеленое, и по этому зеленому полз жук. Черный, с носом-палкой впереди.

Оглушительно выстрелила пушка. Гильза выскочила из казенника и зазвенела по полу.

— Выбрасывай! — закричал сержант. — Задохнемся, нахрен!

От пороховых газов в башне и самом деле было не продохнуть. Першило в горле и слезились глаза. Ильяс в толстых рукавицах схватил раскаленную дымящуюся гильзу, швырнул ее в люк и снова приник к прибору. Черный жук больше не полз. Он растерянно крутился на месте.

— Еще раз!

Пушка выстрелила. Не дожидаясь команды, Ильяс выбросил гильзу и глянул в прибор. Жук больше не крутился. Он застыл, объятый языками пламени.

— Вперед, Илюха!

Т-26 рванулся с места и выполз из низины. Они снова шли зигзагами, останавливались, стреляли, но Ильяс не видел, попадали или мазали. Внезапно танк замер — Коля почему-то встал. Ильяс глянул в смотровую щель на боку башни, затем — в кормовую. Ни справа, ни позади никого не было.

— Мы одни!

Сержант вскочил с сиденья и выглянул в люк. Ильяс последовал за ним. Они вырвались далеко вперед. Позади горели, выбрасывая дым и пламя, советские танки — много танков. Уцелевшие ползли назад. Над ними кружились и пикировали немецкие самолеты, много самолетов. "Вот тебе и сверкая сталью!" — с горечью подумал Ильяс.

— Авиацию вызвали! — рыжий ударил кулаком по броне. — У немцев это быстро. А еще батарея. Вон, в кустах! — он указал вперед. Ильяс пригляделся и различил на взгорке, поросшем кустарником, стволы пушек. Одна за другой они подскочили, выплюнув пламя, и замерли. Вокруг суетились фигурки в сером.

— Нас пока не видят! — прокричал сержант. — Стоим ниже. А вот поползем обратно — раздолбают! — Он глянул по сторонам. — Так... Давай влево, лейтенант!

Ильяс скользнул в башню и ударил сапогом в плечо механика. Танк взревел мотором и повернул.

— Прямо!

Ильяс убрал ногу. Танк пополз вперед и вдруг будто скатился с горы.

— Стоп! Глуши мотор!

Танк замер. Лицо Николая показалось в башне.

— Мы в лощинке, — сказал сержант. — Батарея — там! — он указал вперед. — Будем надеяться, нас не увидели. Сейчас тихонько, на малом ходу пробираемся вперед и — газ! Выскакиваем и давим гадов. Лейтенант! — он повернулся к Ильясу. — Бьешь из пулемета! Только не так, как вчера! Успеют развернуть орудия — кранты! Понял!

"Другого плана нет?" — хотел спросить Ильяс, но промолчал. По лицу сержанта было видно, что лучше не спрашивать. Ильяс снял с "ДТ" пустой диск и заменил его полным.

— Все, мужики! Вперед!

Мотор загудел и Т-26, крадучись, пополз вперед. Сержант торчал в люке, Ильяс остался в башне, ожидая команды. Время тянулось бесконечно. Сержант скользнул вниз.

— Вправо! Полный газ!

Мотор заревел. Танк повернул и, задрав пушку, пополз вверх по склону. Медленно, слишком медленно. "Сейчас перевернемся!" — подумал Ильяс, но танк разом, как будто подпрыгнув, оказался на ровном пространстве. В смотровой прибор Ильяс увидел орудия. Они были совсем близко. Стояли боком к ним, вокруг суетилась прислуга. Увлеченные боем, немцы не заметили опасности.

— Пулемет, лейтенант! Стреляй!

Ильяс дернул на себя рукоятку перезаряжания и нажал на спуск. "ДТ" задрожал, колотя в плечо железным прикладом. Фигурки у пушек забегали, некоторые упали, остальные брызнули в стороны.

— Дави гадов!

Ильяс не знал, как передать эту команду, но Коля сам сообразил. Набирая скорость, танк рванулся вперед и сходу врезался в ближнюю пушку. Та упала на бок, танк взобрался на нее, раздавил, и двинулся к другим. Вверх, скрежет металла по металлу, вниз... Такое повторилось еще трижды.

— Назад!

Т-26 развернулся на месте и пополз к лощине. "Быстрей! Быстрей! — молил Ильяс. — Аллах, милостивый и милосердный, дай нам успеть!"

Аллах сегодня был милостив: танк скользнул в лощину и пополз обратно. Ильяс выглянул в люк: позади — никого. Алла акбар! Он плюхнулся в сиденье и приник к прибору. Дно лощины постепенно поднималось вверх. Скоро они выберутся наружу. Внезапно в просвете меж склонами показался черный силуэт. Танк! Немецкий! Сейчас он!... Ильяс сжался, но танк не стрелял. Ильяс присмотрелся и увидел: немец стоит к ним кормой. Внезапно башня его вздрогнула, ветер отнес вбок дымок.

— По нашим лупит! — подтвердил сержант. — Не одним нам лощина глянулась. Хитрый: забрался в капонир, и думает, что самый умный! Мы его огорчим. Давай ближе, пока не заметил. Надо наверняка. Бронебойный!

В смотровой прибор Ильяс наблюдал, как вырастает в поле зрения немецкий танк. Вот он поглотил небо...

— Стоп!

Ильяс поставил ногу на шлем механика. Т-26 замер. Звонко ударила пушка. Немецкий танк вздрогнул и пополз вперед.

— Заряжай!

Казенник проглотил снаряд. Выстрел! Немец встал. Над его кормой возникли и заплясали красные язычки.

— Влево! Обходим гада!

Т-26 полез на склон, миновал подбитого немца и выбрался на луг. Сержант закрутил маховиком, разворачивая башню пушкой назад.

— Заряжай! Дадим еще!

Пушка выстрелила. Ильяс выбросил гильзу и приник к прибору. Немецкий танк горел, выбрасывая в небо черный дым. Внезапно в башне открылся люк, фигура в черной униформе полезла наружу. Ильяс нажал на гашетку "ДТ". Немец взмахнул руками, переломился в спине и повис головой вниз.

— Вот так, сука! — прорычал сержант. — Гори, как наши горели!

Т-26 двигался к лесу, лавируя между подбитыми танками: русскими и немецкими. Русских, как с горечью заметил Ильяс, было гораздо больше. Коля давил на газ, не ожидая команды. Зрелище способствовало...

Глава 5

— По полю танки грохотали, танкисты шли в последний бой, — ревел в шлемофон рыжий. — Илья, влево!

Его снова плющило, рожа раскраснелась, глаза как пятаки, все движения быстры, точны и, похоже, ни одного лишнего.

Ильяс ткнул ногой мехвода, и танк ушел в сторону.

— А молодо-о-о-го команди-и-и-ира... Вправо давай!

Тычок! Т-26 вильнул вправо, уходя от огня развернувшегося взвода немецких танков.

— Несли с пробитой головой... Стоп!

Машина закачалась на месте. Остановились... Выстрел!

Коля без указаний рванул танк вперед и в сторону. Вонючую гильзу в люк! Саднило в горле. Ильяс загнал латунную тушку снаряда в казенник и прильнул к смотровой щели на задней стороне башни. За их кормой на месте остановки вспухли взрывы.

— Стоп!

Еще остановка. Выстрел! Попали!

Танк рванул дальше, петляя, как заяц по мартовскому снегу.

...Они выкатились на луг в тот момент, когда подошедшие танки немцев выдавили отступавшие советские на пятачок перед лесом. Лес шел по краю глубокой балки. Уйти в нее без риска перевернуться у красных командиров не получалось, они попробовали балку обойти, по этой причине скучились и подставили врагу борта. Немцы этим незамедлительно воспользовались. Из семерых "бэтэшек" три уже дымили, уцелевшим, чтоб повторить их судьбу, оставалось недолго. Немцы действовали грамотно: заняли овраг у проселочной дороги, так что грунтовка скрыла большую часть корпусов; и, выставив над поверхностью башни, выбивали противников одного за другим.

Задуманный в штабе фронта контрудар 4-й армии кончился провалом. В планах наступления значилось так: две танковые дивизии РККА вступают в бой с двумя немецкими. Гладко было на бумаге... Выход советских танков на "чистое" поле выставил их под удар авиации. Об эффективности немецких пикировщиков в штабе фронта просто не знали.

Поначалу атака 22-й дивизии шла успешно. Танки накатились на растянувшихся фашистов и погнали их вспять. Сходу втоптали идущий к мосту механизированный батальон с пехотой, автотранспортом и полудюжиной танков, врезали по танковому полку, завязали перестрелку с разворачивающейся колонной. Немцы, получив по зубам, не поперли на рожон, а отступили и вызвали пикировщиков. "Штуки" — короли воздуха первых дней войны — творили, что хотели. Лишенные прикрытия истребителей, танки превратились в мишени. Их выбивали, как на учениях: заход — и цель поражена, второй заход — и новый задымил. Дивизия остановилась и поползла назад. Кто успел, отошел в лес. Когда самолеты схлынули, и настало время новой атаки, оказалось, что немцы с толком использовали передышку. Вкопали танки, замаскировали пушки. Вторую волну советских танков с десантом на броне (зачистить отбитый плацдарм), немцы встретили шквальным огнем. Гореть бы остаткам дивизии, если б не продравшийся в тыл к немцам Т-26 Олега. Умолкла раздавленная противотанковая батарея, и немцы запаниковали. Рейд одиночного танка они приняли за фланговый удар, и стали поворачивать пушки. Комдив Пуганов воспользовался передышкой. Дивизия начала отход к частям стрелкового корпуса. Отставший Т-26 поспешил следом и наткнулся танки Вермахта...

— По полю танки грохотали, — заорал Олег, разглядев врага.

Пять немецких "троек" стояли вдоль оврага у дороги, еще два "тридцать восьмых" прикрылись холмом у леса. Они стреляли по отступающим "большевикам", и нахала, подкатившего с тыла, просто не заметили. Это обошлось им дорого. Четыре выстрела, из них два на ходу. Смазали только раз. Парочка "тридцать восьмых" огребла по полной.

— И молодого Ганса фрицы несут с пробитой головой! — откомментировал Олег

Оставалось разобраться с "тройками".

— Дуй к ним, но не напрямую, а вдоль оврага, — объяснил сержант напарнику. — Главное — без остановок! Они нас пока не видят, а когда спохватятся и выцелят, на той стороне будем. Будет возможность — постреляем. Попадем, не попадем, но нашим — передышка.

План сработал.

Немцы, пятерка "троек", никак не ожидали увидеть в тылу русский танк. Да еще стреляющий. Толку от пальбы на ходу было немного, да только сам факт, что в корму тебе целятся, меняет планы. "Тройки" начали сдавать задом, выворачивать и закрутили башнями, встречая наглеца.

— Не останавливайся! — рыкнул на мехвода Олег. — Жми!

Еще один выстрел. И снова попадание! Уже подраненная "тройка", получив в бок второй гостинец, задымила.

— Стали, как в тире, уроды! — вращая маховичок наводки, орал Олег.

Первый из немцев пыхнул выстрелом. Промазал. Бабахнул второй. Тоже промахнулся, но снаряд лег ближе.

— Быстрей, Коля!

Т-26 чуть вильнул, и понесся вдоль выстроившейся цепи немцев.

— Ближе к ним, ближе! За крайним спрячемся.

— Что? — не понял Ильяс.

— Что слышал! Давай к левому. За него уйдем!

— Он же нас и грохнет!

Однако левый танк башню не сдвинул. Он по-прежнему палил по нашим. То ли рассчитывал, что с выскочкой справятся без него, то ли случились проблемы со связью. К печали немцев — не вовремя.

Олег пробовал поймать в прыгающем окуляре силуэт вражеского танка. При гонке по кочкам такое два раза подряд не проходит. Выстрел... Мимо! Даже не чиркнуло. А немец выстрел заметил и завозился, отворачивая от оврага.

Коля, как было приказано, подлетел к противнику, притормозив в десятке метров от задних катков. Выстрел! Правую гусеницу у фашиста снесло.

— Постой теперь, сука! Без гусли-то не побегаешь! Коля, вперед! Обойди левей и будь поближе. Заблокируй гада!

Ствол "сорокопятки" почти воткнулся в башню немца. Еще выстрел! У "тройки" броня потолще, чем у легкого Т-26, но с расстояния в метр для "сорокопятки" не преграда. Выбив сноп искр, бронебойный проник в башню и разлетелся на осколки, убив и ранив экипаж. "Тройка" застыла.

— Чуть вперед, чтоб корпус прикрыл!

Танк проехал пару метров. Олег зарядил пушку, довернул ее. Высунувшись между подбитым фашистом, служившим теперь заслоном, и дорогой, он успел заметить корму отходившего от насыпи "номера три". Немцы на время забыли о "бэтэшках", сконцентрировав внимание на резвом нахале. "Четвертый" и "второй" сдали назад, а "третий" предпочел полностью развернуться. Вот по нему Олег и врезал. Попал.

— Смотри, чтоб в нас гранатой не кинули! — посоветовал лейтенанту. — Повылезают из танков...

Ильяс приник к смотровой щели, но экипажи подбитых танков в атаку не спешили. Пушка под управлением Олега довернулась, готовая встретить любого, кто попытается обойти их сзади.

Бух! Заходил корпус подбитого немецкого танка-заслона.

— Мазилы! — зашипел Олег.

Т-26 взревел движком и подал назад.

— Куда?! Отставить!!

Бум! Бух! В башню будто гигантским ломом двинули. Грохот! В ушах заложило. Но сержант от пушки не отошел. Выстрел в ответ. На пол полетела очередная гильза.

Коля, поняв, что сотворил что-то не то, двинул танк обратно под прикрытие.

— Какого хрена ты вылез?! — орал на мехвода сержант, но тот, оглушенный, только руками развел.

Бух! Бух! Бум! И грохот взорвавшейся боеукладки... Чужой боеукладки! Лучшая песня для любого танкиста.

— Что там? — полез к люку Ильяс.

— Сиди лейтенант!

Но Ильяс распахнул прикрытый люк и выглянул наружу. К дороге летели три "БТ", метким огнем накрывая последние машины врага. Пока немцы воевали с Т-26, четверка уцелевших советских танков перешла в атаку, рассчитывая вместе с подоспевшим с тыла "подразделением" раздавить немцев. Одну из "бэтэшек" остановила недобитая "тридцативосьмерка", но остальные, навалившись, сумели поджечь обе "тройки".

Коля вывел танк из овражка на дорогу. Сержант вылез на броню, чтобы своими глазами оценить повреждение от попадания. На их счастье, бронебойный снаряд перед тем, как врезаться в танк, задел ствол подбитого немца, закувыркался и врезался в башню плашмя. Повезло! В противном случае контузией бы не отделались.

"Бэтэшки", зачистив территорию, разделились. Две рванули к подбитым товарищам — подобрать выживших, одна завернула к ним.

Из распахнутого люка подъехавшего танка выскочил чернявый командир.

— Командир батальона лейтенант Авакян! А вы кто?

— Сержант Волков, — Олег по привычке начал первым, но спохватился. — Это командир танка — лейтенант Паляница.

Авакян зыркнул на сержанта, полезшего вперед "батьки", но Олег выкрутился:

— Командира слегка контузило. Слышит плохо.

Авакян кивнул и расплылся в улыбке:

— Ай, хорошо стреляешь, товарищ! Так разобрал немцев — нам ничего не оставил. Трех сам завалил, двух в составе сделал, а у самого только парочка царапин. Ай, молодец!

Ильяс не знал, как реагировать на такое. Не будешь каждому объяснять, кто тут командует.

— В танке я был не один, — нашелся он.

Авакян спохватился:

— Верно, — он повернулся к Олегу и озабоченно осматривающему гусеницы Климовичу. — Молодцы, товарищи!

Сержант пожал плечами, а Коля вытянулся в струнку и заорал:

— Служу трудовому народу!

Ильяс буркнул:

— Мы вчера пятерых сожгли. Эти сегодня тоже не первые.

Авакян причмокнул губами:

— Ай, совсем молодцы! Если б каждый так воевал! У Варшавы были бы!

Он вернулся к своему танку, влез внутрь и закричал из люка:

— Давайте за мной! Там пехота позиции оборудовала. Будем закрепляться.

"Бэтэшка" рыкнула, фыркнула выхлопом, и помчалась в сторону леса. Т-26 потащился в кильватере — в скорости он уступал.

* * *

На позиции Олег бросился искать снаряды. Из трех десятков, что досталось им после утренней дележки, израсходована большая часть. Оставалось двенадцать выстрелов, причем, бронебойных — и вовсе семь. При интенсивном сражении — десять минут.

С боеприпасами не повезло. Артиллеристы сидели на бобах, а у пехоты складов не было.

— "Бэтэшки" подбитые глянуть бы! — сокрушался Олег. — Не догадался... Скоро только пулеметом сможем работать. Может, у ребят спросить? Пускай пошарят.

— У соседей снарядов меньше нашего, — доложил Климович. — Со вчерашнего на неполных комплектах воюют. Если в танке пять выстрелов, считай, повезло. Как бы у нас не попросили. Ближайший артсклад в Пинске. Машины послали, но когда те вернутся...

С Запада потянулись эскадрильи бомбардировщиков. Танки загнали под деревья и укрыли ветками. Бомбардировщики к ним даже не снизились, ушли в сторону железной дороги. А вот "Штуки" заинтересовались. Встретить их было нечем. Накануне войны зенитки округа уехали на плановые учения под Минск, немцы об этом знали, потому и не боялись. Они заходили на снижение вдоль окопов, выцеливая пулеметные точки и батареи. Метавшуюся пехоту косили из пулеметов. Изгалялись, как могли.

"Штуки" улетели, их сменила артиллерия. Далекие гаубицы, дав пару залпов, пристрелялись и начали перемалывать линии окопов. С воздуха огонь немецких орудий корректировала "рама".

— Вцепились, суки! — выругался Олег. — Будут до обеда изводить.

Он ошибся. Через полчаса обстрел затих, а за ближайшим леском послышался гул моторов.

На командирском танке замахали желтым флажком.

— Делай, как он, — перевел Олег, успевший разобраться в архаичной системе связи.

Т-26 взревел двигателем. Ильяс, решивший перекусить перед боем, отложил консервную банку.

— Держись за этим, — Олег показал Коле пальцем на соседний БТ.

Танки медленно выдвигались из леса, выстраиваясь в линию.

— Какого хрена? Попрем в лоб? — возмутился Олег. — За окопы надо уходить. В засаду!

Его мнения, однако, не спрашивали.

Когда на поле показались немецкие танки, их встретила стальная стена. Однако фашисты бой не приняли. Сбросив десант, они отцепили пушки и разошлись в стороны, готовясь ударить в бока легких советских танков. "Тяжей" у 22-й дивизии не было.

— Лейтенант, ломаем линию! Уходим вправо.

Место схватки представляло собой широкое поле, прикрытое справа узким ручьем, а слева — лесом. Пехота окопалась вдоль дороги, идущей поперек поля. Пушки заняли позицию у опушки. По мнению Олега, выходить из леса им не следовало. Часть танков спрятать в капониры, остальные бросить на фланги. Однако незнакомый командир повел их в лобовую.

— Уходим к ручью, а дальше — через кустарник! — кричал Олег. — Коля, овражек должен прикрыть борта. Лейтенант, следи в оба, пулемет держи наготове. Подскочит немецкая пехтура, гранатами забросает!

Климович увеличил скорость и ломанулся сквозь кусты.

— Ниже давай, ниже! Чтобы только башня торчала!

Танк съехал в воду и полетел по ручью, повторяя его изгибы. Одна из "бэтэшек", разобравшись в задумке, устремилась следом. Остальные по-прежнему шли в лоб.

Забухали немецкие противотанковые пушки. Неожиданно в артиллерийскую дуэль включились списанные со счетов Олегом "сорокопятки" советской батареи. В ответ забахали пушки немецких танков. Метко. Загорелся первый советский танк, второй...

— Жми, Коля!

Т-26 проскочил половину поля.

Застрекотал пулемет. Ильяс поливал кусты свинцом.

— Что там?

— Немцы, пехота.

Олег, согнувшись, достал плечо мехвода.

— Давай вправо! Вылезаем на ту сторону. Как выскочишь, не останавливайся. Дуй за холм. Во фланг им зайдем. Видишь хутор?

В полукилометре от них в окружении садов виднелись крыши.

— Как доберемся, прячься за дома. Путь попробуют под нашим носом кататься.

Танк послушно выбрался из овражка и двинулся к хутору.

"Бэтэшка", идущая следом, повернула и утонула в кустах разрывов. Немецкая пехота атаковала гранатами. "БТ" огрызнулся из пулемета и, невредимый, пополз вверх.

— Толковый в машинке командир, — ухмыльнулся Олег. — Жми, Коля!

Т-26 взревел движком и припустил к хутору.

Тем временем на поле шло сражение. Лобовая атака, выглядевшая поначалу обреченной, как ни странно, удалась. Противотанковые пушки немцев не успели пристреляться и, выпалив по разу, исчезли в разрывах ответных выстрелов. Это сократило боекомплекты советских танков, потому стрелять в немецкие они не спешили. Берегли снаряды и сокращали дистанцию.

Немцы, напротив, сближению предпочли обстрел с дальнего расстояния, оставив "большевикам" сомнительное удовольствие атаковать окопавшихся пехотинцев и батарею "тридцатисемимиллиметровок". Те успели вгрызться в землю и встречали танки гранатами и выстрелами в упор.

Советский командир понял: рискует попасть между клиньями немцев. С его танка замахали флажками. Сигнал повторили, танки разделились, перестраиваясь в лоб фланговым клещам. Пока шел маневр, задымили еще три танка. Немцы разбирали цели грамотно, предпочитая концентрировать огонь на одной-двух машинах и выбивать противников по очереди.

Олег видел, что на них не обращают внимания и решился на поход в тыл ближайшей немецкой линии.

— Вперед!

Т-26 полетел по полю. Следом пылил "БТ". Немецкие танки быстро приближались, но Олег не спешил открывать огонь.

— Стреляй! Чего ждешь? — не выдержал Ильяс.

— Погоди...

Пятьсот метров... Триста... Двести.

— Стоп!

Танк, качнувшись, остановился.

Бах! Попадание! Крайний немец, поймав болванку, стал разворачиваться, как следом бахнула "бэтэшка". Второй снаряд нашел цель. Фашистская "тройка" задымила. Наверху башни открылся люк.

— Не зевай, лейтенант!

Пулемет застрекотал, выбивая на вражеской броне искры.

Бах! — выстрел "бэтэшки".

Второй танк немцев вздрогнул и пополз назад. Закрутились на месте третий и четвертый. Восемь легких и средних фашистских танков стали поворачивать к новому противнику.

Бах! Бах! Два снаряда впечатались в подраненного немца. Скользнула на землю гусеница, задымила корма.

— Теперь не зевать! Вперед и вправо!

Т-26 рванул, обходя немецкие машины. Чуть помедлив, его маневр повторил "БТ".

— Стоп!

Остановка, выстрел! Болванка чиркнула по башне третьего немецкого танка. Рикошет! А вот "БТ" не сплоховал. Влепил точно под каток. Немец дернулся и застыл.

Увидев, что крылу немцев стало не до них, советский комбат двинул свои танки на сближение. Теперь уже немцы крутились меж сходившихся тисков.

В башню будто врезали гигантской кувалдой. Заложило уши, от брызнувшей окалины потемнело в глазах.

— Не пробил! — заорал дергающему рычаги Коле Олег и одобряюще шлепнул мехвода по плечу.

Танк встал.

— Блин!

Олег довернул пушку. Выстрел! Ближайший немец дернулся от попадания.

— Где БТ?

Но сзади уже никто не стрелял. Или кончились снаряды, или, что еще вероятней, "бэтэшка" свое отъездила.

— Гоним!

Танк рванул вперед, вихляя по полю, как заяц, убегающий от лисы.

Слева и справа ухали разрывы. Рядом с Олегом скалился Ильяс. Его захлестнул азарт боя. Пулемет строчил без остановки, поливая замершие танки и далекие окопы свинцом.

Спрятавшийся за подбитой "тройкой" немец сумел таки выцелить верткого наглеца и засадил в корму стальную болванку. Танк тряхнуло.

— Коля? Все в порядке?

Климович мотал головой, двумя руками двигая ставшие непослушными рычаги.

— Повредило что-то... Но едем.

— Давай за подбитый!

Т-26 дочухал до горящего немецкого танка, спрятавшись за ним.

— Чуток вперед.

Немцам стало не до "наглеца". Советские танки, сконцентрировав огонь на правом фланге, добивали последние "тридцативосьмерки".

— А вот вам гостинец!

Пушка ухнула, посылая в бок ближайшему врагу подарочек.

Немецкий танк, уже здорово подраненный, задымил.

— Коля, назад!

Бум! В остов горящего немца впечатались сразу два выстрела от оставшихся на другом фланге фашистов.

— Давай в ответочку! — орал Ильяс.

— Далеко! А у них броня толще — не пробьем. Побережем снаряды!

Сводный танковый батальон 22-й дивизии добил остатки немецкого крыла и начал форсировать овражек, выходя по ту сторону кустов. Через минуту комбат замахал флажками. Отходим.

Т-26 послушно запылил за головным танком. Свое дело они сделали.

Атака батальона захлебнулась, но и немцы получили достаточно. Больше атаковать они не решились, вызвав пикировщики и позволив артиллерии довершать начатое.

Остатки батальона увели из-под обстрела, но наблюдатели фашистов, сообщили место сосредоточения танков. Налетевшая авиация стала буквально прочесывать каждый куст и каждую сосну. Танк Олега бомбы минули.

Судьба с ними пока не наигралась...

* * *

Т-26 пылил по проселку. Оглядываясь на пыльный след за кормой, Олег радовался, что попал в головную заставу. В колонне глотал бы пыль, плюясь и кашляя. Дороги в этом времени были будто пудрой присыпаны, да и погода стояла — хуже некуда. Ясно, на небе ни облачка, жара, прошлой ночью даже роса не выпала. Идеальные условия для немецкой авиации. Обнаружат колонну на марше — сделают больно. Поэтому дивизия, вернее, ее остатки, передвигается проселками: Люфтваффе патрулирует главные пути. Полковник Кононов, сменивший убитого комдива, проложил такой маршрут. Умный он, конечно, мужик — да что толку?

"Один бой — и все! — резюмировал Олег. — Вчера была сотня танков, сегодня двадцать. Навоевали, блин!"

Он понимал, что сердится напрасно. Вечером, когда утихли бои, Илюха притащил Полевой устав РККА — обнаружили в одном из подбитых танков, когда искали снаряды. При свете башенной лампочки они полистали книжицу. Устав предписывал танкам только наступление, такое понятие, как действия в обороне, для бронетанковых войск Красной Армии не существовало. Наступать танки должны были в линию, расстояние между машинами — 25 — 30 метров. Еще б и круги на броне нарисовать, чтоб немцам целиться легче... Ему, конечно, хорошо злиться, укорил себя Олег, он человек из будущего, эти операции в училище изучал. Боевые уставы Российской армии основаны на опыте прошлых войн, там каждая строчка кровью писана. Этих вот парней кровью... Обвинять ли их в том, чего еще не знают, не научились? Он бы помог, да кто станет слушать? Здесь он всего лишь сержант. Субординация, туды ее в качель! И без того ужом крутится, другие командиры косятся: сержант лейтенантом командует! Как объяснишь, что из Илюхи командир, как из него балерина? Студент, конечно, старается, но в два дня офицером не станешь. Если б не авиация... Из книг, прочитанных в колонии, Олег знал: немцы жгли советские самолеты на земле; но, как оказалось, это не самое страшное. Вечером, выдавленные немцами из леса, они дрались возле нашего аэродрома. И что узнали? Самолеты летчики спасли: на руках, под бомбами укатили в лес. Только без толку. Немцы перепахали бомбами взлетно-посадочную полосу, уничтожили склады горючего и боеприпасов. Как воевать? Хоть бы один истребитель в небе! "Штуки" по головам ходят... С танками тоже беда. Боеприпасов мало, с подвозкой проблема: не хватает машин, а ездить в Пинск на артсклады далеко. В дивизии ни одной полевой кухни — сгорели под Брестом, у пехоты нет мин, проволоки для заграждений. Держи оборону! Оперативно решить проблемы невозможно: связь с Минском постоянно рвется, приказы из штаба фронта или не доходят, или поступают дурацкие. Отсюда результат: за двое суток откатились на сто километров. В направлении Слуцка — еще дальше. Немцы взяли Пружаны, бои идут у Слонима. Командование 4-й армии, встревоженное прорывом, бросило к Слониму последний резерв — остатки 22-й. Вот они и пылят...

Удивительно, но Олег не ощущал подавленности. Возможно потому, что события, о которых он ранее читал, и невольным участником которых стал, выглядели совсем не так, как в прочитанных книгах. Никто не впадал в панику, не бежал к немцам сдаваться. Танкисты воевали. Несмотря на численный и качественный перевес противника, огромные потери, недостаток боеприпасов, продуктов (весь вчерашний день ели только хлеб), люди дрались отважно и беззаветно. Отходя, дивизия огрызалась, немцам это стоило дорого. Подбитые немецкие танки отмечали путь 22-й. Танки, конечно, можно отремонтировать, а вот сгоревшие экипажи не воскресить. А они, суки, хорошо горели...

Олег засвистел "Комбат-батяня". Илюха, торчавший в соседнем люке, покосился, но смолчал. Учись, студент! Всех бы вас через армию пропустить, а то придумали — отсрочки! Какой из тебя мужик, если портянки не нюхал! Как наворачивать, помнишь? Полночи учили, пока механик дрых. И не только портянкам. Они там, в будущем, уверены, что война их не затронет, что мир вокруг цивилизованный, а НАТО — добродушная, общественная организация. В Югославии тоже так думали, пока бомбы на головы не посыпались. И если б только в Югославии! Почему во все времена одно и тоже? Гитлера в Европе всерьез не тоже принимали, пока не показал демократам фашистскую мать...

Олег внезапно осознал: думает об этом мире, как о своем, его прошлая жизнь отдалилась настолько, что кажется нереальной. Быстро... Наверное, так лучше. Вернуться им не удастся, так чего горевать? Пусть здесь война, но он жив, здоров и может действовать. Как дальше выйдет, лучше не загадывать. Пока везет...

Меж придорожных деревьев показался просвет, и Олег отрешился от размышлений. Выходят к шоссе. Если верить карте, Ружаны — Слоним. Та-ак... Он нырнул в башню и появился обратно с флажками в руках. Сунул один лейтенанту.

— Красный! — прокричал, перекрывая гул мотора.

Илья послушно поднял флажок. Танк, пыливший следом, остановился. По подсказке Олега Илья махнул желтым — "Делай, как я!" и нырнул в башню. Олег скользнул следом. Т-26 свернул с проселка и, ломая деревца, пополз к шоссе. Второй танк повторил их маневр и вломился в заросли. Они двигались медленно, чтоб ревом моторов не выдать себя противнику. В уставе это называется "скрытое выдвижение". Выскакивать на шоссе дуриком — занятие для идиотов, болезнь лечится снарядом в борт. Поспешишь — фашистов насмешишь! Мы лучше сами посмеемся...

Т-26 пробился сквозь заросли и замер у обочины. Пустынное шоссе лежало прямо перед ними. Олег покрутил башню — никого. Откинул люк и выглянул: ни души. Шоссе наверняка перерезали и, скорее всего, немцы. Ладно, разберемся!

— Отправляй ребят! — подсказал Олег возникшему рядом Илье. — Пусть докладывают: шоссе — чистое!

Илья послушно замахал флажками, командир соседнего танка, торчавший в люке, подтвердил сообщение и скрылся в башне. "БТ" развернулся на гусенице и пополз обратно. Олег бросил взгляд на циферблат часов — без четверти семнадцать. Не мешало бы перекусить! Хлеб вроде остался...

В следующий миг он забыл о еде. На дальнем конце шоссе показалась черная точка. Она быстро приближалась. Следом возникла вторая, третья... Автомобили! Чьи? Движутся от Слонима, а там должны быть наши. А если немцы? Тогда почему без прикрытия? Олег прищурился — яркое солнце светило в глаза, мешая рассмотреть. Бинокль бы сейчас, да только где взять?

Передний автомобиль приблизился. Стало видно хромированную решетку на радиаторе, большие крылья, сверкающий лаком кузов... Это не советская машина! Что с того? Высокое начальство может ездить на иномарке, почему бы и нет? Вдруг сам командующий фронтом? Без сопровождения? Рискует генерал...

Пока Олег размышлял, их заметили — передний автомобиль вдруг резко прибавил скорость. Все ясно!

— К пулемету!

Они одновременно нырнули в башню, Олег закрутил маховичком, опуская спаренный с пушкой пулемет. Поздно! Передний автомобиль успел проскочить, второму такой удачи не выпало. Очередь из "ДТ" разнесла вдребезги лобовое стекло и убила водителя; автомобиль вильнул, вылетел на обочину и повалился набок.

— Второго! Уйдет!

Илюха не сплоховал. Третий автомобиль в колонне успел затормозить и попытался развернуться, подставив танку борт. Очередь прошила его от радиатора до багажника. Машина замерла, из распахнувшейся дверцы вывалился и упал головой на асфальт человек в черной форме.

— Держи их под прицелом!

Олег выскочил из танка и, вытаскивая пистолет, побежал к переднему автомобилю. Вовремя. Задняя дверь отлетела вверх, в проеме показалась голова в черной пилотке.

— Хенде хох!

Рядом с головой возникли руки.

— Вылезай!

Немец смотрел на него ошарашено, явно не понимая.

— Сюда! — Олег показал стволом на дорогу. — Шнель, твою мать!

Фашист, наконец, сообразил и, опершись на руки, выбрался на дорогу. Здесь Олег его рассмотрел. Черная форма, на узких погонах витой шнур и одна звездочка. Под шнуром розовая выпушка, в петлицах по четыре кубика. Танкист, это к гадалке не ходи, а вот звание... Майор? Или старше?

— Обёрстлейтенант Дальмер! — развеял его сомнения немец и что-то добавил, видимо, интересуясь, с кем имеет честь. Распространяться на эту тему времени не было. Олег цыкнул на фашиста, шагнул и вытащил из его кобуры пистолет. Немец и не подумал им воспользоваться: оценил соотношение сил. Когда на тебя смотрят пушка со спаренным пулеметом...

— Стой здесь! — сказал Олег пленному и рявкнул для ясности: — Хальт!

Немец вздрогнул и поднял руки. Сунув трофей в карман, Олег побежал ко второму автомобилю. С беглого взгляда стало ясно: торопился зря. Илья поработал качественно: живых в салоне не было. Олег для очистки совести тронул сапогом труп застреленного офицера, приподнял застывшего на баранке водителя. "Двухсотые"... На пассажирском сиденье рядом с убитым водителем лежал автомат, в дверном "кармане" обнаружился подсумок с магазинами, в бардачке — уже знакомые рыбные консервы. Все это Олег немедленно приватизировал и отнес в танк. Трофейные пистолеты начальство все равно отберет, а вот автомат следовало заныкать. Начальству он без нужды, а им пригодится.

Обёрстлейтенант послушно торчал там, где ему и приказали, Олег велел мехводу перебраться за пулемет, а сам с Ильей поспешил к пленному. Куда они мчались? Увидев кубики на петлицах лейтенанта, немец оживился: иметь дело со злобным сержантом ему не понравилось. Обёрстлейтенант вытянулся и залопотал.

— Его зовут Курт Дальмер, он из оперативного отдела штаба 2-й танковый группы, — перевел Илья. — Они возвращались из Слонима.

— Немцы в Слониме?

Илья перевел вопрос. Дальмер кивнул и разразился речью.

— 17-я танковая дивизия вошла в город, но в Слониме идут бои, — пересказал Илья. — Русские пока сопротивляются. Они приехали в город, чтоб разобраться в обстановке. Были на командном пункте дивизии, когда по белостокскому шоссе в Слоним ворвались русские танки. Русские заметили командный пункт и обстреляли их из пушек. Все офицеры бросились на землю, в том числе командующий группы. Их не зацепило, а вот подполковники Фёллер и Цербе получили тяжелые ранения. Цербе вряд ли выживет. Хорошо, что появились немецкие Т-IV, которые прогнали русских...

— Командующий группы? — перебил Олег, медленно осознавая сказанное. — Он ехал с ними?

— Яволь! — подтвердил немец. — В первой машине.

— Без охраны?

— Генерал-полковник Гудериан — храбрый офицер.

— Твою мать! — Олег сорвал шлем и шмякнул им об асфальт.

Илья смотрел на него с изумлением.

— Гудериана упустили, Илюха, понимаешь? Самого! Лопухи мы конченные, вороны! Я лопух! Щелкал клювом, думая, кто там едет, он — фьють! — бушевал Олег. — Расстрелять нас мало!

Илья не переводил, но пленный догадался. Губы немца тронула улыбка: русский сержант, посмевший орать на немецкого подполковника, будет наказан.

— У Гудериана прозвище — "быстроходный Гейнц", — сказал оберст злорадно. — Реакция у генерала отменная. В Слониме он первым бросился на землю при виде русских танков, и здесь сообразил. К сожалению, только он...

Олег сумрачно глянул на пленного.

— Надеюсь, со мной поступят гуманно? — встревожился немец, ежась под его взглядом.

— Скажи, пусть не бздит! — буркнул Олег. — Не фашисты, чай! Да и чин у него не солдатский. В штаб сдадим. Присмотри за ним, я в авто пошарю.

В поваленном автомобиле обнаружился коричневый портфель. Олег вытащил его и раскрыл. Документы, карты... Немец не соврал: действительно из оперативного отдела. Одна карта изрисована, причем, недавно: от Слонима красная стрела устремилась в направлении Барановичей. У основания стрелы цифра 18 и буквы "Pz". 18-я танковая... Начальству будет любопытно увидеть. В портфеле нашлись и чистые карты. Поколебавшись, Олег приватизировал несколько листов: сложил и спрятал за голенище. Добытая вчера карта устарела: обрывалась за Кобрином. Немцы наступают слишком быстро...

Закончить шмон он не успел. В стороне послышался рев моторов, на шоссе вылетел танк, следом — другие. Передний "БТ" развернулся и подъехал ближе. Из люка выбрался подтянутый командир со "шпалами" в петлицах. Кононов...

— Что здесь происходит?

Илья рванул к полковнику неуклюжим строевым, и, вскинув ладонь к шлему, стал докладывать. Кононов слушал, хмурясь.

"Сейчас врежет за Гудериана! — подумал Олег. — Илью надо спасать!"

— Товарищ полковник! — подскочил он ближе. — Разрешите обратиться?

— Чего тебе? — сморщился Кононов.

— Захвачены штабные документы. Вот! — Олег протянул портфель. — А это оружие пленного! — Он достал пистолет.

Кононов выхватил карту из портфеля и впился в нее взглядом. На пистолет не обратил внимания. Его забрал подошедший капитан. "Можно было не отдавать! — с сожалением подумал Олег. — Хороший был "Вальтер"!

— Пленного и документы — в штаб армии! — приказал Кононов, складывая карту. — Командиров батальонов — ко мне! Младший лейтенант Паляница — свободны! И скажите спасибо, что вчера отличились!..

"Пронесло!" — обрадовался Олег. Он тронул за локоть застывшего Илью — уходим. С глаз начальства — долой, заднице легче...

Глава 6

Олег.

Раздолбали нас через три дня. После неудачи с Гудерианом мы схлестнулись с корпусом Лемельзена. Немцев остановили, но ненадолго. Утром к фашистам прибыло подкрепление, мы отошли к Слуцку. На подступах к городу остатки 22-й дивизии догнали танки Моделя. Мы приняли бой; тут и случился окончательный писец. Перед боем с Лемельзеном у нас было двадцать пять танков, к Слуцку отступили с десятком — мелкая помеха для немцев. Это Модель так думал. Русские говорят: "Мелкая блоха злее кусает". На войне командиры умнеют быстро — лобовых атак больше не было. Мы стреляли из засад, били немцев в борта и корму, где можно использовали артиллерию и пехоту. Модель споткнулся; уже не в первый раз я видел, как горят его танки. Был в том празднике и наш вклад. Двумя последними снарядами я поджёг "тройку" с крестом на башне, поймав в ответ бронебойный в корму. Т-26 вспыхнул, но экипаж не пострадал. Спасла конструкция танка: моторное отделение в нем надежно отделено от боевого. Выскочили, тряся гудящими головами, и рванули в кусты.

В сожженной "тройке", видимо, пребывал какой-то начальник, поскольку подлетевший немецкий бронетранспортер вцепился в нас как клещ. Мы скатывали в балки, ныряли в кусты, отползали "хмызняками в бульбу" по выражению Коли-мехвода — словом, драпали изо всех сил. Фашист не отставал, наседая на пятки и паля из пулемета. "Хмызняки", они же заросли лещины, уберегли. Забрались, правда, в такую гущу, что еле потом выдрались. Бронетранспортер попытался сунуться следом, но быстро понял, что он не танк. Немец сдал назад и прочесал кусты из пулемета. Засыпав нас сбитыми пулями ветками, развернулся и укатил. Я с радостью влепил бы ему в корму гранату (достал, гад, до печенки!), но гранат у нас не было. Оставалось подтереть сопли, и ждать, пока фашист скроется.

Из кустов выбрались ободранные и злые. Бой откатывался к востоку, немцы теснили наших, переться туда смысла не было. Как и неделю назад мы остались ни с чем: без танка, воинской части и четкого представления, что делать дальше. Разница заключалась в том, что за это время мы разбогатели. Коля разжился вещмешком и не забыл вытащить его из танка, у меня имелся МР-40, по-простонародному "шмайсер", а также "Парабеллум" и немецкий штык в ножнах. Штыки висели на поясах Ильи и Николая, у лейтенанта вдобавок — кобура с наганом. Я проверил автомат, отдал "Парабеллум" Коле (тот аж подпрыгнул от радости), после чего скомандовал: "За мной!"

За кустарником отыскалась грунтовка, приведшая нас в село — большое и непривычно тихое. Жителей на улицах не наблюдалось, как и немцев. Удивляться последнему не стоило. Как мы успели убедиться, фашисты наступали вдоль главных дорог, игнорируя проселки.

Пустынной улицей мы прошли в центр и остановились перед правлением колхоза. Колхоз, как следовало из вывески, назывался "18-й партсъезд". На дверях правления висел замок, и надежда на помощь продовольствием сразу увяла. Где добыть еду, никто не знал. Ломиться в дома не хотелось: не фашисты чай. Почесали в затылке, осмотрелись и увидели напротив правления здание с вывеской "Сельпо". На дверях сельпо висел замок, но на оккупированной территории советские законы не действуют. Я двинулся к магазину, на ходу доставая из ножен штык. Попытка отковырнуть замок провалилась: всаженный под запор клинок хрустнул и обломился у рукояти. Ну и ладно. Снял с плеча МР-40. Шуметь нам не стоило, но голод глушил осторожность.

— Товарищи!

Ух! Три ствола дернулись навстречу окрику.

Через площадь бежал человек. На нем был пиджак поверх рубахи-косоворотки и шаровары, заправленные в сапоги. Лицо у незнакомца было круглое; когда он подбежал ближе, стало видно, что широкая мордашка у бегуна изрядно вспотела.

— Товарищи! — прохрипел толстяк, пытаясь отдышаться. — Вы что же делаете? Это государственная собственность!

— А ты кто сам, дядя? — я еле сдержался, чтобы не вспылить.

— Заведующий сельмагом!

— Тогда открывай, заведущий!

Толстяк замялся. Илья молча ткнул в вывеску с обозначенными часами работы:

— Открывай! Раз должен работать, почему закрыто?

— Товара нет! Разобрали...

Зачем же тогда бежал? К вооруженным людям? Я положил руку на автомат. Заведующий испуганно моргнул, достал ключи и завозился с замком.

Магазин встретил нас пустыми полками. Присмотревшись, я различил на одной из них несколько пачек папирос и пузырек одеколона. Ткнул пальцем.

— Почему не разобрали?

— Это же "Казбек"! Дорогие! У нас махорку...

— Давай!

Завмаг выложил товар на прилавок. Папиросы и впрямь выглядели непрезентабельно: пожелтевший на солнце картон, сами пачки помятые. Не страшно, нам не на выставку. Взял пузырек и отвернул пробку. Одеколон пах приятно. Глянул на этикетку: духи "Красная Москва". Гляди, ты! Уже были! Пригодится! Сменяем на что-нибудь.

— А продукты?

— Никаких! — завмаг театрально развел руками. — Крупу, соль, керосин и спички в первый день войны разобрали.

— Товарищ сержант! — Коля взял меня за рукав и склонился к уху. — Там подсобка! — он кивнул на дверь сбоку.

Лицо мехвода было насупленным. Дельная мысль! Мы направились к двери.

— Товарищи!..

Вопль, исторгнутый из глубины души, летел вслед. С чего так нервничаем? За дверью было темно, я нашарил включатель. Под потолком вспыхнула тусклая лампочка. Разобрали, говоришь? Что тут у нас? Мыло в ящике? Берем! Упаковки спичек? Дайте две! Керосин в бидоне? Без нужды! В ларе соль, крупная, серая... Не помешает. Мешочек холщовый как раз валяется...

Вышли из подсобки как Деды Морозы, обвешенные подарками. На завмага было больно смотреть. Выглядел толстяк, как вдовец, только что похоронивший любимую жену. Жлобяра не догадывался: будет и второй акт марлезонского балета. Свалили товар на прилавок.

— Считай!

Завмаг застучал костяшками счетов. Мешочек с солью бросил на весы.

— Пересыпать будете? Мешок мой личный!

— Прибавь к счету!

— Сорок семь рублей, тридцать копеек...

Я пошарил по карманам. Деньги нашлись. Надо же, хотел выбросить!

Завмаг разгладил мятые бумажки.

— Еще семнадцать рублей!

Коля полез в карман, но Илья опередил: выложил на прилавок сотенную купюру. Завмаг презрительно отодвинул мои бумажки, схватил банкноту и отсчитал сдачу из пухлого бумажника.

— До свиданья, товарищи!

Коля побросал товар в мешок, мы вышли на площадь. За нашими спинами завмаг гремел замком. Это он зря...

— Жлоб! — сказал Коля. — Припрятал! Надо людям сказать!

— Непременно! — заверил я.

— Есть хочется! — напомнил Климович.

— А как же!

Выбрав дом не из самых богатых, постучал в окно. Оно отворилось сразу — похоже, за нами наблюдали. Сморщенное лицо в платочке, настороженный взгляд. Почему-то вспомнилась игра в городки. "Бабушка в окошке".

— Покорми нас, мать! Заплатим!

— Ой, деточки! — бабка всплеснула руками. — Нету ничога!

Голос у нее был елейно-притворный. Врет! Я едва не сплюнул. Вот ведь "партсъезд!" Одни куркули!

— Можем сменять! Есть мыло, соль, спички!

Возникший рядом Коля шлепнул на подоконник вещмешок и распустил горловину. Старуха заглянула внутрь, на лице ее проступила алчность.

— Гляди сколько! — бормотала она, копаясь в мешке заскорузлыми пальцами. — И где только взяли?

— Неподалеку. Полно товара!

— Соль, керосин, спички, мыло, — подтвердил Коля. — Мешки, бидоны, ящики...

— Где? — простонала старуха.

Мы выразительно замолкли. Старуха метнулась в дом. Обратно явилась с караваем черного хлеба и куском сала, завернутым в тряпицу.

— В сельпо брали, — поведал Коля, пряча продукты.

— Нету там ничога, — обиделась старуха, протягивая руку к мешку. — Пустые полки!

— Зато подсобка полная, — Коля ловко убрал мешок. — Сами видели. Только что оттуда.

Старуха всмотрелась в наши лица и поняла, что не врем.

— Тимофеич! Сволочь! — бабка прямо шипела от злости. — Сказал, товар в район увезли. Да мы ему!.. Только соберу баб!

— Ухваты не забудьте, — посоветовал Коля, бросая мешок за спину. — Прощевайте, мамаша.

За околицей мы свернули в кусты и накрыли "поляну". Хлеб оказался вкусным, а вот сало — старое и желтое. Отпилили по куску и честно пытались жевать — безуспешно.

— Как подошва... Такое и я бы отдал, — вздохнул Коля, выплюнув желтый комок. — Ведьма старая.

Характеристика была молча утверждена. Мы пожевали хлеба, запили ледяной водой. Вода текла из родничка, возле которого сделали привал. Родничок огораживал сруб из трех венцов, вода выливалась через прорубленное в верхнем оконце. Тоненький ручеек убегал в заросли, его русло выдавала ярко-зеленая, густая трава. Я полюбовался песчинками, пляшущими в струе родника, стащил гимнастерку и умылся под ледяной струей. Илья и Коля последовали примеру. Вернувшись на поляну, достал из вещмешка "Казбек". Илья папиросу взял, а вот Коля помотал головой. Волевой парень.

Пока чиркали спичками, пока с лейтенантом дымили, я ловил на себе взгляды парней с немым вопросом в жадных взорах. Отвечать не спешил: предстояло обдумать. Докурив, извлек из-за голенища немецкую карту и разложил на траве. Две головы немедленно возникли по сторонам. Вот и место нашего боя. Я скользнул пальцем южнее и уткнулся в населенный пункт. Он назывался Жлобы. Случайных названий не бывает. Судя по тому, как нас встретили...

Илья прочитал название и хихикнул. Коля глянул вопросительно, Илья перевел с немецкого.

— Это еще что! — сказал Коля. — Рядом с нашей деревней Жиросперы были. В школе мы их дразнили: "Жир сперли!"

Я сложил карту и спрятал за голенище.

— Куда теперь? — не выдержал Коля.

— Туда! — махнул я рукой. — К своим! Но если желаете, можем остаться. Создадим партизанский отряд...

Партизанить в Жлобах никто не захотел.

— Мы же танкисты! — оправдался Коля.

Кто б спорил... Я взял МР-40, отсоединил магазин и проверил, заряжен ли он. После чего пересмотрел магазины в подсумке. Моему примеру последовали Коля с Ильей. Студент лихо орудовал дверцей нагана, крутил барабан; как я успел заметить, в оружии он разбирался неплохо. Где, интересно, учили? У Коли получалось хуже. Я показал ему, как ставить "Парабеллум" на боевой взвод, использовать предохранитель. Мы не рассчитывали встретить немцев на этом проселке — им сейчас не до нас. Но проверка оружия мобилизует личный состав, а нам топать и топать...

— Хорошо б найти танк! — вздохнул Коля час спустя. Он шел, устало загребая пыль сапогами.

Да уж... Только в одну воронку снаряд дважды не падает. Под Брестом свезло, рассчитывать на везение снова? В стороне от главных дорог? Танки здесь не ходят.

Я ошибался.

* * *

Ильяс.

В войне рыжий разбирается. Не будь его танцев на поле боя, спалили бы нас бундесы и пепел развеяли. С другой стороны, конечно, зарежь я его, как собирался, не воевал бы сейчас. Топал бы к линии фронта... или лежал в кювете с пулей в спине. Много таких вдоль дорог видел. Немецкие самолеты пощады не знают...

На душе стало муторно, почудился запах паленого мяса — как там, в казармах у Бреста. Шашлык я не скоро в руки возьму. А-а-ах. Нога скользнула в яму, я чуть не навернулся. Хорошо, мехвод успел подхватить.

Сержант оглянулся, убедился, что все в порядке, и дальше потопал.

Зарезать? Стрельнуть в спину? Мы почти не спим, возможностей для того, чтобы решить проблему аккуратно, все меньше. Конечно, рубануть рукояткой в темечко или висок во время боя можно, но как выжить в этой банке с болтами, если грохнуть единственного толкового члена экипажа? Надо ждать отдыха и там уже решать все вопросы. А отдых будет когда-то — нельзя же только драться! Или можно?

Я рассматриваю мокрую спину идущего впереди и понемногу сбиваю в мозгу блуждающие в голове вопросы.

Куда идем? Зачем? Почему крадемся по тропкам, обходя деревни? Если даже выйдем к русским ("советским", "нашим" — как теперь их называть?), с распростертыми объятиями нас не встретят. Были на оккупированной территории, а это, считай, как в плену. За это — в штрафбат или того хуже. В кино так показывали, по телевизору смотрел. Или врали? Война здесь не такая, как в кино. В любом случае, как ни кинь, перспектива паскудная. Геройства наши никому не нужны. Начнем распинаться, как танки подбивали, как самого Гудериана в плен чуть не взяли — засмеют, или поколотят. Доказать-то не сможем — свидетелей нет. Погибли свидетели... А ребята в особых отделах крутые — в кино видел. Чуть что — сразу в зубы! Мозгов не хватает, так они кулаками.

Ох, как грустно! Мама, мама, роди меня снова... Вернуться бы назад! Пусть там не пряники, но что сгреб, то и твое. Мир такой — не отгрызешь, так у тебя отгрызут. Жить трудно, зато не стреляют. Вернее, стреляют, но не часто.

Жрать хочется. Паек рыжий урезал. Дорогой хорошие люди попались, не то, что в первом селе — навалили продуктов в мешок. Однако рыжий жлобится. Утром и вечером варим крупу с салом, а днем — по куску хлеба... Сержант уверяет: через неделю привыкнем к рациону и будем бежать, как кони. Что-то не верится. Без мяса, лаваша, на одной каше с хлебом я ума сойду. Муторно. Что сделать, чтоб не тошнило? Воды попить?

Рыжий поднял сжатый кулак. Внимание!

Мы замерли. Немцы? Сохрани нас, Аллах! Винтовок нет, с пистолетами мы не вояки. У сержанта автомат, но у немцев пулеметы...

Помахал рукой. Расходимся. Чего он всполошился? Услышал что?

— А чаго гэта вы, хлопц... — звук оборвался, как только подскочивший сержант ткнул автоматом в брюхо появившегося из леса дедка.

— Чаго-о-о? — проблеял дедок.

— Тихо!

— Вы чаго, хлопцы? — еще раз, но уже тише.

Мы с Колей подошли ближе. Дед как дед. Невысокий, в потертых штанах, линялом и обвисшем на локтях пиджаке и... в лаптях. За спиной — мешок, в руке — посох.

— Откуда, дед?

Тот затравленно оглядывался, переводя взгляд от одного на другого:

— Так тутошний я. Шерчоуски.

— Из Шерчово?

— Так и кажу.

Дедок осмотрелся, убедился, что убивать никто не собирается и расправил плечи:

— А наскочили-то, як петухи. Чаго наскочили?

Сержант попробовал вернуть разговор в нужное русло:

— Немцы в округе есть?

— Якия немцы?

— Ну, фашисты. Военные?

Дедок выглядел озабоченным:

— А надо, шоб были?

Олег сплюнул. "Язык" или удачно прикидывался или действительно придурковат.

— Так есть или нет?

— Ну, вядома ж, ёсць!

— Сколько и где?

— А?

— Сколько немцев и где находятся?

— Дык, вязде их наехало на самоходах, машины па-вашаму. Позабирали все со склада колхозного, председателя повесили, а сами — кто далей поехал, кто и застауся.

— Дед, ты считать умеешь? Прикинь сколько их там? Примерно... И где расположены?

Дедок понемногу осваивался:

— Дык, думаю, что человек десять у нас. В Бродах еще пяток. Ну и ездють туды-сюды... много.

— Дороги охраняют?

— А як жа ж! На мацацыклетках с куляметами.

— С пулеметами?

— Дык.

Рыжий почесал небритую щеку:

— И что говорят? Где фронт?

— А?

— Где воюют?

Дед махнул рукой:

— Тама!

— Далеко?

— Ну, ясно. Ужо день, як гармат не слыхать.

— Пушек не слышно?

— Так.

Я жестом показал деду, чтоб снял мешок. Может, пожрать есть? Ничего... Какое-то тряпье и лапти. Запасные, наверное.

— К куме иду, яна накормить, — оправдался дедок.

Он уже вполне освоился, поглядывал на нас с интересом.

— А что гэта, хлопцы, у вас на воротниках? — спросил, ткнув пальцем в эмблему на петлице сержанта.

— Танк это, дед. Танкисты мы.

— А чаго пешшу идете?

— Сгорел наш танк.

Дед почесал бороду.

— Нябось, без машины тяжка?

Рыжий зыркнул на разговорившегося.

— Подарить танк Красной Армии хочешь?

Селянин скосил глаза и пробурчал:

— Подарить, так, мабуць, не. А вось продать...

Из наших глоток одновременно вылетело:

— Чего?!

— Продать дык могу.

Сержант изумленно уставился на предприимчивого деда:

— Откуда у тебя танк, старче? И почем танки в Шерчово?

Дедок хитро ухмылялся:

— Скольки? Дорага... Тышч шестьдесят злотых. Не менее.

— Чего?!!

— Говорю, что танк добрый, мабуць, тысяч пятьдесят-шестьдесят каштуе.

Рыжий скривился:

— Дед, откуда у нас злотые? Ты еще фунты стерлингов вспомни! К тому же на фиг они тебе? Польши ж нет.

— Дык, и рупь ваш — тож ненадолго. А немецких денег у вас, знамо, нету.

Дед присел на свой мешок и продолжил торговаться:

— Грошей нема, дык можа сменяемся?

Сержанту ахинея надоела:

— Слушай, задолбал! Где танк?

Дед будто не заметил смены настроения у потенциального "покупателя":

— Тольки на што сменять?

Мехвод придвинулся к старикану с явными намерениями на лице, но рыжий неожиданно решил подыграть. Он подмигнул нам и спросил:

— Тебе что надо? За танк не пожалеем. Хочешь расписку на сто тысяч рублей? Это большие деньги. Как советская власть вернется — сразу получишь!

Но дед уже принял решение:

— Вось. Боты явойныя! — он ткнул в меня пальцем.

— Что?

— Боты! Сапоги по-вашему.

— Да ты совсем оху... не прав! За тебя воюют, а ты выгадываешь?!

Старикашка набычился:

— Не надо за меня. Я за себя навоевался! Дашь боты?

Я схватился было за штык-нож, но мою ладонь перехватила рука сержанта. Сквозь зубы он прошептал: "Не кипиши", а деду кивнул:

— Согласны.

Крестьянин удовлетворенно крякнул и начал развязывать мешок.

— У тебя там танк? — рыжий явно глумился.

— Не. Танку там места нету.

На землю упала пара лаптей.

— Боты и... твои часы, жолнер.

Рыжий обхватил запястье, будто пытаясь оставить свой трофей.

Дедок ждал.

Сержант чертыхнулся и снял с запястья хронометр:

— Ладно. Снимайте сапоги, товарищ лейтенант!

Я колебался, надеясь отмудохать доморощенного коммерсанта, но рыжий снова подмигнул:

— Снимайте!

Ладно. Я стянул сапоги и бросил дедку. Тот протянул лапти.

— Тутока веревочки сзади. Завяжешь вкруг онучей!

Аллах, милостивый и милосердный! Счастье, что не видит родня!

Дед взглянул на сержанта, тот протянул часы.

— Ну! Где танк?

Старикашка ухмыльнулся:

— Ходьте. Тут недалёка.

* * *

Дедок не соврал. Через полчаса они были около заваленного ветками БТ-7. Танк спрятали недалеко от дороги. Выглядел он совершенно исправным: ни царапины, ни вмятины. Даже боекомплект оказался на месте, неполный, правда. Олег обследовал внутренности и вылез удивленный.

— Затвор не вынули, прицел цел. Почему бросили?

— Разреши, командир!

Коля заскочил внутрь, затарахтел стартером и выглянул из люка.

— Баки пустые, товарищ сержант!

Все ясно. Неведомые танкисты ехали, пока топливо не кончилось. Отогнали танк в лес, замаскировали, думая вернуться. Да только где его взять, бензин? Олег оглянулся. Дедок стоял на кромке леса, ухмыляясь.

— Иди-ка сюда, драгоценный!

Старичок осклабился беззубым ртом:

— Не... Я лепей тутай.

Олег пружинистым шагом двинулся нему. Дедок дернулся, но сообразил, что убежать не успеет. Остался стоять.

— Чаго?

— Отдавай сапоги! И часы! Мы так не договаривались! Без топлива танк — груда железа.

Дед заюлил:

— За бянзин разговору не было! Танк — вось ён. Усё чэсна.

Рыжий схватил деда за шиворот:

— Сапоги! Часы!

Селянин бросил мешок ему под ноги:

— Шукайте!

Подбежавший Коля взял мешок. К общему удивлению внутри ничего, кроме давешних тряпок, не было.

— Ах ты, фокусник! Куда вещи подевал?

Дед, все еще вися на руке сержанта, захихикал:

— Дык я ж не валенок дурны. Пакуль шли, схавау.

— Спрятал?

— Дык.

— Где?

— Не скажу!

Олег еще раз тряхнул крестьянина, но тот только насупился.

— Дай я его немного попытаю, — предложил Ильяс, плотоядно улыбаясь и берясь за штык. — Мал-мала резать буду.

Дедок закашлялся:

— А что, хлопцы, вам, мабуць, и бянзин трэба?

Глаза сержанта сузились:

— Вещай куркуль!

Дедок закрутился:

— Тут МТС недалека. Там бочки с бянзином, и сеялки, и трахтар!

— А немцы?

Селянин скуксился:

— Ну и немцев трохи. Вядома ж.

— Сколько?

— Ну так... Десяток, мабуць.

— Ах ты... Да я тебя...

Но что именно собирается сделать сержант с коммерсантом, лейтенант с мехводом не услышали. Кусты на краю поляны разошлись, в прогале появился ствол винтовки:

— Руки вверх!

Сержант отпустил дедка. Тот плюхнулся на колени и быстро-быстро, на четвереньках, заелозил в лес.

— Кто ты, добр человек? — поинтересовался сержант, поворачиваясь на звук.

— Руки!

Все замерли, послушно подняв руки.

Заросли раздвинулись, и на поляну вышло четверо красноармейцев. Замызганные, небритые, но с оружием: у двоих в руках — винтовки Мосина, у третьего — трофейный "Маузер", самый здоровый шел с пулеметом "МГ".

— Почто гражданского тиранишь? — сквозь зубы спросил тот, кто с пулеметом.

Ильяс пригляделся. Судя по петлицам, все рядовые, но никаких попыток приветствовать лейтенанта у пришедших не наблюдалось. Ильясу это не понравилось.

— Представьтесь-ка, рядовой! — он попробовал придать голосу металла.

Бойцы смерили его тяжелыми взглядами и переглянулись. Пулеметчик, нехотя, выдал:

— Рядовой Горовцов, 44-й стрелковый полк. Это — бойцы сводного отряда. После прорыва следуем к линии фронта. А вы кто?

Ильяс решил спустить фамильярность:

— Лейтенант Паляница, 22-я танковая дивизия. Следуем туда же.

Горовцов кивнул на БТ-7:

— Ваш?

Сержант, убедившись, что конфронтация не грозит, обернулся, выискивая дедка, но того уже и след простыл.

— Наш... Выменяли вот.

— Почему лейтенант в лаптях? — пулеметчик им явно не доверял.

— Потому что нехрен влазить в чужие разговоры! — вспылил сержант.

Горовцов перехватил пулемет и мрачно потребовал:

— Предъявите документы, товарищ командир!

Ильяс протянул удостоверение. Горовцов изучил подписи, печать и вернул. Подтянулся. За ним — и остальные бойцы.

— Извините, товарищ лейтенант. Разный люд бродит по лесам. Кто к своим пробирается, а кто и домой бежит.

— Сколько у вас людей, Горовцов? — влез с вопросом рыжий.

Рядовой перевел взгляд с лейтенанта на сержанта, убедился, что лейтенант не против нарушения субординации и ответил:

— Тут четверо. В лесу еще столько. Из них — один тяжелораненый, двое — легко. Оружие есть, но патронов мало... Жрать нечего.

Мехвод молча скинул с плеча сидор, развязал горловину и достал припасы.

Солдаты, получив от Горовцова кивок, опустили оружие и взялись за еду. Ели жадно и быстро. Часть продуктов отодвинули, видимо, остальным.

— Что собираетесь делать, товарищ лейтенант? — подал голос Горовцов.

Сам он к еде не притронулся.

— Да вот... Танк приведем в порядок и будем к нашим пробиваться, — неуверенно начал Ильяс.

Рядовой согласно кивнул:

— Если на машине, то быстрее. Да и немца встретим, отобьемся! Нас возьмете?

Сержант и лейтенант переглянулись.

— Почему нет? Не помешаете, — подтвердил Олег. — Нам бы топливо раздобыть! Дед говорил, недалеко МТС...

— МТС есть, — подтвердил рядовой. — В двух километрах село, там она. Только и немцы есть. Они танки ремонтируют: свои и наши. Полный двор навезли. Немцев много.

— Сколько?

— До взвода. В основном, механики. Но винтовки у каждого. Охрана, пост на въезде.

Олег почесал шею:

— Кисло. С взводом не сладим.

Горовцов подошел ближе:

— Если разрешите... Мы тут третий день сидим: с ранеными не уйдешь. Все подходы изучили, сами думали попробовать. Ночью у них тихо. Двое часовых, остальные спят. Если действовать тихо...

Ильяс с сомнением посмотрел на рядового, но тот, судя по виду, и не думал шутить. Одиннадцать человек, из них трое раненых, атакуют взвод? Да он в своем уме?!

Но Олегу затея понравилась:

— А что? Немцы успокоились. Работы техникам много, день длинный. Устают, наверное? Спят крепко. А тут мы...

— Поднимется стрельба — помощь подоспеет, — Ильяс сбивал воинственный напор.

Горовцов пожал плечами:

— Могут. Но и мы не будем ждать.

Сержант повернулся к мехводу:

— Коля, сколько времени надо, чтоб бочки погрузить и увезти?

Климович задумался:

— Если постараться, то за час... И еще час, чтоб заправиться.

— Много, — резюмировал Ильяс.

— Если еще соляру найдем! — добавил Климович. — В этом танке дизель.

— Дизель? — удивился Олег.

— Новый танк! — подтвердил Коля. — Сильный! Нам такие показывали. По дороге прет, что полуторка или легковая, и запас хода большой.

Один из бойцов подошел ближе.

— Тут недалеко немцы беженцев с воздуха расстреляли. Полуторки сожгли, а вот трактор целый. Ему в мотор попали, а он не загорелся. Мы удивились, а потом посмотрели: дизель! На гусеницах трактор. Можно из бака слить. Ведро или два...

Коля задумался:

— До МТС доедем.

— И внутрь зайдем! — ухмыльнулся Олег.

Ильяс повернулся к бойцу. По всему выходило, что мимо МТС им не пройти.

— Веди к дороге! — скомандовал, удивляясь властности в своем голосе. — Горовцов, организуйте доставку раненых. Всех накормить. Еды не жалеть! Если возьмем базу, разживемся у немцев! Или...

Что "или" Ильяс не уточнял. И так было понятно.

* * *

От картины, открывшейся на дороге, сомнения в том, стоит ли им атаковать немцев, пропали даже у самых робких. Полотно гравейки, кюветы и обочины устилали тела. Женщины, дети, старики лежали кучами тряпья. Почерневшие лица, оторванные руки и ноги... И смрад; тяжелый, тошнотворный запах разлагающихся на жарком тел. По всему было видать: "Штуки" напали на беженцев внезапно. Сначала отбомбились, потом прошлись из пулеметов. Многие погибли сразу — этим повезло. Остальные умирали в мучениях — это было видно по искаженным страданием лицам. Раненым никто не помог; видимо местные жители побоялись подходить.

Группа некоторое время стояла, ошеломленно рассматривая картину трагедии. Ильяс внезапно поймал себя на том, что скрипит зубами. Олег рядом почернел с лица. Ильяс подумал, что желание у них сейчас одно. Добраться до ближайшего фашиста и бить, бить его башкой о землю, пока не вытекут мозги. А потом еще пройтись каблуком...

Не сразу, но они пришли в себя. Нашли трактор с убитым трактористом в кабине. Наверняка в кабине нашелся бы шланг, но лезть туда никто не захотел. Винтовочным штыком пробили бак и подставили ведра: одно принесли с собой (нашлось в танке), второе висело за кабиной трактора. Наполнив ведра, двинулись обратно.

— Сволочи! — промолвил Ильяс, находясь под впечатлением. — Гражданское население, видно же сверху. За что их?

— Унтерменши мы, — процедил Олег. — За людей у них не канаем.

— Что? — переспросил идущий рядом боец.

— Не считают нас людьми.

— А кто ж мы? — удивился рядовой. — Всяко же — люди.

— Они так не думают. Люди для них только немцы, остальные — недочеловеки. Унтерменши.

Солдат выругался:

— Попомнят, гады! Подойдут резервы, вдарим так, что на коленках ползать будут! Покажем, кто здесь люди!

Олег не стал разуверять бойца. Злость и надежда — лучшие чувства в бою.

Принесенную соляру залили в танк, покрутили стартер. Мотор завелся.

— Хорошо, что не бензиновый! — Коля похлопал "БТ" по броне.

Ильяс не понял радости:

— Почему? Бензин с любой машины слить можно.

Климович объяснил снисходительно:

— Для "БТ" не всякий бензин подойдет, авиационный нужен. К тому же танк жрет много, больше литра на километр. С солярой куда меньше. А с дизелем танк просто летит! 375 лошадиных сил!

Подошел Олег, координировавший действия с пехотой. В бой кроме танкового экипажа шли пятеро бойцов. Двое легкораненых будут контролировать дорогу к селу на случай, если немцы пожалуют. Остановить большую колонну они не смогут, но подать сигнал и сдержать фашистов до того момента, когда на помощь прилетит танк, вполне в состоянии.

Горовцов уговаривал сержанта не лезть на рожон и не соваться на мехдвор с танком. Не верил, что будет толк. На шум боя подтянутся гарнизоны соседних сел, трофейные команды; так что с танком или без него, все равно не уйти. Предлагал просочиться, вырезать охрану кухни, забрать продукты и слить немного соляры, унеся ее в ведрах. И так, тихонько, на малом ходу и своих двоих, отойти в лес. И уж оттуда двигаться к фронту.

Олег уперся. Танк у них хороший, рядом — море солярки. Не может не быть! Надо уничтожить охрану, заправить танк (на все про все — минут двадцать), на хвост подвесить прицеп тракторный (наверняка найдется) и с парой бочек и ранеными полететь со скоростью пятьдесят "камэ" в час. Пока немцы расчухаются, за Днепром будем!

Пехота поскребла затылки, переглянулась, но перечить командирам не стала.

Ударили ночью.

В село въехали по дороге, с включенными фарами, да еще со стороны "немецкого" Бреста. Часовой на посту даже мысли не допустил, что едут не "свои". Так и умер с приоткрытым от удивления ртом, когда с проезжающего танка ему всадили штыком в горло.

"БТ" сбросил десант, выбрался на дорогу против мехцеха, развернул башню и всадил осколочно-фугасный в окно казармы ремвзвода. В деревенских домах, как выяснили наблюдавшие за селом бойцы, жили только офицеры и унтеры, рядовые ночевали в приспособленном под казарму помещении. Это их и сгубило.

Одновременно пехота единственной гранатой взорвала хату, где квартировали офицеры, переколола штыками рванувших на шум часовых и взялась за второй дом с командным составом. Там, однако, немцы очухались быстро. Выбили окна и открыли огонь.

"БТ" тем временем прошелся из пулемета по окнам цеха, всадил еще один снаряд в дверь ("перестраховочка" по словам Олега) и двинулся на помощь пехоте. Со стреляющими из окон немцами Олег заморачиваться не стал — приказал таранить дом. БТ повернул башню и разворотил стену. Немцы попрыгали в окна — прямо под пули.

Перестрелка стихла, но счет шел на минуты.

Пехота заняла периметр МТС, стараясь следить за подходами. Мехвод и сержант побежали к бочкам. Одна, вторая, все — бензин. А вот и солярка! Пока шел розыск, Ильяс ворочал башней, выискивая желающих на тот свет. Но выжившие немцы, если не успели удрать, то сидели, как мышь под веником.

Бочку подкатили, взгромоздили на "козлы", выбили пробку и начали сливать соляру. Насосов не было, носили ведрами, поочередно опорожняя их в баки. Опустошив одну двухсотлитровую бочку, взялись за следующую. С этой провозились дольше.

Пока Коля с приданным бойцом занимался заправкой, Олег отыскал тракторный прицеп. Буксировочного троса не было, но зачем, спрашивается, "БТ" цепь на броне? Для того и возит! Ильяс выскочил и помог закатить по подставленным бревнам в кузов бочки, закинуть канистры с маслом.

Подбежала пехота, успевшая прошарить территорию и разжившаяся, кроме пулемета и патронов, внушительным запасом съестного. Выгребли все, что нашли на кухне.

— А медикаменты? — спросил ближайшего рядового Олег.

Красноармейцы переглянулись. О бинтах и йоде никто не подумал. Один из бойцов что-то пробурчал и исчез в ночи.

— Куда? Назад! — рявкнул сержант, но солдат уже копошился где-то в развалинах цеха. Вигура нырнул в люк. — Давай, Коля!

Танк взревел мотором, сдернул прицеп и двинулся на выезд. За околицей послышались выстрелы. "Заслон" вступил в бой.

— Быстро фашисты подкрепления перекинули, — уважительно констатировал Олег.

Бойцы в прицепе всматривались в отблески горящего цеха, силясь разглядеть там товарища.

— Вот! Нашел!

Прицеп догонял убежавший боец. Внутрь залетела фельдшерская сумка немцев. Следом ввалился красноармеец.

Его придержали, пару раз хлопнули по плечу. Молодец!

...Бой на околице разгорался. К сухому треску винтовок Маузера подключился пулемет. Мосинки затихли.

Танк проломился сквозь чей-то сад и, безжалостно тряся прицеп с десантом, вывалил на дорогу. Быстро пронесся по ней, взлетел на холм, за которым оставили раненых.

Пехота скатилась выискивать своих. БТ поехал дальше, громыхая "хвостом".

— Надо бы прицеп скинуть — продырявят нам бочки, — прокричал Ильяс.

Олег знаком показал, что некогда. Сам он старательно объяснял Коле диспозицию:

— Весь не показывайся. Тут перепад на изгибе дороги, приличный. Постарайся так, чтобы только башня сверху торчала. Туда-сюда не катайся, мельтешить не стоит — вряд ли у них пушки есть. А пехоту с гранатами мы из пулемета положим.

Коля так и сделал. Въехал по склону, показав только башню из-за гребня холма.

На дороге стоял грузовик, вокруг которого копошись фигурки пехоты. Немцы успели залечь и старательно поливали огнем любой выступ. Танк заметили, по броне защелкали пули.

— Давай! — крикнул Ильяс. — По грузовику!

Сержант выругался:

— Угла склонения не хватает: пушка не опускается. Высоко нос задрали! А навесом с двухсот метров не получится, не миномет!

Ильяс взялся за спаренный с пушкой пулемет. Точно!

— Назад!

Танк отполз назад, что вызвало бурю ликования среди немцев.

"БТ" развернулся и покатил к месту выхода заслона. Все были на месте. Горовцов провел загрузку раненых, усадил на броню и в прицеп остальных.

— Поехали?

Коля повернул голову к сержанту. Тот кивнул.

— Давай! Только не прямо, за околицей уйдем в сторону. Чтоб не на восток, а к северу.

— Зачем? — удивился Ильяс.

— В колобка поиграем с немцами.

Олег взял у бойца пулемет. Длинная очередь ударила по кустам, вызвав в ответ хаотичные выстрелы. Еще одна очередь, на этот раз без ответа.

— В колобка? — переспросил удивленный Горовцов.

— Очень злого, грубого, нецивилизованного колобка с садистскими наклонностями, — уточнил Олег.

Ильяс только покачал головой. Танк тронулся, набирая ход. На холме "БТ" остановился, выцелил фары грузовика и одним снарядом разнес ему передок. После чего покатил дальше.

В прицепе тряслась пехота. Ее мнения, куда ехать, никто не спрашивал.

Глава 7

Люба росла девочкой смелой. Ей минуло пятнадцать, когда свели их корову. Вернувшись из школы, Люба застала дома голосящую мать и всхлипывающих братиков. Пропажа случилась днем. Крова паслась на выгоне, братики заигрались и не заметили, как ее свели. Хватившись, мальчики бросились корову искать, и, узнав правду, кинулись к матери. Пока бежали, пока нашли бригаду колхозных полеводов, пока рассказали, след похитителей простыл. Мать не решилась идти вдогонку сама, обратилась за помощью к соседям. В ответ мужики молчали и отводили глаза.

Люба забежала в дом, отрезала от каравая краюху и вышла во двор.

— Доченька! — попыталась остановить ее мать, но Люба не подчинилась. Без коровы семью ждала голодная смерть, допустить такое было невозможно. Уточнив, в каком направлении ушли воры (в деревне их видели), Люба припустила следом. Так и шла, расспрашивая встречных, от деревни к деревне, пока не стемнело. В последней деревне ее пустили ночевать; узнав о горе, налили молока. Хлеб у Любы был свой...

Следующий день Люба провела в дороге. Она дважды теряла след, это принуждало ее кружить, искать очевидцев, но, в конце концов, след находился. Корова была приметной: с белым пятном на голове. Ее так и звали — Лыска. Люба миновала границу своего района, пересекла соседний, в третьем Лыска нашлась. Люба увидала ее пасущейся на лугу и замерла от счастья. Лыска, увидев хозяйку, замычала и пошла навстречу.

— Это наша корова! — сказала Люба пастуху. — Сам видишь! Ее у нас свели. Я заберу!

— Не отдам! — не согласился пастух. — Степанова корова! Говори с ним!

В деревне Люба нашла Степана. Это был высокий мужик, заросший бородой по самые глаза. На все доводы Любы он отвечал одно:

— Знать ничего не знаю! Моя корова!

В глаза ей мужик при этом не смотрел. Люба поняла, что уговаривать бесполезно, и пошла по хатам. От соседей узнала, что Степан купил корову у проходящих людей, причем, дешево. Люба спросила, где найти участкового. До деревни, где он жил, оказалось пятнадцать километров, Люба одолела их к вечеру. Участкового дома не оказалась, Люба осталась ждать. Она не ела целый день, от голода ныло в животе и кружилась голова, но Люба была девочкой упорной.

Участковой явился затемно. Это был мужчина лет тридцати, худой и усталый. Он выслушал гостью и распахнул калитку.

— Заходи!

Жил участковый один. В его холостяцком жилье было сумрачно и не прибрано. Участковый принес из сеней сало, достал хлеб, они поужинали. После чего Люба взяла веник и стала мести — за еду следовало расплатиться. Участковый следил за ней, не мешая. Подметя полы, Люба вымыла их.

— Где ваша жена? — спросила, закончив.

— Сбежала! — ответил хозяин. — Не захотела жить в деревне.

— Найдите другую! — посоветовала Люба.

— Некогда! — вздохнул участковый. — Да и как найти? Вдову брать не хочется, а для девок я старый.

— Ничего не старый! — возразила Люба. — В самый раз!

— Пойдешь за меня? — обрадовался участковый. — Ты мне нравишься.

— Нет! — ответила Люба. — Рано мне! Всего пятнадцать, я учиться хочу.

— Тогда давай спать! — вздохнул участковый.

Он предложил ей кровать, но Люба отказалась. Устроилась на лавке — нечего хозяина стеснять! Был и другой резон. Участковый положил на нее глаз, вдруг вздумает чего? Лавка размещалась рядом с дверью, если что, — выскочит. Тревожилась она зря. Участковый оказался мужчиной порядочным, не приставал. Утром пригнал колхозную бричку, они сели и отправились за Лыской.

— Купил я ее! — упорствовал Степан. — Моя корова!

— Почем купил? — сощурился участковый.

Степан помялся и назвал цену.

— На рынке корова в два раза дороже стоит! — сказал участковый. — А то и в три. Знаешь?

Степан кивнул.

— Значит, не мог не понимать, что ворованная. Будем оформлять протокол. Под суд пойдешь — за скупку краденого.

— Товарищ милиционер! — Степан бухнулся на колени. — Христом Богом прошу!

— Сволочь ты! — сказал участковый. — Бога вспомнил, а сам детей на голод обрек. Вдову обокрали! Девчонка три района прошла, одна, по лесам, а ты даже не покормил! Куска хлеба пожалел! В Соловки пойдешь — по этапу!

Степан зарыдал. Заплакала его жена, к ней подключились дети. Любе стало их жалко.

— Не надо суда, — попросила участкового. — Пусть отдает Лыску — и ладно.

— Добрая ты душа, — вздохнул участковый. — Я бы посадил. Впрочем, как знаешь...

На обратную дорогу ушло два дня. Лыске нужно было пастись, ее следовало доить. Люба сделала из бересты кружку, сцеживала в нее молоко, тем и питалась. Ночевала у добрых людей, платила молоком — у Лыски было много. В родную деревню они вошли к вечеру. Пронырливые мальчишки, заметив их издалека, разнесли весть. К дому Люба шла сквозь строй соседей, гордо подняв голову. Следом трусила Лыска. Мать выбежала им навстречу.

— Доченька...

Она обняла Любу, затем склонилась и поцеловала ей руки. Люба смутилась.

— Смотрите, какая у меня дочка! — сказала мать смотревшим на них мужикам. — А вы... Бабы вы! Хуже баб!..

Окончив десятилетку, Люба поехала в Москву — учиться дальше. Сейчас было можно. Братики подросли и помогали по хозяйству, Лыска принесла телочку — семья не голодала. Помимо коровы, имелся кабанчик, два десятка курей. Жизнь менялась к лучшему, в стране стало сытнее. Мать свезла на базар поросенка, купила дочке ботинки и платье, дала денег в дорогу. Расставаясь, мать плакала, Люба утешала, как могла. Она нисколько не волновалась за будущее: в СССР все дороги открыты! Так и вышло. В институт Люба поступила легко — даром, что ли, по математике в школе первой была, получила стипендию. Сыграла роль и рекомендация райкома комсомола. Учиться было интересно. Люба сдавала зачеты и экзамены, занималась спортом — ей это нравилось. Сильная и ловкая от природы, Люба хорошо бегала, ходила на лыжах, стреляла из винтовки. Нормы ГТО выполнила без труда. Ее избрали в комитет комсомола, поручили спортивный сектор — справлялась. Годы учебы пролетели незаметно. Люба готовилась к госэкзаменам, когда за ней прибежали. В кабинете декана ее представили высокому, худощавому мужчине в добротном габардином костюме. Выполнив эту миссию, декан вышел. Гость (он назвался Николаем Сергеевичем) предложил Любе сесть и стал расспрашивать. О родителях, братьях, учебе, комсомольской работе. Люба отвечала, не понимая, чем вызван интерес. Тем более что Николай Сергеевич ничего не записывал, только кивал и смотрел ей в глаза.

— Вот что, Любовь Петровна, — сказал он, когда Люба притомилась. — Я из НКВД, подбираю кадры. Вы нам подходите.

— Я же математик, — удивилась Люба.

— Математики и нужны, — улыбнулся Николай Сергеевич. — Так как?

— Не знаю, — призналась Люба. — Я собиралась учителем.

— Соглашайтесь, — сказал гость. — У нас хорошо. Служба трудная, но почетная... И ответственная. Дадут звание, оклад, паек... Учитель столько не получает, а пользу стране вы будете приносить большую.

Люба подумала и согласилась.

Для начала ее отправили в школу. Та располагалась в лесу за высоким забором. Внутри огороженного пространства находилось здание помещичьей усадьбы, вокруг теснились флигеля, в которых жили курсанты. Их учили работать на рации, шифровать донесения, скрытно передвигаться по местности. Курсанты совершали марш-броски, стреляли из пистолета и винтовки. Люба успевала по всем дисциплинам. Для математика шифры не представляли труда, а в спорте она и раньше успевала. Курсы Люба закончила с отличием, получила звание сержанта госбезопасности, что соответствовало званию лейтенанта РККА, и направление на службу в Минск. В столицу Белоруссии Люба прибыла 21 июня, а назавтра грянуло...

В третий день войны Любу вызвали к начальству.

— Вот что Попова, — сказал капитан с лицом, опухшим от бессонницы. -Шифровальщиков и радистов у нас хватает, а вот с диверсионной подготовкой, как у тебя — раз и обчелся. Немцы наступают быстро, остановить их пока не получается. Будем забрасывать группы в тыл врага, они сейчас формируются. Чтоб не тащить рацию через линию фронта, выедешь сегодня — в разведотделе скажут куда — под видом учительницы. Диплом у тебя на руках, направление сделаем — не подкопаются. Освоишься, осмотришься, остальная группа присоединится потом. Документы, инструкции, рацию, деньги — все получишь в отделе. Вопросы есть?

— Никак нет! — отчеканила Люба, бросив руку к фуражке.

— Вот это оставь! — укорил капитан. — Ты теперь нелегал, разведчик — отвыкай тянуться...

С транспортом в стране царила неразбериха, поэтому к месту внедрения Любу подвезли. Приличия ради она заглянула в районо (так ей советовали) и едва пробилась к заведующему. Районо походило на разбуженный улей: по коридорам метались люди с папками, хлопали двери кабинетов; одни сотрудники из них вбегали, другие выбегали... Заведующий сидел за столом, подписывая бумаги (их перед ним лежала стопка), вокруг толпился народ; Любе пришлось поработать плечом, чтоб пробиться. Она хлопнула направление на стол прямо перед заведующим. Тот с минуту непонимающе смотрел на бумагу, затем изумленно глянул просительницу.

— Прибыла по распределению! — пояснила Люба.

Заведующий глубоко вздохнул, как догадалась Люба, чтоб не выругаться.

— Открепление не дам, бланки увезли, — сказал сердито. — Зачем оно тебе? Уезжай так! Никто не спросит.

— Я работать! — сказала Люба.

— Ты что, больная?! — взорвался заведующий. — Не сегодня — завтра здесь немцы будут, район эвакуируют, а она "ра-аботать"... — протянул он. — Не видишь, что творится? Беги отсюда, пока не поздно! Дура!

"А товарищ-то паникер! — подумала Люба, забирая направление. — Мог бы и повежливее..."

В районном НКВД ее встретили иначе: сыграла роль другая бумага. К тому же товарищам заранее позвонили. На разбитой полуторке Любу отвезли к селу и высадили у околицы.

— Не нужно, чтоб нас видели, — пояснил сопровождавший ее лейтенант. — Тут недалеко, дойдешь. На крайней улице спросишь бабу Крысю...

— Кого? — удивилась Люба.

— По паспорту Кристина, но зовут Крыся, сокращение такое. Западники здесь живут, под поляками были. Кто ты такая, бабка не знает, попросили учителя приютить, она и согласилась. Заплатишь.

— Кто попросил?

— Товарищ один наш.

Люба покачала головой, но спорить не стала. Попрощалась и побрела к селу, волоча чемодан и тяжеленный рюкзак с рацией. Майор в Минске заблуждался насчет ее подготовки: разведчиков из них не готовили. Правила конспирации преподавали, но не усердно. Однако и с ее знаниями было ясно: внедрение организовано из рук вон плохо. Наспех. Учитель приезжает по распределению в период школьных каникул, квартиру ему ищет сотрудник органов... Раскрыть проще простого, ребенок догадается.

"Это ненадолго! — успокоила себя Люба. — Поживу несколько дней, появится группа, и мы уйдем!"

Первыми, однако, явились немцы. Они вошли в село через три дня. В окошко Любы смотрела на грузовики, легковые машины, пылившие по улице, солдат в незнакомой, мышиного цвета форме, по-хозяйски тащивших ящики и коробки.

— Ишь, кольки их! — заметила возникшая рядом Крыся. — Сила!

— Они ненадолго, — сказала Люба.

— Не кажи, — ухмыльнулась бабка. — В пятнадцатом як пришли, так до двадцатого сидели. И не ушли б, каб не революция гэта в Германии...

Люба промолчала. За три дня бабка ее достала. Крыся оказалась непомерно любопытной, расспрашивала обо всем: о родителях, учебе, женихах... Чтоб не вызвать подозрения, приходилось отвечать.

— Год табе кольки? — пытала бабка.

— Двадцать четыре, — отвечала Люба.

— Старая ужо. И мужика няма?

Люба качала головой.

— Чаму?

Ответить на вопрос было трудно, Любу саму он волновал. У парней она успехом не пользовалась. Поначалу Люба не слишком расстраивалась: не липнут — ну, и ладно: не мешают учиться. Но на третьем курсе Люба влюбилась. Алексей учился на параллельном, они познакомились на спортплощадке. Высокий, красивый, с волнистыми волосами, зачесанными назад, одним своим видом он заставлял сердце биться чаще. Люба не знала, как дать знать о своих чувствах. Ходила на соревнования, пыталась завязать с Алексеем беседу — ничего не помогало: ее не замечали. Как-то, оставшись одна в комнате, Люба долго рассматривала себя в зеркало — у них в комнате было. Все у нее было на месте: грудь, ноги, попа — не то, что у некоторых. Вот только лицо... Мать сказала ей как-то:

— Что ж ты, доченька, в меня пошла? Мы, Бобровы, некрасивые, а вот папка твой хорош был. Все девки пищали, глядючи! А выбрал меня, — добавила мать с гордостью.

Лицо у Любы действительно подкачало. Белесые брови, широкие скулы, нос картошкой... Пусть не картошкой, а картошечкой, но все же... Книги советских писателей учили, что красота внешняя — мещанское понятие, человек должен обладать красотой внутренней. Алексей этих книг, наверное, не читал, потому как женился на красавице-брюнетке с томными глазами. Избранница училась на филфаке и была пустышкой: как член комитета комсомола, Люба это хорошо знала. Алексею, однако, это не помешало. Люба горевала, даже плакала тайком. Отплакав, решила на парней не заглядываться. Сложится, так сложится, а нет — знать судьба такая. Вечером Люба прогулялась по селу. Немцев оказалось немного: с роту, как оценила Люба. Они заняли под казарму сельскую школу, а в правлении колхоза расположился штаб. Люба поняла это по антенне, появившейся на крыше. Рядом с правлением стояли легковые машины и автобус — тоже с антенной. У школы выстроились в линейку грузовики, дымила полевая кухня. Заглядевшись, Люба подошла ближе и услышала грозное:

— Цюрюк!

Часовой у правления снимал винтовку с плеча. Люба развернулась и быстро ушла. На выездах из села она заметила посты и домой вернулась хмурая. Немцы, судя по всему, устроились надолго. Как она встретится с группой? Разве что огородами проберутся? Сумеют ли?

— Видела немцев? — спросила ее бабка.

Люба кинула.

— Гэтыя наведут парадак! — заключила Крыся.

Люба не ответила и пошла к себе. Спала она тревожно. Проснувшись на рассвете, стала собираться. Бабка куда-то ушла, что было кстати. Люба забралась на чердак и стащила рюкзак с рацией. Из села следовало уходить -и немедленно. Ей не понравились слова квартирной хозяйки и ее торжествующий вид. Не того человека выбрали товарищи... Она проберется огородами, а затем — лесом. В Минске ей дали запасную явку...

Уйти, однако, не удалось. Дверь в дом распахнулась, на пороге появились Крыся и двое солдат.

— Вось яна, шпиёнка красная! — указала на Любу бабка. — Удирать собралась. Хватайте!

— Сволочь! — крикнула Люба.

— Сами вы сволочи! — вызверилась Крыся. — Жили, як люди, земля была, хозяйство. Все позабирали! Мы Советов не звали, нам было лепш за польским часом!

Старуха плюнула в ее сторону, Люба хотела ответить, но помешал немецкий солдат. Наведя на нее винтовку, мрачно буркнул:

— Ком!

Любу отвели в бывшее колхозное правление. В кабинете председателя (с дверей не успели сорвать табличку) она увидела двух офицеров: худого и желчного по виду и второго — маленького, круглого. Приведший Любу солдат поставил на пол отобранный у нее рюкзак, распустил шнур и вытащил рацию. После чего отступил Любе за спину.

— И вправду шпионка! — удивился кругленький офицер, подойдя ближе. — Я думал: старуха врет! Как зовут? — спросил он Любу.

Люба промолчала. Она хорошо знала немецкий, но решила это скрыть.

— Позовем переводчика? — предложил кругленький желчному офицеру.

— Не трать время! — буркнул тот. — О чем с ней разговаривать?

— Вдруг есть и другие большевики?

— Старуха сказала, что нет. Были бы, уже забрали бы — и рацию и радистку.

— А что с этой? Передать СД?

— Зачем? Война через три недели кончится. Распорядись!

— Не жалко? — улыбнулся кругленький. — Такую красавицу!

— Брось свои шутки, Вернер! — поморщился желчный. — Типичная большевичка. Монголка... Сам знаешь: женщины в армии советов — сплошь комиссары.

— Мундира на ней нет.

— Глянь, как стоит! Военная выправка... Не тяни! Помнишь приказ: обеспечить связью штаб группы? Я не хочу, чтоб в деревне, где развернут узел, обретались большевики. Только не делайте этого за углом: незачем мусорить. Пусть отведут подальше...

Люду вывели наружу. Конвойный велел ей стоять и что-то сказал другому солдату. Тот подошел к грузовику и снял прикрепленную к борту лопату. Лопату вручили Любе, конвойный стволом винтовки указал ей дорогу:

— Ком, комиссарен!

Девушка шла, сжимая лопату в руках, конвойный топал следом, отстав на пару шагов. Люба понимала, куда и зачем ее ведут. Ей не было страшно, только горько. Не сумела, не смогла... Товарищи останутся без связи. Надо было ночью уйти! Дура! Правильно в районо сказали...

На выходе из села конвойного окликнули. Часовые. Их было двое, они стояли у мотоцикла, и, судя по их виду, скучали.

— Куда идешь, Густав? — крикнул один. — Да еще с девчонкой? Молодая и чистая, вроде. Одолжи камрадам на полчасика! Все равно расстреляешь.

— Дураки, — огрызнулся конвойный. Он не был расположен шутить. — Это большевичка. У нее рацию нашли.

— Какое нам дело? Пусть приласкает наших малышей. Они по такому соскучились.

— Бычки глупые, — хмыкнул Густав. — Она их вам оторвет! Или откусит... Фанатичка!

— Ты ее подержишь.

— Может, вам и штаны вам расстегнуть? — буркнул Густав и подтолкнул Любу в спину. — Ком!

Конвойный отвел ее за пригорок. Как догадалась Люба, назло часовым: чтобы не видели.

— Хальт! — скомандовал немец и знаками показал ей, чтоб копала.

Люба поплевала на ладони и принялась за работу. Разметила контуры будущей могилы, аккуратно сняла слой дерна и углубилась в жирную землю. Остро отточенный штык лопаты резал корни, как бритва. Копая, она поглядывала по сторонам. До опушки шагов пятьдесят — добежать не успеет. И десяти шагов не пробежит. По другим сторонам — чистое поле. Выход один... Она искоса глянула на немца. Тот держался настороже, не выпуская винтовку из рук. Люба сделала вид, что увлечена работой. Копала она споро — дело привычное. Вскоре углубилась по щиколотку, затем — по колено. Видя, что приговоренная не делает попытки сбежать, конвойный расслабился и подошел. Порывшись в кармане, достал сигареты, закурил. Сигарету он держал в левой руке, винтовку — в правой. "Бить надо слева, — поняла Люба, — как только опустит руку..." Он должен подойти, заглянуть в яму. Это так естественно: посмотреть, достаточна ли глубина.

Чтоб не насторожить немца, Люба повернулась к конвоиру спиной, не выпуская, однако, из виду его тень. Солнце светило со стороны села, тень немца лежала как раз там, куда Люба бросала землю. Она работала лопатой и терпеливо ждала. Тень оставалась на месте. Неужели не подойдет? Тогда все напрасно.

Тень дрогнула и сдвинулась. За земляным бруствером исчезла голова, затем плечи немца. Пора!

Люба сбросила с лопаты землю и резко повернулась. Очищенный от краски штык описал в воздухе сверкающую дугу. В последнее мгновение немец отпрянул, но запоздал. Остро отточенная кромка лопатного штыка полоснула его лицу и врезалась в плечо. Немец вскрикнул, выронил винтовку, попробовал отшатнуться, закрывая лицо руками. Но она уже выскочила из ямы. Вторым ударом Люба попала в кадык. Немец захрипел и схватился за горло. Алые струйки крови выскочили меж пальцев, капая на мундир.

Еще удар! Еще! В голову, в спину!

Отшвырнув лопату, Люба, что есть сил, рванула к лесу. Она летела, не чуя ног. Успеть, успеть, пока немец не очухался и не схватил винтовку. На таком расстоянии даже раненый не промахнется. Только успеть бы! Фашист наверняка уже целится...

Ощущая каждой клеточкой незащищенность своей спины, и ежесекундно ожидая выстрела, Люба птицей пролетела до леса и вломилась в кустарник. Вскинув ладони перед лицом, чтоб защитить его от веток, она проломилась сквозь кусты, и... угодила в чьи-то руки. Вскрикнув, Люба затрепыхалась, как птица в зубах у кошки, молотя ладонями направо и налево.

Ей что-то шептали, но она царапалась и лупила кулачками до тех пор, пока ее, бьющуюся в истерике, не вскинули в воздух и не прижали к земле.

— Тихо, девочка! Тихо, зайка! Свои же!

Ярость, колотившая Любу, схлынула.

— Кто? — спросила она недоверчиво

— Свои!

Она замерла и глянула перед собой. Из-под рыжих бровей на нее смотрели василькового цвета глаза. Люба скользнула взглядом дальше, на шею в вороте серо-стальной гимнастерки и черные петлицы с эмалевыми треугольниками. Тело ее обмякло, из горла вырвался всхлип.

— Ну-ну. Не надо, девочка! Все путем! — сказали сверху и погладили ее по плечу. После чего руки разжались. Люба вскочила, отступила и разглядела незнакомца. Им оказался коренастый, дюжий танкист в кожаном шлеме. Рядом с ним обнаружился еще один: высокий, худощавый, с кубиками в петлице — младший лейтенант.

— Побудь здесь, хорошо? — предложил коренастый сержант.

Люба кивнула. Говорить она не могла.

— Присмотри за ней, Илья!

Лейтенант кивнул. Сержант снял с плеча кургузый автомат ("Немецкий!" — определила Люба) и побежал к яме. "Куда? Зачем он это делает?" — удивилась Люба. Тем временем сержант добежал, остановился, глянул — и забросил автомат за спину. Наклонился и стал ворочать что-то тяжелое. Когда, наконец, распрямился, в руках у него была винтовка. Сержант вскинул ее к плечу, Люба сжалась и закрыла глаза. Ударил выстрел. Когда Люба открыла глаза, сержант забрасывал яму землей. Закончив, он повесил винтовку за спину рядом с автоматом и с лопатой в руках двинулся к лесу.

— А ты молодец! — сказал, представ перед Любой. — Прямо в сонную артерию. Кровищи — лужа. Пока дошел, кончился фашист.

— Зачем же стреляли? — удивилась Люба.

— Для маскировки. Немец вел тебя расстреливать, пусть думают, что исполнил. Не сразу хватятся, а как станут искать, найдут забросанную землей яму. Подумают: сделал дело и ушел. Яйко, там, масло по дворам шарить. Раскапывать могилу не станут, тем более что лопату я снес, — рыжий ухмыльнулся. — Хорошая, кстати, лопата. Капонир выкопать, или башку немцу снести... — сержант подмигнул.

Люба ощутила дурноту в желудке и судорожно сглотнула.

— Меня зовут Вася, — представился рыжий. — Его — Ефим, — он ткнул пальцем в лейтенанта.

"Только что звал Ильей!" — вспомнила Люба, но промолчала.

— А тебя? — он смотрел на нее.

— Люба... Любовь Петровна!

— Чем не угодила немцам, Петровна?

— Я... — Люба помедлила мгновение. Хранить тайну больше не имело смысла. Она вдруг подумала, что танкисты могут оставить ее и уйти. Куда ей потом? — Я сержант госбезопасности, заброшена с заданием в тыл врага.

Они смотрели недоверчиво.

— Документов нет, — сказала Люба. — Остались у немцев. Но если у вас есть рация, я свяжусь с центром, они подтвердят.

— Взяли на передаче? — полюбопытствовал сержант.

— Квартирная хозяйка предала, — вздохнула Люба.

— Разберемся, — с любопытством в глазах сказал сержант. — Ты, значит, радистка Кэт?

— Какая такая Кэт?! — обиделась Люба. — Любовь Петровна, сказала же!

— Виноват, — сержант поднял руку. — Сболтнул глупость. Шутка юмора оказалась непонятой, потому, как и не могла. Не держи зла, Петровна!

Люба кивнула.

— Идем! По дороге расскажешь...

"Странные они какие-то! — думала Люба, шагая вслед танкистам. — Сержант командует лейтенантом, зовет его разными именами. Кэт какую-то приплел, меня зайкой назвал... Разве похожа? У зайцев уши большие, а у меня — маленькие. К тому же под волосами их не видно..."

Поразмыслив, Люба решила, что "зайка" — это не обидно. И что ей здорово повезло встретить в лесу своих. Если у них есть рация, она свяжется с центром и сообщит о провале. Нельзя, чтоб товарищи искали ее в селе.

"А если рации нет? — подумала Люба. — Такое ведь может быть. Что тогда?"

Покачав головой, Люба решила, что рацию непременно следует найти. Она должна, просто обязана сообщить в центр о случившемся! Танкисты ей помогут. Они же советские люди!..

* * *

Ильяс почесал сбитую коленку, хлебнул из трофейной фляги и, не стесняясь, уставился на "найдёныша". Скуластая, невысокая — не в его вкусе. Зато рыжему по душе — в последние полчаса тот только и делает, что скалит зубы и балагурит, даже при обсуждении прорыва. И на девчонку поглядывает. Будто бы забыл, что это самый, что ни на есть, агент ГБ (или как там эту службу зовут?).

Лейтенант еще раз почесал коленку.

Со скуластой надо держаться в настороже. Меньше трепаться, больше молчать, еще лучше — и вовсе обходить стороной.

Ильяс осмотрел прореху в форме. Угораздило же! Лейтенант, командир, а на коленке дыра. И зашить нечем. Одно хорошо: снова в сапогах. Горовцов, чувствуя вину — оставил командира в лаптях, расстарался: снял с убитого немецкого офицера. Сапоги подошли идеально. Хромовые, голенища бутылками... В своем времени Илья побрезговал бы ношеной обувью, к тому же с покойника; здесь же обрадовался. В лаптях командиру худо. Всем хороши сапоги, да вот могут сменить хозяина.

Дался им этот танк!

Ильяс прокрутил в голове события последнего дня.

Из мехцеха ушли хорошо. Быстро и с запасом горючего. Прицеп для раненых нашли, патроны. Преследователей отогнали, проехались за околицу, а после свернули на север и ломанулись по лесной дорожке. За час прыжков по буеракам, за время которого Ильяс расшиб коленку и порвал форму о наваленные в танк ящики с провизией, отряд ушел достаточно, чтобы гул фронта из далеких залпов орудий превратился в еле слышный шумы. Далеко? Зато искать никто не будет. На танке двадцать километров — совсем не то, что же самое, но пешком.

Деревни проезжали на полном ходу, распугивая собак завыванием мотора. Единственный блок-пост с сонным немцем, встреченный на окраине неизвестной деревни, чуть не снесли. Часовой пробовал остановить танк, но когда машина и не подумала сбавлять ход, предпочел отскочить в сторону. Тревогу он не поднял. Действительно, с чего? Танк ехал с тыла. В ночи и при включенной фаре, ослепляющей встречных, разобрать силуэт и увидеть звезды на башне практически нереально. Вот и решил фашист: кто-то из своих. Утром, если спать не уйдет, он сумеет сложить один и один и понять, что мимо пролетел тот самый "дикий" русский танк, наделавший шороху в их тылу. Но станет ли докладывать начальству, что проморгал врага?

В любом случае, больше рисковать не стали. Олег приказал повернуть к фронту. "Бэтешка" проехала немного на восток и, как стало светать, затаилась в лесу. Пехота нарубила еловых лап, замаскировала машину. Сержант выставил секреты, чтобы местные не набрели, и взялся сортировать добычу, осматривать мешки и ящики. Ильяс двинулся на разведку.

Лесок оказался правильный — чуть на холме, узкий ручей с болотцем внизу, за ручьем — поля. Гравийка заворачивает сначала в лес, а после подымается в горку и идет мимо развалин одинокой церкви. Если забраться на колокольню, то видно окрестности километров на десять. Вот туда и потопал Ильяс.

Вернулся он быстрее, чем рассчитывал. И с дурной вестью — гости пожаловали. Два танка пылят от села к селу с явным намерением догнать ретивого беглеца. Почему он так решил? Уж больно петляют, в деревнях останавливаются, не спешат. Скорее всего, немецкое начальство побоялось оставлять без присмотра бузотера у себя в тылу. Или обидели они кого-то сильно. Как бы то ни было, но танки в погоню фашисты отрядили. И не только их. Перед танками катила пара мотоциклов, а сзади тряслась машина с пехотой.

Как рассвело, над лесом пролетела "Рама". Разведчик шел к юго-востоку, но не к линии фронта, а кружил над лесами и проселочными дорогами. Насолили они немцам!

Олег сказал, как отрезал:

— Если не мудаки желторотые, то и дальше так пойдут — мотоциклы в авангарде. Засады боятся. Пусть! Разведку пропустим, остальных из кустов раскатаем!

Пехота переглянулась:

— Может, не по нашу душу? Просто кто-то отстал и теперь нагоняет своих? — заметил кто-то.

— Тогда бы к линии фронта ехали, а не вдоль ее, — возразили рыжий и нахмурился. — Отставить терки! — и уже Ильясу. — Скоро их ждать?

Тот прикинул:

— Если не ошибутся направлением, то через час.

Следы гусениц на съезде в лес бойцы еще на рассвете замели, но в следующей деревне немцы узнают, что русский танк не проезжал, так что, вернутся. И будут искать — осторожно, с опаской.

— Добро. Будем делать их здесь.

Пехота загудела:

— Как "делать"? Их же больше!

Сержант набычился:

— А станет меньше! Правильно сработаем — вовсе не останется. "Хвост" надо рубить — иначе не отвяжутся! Отставить сопли и готовиться к бою!

Окруженцы похватали оружие, но поглядывали искоса. Не верила пехоте в авантюру танкистов.

— Уходить надо! — озвучил общее мнение Горовцов. — Не сладим.

Ильяс решил поддержать сержанта:

— Обсуждать будете, когда командирами станете! Пока ваше дело — исполнять приказы.

Пехота разбрелась. Солдаты стали чистить и проверять трофейное оружие.

— Может, действительно, уйти? — тихо спросил Олега Ильяс.

Тот ухмыльнулся:

— Не волнуйся, Илья. Я сказал, что мы их сделаем, значит, сделаем. Насчет меня сомнения есть?

Ильяс пожал плечами. В навыках попутчика он не сомневался. Но как проявят себя в бою остальные? Да и сама необходимость боя казалась призрачной.

— Заводи мотор, Коля! Выдвигаемся.

Пехота отогнала прицеп с ранеными глубже в лес и уселась на броню. Два трофейных "МГ" значительно подняли огневую мощь отряда, но было заметно, что красноармейцы все еще нервничают.

Танк выскочил на дорогу, газанул, оставляя заметные следы гусениц, и рванул вперед, пугая птиц выхлопами. Вылетев на опушку, "БТ" ускорился и на полном ходу прошел несколько сотен метров в сторону ближайшей деревушки.

— Сколько у немцев отрыв от мотоциклов при движении? — спросил Олег.

— Метров триста-пятьсот.

— Коля, давай к самой деревне, там по садам уходим вправо и метров через двести идем обратно.

"Бэтешка" резво долетела до околицы, продавила забор крайней хаты, проехала садом и вывернула на колхозное поле. Высокая рожь хлестала по броне. Танк оставлял на поле заметный след, но поваленная рожь оставалась незаметной с дороги.

— Быстрее! — подгонял мехвода сержант.

Они пронеслись обратно к лесу, врезались в заросли и двинулись вдоль дороги. Получилась петля в пару километров длиной. Танк остановился за опушкой — там, где дорога выходила из леса. Сержант показался из люка.

— Горовцов, оборудуй две пулеметные точки так, чтоб простреливать поле и дорогу. Бить по грузовику с пехотой, но только после того, как я подожгу первый танк. И глядите мне! Раньше огонь не открывать! Башку откручу!

Пехота скатилась с брони и, пошатываясь после скачки по буеракам, потопала к опушке.

— Коля, прокатись вперед и стань за кустами.

"БТ" подъехал чуть вперед и замер.

— Рубим ветки, маскируемся!

Оставалось ждать.

* * *

Немцы появились скоро. Видимо, расслышали звук мотора.

Первыми на бешеной скорости вылетели мотоциклы. Спешили догнать "улепетывающий" русский танк. Не успели они подкатить к деревне, как из леса показались "тридцатьвосьмерки" и грузовик с пехотой.

Немцы катили уверенно. Командиры экипажей торчали в люках, стволы не рыскали по сторонам, а пехота и вовсе что пела что-то веселое.

— Ждем! — поднял руку торчавший в люке сержант.

Мотоциклы, доехав до околицы, остановились, высматривая что-то.

— Надо было деревню насквозь проехать и тогда возвращаться, — процедил сквозь зубы Волков.

Танки стали тормозить, грузовик — следом. Он был в двухстах метрах от опушки, дальний танк — на все триста.

— С Богом! — сказал сержант, ныряя в люк.

Пушка ухнула, посылая снаряд под башню ближайшему немцу. Попали! Танк дернулся, но не остановился. Грузовик резко затормозил. Опушка взревела пулеметными очередями. Свинец из двух стволов вспорол брезент грузовика.

Второй выстрел! Снова попадание. На этот раз снаряд вошел под корму. Тридцатьвосьмерка дернулась и остановилась, корма ее задымила.

— Один — в минус! — проорал сержант, вращая маховик.

Головной танк немцев оценил ситуацию и теперь полз в рожь, поворачивая башню в сторону противника.

— Как в спину толкну, Коля, давай вперед, дуй за грузовик — и к подбитому танку. Понял?!

Мехвод кивнул. Машина еле заметно подрагивала, как нетерпеливый конь перед стартом в скачках.

Выстрел! И тут же ответный немца.

Снаряд сорокопятки ударил немцу под катки, сбил правую гусеницу, заставив тридцатьвосьмерку крутиться на месте. Фашист не попал — помешали кусты.

Сержант всадил снаряд в казенник, припал к окуляру.

— Н-на!

Еще попадание! Немецкий танк заметно вздрогнул. Но башня продолжала вращаться, дым не пошел.

Волков толкнул ногой мехвода.

— Давай, Коля!

"Бэтешка" прыгнула вперед, вылетев из леса со скоростью рысака. Ильяс строчил из пулемета, стараясь накрыть разбегающихся немцев — тех, кому повезло выскочить из кузова. Таковых было мало. Пулеметы Горовцова сделали из брезента грузовика макраме, а из большинства его пассажиров — гору фаршированного свинцом мяса.

— Коля, быстрее!

"БТ" летел по полю, придавливая высокую рожь к черной земле.

Немец выстрелил еще раз. Промазал.

"Бэтешка" проехала за грузовик, обогнула подбитый танк и почти уперлась в тушку "недобитка".

Бухнула пушка. В упор! Немца дернуло, башня, вращавшаяся в сторону противника, замерла. Из открытого люка потянулся дымок. Еще выстрел! Чуть пониже. Фашистский танк снова дернулся. Дым из чрева повалил уже густой, чадящий.

— Хана гансам!

Волков ткнул Колю в плечо. "Бэтешка" вывернула влево и рванула по ржи.

— Пехоту добьем? — азартно спросил Ильяс, пробуя на ходу накрыть оставшихся в живых немцев.

— Хрен с ними! Не опасны. Идем за нашими.

"БТ" долетел до опушки, за изгибом дороги подобрал десант и покатил к прицепу. Им следовало уйти как можно быстрее и как можно дальше.

...Теперь, спустя день, Ильяс вспоминал этот бой, размышляя над будущим. По всему выходило — танк им помеха, только внимание привлекает. Это кажется, что с ним быстрее. Танку нужны дороги, при пересечении рек — мосты. А переправы под контролем немцев. Как в этом селе, возле которого они подобрали скуластую радистку. За селом — река и мост; и хотел бы — не объедешь. Можно вернуться, поискать другой путь и брод, но это опасно. Леса просматриваются с воздуха, танк слышно за километры... Надо уходить пешком. Небольшой группе бойцов затеряться в лесу проще простого. Только сержант упрямится. На танке быстрее, понимаешь ли... Ильясу и самому танк нравился. Привык к запахам разогретого масла и солярки, мощному рыку дизеля, да и приятно чувствовать себя под защитой брони. Однако без "БТ" шансов выжить у них больше. Рыжий этого не понимает. Надумал проскочить село с боем, а по пути еще рацию бабы этой забрать. Принесло ее им на голову! Не к добру все это, совсем не к добру...

Он уже не стремился перерезать горло рыжему при первом возможности. "Месть — сладкая вещь. Но когда планируешь ее, всегда просчитывай свои потери. Готовясь взять чужую жизнь, будь готов отдать свою или жизнь тех, кто рядом: брата, отца, сына. Поэтому, если решил мстить, но не хочешь терять, учись ждать. Рассчитай время и удар так, чтобы выиграть всухую, даже если о твоей победе никто не узнает. Спешат только глупцы", — говорил дед. Ильяс запомнил эти слова.

Отец, выросший на песнях бардов и комсомольском задоре шестидесятых, после окончание столичного университета поехал покорять Сибирь. Женился на приличной девушке из своего же села, но в остальном мало походил на горца. Доктор, хирург, он был на хорошем счету и успешно делал карьеру. До тех пор, пока Ичкерия не объявила независимость и не призвала своих детей домой.

Они вернулись. Отец практиковал, мама следила за домом и поднимала на ноги сыновей и дочку. Как-то ночью отца вызвали в больницу оперировать тяжелого больного. Обратно его привезли под утро. Больной, порезанный в трех местах бандит, помер на столе, и товарищи покойного застрелили доктора, делавшего операцию. Тогда Ильяс впервые увидел деда со стороны мамы. Дед приехал к обеду вместе с дядей Асланом, тогда еще молодым злым вайнахом. Следующей ночью семья бежала в горы, убийцы могли зачистить будущих кровников. В сакле на склоне ущелья они провели почти месяц, пока в долине кипели страсти. Брата дважды ловили у дороги к их старому дому, и тогда дед впервые сказал про месть. Ильяс был малышом, слова предназначались не ему.

Через два месяца банду, отмечавшую в ресторане полученный за жирного московского "гуся" выкуп, сожгли. Кто-то подпер выходы из дома и дважды всадил из "Шмеля" в окна. Погибли все. Убийц не нашли. Врагов у бандитов хватало, всех не упомнишь.

Тем же вечером дед зарезал барашка, а брат во дворе танцевал лезгинку. Танцевал зло, с душой, выбрасывая руки и отбивая пятки. Дед и дядя Аслан кушали мясо, запивая молодым вином, мама плакала. Тогда маленький Ильяс впервые понял, что война — это плохо, потому что даже если ты победил, это не вернет твоих погибших. Старший брат его радовался, но не выглядел счастливым.

Ильяс почесал небритую щеку. Воспоминания всегда наваливаются невовремя.

Брат погиб через три года. В горах. После этого мама, забрав детей, переехала обратно в Россию, Ильяса отдали в русскую школу. Учился он неплохо, им помогала сестра. Муж Эли занимался строительством, и у него тоже нашлись враги. Когда сестра овдовела, они снова переехали.

Ильяс посмотрел на затылок рыжего. На волосах его под шлемом собирались капли пота, бороздившие запыленную шею. Медленно собирались, медленно катились, но всегда достигали земли... Ему нельзя торопиться, спешка — враг удачи. Ильяс погладил рукоятку штыка. Он свое возьмет. Когда выберутся, передышку получат, тогда и сделает, что должен был закончить в той жизни.

Пока же стоит сосредоточиться на на том, что "здесь и сейчас".

К удивлению Ильяса план рыжего сработал. Как стемнело, они с включенными фарами подкатили к селу. У поста остановились, повинуясь отмашке часового. Звук работающего дизеля заглушил негромкие хлопки пистолетных выстрелов. Освещенные фарой немцы представляли собой отличную мишень, к тому ж они не сторожились — приняли танк за свой. Расправившись с постом, танк двинулся к центру села, где также, не выключая мотора, замер у правления колхоза. Олег выскочил из люка с "Парабеллумом" в руке, следом устремились двое бойцов. Ошарашенного часового прикололи в момент и скрылись за дверью. Вернулись быстро. Один из бойцов тащил рюкзак с рацией, в руке Олега был портфель с документами. Добычу забросили в танк, после чего "БТ" беспрепятственно развернулся и покатил по улице. Они остановились еще раз. Сидевшая на броне радистка постучала по башне прикладом и указала на дом, после чего по знаку сержанта перебралась в тележку. Танк повернул башню и с налета ударил дом в угол. Тот покосился и стал разваливаться. Ильяс заметил, как из дверей выскочила и метнулась в кусты за сараем фигура в белой рубашке.

— Шустрая сволочь! — удивленно крякнул Олег. — Жаль времени нет уму-разуму поучить. Коля — назад!

"БТ" сдал и покатил дальше. Они миновали мост, когда позади взлетели в небо ракеты и загрохотали выстрели.

— Спохватились, — хмыкнул сержант. — А офицеры-то — тю-тю! Прикололи гансов — очухаться не успели! В казарме надо ночевать, с личным составом, фон-бароны! — он засмеялся.

Ильяс не поддержал. Высунувшись из люка, он смотрел назад, с тревогой думая о том, что их ждет. Теперь немцы еще больше озлобятся.

Глава 8

Здание Дома Советов словно плыло в голубом рассветном небе. Свежая, не успевшая потемнеть штукатурка, впитывая свет, отдавала его, от чего стены будто сияли.

"Дворец! — подумал Василевский. — И ведь как быстро построили! Красивее минского!"

Дом Советов возвели в Могилеве перед самой войной. Граница после войны с Польшей 1920 года прошла у самого Минска, была она беспокойной, Польша — не дружественной, и столицу решили перенести. В Могилеве развернулась грандиозная стройка, но в дело вмешалась большая политика. В сентябре 1939-го начался освободительный поход, Западная Белоруссия воссоединилась с Восточной. Граница сдвинулась на запад, необходимость в переезде отпала, однако здания все же достроили.

"Пригодились, — вздохнул Василевский. — Ненадолго, но столица в Могилеве". Капитана это не радовало. Минск в руках фашистов, враг походит к Днепру. Василевский бросил на Дом Советов последний взгляд, вздохнул и направился к зданию НКВД. С началом войны могилевское управление приютило сотрудников госбезопасности из оккупированных территорий — в том числе и его, начальника НКГБ Минской области.

Не успел Василевский войти кабинет, следом скользнул лейтенант Багренцов. Вошел и положил на стол папку с документами. Василевский начал с оперативной сводки. Отступаем... Немцы подобрались к Березине, захвачен Бобруйск. Советские войска отбили город, однако немцы ввели в бой подкрепления... Не сегодня-завтра будут здесь. Командование фронта поручило НКГБ организовать партизанские отряды на захваченных территориях. Спохватились! В 20 — 30-е годы в СССР существовал план развертывания партизанского движения. Имелись базы с оружием, тайники и лагеря на вражеской территории, подготовленные кадры, регулярно проходили учения. За сутки область ставила под ружье шесть отрядов в полтысячи человек. И какие отряды! Отменно вооруженные, обученные, знающие местность и население. "Активная разведка" красных, стала бичом польского панства. Отряды переходили границу и давали варшавским владетелям понять: на этой земле хозяева не они...

Московские "стратеги" убедили Сталина: в партизанах нет нужды, воевать будем на вражеской территории. К тому же красные боевики оплошали. Когда все в походах да боях, трудно сохранять хладнокровие. Схлестнулись возвращавшиеся из-за кордона партизаны с советскими пограничниками. "Окном" ошиблись, а одеты были в польские мундиры (так легче путать уланские разъезды). Прошли б стороной, никто б и не заметил, но промахнулись и вместо теплого приема встретили поднятую в ружье погранзаставу. Поле боя осталось за матерыми революционерами, но пограничники успели дать сигнал в Москву: польские части начали прорыв границы! Инцидент! Едва войну не развязали.

С "активной разведкой" после этого закончили, дошла очередь и до партизан. Базы разорили, кадры разослали, некоторых, самых буйных и к мирной жизни неспособных, и вовсе пустили в расход или в лагеря убрали. Теперь начинай сначала! Без баз, оружия, людей.

И кому начинать? В феврале 1941 года НКВД СССР разделили на два комиссариата: внутренних дел и государственной безопасности. Василевского назначили начальником УНКГБ в марте. За три месяца даже кадры толком подобрать не успел, не то, чтоб структуру сформировать...

— Это что? — Василевский взял листок. Текст был написан от руки: или не успели перепечатать или не стали из-за секретности.

— Радиограмма от Поповой.

— Нашей? — удивился капитан госбезопасности.

— Так точно.

— Устала ждать группу?

— Никак нет.

— Давай сюда...

Василевский впился глазами в текст. Читая, качал головой. Пробежав глазами еще раз, положил листок и заходил по кабинету.

— Что думаешь? — спросил, остановившись.

— Ну... Если не врет, то боевая девка попалась, — лейтенант смутился. — Виноват, сержант Попова.

— Боевая, — согласился Василевский. — А вот группа не пришла, — он постучал пальцами по столу. — Это группа Гринюка?

Лейтенант кивнул.

— Значит, и он провалился?

— Выходит, что так. Они должны были лагерь севернее развернуть, привлечь местных активистов, но сами знаете, какие там места... Западники. Агент Юзек сообщил, что немцы в том районе на второй день устроили облаву на окруженцев и много стреляли. Похоже, что группу предали.

Василевский скривился. План развертывания сети партизанских отрядов, способных поднять население и ударить в спину агрессору, работал со скрипом.

— Почему агента не предупредили?

— Поповой запретили пользоваться рацией до появления группы — в целях конспирации. Надеялись, что Гринюк или кто из его людей на Попову выйдет.

— И Гринюк не вышел, и радистку чуть не потеряли. Данные на квартирную хозяйку, которая выдала Попову немцам, есть?

Лейтенант кивнул.

— Внеси в список. Как вернемся, ответит по всей строгости закона. Теперь о деле. Попова утверждает: захваченные у немцев документы чрезвычайно ценные: местные планы развертывания и ударов. Как их в Могилев доставить? Нести самой рискованно, да и времени займет немало. Пока доберется, сведения устареют.

— Может, самолетом?

— Надо просить штаб фронта, — капитан задумался. — И попрошу! Для такого дадут!

"Заодно убедятся, что не зря хлеб едим", — мысленно дополнил лейтенант. Его, как и начальника, мучило двусмысленное положение в этом городе. Своей агентуры мало, с вражеской справляются могилевские товарищи, для чего они здесь? Винтовку в руки — и на фронт!

— Если только это не провокация, — капитан задумчиво катал по столу карандаш. — Попову завербовали, документы сфабрикованы. Как думаешь?

— Вряд ли, — ответил Багренцов.

— Вот и я так думаю, — тут же согласился Василевский. — Зачем это немцам? Они наступают, причем, быстро, времени на радиоигру нет. Да и нужды. Немцы сеют панику в нашем тылу, проводят диверсии. Поповой повезло — окруженцы вовремя подвернулись. Узнал, кто такие?

— Запросил у нее, — сказал Багренцов. — Радиограмма в папке.

Василевский подошел к столу, достал из стопки рукописный листок. Поднес к глазам.

— Читал? — спросил, опуская руку.

— Так точно!

— Твой вывод?

— Странная компания.

— Да уж. Хотя... В чем странность? Обычная картина — солянка, а не отряд: танкисты, пехота... Встречаются и летчики.

— Я о другом. Последняя фраза сообщения.

— Старший в группе — младший лейтенант Паляница, хотя фактически командует сержант Волков, — прочел Василевский. — Ну и что? Бывает. Молодой командир потерялся в бою, инициативу взял сержант.

— Бывает, — согласился Багренцов. — Однако из донесения следует, что танкисты воюют вместе с первого дня и, по словам механика-водителя, дерутся храбро и отважно. При захвате немецкого штаба Паляница опять-таки действовал грамотно и умело. Возникает вопрос: почему он позволяет командовать младшему?

— Гм! — хмыкнул капитан. — Есть соображения?

— Я попросил Попову уточнить.

— И?

— Радиограмма пришла полчаса назад. Вот! — Багренцов достал из кармана сложенный листок. — Извините за почерк, не успел переписать набело.

Василевский развернул бумагу. "Младший лейтенант Паляница Ефим Трофимович, год рождения выяснить не удалось, на вид 20 — 22 года. Сержант Волков Василий Кузьмич, год рождения неизвестен, на вид 26 — 28 лет. В присутствии посторонних соблюдают субординацию, но наедине разговаривают как давние друзья. При этом Волков называет Паляницу Ильей, а тот его — Олегом. Со слов механика-водителя, до войны он этих командиров не знал и попал к ним в экипаж случайно. Сержант Волков, по отзыву мехвода, отважен, воюет умело, на счету экипажа более десяти подбитых танков. Механик-водитель уверяет, что слышал от прежнего командира о прошлом Волкова. Якобы тот имел звание капитана и командовал ротой, а боевой опыт получил в Испании. По возвращению в СССР был разжалован за аморальный поступок. Какой именно, механик не знает. Попова".

— С одной стороны понятно, — сказал Василевский, кладя листок и на стол. — А с другой... Что думаешь?

— Эти двое не те, за кого себя выдают. Имена и звания присвоены.

— С какой целью?

— Не знаю, — вздохнул Багренцов. — Если верить механику, дерутся они неплохо, наносят фашистам значительный урон. Для диверсанта слишком тонко. Тогда кто?

— Не догадываешься?

Лейтенант покачал головой.

— Представь, что тебя арестовали и посадили в камеру. Вдруг — война, тюрьму разбомбили. Ты выбираешься на волю. Что делать? Документов нет, обратно не хочется...

— Вы полагаете?..

— Скорее всего. Если принять эту версию, все становится на места. Форму и документы взяли у убитых — война, разбираться некогда. Волков, скорее всего, действительно танкист, причем, из командиров, а вот Паляница этот — вряд ли. Потому Волков и верховодит. Ты совершенно прав: они не агенты. Те не стали бы звать друг друга настоящими именами, держались бы легенды. Теперь предположим, что догадка верна, Волков с Паляницей находились в заключении. Наши действия?

— Арестовать их не получится.

— А нужно ли?

Багренцов глянул удивленно.

— Эти двое не побежали к немцам, как некоторые. Думаю, и не побегут. Они взяли оружие и стали воевать. Если имелась вина перед советской властью, то они ее искупили. Или искупят. Волков и Паляница — советские люди, вот и пусть воюют, приносят пользу стране. Как их использовать? По полной... Мы вот ломаем голову, как забросить людей в тыл врага, а здесь готовый отряд. Вооруженный, боевой, даже танк есть.

— Будем подчинять армейских?

— Их дивизия разбита и расформирована. Все равно куда-нибудь вольют. Почему не к нам?

— Отличное предложение, товарищ капитан. Вот только... Вдруг не согласятся? Окруженцы стремятся к линии фронта.

Капитан удивленно посмотрел на подчиненного:

— Согласятся — не согласятся... Мы с вами, товарищ лейтенант, не на праздник урожая их приглашаем. Задача каждого в это нелегкое время — служить там, где он будет полезнее.

— А если упрутся?

— Приказом дадим Волкову петлицы лейтенанта госбезопасности, Палянице — младшего.

— Заключенным? — изумился лейтенант.

— Слушай, лейтенант! Не старайся казаться глупее, чем ты есть. Во-первых, мы не знаем, заключенные ли они? Может, друзья детства и привыкли звать друг друга такими именами? Во-вторых, звание присвоят не бывшим зэкам, а Волкову и Палянице. По ним у нас нет ничего?

— Все чисто.

— Вот!

— Наркомат не поддержат.

Капитан зло зыркнул покрасневшими глазами:

— Москва и черту звание присвоит — лишь бы немцев бил! Лично напишу Цанаве!

Багренцов все еще сомневался:

— Достойны ли?

Начальник откинулся на спинку стула и ухмыльнулся:

— Вот и проверишь! Полетишь за документами и на месте разберешься.

— Я? Есть! — вытянулся Багренцов.

— Не надо, Ваня, — поморщился капитан. — Не в строю. Отвезешь им боеприпасы, как просит Попова, а ей — обмундирование и батареи для рации. В платье среди мужчин неудобно, в форме и уважения больше. Обратным рейсом доставишь раненого — все равно пустым лететь. Захвати петлицы для Волкова и Паляницы. А вот вручать их или нет — решишь на месте.

— Понял, Арсений Евгеньевич!

— Все! Теперь — отдыхать! Ночь не спал. Полетишь вечером, днем вас непременно собьют: фашисты в небе хозяева, за каждым нашим самолетом гоняются.

Лейтенант отдал честь, повернулся и вышел. Василевский подошел к окну, и некоторое время смотрел на суету во дворе. "Партизанский отряд с танком, — хмыкнул мысленно. — Такое даже помыслить трудно. Вот и используем! Надолго группы не хватит, разобьют ее быстро, но сейчас главное — заставить немцев притормозить и назад оглянуться. Каждый убитый враг — шаг к победе. Паника в немецком тылу — десять шагов. Даже двадцать..."

Василевский не знал, что совсем скоро он сам возглавит диверсионный отряд. Их забросят в немецкий тыл, где они будут сражаться, пока обескровленные, загнанные в глухие леса, не разделятся, чтобы выбраться поодиночке. Раненый капитан, не желая связывать подчиненных, останется. Его выдадут, и он погибнет в неравном бою. Об этом станет известно только после войны. Лейтенант Багренцов сгинет еще раньше. Бумага о представлении танкистов к командирским званиям затеряется в штабах...

Василевский об этом не знал, и потому искренне радовался.

* * *

Климович выскочил из дверей, как ошпаренный. Отбежав вглубь двора, остановился и стал поправлять обмундирование.

— Ну? — спросила Люба.

— Велел... убираться! — опустил глаза мехвод.

По лицу мехвода было видно, что "убирайся" — совсем не то слово, которым его выпроводили.

— Что он делает? — не отстала Люба.

— Гармошку нашел, — вздохнул Климович. — Играть будет.

— Он гармонист?

— Не знаю, — пожал плечами мехвод. — Сказал, что попробует. Вдруг пальцы вспомнят.

— Где Паляница?

— С хозяйкой ушел. По грибы.

— Какие в июле грибы? — возмутилась девушка.

Мехвод ухмыльнулся. Люба поморщилась. На этот хутор они наткнулись случайно. На немецкой карте здесь был лес, и нечаянной находке Волков обрадовался. Хутор представлял собой деревянный дом с сараями, с трех сторон обступившими обширный двор. Во дворе свободно поместился танк с тракторной тележкой, оставив место для выгула кур. Они мгновенно оценили новые сооружения: прятались под тележкой от дождя и солнца, взбирались на танк, чтоб с высоты глядеть окрестности и, естественно, гадили. Коля-мехвод ругался, гонял пернатых, но без успеха: стоило отвернуться, как куры лезли на танк. Применить к ним более радикальные меры воздействия боец не решался.

Гостей на хуторе встретили сердечно. Не сразу. В первые минуты возник конфликт, но наладилось. Хозяйка — молодая, бездетная вдова, за ужином увивалась вокруг младшего лейтенанта, а как стемнело, повела его показывать спальню. Обратно в горницу они не вернулись. Волков с бойцами отправились спать в сарай, Люба пристроилась на лавке. Спала плохо: мешали стоны и охи, доносившиеся из-за стены. Занимая хутор, Волков планировал утром уйти, но радиограмма из Могилева изменила планы. Группа обрадовалась нечаянному отдыху. Бойцы попарились в бане, постирались, сбрили многодневную щетину. Танк и прицеп, чтоб чужое око не приметило, отогнали в лес и замаскировали. Ублаженная лейтенантом хозяйка не пожалела кабанчика. На ласку красноармейцы ответили добром. Оценив обстановку крестьянским глазом, одни взялись косить лужок и заготовить сено, другие пилили и кололи дрова. Бойцы пасли корову, кормили свиней, варили еду и даже пекли хлеб — хозяйке было недосуг. Она ежедневно водила Паляницу показывать окрестности, с каковой целью оба исчезали с рассветом и возвращались к полудню. Бойцы наслаждались нечаянной передышкой, Паляница — вниманием хозяйки, только Волков грустил.

Петлицы с "кубарями", врученные прилетевшим из Могилева командиром, сержант принял ошарашено, а назавтра запил. Самогонка у хозяйки имелась, а буде кончилась, пополнить запасы не составляло труда: в кладовой в бочке пыхтела брага. Воинская часть, лишенная командирского ока, превращалась в колхоз. Видя это, Люба страдала.

Из распахнутого окошка дома донеслось рычание ладов: невидимый гармонист пробовал инструмент. Нестройные звуки сменились мелодией.

— Итишки-какишки! Не забыл! — донеслось из окна.

Музыка утихла, гармонь рыкнула раз-другой — гармонист подбирал мотив, и мелодия полилась. Печальная и надрывная. Впечатлению способствовал вплетшийся в музыку бас.

— По полю танки гpохотали,Танкисты шли в последний бой,А молодого командиpаHесли с пpобитой головой...

Голос дрогнул, певец шумно втянул воздух и затянул второй куплет:

— По танку вдаpила болванка,Пpощай pодимый экипаж.Четыpе тpупа возле танкаДополнят утpенний пейзаж...

— Это что? — удивилась Люба. — В первый раз слышу!

— Хорошая песня! — пояснил мехвод. — Командир ее часто поет.— Машина пламенем объята, — ревел, отпущенный в раздолье, бас, — Вот-вот pванет боекомплект,А жить так хочется pебята,И вылезать уж мочи нет...— Не советская песня! — нахмурилась Люба. — Упадническая.

— Зато душевная! — возразил Климович.

— Hас извлекут из под обломков, — подтвердил его мнение певец, и голос его снова дрогнул.

— Подымут на pуки каpкас.И залпы башенных оpудийВ последний путь пpоводят нас...— Что такое каркас? — спросила Люба.

— Носилки на ножках, — пояснил мехвод. — Ящики с боеприпасами носить, боекомплект в танк загружать. Товарища погибшего положить тоже можно — для прощания, — Климович вздохнул.

— И полетят тут телеграммы,Родных, знакомых известить,Что сын ваш больше не вернетсяИ не приедет погостить.

В песне образовалась пауза. В избе послышалось бульканье и стекольный звон.

— В углу заплачет мать старушка,Смахнет слезу стаpик-отец,И молодая не узнает,Какой у парня был конец...

— Как он может! — возмутилась Люба. — Пьяница! Какой пример для подчиненных!

— Не трожьте командира! — не согласился мехвод. — Мужчина в своем праве... Вы "упадником" его ругаете, а сами совсем не знаете. Я с ним с первого дня! Давно сгорел бы, если б не Василий Кузьмич! Красноармейцы, что к нам пристали, его уважают. Подыхали в своем лесу, а товарищ лейтенант не только вывел, но и немцев бить пристроил! С ним не пропадешь! Будь моя воля, я б ему не лейтенанта, а майора присвоил бы! А то и полковника! И полк бы дал.

— Что он герой, знаю, — буркнула Люба. — Только и героям не все позволено. Мы же в тылу врага. Вдруг немцы? Да и дисциплина...

— Пост выставлен! — сказал Климович. — Хлопцы службу знают.

— А кто встретит врага в случае чего? Бойцы разбрелись, командир пьянствует!

— Нет здесь немцев! — успокоил Климович. — Ни рядом, ни в округе. Пусть человек отдохнет!

— И будет карточка пылится, — рявкнули за окном, -Hа полке пожелтевших книг,В военной форме при петлицах,И ей он больше не жених...

Бас в доме стих, снова послышалось звяканье стекла и бульканье наливаемой жидкости.

— Бляди! — сказал голос за окном. — Гэбня поганая! Дотянулись суки!

— Пойду к нему! — сказала Люба.

— Не стоит! — покачал головой мехвод. — Под горячую руку...

— Пойду! — не согласилась Люба и направилась к двери.

За порогом ее решимость несколько увяла. Волков сидел за столом мрачный. Присмотревшись, Люба увидела, что командирских петлиц, пришитых ею, пока командир спал (хотела угодить), на вороте лейтенанта более нету. Вместо них лохматились оборванные нитки, а сами петлицы валялись на полу, как видно сорванные и зашвырнутые туда в сердцах. Люба остановилась, не зная как быть.

— Радистка Кэт пожаловала! — послышалось от стола. — Приказ из Москвы? Алекс — Юстасу?

— Я не Кэт! — обиделась Люба.

— Виноват! — хмыкнули за столом. — Товарищ Попова, сержант госбезопасности, что эквивалентно армейскому лейтенанту. Чего тебе надобно от несчастного сержанта, Попова?

— Вы — лейтенант! — возразила Люба.

— Был! — согласился Волков. — Но разжаловали.

— Кто?

— Я... Сам...

— Нет у вас такого права!

— Почему? Оккупированная территория, я тут сам себе и право и закон. Захотел — и разжаловал!

— Зачем?

— Потому что я танкист! — сержант хватил себя кулаком в грудь так, что та загудела. — Я к линии фронта пробирался, чтоб немцев бить! Я больше ваших генералов знаю! Мне опыт надо передать, тактике научить... Тысячи жизней спасем! Вместо этого затаился, как крыса, и жду неведомо чего. Пока дождусь, немцы в Москве будут! Гэбня поганая!

— Да как вы...

Он поднял залитые водкой глаза:

— Знаешь, почему мы сейчас от границы катимся?

— Потому что враг сильный.

— Нет. Потому что мы слабые... А знаешь, почему слабые?

Люба растерялась, но сержант не стал дожидался ответа:

— Потому что такие вот, в синеньких петличках, толковых командиров перед войной перебили. А теперь меня, боевого оф... командира, в свою стаю тяняте?

Люба вытянулась в струнку, голос ее зазвенел:

— Мы не от того отступаем, товарищ сержант, что, борясь с врагами, прошли гребенкой по армии. А потому, что гребенка слишком редкой оказалась. Слишком многих пропустили, недоглядели, поленились! Вы эти разговоры бросьте! Органы виноваты, что наши генералы не могут врага остановить? Или все же армия?!

— Выбили хороших генералов!

— У нас незаменимых нет! Если область сдана, если линия фронта прорвана, если враг не встречает сопротивления, виноваты все — и живые и мертвые!

Сержант, разглядев огонь в глазах радистки, на короткое время умолк. После чего снова помотал головой.

— Все равно, не буду служить вашей конторе! Пойду к линии фронта, а там будь, что будет.

— Вы не правы, товарищ лейтенант! — выкрикнула Люба.

— Да ну? — хмыкнул Волков.

— Вы вот десять танков подбили...

— Четырнадцать.

— Да пусть двадцать! Немцев убили с полсотни...

— Больше.

— Пусть сто! Но те бумаги, что в немецком штабе захвачены, тысячи жизней спасут! Десятки тысяч! Планы врага раскрыты! Наши подготовятся, и как дадут немцам!

— Может, дадут... А, может, и нет... — вздохнул Волков. — Бардак кругом. Война — всегда бардак, но сейчас он и вовсе феери... фере... Большой бардак, Любовь Петровна! Особенно в вашей гэбне. Шпионов и врагов народа перед войной искали, тысячи грохнули, сотни тысяч в Сибирь отправили, а настоящий враг на виду стоял и не прятался даже. Сосредоточил армию и врезал. И что? Оказалось, что и шпионы у немцев есть и диверсанты с предателями — тебе ли не знать? Кого же тогда ловили да по тюрьмам пихали? Армия бежит от самой границы, за неделю к Березине домчали! Сколько парней погибло! — сержант хватил кулаком по столу. — А сколько еще погибнет! Землю свою километрами бросаем, а обратно пядями отгрызать будем! Большой кровью. Мудрое руководство, млять! Надежда прогрессивного мира...

— Как вы можете! — Люба раскраснелась. — Так нельзя! Если перестанем доверять партии, то, как победить? Это... Это хуже предательства! — она сжала кулаки.

— Ишь, какая! — Волков смотрел на нее с любопытством. — А ну иди сюда!

Люба хмыкнула, дернула плечами, но подошла.

— Не бойся — не укушу... Садись!

Девушка присела на край лавки.

— Выпьешь? — он придвинул стакан.

Люба замотала головой.

— Правильно! — пьяно качнув головой, одобрил он. — Нечего со всяким...

— Вы не всякий! — возразила Люба. — Вы замечательный командир, можно сказать, герой. Бойцы вас любят! А вы... Какой пример вы им даете? Распустились! Вдруг немцы? Бойцов нет, командир пьяный...

— Немцы? — хмыкнул Волков. — Их ближайшая часть в двадцати километрах, да и та не строевая. Трофейщики, барахло собирают.

— Почем вы знаете?

— Дорогая моя радистка! — Волков повел плечами. — С начала войны я, в отличие от некоторых, вполглаза сплю, и не лягу, пока окрестности не обследую. В первый же вечер, когда Ефим хозяйку ублажал, а ты за стенкой это слушала (Люба покраснела), сходил в село неподалеку. Встретил там кое-кого, переговорил. Ребята хорошие попались, воевать рвутся. К нам просились, но я сказал, пусть сначала заслужат. Разузнают, где немцы стоят, какие планы у гадов. Они стараются. На рассвете, пока Любовь Петровна еще почивать изволили (Люба смутилась), прибегал паренек. Доложил обстановку. Думаешь, я из разгильдяйства отпустил Ефима по грибы, а бойцов — на сенокос? — Волков ухмыльнулся. — Не парься, Петровна! Механик здесь, случись что — народ мигом соберет.

— Но зачем вы пьете? — не отстала Люба.

Волков сфокусировал взгляд, задумался:

— На душе погано! — он вздохнул. — Дочку вспомнил. Пока воевал, некогда было, а здесь накатило.

— Давно видели?

— Даже забыл когда! — Волков покачал головой, будто укоряя себя. — Она теперь школьница, а я ее вот такой, — он показал руками, — помню. Придешь домой, а она сидит, рисует... Увидела, бежит к тебе. Тянет рисунок, а в глазенках так светится: "Похвали меня, папа, приласкай!" Ты ее на руки подхватишь, прижмешь к себе, она носиком сюда ткнется, — Волков указал себе под подбородок, — и дышит. Тихонько так, тихонько. А от волосиков ее ромашкой пахнет... — он скрипнул зубами. — Вот так, Любовь Петровна! Был у меня дом, была семья, а теперь — никого! И жена мне теперь не жена, и дочка не дочка... — он потянулся к стакану.

— Не надо! — Люба перехватила стакан и спрятала за спину.

— Гляди ты! — удивился Волков. — Командует. У тебя муж есть?

— Нет!

— А был?

Люба покрутила головой.

— Понятно...

— Что вам понятно? — обиделась Люба. — Мужа у меня по другой причине нету. Некрасивая я!

— Ну... — Волков окинул ее критическим взглядом. — Ты, конечно, не Анжелина Джоли...

— Кто такая Джоли? — перебила Люба.

— Актриса американская. Стерва.

— Почему? — удивилась Люба.

— На мою бывшую похожа, или та — на нее. Без разницы. На обоих клейма ставить негде. Как по мне, так все у тебя в самый раз!

— Это в вас водка говорит! — съязвила Люба. — Пьяным все женщины красивые!

— Считаешь? — Он задумался и вдруг резко встал. — Идем!

Мгновение поколебавшись, Люба устремилась следом. По пути она подобрала петлицы и сунула в карман. У колодца Волков стащил гимнастерку, бросил ее на сруб, затем, поболтав цепью, поднял воротом полное ведро.

— Лей! На голову! Не так! — закричал, когда, Люба плеснула с размаху. — Медленно!

Люба подчинилась. Он кряхтел, фыркал и растирал воду по стриженой голове. Когда ведро опустело, Волков распрямился и смахнул воду с лица.

— Теперь трезвый?

— Не совсем! — сказал Люба и засмеялась. Он и вправду выглядел смешно: мокрый, в потемневшей от воды майке.

Он нахмурился и, прежде чем Люба успела сообразить, шагнул и подхватил ее на руки. Вскинул над головой. Люба взвизгнула.

— Ну? Трезвый?

— Да! — завопила Люба.

Он подбросил ее (Люба ойкнула), поймал и аккуратно поставил на землю.

— Вы!.. — Люба не находила слов. — Вы что вытворяете! А если бойцы увидят? Чтоб подумают?

— Что у нас любовь! — предположил он.

— Еще чего! — фыркнула Люба.

— Ну вот! — развел он руками. — Опять не угодил! Пить нельзя, на руках носить — тоже... Железная девушка!

— Ничего не железная! — насупилась Люба. — Обыкновенная.

— Я сказал бы даже, что мягкая. На ощупь.

— Вы!.. — Люба смутилась. — Вы...

Он стоял, улыбаясь. Люба не выдержала и хихикнула.

— Когда сеанс? — спросил Волков, посерьезнев.

— Скоро! — она бросила взгляд на часы.

— Если сообщение, немедленно ко мне!

Он потянулся к гимнастерке, но Люба опередила.

— Пришью! — сказала, показав петлицы.

Он кивнул и зашагал к дому. Люба смотрела вслед. "Грубиян! — подумала сердито. — Бугай неотесанный!" Она вспомнила прикосновение его сильных и в тоже время бережных рук и ощутила, что краснеет. До сих пор ни один мужчина не держал ее на руках. Оказывается, это приятно. "Уймись! — одернула она себя. — Сама понимаешь, что это не всерьез. Его жена на актрису была похожая, ему такие нравятся. А ты кто? Сказал, что у тебя все на месте, но это из вежливости. Ты ему не нужна..." Разум, однако, не угомонился, и стал подсовывать мечты одну слаще другой. Любе пришлось собраться, чтоб справиться. Она вздохнула и пошла в дом — включать рацию.

... Час спустя девушка стояла у стола с разложенной картой, а Волков с Паляницей, склонившись, водили по ней пальцами.

— Здесь! — сказал Волков, ткнув в кружок. — Лучшее место!

— Почему? — спросил Паляница.

— Достаточно большой город неподалеку от линии фронта, много дорог. Наверняка стоит штаб, возможно, даже не дивизии, а чего посолидней — корпуса или армии.

— Там же охраны!.. — присвистнул Паляница. — Батальон!

— Если не больше! — подтвердил Волков. — Стопро, что и танки есть. Пушки — само собой.

— Нас сожгут!

— Не попрем дуриком — не сожгут. Приказа брать город не было.

— Подобьют на подходе!

— Обломаются. С юга у города леса. Здесь они подлянки не ждут, поскольку южнее продвинулись уже за Днепр, если верить радиограмме. Так что сюрприз! — Волков ухмыльнулся. — Проучим гадов! Повадились ездить, как у себя дома. Выступаем немедленно! Сорок километров по немецким тылам, надо успеть.

— Я с вами! — сказала Люба!

— Брысь! — одернул Волков. — Тебя не хватало!

— Товарищ лейтенант госбезопасности! — Люба покраснела от гнева. — Как вы смеете?..

— Зачем идем, знаешь? — оборвал ее Волков.

— Так точно!

— Если радиста убьют, весь поход, все старания насмарку. Кто сообщение в Могилев передаст? Твоя жизнь сейчас дороже, чем моя, его, — он ткнул пальцем в Паляницу, — любого из бойцов и даже всех нас сразу. Понятно?

Люба опустила голову.

— Пойдет танк с десантом на броне, тележка замедлит ход, да и шумная она. Легкораненые и радист остаются. Держитесь настороже. Появятся немцы, боя не принимать, уходите в лес. Рацию и радиста сохранить любой ценой. Сержант Попова старшая. Ясно?

— Так точно! — вытянулась Люба.

— Не переживай, Петровна! — он подмигнул. — Навоюешься еще. Война — она не на месяц. Даже не на год...

* * *

"Срочно! Секретно!

Командирам корпусов и дивизий Панцергруппы Гудериан.

3 июля приблизительно в 19 часов близ города Осиповичи диверсионной группой противника произведено нападение на автомобиль начальника оперативного отдела штаба 267-й пехотной дивизии майора Цорна. Охрана, сопровождавшая майора, убита, тело Цорна обнаружено не было, с большой долей вероятности можно предположить, что офицер захвачен живым. При нем находились секретные документы, в том числе приказы по Панцергруппе, раскрывающие планы сосредоточения германских войск с последующим нанесением ударов по большевикам. Портфеля с документами на месте нападения обнаружить не удалось, из чего следует, что он попал в руки противника. В настоящее время оперативной группой 267-й дивизии ведется поиск и преследование диверсантов. Их численность и вооружение неизвестны. Обнаруженные на дороге следы гусениц могут означать, что большевики использовали для нападения танк, возможно, и другую технику. Следует ожидать, что противник попытается выйти в расположение своих частей, используя дороги, в том числе проселочные.

Приказываю:

1. Немедленно выставить заградительные посты на всех дорогах, ведущих к линии фронта. Усилить их бронетехникой, артиллерией и достаточным количеством личного состава.

2. Приданным группе авиасоединениям организовать воздушную разведку путей возможного отхода противника, при его обнаружении докладывать командованию ближайшей пехотной или танковой части для принятия мер по перехвату. Во избежание ухода большевиков в лесные массивы с целью затаиться или рассеяться, атак с воздуха не производить.

3. В случае обнаружения группы большевиков близ линии фронта, когда есть вероятность ее ухода, открывать огонь из всех видов оружия, не останавливаясь перед причинением вреда офицеру германской армии, с целью недопущения попадания секретных документов и захваченного большевиками пленника в руки противника.

4. Впредь до отмены настоящего приказа офицерам штабов, имеющих при себе секретные документы, передвигаться по дорогам под усиленной охраной в сопровождении бронетранспортеров и как минимум одного танка.

Напоминаю о личной ответственности командиров за невыполнение данного приказа. Обо всех обстоятельствах розыска и перехвата докладывать немедленно.

Командующий Панцергруппой, генерал-полковник Гейнц Гудериан".

* * *

"Командующему Панцергруппой генерал-полковнику Гудериану.

В соответствии с вашим приказом докладываю о мерах, принятых по розыску диверсантов, осуществивших нападение на офицера моего штаба майора Цорна. По получению донесения о происшедшем, я немедленно приказал полковнику Фюрсту организовать преследование и уничтожение большевиков. Для этого им была сформирована оперативная группа под командованием гауптмана Вайсса. В группу вошли четыре легких танка, бронетранспортер, взвод пехоты на грузовике и разведывательное отделение в составе трех мотоциклов. Данные, полученные при осмотре следов, оставленных на месте нападения, позволили заключить, что численность нападавших не превышает десяти человек, которым придан в усиление один или два легких танка. Таким образом, необходимый перевес сил был обеспечен.

Гауптман Вайсс начал преследование немедленно. На дороге остался поврежденный автомобиль Цорна, но исчез мотоцикл охраны, а также оружие убитых солдат. Из этого следовало, что противник спешно отходит и медлить нельзя. Вайсс приказал мотоциклам двигаться по следам противника впереди колонны, сам же возглавил движение на бронетранспортере в сопровождении грузовика. Танки в силу их невысокой скорости были назначены в арьергард, однако с ними поддерживалась постоянная радиосвязь. Отряд Вайсса должен был настигнуть противника, сковать его боем с дальней дистанции и, дождавшись подхода танков, разгромить окончательно. Приданный в усиление группы легкий разведывательный самолет оказывал содействие по обнаружению диверсантов с воздуха.

Как оказалось, командир большевиков предусмотрел подобное развитие событий. Удалившись от места нападения примерно на пятнадцать километров, он остановился, замаскировав технику в лесу и оседлав проходящую мимо грунтовую дорогу. Избранная им позиция оказалась очень удобной. Танки большевиков занимали край леса на возвышенности, в то время как преследующая группа выходила на низменный луг, тем самым оказываясь на открытом пространстве. Кроме того, большевиками было проведено минирование подъезда самодельными фугасными зарядами.

Поскольку самолет разведки не смог обнаружить засаду, группа Вайсса передвигалась быстро, стремясь настигнуть противника до наступления сумерек. Тем не менее, перед выходом на луг гауптман принял необходимые меры предосторожности. Остановив бронетранспортер и автомобиль, он выслал вперед разведку на мотоциклах. Та не обнаружила противника и подала сигнал двигаться дальше.

После того, как бронетранспортер и грузовик пересекли луг и приблизились к кромке леса, враг подорвал фугасный заряд и открыл огонь с близкой дистанции, практически в упор, что еще раз подтверждает вывод о том, что мы имеем дело с особо опасным противником, способным на нетривиальные ходы. Взрывом был выведен из строя следовавший во главе колонны бронетранспортер, экипаж его погиб. Уцелел только гауптман Вайсс, занимавший место рядом с водителем. Одновременно большевики открыли огонь из автоматического оружия по грузовику, убив и ранив большинство находившихся в кузове солдат. Высокой эффективности их огня способствовало расстояние пистолетного выстрела, отделявшие их от грузовика, и примененный для обстрела немецкий пулемет "МГ". Неожиданность нападения не позволила группе Вайсса сообщить о нем по рации, вследствие чего двигавшиеся в арьергарде и отставшие от группы примерно на пять километров танки могли только догадываться о нападении.

Расстреляв бронетранспортер, один из танков большевиков, выскочил на луг и стал уничтожать нашу пехоту. Одновременно диверсанты из леса вели огонь по солдатам. Это стало причиной высоких потерь личного состава группы Вайсса.

Разведка на мотоциклах, повернув машины, попыталась атаковать засаду противника в лесу, но была своевременно обнаружено командиром танка. Пушечно-пулеметным огнем разведка была рассеяна, мотоциклы повреждены или сожжены.

Утратив возможность руководить боем, гауптман Вайсс следил за его ходом из укрытия. Он видел, как танк большевиков остановился возле раненого германского солдата, выскочивший из люка офицер стал его допрашивать. Вайсс находился близко, потому слышал, как большевик говорил по-немецки. На вороте его обмундирования гауптман заметил синие петлицы, какие у советов носят военнослужащие тайной полиции, что подтверждает вывод о том, что мы имеем дело не с обычной армейской частью. Оставшиеся в танке большевики тем временем держали под обстрелом окружающую местность, что не позволило Вайссу воспрепятствовать допросу.

Узнав от раненого, что следом движутся наши танки, а также их количество, большевик забрался обратно, их танк двинулся через луг к краю леса, противоположному тому, где произошло нападение. Здесь он заполз задним ходом в росшие по краю леса кусты, став незаметным для следовавших по дороге наших танков. Те появились вскоре. Заметив следы боя, танки развернулись в боевой порядок, но в этот момент были атакованы с тыла. Первым же выстрелом большевиков был подожжен наш Т-II. Второй попытался атаковать противника, но был подбит, а затем подожжен. Два оставшихся танка успели уйти с линии огня, достигли края леса и оттуда открыли огонь, однако русские, используя складки местности, уже покинули поле боя. Попытка преследования по их следам привела к взрыву второго самодельного фугасного устройства, приведшего к срыву гусеницы у одного из двух оставшихся танков. Гауптман приказал прекратить преследование, опасаясь, что оставшийся танк может не справиться с русскими диверсантами. Тем не менее он успел сообщить о нападении по рации. Неподалеку в небе находился разведывательный самолет Вермахта, который прилетел и попытался остановить большевиков. Русские к тому времени находились неподалеку от поля боя, командир большевиков был виден в открытом люке. По всей видимости он отдавал приказания оставшимся в лесу диверсантам. "Шторьх" атаковал, однако огонь из легкого оружия не смог причинить вреда танку. Тем не менее, как утверждает гауптман Вайс, командир большевиков был ранен. Он исчез в люке, а танк стал двигаться по лугу зизгами, как видно, готовясь к бомбежке. Бомб на вооружении "Шторьха" не имелось, он вновь атаковал из пулемета, но в этот момент был обстрелян из леса. Пулеметная очередь с близкого расстояния повредила самолет, после чего тот немедленно улетел. Большевистский танк вернулся к лесу и забрал русских диверсантов. Один из них забрался на броню, двое остальных уехали на мотоцикле, скорее всего, захваченном на дороге при нападении на Цорна. В коляске Вайсс заметил связанного немецкого офицера, из чего следует, что майор попал в руки большевиков живым.

По словам летчика он не заметил второго танка большевиков. Возможно, они разделились. (Пометка на полях: "А был ли второй танк?")

Помощь, запрошенная с самолета, прибыла к месту боя в сумерках, когда преследование большевиков утратило смысл. На рассвете поиск русских диверсантов продолжился, однако ни с воздуха, ни на земле следов передвижения обнаружить на удалось. Скорее всего, большевики бросили мотоцикл и танк где-то в лесу, а сами отошли пешим порядком.

По свидетельству Вайсса, русский танк, атаковавший его группу, относится к типу "БТ" и имеет бортовой номер "27". Из оперативных сводок известно, что такой же танк и с таким же номером пять дней назад атаковал нашу часть в селе Белицы, где диверсанты захватили секретные документы. Ранее этот же танк разгромил ремонтную базу Вермахта в деревни Петришки и уничтожил отправленный на их поиски сводный взвод отремонтированных легких танков и полувзвод пехоты. Из чего следует, что мы имеем дело с действующей в нашем тылу специально подготовленной и чрезвычайно опасной диверсионной группой противника. Не трудно предположить, что их действия координируются командованием советов. По нашим предположениям, группа той же ночью была переправлена в расположение русских самолетом. Танк и мотоцикл оставлены в тайном месте для возможного использования в других операциях.

Наши потери:

1. Танки Т-II — 2 шт. Восстановлению не подлежат.

2. Бронетранспортер — 1 шт. Восстановлению не подлежит.

3. Грузовик — 1 шт. Восстановлению не подлежит.

4. Мотоциклы — 3 шт. Один можно отремонтировать.

5. Личный состав. Убито — 19 человек, из них трое унтер-офицеров и один фельдфебель, ранены — 14, из них один унтер-офицер.

Потери большевиков неизвестны. На месте засады трупов и следов крови не обнаружено.

Гауптман Вайсс не пострадал. Его поведение в бою вызывают сомнения, однако командир танковой дивизии генерал-майор Вайсс ручается за своего племянника.

Жду ваших указаний.

Командир 267-й дивизии генерал-майор фон Вахтер".

Резолюция:

"Позор! Полудюжина большевиков с одним танком дважды разгромила превосходящие их по силам части германской армии, не понеся при этом потерь! Гауптмана Вайсса, проявившего преступную беспечность и личную трусость, разжаловать в рядовые и направить на передовую для искупления вины перед Рейхом! Мне плевать, чей он племянник! Достоинство германского офицера — в его храбрости, а не в наличии высокопоставленных родственников. Поиски диверсантов продолжить! Принять необходимые меры предосторожности в тылу Панцергруппы! Привлечь к поискам люфтваффе и местных жителей, лояльных к нам. В случае повторения происшедшего, виновные будут смещены с должности и отданы под суд!

Гудериан. 4 июля 1941 г.".

Глава 9

Олег.

Рядом кто-то дышал. Я открыл глаза и скосил взгляд. Попова сидела у кровати и мирно спала, уронив голову рядом с моей. Затылок и макушка ее утопали в мягком пухе: в обрамлении белой наволочки виднелось только лицо. Оно было насупленным: строго сдвинутые брови и поджатые губы. И во сне бдим...

Попробовал приподняться. В груди кольнуло, я зашипел, но сдержался. Будить ее не хотелось — пускай спит.

Грудь укрывали бинты. Осторожно исследовал их рукой, наткнулся на выходное отверстие пули и скрипнул зубами, ощутив толчок боли. Вот ведь гад! Удружил, фашист! За тарахтеньем танкового дизеля не услышал, как подлетел. Хорошо Горовцов помог: приласкал ганса из "МГ". Не то лежать бы нам... Я вдохнул, выдохнул и продолжил исследование. Та-ак, остальное в целости, уже легче. Кружится голова, одолевает слабость, однако тело подчиняется. Стащил одеяло. Вот те раз! На мне не было даже белья. Совсем не уважают командира! Пошарив взглядом по комнате, заметил на лавке сложенную стопкой форму и поковылял туда.

Все оказалось на месте. Гимнастерка, шаровары, майка с трусами. Выстиранные и поглаженные. Дырки от пуль заштопаны. Морщась от уколов боли, оделся. Сапоги оказались здесь же — под лавкой. Кое-как намотав портянки, натянул их и выбрел наружу. Двор хутора был тих и безлюден. Только Коля-мехвод сидел на ступеньках и, неловко пуская дым, тянул цигарку.

— Брось! — сказал я, подходя. — Не стоит привыкать.

Он смутился и опустил руку.

— Дай!

Взял из протянутой руки цигарку, затянулся. Жгучий дым крошеного самосада ободрал горло и ударил голову. На мгновение повело. Я оперся о стену и осторожно присел. Коля смотрел с тревогой.

— Все путем! — успокоил бойца. — Давно не курил.

"И не стоило!" — сказал его взгляд, но сам мехвод промолчал.

— Где танк? — спросил, чтоб сбить возникшую неловкость.

— В лесу. Вы ж сами приказали. Там же тележка и мотоцикл. Замаскированные.

Такого приказа я не помнил. Я вообще ничего не помнил. Только смутные обрывки.

— Что тут было? — спросил осторожно. — Пока лежал?

— Немцы приезжали.

— И?

— Переполох случился. Хлопцы в лесу, здесь только Люба, хозяйка и я. Вас скоренько спустили в подпол, тяжелый вы, товарищ командир! — Коля вздохнул. — Я — следом заскочил. Попова в платье была, потому осталась. Они подпол закрыли, сверху половик бросили. Слышу — топот над головой, немцы загергетали. А вы зашевелились, думаю: все! Застонет командир, немцы услышат — и хана! Рот вам закрыл, — он показал ладонь, — а вы зубами — хвать! Больно, но стерпел. Немцы, к счастью, не задержались. Походили, посмотрели, забрали яйца, нахватали курей и уехали. Спешили. Хозяйка до сих пор по курям убивается. Говорит, уж лучше б нам несушек на суп, чем немцам... Еще говорит...

— Так. Отставить кур! Давай сначала, — попросил я. — С той поры, как немцев раздолбали. Ничего не помню.

Он глянул удивленно. Я молча ждал.

— Ну... Эта... Как отъехали после боя, вы, товарищ командир, приказали елку срубить и привязать сзади танка — следы гусениц заметать. У нас же траки плоские, не такие, как у немцев, замести легко. Сделали. Ехали без фар — луна светила. Как добрались, велели танк, тележку и мотоцикл в лес отогнать и укрыть — чтоб ни с воздуха, ни с земли... Следы колес и гусениц замаскировать. Сказали: немцы непременно будут искать. Мы занялись, а вы к дому двинулись. Только не дошли. Вот здесь упали, — Коля указал на середину двора. — Как сноп.

Не помню.

— Мы, конечно, бросились к вам, занесли в дом. Зажгли лампу, а у вас гимнастерка в крови. Отсюда, — Коля указал на грудь, — и до пояса. И сзади. Попова кричит: "Врача!", хозяйка вспомнила, что в селе фершал есть. Съездили.

— Не стоило! Проболтается.

— Хозяйка сказала: надежный — в Гражданскую за красных воевал. Раны врачевать умеет. Фершал сказал: повезло вам. Пуля вошла сюда, — он коснулся мышцы за ключицей, — а вышла здесь, — он ткнул пальцем в грудь, — наискось. Жизненно важных артиллерий не задела. А вот крови потеряли много. Фершал сказал: надо было сразу перевязать...

— Артерий.

— А?

— Артерий, а не "артиллерий".

— Ну да, товарищ лейтенант, фершал так и сказал.

Я кивнул: надо было подумать. Что еще важного я пропустил?

— Самолет прилетал?

— Вчера ночью. Забрал немца и документы. Хотели вас отправить, но товарищ младший лейтенант побоялся, что помрете дорогой. Вдруг раны откроются. Сказал: лучше здесь. Товарищ Попова поддержала.

— Немцы когда явились?

— В следующий день. Много их наехало: деревни прочесали, в каждый хутор заглянули: искали нас. Но теперь тихо: второй день как никого...

— Постой! Выходит я...

— Двое суток без памяти пролежали.

Я сплюнул.

— Снедать будете? — спросил Коля.

Машинально кивнул. Он сходил в дом, принес ломоть хлеба и кринку молока. Я почувствовал, что зверски проголодался. Пока ел, Коля сидел рядом и смотрел на меня, как мать на больного ребенка. Довоевался, блин!

— Кто стирал? — я ткнул в гимнастерку.

— Люба... То есть товарищ сержант, — поправился мехвод. — Все ж в крови было. Я говорю: "Давай я!", а она — ни в какую! Постирала, выгладила... Две ночи от вас не отходила. Глаз она на вас положила, товарищ командир.

— Угу, — подтвердил я. — Это непременно. Три дня, как встретились.

Мехвод ухмыльнулся:

— Пять дней... Только для такого дела и дня хватит. Хорошая девка! За такой не пропадешь...

Он, похоже, собирался развить тему. Надо было соскочить.

— Давно собирался спросить. Почему, Коля, ты не сержант? Мехвод все-таки.

— Не успели присвоить, — он нахмурился и вздохнул. — Как раз перед войной учебку кончили.

— Не похоже, что после учебки! Водишь отменно!

Климович приосанился:

— Так с шестнадцати лет на тракторе-то.

— Как так?

— Комсомол направил. В трактористы из деревни многие хотели: работа денежная. Меня не брали: годами не вышел и образование три класса.

— Почему три? Ленился?

— Работал сызмальства. У родителей нас семеро, я — старшой. Младших кормить надо? Надо! Вот и пошел помогать. Сначала подпаском, потом — в поле. Но на тракториста выучиться очень хотел. Книжки про машины читал, в МТС ходил. Сначала гоняли, потом привыкли. Я же помогать просился. Ключ подам, или ветошь поднесу. Они ремонтируют, а я смотрю, запоминаю. Потом объяснять стали... Мандатной комиссии про устройство мотора рассказал — они дивились. Взяли. Комсомольская путевка помогла. Два года трактористом работал. Потом призыв, посмотрели на документы — и сразу в танкисты. Военком сказал: будь у меня семь классов, в училище направили бы. Командиром стал бы.

— Еще успеешь, — утешил я. — У тебя талант к технике, мотор сердцем чуешь. Таких поискать. После войны доучишься.

— Когда это будет? — вздохнул боец.

"Уже не говорит, что мы немцем одним ударом! — подумал я. — Вправили мозги. На войне это быстро".

— Где Паляница? — спросил, чтоб отвлечь его от грустных мыслей.

— На стрельбище.

— ??

— Хлопцы из села прибежали. Злые. Немцы агронома застрелили — коммунистом был, и еще женщину — жену командира Красной Армии. Гад один выдал. Хлопцы оружие попросили. Младший лейтенант дал — винтовок у нас много, но перед этим решил научить: чтоб не постреляли друг друга.

— Блин!

Попытался вскочить и охнул от боли. Ну, Илья, ну удружил! Да немцы этих пацанов как котят! А после и село сожгут...

— Товарищ лейтенант! — всполошился Коля.

В голове кружилось, так что прислонился к стене. Растревоженная рана ныла. Забылся: резких движений пока нельзя.

Скрипнула дверь. На пороге возникла радистка: растрепанная и испуганная.

— Товарищ лейтенант?!.

— Тут! — буркнул я. — Не убежал!

Она смутилась. "Дурак! — отчитал себя. — Девчонка ходила за тобой, одежду стирала, а ты?"

— Есть хочешь? — спросил миролюбиво.

Люба растерялась.

— В кринке — молоко. Хлеба Коля принесет.

Мехвод, сообразив, вскочил и скрылся за дверью.

— А вы?

— Позавтракал уже.

Она подумала и присела на ступеньку. Появившийся мехвод сунул ей краюху и мгновенно исчез. То ли поделикатничал, то ли остерегся попасть под горячую руку. Люба откусила и запила из крынки.

— В деревне так снедали, — сказала, прожевав. — Домашний хлеб и молоко. Вкусно! Садитесь, товарищ лейтенант, вам вредно стоять!

Резонное предложение. Стены норовили хоровод завести и пуститься в пляс.

— Болит? Рана?

— Угу... Ноет.

— Это хорошо. Заживает...

— Откуда знаешь?

— Фельдшер сказал. Пока раны не затянутся, вам лучше лежать.

Она говорила просто, без потаенного смысла, и мне стало неловко. С чего меня прет с ней цапаться?

Надо сменить тему.

— Страшно было? Когда немцы нагрянули?

— Да нет... Не очень, — она пожала плечами. — Боялась: вы под полом застонете. Они увидели, что волнуюсь, но по-своему поняли: две женщины, а тут солдаты... Спросили, есть ли в доме мужчины? Ответила, что нет. Они удивились, что немецкий знаю. Объяснила: учительница я, в школе преподавала. Они снова: русских солдат видели? Отвечаю: не было их здесь — хутор вдалеке от дорог. Они покрутились, осмотрели все и уехали. Забрали лукошко с яйцами, парочку курей поймали. Хозяйка хотела помешать, но я остановила. Немец это заметил и ухмыльнулся...

Ухмыльнулся и я:

— Рвать их будет от этих курей! Подавятся. В глотку вобьем.

— Поостереглись бы вы, товарищ лейтенант! — вздохнула она. — И без того переживаний хватило.

— Больше не повторится, — заверил я. — Научили.

Она не ответила. Молча жевала хлеб, запивая из крынки. Закончив, стряхнула крошки с подола и поднялась. Я — следом.

— Люба!

Она глянула удивленно.

— Прости меня. Я бываю груб. Что сделаешь — на дипломата не учился. Танкист... Если вдруг не так скажу, не обижайся. Не со зла. Ты хорошая! — я погладил ее по руке. — И красивая!

— Вот еще! — она фыркнула и закраснелась.

— Правда!

Она смутилась еще больше и опустила глаза. Возникла неловкая пауза. В своем времени я б ее обнял и расцеловал — из благодарности, но здесь могли неправильно понять. Мы стояли друг против друга, не зная, что делать, и в этот миг распахнулась калитка. Во двор вошел Илья, следом — цепочкой, четверо пацанов. В домашних штанах и рубахах, но с винтовками за плечом. Вошли и встали, вопросительно глядя на нас.

— Равняясь! Смирно! — Илья нашелся первым и рубанул ко мне строевым. — Товарищ лейтенант, обучение гражданских обращению с оружием закончено! Младший лейтенант госбезопасности Паляница!

Я кивнул и подошел ближе. Пацаны тянулись и ели глазами начальство. Детство не любит полутонов, все вокруг делит на черное и белое. И действий требует таких же — простых и прямых. Скомандуй я сейчас: "Вперед на врага!" — пойдут! Застрелят какого-нибудь захудалого фрица, да и то, если повезет, и сложат свои глупые головы. Да еще карателей на село наведут. Такой хоккей нам не нужен!

— Видите? — я коснулся пальцем петлицы на своей гимнастерке. — Что это означает?

Они растерянно молчали. Не того ждали.

— Означает это, что я представляю здесь Народный комиссариат государственной безопасности Советского Союза. Понятно?

По лицам их было видно, что ни хрена им не понятно.

— Посему от имени советской власти имею право давать указания, не подлежащие обсуждению. И вот вам мой приказ. С оружием в село не входить, самостоятельно расправ над кем ни чинить! Ясно?

Лица вытянулись.

— Винтовки смазать, завернуть в мешок поплотнее, закопать и на время забыть. Это раз. Второе: обойти места боев и собрать брошенные там оружие и боеприпасы. Тайно! — поднял указательный палец. — Находки припрятать в лесу и ждать. Мы знаем, где вы живете и как вас зовут, потому тот, кто ослушается, будет наказан. Со временем здесь будет развернут партизанский отряд, вы вольетесь в его ряды. Вот тогда пригодится оружие. Ясно?

Лица их оттаяли.

— Для того чтоб нанести врагу максимальный урон, нужно действовать грамотно и умело. Мы пришлем опытных бойцов и командиров. Вот тогда и покажем гадам!

Пацаны уже улыбались.

— А сейчас — по домам! И не забудьте про винтовки!

Строй сломался и потек к калитке. Детский сад! Это с одной стороны. С другой такие вот пацаны, если верить воспоминаниям фронтовиков, и тащили на себе тягость войны. Пусть собирают оружие и готовятся. Пройдет полгода — год, и партизанский отряд появится. Из Москвы кого-либо пришлют, или местные сообразят — без разницы. С оружием пацанов любой примет.

Илья вопросительно смотрел на меня.

— Ну что? — спросил я. — Поговорим?..

* * *

Ильяс.

Тяжело бабам на войне. Мужикам не сладко, а уж им — как зайцу курево. Так, вроде, в старом фильме или книге кто-то сказал. Правильно приметил... Все равно, с кем ведется война, какие у нее цели, под каким знаменами армии, кто в итоге победит. На поле боя остаются убитые мужчины, а это значит, что где-то зарыдают матери, жены и сестры. Отцы и сыновья постараются отомстить, а женщинам остается только плакать. Насмотрелся. Вспомнилась сестра Эльмира, после смерти мужа решившая стать шахидкой. Тогда ее пришлось запирать в подвале на две недели, чтобы дурь прошла.

Я вытер губы полотенцем и отодвинул тарелку. Аля, не отрываясь, смотрела на меня; от этого взгляда становилось неуютно. Мурашки — не мурашки, а легкое покалывание по хребту.

Она улыбнулась и пододвинула котелок:

— Проше. Ешь.

Странная еда. Суп из лука, грибов и кусков мяса с добавлением какого-то кефира и муки — поливка. Еще в ней много тмина. Сержант называет поливку бурдой, а мне нравится. Дом напоминает. Еще б вместо свинины баранину...

Когда мы вломились на хутор, хозяйка испугалась. Мужики в форме, здоровенные, небритые, с оружием... Запричитала по-польски, брат ее за топор схватился. Еле успокоили. Утряслось. Разговорились, перестали зыркать друг на друга. Я заметил на стене портрет усатого мужчины в польской военной форме на стене, спросил, кто? Оказалось, муж Али, убитый два года назад.

Дурное дело — баба на войне. Среди войны, вернее. Ни прислониться к кому, ни за спину спрятаться. Мужа хуторянки призвали в польское войско в тридцать девятом. Ветеран-улан, один из тех, кто должен был полонизировать "всходни крэсы", погиб при защите Люблина. Потом явились советские части, молодая вдова оказалась за пределами Польши. Хотя какой Польши? Исчезло государство, выбор встал между "Советами" и "германцем". Она осталась: брат посоветовал. Его тоже призвали, но Михал сумел уцелеть. Даже плена избежал — как немецкого, так и советского. Пробирался к сестре от самой Варшавы, ночами, — и дошел. Аля его спрятала, дала костюм мужа, осмотревшись, Михал явился в сельсовет, где сказал, что в польской армии не служил, дезертировал по дороге. Поверили. В селе Михал приженился, к сестре заглядывал время от времени. Хороший брат, но все ж не опора: ночью не обнимешь, в плечо не поплачешь...

Покойный муж Али был арендатором, это спасло вдову. Будь земля своя, пошла бы, как кулачка, по этапу... А так забрали лошадей, да налогами обложили. Председатель колхоза попался не вредный, на красивую вдову поглядывал с симпатией и не досаждал. Хозяйство сохранилось — до новой войны.

Немцам Аля не обрадовалась — ненавидела за мужа убитого, но и русским помогать не рвалась. Пришлых вояк опасалась, но еще сильнее боялась за хозяйство. Вдруг заберут все, вычистят до соломинки. Сама готова была топор взять. Есть в крестьянах такое иррациональное — погибнуть за родную хрюшку. Только рыжий смекнул. Велел нести в дом трофеи на бартер. Как увидала хуторянка товары, так про топор забыла. Сахар, соль, спички — немцев мы хорошо подчистили. Тогда разбираться некогда было, валили в прицеп все, что под руку попадалось. Среди захваченных у немцев канистр одна оказалась с керосинам. Нам без нужды, а в деревне — на вес золота! Аля аж подпрыгнула, как рыжий презентовал. Руки затряслись. Керосин — это свет, его в лампы заливают, поскольку электричества на хуторе нет, и не предвидится. За такие подарки из нахлебников сразу в друзей превратились. По-другому нельзя — нам отлежаться надо было, затаиться, чтоб облава мимо прошла. Хутор у Аариции (это Алю так зовут) — на отшибе, вдова польского осадника, по мнению немцев, укрывать большевиков не станет — лучше варианта и представить нельзя. Так что сговорились.

Танк поначалу оставили в лесной балке километрах в трех, прикрыв сверху ветками. Следы траков и прицепа затерли, раненых перенесли в сенной сарай. Еда у нас была своя, но Аля не пожалела свинку. А к мясу — и самогону. Хороший у нее бимбер, ароматный.

С ней у нас быстро сладилось. Стройная, ладная, здесь говорят — "гожая", Аля зацепила меня сразу. Она тоже поглядывала. Так что симпатия взаимная образовалась. Вроде и не настаивал никто, все само собой закрутилось. Поулыбались, поболтали, кровать пошла показать, где ночевать, да так там и осталась.

— Проше... Ешь. По цо чэкаш?

Придвинул тарелку, взял ломоть хлеба. Нельзя хозяйке отказывать. А она ладонью щеку подперла и глядит, наглядеться не может. Я ем. Тяжело бабам на войне. Если прислониться не к кому, то и в мирной жизни несладко, но на войне особенно тяжело.

— Уффф... Не могу больше!

Рассмеялась, но котелок унесла.

Олег в летней половине дома валяется, силы восстанавливает. У нас передышка. После того, как залетный "фэсбэшник" отряд в подчинение определил, рыжий сам на себя не похож. Он к фронту рвался, а тут приказано остаться и вредить немцам — по приказу из центра. Там, мол, лучше знают, когда и как. Может, это и неплохо — передышка. Только разменять нас могут на раз-два. Дела у русских — хуже некуда. Решит какой-нибудь генерал реноме свое поднять, а что может быть лучше, чем удачная операция в немецком тылу? Для них "удачная", а для нас? Русские своих никогда не жалели: что в эту в войну, что в наше время. Диверсанты — инструмент одноразовый. Уцелеют — хорошо, нет — новых подготовят. А мы "фээсбэшникам" даже не свои — так, "приблудные".

Я подгладил повязку на руке.

Удачно последняя операция прошла. Фрица взяли крупного, с документами, погоню покрошили, сами уцелели. Рыжего вот только ранили, да одного из парней Горовцова поцарапало, но в сравнении с потерями немцев это ничто. Нравится мне так! Когда за пленным самолет прилетел, хотели и рыжего забрать. Пришлось погудеть. И что перелет не вынесет, и что отряду без него никак — все выложил. В центре не настаивали, летчик — и подавно. Ему даже лучше — боялся перегрузить свой "кукурузник". Бойцы радовались, что командир остался, я — тоже. "Кровника" терять нельзя. Увезут за линию фронта — ищи по госпиталям! Мне долг закрыть надо, в равновесие вселенную вернуть. Не зря Аллах мне эту ношу отмерил. Каждому воздается по делам и силам его. Мне, не успевшему отомстить, второй шанс выдали. Как ни муторно лишать жизни того, кто тебе спину прикрывал, а делать надо. Не мне решать. Кисмет...

В руке заныло, еще раз погладил повязку. Рана старая, а заживает долго — ноет по утрам. Винтовку держать трудно. Если немецкий "Маузер" еще кое как, то "мосинка" стволом клюет — сбалансирована хуже, да и тяжелее.

Вздохнул... Аля ластиться стала. По спине гладит, в глаза заглядывает. Покойный муж ее лаской не баловал. Он на двадцать лет старше был, после сорока женился. "Польский кавалер", как говорит Климович. Холостяковал долго, а баб любить не научился. Аля только со мной поняла, как это сладко. Прилипла — не оторвать. Хозяйство забросила, только и дел, что милого кормить да ласкать. Жалко ее. Сколько баб у меня в Москве было — ни одну не жалел. Тем только бабло да потрахаться, других интересов нету. Эта любит, по всему видно. По местным меркам Аля — завидная невеста: дом, хозяйство... Все мне отдает, только останься. До нашей войны ей дела нет. Братик ее Михал туда же: оставайся! Да только рыжий ждать не будет — уйдет. Где потом искать? Друга держи близко, а врага еще ближе.

— Чэму вздыхаешь?

— Душа болит, Алечка.

— По цо?

Посмотрел я на нее. Опять заведет, как хорошо мне с ней будет. "Советы уйдут, немцы уйдут. Будешь жить, як пан". Не буду!

— Воевать мне надо, Аля! Война идет, а я на печи бока отлеживаю.

Всплеснула руками, запричитала по-польски и убежала в сени. Ревет... Муторно на душе, будто котенка несмышленого обидел...

Пододвинул кувшин, отпил. Холодная простокваша скользнула по горлу, отрезвляя мысли. А, ведь, соврал ей. Не хочу я воевать. Мы тут давеча с Михалом да Горовцовым по бимберу ударили, благо отдых у войска. Разговорились. Горовцов Михала допытывал, как это вышло, что такой лоб в Красную армию не пошел, на хуторе спрятался? Михал ему по полочкам разложил, даром, что крестьянин и в русском через слово путается.

— Представь, — говорит, — что на вас, Россию, напала Германия.

— А что тут представлять? — рычит Горовцов.

— Нет. Не сейчас, а года два назад, — поправился Михал. — Напали, врезали и побеждать стали.

Горовцов Леха, мало что пьяный, так еще и на руку не сдержанный. Смотрю, краской наливаться стал, бычиться. Еле успокоил. А Михал дальше выдает:

— И когда немцы под Москвой стоят, России в спину Манчжурия ударила.

— Сколько той Манчжурии?

— Тогда Китай!

— Да что нам Китай — голытьба с косами, а не войско!

— Тогда — Япония.

— Били мы японцев. Не могут они нас победить!

Михал вздохнул:

— Нехай будет Китай... Ты просто представь! Напал, захватил земли до самого Урала. А немцы с этой стороны до Урала все подмяли. А ты родом из Сибири, стало быть, в Китае жить стал.

Горовцов головой мотает. Тяжело ему такое в сознании нарисовать, но слова поперек уже не говорит. Думает.

— А СССР где? Россия?

— Нет СССР. И России нет — поделили. Германия — себе кусок отхватила, Китай — себе.

Шмыгнул носом Горовцов, засопел.

— И через год, когда тебе выдали китайский паспорт и назвали вместо Алексея Хуй Венем, а дом твой отписали под контору китайского цирка...

— Это ты про что? — удивился Леха.

— То не важно. Слушай... Так вот. Когда ты по всем их законам уже добрый Хуй Вень, Германия нападает на Китай. И к тебе в дом приходят узкоглазые товарищи и суют бумагу: так, мол, и так, Хуй ты наш Вень, явись-ка ты в наш китайский военкомат и готовься сложить голову за счастье города Пекина и вождя нашего товарища Чу! Что на это скажешь?

Горовцов вместо слов дулю скрутил. Михал ухмыльнулся:

— Вот тебе и ответ, с чего это я в Красной Армии не служу.

Ой, тогда Леха взбесился! Дошло до него! Грозил Михалу и "сам знаешь кем", и "там разберутся"... А потом выпил и отошел. Ухмыляться начал. К концу вечера и вовсе помирились.

Когда Горовцов спать побрел, уже изрядно хмельной Михал мне другую историю рассказал:

— Я, — говорит, — сам из арендаторов. Батька на пана спину гнул, своей земли не имел. Дед такой же. Мне тоже судьба лучшего не готовила. Чтоб купить земельки надо не только крестьянствовать, а еще торговлей дела поправлять, жениться удачно, что не каждому дано. Была дорожка моя по жизни "проста и проста, як драбина да пагоста". А тут агитаторы-коммунисты явились, стали по селу рассказывать, как по ту сторону кордона, в СССР, весело и хорошо. Нет панов, нет эксплуататоров. Среди тех, кто уши развесил, я первым сидел.

Слушал, слушал, а потом выменял коня (добрый был конь!) на краковский костюм справный, зашил в подкладку золотых червонцев, что от деда остались, и через границу — с прокламацией в руке. Счастья крестьянского искать. Чтоб хозяином на земле быть, пана на горбу не кормить. Меня на кордоне и встретили... Завели, выслушали, карманы почистили, червонцы отпороли. Хорошо еще, костюм оставили. И послали за счастьем с солнечный Казахстан — в теплушке и с конвоем, чтоб раньше времени от счастья не отказывался... Ехали мы неделю, жрали баланду, слушали на станциях радио о том, как "хорошо в стране советской жить, как хорошо в краю любимом быть". На одном из перегонов отколупал я доску от стены и сошел. Прицепился к товарняку, что обратно ехал, вместе с ним обратно к кордону добрался. Сменял свой краковский костюм на коняжку доходялую, что к мяснику в самое время сдавать, и первой же безлунной ночью обратно рванул. Места-то знакомые.

— Без проблем проскочил?

Михал хмыкнул:

— А то! Мои же места... Я на польский берег выбрался, портки выжал, на лошадку сел, а тут патруль советский по другому берегу идет. Меня увидели, руками машут — иди сюда, иди! А сами ружья поснимали.

— А ты?

Михал согнул правую руку в локте и смачно левой ладонью по сгибу саданул.

— Вот что я им показал. Коняжку пятками погнал — только меня и видели.

— Стреляли?

— Не. На кой я им нужен?

Он отпил из чарки и подвел черту под рассказом:

— Вот так сходил я за простым крестьянским счастьем. И больше такого лёсу, судьбы такой, не хочу.

— Нам тогда с чего помогаешь?

— Потому что вы как люди пришли, вдову грабить не стали. Мне, Ефим, что "Китай", что "Германия"... Ваши то, хоть, идейные. А немцы — просто псы злые.

Сказал, а сам глазами зыркнул. Недобро так. Мол, жрите вы друг друга, пауки, а нас в это дело не впутывайте. Знакомые мысли. Разумные.

— Не выйдет у тебя отсидеться!

— Чэму?

— Война найдет. Тут все надолго. Придется выбирать, — я посмотрел на собеседника. Слушает. — Мой тебе совет — ставь на Советы.

— Гонят их, — хмыкнул Михал, а глаза сделались серьезные, внимательные.

— Наполеон тоже гнал, Москву взял. Поляки твои с ним пошли. Чем кончилось, помнишь? И знаешь почему?

Не прерывает, слушает.

— Потому что сам сказал — "идейные". В такой войне дух больше штыков значит... Погонят немцев от Москвы, скоро погонят. А там и Берлин возьмут.

Сказал, и сам себе удивился. Это ж надо! За кого агитирую? Но, ведь, правда. Так и будет. Пожал плечами Михал, думать сел. Через минуту усмехнулся, по плечу меня хлопнул:

— До души мои побасенки берешь, Ефим, но хлопец ты мондры... умный. Оставайся! Сестре ты по душе, значит, и мне... Разам твоих русских назад чэкать будем.

Я тоже усмехнулся. "Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем... Ла-ла-ла, ла-ла-ла"... Нет, Михал, Аллах мне другой путь уготовил.

* * *

Утром Михал явился не один. За ним гуськом топали четверо пареньков возрастом от пятнадцати до семнадцати лет. Мелкие, жилистые с простыми обветренными лицами.

— Зачем привел?

Поляк усмехнулся:

— Плохо ховаетесь, товарищ. Меня, вот, хлопцы из села остановили и начали допытывать, что за красноармейцы на хуторе сестры живут, да как им в вашу армию рабочих и крестьян вступить.

Михал выглядел уставшим — сказывались посиделки ночные.

— А ты что?

— А я с утра не дужы на выдумки. Вот, сюда привел. Тебе и разбираться.

Спихнул с больной головы на здоровую.

— Так-с, — повернулся я к пацанам. — Что надо, ребята?

Вперед выступил самый мелкий:

— Товарищ красный командир, вы нас с собой в армию возьмите. Мы вместе врага бить будем! Не смотрите, что не высокие — мы выносливые.

Вот как... Молодогвардейцы пожаловали. Энтузиазм населения — это хорошо. Вот только мне эти желторотые как козе баян — в лесах батальоны окруженцев бродят. Хотели б набрать войско, давно б набрали. Рыжему идея тоже не понравится. Он считает: лучше один опытный боец, чем толпа новобранцев. Правильно считает, между прочим.

— А что вы умеете, товарищи? Кто стрелять обучен?

Потупили головы, молчат.

— Мину поставить? На карте укрепления врага зарисовать? Окоп выкопать?

Парни оживились:

— Копать можем! И по карте, если надо, то в школе учились. Мину или стрелять — этого не знаем, но, ведь, тому и научиться можно?

Я посмотрел на Михала. Бывший польский жолнер лыбился.

— Научиться? Хорошо. Будет вам учеба. Ты с нами, Михал?

Кивнул.

— Тогда каждый взял себе по винтовке из того сарая. Мешки с припасами, вижу, вы из дому взяли — их не снимать.

Пацаны кучкой сходили в сарай, прихватили по трофейному маузеру, развеселились, улыбаются. Я за это время из овина лопаты принес. Переглянулись пацаны, но спорить не стали. Взяли и лопаты.

— А теперь, товарищи будущие бойцы, побежали!

— Куда?

— За мной. Не отставать!

Поутру налегке бежать сплошное удовольствие. Ноги пружинили, лес обдавал лицо брызгами росы, заменяя душ. Дышалось широко, как будто домой в горы попал.

Я пробежал по балке, что вела от хутора к лесу, пронесся до лесного ручья, перепрыгнул журчащую струйку и припустил вверх по узкой лесной тропе. Сзади слышалось хриплое прерывистое дыхание.

— Быстрее, товарищи бойцы! Быстрее!

Хорошо-то как! И легко. Паляница, в тело которого я переселился, явно уважал спорт. Вот ведь какая странная вещь: тело другого человека, а чувства мои. Алю ласкает Паляница, а удовольствие получаю я. Зато бывший Паляница легко запрыгивает в танк, умело носит форму, которую я отродясь не надевал, ходит строевым и козыряет. Тело не забыло приобретенные навыки. Интересно, у рыжего также? Ему, впрочем, и привыкать не надо.

Мы углубились в лес, свернули севернее. Оглянулся. Лица раскраснелись, винтовки болтаются за спиной, пот глаза заливает.

— Быстрее, товарищи бойцы! Мы не на балете, а на войне. Тут отдохнуть не получиться.

Бегут пацаны, хрипят, но бегут. Марш-бросок километров за пять перевалил, но никто не отстал. Хотя нет — одного не вижу. Михал у ручья задержался.

— Устали?

Головами крутят — ответить сил нет.

— Раз не устали, то еще пару километров.

Побежали.

Через десять минут остановились в чащобе. Лес хороший, старый, сосны да ели. Иголки слежалые как ковер под ногами. Панский лесник дело знал — вырубки делал. Пару раз только через заросли продирались.

— На месте стой. Раз-два.

Бойцы мои желторотые на землю свалились, ртом воздух хватают. Не привыкли крестьяне к бегу, а я их еще и ускорениями подхлестнул.

— Ну, а теперь копаем.

— А?

— Не "А", боец, а копаем!

Схватили лопаты, начали дерн ковырять. Но в хвойном лесу копать — не чернозем ковырять.

— Делаем окоп полного профиля. Чтобы с головой закрывал и тебя и товарища рядом. У вас полчаса!

Сопят пацаны. Рубят коренья, дерн выворачивают. Углубляются. Через полчаса кто по пояс, кто и по грудь закопался.

Взмахнул рукой.

— Время! Отставить копку!

За время земляных работ к нам Михал подтянулся. На корень сосны уселся, цигарку в зубы вставил, смотрит, ухмыляется.

— Стрельбы!

Ребята приободрились. Винтовки с земли подобрали, в руках вертят. Забрал у ближайшего, показал, как затвор передергивать, как заряжать, про флажок предохранителя рассказал.

Забрались в свои норы недокопанные, стволы выставили.

— Ты в то дерево целишь, ты — в то, ты и ты — в те. Огонь!

Забухали винтовки. Место глухое, случайных свидетелей нет. Грибники, ягодники с началом войны по домам сидят.

Отстреляли пацаны по пять патронов, затихли.

— Ну, пошли смотреть.

Знаю, что нечего там смотреть. Но урок не для меня.

Из пяти стрелков только два по соснам попали. Остальные смазали.

— Понятно?

Стоят, головы потупив.

— Война не даст второго шанса. Если врага не завалишь, то он тебя убьет. Вы по деревьям неподвижным попасть не можете!

— Так руки трясутся!

— На фронте вы будете бегать, копать и стрелять. В такой последовательности и куда чаще, чем мы сегодня.

Глаза сощурили, злятся.

— Вот и получается, товарищи бойцы, что до того, как в Красную Армию вам вступить, надо силы подкопить, возмужать, организм тренировками подготовить.

Приосанились немного, переглядываются.

— А я пока вам пару приемов покажу. Как в лесу воевать. Как выстрел маскировать, чтобы дыма и огня не видно было, как растяжку на тропе ставить. Как костер без дыма держать, собак со следу сбивать, огонь в снегу из полена развести.

Таких знаний я дома много набрался. Учителей хватало.

Так и прозанимались.

Когда домой дошли, Олег ястребом на пацанов накинулся. Стращал, жизни учил, напоследок приказал ждать людей из центра и готовиться влиться в партизанский отряд. После чего распустил полуживых пацанов по домам.

Я собрался в хату топать, как рыжий ко мне повернулся:

— Поговорим?

Отчего же не поговорить, если собеседник умный?

* * *

— Ты чего удумал? На кой пацанов приволок? Стрельнут разок в немцев, а каратели село сожгут!

— Не жгут немцы села. Пока. На местных надеются в борьбе с коммунизмом.

Отмахнулся. Пришлось рассказать про то, что глаза у ребятишек горели, про то, что воевать им рано, но это им собственный пот должен показать, а не я. Про навыки лесной войны, что преподавал, умолчал.

Выслушал рыжий, успокоился.

— А я подумал: ковать подкрепление собрался. Из отделения партизанский отряд делать.

— Было бы из кого, сделал бы.

Глянул он исподлобья.

— Не наше дело — партизанить.

— Врага по-любому бить надо. Как получается, так и бить. Не так?

Пожал плечами.

— Может быть. Но мы по ту линию фронта будем воевать, а не здесь, при прекрасных хуторянках.

— Прекрасные радистки от хуторянок чем-то отличаются? По-другому устроены?

Ох, он вскипел! Покраснел весь, руки в кулаки сжались. Сам качается, слова подбирает. А сказать не может — по груди пятно красное расплылось. Смотрю, глаза стекленеют. Что ж мы за люди такие: чуть передышка — сразу собачиться?

Подхватил, а он ворот гимнастерки рвет, задыхается. С подоспевшим Климовичем затащили в дом, Любу, охающую, отогнали, до кровати донесли.

Пока бабы вокруг лейтенанта госбезопасности хлопотали, водой и молоком отпаивали да наново перевязывали, вышел на крыльцо. Курить хотелось.

Присел, задумался.

Это что ж получается? У меня тут кровник, из-за него я попал в прошлое. Он сестру убил, меня застрелил. Мне отомстить ему на судьбе написано. Раз сплоховал, Аллах второй шанс предоставил. А я его на руках ношу...

Ведь что думал? Застрелю-ка я рыжего в бою, когда кровь кипит. "Люгер" трофейный при для того при себе. Случится бой, суну ему ствол в лицо, шепну словечко и курок спущу. Типа шальная пуля прилетела. Коля не увидит и не услышит из-за грохота дизеля. Рыжий постоянно в открытом люке торчит, его и ранило из-за этого, — вполне возможный вариант. Разок даже "Люгер" достал. Но, как и той ночью, когда со штыком к спящему крался, не смог. Потом решил, что выберусь за линию фронта и тихо сделаю все, что нужно. Все же, воевать с рыжим и без него — две большие разницы. А нам вырваться отсюда надо. Вот вырвемся, тогда другое дело. Можно и свои дела порешать... Сегодня же и вовсе спасал его.

Обхватил подбородок, покачиваюсь, на крыльце сидя.

Неправильно это. Чужой он мне. Все — чужие. И война эта, и русские, и немцы. Аля, вот, уже не чужая, а на остальных начхать! Должно так быть, но не получается. Будто держит кто или что.

Посмотрел на ладонь, сжал ее в кулак. Кто я сейчас? Паляница, тело которого я занял, или Ильяс, поклявшийся отомстить? Кто?

Давит меня к земле кисмет, судьба моя бестолковая, придавливает, руки-ноги вяжет. Может, Аллах такое испытание дал, чтоб понял я что-то? Осознал? Только вот что?

Внезапно мысль пришла. Надо рыжего, про то, как он сидел, и что в тюрьме думал, расспросить. Пускай своими словами скажет. Мучился ли он, что девчонку невинную убил, переживал ли? Даже на Кавказе случается, что кровники мирятся. Трудное это дело: виновному покаяться нужно, прощения у родственников попросить, вину свою загладить. Не каждый сумеет. Если рыжему на Розу плевать, как на тысячи моих земляков, погибших в той войне, расплаты ему не миновать — получит сполна!

На том и точка. Поговорим, как наедине останемся. А "Люгер" пусть за поясом ждет. Не помешает.

Глава 10

На станции царил переполох. Между составов метались люди, из горящих вагонов тащили ящики с боеприпасами, несли раненых, стаскивали в сторону убитых. Последних было много. Они лежали возле развороченных бомбами путей: в защитной форме и черных куртках железнодорожников, попадались и гражданские — вороха неопрятно смятой одежды, совсем недавно бывшие живыми людьми.

Генерал скрипнул зубами, но смолчал. Сопровождавший его полковник покосился, но не решился что-либо сказать.

— Когда восстановят путь? — отрывисто спросил генерал.

— Обещали к вечеру.

— Никакого "вечера"! Через два часа все должно работать! Позаботьтесь, чтоб первыми пускали эшелоны с боеприпасами. Людей выгружать в Чаусах — сорок километров пешком пройдут. А вот без снарядов никак! Ясно?

— Так точно! — вытянулся полковник.

— Если дорогу перережут... — генерал не договорил, но полковник понял. Могилев практически в кольце, немцы обошли город с севера и юга. Стоит перерезать единственный оставшийся железнодорожный путь, как боеприпасы придется доставлять по воздуху. На самолетах много не навозишь...

— Что с авиационным прикрытием? — вновь спросил генерал.

— Все тоже! — вздохнул полковник. — Нет, и не обещают. Аэродромы перебазировали, истребителям лететь далеко.

— Пусть дают бомбардировщики! Сжечь немцев на аэродромах, как они нас жгли!

— Без истребителей бомбардировщики не доберутся, пробовали уже. Сбивают. Немцев в небе — тучи.

Командующий, не сдержавшись, выругался.

— Товарищ генерал! — решился полковник. — Разрешите?

— Говори! — разрешил комкор.

— Я слышал: у чекистов за линией фронта есть диверсионная группа, даже с танком.

— Да ну? — удивился генерал.

— Так точно! Несколько дней назад штаб получил немецкие планы атаки города. Исходя из них, оборонительные рубежи меняют. Карты немецкого наступления заодно с немецким майором захватили эти диверсанты.

— Откуда знаешь?

— Приятель в штабе фронта служил, рассказывал.

— Группа большая?

— Десять-пятнадцать человек.

— Мало! — покачал головой генерал.

— Для диверсий хватает... С первого дня воюют. Сам отряд — сборная "солянка" из разных частей, но ядро — танкисты 22-й дивизии.

— Из 22-й? Ее ж расформировали!

— Потому чекисты забрали отряд себе. Командиром в группе простой сержант был, так его к лейтенантскому званию представили.

— Толковый, значит, сержант... — задумался генерал. — Раз живой до сих пор.

— Уже лейтенант.

— Ну-ну.

— Все войска в городе, в том числе НКВД и НКГБ подчинены вам, — напомнил полковник.

— Да... — командующий осмотрел суету у железнодорожной насыпи. -Мне... — он повернулся к заму. — Привлекай чекистов! Пускай передают нам свою "солянку"! Если получится, диверсионную группу им в подкрепление выбросим. Не удастся, пусть сами выкручиваться, но аэродром уничтожить! Любой ценой! Местонахождение аэродрома известно?

— Примерно.

— Сбросьте группе координаты и приказ. Передышка в пару дней нам вот как нужна! — генерал провел ребром ладони по горлу. — Сообщите группе: после удара их выведут. Мы им "окно" сделаем и прикрытие.

Полковник глянул удивленно. Генерал посмотрел на него, на суету у вагонов, еще раз на полковника.

— Передай, чтобы не трухали. Будет чекистам отход. Только аэродром обязательно уничтожить! А не справятся, пусть там и остаются! — отрезал генерал и пошел к машине.

"Какой "отход"? Ведь не уцелеет никто! Это же смертники!" — думал полковник, поспешая следом.

— Личному составу на линии фронта довести, что передовые части резерва развертываются за нашей спиной. Надо только пару дней, ну, неделю продержаться. В землю вгрызться.

Полковник кивнул и поспешил следом. Генерал быстро вышагивал к вагонам, на ходу распекая железнодорожное начальство.

* * *

Операцию по уничтожению аэродрома прислали из штаба. План был незамысловат, как телеграфный столб. Под прикрытием танка присланная диверсионная группа врывается на взлетную полосу, минирует самолеты, взрывает все, что успеет, после чего уходит к лесу. Танк и бойцы отряда обеспечивают прикрытие.

Так себе план, но и его выполнить не смогли. Немцы зенитным огнем сбили посланные самолеты с основной и запасной группами и взрывчаткой. Утром из Могилева пришел недвусмысленный приказ: "Уничтожить аэродром собственными силами и отступить по направлению Белыничы. Невыполнение приказа считается изменой".

Олег после ознакомления с шифровкой выругался.

Выехали ночью. Решили действовать внаглую: влететь через главные ворота, сбросить десант у зениток, танку врезать по казарме состава. Если получится, заминировать самолеты трофейными гранатами и сжечь бутылками с керосином. На все действо — полчаса, после чего уйти в "окно".

План провалился.

За ночь, прошедшую с разведки путей подхода, немцы поставили блок-пост в соседней деревне. Танк, следующий на полном ходу, шлагбаум снес, но телефон у немцев остался. Аэродром встретил диверсантов полной темнотой, даже сигнальные огни на взлетной полосе не горели. Это насторожило Волкова. "БТ" сбросил ход, медленно выбрался из леса, съехав с дороги в поле. Чутье не подвело: немцы ударили по полной. Вспыхнули прожектора, зачастили крупнокалиберные пулеметы и винтовки. Били по дороге, по пристрелянным секторам. Пока немцы разбирались, где противник, шустрый "БТ" успел отползти, но все равно получил несколько пробоин. Хуже всего, что под пули попал десант. Одного из бойцов раскромсало, двоих ранило (один к утру умер) и задело Любу. Напросилась, Олег не устоял, взяли на броню. Зря. Осколками разорвавшегося зенитного снаряда Любе посекло правую руку и плечо. Теперь "Кэт", обколотая трофейным морфием, металась в наркотическом бреду в прицепе. Олег, осунувшийся после неудачи и потерь, с Ильясом ушли к объекту, разрабатывать новый план. Возвращаться ни с чем было нельзя: эта Родина неудачников не прощала.

— Гляди, — Олег сунул Ильясу бинокль.

Тот приник к окулярам. Отменная цейсовская оптика (хороший попался трофей!) словно срезала луг, отделявший их от аэродрома. Ильяс увидел ряды двухмоторных машин с выкрашенными в желтый цвет брюхами, домики управления и размещения летного состава. Труба на крыше одного из зданий курилась дымком — наверняка кухня, а заодно — и столовая под одной крышей. Точно. Люди в форме, выходя из домиков, потянулись к зданию с трубой. Обед...

— Не туда смотришь.

Олег взял его за плечо и слегка развернул. В окулярах возник небольшое возвышение на краю аэродрома. На его вершине торчали в небо пушечные стволы. Они были тонкими и длинными.

— Зенитки, — пояснил Олег. — Новые. Вчера поставили. Теперь у них не две, а четыре тридцатисемимиллиметровые плюс одна счетверенная "двадцатимиллиметровка". Заметил, что орудия не в глубоких капонирах, а лишь слегка обкопаны? Почему? А чтоб, в случае надобности, могли по наземным целям работать. Для защиты аэродрома от воздушного налета стволов у них маловато, зато танку или забредшим окруженцам врезать — выше крыши. Еще раз сунемся, сделают из нас дуршлаг...

— Подавим батарею? Отсюда?

— Огнем "сорокопятки"? Окопанную? Пока по одной пушке будем гвоздить, вторую развернут... Тем временем самолеты взлетят. Одной "штуки" нам за глаза хватит. Они бомбы, как яйца в корзинку кладут. Сдохнем.

— А если днем по леску пролететь, ворваться на аэродром — и к батарее? Раздавить, пока пушки без расчетов?

— Наблюдатель-то на месте, видишь, голова торчит? После ночного шухера они настороже. Вокруг холма открытое пространство — заметит издалека. Да и слышно нас... Даст сигнал. Домик у батареи — для орудийной прислуги. Бежать им недалеко. Ну а дальше... Зенитка на лафете вращается на 360 градусов, стволы опустить — пара секунд. Дуршлаг...

— Обстрелять склад бомб? Ахнет — будь здоров! Разбросает самолеты...

— Неплохо, — улыбнулся Олег. — Будь у нас парочка минометов, так бы и сделали. Но с единственной пушкой не рискну. Снарядик у нее дохлый, а бомбы наверняка без взрывателей. Могут не сдетонировать. Понадобится с десяток выстрелов, к тому же на прямой наводке. Зенитчики опомнятся... Как ни крути, везде не наш расклад.

— Значит никак?.. — спросил Ильяс, мрачнея.

— Почему "никак"? — Олег почесал взмокшую шею. — Нам "никак" нельзя. У нас сроки и писец на подходе... Пойдем с парадного входа. Они ждут танк и диверсантов, а мы устроим маскарад. Немецкий не забыл?

Ильяс смотрел недоуменно.

— Пошли, расскажу! — хлопнул его по плечу Олег.

...Полчаса спустя к аэродрому подкатил мотоцикл. За рулем его сидел здоровенный ефрейтор в ветрозащитных очках, каске и плаще со стальной бляхой на груди. В коляске помещался пассажир. На нем, несмотря на жару, была шинель, застегнутая на все пуговицы. Разглядев витой серебряный шнур на узком погоне, часовой вытянулся и взял на караул. Майор удостоил его еле заметным кивком. Мотоцикл протарахтел мимо, но направился почему-то не к зданию управления, а к зенитной батарее. Часовой проводил его недоуменным взглядом и пожал плечами: прихоти начальства рядовым обсуждать не положено.

Тем временем мотоцикл подкатил к подножию возвышенности, незнакомцы соскочили на землю и зашагали вверх по склону. При этом ефрейтор вытащил из-за спины и взял наизготовку автомат. Дежурный наблюдатель, смотревший в небо, не сразу спохватился, а когда опомнился, гости прыгали в окоп. Наблюдатель потянулся к рукоятке ревуна, но опоздал.

— Хенде хох! — рявкнул ефрейтор, наставляя автомат.

Солдат, оглянувшись на близкие здания охраны, нехотя поднял руки.

— Вас... — начал было он, но договорить не успел. Майор зашел сзади, достал револьвер и двинул немца рукояткой в макушку. Тот беззвучно рухнул на дно окопа.

— Быстрей, Илья! — скомандовал ефрейтор, он же Олег, стаскивая плащ.

От здания охраны к ним спешила пара офицеров, предупрежденные часовым о визите начальника.

Руки у Ильяса тряслись, он завозился с пуговицами. Подскочивший Олег помог.

— Ничего выбрасывать нельзя! — сказал, швыряя шинель на дно окопа. — Майору, что в плен взяли, шинель без надобности, а нам, видишь, пригодилась. Работаем!

Они подбежали к счетверенной установке. Немецкие офицеры, обеспокоенный неправильным поведением гостей, ускорились, переходя на легкий бег.

— Раз! Раз! Раз!.. — проговорил Олег, загоняя патроны в стволы. — Садись! — он указал на сиденье. — Опускаешь стволы маховичками, наводишь и жмешь на педаль. В каждом магазине по двадцать патронов, запасные — вот! Полочку для них соорудили, чтоб земля в горловину не сыпалась. Аккуратные, суки! Сумеешь перезарядить?

Ильяс кивнул.

— Если не сумеешь, хрен с ним. Сползай в окоп и не пускай их к дальним зениткам. Понял?

Ильяс еще раз кивнул.

— Не спеши гвоздить! Жди меня! Как начнут стрелять в ответ, ложись и работай гранатами. Наше дело — удержать позицию до прихода до танка.

— А с этими что? — Ильяс показал на приближающихся офицеров.

— У них только пистолеты. На таком расстоянии не страшней мухобойки.

Пробежав неглубокой траншеей к тридцатисемимиллиметровой зенитке, Олег прыгнул в сиденье, опустил ствол и навел его на здание управления. Они специально выгадали время обеда, чтоб у орудий и на поле было поменьше народа.

Немецкие офицеры, заподозрив неладное, что-то кричали, размахивая пистолетами, направляя солдат к "счетверенке". Засуетилась охрана на блок-посту.

Короб со снарядами был присоединен к орудию, как и в "двадцатимиллиметровке", Олег загнал патрон в казенник, выдохнул и нажал педаль. Ствол дернулся, всадив снаряд в брызнувшее стеклами окно здания управления. Олег довернул ствол и снова включил спуск. Пушка загрохотала. Очередь из разрывов прошлась по зданию, выбивая стекла и пятная стену выбоинами. Когда снаряды кончились, Олег соскочил, заменил короб и снова приник к прицелу.

Услыхав грохот "тридцатисемимиллиметровки", Ильяс опустил прицел в сторону замерших немецких офицеров, и нажал на педаль. Стволы зенитного автомата разом выплюнули пламя. За секунду до выстрелов фашисты, сообразив, бросились врассыпную. Разрывные пули ударили по казарме за их спинами, мгновенно превратив ее в решето. Тяжелые, толщиною с палец, цельнометаллические посланцы рвали дощатые стены домика, словно бумагу, ломали стойки и балки, попадая в человека, перерубали его пополам. Орудийная прислуга батареи отдыхала после приема пищи, это ее сгубило. Стальной вихрь из их же собственного орудия пронесся по комнатам, мгновенно собрав богатую жатву. Выпустив обоймы, Ильяс поменял магазины, и продолжил крушить округу. Под шквальным огнем здание казармы просело.

Еще раз перезарядив зенитку, Ильяс перенес огонь на домики летного состава. Возле них метались люди, слышались окрики и команды. Шквал заставил умолкнуть очаги сопротивления и вверг окружающий мир в хаос паники. Когда автомат снова умолк, на дороге послышался знакомый рокот дизеля. "БТ" взобрался на возвышенности рядом с батареей, в открытом люке показалось лицо Климовича.

— Товарищ лейтенант!

Ильяс подбежал и взобрался на танк. С высоты его как ладони был виден аэродром, походивший на разворошенный муравейник. У зданий и возле самолетов метались люди, падали, и уже не вставали — с опушки леса по аэродрому начали работать пулеметы Горовцова.

— Давай! — Олег, показавшийся в люке, дернул Ильяса за рукав, и младший лейтенант скользнул в башню.

Мотор танка взревел. "БТ" проутюжил батарею, сталкивая пушки на дно окопов, затем скатился по склону. Остатки расстрелянной казармы он обрушил, пройдясь по руинам гусеницами, после чего покатил к самолетам.

Танк подлетел к строю пикировщиков и ударил правой гусеницей в хвостовое оперение ближней "штуки". Оно, а затем и киль, смялись, как бумага. Хвостовая часть оторвалась от фюзеляжа, обнажив силовые элементы. Танк подлетел к другому самолету, и все повторилось. Затем еще раз, и еще...

— Не будут силы черные над Родиной летать!.. — сипел Олег, щеря зубы. — А вам, козлы позорные, в земле ее лежать!.. — в реве дизеля слова скорее угадывались, чем слышались. — Это вам, твари, за Любу!

Он был прав. Без хвоста и птица не полетит, а самолет — и подавно! Теперь эти "штуки" только в утиль или на запчасти, хвост обратно не приклеишь.

По щеке бывшего сержанта стекала струйка крови. Лоб пересекала свежая царапина.

Никто не мешал "БТ" разбойничать. Танк методично "топтал" хвосты, Ильяс напряженно смотрел в прицел, но немцы в поле зрения не попадались. Выбравшись из развалин, они в ужасе шарахались от танка и падали, опасаясь угодить под пулемет. Ильяс заметил на краю аэродрома вкопанную в землю цистерну; снаружи торчала только треть емкости с горловиной. Очередь из "ДТ" выбила на ее боку цепочку огоньков, однако горючее не подожгла: цистерна не была полной. Олег, сообразив, добавил из пушки. Осколочный снаряд разворотил цистерне бок, из дыры выплеснулся язык дымного пламени, после чего громко ахнуло, и емкость взорвалась.

— Вот это правильно — фейерверк! — прокомментировал Олег. — А то как-то скучно.

"Штуки" кончились внезапно. Легкий "Шторьх", стоявший у изувеченного здания управления, танк попросту протаранил, от чего самолетик развалился. Олег покрутил башней и выпустил несколько снарядов по истребителям, стоявшим в отдалении. Возле них бегали люди.

— Подымут хвост и врежут из пушки! — пояснил он свои действия. — Ехать к ним опасно. Сваливаем! Ходу!

"БТ" на полной скорости рванул прочь. Пост у въезда на аэродром пустовал: часовой благоразумно спрятался.

— Мотоцикл жалко! — вздохнул Ильяс. — "Бээмвэ"... Может взять на буксир?

— Отставить хомячество! — возразил Олег. — Подстрелят, пока будем возиться. Живы останемся — другой раздобудем. Пора драпать. Здесь скоро мстителей по нашу голову будет — ого!..

Он не ошибся.

* * *

Аэродром располагался в километрах двадцати километрах от линии фронта, но уходить прямо к ней было глупо. Сначала прокатились к северу, по пути разогнав колонну пехоты и потоптав пару пушек. Затем свернули к линии фронта, прошли пяток километров, мимоходом прочесав из пулемета заросли, где отдыхали немецкие артиллеристы. Тем сразу стало не до отдыха. После чего танк снова ушел на север, сделал крюк по лесу и выскочил на гравейку, идущую к Бресту. К этому моменту на боках башни и ее крыше красовались кресты и номер одного из уничтоженных группой немецких танков. Маскарад был топорным. Настоящей краски взять было негде, рисовали разведенными в солярке сажей и мелом. Однако в неразберихе, что царила сейчас в немецком тылу, могло сойти. Немцы использовали технику со всей Европы, в том числе и трофейные советские танки. Для связи между частями русские автомагистральные "БТ" годятся не хуже французских или чешских.

На безлюдном перегоне они свернули на лесную дорожку и, попетляв по ней, прибыли в заранее намеченную точку сбора. Здесь подхватили людей Горовцова, Любу и прицеп с припасами. Теперь предстояло действовать крайне осторожно. Облава на дерзкий "БТ" шла южнее и восточнее, но все окрестные комендатуры и блок-посты наверняка оповещены, скоро специальные команды начнут прочесывать леса. Никто не поручится, что местные жители или гарнизонные солдаты, услышав рев дизеля, не заприметили "бэтэшку".

Красноармейцев переодели в трофейные мундиры. Раненым вкололи морфия и прикрыли. Родную форму предусмотрительно сложили в мешки — пригодится. Как и ветошь — кресты с башни смывать. Маскарад завершился. Сам прицеп был с германскими номерами, на танке красовались кресты, а у группы появился мотоцикл. Горовцов со своими людьми, отходя от аэродрома, перехватили одинокого гонца из города. Не вовремя выехал немец на проселочную дорогу...

Камуфляж годился лишь для поверхностного осмотра. Стоит немцам потребовать "папирен"... Оставалось надеяться, что не потребуют. Были в ситуации и плюсы. Благодаря налету на аэродром, немецких самолетов можно было не бояться, но и без воздушной разведки одинокий танк, петляющий по проселочным и лесным дорогам, обратит на себя внимание. А уж к утру ориентировки будут у каждого "ганса" в радиусе ста километров.

У группы оставался еще козырь. Трофейная немецкая рация, настроенная на переговоры фрицев, снабжала отряд ворохом информации, среди которой изредка проскакивали интересные факты. Рота пехоты при поддержке трех танков вышла на патрулирование леса у Вощино? Значит, обходим Вощино и берем южнее. Усилен артиллерией блок-пост у переправы? Пройдем бродом. Танковый батальон требует заправщики к точке 12.2? Смотрим карту и берем между ними и полковым госпиталем, расположение которого на карте отмечено. Планшет со свежими пометками на карте Олег снял с убитого при разгроме колонны обер-лейтенанта. Порядок — вещь на войне нужная, но иногда излишняя осведомленность рядовых командиров — находка для диверсантов противника.

"Окно" для выхода им определили недалеко от места боя. В штабе 13-й армии, видимо, провели кратчайшую черту между аэродромом и линией фронта, резонно предположив, что задерживаться диверсантам после нападения на аэродром нет резона. Беда штабистов была в том, что о расположении немецких частей они имели довольно расплывчатые сведения. Устаревшие. Прифронтовые батальоны и роты постоянно передвигаются, их точная дислокация — результат ежедневной разведки, какой у могилевских товарищей не было. Там больше полагались на удачу. Олег в удачу не верил, потому потратил день на разведку. Истоптал трофейными ботинками ноги, но картину отхода для себя нарисовал. Отряд шел по тылам противника, подчиняясь указаниям новоиспеченного лейтенанта.

К "окну" вышли, проплутав почти два часа. Но, благодаря складкам местности, нигде не засветились.

Заехали в лесок, в километре от которого начинались траншеи, замаскировались, пыхнули зеленой и двумя красными ракетами, ожидая обещанного прикрытия — хороший артобстрел, после которого "БТ" пролетит пару километра и выскочит у своих.

Ждали полчаса.

Потом у опушки послышался рев бронетранспортеров. Пожаловали гости. Немцы выгрузились, выстроились цепью и двинулись на поиски любителей пиротехники. Артобстрелом с нашей стороны и не пахло.

Олег выматерился, стукнул кулаком по ладони и приказал уходить. Оставаться дальше было нельзя.

* * *

Торча в открытом люке "БТ", Ильяс вспоминал последний вечер на хуторе. Группа готовилась к походу. Не поступи приказ из Могилева, они все равно бы ушли. Не обнаружив диверсантов в первые после нападения на дороге дни, немцы не успокоились. Со всех сторон на хутор доходили тревожные вести. Немцы прочесывали село за селом, лес за лесом. До момента, как в укрытой кустами балке обнаружат заваленный ветками танк, оставались дни, если не часы. Пора было делать ноги. Штаб в Могилеве весьма вовремя придумал им "дембельский аккорд".

...Аля тихо плакала в углу. Полночи жарко шептала Ильясу в ухо, что ждать будет, что не надо ему никуда идти, что и здесь жить можно. После заревела, в подушку уткнувшись.

Олег на своей половине писал. Вытребовал керосиновую лампу, достал записную книжку убитого немца и строчил в ней огрызком карандаша. Ильясу было невмоготу слушать сдавленные рыдания, и он вышел к Олегу. Спросил, что ваяет. Оперу, что ли?

Рыжий криво ухмыльнулся и ответил, что оперу писать пока рано. А вот докладную записку — в самый раз. Потому как завтра вполне может случиться, что излагать мысли на бумаге станет некому.

— Чем с начальством поделиться хочешь? — Ильяс оглянулся, не слышит ли кто еще. — Промежуточный патрон, атомная бомба, Хрущева к стенке? Сам же понимаешь...

— Понимаю, — согласился рыжий. — Никто такому хода не даст.

— Зато в шпионы, паникеры и враги народа запросто запишут!

— Это да...

— Так что пишешь?

— Тактику применения танковых частей. Неизвестную здесь.

Ильяс глянул: на листках блокнота помимо текста виднелись прочерченные карандашом схемы.

— Ты серьезно? Кто, тебя, лейтенанта, слушать станет?

Лицо бывшего сержанта стало хмурым.

— Я это в училище учил. По учебникам и пособиям тех, кто на этой войне выжил. Знаешь, какой кровью за эти сведения плачено? Если хоть часть их в практику досрочно внедрят, тысячи жизней спасем! Победу на денек-другой, но приблизим.

— "А главное — запретите нашим войскам ружья кирпичом чистить"?

— Чего?

— Да так, вспомнилось. Из русской классики.

Олег отодвинул блокнот и с удивлением посмотрел на Ильяса.

— Не понимаю я тебя, Илья. Иногда, вроде, ты свой парень. А вот брякнешь что, и сразу... не понимаю, — он посмотрел на закрытую дверь в другую половину дома. — С полькой этой связался. С братиком ее недостреленным, дезертиром польским.

— Тебе тут не нравится?

— Мне, вообще, на войне не нравится в тылу сидеть. По ту или другую линию фронта.

— Что ж ты не послал "гэбэшников" в задницу? Плюнул бы и двинулся к фронту!

— Потому что приказ! Не я решаю, где мне полезней за родину сдохнуть.

— А это обязательно?

— Что?

— Сдохнуть?

Олег задумчиво повертел карандаш:

— Иногда. К чему разговор?

— Думаю, погибнем мы завтра. Даже если с аэродромом прокатит, далеко не уйдем. Там вокруг гарнизоны друг на дружке, все дороги через деревни идут, лесов почти нет.

Рыжий почесал небритый подбородок.

— Может и так.

Ильяс решился. Сдвинул лавку, уселся напротив.

— Ты думал над тем, что мы здесь делаем?

— Воюем, что ж еще?

— Нет. Что МЫ с тобой здесь делаем?

Олег всмотрелся в лицо собеседника, глаза его сошлись в щелочки:

— Мы здесь, чтобы эта война кончилась быстрее.

Ильяс криво ухмыльнулся:

— А я вот думаю, нас сюда послали, потому что дела остались незаконченные.

Олег откинулся на лавке, опершись спиной на бревенчатую стену.

— Мистикой увлекаешься? Карма, шварма?

Ильяс проигнорировал выпад.

— У тебя другие идеи?

Рыжий хмыкнул.

— Меня, Илья, шлепнули перед домом за то, что я человека по ошибке убил. Исправлять это тем, что следом отправлю еще десяток-другой фрицев, глупо.

Ильяс напрягся.

— Подробнее о том случае рассказать не хочешь?

Он физически ощутил, как потяжелел в кармане трофейных брюк "Люгер".

— О чем? — удивился Олег.

— О том, как ты... Не того убил.

Рыжий посерьезнел.

— Такое случается на войне. К сожалению. Когда постоянно на взводе, забываешь, что для кого-то твои действия могут стать вопросом жизни и смерти... Я забыл.

Олег придвинул к себе котелок с вареной картошкой, вынул одну, покрутил в руках и положил обратно.

— Жизнь — сложная штука, Илья.

— Ты убил невинного?

— Я часто убивал тех, кто считал себя такими... Но в тот раз я действительно ошибся. Погорячился, — рыжий уставился в стену за спиной Ильи. — Ты же знаешь суть дела. Нас обстреляли укурки. Ответным снарядом я их разнес, но потом дернуло меня заросли проредить. Снаряд угодил в дерево...

Ильяс подвинулся так, чтоб рука, взявшаяся за рукоятку пистолета, осталась незамеченной.

Рыжий продолжил.

— Я жалею, что так получилось, я этого не хотел. Суд определил, что часть своей жизни я должен отдать за ошибку, и я эту часть жизни отдал. Преступление и наказание, совершенное и полученное. Но кто-то решил, что цена вопроса выше.

Рука с пистолетом пошла наружу.

Олег встал и повернулся к Ильясу лицом, оставаясь по ту сторону стола.

— А ты как сюда попал, Илья?

— Я рассказывал: меня сбили...

Рыжий усмехнулся. Только сейчас Ильяс заметил, что за котелком, прямо перед вставшим командиром лежит старенький потертый наган. Руки лейтенанта опирались на стол так, что револьвер оказался между ладонями.

"Never free, never me, so I dub the unforgiven", — завыло в ушах.

Он встряхнул головой. Рыжий еле заметно усмехнулся.

— Ты, наверное, не смотрел старые советские фильмы? О шпионах, разведчиках, агентах?

Ильяс мотнул головой.

— Я ведь ждал этого разговора... Люди, они во сне на родном языке говорят. Иногда несут ерунду такую, что слушать тошно. Но в большинстве случаев то, что беспокоит человека днем.

Он не успеет! Снова не успеет! "Люгер" свинцовой гирей тянул руку вниз, заставляя потеть ладонь на ребристых щечках. Если рвануть и упасть вправо...

Рыжий перегнулся через стол:

— Ну же... Я жду... Говори!

— О чем?

— О том, зачем тебе ночью пистолет в кармане? Ты сидишь, чтоб рука с ним осталась незамеченной, но я же не первый день воюю. Во сне говоришь по-чеченски, а я ваш язык немножко знаю... Говори, что должен и хочешь мне сказать! Ведь хочешь? Иначе давно прирезал бы и ушел в лес.

Ильяс выпустил рукоятку "Люгера". Все равно не успеет.

— Ты убил мою сестру.

— Это я сообразил.

— И меня... Во дворе, когда пистолет в кармане зацепился.

Олег отодвинулся и выдохнул воздух.

— Вот ты кто! Мог бы догадаться: пистолет выхватывать ты так и не научился.

Ильяс ждал.

Рыжий сел, откинулся к стене, задумчиво рассматривая Ильяса так, будто только что увидел в первый раз.

— Ты хочешь мне отомстить, — полутвердительный тон не оставлял пространства для маневров.

Ильяс еле заметно кивнул.

— Я ДОЛЖЕН.

— Почему раньше не убил?

— Я... Мне тяжело это сделать.

— Что?

— Убить тебя.

Олег запрокинул голову к потолку, вздохнул полной грудью:

— В первые дни здесь, наверное, да, тяжело. Ты тогда салажонком был. Но сейчас, когда не одного ганса в ад спустил?

— Теперь тем более.

Рыжий всмотрелся в лицо собеседника.

— За все в жизни надо платить... — он взял со стола наган. — За все.

Ильяс еще раз прикинул шансы. Если вскочить и рвануть пистолет. Он может успеть, только...

Наган скользнул по столу под руку Ильяса. От удивления он схватился за рукоять вспотевшей ладонью.

Рыжий даже не дернулся:

— Может, ты и прав. За свою ошибку я заплатил жизнью. Твоя сестра отомщена. Но за свою жизнь, за свою ТУ жизнь, ты можешь спросить. И я отвечу. Долгов я никогда не любил.

Ильяс крутил в руке наган. Рыжий ждал.

— Тебя как зовут? — спросил внезапно. — По-настоящему?

— Ильяс.

Он хмыкнул.

— Почти не соврал... Послушай, Ильяс, дай я докладную закончу. Утром самолет будет. Если долетит. Привезет боеприпасы, заберет Любу и доклад. Может, от этих бумаг будет больший толк, чем от всей нашей операции?

Ильяс кивнул. Олег тут же повернулся к столу и взял в руки карандаш.

Рукоять нагана лежала в ладони, как влитая.

Долги?

Скрипел по бумаге карандаш. Ильяс сидел напротив пишущего человека и думал.

Долги?

— Ну, вот и все...

Олег откинулся к стене, подняв голову. Секунду спустя наган лег на стол рядом со стопкой исписанных листов.

— Ложился бы ты спать, командир! Самолет ребята и без тебя встретят, а тебе завтра свежая голова нужна.

Рыжий посмотрел на собеседника:

— А как долги?

— Какие?

— Семейные.

— За сестру кровь взята полностью. А мои личные вопросы — мое дело.

Рыжий посмотрел на Ильяса долгим взглядом, взял со стола наган и сунул в кобуру.

Утром, когда отряд выдвигался к месту, Ильяс вдруг понял, что изменилось в рыжем в последние дни. Тот перестал щуриться. Стал смотреть на мир широко открытыми глазами, не опасаясь света, крошек и комарья. Тому, кто умер, незачем бояться умереть снова.

А ведь рыжий ищет смерти...

Простая мысль, объясняющая многое. И отчаянную авантюрность их атак, и безмятежность ночного разговора. Ничто его не держит, нечего беречь, не к кому возвращаться.

А разве у него не все то же?

"Капли датского короля пейте, кавалеры.

Это крепче, чем вино. Слаще карамели.

Шум орудий, посвист пуль, звон штыков и сабель

Растворяется легко в звоне этих капель".

Видимо, что-то такое излучало его лицо, потому что Олег сдвинул шлем на затылок и заорал, перекрывая рев двигателя:

— По полю танки грохотали...

Танки, так танки. Спорить не тянуло.

Глава 11

Телефон в углу блиндажа глухо брякнул. Кутепов оторвал взгляд от стопки с донесениями и вопросительно глянул на связиста. Тот, прижав трубку к уху, сосредоточенно слушал, затем поднял растерянный взгляд на командира.

— Товарищ полковник! Танк!

— Один? — усмехнулся Кутепов.

— Наблюдатель говорит: наш танк! Движется по направлению к передовой из немецкого тыла.

— Какой наш?! Их давно нет! — Кутепов вскочил и подошел к связисту. — Кто на НП?

— Ефрейтор Прохоров...

— Дай! — полковник выхватил трубку и прижал к уху. — Здесь первый! Что за танк?

— Наш! — услыхал он искаженный мембраной голос. — Советский!

— Уверен?

— Так точно! "БТ" — такой, как у танкистов на петлицах. Звезды на башне. Маленькие, красные, но я разглядел.

"Провокация? — подумал Кутепов. — Захватили наш танк и под этой маркой хотят прорвать оборону? Очень даже может быть. После недавних боев они не такое готовы".

— Один танк? — уточнил у наблюдателя.

— Так точно! Только...

— Что?

— Он прицеп за собой тянет.

— Какой?

— Вроде тракторная тележка. В кузове люди. Форма защитная, значит, наши.

"Черт! — мысленно выругался Кутепов. — Час от часу не легче! Что они задумали?"

— Я — скоро! — сказал связисту, возвращая трубку. — Станут искать — на НП!

Согнув в голову в дверях, полковник вышел из блиндажа. Связист проводил его взглядом и закрутил ручку аппарата.

— Прохоров! — шепнул в микрофон. — К тебе сам!..

Полковник выбрался из траншеи и огляделся. На поляне, у края которой был вырыт блиндаж, царила суета. Воспользовавшись передышкой в боях, люди занимались насущными делами. В мелком подлеске застыли полуторки с откинутыми бортами — из них выгружали ящики с боеприпасами. Грузовики пришли ночью, ночью и уйдут. В небе темно от немецких самолетов, за одиночными бойцами гоняются, что говорить о машинах? Цепочка бойцов принимала ящики на плечи и тянулась по тропинке к линии обороны. У носилок, составленных рядами в тени деревьев, суетились мужчины и женщины в белых халатах, наброшенных поверх формы — готовили раненых к эвакуации. Обратным рейсом грузовики повезут их на аэродром. Ночью прилетят самолеты, выгрузят боеприпасы и заберут раненых. В Могилеве госпитали переполнены... В стороне группа бойцов копала яму для нового блиндажа. Вытертые до блеска о землю штыки лопат так и мелькали в воздухе. Саперы тащили к яме спиленные стволы молодых сосен — для наката. Пахло бензином, йодом, ружейной смазкой, но все перебивал густой аромат растопленный на солнце смолы. Июль, жара...

Велев охране оставаться на месте, полковник пересек поляну и подошел к высокой сосне, росшей у самой опушки. К стволу дерева были прибиты короткие перекладины из толстых веток — лестница. Рядом струился по чешуйчатой коре и пропадал в кроне телефонный шнур. Кутепов схватился за смолистую перекладину и подтянулся. Лезть предстояло высоко, но крепкий, жилистый полковник продвигался быстро. Под кроной дерева, в развилке веток, располагался НП — настил из досок с перилами, тщательно замаскированный сосновыми лапками. Кутепов взобрался на помост. Наблюдатель бросил руку к пилотке.

— Товарищ полковник! Ефрейтор Прохоров...

Полковник отмахнулся и потащил с шеи наблюдателя бинокль.

— Где?

Ефрейтор указал рукой. Кутепов поднес бинокль к глазам. Мощная трофейная оптика приблизила отдаленный лес к самым глазам. Полковник увидел грунтовую дорогу, пересекавшую чащу по направлению к шоссе. С высоты стоявшей на пригорке сосны в прогалах между кронами деревьев был заметен маленький, словно игрушечный танк с круглой башней и палочкой — пушкой. За собой он тащил тележку, в кузове которой сидели люди. Кутепов разглядел их головы и даже пересчитал их, однако, ни цвета формы, ни звезд на башне танка не различил.

"Ну, и глаза у него! — подумал о наблюдателе. — Или мои сдают? Старый я..."

— Товарищ полковник! — шепнул Прохоров. — Гляньте правее!

Кутепов сместил бинокль. Лесная дорога выходила к шоссе; сбегала к нему с возвышенности и пропадала в балке за асфальтом. Сейчас эта балка была до отказа заполнена... Полковник присвистнул.

— Со вчерашнего вечера стоят! — подтвердил наблюдатель. — Я докладывал.

"Почему не атакуют? — думал Кутепов, пересчитывая немецкие танки. Их было не менее десятка; не приходилось сомневаться, что внутри балки прячутся и другие. — Нет боеприпасов? Это у нас их нет; немцам их словно из Берлина везут — по прямой дороге. Чего они ждут? Или кого? Этот танк? Тогда почему тот движется через лес? По шоссе было бы быстрее, да и безопаснее. Соблюдают секретность? Зачем? Балка и шоссе в низине, из наших окопов не просматриваются. Об НП на дереве немцы не подозревают, иначе сбили бы из пушки. Накрыть бы их самих — из гаубиц!" — мысленно помечтал полковник и вздохнул. Гаубицы в полку имелись, целый дивизион, а вот снаряды к ним кончились. Железная дорога к Могилеву перерезана, боеприпасы возят самолетами. Прошлой ночью снаряды не долетели, обещали следующей...

Полковник перевел окуляры на лесную дорогу. Танк был недалеко от опушки. "Сейчас все выяснится! — подумал Кутепов. — Если спокойно покатит к немцам, значит, провокация. Если же нет..."

Полковник внезапно подумал, что танк может оказаться нашим. Едет себе наудачу, не подозревая, с кем встретится в скором времени. Немцы "БТ" заметят, повернут башни и расстреляют, как в тире. Возможно, танк успеет огрызнуться — раз или другой. "Если есть чем!" — мысленно добавил полковник, присовокупив к догадке правдивый посыл: снарядов у танкистов наверняка нет. Если и были, то потратили. Кутепову на миг стало жаль неведомых ему бойцов, но это чувство было нерациональным, и он его подавил. Его полк за неделю боев потерял половину личного состава, пусть не зря потерял — немцев уложили не меньше, но все же... Война, всех не пожалеешь.

Внезапно он заметил мотоцикл. Тот катил по лесной дороге навстречу танку. Мотоцикл мог быть только немецким. "Вот и разъяснилось! — понял Кутепов. — Провокация! Ждали их!" Наблюдать, однако, полковник не прекратил: следовало разобраться в намерениях врага. Мотоцикл подкатил к танку. "БТ" остановился, из люка показались головы танкистов. Они о чем-то коротко переговорили с посыльным и скрылись в башне. Из кузова тележки соскочили на землю солдаты. "БТ" свернул с дороги и, ломая подлесок, пополз к шоссе. Солдаты устремились за ним. Мотоцикл попробовал следом, но не пробрался через бурелом и двинулся по дороге.

"Та-ак! — подумал Кутепов. — Интересное кино!"

"БТ" то и дело скрывался за деревьями, следить за ним стало трудно, но полковник не отрывал глаз от окуляров. В конце концов, танк все же исчез в чаще. Для того, как понял полковник, и забирался в лес. Мотоциклист тоже пропал, видимо, нашел тропинку. "Что дальше? — подумал полковник. — Командир у танкистов не дурак — выслал разведку. Та разглядела немцев, оценила соотношение сил. Вступать в бой им не с руки: раздавят мгновенно. Пройти скрытно к передовой у них не получится: с этой стороны лес густой, танку не пробраться. Остается бросить машину, и попытаться просочиться пешим порядком. Тогда у них есть шанс, слабый, но есть. Будут ждать темноты... Надо предупредить посты".

Внезапно он разглядел на шоссе движение. Два больших топливозаправщика в сопровождении мотоциклов катили со стороны Бобруйска. Подъехав к балке, они затормозили, затем осторожно свернули с дороги. Один скрылся в глубине, второй остановился сразу за обочиной. Возле него засуетились фигурки в черном, извлекли из-под цистерны шланги и потащили к ближним танкам.

"Так вот чего немцы ждали! — догадался Кутепов. — Сейчас заправятся и двинутся на нас. Надо отдать приказ. Жаль, кончились снаряды к гаубицам, сейчас бы огневой налет..."

Он не додумал. Из леса, где скрылся "БТ" грохнул пушечный выстрел. Звук "сорокопятки" докатился до "НП" ослабленным, но вполне различимым. Топливозаправщик вспух огромным, красным шаром. Тот поднялся выше краев балки, достиг крон деревьев, и опал, накрыв ближние танки. Те запылали. Горело все: раскуроченный заправщик, ближние к нему танки, земля вокруг, немецкие танкисты... Они бежали прочь, падали и катались по траве, пытаясь сбить пламя.

— Ух, ты!.. — выдохнул наблюдатель.

Полковник не успел ответить, как пушка в лесу снова грохнула. Второй огненный шар вспух в глубине балки. В следующее мгновение кусты на опушке раздвинулись, и "БТ" выскочил на склон. Он скатился к шоссе, завернул на него и помчался к линии фронта. Следом поспешал мотоцикл. Из кузова тележки бойцы били по немцам из пулеметов.

— Что делает! — воскликнул полковник. — Среди белого дня! Нет, ну сообразил же! Сукин сын! Связь! — крикнул он удивленному наблюдателю. — Живо!

Прохоров крутанул ручку аппарата и протянул Кутепову трубку. Тот выхватил и закричал в микрофон:

— Семенов? Немедленно передать по линии: к нам прорывается советский танк, с бойцами. Не стрелять! Поддержать огнем, а если нужно — атакой! Я сам...

Полковник не договорил. Бросив трубку наблюдателю, он стал спускаться вниз. Соскочив на траву, он скорым шагом направился к передовой. Охрана, скучавшая у блиндажа, заметила и устремилась следом. Кутепов спрыгнул в траншею, прошел ходом сообщения и нырнул в блиндаж комбата-2. Тот заметил командира и бросил руку к козырьку фуражки.

— Показались? — спросил полковник, приникая к окулярам стереотрубы.

— Нет еще! — доложил тот.

— Дай команду на батарею: подавить немцев!

— Снарядов мало...

— Знаю, что мало, — отрезал Кутепов. — Потому стрелять, если за танком погоня или немцы артиллерию подключат. Зря патроны не жечь. Эти залетные немцам атаку сорвали. До завтра не сунутся. Предупреди артиллеристов: близко к танку снаряды не класть. Он тележку тянет, а в ней — люди. Посечет осколками.

Комбат взял трубку телефона и распорядился. Кутепов не отрывался от окуляров. Но, прежде чем он что-то увидел, в тылу немецких окопов послышалась стрельба. Пару раз грохнула пушка, как догадался полковник, танковая, разрывы снарядов сменил треск пулеметов. По звуку четко выделялись "МГ"; в металлический звук немецких "швейных машинок" периодически вплетались очереди из Дегтярева. Танк показался совсем не там, где ждал Кутепов: не на шоссе, а далеко в стороне. Незнакомый полковнику командир логично решил, что у дороги концентрация войск противника выше, и зашел с фланга. "БТ" с тележкой выскочил из кустарника, мелькнул на взгорке и скользнул в низину. Недоступный теперь для прямого огня из немецких окопов, танк мчался к лесу — в тыл советского полка. Мотоцикла видно не было. Немцы, однако, спохватились быстро. На лугу позади танка и по сторонам от него встали кусты разрывов. Били минометы. Не имея возможности вести фронтальный огонь, немцы открыли навесной. Повредить танку мины не могли, но людям в тележке приходилось туго. Кутепов заметил, как они прячут головы за борта, и досадливо крякнул. "Сорокапятки" словно услышали — открыли беглый огонь по немецкой батарее. Разрывы на лугу прекратились.

— Вот так! — процедил Кутепов. — Это вам не по Монмартру гулять!

Монмартр полковник вспомнил не просто так. Захваченный вчера немецкий "язык" показал: против 388-го полка фронт держит 15-я пехотная дивизия Вермахта, переброшенная из Франции. Оторвавшись от стереотрубы, Кутепов выскочил из блиндажа и устремился к лесу. Следом поспешал комбат-2 и другие командиры. Прибежали они как раз вовремя. "БТ", невредимый, подкатил к опушке, вломился в подлесок и, пронизав его, замер у толстой сосны. Мотор заглох. Со звоном откинулись квадратные люки на башне. Из правого выбрался коренастый танкист в кожаном шлеме, огляделся и спрыгнул на траву. Заметив в стороне группу командиров, направился к ней. Не дойдя пяти шагов, ударил строевым и вскинул ладонь к шлему.

— Товарищ полковник, особая группа НКГБ в составе десяти человек вышла из немецкого тыла. Убитых нет, — он оглянулся на прицеп. — Но есть раненые — посекло осколками. Лейтенант госбезопасности Волков.

— Мотоцикл — ваш? Где он? — спросил Кутепов.

— Подбили — еще на подходе к немецким окопам. Но люди живы, мы их подобрали.

— Сукин ты сын! — буркнул Кутепов и, внезапно для всех, шагнул к лейтенанту и обнял его. Тот растерянно заморгал глазами.

— Где учился воевать? — спросил полковник, отступив.

— У немцев, — усмехнулся Волков.

— Крепко учили? — сощурился Кутепов.

— Не жалели, — подтвердил лейтенант.

— Ну и ты их в балке... Не жалел.

— Не смог удержаться. Нам прикрытие для прорыва следовало создать. Чтоб у немцев заботы появились, — продолжил доклад Волков. — Да и фашисты обнаглели: охранение в тылу не выставили. Как им спустить?

Кутепов засмеялся. Командиры за его спиной поддержали.

— Твоя группа по тылам немцев шороху наводила? — вспомнил полковник. — Мне сказки рассказывали, что у нас там отряд чекистов на танке разгуливает, языков пачками берет и тыловиков немецких на траки мотает.

— Так точно!

— Совсем молодец! Все думали, что вам каюк.

— Немцы тоже так думали.

Полковник кивнул, похлопывая танкиста и радостно щурясь.

— Идем. Послушаем о подвигах ваших, — он обернулся к командирам. — Людей лейтенанта накормить, раненым оказать помощь. Живо!

* * *

Олег.

С полковником просидели долго. Въедливый, дотошный попался. Все не хотел отпускать, расспрашивал, даже еду принесли в блиндаж. Пока хлебал из котелка, он только ложкой картошку по супу гонял, и смотрел на меня украдкой, прищурившись. Оценивал. Что-то явно задумал, но еще не принял решения. Скажет, но позже. Когда убедится, что с нами дело покатит. По повадке, организации в полку и дисциплине видно: толковый мужик. Всем бы таких командиров на этой войне — горя не знали бы. Во все времена люди считали, что офицер — это звание, должность, деньги, красивая форма с орденами и пенсия в сорок пять лет. То, что к этому прилагается обязанность в любой момент умереть за Родину, как-то забывают. Ладно бы гражданские так думали, но кое-кто в погонах тоже уверен: все, что от них требуется, так это скользить по паркету. Какое время не возьми, везде эта сволочь. Нынешняя война не исключение. А тут повезло — не бздун штабной попался.

Полковник сводил меня к линии обороны, мы там присмотрелись к местности, кое-что уточнили. Вид перед нашими окопами впечатлял. Сколько хватало взгляда, на поле стояли горелые немецкие танки; даже на беглый взгляд их было более тридцати. Столько, да еще в одном месте я не встречал.

— Гаубицы, — пояснил полковник. — Главным образом. У нас тогда были снаряды. Когда немцы придвинулись ближе, заработали "сорокопятки". Несколько танков все же прорвалось, этих сожгли за окопами — бутылками с зажигательной смесью.

Все продумал и людей подготовил. Голова! Что тут добавить? Уважаю таких!

Мы вернулись на поляну, здесь меня нашел Коля.

— Товарищ лейтенант! — сказал, когда полковник удалился. — Там Люба... Я хотел сказать, товарищ сержант... — он смутился. — Вас просит.

Молча двинулся за ним. Самолет утром не прилетел, докладную не забрал. Так что пришлось волочь прицеп, который здорово трясло на колдобинах. Но тут уже было не до комфорта. Впрочем, после первого, неудачного нападения на аэродром прицеп очень даже пригодился.

Посеревшая от кровопотерь Люба всю дорогу просидела в кузове, баюкая ладонью левой руки запястье правой. Немцы лупили минами от души, но пронесло. Здесь руку ей заново перевязали, поменяли бинты на кисти; словом, о случившемся я на время забыл. Коля напомнил.

Люба полулежала, прислонившись спиной к стволу сосны. Лицо у нее было бледным, черты лица заострились. Увидев меня, попробовала встать, но я удержал. Я присел, Коля потопал к танку.

— Товарищ лейтенант! — сказала она придушенно. — Меня отправляют в тыл. Как стемнеет.

Эх, Люба, Люба! Расстроена? Зря. Отдохнешь от стрельбы и крови.

— Посадят в самолет и увезут за линию фронта, если место будет. Я... — Она глубоко вздохнула, глаза подернулись слезой.

— Тихо, тише, товарищ сержант, — я постарался голос смягчить, но вышло только хуже: она едва не заревела. — Это разумно. Здесь война, а на фронте нужны здоровые...

— У меня же легкая рана! — глаза как у кошки, сверкают и искрами ссыплют. — Осколки вытащили. Неделя-другая...

— Нет у нас этой недели, — попытался ее утихомирить. — Немцы к Смоленску дошли. Теперь прикинь: где Могилев, а где Смоленск? Красная Армия отступает. Мы в кольце, и помощь не придет. Понятно? Лети! Отдохнешь, подлечишься.

— А вы?

— Выберемся. От Бреста топаем и, как видишь, к Могилеву добрались. Мы, как колобок — от любого уйдем.

Улыбаюсь фальшиво. Только бы не сообразила. До Москвы нам наверняка не добраться, как и до Смоленска. Это наш последний рубеж. Только Любе знать это не обязательно.

— Товарищ лейтенант! — она всхлипнула. — Я... Я не хочу без вас! Пожалуйста!..

И — мокрым лицом мне в грудь. Внутри екнуло, дернулось, запершило в горле. Обнял тростиночку.

— Ну что ты, зайка? Ты ж — большая девочка...

— Зайку бросила хозяйка, — шепот шел сквозь сдавленные рыдания, — под дождем остался зайка. Со скамейки слезть не смог, весь до ниточки промок.

Эти стихи я читал дочке. Уже сочинили? Откуда она их знает? У нее ведь нет детей.

— Люба, — сказал я, чувствуя себя подлецом, бросающим малого ребенка. — Я тебе обещаю. Я тебя обязательно найду. Что бы ни случилось!

— Правда?

Оторвалась от моей груди и заглядывает в глаза — снизу вверх. И такая в них надежда хлещет, что не по себе как-то. Зачем сказал?

— Клянусь! Как только выберемся...

— Ты... Вы...

— Вася... Меня зовут Вася. И тебе я больше не командир. Понятно?

Неуверенный кивок.

— Ты замечательная девушка! Ты лучше всех! А теперь будь паинькой и слушайся докторов.

"И держись подальше полудурков безбашенных! — добавил мысленно. — Нет, она, конечно же, супер. В нашем времени о такой только мечтать. Там бы я ее не упустил. На руках бы носил... И не думай! — спохватился я. — Здесь война, и длиться ей четыре года. Нам не уцелеть, по крайней мере, мне. Пусть хоть она..."

Люба закрыла глаза и подставила губы. Осторожно коснулся их своими, затем чмокнул в щеки. Прильнула, я погладил спинку, слушая телом нежный трепет. По спине пошла теплая волна, захотелось сжать ее со всех сил и никуда не отпускать...

Она вздохнула и отстранилась.

— Вот! — вытянула из нагрудного кармана листок. — Это адрес мамы. Как появится возможность, напиши! Она сообщит мне адрес твоей полевой почты, и я отвечу. Хорошо?

Нет, ну ведь умница! Все продумала! Кивнул и взял листок.

— Побудешь со мной?

Я кивнул. Плечи наши соприкасались, ее здоровая рука лежала в моей. Молчали. Думали... Какое кому дело, чем я терзал свою голову в тот момент?! Мне было хорошо.

Все закончилось быстро. Прибежал посыльный: война не хотела отпускать своих пешек. Предстояло уточнить детали завтрашней операции — с командирами на линии. Чмокнул Любу в горячие губы — у нее начинался жар, встал и ушел. Не оглядываясь... Зашел к Кутепову и выпросил на пару часов его "Эмку", в штаб съездить. Надо было в глаза товарищу одному посмотреть. Ильяса не трогал. Он после случившегося на хуторе и так был не в себе.

* * *

Ильяс.

Когда стало понятно, что "окно" нам не приоткроют, рыжий развернул танк обратно. Тыкаться в линию фронта без разведки, как с обрыва в воду прыгать — высока вероятность свернуть шею. Потому решили отойти. Скорее всего, рыжий опасался за Любу. Рассчитывал, что следующей ночью сумеет вызвать самолет и отправить свою радистку на большую землю без риска. Ну, почти без риска.

Возвращение вышло плохим.

За пару километров от хутора оставили танк и прицеп. По дороге умер один из раненых. Его и убитого закопали на месте. Радистку несли на самодельных носилках. Второй раненый ковылял сам, его задело на излете, пробило плечо, пуля застряла около кости. Рану туго перебинтовали, притянув руку к груди. Идти он мог. Когда до опушки леса, выходившей на хутор, оставалось метров двести, шедший первым Горовцов остановился.

— Дымом тянет.

Принюхались. Действительно, несло гарью.

Раненых оставили под присмотром Коли, дальше двинулись втроем: Леша Горовцов со своим МГ, рыжий и я. Вышли на опушку и встали. Хутора не было. Вместо домика, сараев и овина перед нами лежала груда дымящихся развалин, посреди которых высилась обугленная печь. Сад не тронули, только на ближайшей к дому яблоне повесили что-то.

— Как же так? — промямлил я, оседая.

Рыжий, ругаясь, крутил колесики бинокля, всматриваясь.

— Суки.

— За что их, ее? — глупый вопрос вылез наружу. Я и сам знал, за что.

— Кто-то из селян сдал, — мрачно выдавил Горовцов. — Мы здесь примелькались. Немцы — не валенки тупые, два и два сложить могут. Раз долго по тылам катаемся, то базу имеем. Проехались по деревням, поговорили с народцем, кто-то и сболтнул. Тут, ведь, не все до советской власти охочие.

— Суки!

Хотелось рвать на себе одежду. Я догадывался, что немцы оставили на яблоне в саду. По лицам рыжего и Леши догадывался.

— Она?

Рыжий кивнул.

— Табличку на грудь повесили какую-то.

— Суки-и-и! — уже выл я.

Олег сложил бинокль.

— Уходим. Могли засаду оставить.

Он взял меня за плечо, но я вырвался.

— Я в село. Хочу по душам с местными поговорить. Если про нас сболтнули, то, возможно, знают кто. К нему и наведаюсь, — слова вылетали со свистом, шипением. Голова кружилась и, казалось, готова была взорваться.

На удивление, рыжий легко согласился.

— Хорошо. Сходим.

Я не сказал главного. Село — ключ к тому, кто сделал это. К отряду, взводу, бригаде — не важно. Я найду их и буду бить, пока смогу двигаться и нажимать спусковой крючок. Не думать, а действовать, рвать их руками, зубами — вот чего хотелось. Ненависть и ярость застилали глаза красной пеленой, от которого сводило мышцы. Слова не вылетали — выходили с хрипом.

Мы обошли хутор по дуге и потопали к селу.

— Стой! — Горовцов схватил меня за рукав и силой утянул в траву. — Там!

У окраины села на въезде появился бруствер из мешков. Вдоль струганной палки, должной изображать шлагбаум, прохаживался часовой в немецкой форме и с винтовкой на плече.

— Дальше! Туда, — Леша показал рукой на заросли кустов.

Я взял у рыжего бинокль и всмотрелся. Чуть в стороне от дороги между домами поблескивала щитом низенькая немецкая пушка. Прикрытая зарослями, она была почти незаметна.

— Это они к встрече приготовились, с нами, — Олег сплюнул и забрал бинокль. — Пойду вокруг поброжу, на улочки полюбуюсь. Вы тут побудьте.

Я рванулся, но Горовцов удержал.

— Не дури! — шепнул в ухо. — Сдохнуть за просто так — это всегда успеется.

Вернулся рыжий быстро.

— На площади перед сельсоветом тоже виселицы. Шесть штук. Двух повешенных я узнал — один из наших пареньков— из тех, что ты тренировал, и фельшер. Остальных не знаю. Стоит грузовик немецкий, но самих солдат не видно. Пулеметное гнездо вон там и танк на другой стороне деревни в кустах замаскирован.

Он сплюнул.

— Похоже, что нас ждут.

— Все равно пойду, — упрямо сипел я.

— Не дури. Толку не будет. Хочешь счеты сводить, думай, как аэродром уделать. Да и дальше, поверь, я тебе этих кровников на линии огня обеспечу. На четыре года вперед.

Рыжий уговаривал меня, как ребенка. Разжевывал и повторял. А мне хотелось обойти его и бежать в деревню. Добежать и...

— Не дури. У них вон из под той крыши бликует. Или снайпер или наблюдательный пункт. Скорее всего, все подходы просматривают. Немцы, сука, педантичные засранцы.

— Мы на танке!

— Завалят нашу картонную тарахтелку на подходе. Броня, сам видел, крупнокалиберным пулеметом шьется. А тут пушка уже наведенная. Да еще не факт, что одна. Возможно, не все приметил.

Я помню, что скрипел зубами и ругался, а он все уговаривал и уговаривал... К вечеру ушли. В одиночку я много не навоюю, а за мою жизнь я собирался сотню чужих брать. Тут погибать надо с умом.

Так что ушли... Добрались обратно к хутору. Я залез на яблоню и срезал веревку. Спустил тело. Олег отыскал в развалинах сарая лопату.

Копал до ночи. В саду рубил коренья, выбрасывал тяжелый чернозем, выковыривал камни. Работал с исступлением, выкладываясь, не оглядываясь на завернутое в шинель тело. Когда засыпал холмик, сверху воткнул связанный из обугленных палок крест. И патрон положил.

К ночи вернулись к раненым, дошли до танка, прикинули план повторного налета на аэродром. Заметил, что говорить и смотреть на рыжего мне стало легче. У меня теперь не человек, а нация кровников появилась. Что тут старые обиды?

— Ты все понял, Илья?

— Да, командир.

— Тогда поехали.

Поехали.

* * *

Олег.

Кутепов не спросил, зачем мне в город и что я забыл в штабах. А спросил бы, пришлось бы врать. Не люблю, да и не умею толком.

Ехал же я в город, чтобы посмотреть в глаза суке, что нас на той стороне бросила. Приказ моему отряду подписал полковник Сулько. Его я и собирался искать.

Сначала думал пристрелить говнюка. Потом решил, что поговорю для начала. Постараюсь понять, как такая гнида в командиры пробралась. А потом как-то и злость прошла.

Через город ехать было тяжело. Налеты уничтожили большую часть зданий, сровняли с землей центр. По улицам бродили отряды гражданских, пытающихся откопать очередной завал, ехали телеги с добром, беженцами, ранеными. Стайки женщин с детьми пробирались к вокзалу. Их взгляды, полные безысходности, изредка вспыхивали, когда навстречу попадались организованные части. Сбитые из обозников, тыловиков, комендантских взводов маршевые роты шагали к фронту.

Мы проехали два временных госпиталя, пункт перекомплектации, где из окруженцев, дезертиров и остатков разбитых частей клепали заплатки для передовой, военкомат с молодежью у входа. Все вокруг скрипело и стонало, фронт прогибался и грозился лопнуть. Ощущение краха сковывало.

Сулько нашел у временных складов, где полковник проводил совещание. Вломился в кабинет, представился. Глаза полкана удивленно сузились, но, ни страха, ни вины я в них не увидел.

— Почему явились, если задание не выполнено?

— Выполнено, товарищ полковник! Аэродром захвачен, самолеты уничтожены. Около двадцати единиц летной техники, цистерны с горючим, зенитная батарея — все поломано.

— Как?

— Атакой в лоб.

— В лоб? Силами полувзвода?

— Неполного отделения и танка.

Сулько вскочил, расплываясь в улыбке:

— Аэродром уничтожили? Вот молодцы.

Меня аж передернуло:

— Молодцы то молодцы. Только "окно" мы на свою сторону не нашли.

Отвел глаза полкан, руками на столе бумажки передвинул, но не трухнул, ответил:

— После выполнения задания надо было сообщение послать. О выполнении. Про "окно" на передовую загодя никто не сообщает. Утечки, шпионы — сами понимаете. Дали бы знать — мы бы вам и артиллерийское прикрытие и дорогу через мины показали бы.

Врет? Или в самом деле вся промашка — наш косяк?

— У нас радистка ранена. В приказе такой инструкции не было.

— Это очевидно. Порядок такой. В радиопослании каждую деталь не прожуешь.

Теперь он смотрел уверенно. Радостная улыбка с лица не сходила.

— Молодец, лейтенант!

— Служу... трудовому народу!

— Молодец. Представим ваш экипаж к наградам. Когда немца отгоним.

Отогнал один такой. Бонапарт местечкового разлива.

— Вы пока отдыхайте, потом на перекомплектацию. Танковых соединений у нас не осталась, но как танк поддержки стрелковым частям вы пригодитесь. Где сейчас находитесь?

— Кутепов под крыло взял. Там воевать собирались.

Полкан согласился.

— Хороший командир. И место ответственное. Добро. Там и оставайтесь.

Он поднял подбородок и замолчал. Ждет, что поблагодарю и уйду? Видимо, да.

— У меня просьба.

— Какая?

— Радистку нашу раненую, пока немцы авиацию не подтянули, самолетом в тыл отправить.

Сулько кивнул:

— Это можно. Сейчас черкну записку авиаторам. Где они, знаете?

— Найду.

— Вот и ладно, — он набросал карандашом несколько слов на листке блокнота, вырвал и протянул. — Можете идти, товарищ лейтенант.

Козырнул и вышел. Как-то у меня неправильно мордобой с разборками вышел... Зато Любу на большую землю переправлю. И то хлеб!

Эмка доставила меня до позиций, записку отдал шоферу. Водитель у Кутепова был смышленый, пробивной, под стать шефу. Справится. Еще одно расставание с Любой переживать не хотелось.

— Найдешь, завезешь на аэродром и проследишь, чтобы улетела. Понял?

Шоферюга ухмыльнулся:

— Обижаете. Все сделаю в лучшем виде.

Ну и ладно. Хоть этот камень с души снял.

Остаток дня прошел в хлопотах. Следовало подготовить к бою танк: проверить работу механизмов, загрузить боеприпасы, "поиграть" с трофейными рациями. Сам разобрался в них быстро, но местного связиста следовало научить. Заодно проверить качество связи. Немецкое превосходство в этой отрасли было налицо; я только вздохнул, вспомнив, что подобных раций Красной Армии еще долго не видать. Коля с Ильей помогали. Готовились и Горовцов с уцелевшими бойцами. Прослышав, что их забирают в пехоту, пулеметчик пришел с флягой трофейного шнапса и одной просьбой: не отдавайте! Расставаться не хотелось и мне: привык к мужикам. Охранение моему отдельному танковому взводу требуется, и всегда лучше, когда с тобой свои, привыкшие к танку люди. Попросил за Алексея — не отказали. Горовцов сдал немецкий "МГ" — патроны к нему кончились, и обзавелся Дегтяревым. Весь вечер он с бойцами чистил новое оружие, выбивал и распределял боеприпасы и продукты.

Илья выглядел смуро: переживал гибель Али. Понять нетрудно: в нашем времени такую бабу поискать! Красивая, работящая, преданная... Нет ее, а Любу в тыл увезли... Вот ведь жизнь! Как мирное время, так бабы поганые, а как встретишь хороших, тут тебе и война! Не понос, так золотуха...

Коля с бойцами притащили из леса еловых лапок, побросали на них шинели и улеглись. Ребята сразу захрапели — умаялись, а мне сон не шел. Потому даже обрадовался, когда за мной пришли.

В блиндаже Кутепова оказалось не протолкнуться. Вошел, попытался доложить, но мне сделали знак молчать. Присмотревшись, понял причину. Кутепов допрашивал "языка". Худой, долговязый немец с нашивками гефрайтера, то есть ефрейтора, явно трусил: отвечал торопливо, подобострастно заглядывая в лицо полковнику. Под глазом немца темнел здоровенный синяк: видимо, разведчики, когда брали в плен, приложили.

Кутепов допрашивал без переводчика. По-немецки говорил бегло, уверенно, я аж обзавидовался. Умеют же люди! А мне языки давались плохо — как школе, так и в училище. Да и зачем танкисту иностранный язык? Из-за брони переговоры вести? Ответы пленного полковник сам же и переводил. Командиры, сидевшие на нарах, внимательно слушали и помечали карандашами в блокнотах.

Допрос не затянулся. Пленного увели. Уходя, тот оборачивался, пытаясь заглянуть в глаза полковнику, но Кутепов на него не смотрел. "Каюк немцу! — подумал я. — Куда его в окружении пристроить? Отведут в кусты и..."

— Всем понятна диспозиция противника?

Офицеры закивали.

— Тогда на сегодня все. Свободны, товарищи! — сказал Кутепов.

Командиры встали и направились к выходу. Я двинулся следом, но полковник остановил.

— Вас, товарищ Волков, я попрошу остаться.

Сухо так сказал, официально. Внутри кольнуло — не к добру. Замер у двери. Кутепов сделал знак подойти и указал на нары. Присел. Тускло светила керосиновая лампа. Возникший из-за спины сержант притащил закопченный чайник и две кружки, после чего исчез. Кутепов бросил в чайник щепоть заварки, подождал немного и разлил дымящийся чай по кружкам. Одну, присовокупив кусок сахару, придвинул мне. Ложечек, чтоб размешать сахар не было, и я поступил по примеру полковника: бросил кусок в рот и стал глотать кипяток. Пили молча, обжигаясь и хукая. Если пригласили пить чай, то бить или по мозгам ездить явно не будут — уже хорошо. Чуть отлегло, расслабился, на стену облокотился.

Чай кончился быстрее, чем сахар; оставшийся кусок я разгрыз и проглотил. Кутепов, заметив, укоризненно покачал головой и снова наполнил мне кружку. Пришлось пить несладкий.

— Хороший чай, — сказал полковник, когда мы закончили, — довоенный.

Лично мне чай хорошим не показался — веник-веником, но спорить не стал.

— О вашем выходе из немецкого тыла я доложил в штаб корпуса и получил разрешение оставить группу в полку.

Ну, неплохо: ожидал что-то подобное. Можно даже порадоваться: воевать с умным командиром — удача.

— Это хорошая новость, — продолжил Кутепов, — но есть и плохая. НКВД не подтвердил присвоение званий вам и Палянице. Вот эти петлицы, — полковник указал на мой воротник, — вам придется снять.

Ну, суки! Гэбня поганая! Чувствовал... Что ж это такое! Там разжаловали, теперь — и здесь? Так там хоть было за что!

— Известно это стало не сегодня, — полковник смотрел на меня, и глаза его почему-то искрились. — За разгром аэродрома вашу группу представили к наградам. Всех. Немцы прекратили налеты на Могилев — весь день по всем каналам координировали поиски диверсионной группы. В штабе армии стали заполнять представления, обратились в НКВД, а те отворот выдали. Нет представления к званиям, нет приказа, нет удостоверений.

А, ведь, точно. Не привозил гэбешник корочек. Сказал, что к званиям представлены, формальности решатся в течение недели, и исчез.

Полковник продолжил:

— Ваши довоенные звания были известны, но в штабе армии сочли неудобным писать представление на сержанта, который командовал вместо младшего лейтенанта. Словом, товарищ Волков, вы больше не лейтенант госбезопасности. Можете, конечно, пройтись по инстанциям, поискать правду? — он сделал паузу. — Желаете?

— Да ну их! — буркнул я. — Не больно-то хотелось! В гэб... в штабе сидеть.

— Это кому как, — не согласился он. — Ладно, не буду томить. Представления на вас с Паляницей все же послали. Только перед этим подписали один приказ. Отныне вы и Паляница — лейтенанты Красной Армии, самые обыкновенные. Доволен?

Отлегло... Вскочил и зарычал:

— Служу России!

— Что?!

— То есть... Трудовому народу!

Полковник смотрел хмуро, постукивая пальцами по столу. Я обливался потом: в блиндаже было душно. Это же надо так ляпнуть!

— Вот что, Василий Кузьмич! — он встал. — У меня есть привычка: гулять перед сном. Свежий воздух здоровью полезен, да и спится после хорошо. Врачи рекомендуют. Не желаете составить компанию?

Попробовал бы я не пожелать! Мы вышли на поляну. Полковник завел меня в самый центр. В лунном свете было видно: вокруг — никого. Умно. В блиндаже не посекретничаешь: люди кругом. Кто-нибудь да услышит.

— Ну? — спросил Кутепов.

— Что?

— Не хочешь мне рассказать?

— Что?

— Правду.

— Какую?

— Кто вы и откуда.

— А есть сомнения?

Он поджал губы:

— Я не могу доверять командиру, который что-то скрывает.

Чего он от меня хочет? Полковник, заметив сомнения, чуть отступил, руку на пояс сдвинул. А кобура то у него расстегнута.

— Никакой ты не сержант, Василий Кузьмич Волков! Сержанты так не воюют. Слишком хорошо осведомлен о тактике действий немецких войск, особенно — танковых. Откуда? Даже я такого не знаю. Это, во-первых. Во-вторых, твоя... ваша речь, манеры выдают человека с высшим образованием, причем, скорее всего, военным. Я окончил Александровское военное училище до революции, впоследствии — Академию Генерального штаба, так что разбираюсь. И не надо историй о вашем разжаловании!

— Вы знаете?

— В полку есть особый отдел! — пожал плечами Кутепов. — Всех, выходящих из окружения, проверяют, ваша группа — не исключение. В силу обстоятельств вашего появления здесь допрашивать вас не стали, но с людьми поговорили...

"Коля! — понял я. — Больше некому. Его и за язык тянуть не нужно".

— Историю о том, как воевали в Испании, где командовали ротой, и были разжалованы за некрасивый проступок, можете рассказывать дамам — им такие нравятся. В армии такого быть не могло. Вас бы просто выгнали — и все! К тому же после Испании были Польша, Франция. Из ваших обмолвок я понял: вы знаете историю тех кампаний, причем, неплохо. Спрашивается, откуда? Учились в академии Генштаба? Так сержантов туда не берут... А ваше странное: "Служу России!" Так что, Василий Кузьмич, давайте. Раскрывайте карты, пока не позвал особиста!

— Разоблачиться перед партией?

— Сначала передо мной! — он не принял шутки. — Или считаете: недостоин?

— Все равно не поверите.

— Я постараюсь, — заверил он и уже открыто ладонь на рукоятку нагана положил.

— Желаете историй? Их есть у меня. Слушайте. Я, действительно, командовал танковой ротой и был разжалован. Только случилось это в другой стране, через шестьдесят с лишним лет от этого времени...

* * *

Ильяс.

Утром Олег был хмур, зол и неразговорчив. Видимо, переживал разлуку с радисткой. Вчера они при расставании друг друга глазами ели. Если бы не вызов к полковнику, вполне могли б и поисками укромного местечка заняться. Теперь только эсэмэсками и пообщаются. Хотя, какие тут эсэмэски? Письма бумажные, треугольником сложенные. "Пи-и-и-исьма, письма лично на почту ношу..."

Волков зыркнул исподлобья и все фривольное настроение сдуло.

— Что случилось?

— Раскусил меня полковник.

— Что именно?

— Все... Я ему рассказал.

— Что?

— Про будущее, откуда мы взялись.

Ильяс присел. Ситуация...

— Он... поверил?

— Выглядел озадаченным. Сказал, чтоб я свои замечания по тактике ему передал. И все, что вспомню полезного.

— А что помнишь?

Олег сверкнул глазами:

— Я не с колхозного трактора в армию попал. Учился.

— И, конечно, помнишь все: даты, имена военачальников немецких и наших, номера частей?

Рыжий потер переносицу.

— Я тебе что — Гугл? Конечно, нет.

— Тогда что рассказывал?

— Общее течение войны, примерные даты и места сражений, таких как Сталинград и Курская дуга, я знаю. Про них и говорил. Еще про танки новые немецкие, которые они выпускать станут, вспомнил.

— "Тигры"?

— И "Пантеры".

— До них еще дожить надо.

— Он не очень расспрашивал. Датой окончания войны поинтересовался сразу. Как узнал, что через четыре года, погрустнел.

— Хм... И что дальше?

— Не знаю. Пока я заметки про тактику танкового боя передам. Будет время, все, что вспомню, на бумаге изложу.

— Вижу, что "эффект бабочки" тебя не волнует?

— Это, когда, наступив на бабочку в прошлом, можно в будущем президента поменять?

— Угу.

— Да похрен мне все президенты! Если мы тут сотню-другую тысяч наших ребят сбережем, то похрен все бабочки! Мы с тобой не насекомое с крылышками — танковый батальон немцев на тот свет отправили. Или думаешь, без нас Паляница и Волков так бы воевали?

Ильяс пожал плечами. Олег поднял указательный палец:

— Вот.

— Тогда ты не с того начал. Надо не про танки, а про атомную бомбу говорить. И про то, как Сталин умрет в 1953 году.

— А как он умрет?

— Говорят, что кто-то из ближних отравил — Молотов или даже Берия.

— Ага, помню такое... Но про это пока умолчу.

— Думаешь, тебя не заставят вспомнить?

— Хм...

Олег склонился над пачкой исписанных листов, торопливо строча.

...Через два часа Ильяса вызвал Кутепов.

Полковник был хмурый. На столе перед ним лежала пачка рукописных листов. Ильяс узнал почерк Вигуры.

— Что вы можете сказать о товарище Волкове, лейтенант?

— Надежный товарищ, отличный танкист с нестандартным подходом. Верен делу партии. К сожалению, несколько контузий слегка помутили его рассудок.

— Что?!.

— Мы постоянно в боях, под нами два танка сгорело. Немцы много в нас стреляли, были прямые попадания. Когда болванка врезается в башню, это как молотом по голове... Товарища Волкова два раза ранило, он неоднократно ударялся головой. На исполнении обязанностей это не сказывается, но в обычных разговорах он немного чудит.

Полковник подался вперед, кулаки его сжались.

— Чудит? И только? А его идеи про... О развитии танковой мысли вы знаете?

— Его идеи танковых засад мы опробовали на практике — отлично получилось.

— А про... перспективы немецких танков, слышали?

— Да. Думаю, что опыт развития танкостроения подтверждает его предположения.

Кутепов задумался.

— Хм... Он еще много чего изложил. И...

Ильяс молчал, полковник тоже умолк на какое-то время.

— Разрешите обратиться?

— Разрешаю.

— Товарищ полковник, вы не смотрите, что лейтенант Волков иногда фантазирует, в бою это никак не проявляется.

— Фантазирует, говоришь?

— Да.

— Контузии, ранения, фантазии... Хм...

Он начал перебирать стопку на столе, снова перечитывая некоторые места.

— Хм... Возможно, это объясняет... Но...

Полковник снова вернулся к стопке. Отложил несколько листиков, провел ладонью по подбородку.

— Да, это объясняет многое...

Ильяс ждал.

Через минуту пять Кутепов поднял глаза на лейтенанта:

— Вы можете идти, товарищ!

— Слушаюсь!

* * *

Около замаскированного танка экипаж и ребята Горовцова рыли землянку и капонир.

— Ну, как сходил? — Олег был хмур.

— Нормально. Тебя почти отмазал.

— Отмазал? От чего?

— От перспективы провести ближайшие годы запертым в камере. От жизни под присмотром десятка психологов и дюжины агентов.

— Что?

— Я сказал Кутепову, что все твои откровения — результат многочисленных контузий, от которых у тебя повредился разум.

Лицо Волкова вспыхнуло кумачом.

— Что-то не так?

— Зачем ты это сделал? — Олег цедил сквозь зубы. — Мне же теперь не поверят!

— Тебе так и так не поверят. Ты — не мессия. Все твои идеи будут проверять, ждать подтверждения фактам.

— Но, ведь, так и будет!

— Ты уверен, что именно так? А если после того, как мы поменяем тактику танкового боя, немцы сосредоточат усилия не на "Тиграх" и "Пантерах", а на дешевизне и поточности производства? А потом напрягутся и выдадут свой "Т-34"? У них он получится лучше нашего. Ты уже меняешь мир. Все, что ты предсказываешь, может не сбыться.

К ним начали подтягиваться бойцы, и оба умолкли. Только Ильяс ловил на себе возмущенные взгляды Олега.

Позже они выбрались на опушку и продолжили разговор.

— Без меня эти идеи внедрятся позже, — гнул свое Олег. — Людей зря потеряем!

— А ты подавай рацпредложения! Не как носитель единственно верного знания, а рационализатор из масс.

— Так меня не послушают.

— Будешь дело предлагать, послушают.

Олег покачал головой:

— Зачем ты так? Перед хорошим человеком позоришь, дело тормозишь?

Ильяс присел к на траву.

— Ты мне должен. Должен, должен — сам говорил. Так вот, поверь мне хотя бы ради этого долга — не надо пока играть в супер-мозг. Выдавай идеи постепенно, по одной. Начни с тактики танковых боев, а, как внедрят, изложи видение немецких разработок. Про то, что мы не готовы к утрате качественного превосходства. Пусть новую пушку к Т-34 уже сейчас лепят.

Олег скрипел зубами и мотал головой.

— Поверь. Тебе же лучше делаю.

— Это не мне надо! Стране!

— И стране тоже лучше! Нет ничего хуже абсолютного знания. Толпа, бредущая за поводырем, которым ты собираешься стать, становится толпой слепцов! Ты попадешь в тему, и люди перестанут искать. Они станут ждать твоих слов, но мир будет меняться, и ты начнешь отставать. Кроме того, ты убьешь кучу разработок только потому, что не помнишь о них.

— Чего?

— Все на изготовление атомной бомбы? Так?

Олег кивнул.

— Значит, снимут ученых с проектов новых истребителей, самоходок, автоматов. А там, смотришь, и атомная бомба, почти сделанная, очень пригодится своим новым арийским хозяевам — ты этого хочешь?

— Не передергивай!

— Я просто описываю перспективы.

— Хреновые перспективы.

— Хреновые. Потому что свои идеи внедряет тот, кто в производственной структуре страны не петрит!

— Я?!

— А кто?

Волков выругался и отошел, зашарил по карманам, вытащил смятую пачку папирос, закурил и тут же закашлялся:

— Черт! Бросил же почти!

Ильяс молчал.

Олег выплюнул папиросу на землю, придавил ее каблуком:

— Хрен с тобой. Может, ты и прав.

Он повернулся к собеседнику, помолчал и подвел черту:

— Но свои идеи я двигать буду.

— Двигай! Только не надо дудеть на углах, что ты из будущего и тебе известно все.

Олег помолчал и нехотя пообещал:

— Не буду!

— Вот и ладно!

Ты назвал меня, я назову тебя, я нареку тебя — непрощенный (англ.)