Сполиарум

-Никогда не понимал тебя, -подойдя к изображению, он встал, сложив на груди руки и рассматривая его так, как делал бы то с черепом неизвестного животного, сомневаясь в его подлинности, подозревая в нем подделку, — Если бы она хотя бы была красивой...

Его рука изогнулась, указывая на девушку и мне казалось, что от этого почти неуловимо замедлился танец ее.

-У нее же совсем нет груди, -и я вспомнил его коллекцию фотографий, изображавших тех, кто когда-то был мужчиной, но после операции приобрел огромный бюст.

-И этот ее нос...-он имел в виду небольшую горбинку посреди него, нарушавшую линию, но придававшую ей большее изящество. Будь она ровной, привлекательность ее возросла бы, но в настоящем своем виде она больше соответствовала этой истощенной вселенной, — Я всегда поражался тому, что ты сблизился с девушкой, у которой такие круглые уши?..Не представляю, как вы могли...скрещивать ноги...

С каждым словом пренебрежение его возрастало, кровавой лавиной приближаясь ко мне и я чувствовал, как сердцебиение мое учащается и понимал, что мне следует перестать, немедленно перестать смотреть на нее, танцующую передо мной, как то было раньше, до тех пор, пока очередное солнечное затмение не разрушило нас, как и предсказал мне когда-то механический звездочет.

-Я хочу, чтобы ты превратил это изображение в двухмерное. — закрыв глаза, я опустил голову, всеми силами стараясь отторгнуть от себя память о недавно увиденном, что было так же сложно, как избавиться от слабости после оргазма. Даже картины любимых мною художником не могли спасти меня, воспоминание о моей старшей сестре, когда я впервые увидел ее обнаженной оказалось бессильным и в руки мои через перевалы мечтаний и тоннели превращений проникла дрожь, какую предатели знают за мгновение до того, как стать таковыми. Удивленный, ибо не знал я никого, кого хотелось бы мне предать, я сжал подлокотники кресла, не зная, чем иным могу помочь себе.

-В обычное видео? — казалось, он был изумлен. Возможно, впервые просили его о том. Я знал, что он исполняет обратные просьбы и, насколько это было возможно в настоящих условиях и с имевшимся у него оборудованием, результат неизменно поражал меня.

Я кивнул и он резко выдохнул воздух, как будто просьба моя к ярости вынудила его.

-Ведь это несложно? — я надеялся на то, мне хотелось причинить как можно меньше неудобств.

-Это совсем несложно, — он присел на край стола, глядя на меня с тем подозрением, каким осуждающая пристрастия мать одаривает несовершеннолетнего сына, подозревая в нем наркомана, -Это сделает за меня программа. Какая продолжительность?

-Восемь минут. — избегая подробностей, он оказывал уважение моей неосведомленности, моей неискушенности во всех тех изощренных и таинственных, непонятных мне, невежественному язычнику, ритуалах.

-Понадобится около пяти часов, если будет не больше десяти камер, — подняв глаза, он посмотрел на люстру, на пять матовых витых лепестков под низким потолком, -И мне нужно будет, чтобы ты указал точки, с которых будет происходить захват.

Перегнувшись, через стол, он нажал на самую длинную из клавиш и воспроизведение остановилось.

Поднявшись, я одно за другим отметил в воздухе пять положений камеры.

-Эту лучше поместить здесь, -подойдя ко мне, он взял мою руку и перевел ее чуть выше, прикосновение его холодных пальцев заставило меня вздрогнуть и вспомнить о временах, когда мы были чуть моложе и намного смелее.

-Ты прав. -я опустил руку, избавляясь от него, отворачиваясь от него, уже прощаясь с ним.

-Ты выглядишь помолодевшим. — грусть в его голосе поняла, что я возвращаюсь к другим, но не к нему, но сказанное напугало меня, напомнило о том, что слишком многое из увиденного и пережитого мной желало иметь как можно больше значений и некоторые из них противоречили друг другу, иногда совершая это намеренно или же обнаруживая в том приятную им, забавлявшую их, развлекавшую их жестокую игру.

-Для чего тебе это? — он вновь смотрел на девушку, рассматривая ее, пытаясь обнаружить среди ее изъянов и своего совершенства то, что позволило соперничать им.

-Я не могу позволить ей предать меня.

И он, вспомнив о том, как я помог ему когда-то с подобным деянием, улыбнулся, как было то после первого нашего поцелуя и улыбка его намекала на столь многое, что даже конец времени не смог бы произойти раньше, чем выполнит она все свои обещания.

6.

Из-за того, что я нуждался в деньгах, мне пришлось одеть голубой костюм поверх белой сорочки, ее же цвета лак посетил ногти мои и радости моей не было предела, когда, сняв со шкафа старый чемодан из темно-желтой кожи, я обнаружил, что содержимое его нетронуто и все также способно представлять интерес для многих, способных его оплатить. Стоя перед восьмигранным зеркалом в ванной комнате, на котором грязные следы оставили высохшие много лет назад капли, я зачесывал назад свои волосы, становившиеся все светлее с каждым днем и напевал песню, которую услышал чуть меньше часа назад, восхитившую меня своей наивной примитивностью. Простой ритм и рифмы, едва ли подозревающие о нем, привлекали меня не меньше, чем сложные многослойные конструкции симфонических оркестров, те, что напоминали ботанический сад, идеально ухоженный в начале произведения, но вскоре лишающийся своего садовника, покончившего с собой от несчастной любви к однолетней кокетке — хризантеме. С каждой следующей нотой сад этот все больше и больше отдавался предсказуемой страсти растений диких и своевольных и цветы, что ранее получали лишь отмеренные капли влаги, удобряемы были, лишаемы шипов и оберегаемы от сорняков, с безумным неистовством бросались теперь в объятия последних, сплетали с ними стебли свои, терлись о них лепестками, преображаясь по вине неукротимого естества в нечто поражающее узором своим, завораживающее им, в кривляньях чьих заметен замысел изящнейший и сложнейший, в манерности чьей многолетние таятся страдания и еще долгое время после того, как стихает последний его звук я сижу, оглушенный величием, которым он заразил меня и только после того, как сознание мое постигает то, что все же осталось неизменным во мне, ладони мои смыкаются для рассыпчатых аплодисментов.

Напевая простые и глупые девичьи слова о любви, я направил себя в состояние, подобное трансу, позволившее мне рассмотреть и запомнить свое отражение пристальнее и подробнее, чем получилось бы, не узнай я этой пустой и жуткой песни. Став предвестником этого моего состояния, позволив мне заметить крохотные морщинки под глазами, несколько седых волосков в левой брови, пострадавшей когда-то от стригущего лишая, тусклое родимое пятно под левой ноздрей, лопнувшие сосуды, ядовитыми побегами расползшиеся от левого зрачка, она получила за то самую искреннюю и нежную мою благодарность, какой не удостаивались многие другие произведения, какими я многие годы общепризнанно восхищался.

Меня настораживало, что до сих пор никто не пришел за мной. Я был помещен в клинику насильственно, но не могу сказать, что то произошло против моего желания. Возражать подобному было не в моих правилах, я и сам нередко и по доброй воле отдавал себя врачам, но предпочитал выбирать самое лучшее для того, с моей точки зрения, время. Но меня уверяли, что на сей раз я был сочтен опасным и мое исчезновение из лечебницы должно было стать для них побегом, они должны были броситься на мои поиски, схватить меня, доставить обратно при помощи всех сил имевшихся у них в распоряжении, всех сил государства. Вместо этого мне даже не позвонили. Это пугало меня значительно больше, чем могли бы сделать то одетые в отвратительно пошитые бесвкусные костюмы врачи, прибывшие за мной в сопровождении скучающих и усталых полицейских. Их бездействие порождало подозрения, одно невероятнее другого и мне уже виделось, что меня ведут вниз по лестнице, уверяя в том, что скоро мне станет значительно лучше. В этих грезах я чувствовал себя счастливым и верил им.

Отбросив со лба прядь светлых волос, я подумал о том, что мне следовало бы подстричь их. Такой цвет был мне более приятен коротким, но у меня не было ни денег, ни времени на то, чтобы посетить парикмахерскую. Оставалось только надеяться, что я успею совершить все задуманное недели за три, раньше, чем они закроют собой уши и не будет видна из-под них маленькая серебреная серьга, одна из тех, которые мама подарила моей младшей сестренке в ее двенадцатый день рождения. Именно из-за того дня серьга, простая и дешевая, была приятна мне, ведь в тот вечер мужчина, отец одной из ее подружек, впервые поцеловал меня. Слишком поздно. Я потерял несколько удивительных лет и всегда сожалел об этом.

Лакированные ботинки из черной кожи, точно такие же, какие были когда-то у моего двоюродного брата, благодаря переохлаждению в раннем детстве лишившегося возможности совершить половой акт и поэтому, как только позволили законы, деньги и возраст, ставшего женщиной. Он жил в другой стране, где ему и сделали операцию и я видел его только дважды: за день до отъезда и спустя несколько лет, когда он, в образе пышногрудой и полноватой дамы появился в этой квартире вместе со своим банкиром-мужем, во вторую же ночь попытавшемся вломиться в комнату Лены. В ту минуту он был близок к тому, чтобы стать подобным своей жене, ведь моя сестренка всегда любила ножи, особенно те, что имели изогнутые к рукояти зубцы и широкий кровосток. Я помню, как побледнел один из ее любовников, когда она рассказывала об этом в кафе, где мы по громкому, на всю улицу, настоянию сестренки, отмечали первую извергнутую им в нее сперму. Через пару месяцев, когда мы пришли к нему, чтобы требовать объяснений в связи с тем, что он решил изменить Леночке с сорокалетней матерью троих детей, она стучала в дверь его квартиры рукоятью такого ножа, с трудом сдерживая смех, выкрикивая непристойные угрозы и перемигиваясь со мной, прислонившимся к стене рядом с кнопкой звонка.

Я отвлекся от приятных воспоминаний, самого чудовищного и безжалостного из доступных для человека наркотических средств, проверил узлы шнурков, сокрушаясь о том, что опять забыл укоротить их, убедился в наличии ключей и вышел из квартиры, громко захлопнув дверь.

Ранняя весна была слишком холодной для такой одежды, но идти мне предстояло недалеко и я счел это именно тем случаем, когда внешний вид имел большее значение, чем неприятные ощущения, каковыми стал пульсирующий холод, ненавидимый мной больше, чем желающая забеременеть ненавидит месячные. Но плащ, куртка или пальто сделали бы мой образ менее приятным для возможных покупателей, а вероятность болезни пугала меньше, чем недостаток денег и потому перед тем, как подниматься к квартирам, я провел некоторое время возле горячей ржавой батареи в просторном холле, отогревая руки, чихая и вытирая слезы, плотно сжав между ногами драгоценный чемодан. Стоя возле грязного, в длинных, как летние мечты, трещинах, стекла, я смотрел на улицу, глядя, как толпящиеся возле обочины школьники в одинаковой темной одежде, но с яркими шарфами, передают друг другу сигарету и неслышно смеются. Я размечтался и вообразил, что один из них, что поменьше был ростом и под красным шарфом прятал подбородок, тайно влюблен в того, чьи черные волосы выбиваются из-под тонкой вязаной шапки и не сводит с него вожделеющих взоров на уроках, хранит его фотографии между страниц журналов с обнаженными красотками, спрятав их в самые укромные тайники своего компьютера и раз за разом проливая семя от видений объятий и поцелуев, что могли бы и случиться, если бы и второй из них не был таким же пугливым и скромным.

Вздохнув, я подумал о том, что и мне самому не помешала бы сигарета, но следовало экономить время и деньги и потому, отвернувшись от бледно-зеленой стены, не потрудившись прочитать ни одной надписи на ней, я поднялся по широкой лестнице с мраморными перилами и вазами, сбив с края одной из них давно высохший лист неведомого растения, повернул налево, на лестницу более узкую, направо, в низкий темный коридор, где еще две недели назад пугливо мерцала последняя лампа и вышел на площадку с четырьмя квартирами. Встав посреди нее, я осмотрел их все. Две передо мной и две по бокам, та, что справа понравилась мне больше. Железная, обитая тонкими деревянными планками, своим желтым цветом, скользким блеском лака она привлекала меня, манила, напоминая о могущественных живучих пустынях и лимонном креме на огромных грудях Яны. Подойдя к двери, я занес палец над квадратной синей кнопкой звонка, выждал мгновение, пока на моих губах не появилась самая жизнеутверждающая улыбка из всех, что я мог произвести и только после этого нажал на нее. Тихое гудение за дверью обозначило мое явление, но улыбка была напрасной и не смогла произвести ничего живого. Через несколько секунд я повторил усилие и на сей раз звук показался мне похожим на тоскливое старческое пение. Второе ожидание оказалось скучным и я, расслабившись, оперся рукой о холодную голубую стену. Пожалев о том, что не захватил с собой отмычки, лишившись тем самым возможности отомстить хозяевам за их отсутствие, я обратил внимание на дверь напротив.

Деревянная и казавшаяся легкой, выкрашенная облупившейся, осыпавшейся краской, она хранила в себе четыре замка, чем смутила меня. Их количество показалось мне чрезмерным, особенно учитывая то, что такую дверь было бы легче сорвать с петель, чем тратить время на взлом. Приподняв бровь, чтобы утвердить себя в собственном недоумении, я обнаружил, что кнопка звонка отсутствует, оставив от себя только оголенные черные провода и, не сжимая руки в кулак, костяшками пальцев ударил в сухое дерево, от чего с него посыпалась на серые мраморные плиты под моими ногами старая краска.

Услышав шаги за дверью, я приготовился, улыбнулся и поднял на руки чемодан.

Мне открыл лысый грузный мужчина с сигаретой, зажатой между перекошенных губ. Выцветшая красная футболка с трудом прикрывала тугое огромное брюхо, старые синие джинсы с вытянутыми коленями были неровно обрезаны и меня вынудили наслаждаться видом грязных и волосатых ног со ступнями едва ли не вдвое больше моих.

-Чего тебе? — его тусклые, воспаленные глаза должно быть последний раз видели книгу, картину или кинофильм без бандитов не меньше тридцати лет назад, если такое вообще когда-либо имело место.

-Добрый день! — радостно, прилагая для того всю свою волю выкрикнул я, открывая чемодан, — Имею честь предложить вам самый лучший товар! Все, что вы можете пожелать и самого высокого при том качества! Наши цены ниже уличных и вы непременно останетесь довольны! Кокаин, героин, мескалин, ЛСД, ДМТ, каннабис, сальвия, амфетамины на любой выбор! Индивидуальный подход к клиентам...

-Ты что?! — он заорал на меня так, как, должно быть, делал то со своей женой, если та не подавала вовремя суп или он оказывался пересоленным, -Ты идиот?! Вали отсюда!!!

Толкнув меня так, что я отступил на два шага назад и едва не упал, чуть не рассыпал содержимое чемодана, он захлопнул дверь и его удаляющаяся брань была лишена какой-либо оригинальности. Мои родители, коих он только и упоминал, лишь посмеялись бы над его словами.