Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

От фрейлин я бы отказалась, но боюсь в данный конкретный момент это не самая лучшая идея.

— ...Старейшины гильдий и главы цехов...

А эти-то зачем?

Похоже, Кайя и сам понял, что несколько переборщил. Он остановился в полуметре от очередной стены, развернулся на пятках и произнес:

— Изольда, я за вас отвечаю.

Вообще-то я уже взрослая и сама отвечаю за себя, но Кайя прав — получается не слишком хорошо. И я действительно могла бы найти такое приключение, которое обошлось бы без счастливого финала.

Я же знаю, как это бывает. Красная шапочка в лесу встречает Серого волка...

И нет, не сейчас. Те воспоминания — они остались в другом мире. У меня новая жизнь, и не надо сеять семена старых граблей. Еще прорастут.

— Отвечаю как лорд-протектор. Как хозяин этого замка. И как ваш муж.

Сколько ответственности на одну шею. Не треснет под тяжестью?

Но мне определенно становится стыдно.

— И понимая, что у вас нет повода доверять мне, я все же попрошу в следующий раз, когда возникнет недоразумение подобного рода... или любого иного рода, не сбегайте. Скажите, что вас огорчило, и я попытаюсь решить проблему.

Мне становится очень стыдно. Щеки вспыхивают, и кончик носа горит, как будто на него уголек положили.

— Этот мир очень опасен, — Кайя закончил речь.

Он смотрел на меня с высоты собственного роста, и без раздражения, скорее снисходительно, как смотрят на ребенка. Наверное, с его точки зрения, я и есть ребенок, который ловит бабочек на краю пропасти. И как бы я поступила с собой на его месте? Не знаю, но точно не ограничилась бы лекцией.

Эх, Изольда, на конкурсе дур ты без труда возьмешь гран-при.

— Я... я больше так не буду.

А как буду? С глашатаем, охраной и свитой? Вдоль по улице, мимо свежеотстроенных потемкинских деревень? Торжественно перерезать красные ленточки, принимать цветы и заверения, что Нашу Светлость счастливы видеть?

Ничего, потом разберемся.

Только отдохнем и сразу разберемся. Я с трудом подавила зевок, который не остался незамеченным.

— Вам пора спать, — не терпящим возражений тоном заявил Кайя.

Возражать я и не собиралась.

— И надеюсь, завтра удостоиться чести разделить с вами завтрак.

Если бы не тон, приглашение было бы вежливым. А так — приказ, которого попробуй ослушаться, хотя я определенно не стану пробовать.

— Спокойной ночи, Иза.

— Спокойной... нет, погодите. Мне действительно жаль, что так получилось.

Он кивнул и ответил:

— Главное, что вы целы.

А ночью мне приснилась Настька. Она не менялась. Две косички, связанные вместе. Бант растрепался, повис прозрачной лентой. На платье — темные пятнышки от давленой вишни. И на щеке тоже. Настькины очки, перемотанные изолентой, съехали на кончик носа.

— Уйди, — сказала я. — Тебя здесь нет. Ты там осталась.

— Разминулись! Разминулись! — Настька показала язык.

— Это другой мир!

— А ты прежняя! Прежняя Иза!

Она согнула левую ногу, босую, с темной ступней и камушком, впившимся в кожу, и запрыгала на правой ноге. Настька могла прыгать так долго. Дольше меня. Но я на год моложе... была.

— Разминулись! — Настька остановилась и, прежде, чем исчезнуть, погрозила пальцем. — Я подожду.

Ждать Магнус Дохерти всегда умел, а к своим шестидесяти семи годам он научился получать от ожидания некое странное удовольствие. Время словно бы замирало, мир отступал, освобождая место для важных — а иных у Лорда-Дознавателя и не бывает — мыслей. И сами эти мысли текли неторопливо, что раскормленная паводком река, в которой нет-нет да и случалось выловить интересную рыбешку.

Впрочем, даже в состоянии глубочайшей задумчивости Магнус Дохерти двигался, и не важно — вышагивал ли он по комнате, порой налетая на стулья, столы и прочие неудобные предметы, перебирал ли мраморные шарики на длинной нити, или же просто пальцы разминал. В движении думалось легче.

На сей раз Магнус Дохерти выбрал занятие, казалось бы, и вовсе странное — присев на краешек стола, для чего ему пришлось приложить усилие, Лорд-Дознаватель выкладывал башенку из гладких речных камней. Некоторые камни были белыми, другие — зелеными, цвет третьих и вовсе менялся в ненадежном свете камина.

— А я уж думал, что не дождусь тебя, дорогой племянничек, — сказал он, аккуратно размещая плоский, двенадцатый по счету, камень на вершину башни.

— Да... не ждал тебя так рано. И занят занят.

Кайя осторожно прикрыл дверь и замер. Меньше всего ему хотелось неосторожным движением нарушить равновесие. Башенка рухнет. Дядя расстроится. А дядю Кайя любил и расстраивать не желал.

— Наслышан, наслышан...

Башенка приняла еще один камень и опасно зашаталась.

— ...побегать заставили... ничего, оно и полезно за женщиной побегать. Кровь быстрее ходит. Геморрой позднее появляется.

— Дядя! Это не смешно.

— Конечно, дорогой. Геморрой — это совсем не смешно. Вот доживешь до моих лет и сам прочувствуешь. Если доживешь. Что с этой историей делать будешь?

Неудобный вопрос, на какие дядюшка был мастером. И у Кайя отмолчаться не выйдет.

— Пока не знаю. Ничего, наверное. Она жива. И цела. А лишний шум сейчас ни к чему.

— Ну да, ну да...

— Ты не согласен?

Камушек закачался, и вся башня заплясала, но продолжала держаться, словно скрепленная потайным стержнем. Впрочем, от дядюшки всего можно было ждать.

— Самодурства тебе не хватает, дорогой мой. Все-то ты со всеми в мире жить хочешь. А повесил бы пару-тройку лишних людишек, глядишь, другие и присмирели бы. Думать бы стали...

— Закон...

— Закон — это ты. И пока ездят на тебе, ездят и на законе. Сегодня твоя жена взяла и "потерялась", а завтра, глядишь, и вовсе несчастный случай приключился. Это я к примеру...

— Не приключится.

— Ну кончено, не приключится. Я же здесь. Присмотрю... присмотрюсь заодно.

Магнус разом потерял интерес к башне, и камешки посыпались на пол.

— Проголодался я что-то. Составишь компанию старику? Заодно уж расскажешь толком, чего вы тут натворить успели. Мало, ох, мало я вас порол...

— Ты нас вообще не порол.

— Да? — удивился Магнус. — Надо же, какое упущение. Вот и сказывается теперь.

Он заковылял, прихрамывая сразу на обе ноги. Некогда переломанные, они так и не срослись нормально и теперь Магнуса мучили боли, особенно на перемену погоды. Надо сказать, что вид Магнус имел самый потешный. Широкие плечи его прогибались словно не в силах были вынести тяжесть рук. Спина перекашивалась на одну сторону — время от времени Магнус забывал, на какую именно. Он носил неизменно яркие сюртуки и высокие шляпы, утверждая, что они добавляют ему значительности. А вот от тростей отказывался, пусть бы и самых дорогих, утверждая, что пока живой, будет ходить сам.

На лице Магнуса навсегда застыло выражение безумного веселья. Лысину его, разраставшуюся из года в год, портили пучки волос, торчащих ветвями дикого колючника. Рыжие брови срастались над переносицей, а редкая бороденка всегда пребывала в состоянии беспорядка. Он и сейчас мял, теребил и выдергивал кучерявые волоски.

Во время спуска Магнус молчал, лишь нервное подергивание пальцев выдавало в нем движение мысли. И Кайя не мешал. Он знал, что дядюшка заговорит тогда, когда сочтет нужным говорить.

— Помнится, ты мне написал, что не знаешь, можно ли теперь доверять Урфину... — Магнус открыл рот ровно тогда, когда подъемник остановился.

Нижние этажи замка были прорублены в скале. Прорублены давно и частью забыты. Многие из старых ходов Кайя велел заложить камнем, иные обвалились сами, но были и третьи, сохранившие подобие жизни. Молчаливый раб в темном одеянии — тень из теней — ждал у подъемника. Здесь начинались владения Магнуса Дохерти, и Кайя не мог бы определенно сказать, сколь далеко они распростирались.

— И каков ответ?

— Ну... если бы он пошел навстречу твоему безумному желанию и заключил договор с той неживой девкой, я бы сказал, что — нет.

— То есть эта его выходка — доказательство?

Магнус преобразился. Его хромота уменьшилась, а спина распрямилась, и даже выражение лица стало другим.

— Отсутствие доказательств неверности не является доказательством верности. Учи тебя, учи, а все без толку.

Раб остановился у двери, перетянутой двумя железными полосами. Впрочем, дверь стояла давно, полосы изрядно проржавели, а дерево рассохлось. Но и это, как многое другое, было обманом. Кайя знал, что под слоем гнили лежит каменный дуб, а ржавчина — вовсе не ржавчина, но умелый рисунок. Зачем он был нужен? Магнусу захотелось.

— Сам-то ты ему веришь? — Магнус принял факел и жестом отослал раба.

— Верю.

— Вот! И верь. Понял?

— Нет.

— Ты или веришь, или проверяешь. Если проверяешь, то уже не веришь. А без веры какая дружба? Был друг да весь вышел... а если не вышел, то и ладно, то и радуйся.

Покои Магнуса были невелики и скудно обставлены. Он мог бы выбрать любые, но утверждал, что выбрал именно те, которые ему по вкусу. Пожалуй, единственной его уступкой Кайя стали ковры, укрывшие и пол, и стены, и даже потолок. Они и еще огромный камин хоть как-то спасали от холода и сырости.

— Присаживайся, племянничек... вот на тот стульчик присаживайся. Его точно не сломаешь. А к остальным я привык, да...

Почти все пространство комнаты занимал стол. Сделанный из цельного спила, он был отшлифован и покрыт лаком, чей состав так и остался секретом тишасских мастеров. Стол, несмотря на прожитые годы — а было ему втрое больше, чем Магнусу — сохранил яркий блеск и янтарный, желтоватый отлив древесины. На столе, впрочем, как обычно, стояли блюда. Были здесь и перепелки, тушеные в меду. И морские ежи, и устрицы на большом блюде со льдом, и фазаны, зажаренные целиком и украшенные перьями. Сладкие булочки с начинкой из соловьиных язычков, длинный осетр, запеченный целиком, щучьи щеки и многое другое. Магнус Дохерти любил поесть, утверждая, что из всех радостей ему доступна лишь эта, а значит, нет смысла в ней себя ограничивать.

— А то, что он говорил про... леди Лоу.

— Леди, леди... мой братец, чтоб ему икалось, крепко перестарался с твоим воспитанием.

— Так значит...

— Съешь лучше перепелочку, а то бледненький вон какой. Занятная птица эта твоя леди. Из тех, что на падаль летят, да и раненых добить не брезгуют. Но ты не волнуйся, я бы этого брака точно не допустил.

Магнус подвинул к себе блюдо с бобровым хвостом, тушеным в цветном соусе. Ел он руками, вытирая пальцы о кружевные манжеты, по внешнему виду которых можно было сказать, что использовались в качестве платка они не единожды.

— А нынешняя, говорят, добрая. Лошадку вон пожалела. Историю рассказала. Презанятную историю... жаль, не с начала слушал. Может, перескажет, если попрошу? Откуда только знает... и умеет... что она вообще знает и умеет? Родители кто? Занималась чем? Небось, постеснялся спрашивать?

Магнус ловко расколол морского ежа, и ложечкой принялся вычерпывать икру.

— Ну и что мне делать? — поинтересовался Кайя.

— Мальчик мой, не позорь семью. В твоем возрасте уже пора бы знать, что с женой делают.

— Дядя!

— Что?

— Ничего.

— Вот и правильно. Ты ешь, ешь. Вот еще севрюжьи спинки попробуй. С чесночком.

Сопротивляться дядиному гостеприимству было бессмысленно, ко всему Кайя действительно проголодался.

— Вот поешь и пойдем работать... клиент ждет. Клиенту оно и полезно, но передерживать тоже не стоит. Мало ли, какие мыслишки в голову взбредут. Выколачивай потом.

Клиентов, как привык выражаться дядюшка, было двое. Один висел на дыбе и уже мало походил на человека. Он и кричать-то не мог, лишь слабо дергался, когда палач тыкал в него раскаленным прутом. Зато второй, довольно молодой парень, был цел, невредим и изрядно бледен. Он с трудом сдерживал крик, словно пытали его.

— Знакомься, племянничек, это Дункан. Дункан — это мой племянник. Ты его, наверное, видел. И даже стрелял... нехорошо, Дункан. Родственников у меня мало. Берегу. Переживаю.

Руки Дункана были свободны, как и ноги.

— Я... я не нарочно!

— Конечно, дорогой, не нарочно. И поэтому ты сидишь, а он вот, — Магнус указал на стену. — Он висит. Но если разговор не заладится, то и ты повиснешь. Кушать хочешь?

— Н-нет.

— А пить? На вот, выпей отварчика. Полегчает. Хорошие травки. От нервов помогают. От бессонницы... от дурости, если ее не слишком много.

Магнус сам налил из глиняного кувшина, и пленник не посмел отказать. Пил он большими глотками, давясь и кашляя. В камере остро, терпко пахло кровью, железом и огнем.

Эхо чужой боли Кайя привычно глушил.

— Выпил? Молодец. Сейчас мы быстренько поговорим, и все закончится. Правда, Дункан? Кайя, не стой, тебя слишком много. Дункан у нас славный малый. Это он купцов порезал. И ту деревеньку подпалил, за которую ты так испереживался. Доблесть показывал, дурачок. Но всецело осознал совершенные ошибки и готов оказать содействие.

Дункан облизал искусанные до крови губы и, бросив взгляд на стену, заговорил.

— П-порох... его н-не готовили. Его привозили. Отец собирался сам, но не успел. Селитру купил. И серу тоже. Не успел...

— Мортиры? — Кайя не любил это место, но вынужден был признать, что методы дядюшки весьма эффективны. А жалость... вряд ли те, кто попадал в подвалы Магнуса Дохерти, стоили жалости.

— Т-тоже п-привозили. Н-но обещали человека дать, который знает, как их делать.

— Не дали?

— Н-нет. В-велели тихо сидеть. Ждать.

— Чего?

Дункан заерзал на месте.

— Не молчи, дорогой, — поторопил его Магнус. — Не надо делать себе больно.

— Б-будет б-большая война. Фризия жива. И люди помнят. Скоро будут готовы. Есть руки, но не хватает оружия. Если оружие дать, то в каждом протекторате вспыхнет восстание. Не одно восстание! Протекторов на всех не хватит! И вы... вы тоже сдохнете! В муках!

— Конечно, — Магнус похлопал Дункана по плечу. — Все мы когда-нибудь сдохнем. А вот остальное любопытно. Кто доставлял порох?

— Ч-человек... я не знаю! Я правда не знаю! Отец встречал! А я... я только издали видел. И не разглядел.

— Жалость какая.

— Он... он...

— Что? — Магнус наклонился к пленному, но тот вдруг отшатнулся и, вытянув руку, взвизгнул.

— Вот он!

Кайя развернулся к двери. Заперта. Никто не входил. Никто не выходил. Факелы горят ровно, и тени спокойны.

— Ло... лов...т-те... — Дункан рванул воротник. И серебряные пуговки, надо полагать, взятые среди другой добычи каравана, посыпались на грязный пол. Лицо пленника посерело, глаза закатились.

— Вот ведь, — Магнус, склонившись над мертвецом, оттянул веко. — Эй ты, подойди.

Палач вернул прут на жаровню и подошел.

— Кто-нибудь заходил?

Палач после недолгого раздумья ткнул себя в грудь.

— Что-нибудь приносил?

Кивок. И палец, указавший на кувшин. Травяной отвар, которым дядюшка потчевал каждого своего клиента, считая, что это способствует установлению взаимопонимания, выглядел обыкновенно. А вот на вкус слегка горчил.