Он никогда не считал себя чувствительным. Подверженным эмоциям. Все, что приходило — встречалось легко. Легко проходило насквозь, оставляя только нестираемые строчки записей в памяти бессмертного существа. Но, пройдя через темную волну пламени павшей Цитадели, он почувствовал, что этим огнем стерто все. Все записи. Все тени строчек, тени лиц, тени чувств и привязанностей. А та доска, на которой воспоминания оставляли свои узоры — обожжена навек. И все то, что отныне будет записано на ней — будет записано на угле и золе. Будет всегда пахнуть дымом погребальных костров и гарью разрушенного дома, все, что будет записано — будет нести в себе этот отвратительно горький привкус. И фон всегда останется черным — а на черном так хорошо смотрится алое сияние крови...
Весной они стронулись с места и вновь отправились в нелегкий путь. За цепью гор лежала еще одна, и только преодолев ее по ненадежным опасным перевалам, изгнанники вышли в неведомые плодородные земли. Это было намного южнее Цитадели, земля здесь была плодородной, а климат мягким без всякой магии, непуганая дичь переполняла леса а полноводные реки изобиловали рыбой. И на всем их пути не было ни одного поселения — человеческого ли, эльфийского или гномьего. Пустые земли. Пустые. Далекие от всех и вся. Это было тем, что было им необходимо — покой. Еще немного времени на передышку, еще немного земли, где можно жить по своим обычаям, прежде чем неумолимое время разрушит прежние устои и все пойдет иным чередом.
Был основан город в излучине реки, впадавшей в огромное озеро. Неподалеку оказались залежи угля, чуть подальше — легкого пористого камня. Оттого город был светло-каменным, легким и основательным одновременно. Многие предпочли поселиться вокруг города, узнав и полюбив за это время землю и работу на ней. Но Артано — остался. И с ним осталась его подруга.
А потом были долгие дни работы и безделья, намеренного одиночества и долгих бесплодных скитаний по окрестным горам — в облике человека, чаще всего. Сменялись лица. Все менее значимой делалась его роль в жизни изгнанников. Он еще был Вождем — но командование и заботы о хозяйстве медленно переходили в руки его прежних заместителей. Это было то, чего он хотел — уйти от правления, стать незаметным, ненужным. Чтобы потом тихо уйти — навсегда.
Вторая Эпоха год 150
И настал тот день, когда он смог уйти навсегда. Все так изменилось. Сменилось целое поколение. Теперь только старики знали о том, кем и чем он раньше был. А для нового поколения он был полулегендой. Очень, очень старой легендой. Легендой тех сказочных времен, когда их предки жили в огромной крепости — но это все было давно. Кто же, кроме старых и немощных теперь может сказать, что видел ту крепость своими глазами? И забывалось все — да и к лучшему это было. Слишком изменился мир. Слишком, чтобы память была чем-то кроме опасной обузы. Новая память и новые легенды скоро укроют надежным покрывалом души бывших изгнанников.
И он ушел — без сожаления, как змея покидает старую кожу чтобы явиться миру во всем блеске новой. Унося с собой только очень старый меч да щит, которые были с ним всегда. И унося с собой свою мертвую душу, в которой темным облаком клубилась жажда мести, жажда реванша и жажда безграничной власти. В путь! В горы — горы, которые были поставлены здесь в первые дни Сотворения и почти не испытали на себе многочисленных битв за лик мира.
Там, в горах, было озеро — особенное озеро. Его можно было назвать озером, только в сотый раз не сумев подобрать истинного слова для зеркала холодной, но расплавленной лавы. В него никто не мог войти и птицы никогда не садились на гладь того, что не было водой. И оно было — разумным. Наделенным сознанием могучей силы — но бесконечно чужим. Словно глаз из бездн, окружающих Арду, оно было само в себе. С ним нельзя было найти общий язык даже Айну. Но с ним можно было разговаривать — бесконечными монологами. Оно выслушивало, как-то неуловимо подстегивая говорить о самом наболевшем, о самом тайном и страшном. Ему было интересно. И в обмен на исповедь оно дарило странное ощущение того, что боль отступает. На время, не навсегда — но это было.
Может быть, оно запоминало гостей? Может быть, оно всерьез задумывалось над их такими странными, но все же важными для кого-то горестями? Майа не знал, но однажды, после того, как уже покинул свое бывшее племя и бестолково скитался по горам, стараясь придумать верный план, он опять пришел к озеру. И долго говорил — о том, что, кажется, утратил всякую решимость, забыл, как начинать сначала. О том, что не в силах принять ни одного решения и не знает, как же ему начать путь к своей цели. Озеро слушало молча, но внимательно. И вдруг — черная гладь поднялась гребнем, словно бы волной, волна побежала к берегу, к тому месту, где сидел Майа. Он не испугался — если бы сейчас эта волна поглотила его, это было бы неплохим решением всех проблем. Но волна отступила, едва не коснувшись его сапог и края плаща. А на берегу лежали какие-то черные камни, словно застывшие капли озерной лавы. Подарок.
Поклонившись в сторону озера, он поднял камни. Черный неизвестный ему камень — девять полушарий кабашона, уже ограненных, словно лучшим ювелиром. И они были источником силы — огромной и странной магической Силы, которой еще не знала эта земля. Девять камней диаметром с ноготь большого пальца. Для головного убора? Нет.. нет.. Для кольца! Конечно же.
И с неумолимой четкостью перед ним предстал план его действий — на века.
А для плана нужны были люди. И не только люди — да, эти камни предназначены им. Таким же чужим и странным в этом мире, как сила, переполняющая камни. Но есть еще и иные расы. Так, значит, нужно создать то, что предназначалось бы и им — такое же, связанное неразрывной цепью силы, как и эти девять камушков. И сомкнув единую цепь, став ее замыкающим звеном, он сумеет набрать довольно силы, чтобы вернуть.. вернуть того, кого он должен вернуть в этот мир.
Вторая Эпоха год 200-270
После разрушения Белерианда новые земли на востоке заселялись довольно медленно. Многие эльфы предпочли вернуться в пресветлый Аман. Другие же не торопились, словно, впервые очнувшись от лихорадки войны, которая сжигала их долгие годы. Им казалось, что наступило время мира и счастья. Страшный враг уничтожен. Большая часть его слуг — тоже. Те, что остались.. доблестные воины всегда сумеют с ними справиться. Лихие твари попрятались в ужасе. Земля свободна, земля поет и нежится в лучах летнего солнца.
Ах, какое же лето выдалось в тот год, когда небольшая часть племени Нолдор под предводительством Феаноринга — но кто теперь так уж задумывался о том? — Келебримбора пришла в необитаемые доселе земли Эрегиона. Каждая малая травинка, каждый муравей, каждое облачко приветствовало новых хозяев, новых друзей. Часть из пришельцев родилась во время бесконечной войны — и как же они умели ценить мирную жизнь! Было основано поселение — небольшая и не особенно неприступная крепость, в которой можно было переждать какую-то угрозу, да вокруг — по эльфийскому обычаю — широкое кольцо довольно далеко друг от друга расположенных домов. Кто-то жил на холмах, кто-то в лощинах, кто-то — в светлых липовых рощах. В крепости же, в которой остался жить Келебримбор, он устроил мастерскую.
И потянулись цепи караванов изо всех земель — от гномов, от сородичей, от людей. Даже от орков — хотя этих сначала встретили оружием. И все же маленькое орочье племя, что жило в горах на востоке, сумело доказать, что они — не хищные звери. Им нужны были только те вещи, которые помогают обрабатывать землю, да вести немудреный быт. Не более того. А кузнецы работали. Сделанные ими вещи были прекрасны — и в своей прочности и в своем изяществе. Да и дешевы — эльфы не собирались копить богатства. Было бы, чем угостить очередных гостей на пиру под звездным ясным небом — и хорошо. Они словно стремились убежать от прошлого — от сокровищ, залитых кровью, от грома оружия, от бешеной гонки за несбыточными мечтами.
Деревянные дома. Легкие узорчатые изгороди — не от непрошеных гостей, от мелкого зверья, что не прочь полакомиться садовыми цветами да ягодами. Да и просто — для красоты поставлены эти хрупкие кованые решетки. Если кто захочет — сломает без труда. А красиво — изгородь, чьи тонкие прутья обвил виноград. И ягоды сочные, сладкие — проходи мимо кто угодно, рви, ешь. И рвали, и ели — осторожно, с благодарностью. Даже самые буйные и бесшабашные гости-люди словно набирались тут благодати, разлитой в медово-солнечном воздухе. И затихали. Робко прикасались огромными корявымии ручищами к листьям — благодарили. Даже гномы переставали презрительно коситься на зелень, затопившую поселение — любовались. Забывали на время свои каменные сады, и сами делались чуточку эльфами — с этакой легкой ласковой чудинкой в глазах.
Гостеприимный дом Келебримбора редко был пуст. И никогда его двери не закрывались ни перед одним странником. Хотя хозяином он был строгим — нельзя было в доме ни шуметь слишком громко, ни ссориться с другими гостями, ни, упаси Валар, взяться за оружие в горячем споре. Вмиг бы выставил — даже без привычной эльфийской вежливости. Но недалеко, если быть честным, выставил бы — в дом для гостей, стоявший на главной площади.
Чуть странным был он, этот хозяин дома. Серебристые волосы — в кого бы это? Светлые строгие глаза, серые — а кажется, такие же серебряные, как тонкий обруч на волосах. Высокий, легкий — хотя и тонким прославленного кузнеца не назовешь. Изящная сила — вернее сказать так. Одежда всегда светлая, но не белая — серые, зеленоватые, голубые тона. Облик весь — строгий. Сразу это слово так и просится на язык — строгий. Ровные сдержанные движения, никаких лишних или порывистых жестов. Прямой, серьезный и холодноватый взгляд. Неразговорчив был эльф — только петь любил, и часто его пение разносилось вместе с стуком молота. Но пел только чужие песни — да и те самые известные и привычные.
И новый гость его был ему под стать. Такой же молчаливый, такой же отстраненный — каждый взгляд едва ли не ведром ледяной воды окатывает. Тоже высокий, только волосы цвета скорлупы на каштане, да в глазах — непривычная виноградная зелень, иногда сменяющаяся старой бронзой. А так — почти братья. Одежда отличается только цветом — не кроем. И мастер дивный — хоть и небрежен в работе, а сразу видишь, что превосходит мастерством всех Нолдор. А что небрежен — так это сразу понятно, чтобы хозяина не задеть слишком уж большой искусностью. Чтобы не выглядеть слишком уж нахально, явившись в чужой дом с поучениями.
А он и не поучал. Просто рассказывал, как и что делает — швырял знания, которые постигал, должно быть, не одну сотню лет, каждому, как ненужную вещь. Раскидывал налево и направо все тайны своего ремесла. Все сделанное — раздаривал. За что и получил прозвище Аннатар. Тот, кто дарит. Ибо имени своего странный эльф не назвал — да и откуда родом тоже никому не рассказал. А навязываться с вопросами в доме Келебримбора было не принято.
Только хозяин знал, что он не эльф. Не спросил — не надеялся на ответ, да и не хотелось отчего-то его знать. Просто подметил — как гость никогда не устает за работой. Как может, лишь поморщившись, взять щипцы прямо с огня голой рукой. Заметил и то, как пропадает ожог от раскаленного докрасна металла на изящной руке — сам собой, за несколько минут растворяется багровый волдырь, кожа становится опять смуглой — и даже шрама не остается. И тогда Келебримбор понял, что гость его — из Младших Айну. И обрадовался — какой же мастер не стремится к еще большему мастерству?
И брал все то, что с какой-то сумасшедшей легкостью отдавал гость. Учился — и даже о благодарности скоро думать перестал: что толку благодарить безумца. А именно безумцем тот ему и казался. Странный. Скованный во всем кроме работы — но только не по стеснительности скованный — по нежеланию чуть больше открыть себя для окружающих. Вежливый до крайности — а в глазах видно, что может вместо расшаркиваний-извинений с тем же безумно отстраненным выражением на лице и ударить мечом, что вечно висит у него на поясе. Что ему это все равно. Или.. и подумать-то страшно — приятнее.
Вина гость не пил — а если пил, то все равно не пьянел. Ел мало и только из вежливости, за общим столом. Наедине с Келебримбором — а они проводили много вечеров у камина — от еды вежливо, но небрежно отмахивался. Сидели они молча — чем оба и были довольны. Келебримбор был гостеприимен, всякого гостя считал своим долгом обиходить наилучшим образом, но в душе был нелюдим. И сам то знал, и знал, что это прекрасно понимает его новый гость. Гость, которому из всего обихода нужен был только набор инструментов да вот эти молчаливые вечера.
А время летело — год за годом. Но никто не считал этих лет — эльфы меряют время не по человечьему обычаю. И никто не торопился делать что-то, как-то по-особенному распоряжаться проходящими днями. Работа. Танцы. Смена времен года — вечный источник вдохновения. И так — всю жизнь. И хорошо бы, если бы она прошла так вся...
Не торопил время и рыжеволосый гость Келебримбора. Все так же жил в его доме, все так же учил и творил. И все больше и больше становился похожим на эльфа даже для придирчивого взгляда хозяина. И все больше общего делалось между двумя мастерами. Скоро уже взгляду не-эльфа они казались родными братьями. Так казалось и самому хозяину. А что думал сам Аннатар — о том не говорил, да Келебримбор и не напрашивался.
А думал Майа — долгими ночами, вечерами у камина — о многом. О том, что был слеп в прошлые годы. О том, что слишком многое упустил в войнах. О том, что среди эльфов тоже есть достойные уважения. О том, что они — не стареют, не уходят неизбежно. Остаются радом. Сотни лет — только так рождается истинная дружба. И еще о том, что мастерство этих Нолдор — что-то особенное. Они умели не только использовать то, что он им давал. Они умели вносить в новое знание свое мастерство, талант, вдохновение. И то, что получалось, было прекрасно. Они подходили для его плана — плана создания цепи Сил.
Еще он думал о том, что никогда не отступится от своего плана создания могучего и грозного государства. Что сумеет отомстить всем тем, кто разрушил его дом. Но всегда еще и о том, что дружба с этим эльфом может смягчить его. Это было и опасно, и привлекательно. Странно — но живя радом с ним, Майа почти не вспоминал прошлое. А если вспоминал — это было больно, это было страшно, но это всегда было прошлым. А здесь ему хотелось думать о будущем. Все еще наладится. Все еще вернется. Когда вернется Владыка.
А потом пришло письмо. Письмо привез посланник — симпатичный эльфийский мальчишка в роскошном, слишком роскошном для поездки верхом одеянии. Письмо от Гил-Гэлада, того, кто обьявил себя Верховным Владыкой всех эльфов — что Нолдор Эрегиона очень мало взволновало. И этот день был первым, когда Келебримбор без стука вошел в комнату гостя, протягивая ему тонкий лист с бледно-золотым узором. Поверх узора уверенной рукой было выведено письмо. Майа пропустил все приветствия и раскланивания, обратив взор к главному:
