— И всё же вы его до смерти напугали, — углом рта улыбнулся майор.
— Ага! А ненормальные меня, как минимум — не любят. Чаще — ненавидят. Потому что бояться. Иногда — очень. Как тот. Щас расскажу, вместе поржём!
— Отрицание болезни не способствует её лечению, — говорит врач, терпеливо и занудно, как уставший учитель расшалившемуся ребёнку, отрицающему закон всемирного тяготения и уверенному, и не верящего, что прыжок с третьего этажа с пакетиком из супермаркета выйдет ему боком и закончиться слезами, — Первый шаг к выздоровлению — признать наличие болезни.
— А-а! — откинулся Бабуин, — Так я, всё же — псих! Ну-ка, ну-ка! И какими же недугами страдает моя бедная душенька и моё несчастное 'психо'? Или — Эго? А, давай угадаю? Первое, и главное — мания величия. Ведь я, ну ва-аще! Ведь все — штабелями укладываются и слепнут от сияния моего величия. Да? Угадал? Конечно же — расщепление личности. Ваш любимый пункт приговора — шизофрения. Ну, как же! Сашенька Бабаев и Бабуин — это же разные люди, слившиеся в экстазе непримиримой борьбы за это сраное, драное, бренное тело! Да? А товарищ Стальной, Ёся Джугавийди и товарищ Коба — вообще запущенный случай! Не говоря уж об Сашеньке Филипповиче, Александре Великом Мамкеданом и Искандере Двурогом. Там — вообще клиника! Там твои коллеги не докопались до ещё одной личины — Александра Ярославовича, топившего носителей креста подо льдом чудного озера! Как же им, древним, легендарным, повезло, жить в ту страшно прекрасную эпоху, когда таких как Вы — в котлах с кипящем маслом полоскали, для дезинфекции!
Бабуин откровенно издевался.
— Та-ак! Читаем рецепт дальше. Или — меню? Да, и тебю — тоже. Что я ещё отрицаю? Ах! Как же я забыл! Я же откровенный гомофоб, расист, таксист, воинствующий атеист и пофигист! А по Вашему, оборотническому и блядскому мировоззрению, раз уж я ненавижу немужиков-переделок, чурок неумытых, зайчиков в трамвайчиках, жадных воинствующих сектантов-манипуляторов и всякую казёнщину, то я и есть — латентный любитель евроитегралов, сам такой же — чурка неумытая, убеждёно не платящий в общественном транспорте, в глубине души верующий что какой-то бородач всё же там, высоко, так высоко, что не видно, но — есть, как тот суслик. И он, сука — личность! Более того — больная личность! Он — всё-всё видит и за каждым личный блог ведёт. С видеофиксацией. И, кроме того, сам я — насквозь сапог. И хорошенько меня поскреби — погоны с сержантскими лычками найдутся? Да?
Психолог был бледен. И явно — шокирован. Слишком спокоен был Бабуин. Слишком.
— Тогда... Ну, раз пошла такая пьянка, давай нарезать последний огурец! Признаюсь тебе, что я — ненавижу некрофилов, интеллигентов, звёзд эстрады и кино — всей кучей, всех тех уродов, что именуются нашей властью, зоофилов, адвокатов, судей, ментов, попов, журналистов, общественных активистов, федорасов, педофилов, что часто — одно и то же, художников, поэтов и прочих ваших клиентов. Смекаешь, к чему я? Что я — и есть все они!
Бабуин задумался.
— Во мне — одном! Вот это — букет! Точно — докторская по психологии!
Потом наклонился вперёд и так вкрадчиво спрашивает:
— Я?! Это ты кого педерастом обозвал?!! Меня?!!
Спокойно так спрашивает. И так же спокойно продолжает, будто обсуждает сегодняшний ужин:
— Да я тебе сейчас лицо обглодаю. А потом скажу, что я искренне ненавижу каннибалов!
С грохотом падает стул, психиатр бежит к двери, барабанит в неё кулаками, визгом прося помощи и вызывая караул. Какой караул? Как он так заблудился в эпохах?
В спину ему прилетает его же кейс из натуральной крокодиловой кожи, забытый на столе, со словами, сказанными ужасающе спокойным голосом, оттуда, из недр ледяного бешенства:
— Западло из хаты ломиться.
'Казённые' не смеялись. Даже не улыбнулись.
— А ведь он искренне хотел помочь.
— Да, я уже слышал, помню. Я сразу всё понял, как только он представился. Но я — не псих. Личность моя — целостная. Никакого расщепления на разные личности не было, и нет. Чего и вам желаю. Бухаю я, потому что мне это нравиться — бухать. Как и баб пользовать. Нравиться! Никакой 'ледяной пропасти'! Никаких армейских синдромов, кроме приятной ностальгии по тем денькам. Именно — приятной. Бородачи — злодеи? А что мы там вырабатывали? А? Всё это я придумал. Военная травма, страх смерти, комплекс несправедливой войны — чушь всё это! Развлечь это пугало дипломированное. Я — не псих! Я — целостная, здоровая личность! Адекватная! Готовый ответить за все свои явные и надуманные преступления. И даже — за навешанные на меня, приписанные страхами толпы зомбированных обывателей.
— Приговор не страшит?
— Слышал, через парламент протаскивают отмену моратория на смертную казнь?
— Да.
— Это — хорошо. Что по мою честь — вообще греет моё мнимое чувство собственного офигивания. Но, штука — полезная. Для Державы — в целом. По отсрочке приговора слишком много бесов тут задержались. Слишком. Им — пора. И это даже очень хорошо, что через парламент. Бюрократическая машина — жутко неторопливая. Но и столь же инертная. Обратно будет ввести мораторий — долго.
— Тебя же казнят.
— И чё? Ты заметил украшения на моих руках? Это было там, в горах. Я не хотел в плен. Сам себя порешил. Они меня не тронули, думали — труп. Да, там так и было. Мы в той промоине друг на друге лежали. Грязные, мокрые, в крови, вперемешку. Они, оказалось, даже не полезли проверять. Три гранаты кинули вниз, да поскакали, козлы горные. Не сложилось у меня окочуриться. Меня в труповозке вывезли в тыл. Уже наши. Как 'груз 200' — везли на 'броне', потом на борту 'восьмёрки'. Поленницей, как дрова. Только все — околели, а я — сложился, как выгружали, мягким остался. Подозрительно мягким. Пришлось санитаров вызывать. Смерти с тех пор не боюсь. Мать похоронку на меня получила. Что жив оказался — не сообщили, а что погиб — поспешили 'обрадовать'. Сердце прихватило. Один я у неё оставался. Скорая не доехала. Какой-то урод подрезал скорую. Что той буханке опрокинуться? Так что бригаде стало как-то не до вызова, когда сами все побились.
— Не мстил?
— Зачем? Кому? Бригаде скорой? Им и так... Тому уроду, что подрезал? Да, знаю — кто. Мир не без 'добрых' людей. Тогда не увидел в этом смысла. Теперь — тем более.
Бабуин закурил новую, прищурившись, стал рассказывать:
— Я вот этому неучу не сказал, а вам, высшему командному составу — признаюсь, почему не мстил 'штабным'. Я говорил, что 'добрые люди' подбивали на грех. А вот что всё же ходил я 'на разборки' — не сказал. С голыми руками пошёл. От греха. С трофейным пойлом. Пили мы тогда тоже с майором. Хотя, ему не положено бухать с каким-то младшим сержантом. Для него должно быть по уставу, что младший сержант — никто. Но, он чувствовал свою вину. Ему надо было выговориться. Он же, прикомандированный из главштаба, замутил операцию. Дипломный проект у него в ихней этой академии. Всё задумано было красиво. Группа отморожено смелых и решительных придурков во главе с опытным, умелым офицером со стальными... подковами высаживается на тропе бородачей. Таких групп было несколько. Как только одна из групп вступает в бой, то есть — проявляется банда, туда отправляется мощная ударная группировка. Красиво, да? Точно! Забыли про овраги. Как всегда, всё пошло через энто место. Банда вышла на самую небоеспособную группу, прореженную, обезглавленную, посаженную на самое маловероятное направление — на всякий пожарный. У вертушек не оказалось, вдруг, топлива, погода, как всегда — нелётная, колонна 'брони' упёрлась в завал — сошёл подтаявший снег, пропал штабной автобус с архивными пыльными папками и бланками. Штаб запросил личные дела всех бойцов боевых групп. Нас, отмороженных. Награждение заранее готовили. Дела бросили в попутный автобус. Он и сорвался в пропасть. Водила чудом уцелел, едва добрался до места. Автобус, а тем более бумажки — никто из ущелья и не собирался доставать. Местные бумажки на растопку растащили. Но, кое-что попало не в те руки. Личные дела. А Стасик, назвавшись, помог им понять, с какой именно ротой отморозков они имеют дело. По рации им зачитывали с бумажек, бородачи нам озвучивали. Морально ломали. Пока 'броня' прокопалась, пока доехали — бородачи уже ушли. Погрузили трупы — поехали обратно. Кому тут мстить? Нашему раздолбайству? Или этому майору, чтобы больше не мутил таких схем? А, гля, для чего тогда мы? Инженерная разведка воздушно-десантных войск? Если не такие вот тропы перекрывать? Мы же — добровольцы, гля! Считай — сразу застрелившиеся. Разве один раз я потом на такие же кочки садился на таких же тропах? Правда, на меня больше не выходили банды. А на ребят — выходили. Когда успевала ловушка захлопнуться, когда — нет. Тогда — опять полный 'чёрный тюльпан'. Кому мстить? Или тем придуркам, что вычеркнули меня из списка награждённых посмертно? Или тем, кто исправил одну букву в наградном листе и награда где-то 'затерялась'? А не похеру-ли? Мне — абсолютно. Льготы? К пенсии? Западло. Вот они руки — прокормлюсь. Пенсия? Дожить до неё надо. А я — не планировал. Ни становиться дедушкой, ни спать с бабушками.
Бабуин усмехнулся:
— Вот так мстя моя ужасная — умерла. Навсегда, как оказалось. Потому как я всегда начинал вникать в подробности. А там оказывалось, что и мстить...
Бабуин развёл руками в типичном жесте:
— Так вышло! Само так вышло!
Потом опять горестно вздохнул, выбил ещё одну сигарету из пачки, закурил:
— Знаю, что у 'следствия' не бывает 'само так вышло'. Знаю, что всегда есть виноватый. Или — крайний. Но — есть. А вот у меня — не всегда. Люди — раздолбаи! Сам такой же! И если бы не был я раздолбаем, не случилось бы в моей жизни лучшего, что в ней было.
Бабуин усмехнулся:
— Зная, что хорошее дело 'браком' не назовут — женился. Упустил момент, сплоховал — дочь родилась. Мир — помойка, как-то не хотелось обрекать ещё одну душу на гниение её тут заживо. Да и Маринку не хотелось брюхатой, да такой толстой. Она у меня была — Дюймовочка! И вообще — ну, какой из Бабуина — отец? Но, проикал — Дашка получилась. Свет в моём царстве, Солнышко моё. Не забывал бы про долги, что мне не вернули, про обиды, что нанесли мне — был бы одинокий озлобленный 'премудрый пескарь'. А так — всяк прохожий мне рад, всяк мне стол накроет и похмелит. Кое-кто и спать уложит, погреет. Знает, что, раздолбай, забуду, что этот карапуз... Жизнь — это хорошо. Как Колян сказал — 'Дети — это чудо. Чистая радость!' Да, кстати, и Коляна бы не было. Он же ко мне, раздолбаю, пришёл. А я, раздолбай — не прогнал. Любой нормальный биоробот-обыватель уже бы кричал: 'Изыди!' А я — раздолбай! Домой привёл. Мне — не жалко, с меня — не убудет. Живи!
Глава 6.
Закон джунглей.
Бабуин нахмурился, будто вспомнил что-то.
— Колян мне, кстати, помог перешагнуть ещё одну ступень в этой моей 'толстовщине'. Ну, типа — некому и не за что мстить. И вообще, понять, что 'мстя' — глупость. И не только напрасно потерянные силы, время и душевные переживания, но и даже — вредная штука. Как обоюдоострая пика — вместе с врагом накалываешь, наказываешь — сам себя.
Бабуин затушил сигарету и отодвинул пепельницу — сегодня курить ему надоело.
— Эпизод этот как раз в нашей 'последовательности' будет. Придётся потерпеть, без некоторой сказочности не получиться.
Пришла Даша. Точнее — в предбанник вплыл ворох полотенец, банных принадлежностей и ворох тряпок. И — потная баночка пива.
— Дочка! Ты самая умная девочка на свете! — закричал Бабуин, зашвырнул весь этот ворох на диван и схватил дочь, потискав, усадил её на колени, уткнувшись лицом в её шею, вдыхая запах ребёнка, такой родной, млея.
— Согреется, — сказала девочка, указывая на банку, поставленную прямо перед открытым зевом печи.
— Плевать! — ответил Санёк.
Даша завозилась:
— Пусти! Вот пристал! Мне ещё баню мыть! — и ногой отодвинула банку от огня.
— Ты моя хозяюшка! — умилился Санёк.
— Будешь тут хозяйкой! Зарастёте грязью, как свиньи в хлеву! — ворчала Даша.
— Ты хлев хоть раз видала? — усмехнулся Бабуин.
— А то! В инете.
— Так то — винете! Сам помою, не заморачивайся. Давай лучше я тебя подсажу, веники достань.
— Сам доставай! Там темно, пыльно и — мыши! — ужаснулась Даша.
— Хорошо, — согласился Санёк, — Подсадишь?
— Стремянку возьми!
— Которую кто-то этой зимой сломал? Попутав её с ходулями. Не подскажешь — кто?
— Даже не знаю, что вам ответить! — закрутила подолом Даша, — Я — не виновата! А чё она такая хлипкая оказалась?
— Потому что лестницу из тридцатого уголка ты в проруби утопила.
— Это не я! Это...
— Ну-ну! — усмехнулся Бабуин, — Давай, что же ты! Сдавай своих подельников!
— Я — не стукач, гражданин начальник! Я — в несознанке! — и задрала нос.
— Приговариваешься к исправительным работам! — вынес вердикт суровый отец и схватив девочку за бёдра — вознёс её к потолку. Как раз к лазу на чердак. Уже с чердака Даша, чихая, спросила:
— Какие?
— Как обычно. Только по два!
Упали веники, бесстрашная девочка — следом. Веники тихо прошуршали на полу, а вот ребёнка у самой земли, с девичьим визгом, подхватили руки отца.
— Класс! — визжала она, — Почти до земли долетела!
— И в кого ты такая летучая? — притворно изумился Бабуин.
Девочка опять изогнула ноги, растопырила руки, провела по горлу рукой, щёлкнула по зубам ногтями, изогнув пальцы 'козой', стукнула тыльной стороной кулака себя по лбу:
— За вэдэвэ!
Бабуин посмеялся:
— Кто тебя научил? Ты же всё перепутала!
— Алёнка.
— Да, хорошо напомнила. Позвони ей. Так, потрепись, ну, вы бабы — умеете. И так ненароком намекни, что банька топиться, спроси — погреться не желает?
— Звонила! Раз десять. Абонент — не абонент.
— Плохо.
— Плохо.
— А что этот, что в потолок не умещается, делает?
— В ящик тупит. Смотрит всё подряд. Даже рекламу. Я уж ему намекаю, говорю — 'это — лентяйка, она каналы переключат'.
— И чё? — улыбнулся Санёк.
— Он переключил. Разок. Опять в экран воткнулся. Будто год был на необитаемом острове и телека не видел.
— Может, так оно и было.
— Ага, Робин-бобин-Кредо. А ты — Пятница.
— Это — факт! Я — вечная пятница-развратница, — кивнул Бабуин, вытянув шею. Он увидел Аньку в проёме двери.
Даша схватила отца за щёки, развернула к себе:
— Пап! Не надо! Не ходи к ней!
— Дочка! Не стой между кобелём и его костью. Элементарная техника безопасности.
— Папа, она — плохая, — девочка готова была расплакаться.
— Да и я — не торт, дочка. Кроме того, какая я обезьяна — без Ани? (Бабуин использует игру слов 'он-без-яна' — 'он-без-ани')
— Хозяева! — позвала Анька.
— Тут, Ань! — отозвался Бабуин, прижимая к себе дочь и закрывая ей рот рукой. Девочка тут же вцепилась в ладонь зубами.
— Вижу — баню топишь.
— Это вопрос или предложение? — отозвался Бабуин.
— Вопрос. Напрашиваюсь после вас попариться. Ты жарко топишь, жарко паришься. Нам этого — за глаза!
— Не вопрос, Ань! Ты одна будешь или со своим?
