По верёвке Луна кое-как спустилась вниз и отошла от дворца. Возник вопрос, куда идти дальше. Судя по всему, в городе сейчас должен быть изрядный хаос, и надо где-нибудь отсидеться.
Тут Луна вспомнила, что неподалёку живёт одна её хорошая знакомая по имени Лама, и решила, что лучше всего пойти к ней. Та не знала, что Луна — супруга Первого Инки, и думала, что женщина просто "из дворцовых". Тем лучше, будет где переждать кошмар.
Без помех Луна дошла до нужного дома. Лама открыла ей дверь.
— Заходи, Светлоликая, — сказала она, — а почему ты в таком виде, что с тобой случилось?
— Беда случилась. Англичане и их сторонники ворвались во дворец, схватили меня и заперли на складе. Они грозились потом надо мной надругаться, но я нашла верёвку и спустилась вниз. Так я спаслась, но родных в городе у меня нет и идти мне некуда, можно, я у тебя немного побуду?
— Конечно, можно, — сказала Лама, — умойся, я дам тебе гребень, и что-нибудь закрепить волосы. Ой, что это у тебя с ушами?!
— Мне вырвали серьги с мясом.
— Бедная... Может, к ранам приложить что-нибудь? И ты, наверное, есть хочешь?
— Есть... Не знаю даже. Вот пить хочу.
— А муж твой где?
— Я не знаю. Не надеюсь, что он жив. Они убивали всех тех, кто только пытался сопротивляться. А где твой?
— Я тоже не знаю. Как с утра ушёл, так и не видно.
Приведя себя в порядок, Луна почувствовала себя немного успокоенной. Как бы то ни было, временное пристанище у неё есть.
— А что вообще творится в городе? — спросила она. — Почему вдруг разгневанный народ вышел ко дворцу и потребовал себе Первого Инку на расправу?
— Ах да, мы же не виделись с тобой уже несколько месяцев, так что ты не знаешь подоплёки нынешних событий. Кстати, а где ты была?
— Видишь, — сказала Луна, указывая рукой на живот, — поначалу я очень плохо себя чувствовала, меня часто тошнило, и потому я не выходила.
— Но ведь раньше ты этим не страдала?
— Да. Дворцовый лекарь сказал мне, что это может быть оттого, что я жду мальчика. Ну а потом я в деревню уезжала.
— Ясно...
— Да и потом я боялась англичан. Говорят, они к любой женщине пристать могут, мол, были случаи....
— А я, наоборот, до сего дня о них хорошо думала. Ведь не разбойники или бандиты, приличные люди, других бы не пригласили, чего им на кого-то нападать? А про дворец, наоборот, ходили самые страшные слухи. Ну, только шёпотком, конечно. Мол, будто бы во дворце происходят жуткие оргии... Туда девушек силком притаскивают и насилуют. Я всё тебя встретить надеялась и спросить, действительно ли у вас такое творится.
— Ничего такого не было.
— Правда не было? А может, ты не знаешь?
— Нет, не было. Первый Инка не то что оргий не устраивал, в личной жизни был очень скромен, личные покои его были невелики, так только чтобы было где семью разместить и сад.
— А остальное тогда зачем?
— Ну, ты же видела Галерею Даров, потом есть тронный зал для официальных приёмов, зал для совещаний и так далее. Ну а ещё помещения для охраны, разные склады... Но вообще дворец не так уж и велик, там невозможно, чтобы в одной части оргия, а в другой ничего бы не знали.
— Ладно, верю. Но вот когда с утра вышла Центральная Газета с описанием оргий и призывом выйти на площадь и призвать Первого Инку к ответу, то мой муж без колебаний пошёл. И что с ним стало дальше — не знаю. А газета — вот!
Луна с грустью подумала, что у Ламы куда больше шансов увидеть своего мужа живым, чем у неё, затем углубилась в изучение злосчастной газеты. Почти все статьи в ней она уже прочитала заранее. Точнее, все кроме одной — рядом со статьёй Дэниэла, вместо ответа, над которым вчера так трудился Асеро, висела другая статья, где подробно описывались якобы имеющие место во дворце оргии. От описания разврата Луну, всё-таки съевшую несколько лепёшек, чуть не стошнило. Якобы жертвами Асеро стали даже их дочери, Багровая Роза и Тигровая Лилия (ну не могли не переврать даже имена!). Рядом со статьёй была помещена карикатура: Первый Инка с плотоядным выражением лица снимал с себя штаны, а стоящая напротив него девочка жалостливо умоляла его: "Папа, не надо, пощади!".
Теперь Луна поняла, почему пришедшие на площадь горожане кричали, обзывали её ни в чём не повинного мужа грязными кровосмесителем и были готовы его растерзать. Кстати, карикатура явно нарисована европейцем, тавантисуец явно бы не подчёркивал так индейскость изображаемого персонажа.
— Послушай, я не знаю, какой мерзавец написал эту клевету и кто её напечатал, но из-за этой лжи уже полилась кровь, и ещё больше прольётся. Война неизбежна.
— Неужели всё так ужасно?! Нет, не может быть...
— Ну, сама подумай, наш правитель свергнут, и законной власти больше нет. Значит, за неё будут драться.
— Но какая война? С кем? Может, побурлит ещё немного, но через пару месяцев всё успокоится.
В этот момент пришёл муж Ламы.
— Ну наконец-то! — воскликнула она. — А то я так волновалась.
— Да, денёк был жаркий! — сказал он, и Луна заметила, что в руках у него какие-то свёртки. — Просыпались мы утром в одном государстве, а сейчас уже живём в другом. А это кто?
— Это моя подруга. Она сбежала от англичан, громивших дворец.
— И чего сбежала? Радоваться надо наоборот, ведь тиран пал! И теперь республика!
— Да её мятежники чуть не растерзали! У неё нет родных в столице и ей некуда деваться, а она на сносях. Пусть поживёт немного у нас.
— Гм! — сказал мужчина, косясь на беременный живот Луны. Видно, терпеть в своей доме чужое дитя ему совсем не улыбалась. — Ну ладно, посмотрим.
— Лучше расскажи, что с тобой случилось. И откуда эти свёртки?
— Сейчас расскажу. Когда я пришёл ко дворцу, народ уже заполнил площадь крича, чтобы Первый Инка вышел для серьёзного разговора. Он вышел, попытался скорчить из себя саму невинность, да не тут-то было. Один воин из его охраны, у которого он до того обесчестил сестру, поддел копьём ему льяуту и бросил в толпу, выкрикивая обвинения. Поняв, что Первого Инку даже его охрана ненавидит, разгневанные горожане накинулись на него и едва не разорвали на куски. Но англичанин Дэниэл сказал им остановиться, так как над таким злодеем должен был проведён законный суд. Потом тирана со скованными за спиной руками провели через толпу в тюрьму под всеобщие насмешки. Я его видел довольно близко, зрелище пренеприятное. Всё тело — синяки и кровоподтёки.
Сердце Луны забилось в надежде. Главное, жив! Пусть избитый, в тюрьме, преданный, опозоренный... Но жив, а значит, у него ещё есть шанс выбраться на свободу...
— А потом? — спросила Лама.
— Дэниэл потом произнёс перед народом такую речь: "Жесткие тираны много лет угнетали свободных людей, но сегодня вы, лучшие люди этой страны, положили конец кошмару. Власть инков пала и теперь их должно постигнуть заслуженное наказание. Много лет они упивались роскошью и властью в то время, когда вы трудились на них в поте лица. Что скажут ваши бывшие владыки, когда вы войдёте в их дома, где они предавались роскоши и разврату, где они тайно подписывали смертные приговоры самым лучшим из вашего народа и тайно позорили ваших дочерей? Отомстите же им! Отведите их в тюрьмы и разгромите их дома. Все их сокровища достались им не по праву, так что вы вполне можете, отправив тиранов в тюрьму, разграбить их дома и захватить себе их имущество!"
Ну и кто-то пошёл по домам, а я увязался за отрядом, который пошёл громить.
— А зачем громить?
— Так ведь всё равно это кто-то сделал бы, не я, так другие. Зато какие красивые блюда принёс! — и, развернув тюки, он достал несколько золотых блюд. Луна ужаснулась, с первого взгляда поняв, что это — посуда из дома Киноа. Каждое из них было ему подарено после завершения крупного проекта плотины, и потому изображались на них или сами плотины, или растения, особенно часто киноа, символизирующее его имя. Он-то чем заслужил народный гнев?
— Скажи, а какая судьба ждала их прежнего владельца?
— Его отвели в тюрьму, — ответил мужчина без всякого сожаления, — А дом стали громить.
— Боги, да за что же! Что он вам сделал?! Да что он тебе сделал?
— Я не знаю, как его зовут и в чём лично он провинился, но человек, у которого дома такая роскошь, наверняка вор и бездельник. Шиковал, пока мы жили в нищете...
Луна оглядела комнату. Конечно, это не дворец, но и не сказать, чтобы хозяева реально нуждались. Одежда, мебель, посуда — всё было в наличии, и не сказать, чтобы дурного качества.
Да и накормили её сегодня не скудно, хотя она ела лишь лепёшки, можно было отведать и мяса, и овощей... Но спорить она не стала, а лишь спросила:
— А что стало с его семьёй? Их тоже арестовали?
— Их повели куда-то. Тот, кто вёл, сказал, что это его доля добычи.
— Доля добычи?! Значит, их продадут в рабство?
— Может быть. А что?
— Ты считаешь это справедливым?
— Ну, раз они столько лет прожили в роскоши, то отчего бы им не пожить в рабстве? Это, в некотором роде, справедливо.
— Людей нельзя держать в рабстве. Никогда! Ведь это же не просто нищета, даже не просто лишение свободы.... Раб, прежде всего, лишён человеческого достоинства, с ним могут сделать всё что угодно, даже... даже самое постыдное. И что, теперь у нас в стране будет по закону рабовладение?
— Ну, в других странах оно есть, люди же живут и ничего. Вполне возможно, что есть люди, для которых быть рабами не так уж страшно.
— Не страшно?! А ты представь в рабстве себя или своих детей!
— Послушай, ты... чего ты тут выступаешь? Ты здесь находишься только по моей милости!
— Но ведь она права... — растерянно вставила до того молчавшая Лама, — если у нас будет рабовладение, то ведь в рабство могут продать любого из нас. А кроме того, она сегодня тоже пережила погром и видит ситуацию с другой стороны. Её ведь саму при этом чуть не обесчестили! Скажи, неужели и там... — и Лама вопросительно посмотрела на супруга, не решаясь озвучить страшное подозрение. Луна в глубине души испытала к ней жалость: страшно ведь знать, что близкий человек может быть замешан в таком... И как жить с ним после этого? Луна точно знала, что не смогла бы разделить с таким мужем ложе. И вообще не смогла бы жить. Это... это ведь даже хуже смерти.
— Ты не бойся, я ни в чём таком не участвовал, — ответил муж, и Лама вздохнула с облегчением.
— И ничего такого не было? — добавила она уже для окончательной очистки совести.
— Ну... вообще-то было. Захожу я в одну из комнат, а там женщина лежит. Подол порван, ноги раскиданы... Ну, явно с ней что-то такое делали.
— Она была... уже мёртвая?
— Я не понял. Может и мёртвая, а может, и просто в беспамятстве. Я не проверял.
— И ты, значит, оставил эту несчастную умирать, хотя её ещё, может, можно было спасти?! — ужаснулась Лама. — Ты ведь стал убийцей!
— Послушай, я не понимаю! Я что, с ней возиться должен?!
— Ты оставил несчастную женщину умирать! Нас всех со школы учат, что если кто видит беспомощного раненого, то должен ему помочь! Может, она там так и лежит ещё, истекая кровью...
— Да не лежит. Я видел потом, как какие-то люди её уносили.
— Видно, нашёлся кто-то помилосерднее тебя. Знаешь что, уходи и свои несчастные блюда уноси!
— Да куда же я уйду?! — ошарашенно ответил муж.
— А куда угодно, хоть к родителям! Если они твои "подвиги" тебе простят. А я тебя видеть не хочу!
— Послушай, а какое право ты имеешь меня выгонять?! Мне этот дом дали от мастерской.
— Нам дали. И дали инки, когда ты был честным тружеником, а не вором и убийцей! И я, когда выходила замуж, выходила за честного человека, — Лама всхлипнула и, не выдержав, разрыдалась. — Уходи, чтобы я твои бесстыжие глаза больше не видела.
Муж вышел за дверь, но с улицы добавил:
— Послушай, а как ты собираешься обходиться без меня? Я думал, что раз власть инков свергнута, можно будет открыть свою маленькую мастерскую, и зажить припеваючи, а теперь? Я-то выживу, а ты без меня что будешь делать? Как ты выживешь? Как детям всё объяснишь?
— Да уж как-нибудь выживу, как-нибудь объясню, — ответила Лама, — катись!
Когда негодяй ушёл, обе женщины, обняв друг друга, расплакались. "Я не знала, что он такой негодяй", — причитала Лама. "Бедный Киноа", — вздохнула Луна, — "За что тебе такое горе!"
— Киноа? — удивилась Лама, — а откуда ты знаешь, что это был его дом?
— А не заметила, что на блюдах нарисовано? Плотины и растения полей, — ответила Луна, — я знаю, что эти блюда могли подарить только ему. Другим дарят с другими картинками.
— А... Я не знала этих тонкостей. Но ведь вроде Главный Смотритель Плотин ни в чём не виноват?
— Не виноват. Тем более его родные не виноваты. А что, твой муж давно мечтал о своей личной мастерской?
— Да были такие разговоры уже несколько месяцев. Чтобы сам себе хозяин и никаких начальников над тобой. Ему часто казалось, что другие работают меньше, чем он, а получают столько же, мол, при своём хозяйстве он бы жил богаче. Я раньше ему верила, а сейчас думаю — может, он просто свой труд и свои усилия ценил, а чужие — нет. Ладно, выживем мы уж как-нибудь с тобой, ты ведь шить и вязать умеешь?
— Как и любая женщина.
— Ну, значит, проживём как-нибудь. Кстати, а твои дочери где?
— Не знаю. Точнее, я знаю, где они были бы, если бы всё было в порядке. Я ведь только сейчас сообразила — ведь они могут теперь любого ребёнка схватить и продать в рабство, — Луна всхлипнула.
— А ведь могут... Но зачем им столько рабов?
— Ну, англичанам рабы всегда нужны. Я слышала, что они даже самых маленьких детей работать заставляют до смерти.
— Я раньше считала все эти ужасы во многом преувеличенными, но теперь не знаю... Вот что, надо сходить до склада. Не надеюсь, что там что-то привезли, но, может, узнаем новости. Лучше вдвоём, чтобы нам не разделяться.
— А склад далеко?
— Нет, довольно близко, надо пройти мимо Казначейства.
— Пошли, — сказала Луна и решительно встала.
На улице Лама спросила её:
— Послушай, а что ты так в лице переменилась, когда я Казначейство упомянула?
— Я подумала... подумала, что его тоже должны были разгромить, и мы увидим развалины.
— Наверное... Ты... только из-за этого?
— Нет, моя младшая дочь сегодня утром, ещё до всего, отправилась туда к подружке. А теперь мне страшно думать, что она в рабстве. Одна надежда, что таких на малышек едва ли кто покусится.
— Значит, ты водила дружбу с кем-то из его обитателей?
— Водила. А ты там никого не знала?
— Никого. У нас как-то считается, что... что это как-то не очень. Ну, то есть тебе, раз ты из дворцовых, можно, конечно.
— То есть ? "не очень"?
— Ну, считается, что те, кто работает в распределении богатств, хуже тех, кто работает на полях и в мастерских. Ведь производить много почётнее, чем перераспределять сделанное другими.
— Ну... может быть. Только ведь без них всё равно нельзя.
— Ну, вот как раз об этом многие и спорили. Раньше считалось, что нельзя, а потом, когда пришли белые люди, многим стало казаться, что лучше всего иметь своё мелкое индивидуальное хозяйство и самим продавать результаты своего труда, тогда этих распределителей не нужно.
