Муос : Чистилище

Его определили в пятёрку на место спецназовца, который погиб по его вине. Зозон искал смерть, напрашиваясь на выполнение самых рискованных заданий. Но у смерти были другие планы. Офицеров не хватало, и уже через год Зозону было присвоено звание лейтенант, он снова возглавил пятёрку. Ещё через полтора года, после серии удачных операций, он стал капитаном.

У Зозона было две жены и четверо детей. И ни одну из жён он себе не выбирал, кровным отцом для детей не был. Они ему остались от погибшего товарища. Таков обычай в спецназе, да и в армии тоже. Если спецназовец не возвращается с задания, его жена или жёны с детьми должны уйти из Урочища. Пенсии в Муосе для жён погибших не платили. Вдовы могли остаться в Урочище, только снова став жёнами кого-то из спецназовцев. Поэтому женатые воины договаривались со своими сослуживцами взять заботу о семье в случае смерти в бою. После того, как его друга перекусил змей, Зозон должен был выполнить данное обещание и переселиться в квартиру погибшего. Не с одной из жён Зозон не сблизился, с детьми отношения поддерживал формальные и своими семейными обязанностями тяготился.

Чтобы враз разрешить все свои проблемы, он просился определить его в Чёрную Пятёрку. Так называли особую группу, набиравшуюся из наиболее опытных спецназовцев. После того, как спецназовцы уходили в Чёрную Пятёрку — его больше никто не видел. Жили они в отдельном бункере где-то в Центре. Их семьи оставались на пожизненном содержании в Урочище. Чёрная Пятёрка выполняла наиболее сложные и опасные задания, содержание которых составляло государственную тайну. Поговаривали, что они, передвигаясь под землёй и по поверхности, разыскивают отдалённые военные бункера, расположенные где-то в окрестностях Минска и пытаются пройти в таинственные и полные опасностей Шабаны. Этого никто точно не знал, но попасть в Чёрную Пятёрку хотели многие. Зозону отказывали, не объясняя причин. Для себя он решил, что это — из-за его судимости.

3.

Веру осматривал пожилой врач. Он пришёл намного позже, чем обещал Зозон — слишком много пострадавших было по результатам экзамена. Врач был удивлён увидеть среди новобранцев спецназа девушку. Констатировав перелом носа, сотрясение головного мозга и ушибы, доктор рекомендовал недельку отлежаться. Вера грустно ответила:

— Мне завтра — в строй.

Доктор с жалостью посмотрел на Веру:

— Ну и чего ты, дочка, сюда полезла?

— Мне надо.

— Надо ей, — передразнил доктор. — Смерти себе ищете. Это чудо, что ты переломом носа отделалась. Двое костёр какой-то неудачно перепрыгнули. Подкопченные сейчас, все в бинтах, как мумии. Ну ничего — жить будут. Рожи, конечно, подпорчены. Но при нашем недостатке мужиков, девок залежалых в мужья и им найдут. А вот один хлопчик с Октябрьской на экзамене позвоночник сломал. Какой-то рьяный претендент его ногой толкнул, обогнать так спешил. И бедняга с высоты вниз головой упал.

Врач не заметил, как Вера поменялась в лице, и продолжал:

— Для него игра в солдатики закончилась. Парализован он. До смерти горшки за него выносить будут. Так ты представь: он уже в Университете учился на агронома. Не глупый, значит, раз поступил. Год доучиться осталось. Нет!: третий раз подряд в этот ваш спецназ рвался. А сейчас рыдает и волосы на себе клочьями рвёт. Мысленно, конечно, — руки то не работают. Мать его, значит, была против спецназа. Конечно, любая мать была бы рада сыну-агроному. Это ж — уважаемый человек, и заработок побольше моего будет. Не то, что какой-то там безымянный вояка, который сегодня есть, а завтра убьют. Мать запрещала, а он — в-тихаря от неё в Урочище бегал. Добегался. Мать, как узнала, кричит: "Мне его не несите даже! Пусть его армия досматривает, раз он её так полюбил!". А я её не осуждаю — всё правильно! Это он мать свою содержать должен был, а не она его. Хорошо, что Республика приняла закон об одиноких инвалидах и эвтаназии. Недельку поваляется у нас в лазарете, а потом будь добр — отправляйся в верхние помещения. Коль не можешь себя прокормить и никто тебя кормить не собирается — нечего место занимать и своим видом и без того несладкую жизнь людям отравлять. Там ему выделят лежак в дальнем углу и пару картофелин в день, чтоб не сдох сразу. А не хочешь — подписывай бумагу, получай десятикратную дозу опия и приятный отход в мир иной тебе обеспечен, причём за государственный счёт. Так что ты, девочка, легко отделалась. Пока отделалась. В следующий раз повезти может меньше. Присягу уже приняла?

— Да.

— Плохо! До присяги могла отказаться, а сейчас, насколько я знаю, уже поздно. Но для тебя могли бы исключение сделать — ты ж сама исключение здесь. Иди, просись, дочка, пока не поздно. Говори: так, мол, и так: простите дуру, сглупила я, не смогу, не выдержу, только подведу вас всех... А не отпустят, так вот что я советую: ты этого, ну... забеременей короче. Ну не будут же тебя с пузом заставлять бандитов ловить. А я, чуть что, подтвержу, что с медицинской точки зрения ты в армии служить не можешь...

— Нет, доктор. Я буду служить.

— Хм... Ну смотри... Ладно, засиделся я с тобой. Обезболивающее дать? Могу даже опия немного прописать на первые дни. Тебя ж уже завтра погонят.

— Перетерплю.

Вера отвечала рассеянно. Она уже понимала, что тот парень сломал позвоночник из-за её удара. Но волна самобичевания не успела её охватить. По диггерской методике она расчленила ситуацию на составляющие: правилами нанесение ударов во время преодоления полосы препятствий не запрещалась, она шла к цели и этот неудачник стоял на её пути. Любой другой просто бы спрыгнул с бревна, а этот оказался неуклюжим — значит, сам во всём виноват. Конечно, если бы она знала, что он упадёт вниз головой, и наступят такие последствия, она бы нашла другой способ его обойти. Но предвидеть она этого не могла, а, значит, не виновата. Что ей дальше делать? Проведать парня и признаться ему во всём? Это ничего не даст — ему будет ещё больнее от того, что причиной его страданий оказалась более ловкая, чем он, девушка. Как-то помочь ему она тоже не может. Вот и всё! Логически выстроенная стена доводов вытеснила неуместное чувство вины раз и навсегда.

4.

Зозон просил выделить Вере, как единственной женщине в отряде, отдельную квартиру, тем более что одна пустующая в блоке Урочища была. Но командир злорадно напомнил, что квартиры выделяются только женатым, а для холостяков и, соответственно, холостячек существует казарма. Подполковник ещё раз прошёлся по мягкотелости Зозона, напомнил, что эти проблемы себе нажил он сам.

Зозон завёл Веру в казарму — длинный отсек блока Урочища. с десятком трёхярусных кроватей, установленных перпендикулярно. Казарма, собственно, — это часть туннеля, отгороженного двумя поперечными перемычками, отделявшими её от других помещений блока, и одной продольной стенкой на две трети ширины туннеля — за этой стенкой шёл коридор, соединявший все помещения блока. Солдатское жилище вид имело довольно унылый — приплюснутый с одной стороны большой цилиндр. Единственной окраской стен и потолка являлись потёки сочившейся в туннель влаги. Десяток трёхярусных кроватей уходили под самый свод. Кровати расположены настолько близко друг от друга, что протиснуться между ними можно только боком. Собственно не кровати это, а деревянные нары с топчанами. Топчаны отсутствующих идеально застелены единообразным, выцветшим от времени, но чисто застиранным льняным бельём. На трёх полках в закруглённой нише туннеля, протянувшихся на всю длину помещения, аккуратно сложено всё имущество спецназовцев. На крюках, вбитых в стойки кровати, — их многочисленный арсенал: мечи, арбалеты, колчаны, портупеи с кинжалами, метательными ножами, наручниками и прочей амуницией. Не смотря на внешний порядок, в казарме стоял тяжёлый запах мужских тел, перегара и чего-то ещё.

Капитан кивнул на свободное место. Вера, отказалась от ужина, залезла на второй ярус и отключилась.

— Подъём!

Вера открыла глаза, вернее один глаз. Ощупала изменившиеся формы лица. Оглядела казарму, ища зеркало. Зеркало она не нашла, хотя и на ощупь было понятно, что она сегодня не красавица. Но чувствовала он себя сегодня всё таки лучше.

Спецназовцы потягивались, сползали с кроватей, одни начинали их застилать; другие, шаркая ногами, не спеша шли на выход — в туалет и к умывальникам. Пока Вера думала, чьему примеру последовать, раздался крик дневального:

— А ну, салаги, чего развалились! В сказку попали? Сейчас я покажу вам сказку, бля! Сейчас я, шланги, с вас мамкино говнецо быстро выкачаю!

Это относилось к вчерашним новобранцам. Пока здоровенный спецназовец с сержантскими лычками с нескрываемым удовольствием изрек эту тираду, он дважды ударил ногой по кроватям, на которых рассеянно моргали сонными глазами Верины однокашники. Поняв, что поход в туалет в ближайшее время ей заказан, Вера стала спускаться с кровати. Дневальный сжал своими ручищами её худые бёдра и потянул вниз, от чего она чуть не упала. Он тут же сильно ударил её своей ладонью ниже спины и больно сжал ягодицу, как бы подталкивая вперёд. Вера чуть не потеряла контроль над собой, она повернулась и посмотрела сержанту в глаза. По его лицу расплывалась похабная улыбка:

— Ну чё, коза, вылупилась? Давай на выход дуй.

Вера сказала себе: "Не сейчас!" и быстро пошла на выход. Хотелось в туалет, ныли вчерашние раны. Но она настроила себя на физическую нагрузку и побежала с двумя парнями по вчерашней полосе препятствий. Сзади бежал сержант, подгоняя отстающих пинками и повторяющимися глумливыми эпитетами. Парням вчера досталось меньше, чем Вере, но боль и усталость они переносили тяжелее. Поэтому Вера, к расстройству сержанта, всё время бежала впереди.

Когда пацаны выдохлись, сержант смачно охарактеризовал их никчемные способности и погнал всех троих на снаряды. Вера быстро переконцентрировала свои силы на конкретных упражнениях и поэтому и здесь у сержанта не было возможности вдоволь поиздеваться над нею. На перекладине он стал грубо "помогать" ей подтягиваться, умышленно хватая за бёдра чем повыше. Вера замечала, что такую рьяную помощь спецназовец оказывает только ей. Но она перетерпела и это.

— Что-то ты, Солоп, так разошёлся сегодня. — крикнул Зозон, наблюдавший со стороны "утреннею зарядку" — Совсем загонял молодых. Давай, пусть идут в столовку. Нельзя так сразу, от вчерашнего не отошли ещё.

— А это он, товарищ капитан, не их, а её так гоняет. Он же до молодых девок слабой очень. — со смехом вмешался стоявший рядом старшина из пятёрки Зозона.

— У него жёны не старые, вроде как.

— Старые — не старые, но уже совсем не девочки. А тут такая свежесть в поле зрения появилась.

— Не твоё сраное дело, Фойер. Послезавтра ты дневальным будешь — вот и гоняй их, как знаешь. А я буду делать так, как надо. Развели тут детство, бля.

Солоп, злобно плюнув на пол, пошёл в столовую. Новобранцы пошли за ним.

5.

После отбоя Вера еле влезла на свою кровать. Она, конечно, привыкла к аскетическому образу жизни диггеров, их длительным тренировкам, длинным переходам. Но диггерское восхождение к совершенству было постепенным, медленным и органичным. Путь диггера не разрушал организм; он совершался волевым усилием, но не нарушал гармонии.

У спецназа были другие цели. Солдат спецназа мог умереть в бою уже завтра и не имело смысла растягивать процесс создания воина на годы и даже месяцы. С утра до вечера спецназовец должен был тренироваться. В течении дня у него были приём пищи, небольшие перерывы, но главным отдыхом была смена занятий. Изнурительные и монотонные тренировки прекращались для спецназовца только на время выполнения операций. Поэтому воины особого отряда с нетерпением рвались в бой. И в этом не было и тени лукавства или какого-то патриотичного пафоса — естественное желание отдохнуть.

В одной из лабораторий центра для Особого Отряда изготавливали анаболики и допинг, в состав которого входил амфетамин. Употреблять эти добавки спецназовцев никто не заставлял, но без них выдержать нечеловеческие нагрузки было невозможно. Такая система обучения и тренировок изнашивала организм спецназовцев. Но это мало волновало, как командиров, так и самих воинов — основной причиной смертности в спецназе всё таки была гибель в бою, а не инсульт или истощение...

Худенький тюфяк на втором ярусе кровати показался для Веры толстой периной. Но, не смотря на усталость, не смотря на приятную мягкость постели, она не могла уснуть. Тесное, жаркое, затхлое помещение казармы, насквозь пропитанное запахом мужского пота и долго не стиранных портянок, разрываемое надрывным храпом и тревожным сопением спецназовцев, давило на неё. Её тянуло в свободу переходов и туннелей с их бодрящей сыростью и едва слышной палитрой звуков. Вера могла бы заставить себя заснуть и здесь, но решила не изменять многолетней привычке. Она соскользнула с кровати и вышла в туннель. Дневальный у входа едва повёл бровью, решив, что Вера идёт в туалет. Она отошла вглубь туннеля, на полосу препятствий и оказалась как раз между блоком и блокпостом входа в Урочище. Ей нестерпимо захотелось стать снова диггером. Раздевшись до гола и одев свою юбку, она улеглась на приятную прохладу бетона и почти сразу отключилась.

Сон диггера отличается от сна обычного человека. Спя, диггер не спит в прямом смысле слова. Он отключает сознание, но не органы чувств и рефлексы. И вот в сознание спящей Веры слух донёс звук приближающихся шагов. Что-то подсказало, что этих шагов надо опасаться и Вера проснулась. Она узнала его по походке и тяжёлому сопению. Она уже догадывалась, что будет дальше, и первая растерянность сменилась трезвой решимостью. "Это даже хорошо — подумала Вера, — с этим надо кончить раз и навсегда!".

Он нагнулся. Тяжёлая рука схватила Веру за бедро и потянулась выше. Не открывая глаз, Вера твёрдо сказала:

— Солоп, отвали.

— Чё ты сказала, засранка? От тебя не убудет.

Вера открыла глаза и, не двигаясь, сказала чуть громче:

— Солоп, ты будешь потом жалеть.

Но спецназовец уже стаскивал с себя штаны:

— Ты чё возомнила себе, сучка? На халяву ворвалась в команду мужиков и думаешь целкой здесь остаться? Хочешь жить — не ломайся. Вот что выбирай: будешь моей или общей. А пискнешь — голову откручу...

Распалившись, Солоп одной ручищей сжал Вере грудь, а вторую попытался засунуть ей под юбку.

В ту же секунду Вера выхватила из-под себя секачи и резанула ими. Солоп, который уже почти опирался на руки, от неожиданной боли завалился на пол. Вера едва увернулась от падения его массивного тела, вскочила с пола и забежала Солопу за спину. Солоп приподнялся, сел на корточки и не понимающе уставился на свои запястья, из которых хлестала кровь. Вера выхватила меч Солопа из заспинных ножен и бросила его перед ним. Отбрасывая ногой в сторону штаны Солопа, она громко закричала:

— Ты шёл меня насиловать с оружием, герой? Ну что ж, бери свой меч. Только у тебя мало времени — через пол-минуты тебя начнёт качать, через минуту ты упадёшь, через две — тебя не спасти. Хотя ещё не поздно позвать помощь и перевязать раны.