Может быть ты и не помнишь всех зверств, совершенных ими раньше, но не мог же ты забыть всего того, что сделали они за последние два месяца? Когда мы воевали с рыцарями Приволынья, тогда все было ясно. Все было честно: достаточно было взять с пленного честное слово, и можно было спокойно отпускать его домой, и не проходило двух недель, как выкуп, обещанный за его освобождение, доставлялся его подручным, в целости и сохранности, а тут — и он снова, в сердцах, сплюнул.

Послушай опытного человека. У кочевников нет ни чести, ни совести. Им, вообще, не известно слово "честь". Это нация лжецов и разбойников. И ты предлагаешь нам взять таких людей в свой отряд. Где, я спрашиваю, гарантия того, что однажды ночью, они просто не перережут нам глотки? — И сам же ответил на свой вопрос, — Такой гарантии нет и быть не может.

Ну да, да, друзья, конечно, вы правы, — воскликнул Леней, видя, по выражению лица Джона, что тот во всем согласен с Лаперусом, — Нельзя доверять кочевникам. Я и сам все время твержу, что осторожность — главная добродетель воина, но тут дело принимает очень интересный оборот. Если этот человек — тот, за кого себя выдает, то у нас появляется шанс разыграть такую комбинацию, о какой мы и думать раньше не могли.

Ну и кто же он такой, этот таинственный туз? — поинтересовался Лаперус. Причем тон его свидетельствовал скорее о скепсисе, чем о любопытстве.

Напрасно ты так, — укорил его Леней, — Мой туз, — тут он сделал паузу, как актер на сцене, подогревая интерес у публики, и, когда увидел, что слушатели уже готовы сорваться и сказать, что-нибудь, вроде, — "не тяни", или "давай, скорее выкладывай" — наконец, продолжил,

Не больше, не меньше, как законный наследник ханского престола, и мечтает вернуть его себе любой ценой. Вот так, друзья, — добавил он, садясь на стул и, с нарочито безразличным видом, закидывая ногу на ногу. Сам же, при этом, с удовольствием наблюдая за физиономиями своих друзей, выражавшими крайнее удивление.

Ну и как расклад? — и он расхохотался. — Вы понимаете, какие перспективы перед нами раскрываются? Во-первых — он ненавидит Тимурбека и готов с ним воевать. Это точно. Во-вторых — он может склонить на свою сторону многих кочевников, недовольных ханской политикой. А таких, должно быть, немало. В-третьих — для Тимурбека это уже не будет война с одним противником. Это будет борьба на два фронта. Больше того, он постоянно должен будет бояться удара в спину. И не дай бог никому, оказаться в таком положении. Как хотите, друзья, — закончил Леней свою речь, — Но я считаю, что мы просто не можем упускать такую возможность. И, кроме того, может быть, это единственный шанс, на то, что после войны у нас будут нормальные отношения с южными соседями. Пусть они продлятся хотя бы двадцать лет, но за двадцать лет можно успеть сделать столько, что просто дух захватывает. И еще одно. Друзья, мы каждый день рискуем своей жизнью в боях, ради свободы нашей Родины и счастья людей. Так, неужели, мы не сможем рискнуть, ради того же, еще раз?

Ладно, — безнадежно махнул рукой Лаперус, — Разве с тобой можно спорить? Ты и черта уговоришь петь "Алилуйя". Только учти, мои люди с них глаз не спустят.

А кто против? — улыбнулся Леней.

На том и порешили.

Глава 15

Холмистая равнина то там, то тут была покрыта островами деревьев. На слишком синем небе курчавились белые облака. Все это было красиво, но не грело сердце молодого Аслана, воина второй сотни "железной" тысячи непобедимого Гериона. Впрочем, совсем еще недавно эта тысяча называлась "железная" тысяча непобедимого Юлия. Только после того, как Юлий заслужил немилость хана Тимурбека и был приговорен к изгнанию, сотник первой сотни Герион был произведен в тысячные. Но это их дела, а Аслану сегодня казалось, что вся окружавшая его красота не могла идти ни в какое сравнение с бескрайними степями родного Каланзаса. Вот где была ширь — до самого горизонта. Хоть десять дней скачи, а впереди, все так же будет гладкая степь, покрытая травами по пояс, и только волны ходят по ней, словно по океану. Внезапно Аслан понял, до чего он истосковался по родному краю. Ему так захотелось домой, что он даже испугался. Аслан украдкой посмотрел на своих товарищей. Нечего было и говорить, что все они были на лошадях. Что за кочевник без скакуна. Низкорослые и неказистые на вид лошаденки, обладали неимоверной выносливостью и были способны бежать рысью весь день, от рассвета до заката, буквально поглощая пространство. Благодаря этому воины Тимурбека частенько появлялись в новых местах, обгоняя молву о себе. Как гром, среди ясного неба, сваливаясь на головы врага и сея панику. Так вот, испугался Аслан потому, что тоска по Родине могла быть воспринята, как малодушие. А от малодушия до страха — один шаг. Всем же известно, что единственное, чего может бояться воин — это страха. Но, слава Муну, никто из его товарищей не умел читать мысли. Говорили, что старая ведьма Фабрелла владеет этим даром, но она далеко, и какое ей дело до Аслана? И все-таки он должен был признаться, что этот бесконечный поход ему порядком надоел. Еще два года назад он не мог бы и представить, что битвы и скачки могут когда-нибудь надоесть. А, поди ж ты, оказывается можно скучать и в бою, если сражаешься каждый день, в течение трех лет. Уже давно потерян счет убитых тобой врагов. Уже давно не думаешь, что делать в бою? Тело твое, как будто, живет своей жизнью. Рука сама рубит, а душа словно умерла.

"Нет, сегодня, определенно, темный день, или место тут заколдованное, что мне в голову лезут такие мысли", — подумал Аслан и на всякий случай проговорил заклинание,

— Уйди, шайтан. Из твоего рта, не мне в уши, а в сырую землю, — и трижды сплюнул через левое плечо. Неожиданно, от этого полегчало.

Слава Муну! — Прошептал молодой всадник, — Ты наша защита от сил тьмы.

Между тем, день начал клониться к вечеру. Солнце садилось к горизонту, а там, впереди, как раз на линии, соединяющей землю с небом, закрывая ее всю, показалась темная полоса, которая, по мере приближения к ней всадников, все росла и росла, пока не стало вполне очевидно, что это стена леса, преграждавшая всадникам дальнейшую дорогу на запад.

Ни на секунду не останавливая своего движения вперед, командир отряда, тысячник Герион, подозвал к себе Никитора, хромоногого чернявого кантца, уже год служившего в отряде проводником.

— Я вижу впереди лес. Можно ли его объехать?

Нет, господин, — ответил Никитор, даже не глядя вдаль,

Но пусть вас это не беспокоит. Лес тянется узкой полосой, шириной в полдня пути, и через него идут удобные дороги. Кроме того, другого пути на запад, все равно, больше нет.

Какое-то смутное беспокойство шевельнулось в груди у тысячного. Он бросил быстрый взгляд на проводника, тот неуклюже (сразу видно, что не кочевник) сидел на своей лохматой лошаденке, спокойно посматривая по сторонам. Герион считал, что доверять этим кантцам нельзя ни в коем случае, но, если и сделать кому исключение, то это Никитору. За тот год, что служит в их отряде, он показал себя хорошим проводником: толковым, знающим местность и абсолютно преданным хану. Да оно и понятно: говорили, что он был не в ладу с законом, и у себя на Родине его ждала петля. Так что, лучше золото хана, чем петля соотечественников.

Между тем, стена леса была все ближе и ближе, а солнце уже садилось к горизонту.

Стой! — Скомандовал Герион, — Готовиться к ночевке!

Тут же весь отряд остановился, и опытные воины, без лишней суеты, но очень быстро, стали разбивать лагерь для ночевки. Не прошло и десяти минут, как уже были расставлены шатры, выставлен караул, лошади расседланы и стреножены, а воины сели ужинать. Поедая вяленую конину и запивая ее вином, сильно разбавленным водою, Герион, время от времени, бросал тревожные взгляды на темную стену леса, до которой осталось пять полетов стрелы. Он должен был признаться себе, что ехать через лес ему очень сильно не хотелось. Лес он всегда недолюбливал, но сегодня, буквально все его существо восставало против этого марша. Такого в его жизни еще не было. Как воин опытный, он не мог не доверять своей интуиции, поэтому, перед сном, он вызвал к себе сотников и приказал удвоить ночные посты. После чего, помолился Муну, завернулся в верблюжье одеяло и крепко заснул...

...Пробуждение его было неожиданным. Среди ночи, он вдруг открыл глаза. Стояла полная тишина, в шатре никого не было, но что-то же заставило его вдруг пробудиться? Герион продолжал лежать неподвижно с открытыми глазами, и весь превратившись в слух. И, наконец, до него дошло, что когда он засыпал, со стороны леса доносился вой волков. Вероятно, под этот вой он и спал. Сейчас же, вокруг стояла мертвая тишина. Осторожно, стараясь не шуметь, он встал, взял свою саблю, открыл полог шатра и выскользнул наружу. Как ни были легки его шаги, но спавший у порога шатра верный телохранитель Абдула сразу проснулся и вскочил на ноги.

Тсс, — Герион приложил палец к губам, призывая слугу соблюдать тишину, и жестом пригласил его следовать за собой. Облака закрывали большую луну, и мгла, окутывающая лагерь, казалась непроницаемой. Тихим скользящим шагом воины прокрались к границе лагеря, охраняемой часовыми. Но часового на посту не оказалось. Продолжая идти вдоль воображаемой границы лагеря, они уже минули несколько постов, так и не встретив часовых, как вдруг Герион споткнулся обо что-то мягкое, лежащее на земле. Наклонившись над этим предметом, и ощупав его руками, он сразу понял, что это мертвое человеческое тело. В этот миг, облака скрывавшие луну, на время, разбежались, и взорам кочевников предстала грозная картина: мертвый часовой с перерезанным горлом.

Тревога! — Закричал Абдула, и они оба бросились бегом в лагерь.

На этот крик из шатров стали выскакивать воины, спросонья не понимая, в чем дело, но уже готовые к сражению. Не понятно было только, с кем сражаться? Тем не менее, сотенные выстроили свои сотни, и вот тогда, из темноты, окружавшей лагерь, полетели вражеские стрелы, вырывая из рядов десятки воинов.

Всем рассредоточиться! — закричал Герион, — Оседлать лошадей!

И в это время, из темноты, окружавшей лагерь, раздался топот копыт, и в ряды пеших кочевников ворвались, со страшным ревом, — Ура! — всадники с саблями наголо. Как волны цунами промчались они по лагерю, оставляя за собой смерть и разрушение, и, наконец, отхлынули в сторону леса, уводя с собой и лошадей кочевников. Воины Гериона, заняв круговую оборону, не смыкали глаз всю оставшуюся ночь, ожидая повторения атаки. Когда же рассвело, стал понятен урон, который нанес им враг своей ночной вылазкой. Из тысячи людей, в живых осталось только семьсот. А лошадей, только двадцать. Кстати, проводник тоже скрылся. Положение отряда было плачевным. До ближайших войск хана два дня пути, так что, нечего было и думать выйти из окружения без лошадей. А в том, что они окружены, Герион не сомневался. Во всяком случае, он бы действовал именно так, а после ночной атаки, у него не было оснований считать врага глупее себя. Вскоре эти подозрения подтвердились — в степи позади лагеря виднелись многочисленные вражеские всадники. Стоило солнцу немного подняться над горизонтом, как со стороны леса показалось несколько всадников, с белым флагом. За два полета стрелы от лагеря они остановились и стали размахивать флагом, приглашая противника на переговоры. По законам ведения войны того времени, надо было выслать парламентеров.

Кого пошлешь? — спросил у Гериона сотенный Вардан.

Сам поеду, — ответил Герион, — Пойдешь со мной, и возьми еще троих.

Повернувшись к своим воинам, Вардан указал на трех ближних,

Поедете с нами.

Таким образом, и Аслан попал в число парламентеров.

Оседлав, пять, из оставшихся двадцати, коней, кочевники выехали навстречу парламентерам. Не успели они преодолеть и половину отделявшего их расстояния, как Аслан подумал, что у него начались видения. Среди поджидающих их всадников он ясно различил своего тысячного Юлия и его старого слугу Саида. На всякий случай Аслан протер глаза, нет, это не наваждение, хотя этого никак не могло быть. По изменившемуся поведению своих сослуживцев, было ясно, что и они распознали своего бывшего командира. Но, каким образом Юлий оказался в стане врага, для Аслана было не понятно.

Я тысячный Герион, — подъезжая к парламентерам, проговорил командир кочевников, — С кем имею честь вести переговоры, и что вы мне хотите сообщить?

И он обратил свой взор на трех Кантцев, умышленно игнорируя своих соплеменников.

Я барон Лаперус, командир отряда сопротивления, — наклонил голову здоровяк, сидевший на породистом гнедом скакуне, — Собственно, мы и не хотели вести с вами переговоры, но наши друзья, ваши соплеменники, — тут он указал рукой на Юлия и его слугу, — Уговорили нас не продолжать ночную атаку и пожалеть ваших воинов. Думаю, они хотят вам что-то сказать.

Только тут Герион сделал вид, что увидел своих знакомых,

Как? — Удивленно воскликнул он, — Это ты, Юлий? Я знал, что ты нерадивый солдат, но ты еще оказывается и предатель! А с предателями не разговаривают. Их просто убивают. И я клянусь, что убью тебя при первой же возможности.

Ну, что ж, — спокойно ответил ему Юлий, — такая возможность тебе сегодня представится, если ты не побоишься выйти против меня на поединке. А теперь, я хочу кое-что сказать моим воинам, — и он посмотрел на сопровождавших Гериона кочевников. — Я водил вас в бой три года, и все вы знаете, какой я воин и какой полководец. Вы все знаете, что я преданно служил хану Тимурбеку. Но ответьте мне, за что мы воевали последние годы? Разве вам не надоела эта война? Разве вас не тянет домой, к своим родным? Можете не отвечать. Я отвечу за вас. Все последние годы мы воюем из-за непомерной жадности Тимурбека.

Молчи, презренный! — воскликнул Герион и схватился за рукоять сабли, — Ханская власть — от Муна, и всякий, поднявший на нее руку — повинен смерти.

Вот как? — поднял бровь Юлий, — Тогда давайте познакомимся. Я, Юлий, законный и единственный сын хана Улумбека, предательски убитого своим братом Абазетом, узурпировавшим власть, продавшим душу дьяволу, и против всех законов, сменившим свое имя на имя Тимурбек. Я обвиняю Тимурбека в черном колдовстве, предательстве, убийстве своего брата и захвате ханской власти. Перед богом и людьми клянусь отомстить за отца, вернуть ханскую власть законному наследнику и освободить свой народ от тирана.

Он замолчал на несколько секунд, обвел глазами ошеломленных слушателей и добавил,

Я любил вас, как своих воинов, теперь буду любить, как своих подданных. Как только я свергну узурпатора, всех, кто пойдет за мной ждет достойная награда, и самое главное, я верну вас всех домой. Эта война будет закончена.

Все это ложь! — Крикнул Герион, в бешенстве выхватывая саблю из ножен.

Держи себя в рамках, тысячный, — надменно бросил ему Юлий. — Свою правду я докажу тебе на поединке, здесь же, через час.

Распрощавшись, всадники повернули коней и разъехались в разные стороны.

Через час, к тому же месту, где произошла встреча парламентеров, с обеих сторон съехалось по двадцать человек. Еще несколько сотен зрителей наблюдали за этой встречей издалека. Как и было обещано, Герион и Юлий должны были встретиться на поединке. Ни один из воинов и не подумал уклониться от этого поединка, так как от результатов его зависело очень многое в их дальнейшей жизни. Тысячный Герион, пришедший на эту должность после Юлия, должен был показать своим воинам, что по праву занял это место, а для Юлия этот бой был единственным способом повести за собой своих бывших подчиненных. Встретившись на холме, секунданты определили оружие, которым будет вестись поединок, а именно: сабля, кинжал, и арапник, а также круглый щит. Разумеется, дуэль кочевников должна была проходить на конях. Справедливости ради, следовало заметить, что тут у Юлия имелось одно большое преимущество, ибо под ним находился его любимый конь, который понимал каждое малейшее движение своего седока. В то время как под Герионом был чужой конь, пусть хороший, но чужой, а для сынов степей это значило очень много. Тем не менее, Герион, не без оснований надеялся на победу в этом поединке. До сих пор, он не знал поражений, и очень много смельчаков, бросивших ему вызов, уже упокоились в сырой земле. Итак, поединщики, выхватив сабли из ножен, съехались на конях. Как и положено умелым бойцам, они подвели своих коней друг к другу левым боком. Это в общей битве, когда твоя конница проносится мимо неприятеля, да еще пешего, ты рубишь в упоении врага справа наотмашь, и он рядами падает, как трава под косой, а в бою с опытным поединщиком, осторожность, прежде всего. В течение нескольких минут, удары сыпались слева и справа, но все они, как правило, отбивались щитами, и изредка клинком сабли. При этом, казалось, что противники не знают усталости. И тут, усыпив бдительность Гериона одним и тем же приемом, Юлий неожиданно дернул за правый повод, уводя своего коня в сторону и разворачивая его задом к лошади противника. И в тот же миг конь Юлия ударил лошадь Гериона задними копытами. Удар был так силен и так ловок, что лошадь Гериона оступилась и упала на бок. Не смотря на это, тысячный ни на миг не потерял присутствия духа. Подобно кошке, он успел собраться и выпрыгнуть из седла. Но и Юлий был не последний человек в ратном деле. Не теряя ни секунды, он стал теснить противника, не дав тому возможности снова сесть на коня. В принципе, у всадника гораздо больше шансов в бою, по сравнению с пешим воином, так что положение Гериона было не завидное. Поэтому дальнейшие действия Юлия вызвали удивление, как в стане кочевников, так и среди его новых друзей. Он слез с коня и хлестнул его плеткой, отгоняя прочь от места поединка.