— Как я тебе уже говорил, государь, для такого серьезного дела нужно набрать реестр в десять тысяч человек и никак не меньше. Против такого войска местные паны свое войско быстро набрать не смогут, а когда соберут, уже поздно будет. Загудит, запылает земля русская, чертям мало не покажется. Ох, и много простого люда к казакам прибьется, чтобы с панами посчитаться.

— И что, мне их всех в реестр брать придется? — тотчас отреагировал Дмитрий.

— Не думаю, что в этом будет необходимость. Думаю, потом, можно будет увеличить число реестровых казаков до двадцати тысяч, в крайнем случае, до сорока тысяч. Казна потянет.

— Кто будет командовать казаками?

— Петр Сагайдачный. Он сейчас у низовых запорожцев кошевой атаман. Военное дело хорошо знает, не один раз на крымчаков и турок ходил. В прошлом году казаки под его командованием на Варну походом ходили, знатно турок пощипали. Воитель храбрый и смелый, а самое главное удачливый. Сколько раз смерти в глаза смотрел, и всякий раз живым оставался. За таким человеком люди всегда охотнее в бой идут.

— Он знает, что ему предстоит сделать? — холодным голосом спросил Скопин-Шуйский, все это время не вступавший в разговор, но очень внимательно слушавший разговор.

— Нет, воевода. Мы с государем решили, что будет правильнее хранить наши намерения от казаков в тайне до последнего дня. Уж слишком много они пьют и наверняка проболтаются вражеским шпионам. Сагайдачному и его атаманам будет сказано, что мы готовим большой поход против крымских татар. Это усыпит бдительность поляков, это будет держать в напряжении Кази-Гирея и вместо набега, он будет думать об обороне своих земель. Правду казакам следует сказать только перед самым началом.

— Хитро, придумано, ничего не скажешь, — кивнул головой Шеин, — а что королевские реестровые казаки? На чьей стороне они будут сражаться, когда вся эта буза начнется? За короля Сигизмунда или за народ?

— Сейчас реестровых казаков у короля мало. По решению Сейм их численность сокращена до восьмисот человек, в виду того, что война с Карлом шведским закончилась. Какая это сила? Так баловство одно, которое никакой погоды не делает.

— Скажи Федор Иванович, а стоит ли нам иметь дело с этим Сагайдачным? Ведь он раньше королю польскому хорошо служил в реестровых казаках во время Ливонского похода. Будет ли он честно биться против короля за веру нашу и люд православный? Не боишься, что к полякам переметнуться может, если те ему денег много посулят? — спросил Шереметева Скопин-Шуйский.

— Запорожцы, что к нам в Москву приехали, верят своему кошевому атаману, а у меня нет причин не верить запорожцам, — с достоинством ответил воевода. — То, что он против шведов за короля Сигизмунда бился это — правда. Да только мало кто за кого там у них не бился, так все перепутано, сам господь бог не разберет. Главное, веры нашей он твердо держится, хотя иезуиты его на это сильно уговаривали. За что от польских панов обиду получил. Не захотели они его старостой черкасским ставить. Сказали, что раз у него герба нет, то и старостой шляхетным он быть не может. Вряд ли он эту обиду забудет и за деньги её простит.

— А ты, Михаил Васильевич сомнения относительно запорожцев имеешь? — насторожился царь. — Скажи нам, не таись.

— Да, государь, имею — с вызовом произнес молодой военачальник.

— Однако ты голоса против них не подал, когда петуха полякам обсуждали. В чем же дело, объясни?

— Голоса не подавал, так как считаю, что невозможно прощать полякам подобного зверства ни к народу нашему, ни к нашей вере. И если есть возможность петуха им пустить, то делать это надо обязательно, пусть даже руками запорожцев. Однако считаю своим долгом предостеречь тебя и воеводу Шереметева о ненадежности запорожских казаков. Хотя по вере они и православные и роду русского, но не делу они служат, а личной наживе и потому подобны фальшивой монете, что подведет тебя в трудную минуту. Предложат им деньги больше наших денег, и с легкими сердцем пойдут они служить тому, кто это им предложил. Хоть к полякам, хоть к татарам, хоть к туркам. По этой причине ухо с ними нужно держать востро, глаз зорко и большого доверия не выказывать.

— Молод ты, князь Михайло и потому говоришь обидные слова на запорожцев. Видит бог, что не все казаки, которых я знаю, поклоняются Мамоне и готовы пойти в услужения королю польскому или магометанскому султану, — твердо заявил воеводе Шереметев. — Многие из них за веру православную, землю русскую и дело доброе почтут своим христианским долгом голову свою сложить, не взяв при этом ни рубля, ни копейки!

— Твое право воевода так считать, спорить не буду, но только и я от своего слова отступать не буду. Хоть я и молод, но примеров двуличия казаков знаю достаточно.

— Хорошо, я услышал твое слово, и буду помнить его постоянно, — заверил воеводу Шереметев, который спал и видел, как быстрее осуществить свою старую задумку. — С реестром в десять тысяч казаков решено?

Федор Иванович пытливо посмотрел сначала на государя, потом на остальных его советников и никто из них ни проронил, ни слова возражения воеводе.

— Тогда вели позвать сюда государь казначея Митрохина, и объяви ему свою волю дать денег для польского петуха, а то ведь этот аспид моему слову не поверит.

— Ну, тогда нужно позвать и печатника, а то он чего доброго и моему слову также не поверит — пошутил Дмитрий, у которого на душе скребли кошки. Не лежала у него душа к проекту Федора Шереметева, но деваться было некуда.

Глава XI. Выход пана Лисовского.

Планы, планы, планы, кто только их в своей жизни не строил, не лелеял и не вынашивал долгими думами и бессонными ночами, но не все они претворялись в жизнь так, как были задуманы изначально. Очень часто были они перечеркнуты жирной чертой из-за того, что опаздывали со своим началом и что самое обидное, опаздывали совсем немного.

Самым первым топор войны поднял полковник Лисовский, когда в самом начале марта 1608 года вторгся в пределы Русского государства. Вторгся, несмотря на весеннюю распутицу и непролазную грязь, когда никто и не помышлял о боевых действиях.

Полностью отказавшись от походных обозов, на одной лошадиной тяге, пронесся он по приграничным землям Черниговщины подобно хвостатой комете. Стремительно передвигаясь от одной деревни к другой, от одного городка к другому, быстро он напомнил русским жителям о страшных монголах, что уничтожали все на своем пути.

Главной жертвой его налета стал городок Нежин, захваченный отрядом Лисовского врасплох. Ворвавшись в город и перебив небольшой гарнизон, пан Лисовский приказал согнать людей на центральную площадь, где стал приводить горожан к присяге самозванцу, бывшему вместе с ним. Тех, кто отказывался это делать, подручные Лисовского безжалостно убивали, а дома несчастных подвергались разграблению.

Не избегли печальной участи даже священнослужители. Всех их порубили саблями казаки Ивана Заруцкого, а забаррикадировавшиеся в храме солдаты вместе с младшим воеводой Петром Скоробогатом были сожжены по приказу пана полковника.

Пробыв с Нежине ровно сутки, Лисовский двинул свое войско дальше, не дожидаясь прихода царских войск. Двигаясь по весеннему бездорожью, пан полковник внимательно следил за тем, как справляются его солдаты с выпавшими на их долю трудностями, желая выявить среди них сильных и отсеять слабых. При этом отбор проходил очень жестко и бескомпромиссно. Он мог покарать смертью за небольшое ослушание, но мог щедро осыпать золотом из своей части добычи.

Пока царские воины были подняты по тревоге, пока они с обозами пробирались по грязи, отчаянно выдирая из неё колеса своих телег, Лисовский уже завершил свой короткий рейд и благополучно вернулся в Переславль.

Естественно, Москва засыпала Варшаву гневными посланиями с требованием наказать Лисовского, на что Сигизмунд отвечал, что рад бы это сделать, но охвативший страну рокош не позволяет ему это сделать так быстро, как требует от него царь Дмитрий. Полностью игнорируя имперский титул своего августейшего собрата, он милостиво разрешал тому повесить пана Лисовского без суда и следствия, сразу, как только тот попадет в руки царских воевод.

Выждав месяц, отдыхая и пируя в Переяславле, Лисовский вновь вторгся в пределы Русского царства. И хотя воевода Пожарский ждал от него подобных действий, но мобильность и подвижность небольшого отряда, вновь перечеркнула все планы противоположной стороны.

Ворвавшись на русские земли, пан полковник устремился на север, стремясь захватить Путивль. Добывая пропитание и все остальное по пути своего следования у мирного населения, Лисовский уверенно шел вперед, не слушая слов предостережения своих командиров. Не все они были под стать своему лихому командиру, который, не обращая внимания на бросившегося за ним в погоню Пожарского, делал то, что считал нужным.

Впрочем, как раз этого от них и не требовалось. Нужно было только беспрекословно выполнять приказы пана полковника и те, у кого с этим возникали проблемы, платили своими жизнями.

Двух таких младших командиров полковник убил сам, третий сбежал от него к Пожарскому, рассказав князю все планы своего командира, в надежде спасти свою жизнь.

После такого, любой другой на месте Лисовского отказался бы от своих намерений, но только не Александр Юзеф, староста шмыргальский. Полностью уверенный в успехе задуманного дела, он стремительно приближался к Путивлю, опережая тревожных гонцов.

Почти вместе с ними он оказался у стен легендарной крепости, на башне которой в свое время горько плакала Ярославна, по плененному половцами мужу своему, князю Игорю. Совсем немного не хватило воеводе Путивля князю Волкову запереть ворота крепости и тем самым спасти сотни людских жизней от смерти лютой и грубого поругания.

И вновь, как в Нежине, стали приводить "лисовики" народ к присяге подлинному царю Дмитрию, а не самозванцу Гришке, захватившему царский венец и трон. И вновь лилась кровь, и подвергались разгрому дома. "Лисовикам" удалось захватить жену князя Волкова, княжну Анастасию и привести её к стенам детинца, в котором засел воевода с остатками гарнизона.

Не добившись согласия князя открыть ворота детинца и сдаться на милость "государя Дмитрия", полковник приказал пытать княжну, предварительно отдав её на поругание своим подручным. Все это происходило на глазах всего честного люда и трудно сказать, сумел бы вынести этот позор и эту муку князь Волков, если бы не Кузьма Мамырин.

Первый в гарнизоне Путивля стрелок, он метким выстрелом из пищали сразил насильника и его жертву. Очень хотел он также попасть в пана полковника или в "государя Дмитрия", но видно была не судьба. Сидящий на лошади Лисовский в момент выстрела нагнулся к одному из казаков, и пуля только просвистела у него над головой, разнеся в щепки спинку "трона" самозванца. Сидя на собранном, на скорую руку постаменте, до смерти напуганный Лжедмитрий кубарем скатился с трона прямо в лошадиный навоз, которым была щедро покрыта городская площадь.

Обозленный неудачей с детинцем, Лисовский очень хотел подольше задержаться в стенах Путивля, но дышавший ему в затылок Пожарский заставил пана полковника торопиться. Устроив напоследок хороший фейерверк горожанам, запалив склады с провиантом и прочим военным добром, Александр Юзеф повернул на юг. Выместив все злость и ненависть на жителях Сум и Ромны, он благополучно пересек границу и вернулся в Переяславль.

Не сумевший перехватить его на обратном пути князь Пожарский очень хотел перейти границу и напасть на отдыхающего Лисовского. Об этом он очень просил государя, но Дмитрий не дал воеводе такого разрешения.

— Подобные действия немедленно приведут к войне Руси с Польшей, а мы к ней пока не готовы — ответил царь Пожарскому и вновь направил своему венценосному брату гневное письмо на действия его подданного.

И вновь Сигизмунд король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жмудский, правитель Ливонии и прочие, а также наследный король шведов, готов и венедов писал, что не может унять пана Александра Юзефа Лисовского из-за рокоша охватившего его необъятное королевство. Единственное, что он может сделать для московского правителя царя Дмитрия — это запретить переяславскому воеводе оказывать какую-либо помощь пану Лисовскому и его людям и всеми доступными ему средствами заставить означенную персону покинуть пределы королевского воеводства. И запретить пану Лисовскому появляться на левом берегу Днепра до особого распоряжения короля.

Это насквозь лицемерное и насмешливое послание, оказало определенные действия на пана полковника. Его воинство действительно покинуло Переяславль, но только для того, чтобы оказаться в Киеве, который находился на правом берегу Днепра и автоматически не подпадал под королевский указ.

Находясь в "матери городов русских", пан Лисовский нисколько не скрывал, что в скором времени вновь собирается пустить московитам "красного петуха". Об этом князю Пожарскому регулярно доносили особые люди, и он приготовился к встрече пана полковника. Вдоль всего участка границы примыкавшего к Переславлю и Киеву были расположены подвижные конные отряды, которые должны были известить князя воеводу о приближении противника. Две недели мая прошли в напряженном ожидании, итогом которого стало сообщение о новом набеге Лисовского на земли русского царства. Пан полковник ударил, но совсем в другом месте.

Усыпив Пожарского сообщением о том, что цель его нового набега является Чернигов, совершив как всегда стремительный марш-бросок вдоль днепровских берегов, напал на Гомель. Удача в очередной раз благоволила Лисовскому. Лихим наскоком он захватил городские ворота и после короткой схватки овладел крепостью.

Следуя установившемуся ритуалу, горожане Гомеля были приведены к присяге "царю Дмитрию", но вопреки ожиданиям, массовых казней и погромов не последовало. Не было их по той причине, что самозванец объявил Гомель своей временной столицей и уходить из него не собирался. На другой день, в городском соборе при стечении массы народа, самозванец провозгласил себя русским царем и на его голову ксендз Алоиз Корчинский возложил импровизированную корону.

Сам венец нового русского государя являлся оловянной короной покрытой золотом, но важен был сам факт коронации самозванца. Теперь у него было не только войско с казной, но и столица с подданными.

Благодаря тому, что польская граница проходила неподалеку от Гомеля, захватчики могли легко получать поддержку с той стороны в любом виде и в любое время.

Едва стало известно, что у самозванца появилась столица, под его знамена стали стекаться всевозможные авантюристы в лице мелкопоместной шляхты, казаков и даже валашские и венгерские наемники.

Узнав о захвате Гомеля, царь Дмитрий Иоаннович очень встревожился. Первой его мыслью было двинуть против самозванца воеводу Шереметева с войском, предназначавшимся для поддержки запорожцев, но после раздумья государь решил не торопиться.