Дракула и два ворона

— А ещё Его Величество не одобряет того, что Светлейший Князь учинил вместе со своим войском в землях Надьшебена и Брашова, — Бенек опять приложился к кубку. — Говорят о многих сожжённых дотла селениях.

— Там думали получить выгоду, строя против меня козни, — сказал Влад. — Я лишь показал, что от козней не будет никаких выгод, а одно сплошное разорение. В Надьшебене и в Брашове сидят претенденты на мой престол, а городская знать поддерживает их, надеясь поживиться за счёт румынской казны, если кто-то из претендентов станет князем. В Надьшебене и в Брашове даже замышляли меня убить.

— И всё же Его Величество недоволен, — продолжал настаивать посол, всё больше раздражая Влада.

Бенек явно лез не в своё дело, но у румынского государя вдруг появилась одна задумка, как достойно ответить на посольскую наглость, и он подозвал к себе боярина Войку, сидевшего поблизости. Вопреки расхожему мнению, что люди богатырского сложения не блещут умом, Войко всегда отличался сообразительностью, и потому князь выбрал для своего дела именно этого слугу.

Велев боярину преклонить ухо, Влад тихо сказал по-румынски:

— Поди сейчас на двор, найди там жердь потолще и вели заострить её с одной стороны, чтоб на кол стало похоже. Побыстрее там управься. Пусть её несут сюда и здесь перед столом положат.

Посол не понял, что приказал румынский государь, но насторожился, а Влад меж тем, отпустив боярина, переспросил:

— Так мой брат Матьяш недоволен? А как же быть с письмом, которое он отправил в Надьшебен? В этом письме Матьяш сказал, что в споре с Надьшебеном прав я.

— Да, — слащаво улыбнулся посол, — однако Светлейшему Князю известно, что это было мнение не столько Его Величества, сколько пана Михая, дяди Его Величества.

— Да, мне это известно.

— Однако пан Михай уже не имеет той силы при дворе, которую имел совсем недавно.

Новость о том, что дядя короля, Михай Силадьи, теряет власть, огорчила Влада, ведь румынский государь дружил с этим венгром и искренне его уважал.

Михай был уже не молод. В его кудрявые каштановые волосы намешалось много седины, а усы успели стать почти белыми, но он не потерял вкус к жизни и к войне, терпеть не мог немцев, в том числе тех, что жили в Трансильвании, и потому Влад с ним поладил.

— Теперь Его Величество решает всё сам, — сообщил посол.

— Сам?

— Вот именно! И Светлейшему Князю следует это учесть.

Владу очень захотелось, чтобы ту вещь, которую он просил принести со двора, принесли сию же минуту. Жаль, что такой расторопности нельзя было ожидать даже от Войки.

— Ты даёшь мне советы, Бенек?

— Я призываю задуматься, — ответил посол, попивая вино. — Если Светлейший Князь получил приглашение приехать ко двору Его Величества, это не значит, что там всецело одобряют казнь многих панов и разорение земель Трансильвании. Как бы не вышло, что Светлейший Князь съездит напрасно.

— Странные речи ты ведёшь, — заметил Влад. — Я думал, что ты послан сюда ради укрепления мира, а ты сеешь раздор.

— Укрепляя мир, следует время от времени пробовать его на прочность, — улыбнулся Бенек. — Его Величество готов забыть о расправе над панами и пошёл на уступки в деле с Надьшебеном, но и Светлейший Князь должен уступить — признать, что был прав не во всём.

Разговор ещё некоторое время продолжался в таком же духе, пока в дверях залы не появился Войко. Ещё до того, как боярин успел подойти к столу князя и доложить, Влад махнул рукой — дескать, заносите.

То, что принесли на середину залы двое слуг, недавно разносивших еду, и впрямь походило на кол. Позднее говорили, будто его покрывала позолота, но эти рассказы не соответствовали истине. Жердь оказалась серая, потемневшая от времени, а её конец сиял желтовато-белым цветом только что обструганного дерева и, наверное, поэтому казался золочёным.

Как бы там ни было, принесённый предмет очень заинтересовал посла. Бенек стрельнул глазами влево, особенно обратив внимание на заострённый конец, и заёрзал на лавке.

— А известно ли тебе, Бенек, что перед тем, как казнить полсотни своих неверных слуг, я пригласил их на пир? — спросил Влад, непринуждённо оглядев столы с яствами, а затем внимательно посмотрел на собеседника. — Пир был в точности такой, как сейчас.

Присутствующие бояре тоже обратили внимание на странный предмет, который теперь лежал посреди залы, но они смотрели на кол с удивлением, а вот Бенек не на шутку встревожился.

Румынский государь с видом победителя откинулся на спинку кресла, довольный собственной шуткой, но в следующую минуту подумал с лёгкой досадой: "Возобладает ли страх над разумом? Поймёт ли Бенек, что я не могу казнить посла? Не для того я так долго искал сближения с королём, чтобы теперь испортить всё одним приказом, отданным сгоряча. Однако Бенек вряд ли поймёт, что я не всерьёз. Страх всегда оказывается сильнее здравого смысла. И это печально. Зато для посла станет ясно то, что ему не следует заноситься".

Наконец, посол, тоже что-то обдумывавший, осмелился заговорить, но теперь уже не выглядел заносчивым и взвешивал каждое своё слово:

— Не скажет ли мне Светлейший Князь, для чего этот предмет лежит посреди залы?

— А ты сам как полагаешь? — спросил Влад.

— Светлейший Князь собрался казнить кого-то, кто провинился?

— Разумеется, — румынский государь по-прежнему выглядел непринуждённым. — Колья для того и существуют, чтобы с их помощью наказывать. Но кого же я собрался наказать?

Бенек снова стрельнул взглядом в сторону заточенной жерди и, помедлив, ответил:

— Не знаю, Светлейший Князь.

— Неужели ничего не идёт на ум?

Поляк нехотя произнёс:

— Э... Неужели...

— Да...

— Неужели, посла... который сказал нечто такое, что оскорбило Светлейшего Князя...

— Нечто? Ты сказал много чего, — покачал головой Влад.

Поляк так заметно сник, что его стало жаль:

— Я, в самом деле, наговорил лишнего?

— Да, — произнёс государь, и теперь непринуждённость в его поведении начала уступать место гневу.

— Светлейший Князь шутит?

— Для тебя это не суть важно, — прогремел Влад. — Разве тебе не говорили при дворе моего брата Матьяша, что мои шутки часто заканчиваются кровью?

— А может, всё же... — с надеждой начал посол, но, увидев суровое лицо собеседника, замолчал на полуслове. — Что ж... — через минуту продолжил он. — Значит, к прискорбию моему я оказался плохим послом.

Бенек склонил голову, затем с какой-то злостью посмотрел на стоявший рядом винный кубок, будто говорил ему "это ты виноват", после чего отодвинул его от себя подальше и добавил:

— Если бы не превосходное вино из погребов Светлейшего Князя, возможно, я не совершил бы оплошности.

— Пытаешься задобрить меня? — строго спросил Влад. — Напрасно.

Посол загрустил ещё больше. Казалось, он стремился ещё что-то придумать, чтобы оправдаться, но ничего придумать не мог. Бенек обхватил голову руками, и сидел так, облокотившись о стол, некоторое время. Затем посол ещё раз взглянул на кол, на грозного государя, обречённо вздохнул и вдруг выпрямился, встал:

— Знай, Светлейший Князь, что такие паны как я всегда встречают смерть достойно, глядя ей прямо в глаза. Если я заслужил, то казни меня!

— Значит, ты признаёшь, что заслужил казнь? — сурово спросил Влад.

— Не мне об этом судить, Светлейший Князь, — запальчиво, но в то же время искренне ответил поляк. — Разве можно мне, простому послу, решать такие дела? Но если Светлейший Князь полагает, что я заслужил смерть, то Светлейшему Князю виднее.

Такое поведение всегда отличало поляков. Перед смертью они преображались, делались бесстрашными, поэтому оставляли трусливую привычку обвинять в своих бедах кого-то стороннего, а брали всю вину на себя.

Румынский государь посветлел лицом, одобрительно улыбнулся и произнёс:

— А вот эта твоя речь мне нравится.

Лицо Бенека, такого удалого, отчаянного, тоже изменилось. В его глазах опять засветилась робкая надежда, а вместе с ней вернулась и часть прежнего страха за свою жизнь, ведь совсем не боятся смерти лишь те, для кого она неминуема.

— Целью наказания является исправление людей, — продолжал Влад, с удовольствием наблюдая, как посол, ещё недавно выказывавший к собеседнику небрежение, теперь ловит каждое слово. — Я хотел наказать тебя, но если ты исправился сам, то наказание не требуется.

Посол, всё также продолжавший стоять, ещё несколько мгновений внимательно смотрел на князя, а затем Влад увидел, что глаза собеседника увлажнились. Пьяные люди часто плачут, однако румынскому государю опять стало жаль Бенека.

Плюхнувшись на лавку, поляк всхлипнул, утерся рукавом и в крайнем волнении схватил свой кубок:

— За здоровье Светлейшего Князя! — последовало два больших судорожных глотка, а Влад повернулся к боярину Войке, успевшему снова усесться за стол, и произнёс:

— Эй, Войко! Распорядись, чтобы кол унесли.

Казалось, цель Влада была достигнута, но между тем он чувствовал какой-то горький осадок внутри. "Я приструнил наглеца, но что я выгадал? — думал князь. — Ведь Бенек по возвращении к королю станет рассказывать о сегодняшнем случае, и к тем историям обо мне, которые смакуются при дворе Матьяша, добавится новая. Я сам овеваю себя дурной славой".

Государевы размышления прервал Бенек, который прямо-таки лучился радостью, подтверждая старую истину — если хочешь сделать человека счастливым, то приговори его к смерти, а затем помилуй.

— Если Светлейший Князь позволит, я скажу ещё кое-что, чего говорить не должен, — произнёс посол.

Только что Бенек хотел поразить собеседника благородством своей натуры, когда утверждал, что готов безропотно принять смерть, однако умереть не случилось, а желание себя показать, в высшей степени свойственное польским панам, осталось и искало выхода.

— Говори, — разрешил Влад.

— Светлейшему Князю следует быть осторожным во время поездки ко двору Его Величества, — зашептал посол. — Я знаю, что Светлейший Князь дружен с паном Михаем, дядей Его Величества...

— Да, это так.

— Однако по прибытии ко двору Светлейший Князь вряд ли увидит там пана Михая, потому что пан будет сидеть в заточении, в крепости. Перед самым моим отъездом я слышал, что Его Величество собирается отдать такой приказ, потому что считает пана Михая изменником.

— В чём же состоит измена?

— Его Величество полагает, что пан Михай взял себе слишком много власти и забыл о том, кто же истинный король... Но я смиренно прошу Светлейшего Князя не говорить Его Величеству о том, что я сейчас рассказал.

Годы спустя, коротая дни в Соломоновой башне, Влад не раз вспоминал тот разговор. Сказанное послом было как знак свыше! Матьяш посадил своего дядю в крепость... В крепость! В замок Вилагош в Трансильвании. А через четыре года и сам Влад оказался в крепости, но в другой, Вышеградской.

Да, посол был прав, когда советовал князю задуматься. Если уж Матьяш не пожалел своего родного дядю, то дальнему родственнику-румыну в случае чего тем более не следовало надеяться ни на какую снисходительность! Когда произошло низвержение Михая Силадьи — всесильного вельможи — история Влада и Матьяша только-только начиналась, поэтому случившееся с Михаем можно было считать дурным предзнаменованием.

К сожалению, румынский государь не внял ни советам посла, ни знакам свыше, потому что в те времена видел совсем другие знаки. Князь сравнивал свою судьбу и судьбу Матьяша, находя много схожего, и считал, что это неспроста.

Отец Влада был убит боярами при молчаливом согласии Яноша Гуньяди, отца Матьяша. Старший брат Влада был убит так же, а сам Влад в это время находился в Турции в плену и смог вернуться домой лишь спустя два года.

Всё это время к Богу летели молитвы:

— Господь, неужели Ты не отомстишь за моих родичей!? Почему медлишь? Если Ты промедлишь, я сам отомщу.

Казалось, молитвы оставались без ответа, поэтому осиротевший Влад начал старательно копить в себе ненависть и приготовлять месть, но в итоге смог осуществить задуманное лишь наполовину. Состоялась казнь бояр-предателей, а когда пришло время обратить взоры на Яноша и его родичей, то оказалось, что делать уже ничего не нужно.

Янош умер сам, скорой и мучительной смертью, от чумы. Через год после этого старший брат Матьяша был обезглавлен, а сам Матьяш попал в плен к богемскому королю и смог вернуться домой только через два года.

Как будто сам Бог вмешался и всё уравновесил, покарав семью Гуньяди — отец в счёт отца, старший брат в счёт старшего брата и даже плен в счёт плена, ведь Влад в своё время оказался в Турции из-за венгров. Влад был отправлен туда своим родителем, желавшим получить покровительство султана и защититься от Гуньяди. Покровительство не помогло, и потому напрасное пребывание в Турции, очевидно, тоже было посчитано Богом как долг, который семья Гуньяди оплатила.

Когда на эту семью посыпались беды, Влад поначалу лишь порадовался и не думал, что здесь проявилась Божья воля, но затем ему всё чаще и чаще начала являться мысль, что совпадений слишком много: "С Матьяшем случилось всё то же, что со мной. Неужели, это глас Божий, который велит мне забыть прошлые обиды и очистить сердце от ненависти?"

Румынский государь думал об этом и тогда, когда поехал к Матьяшу в венгерскую столицу, чтобы принести вассальную присягу и получить за это трансильванские земли Амлаш и Фэгэраш. "Я отправляюсь мириться", — повторял себе Влад.

Путешествие совершилось в конце осени, когда деревья сбрасывают листву, даль застилают густые туманы, и больше хочется сидеть дома, нежели куда-нибудь ехать. В глубине души Влад ехать действительно не хотел, но объяснял это погодой, поэтому повторял себе: "Я должен".

Он никогда прежде не посещал венгерскую столицу, называвшуюся Буда, но знал её по рассказам своего отца, ныне покойного — город стоял на берегу Дуная, занимая всю верхушку плосковерхого холма и долину вокруг, причём на холме, совсем не маленьком, треть всего пространства была отдана под дворец короля. Это оказалось огромное и внушительное здание.

Высоко в небо устремлялись островерхие башенки, а вход во дворец как нарочно сделали у самого подножия холма, ведь оттуда королевское жилище казалось ещё выше, и всей своей громадой давило на гостя, настойчиво внушая мысль о величии венгерской короны.

Очевидно, ту же мысль должны были внушать и пятеро ворот, которые гостю предстояло миновать прежде, чем оказаться в залах. Миновав вместе со свитой первые трое ворот, Влад вынуждено остановился во внутреннем дворе, обнесённом мощной оборонительной стеной и имевшем форму чуть обрезанного круга.

Наверное, принимающая сторона могла бы устроить, чтобы гость проехал все ворота, не останавливаясь, но сюзерен ведь должен чуть-чуть подержать своего будущего вассала у порога, тем самым подчёркивая своё высокое положение. "Не буду обижаться на это. Я приехал мириться", — снова напомнил себе Влад.

Возле четвёртых ворот дорога плавно пошла в гору — всё выше и выше. Справа, за стенными зубцами виднелись воды Дуная и противоположный берег, на котором был заметен городок Пешт, а также серые поля, тёмные леса, простиравшиеся очень далеко, и, наконец, синяя полоска гор на самом горизонте. Наверное, гостю, обозревавшему всё это, следовало подумать, насколько обширны владения Его Величества, и опять же преисполниться почтения к королю, чей дворец вздымался над рекой на высоту птичьего полёта, но румынский государь думал не о величии Матьяша, а о Боге и о прощении.