Седьмой Принцип

Он вернулся к калитке, и закрыл ее на щеколду. Для надежности дополнительно замотал запор куском ржавой стальной проволоки, хотя и отметил про себя, что это его ни от чего не убережет, и кому будет нужно, перемахнет через забор легко. 'Собаку сюда надо, хорошую злую собаку, и чтобы бегала повсюду, а не сидела на цепи', — думал он и соглашался с собой всецело на обратном пути от калитки к дому.

Ключ он нашел в указанном секретном месте, под грязной тряпицей на подоконнике, и, открыв дверь, ступил в прихожую.

Пахнуло затхлостью и, как он про себя это сформулировал, 'бомжатиной', кислой закваской из пригоревшей стряпни, грязи и испарений от немытых тел. Над всем витал сладкий дух конопли. Сомнений не было, давешняя парочка похозяйничала тут на славу. Веня заглянул через раскрытую дверь в одну из комнат и увидел, что окно в ней распахнуто настежь. Судя по всему, через него-то гости входили в дом и, соответственно, выходили. Что было удобно, ибо не предполагало соблюдения ненужных формальностей и каких-либо обязательств с их стороны.

Бегло осмотрев остальные помещения и убедившись, что кроме него в доме больше никого нет, Веня принялся за уборку. Сколько времени ему предстояло здесь провести, он не знал, но совершенно точно не мог оставаться в этом бедламе дольше ни часу.

Он разостлал на полу грязное покрывало и методично побросал на него все, что, по его мнению, было достойно удаления. Очень кстати оказались найденные в прихожей рабочие брезентовые рукавицы. Пришлось потрудиться, поскольку грязи в доме хватало, но он был упорен. Мусор выносил на знакомые уже кучи у ворот. Он сделал три, если не сбился со счета, ходки, оставив там при последней и само покрывало. Вернувшись в дом, он обрызгал полы водой и тщательно вымел их щеткой. И только закончив уборку, почувствовал, что снова проголодался. Что-то в последнее время зачастило к нему это чувство. Странно, раньше такой проблемы не возникало, дома всегда имелось, что поесть. Надо отдать должное Марине, при любых обстоятельствах, часто из ничего, она умудрялась соорудить обед. Пусть было скромно, но сытно вполне, и никогда они не голодали. А последние дни у него только и мысли — чтобы поесть.

Проведя ревизию на кухне, Лис к своему удивлению и к вящей радости обнаружил там полмешка вполне приличной картошки. И то ли бомжи ее принесли с собой, то ли наоборот, не заметили хозяйского запаса, в общем, ему повезло.

Набрав с десяток средних картофелин, Веня помыл их у колодца во дворе, и в котелке поставил на таганок вариться в мундирах, газ в баллоне был. Там же он нашел четверть бутылки темного, вполне годного подсолнечного масла, несколько разноразмерных луковиц и соль крупного помола, какую он предпочитал, так что и в этом ему подфартило. И был он доволен, и очарован даже одной только перспективой предстоящей трапезы. А когда картошка сварилась, и он, обжигая пальцы, почистил ее в глубокую тарелку и съел почти всю, с маслом и луком, посыпая солью, то сделался и счастлив вполне.

Дав себе отдохнуть и поблаженствовать после еды, Лис взялся готовить рабочее место. На кухне стоял вполне подходящий, широкий и устойчивый стол, он просто освободил его от всего, что на нем было, переставив посуду и прочую утварь на буфет и подоконник. Потом принес из комнаты давно им замеченную настольную лампу с целой, судя по внешнему виду, лампочкой. Воткнул вилку в розетку и щелкнул выключателем, но лампа не ожила. 'Черт, этого еще не хватало', — подумал с тревогой Веня. Однако, подсознание его, работая на опережение, подсказало, что делать.

Он вышел в прихожую, где должен располагаться электрический щиток, и он действительно там был, под потолком, слева от двери. Привстав на цыпочках, Веня дотянулся до пакетника и перещелкнул его туда-сюда несколько раз. Автомат сработал, механизм зацепил контакт, потянул и поставил на место. И тотчас до ушей Лиса донесся звук заработавшего холодильника. Видимо, бродяги не сообразили, где свет включается, и обретались здесь в темноте.

Когда он вернулся назад, лампа на столе горела, отчего кухня показалась ему уютней. Можно было приступать. Веня постоял с минуту, поглаживая раскрытыми ладонями живот, привычным жестом настраиваясь на работу, после чего резко и глубоко выдохнул и, достав из сумки замотанную в кусок холста доску, положил ее в конус света. Аккуратно развернул ткань, разгладил складки. Открывшееся старое дерево засветилось, засияло, словно самоцветное. Как замечал уже раньше Лис, дерево по структуре больше походило на старый темный янтарь, бывает такой, словно застывший черный портер. Теперь, под лампой, стало заметно, что материал в значительной степени проницаем для света, который будто озаряет его изнутри. И это было совершенно необычно, потому что нормальное известное ему дерево так себя не вело. Что же это такое? Веня с сомнением покачал головой. Растопырив пальцы, положил ладони на доску, погладил ее осторожным поверхностным касанием — неровная ее поверхность отозвалась теплом. Он попробовал сосредоточиться на рисунке, пытаясь разобрать, что же на доске изображено, но задачка пока не поддавалась. Он поиграл с освещением, стал поворачивать лампу, меняя угол падения света, но и это не помогло. Рельеф, вырезанный на доске, был забит многочисленными слоями старого лака вперемешку с естественной временной грязью, все это скрывало его не хуже плотной вуали. Ничего не поделать, лак придется снимать.

Он достал из сумки и расставил на столе привезенные с собой бутылочки со специальными растворами, разложил инструменты. Ничего особенного, только различные щетки и скребки.

С щетки он и начал. Взял одну с упругой искусственной щетиной и осторожно прошелся ею по доске, сметая все, что поддавалось. После этого открыл банку со смывкой и, обмакнув в нее плоскую кисть, нанес состав на небольшой участок поверхности, с самого края, чтобы посмотреть, как на него будет реагировать лаковый слой. В нос ударил резкий, удушающий запах, пришлось задержать дыхание. Заслезились глаза. Смывка — это специальная смесь растворителей, призванная размягчать различные лаки, очень едкая, работать с ней лучше всего в респираторе. Но если его нет, а дело делать надо, забываешь про респиратор и делаешь дело. Как-то так.

Веня распахнул окно, для чего ему пришлось повозиться со шпингалетами. Какие-то склянки посыпались с подоконника в сад, но он не обратил на это внимания. Из окна потянуло сквознячком, и дышать сразу стало легче. А когда вернулся к столу, смывка уже разъела обработанный участок лака и подсохла. Лис взял щетку с латунной, упругой и в то же время мягкой щетиной, и осторожно поскреб ею поверхность панно. Следовало соблюдать осторожность, поскольку состав был очень едким, и не только разъедал лак, но и размягчал верхний слой древесины, поэтому, проявив чрезмерное рвение, его можно было повредить. Результат был не слишком хорошим, лак поддался лишь местами, а в целом держался за поверхность цепко. Значит, придется три-четыре раза обрабатывать каждый участок. А хотелось бы, чтобы легко было и, конечно, быстро. Но сегодня, как впрочем, и всегда, помощи ждать не от кого. Все сам, все сам. Вздохнув, Лис принялся за работу.

Он брал небольшой участок, наносил смывку, и, когда лак растрескивался и поднимался, осторожно счищал его щетками — то совсем мягкой, а то и пожестче и так слой за слоем, слой за слоем. Когда результат его удовлетворял вполне, переходил на следующий участок.

Работа была ему знакома, он не раз проделывал ее, занимаясь реставрацией мебели. Было бы значительно проще, если бы предстояло очистить, скажем, поверхность стола, но здесь резьба, а с ней всегда хлопот хватает. Мало того, что не везде легко подобраться, постоянно еще опасаешься, что снесешь что-нибудь нужное, какую-то грань или выступ... Мало-помалу работа захватила Лиса, и он увлекся, как обычно увлекался интересным делом. Отступили, пропали куда-то его тревоги, и он совсем забыл, для чего нужна ему эта доска. Как-то уж и смешным казалось, шуткой, что ли, будто суть изображенного на панно может указать на источник его бед и огорчений.

Щетки периодически забивались грязью, остатками лака и смывки, так что превращались в маленькие, ни на что не пригодные булавы, и работать ими становилось невозможно. Тогда он, нанеся свежий слой смывки и оставив ее делать свое дело — взламывать лаковый панцирь, выходил на крыльцо и там тщательно чистил щетки, ковыряя их тупым хозяйским ножом и выколачивая щетину о каменный цоколь. Грязь сидела плотно и поддавалась с трудом, но он не раздражался, методично добиваясь требуемой чистоты инструмента. Почему-то ему казалось, что сейчас, в этот вечер, который на его глазах постепенно брал в тихий плен всю округу, ему торопиться особенно некуда. Обычная беспечность предоставленного себе самому человека: ему начинало казаться, что он в безопасности, что так будет всегда.

Он поработал часа два с половиной, и наступил момент, когда Лис понял, и честно сказал себе, что с этой доской он сделал все, что мог. Он еще раз тщательно обмел ее щеткой, после чего убрал все принадлежности со стола. Доску, не глядя на нее, поставил на пол к стене, аккуратно собрал подстилку и тщательно вытер со стола. Тряпицу, выйдя на крыльцо, старательно вытряхнул, с пристрастием, как любил он говорить, с хлопками, хлестко закручивая и подсекая концы. Задержавшись на крыльце, он еще подышал несколько минут, в покое и расслабленности, вечерним воздухом, вбирая в себя его прохладу и свежесть полными легкими и глядя, как за калиткой, погружаясь в облако сгущающихся сумерек, краснели стволами сосны. Словом, он явно тянул время, отодвигая момент начала очной ставки с картиной, которая либо оправдает имевшиеся у него на нее надежды, либо посмеется над ним, оказавшись пустышкой.

Бесшумным призраком, явившись из ниоткуда и вернувшись туда же, во мрачные глубины тихого сада, едва не задев его головы саблей крыла, пронеслась, перечеркивая все сущее от сих до сих, сова.

Проводив ночную птицу взглядом, Лис, уловив ее знак поторапливаться, сбросил оцепенение, вздохнул почти обреченно и, вернувшись в дом, тщательно закрыл за собой входную дверь.

Там он разложил на столе ткань, а на нее водрузил доску. Закрыл окно, тщательно, на шпингалеты, и задернул ситцевые занавески. Ему казались эти действия совершенно необходимыми, он выполнял их как ритуал.

Вернувшись к столу, сдвинул лампу на самый край, слева от себя, и повернул отражатель так, чтобы свет падал на резьбу под острым углом сбоку. И замер, пораженный! Доска перед ним лежала, словно сбросившая покровы женщина, открытая и доступная. Как и в случае с женщиной, ее открытость и доступность была кажущейся, мнимой.

Очищенная от паволоки лака, древесина под резкими лучами лампы светилась, точно застывший в деревянном лотке гречишный мед. Она выглядела однородной, только едва заметные опытному глазу полосы и переливы в густоте тона основного цвета выдавали ее слоистую структуру. В прозрачной глубине, между слоями, вспыхивали янтарные искры. Опираясь на весь свой опыт, Лис с удивлением вынужден был констатировать, что ничего похожего на это дерево, он раньше не встречал, и определить сорт древесины не может. Оставалось предположить, что этому панно уже три тысячи лет — а чего мелочиться? — и что упорное и мастеровитое время превратило дерево в самоцветный мрамор... Но, во-первых, такого мрамора он тоже никогда не встречал, а, во-вторых, кто-нибудь видел такое старое дерево в такой удивительной сохранности? И, самое удивительное, абсолютно не тронутое древоточцами? Ведь все эти червячки с мягкими тельцами и алмазными зубками точат любое, даже железное дерево, и чем оно старей, тем для них привлекательней, а здесь — ни единого хода, ничего. Что очень удивительно и, да, странно.

Лис прислонил доску к стене, подправил устремленный на нее свет и отступил назад на два шага. Резкие тени упали на резную поверхность, придав изображению графическую четкость.

Вениамин впился жадным взглядом в представший перед ним во всей своей открытости и красе рельеф. Он все еще надеялся, что вот сейчас увидит изображение, и тотчас все ему станет ясно, все тайны раскроются. Однако вместо просветления наступило разочарование. Поскольку, как ни проста была, на первый взгляд, композиция парящего перед ним в круге света панно, изображение на нем с его личной жизнью никак не соотносилось и ни о чем ему не говорило.

Так показалось на первый взгляд.

Только ведь он им, первым, не ограничился. И по мере дальнейшего вглядывания и проникновения в волшебное полотно картины, он ощутил, как зашевелилась, пробуждаясь в нем его фантазия, и возникло некое смутное воспоминание, как, бывает, припоминаешь виденное в давнем сне, не понимая, остатки сна это или обрывки и обломки прошлой реальности. И, неожиданно, появилась явно связанная с увиденным, хоть и не понятно каким образом, тревога.

По светло-коричневому с янтарным свечением полю, или, лучше сказать, небу летели легкие облачка — медальоны. Облаков было семь, шесть выстроились в круг, а седьмое расположилось по центру. Лису, кстати, легко было представить себе небо такого цвета, ему даже казалось, что такое он уже где-то видел. Где? Когда? Возможно, в одном из тех снов, что снились ему в последнее время.

Облачка были похожи и на летающие острова, потому что на них, на каждом, были тщательнейшим образом вырезаны растения, кустарники и низкорослые деревья с листьями и цветами, среди которых располагались строения, изображенные упрощенно, но в которых с легкостью узнавались дворцы с башнями и колоннами. На каждом облаке изображено по одной человеческой фигуре. А вот на центральном острове, который был и больше других, и дворец на нем выглядел не в пример роскошней и заполнял собой почти всю площадь медальона, фигура отсутствовала, только в центре, на некотором возвышении, стоял пустой трон.

По верху панно, в точности, как на старинных гравюрах, от края до края простиралась витая лента с подвернутыми и остро вырезанными концами, на которой было начертано Principiis Septem. Язык казался похожим на латынь, а может ею и являлся, что, с оглядкой на предполагаемую древность рельефа, Лиса не удивило. Он, если честно, даже ждал чего-то подобного. Латыни он, конечно, не обучался, но, произнеся несколько раз надпись вслух, в звучании слов нашел некоторое подобие с тем, что было ему знакомо, и перевел надпись как СЕМЬ ПРИНЦИПОВ. И сразу в голове его зазвучал глухой голос Нины Филипповны — 'Правят тем миром принципы, числом их семь...'

'Так вот же, вот же! — возрадовался он. — То, что мне и надо!'

Он подступил к столу и, уперевшись в него обеими руками, со страстным желанием не пропустить не единой детали, впился в изображение взглядом.

Прямо под лентой, по центру, между двумя верхними медальонами парила в воображаемом небе пирамида, по виду — равносторонняя, на каждой грани которой был изображен широко раскрытый, почти круглый глаз. Неожиданно у него возникло ощущение, что пирамида медленно вращается сверху вниз и слева направо, словно сканируя пространство и ведя неусыпное наблюдение за происходящим. Лису подумалось, что так оно и было, и есть на самом деле. Где-то. Вновь некая тень узнавания промелькнула в его сознании, усилив возникшую раньше тревогу. Эта связка — узнавание и тревога, была крепкой и совсем не казалась случайной.